Любовь и риск

Глава 2

— Эбби? Я думаю, будет лучше, если ты выйдешь и оглянешься вокруг.

В комнате, где она провела большую часть своей жизни, было темно. Эбби лежала на кровати и молча глядела в потолок. Она чувствовала себя опустошенной после того, как вместе с Джеком рассказала родителям об ограблении. Не раздумывая, она решила остаться в родительском доме, а не возвращаться на ночь в свою пустую квартиру. Ощущение старого уютного дома согревало душу, переносило Эбби в безмятежный светлый мир детства, охраняемый любящими близкими, полный сказочных сновидений, в мир, где, казалось, все мечты сбывались…

Ее чуткий отец особенно заботился о душевном спокойствии маленькой дочери. Эбби ждала его появления в детской, когда она была девочкой: высокого роста, уверенный в себе, он выглядел всемогущим волшебником, при виде которого все злые духи немедленно исчезали. Эти дорогие воспоминания обступили измученную событиями последнего дня молодую женщину.

— Эбби?

Она повернулась и увидела, что родной силуэт отца не казался ей огромным. Время и болезнь сердца изменили отца так, что теперь его при всем желании нельзя было принять за волшебника, который изгонял назойливых духов. Перед ней стоял пожилой, усталый человек.

— Извини, папа, но я наполовину сплю.

— Я знаю, дорогая. Мы не хотели беспокоить тебя, но есть одна вещь, которая тебя непременно обрадует. — В его голосе было что-то таинственное.

— Что же это такое, сюрприз?

— Пойдем, вставай и взгляни сама. Мама приготовила твою любимую помадку! — сказал торжествующе отец.

Господи! Родители изменились только внешне, а по сути своей остались такими же патриархальными и наивными, как и в прежние годы, подумала Эбби и встала с кровати.

Ее матери было свойственно типично крестьянское переходящее из рода в род отношение к жизни. От всех болезней и невзгод у нее был только один рецепт: «Если что-то тебя тревожит, поешь». От материнского хлебосольства Эбби спасалась длительной диетой и изнурительной гимнастикой, чтобы сохранить приличную форму и не располнеть.

Эбби последовала за отцом в гостиную, где ее ждали мать и Джек. Вот-вот должны были появиться и другие братья, чтобы после пережитого потрясения поддержать ее.

При виде матери Эбби охватило смятение. Ей предстояло большое испытание: убедить свою мать, что она — ее дочь — вполне здорова и что причин для беспокойства нет.

— Самое время для хлеба и зрелищ, — приветствовал ее Джек, не подымая глаз. — Занимай место в партере и устраивайся поудобнее.

— Так что происходит?

Эбби села на пол, скрестив привычно ноги. Кастрюля со стряпней находилась так близко, что она могла слышать запах приготовленной еды. Дочь знала, как ждет ее мать похвал своему кулинарному искусству, и Эбби всегда радовала ее, восторгаясь всем, что бы она ни приготовила.

Мать Эбби страдала больше любого из своих детей, когда им было больно. От этой жертвенной любви она рано поседела. В свои шестьдесят с небольшим она казалась намного старше.

— Как ты, дорогая? — с болью и страхом спросила она дочь.

Эбби читала все, что таилось в этих добрых голубых глазах, и ободряюще улыбнулась.

— Гораздо лучше. Есть, наверно, что-то целебное в стенах родного дома. Любая хворь отступает, и незаметно все становится о'кей.

— Ты всегда можешь остаться здесь, с нами, — напомнил отец. До сих пор он не мог смириться с тем, что она решила жить отдельно. И не только потому, что Эбби была его единственной дочерью, но и потому, что оставила старый провинциальный дом ради залитых огнями и блеском роскошных витрин улиц Чикаго.

Город и его окрестности разделяли не просто мили — это были разные духовные миры, противостоящие друг другу. Городские друзья Эбби называли патриархальные окрестности ее детства «Страной за тридевять земель». И Эбби знала, что, если бы ее родители понимали, какая пропасть разделяет огромный город и их тихую заводь, непременно стали бы уверять ее: то страшное, что произошло сегодня с ней, никогда бы не случилось в «Стране за тридевять земель»…

«Далее в наших новостях: драматический захват заложника сегодня в городской больнице…»

Эбби потребовалось время, чтобы осознать, что ведущий на телеэкране описывает историю о ее захвате в качестве заложницы. Она повернулась к телевизору со смешанным выражением отвращения и страдания.

— Вы для этого подняли меня? Спасибо, я могла бы дождаться, пока начнется кино…

— Я так не думаю, — просто сказал Джек. — Ты должна быть готовой к любым неожиданностям.

— Еще помадки, дорогая?

— Нет, мама, спасибо. Джек, говори яснее — к чему все-таки подготовиться?

После небольшой заминки Джек ответил:

— С этого момента ты становишься таинственной женщиной… не досягаемой для ушей и глаз прессы.

— Что-что?

— Мы решили разбудить тебя, когда в самом начале новостей услышали, что будет передано об этой истории. Похоже, они решили сделать тебя знаменитой и прославиться сами.

Телетрансляция началась в холле у стола регистрации поступающих. Бригада теленовостей прибыла сюда раньше, чем кто-нибудь из обслуживающего персонала успел вытереть кровь; это-то и позволило запечатлеть весьма драматическую картину. Хорошо поставленным голосом диктор читал сводку происшествий. Репортаж получился нарочито мрачным, нагнетающим страх. Телерепортеры пытались скрупулезно восстановить события, которые произошли здесь после полудня. На заднем плане были видны сосредоточенные лица полисменов. Глядя на экран, Эбби почувствовала, что в груди у нее все затрепетало: второй раз пережить весь этот ужас она была не в состоянии.

— Мам?

— Да, дорогая?

— Можно мне еще помадки?

Эбби не очень-то смущало, что телерепортеры хладнокровно воспользовались этой историей, чтобы создать выигрышный сюжет для сводки новостей. Она осталась почти равнодушной к тому, что из нее пытались сделать бесстрашную героиню, не испугавшуюся бандита, да еще наркомана. Ее смутило другое, непредвиденное — криминальный репортаж каким-то непостижимым образом вторгся в ее личные переживания…

Сержант Майкл Вивиано, сидя на больничной койке, белый, как его повязка, выглядел необычайно романтично.

Майкл, как заправский детектив, захватывающе описывал свое участие в схватке с обезумевшим вооруженным налетчиком. Но вдруг репортер задал вопрос, которого больше всего опасалась Эбби. Ответ Майкла ошеломил ее. Эбби замерла перед экраном.

— Я бывал в подобных передрягах и раньше. Но должен сказать, что никогда не видел, чтобы заложник сохранял такое присутствие духа. Эта молодая леди, благодаря своей выдержке и поразительному хладнокровию, держала под контролем непредсказуемую ситуацию до тех пор, пока мы не прибыли. — Показания обаятельного полицейского подкупали своей искренностью.

Бесцеремонная импровизация Майкла раздражала Эбби.

— Напомни мне, что я «молодая леди», в мой следующий день рождения, обязательно! — воскликнула она.

Вся семья зашикала на нее.

Взволнованное лицо репортера дали крупным планом.

— Вы полагаете, что доктор Фицджеральд, по всей вероятности, спасла своим хладнокровным поведением жизни других людей?

— Без всякого сомнения, — ответил Майкл, не моргнув глазом. — Единственно своей редкой выдержкой она предотвратила захват других заложников; а благодаря своей быстрой реакции удержала преступника на приличном расстоянии от пациентов и персонала. Когда на тебя направлен револьвер, так бесстрашно вести себя — настоящий подвиг.

Эбби сунула в рот еще порцию помадки и продолжала напряженно следить за репортажем.

— Сержант Вивиано в прошлом уже имел награды за храбрость от департамента полиции, — почти благоговейно говорил репортер, — он награжден медалью «За доблесть». Доктор Эбби Фицджеральд, врач «неотложной помощи», работает в больнице четыре года. Мы, к сожалению, не смогли связаться с нею, чтобы услышать ее комментарий этих страшных событий.

Но это был еще далеко не конец передачи. Камера развернулась к столу регистрации. Собравшиеся здесь пациенты, которым тоже захотелось лавров героев, беззастенчиво рассказывали о своем неожиданно проявившемся мужестве.

Репортаж бригады теленовостей явно был с перехлестом, рассчитанным на шумную сенсацию. Вполне возможно, если бы в этот день где-нибудь началась война или разразился компрометирующий скандал вокруг крупной политической фигуры, эти события отодвинулись бы на второй план. Но, как бы то ни было, пресса бесспорно увлеклась этой историей и лично ею. И они, вероятно, не оставят Эбби в покое, пока не сделают из нее национальную героиню.

— О, Господи, за что такие испытания? — подумала Эбби.

Она начала винить себя за легкомыслие: меньше всего ей следовало улыбаться, глубокомысленно рассуждая о том, что ты чувствуешь, когда тебя чуть не расстреляли в упор. От воспоминаний ее опять начинало мутить. Эбби чувствовала себя растерянной и беспомощной перед натиском прессы. Она понимала, что ее не оставят в покое, пока не добьются желаемого эффекта. А может случиться и худшее: ушлые репортеры способны воскресить печальную историю шестнадцатилетней давности, чего Эбби не могла допустить.

Что ей остается делать? Как защитить себя и свою семью от настойчивых притязаний прессы? И к кому она может обратиться за советом?

Эбби проснулась на следующее утро, так и не найдя вразумительного решения — как же ей поступить? Она спала плохо, ее мучили кошмары. Ей снилось, что сержанта Вивиано не удавалось привести в сознание. Жена Вивиано, появившаяся внезапно, во всем обвиняла ее, Эбби.

Когда Эбби вошла в кухню, чтобы выпить чашку кофе, ее уже ожидала встревоженная мать. Эбби предстоял полный неотложных забот день: сегодня ей необходимо вернуться в свою собственную квартиру. Она должна переговорить с полицией, а затем убедить администрацию больницы, что в состоянии вернуться на работу. Ее жизнь должна войти в привычную колею. Чего ей не следует делать, так это оставаться дома, где слеполюбящая мать непроизвольно заставит Эбби потерять с таким трудом обретенное присутствие духа.

Эбби стояла над старой плитой, когда мысль о Майкле Вивиано возникла в ее сознании. Он был полисменом. У него есть награды за проявленное мужество. Конечно, в его биографии было много интересного, захватывающего, что не могло оставить прессу равнодушной. Может быть, он знает секрет безболезненного общения с неугомонными посланцами газет и телевидения? Майкл сам по себе — незаурядная личность, с чувством собственного достоинства, неколебимого самообладания, размышляла Эбби. Ее поразило еще одно качество Майкла — способность сохранять невозмутимое спокойствие и чувство юмора в любой, самой коварной ситуации.

Эбби не осознавала, что, когда она вспоминала о красивом, белокуром полисмене, глаза ее светились. Но наблюдательная мать заметила разительную перемену в выражении ее лица. И если бы в этот момент не раздался звонок в дверь, она непременно спросила бы, чем вызвана эта внезапная перемена в ее настроении.

Эбби интуитивно бросилась открывать, словно должен прийти кто-то желанный.

— Я открою, мама, — сказала Эбби и направилась в гостиную.

В комнатах маленького дома еще царил утренний полумрак, занавески были опущены, чтобы спастись от палящего солнца. Эбби этот полумрак напоминал пустую церковь. Она прошла по паркетному полу, рассеянно отпивая кофе и думая о Майкле Вивиано.

Подойдя к двери, Эбби поставила чашку с кофе на маленький столик. Затем она ловко поправила свои густые волосы. Но в спешке Эбби даже не успела воткнуть в них гребень. Явившись вчера вечером домой в рабочем голубом балахоне, утром она переоделась в спортивные шорты своего брата Томми, и в лиф от старого купальника. Эбби мало заботилась о своих туалетах, не придавая этому особого значения. Большую часть своей жизни она провела среди мальчишек, отсюда появились и ее спартанские наклонности.

Эбби открыла дверь с намерением быть как можно обходительнее. Но, увидев, кто стоит перед ней, она потеряла дар речи.

— А ведь я мог бы оказаться фотографом! — весело сказал улыбающийся Майкл. Его глаза с восхищением скользнули по плавным изгибам ее стройной фигуры. Все же спортивная одежда дает большие возможности красивым женщинам, подумал Майкл с благодарностью к модельерам, придумавшим эту раскрепощенную моду. Он пришел к выводу, что эти докторские балахоны преступно уродовали женское тело. Вчера вечером изящные очертания фигуры Эбби были скрыты этой бесформенной синей одеждой. Сегодня же в ней открылась та бессознательная чувственность, которая делает женщину опасно-привлекательной. С посвежевшим лицом, отдохнувшая, она была просто неотразима. Майкл не мог оторвать от нее глаз.

Эбби испытывала то же самое. От одного облика Майкла Вивиано у нее перехватило дыхание. Сегодня он явился в штатском. На нем была спортивная рубашка с отложным воротом, обнажавшим его шею и грудь, покрытую вьющимися золотистыми волосами, и фирменные джинсы, туго обтягивающие узкие бедра. Эбби нашла, что знак его мужского достоинства выглядит в джинсах, похожих на лосины, впечатляюще; она едва удержалась от похвалы, что, наверное, смутило бы его.

На лице Майкла появилась особая улыбка, предназначенная только для двоих. Глубоко интимная. Словно они были одни единственные на этой земле. Глаза Майкла еще раз оглядели ее опытным взглядом мужчины, и Эбби поразилась, откуда вдруг взялся ветерок, обдавший в это жаркое, тихое утро ее кожу.

Они стояли неподвижно друг против друга, как им обоим показалось, целую вечность. Оба боялись нарушить то прекрасное, что возникло между ними — Мужчиной и Женщиной.

— Вы не узнали меня? — робко спросил Майкл. — Возможно, если бы я был в моей обычной униформе…

— Униформа совсем не обязательна, — сказала она, сияя глазами от счастья видеть его. — Повязка выдаст вас сразу же. Я всегда узнаю свой профессиональный почерк, — с вызовом заключила Эбби.

Его пальцы непроизвольно потянулись к бинтам, все еще охватывающим его голову.

— Это всего лишь повязка, — возразил он, — а не произведение искусства.

Эбби ослепила его лукавым блеском своих глаз.

— Человек имеет право гордиться своей работой…

— …Замечательного качества, я уверен.

— Что вы здесь делаете? Последний раз, когда я вас видела, вы играли на четвертом этаже роль раненого героя.

В ответ на это он скорчил комичную гримасу:

— Не умею отдыхать в больнице, вы можете это понять.

— Но вряд ли вы хорошо отдохнули, проехав почти полдороги до Висконсина, чтобы поболтать со мной, — парировала Эбби.

Майкл сделал вид, что не понял ее иронии.

— Я обещал доктору, что, если начну заговаривать с автобусами или у меня будет двоиться в глазах, я снова вернусь в больницу.

— Какая непростительная глупость! — воскликнула Эбби. В ней заговорил профессионал, врач по призванию. Эбби возмутило такое беззаботное отношение взрослого человека к своему здоровью: пулевое ранение в голову — не шутка! Она привыкла к этой необъяснимой браваде, которую наблюдала каждый день в своем кабинете «неотложной помощи». Она испытывала необъяснимый гнев, что именно Майкл оказался таким беззаботным. — Интересно, что заставляет вас, копов, вести себя подобно несмышленым детям?

В глазах Майкла блеснуло озорное веселье:

— Всего лишь естественное желание не подчиняться властям, я полагаю.

— Эбби? Ты не хочешь пригласить джентльмена зайти?

Это был голос матери. Она услышала их разговор, стоя в сводчатом проходе в гостиную. Ничего удивительного, что она почувствовала волнение Эбби.

Наконец Эбби справилась с собой и как гостеприимная хозяйка предложила:

— Хотите кофе?

— Со сливками, — ответил Майкл, следуя за ней в гостиную, — и без сахара.

Эбби закрывала входную дверь, и в этот момент ей захотелось задать Майклу вопрос, который уже некоторое время не давал ей покоя:

— Как вам это удается?

Майкл насторожился:

— Что вы имеете в виду?

— Появляться как раз тогда, когда я думаю о вас. Вот почему я так удивилась, когда увидела вас на пороге своего дома. — Я не все сказала, призналась она сама себе, это не единственная причина, почему я остолбенела, увидев Майкла. — Вы сделали это вчера вечером. Я подумала о полиции… или, скорее, этот наркоман сказал что-то о полиции, раздался выстрел, а вы — тут как тут!

— Сейчас вы тоже подумали обо мне?

Они стояли вдвоем у двери, снова забыв о матери Эбби, которая терпеливо ждала в дальнем конце комнаты. Они не замечали ни тщательно вычищенной мебели, на которой сохранилась каждая царапина, нанесенная детьми почти за сорок лет, ни аромата сосен и роз, наполнявшего дом.

— Подумала о вас в связи с прессой, — ответила весьма прозаически Эбби. Серьезным намерениям снова угрожала близость Майкла. — Мне предстоит встреча с корреспондентом сегодня, поэтому я размышляла, с кем бы могла поговорить, кто бы мог дать мне дельный совет, как себя вести, о чем следует рассказывать, а о чем лучше умолчать. Помогите мне!

— Эбби…

В его голосе звучало деликатное напоминание. Эбби сразу все поняла. Господи, как она бестактна и черства! Она не могла поверить, что и в самом деле забыла о присутствии своей матери. Снова! В который раз!

— О, мама, извини…

Она не успела продолжить. Майкл и Эбби обернулись к загрустившей женщине одновременно. Он толкнул Эбби, и чашка с кофе вылетела из ее руки, обдав их обоих горячими брызгами. Эбби вскрикнула. Майкл обругал себя за неосторожность.

— Может быть, мне вообще не следовало появляться у вас! — огорченно воскликнул он. — Наверное, мой приход опять накликает беду… — Вряд ли Майкл и в самом деле так думал, скорее это был «черный юмор».

Эбби, услышав сетования Майкла, побледнела.

— Сюда, — внезапно вмешалась ее мать, устремившись к ним, словно Красный Крест, — идемте на кухню. Надо полить холодной водой…

Она взяла Майкла под руку и повела его к раковине раньше, чем Эбби успела что-либо возразить.

— Ведь вы сержант Вивиано, не так ли?

— Майкл. Да, мэм.

Ожог был пустяковый, вызвавший легкое покраснение кожи, но Майкл подчинился этой маленькой женщине, с материнской теплотой оказывающей ему помощь.

— Я мать Эбби, — продолжала миссис Фицджеральд, обмывая его запястье холодной водой. — У меня не найдется должных слов, чтобы отблагодарить вас за то, что вы сделали для Эбби вчера вечером.

Майкл чувствовал странную неловкость. В комнате витала какая-то тревога. Она сказывалась в отрывистой нервной речи миссис Фицджеральд и в молчании ее дочери, не предвещавшем ничего радостного.

— О, это была моя обычная, повседневная работа, мэм.

Эбби тут же оборвала его, не дав Майклу, как ей казалось, щеголять своей скромностью. Он это понял и перевел разговор в другое русло.

— Эб, твоя нога в порядке?

Эбби кивнула. Слабый румянец вновь окрасил ее щеки. Что со мной происходит? — подумала она с раскаянием. Эбби упрекала себя в нетерпимости, особенно же в отсутствии чуткого и внимательного отношения к матери, которая так в этом нуждалась. Ей было стыдно, что Майкл заметил это. Почувствовав, что молчание затянулось, она обратилась к Майклу со словами:

— Вы только что вышли из больницы, а я упорно стараюсь уложить вас туда.

Он только улыбнулся в ответ.

Глядя в его погрустневшие глаза, Эбби почувствовала, как ранима душа у этого отважного сержанта.

— Я вижу, что вам не терпится осуществить свой коварный замысел. Но меня больше тревожит другое: может быть, находясь рядом со мной, вы теперь будете брать в руки только холодные напитки, а? — последняя реплика была вызвана желанием развеселить Эбби.

— Лишь в том случае, если вы объясните, почему разыскали меня в девять часов утра.

Майкл уклончиво ответил:

— Чтобы завершить одно маленькое дело.

На какое-то мгновение Эбби показалось, что он осмелился намекнуть на их будущий роман. На всякий случай Эбби приняла высокомерный вид: пусть думает, что она недоступна! А в зеленых глазах Майкла заиграли озорные огоньки.

— Полицейское дело, — добавил он. Какое-то шестое чувство помогло ему угадать, о чем она подумала. — Поскольку мне назначена встреча с теми же самыми людьми, которые хотят видеть и вас, я предложил свои услуги предоставить в их распоряжение героиню событий.

— Понимаю, вы «совершенно случайно» оказались по соседству со мной.

— Вы на удивление сообразительны, мисс.

— Я намеревалась заехать домой, чтобы переодеться, прежде чем отправиться в полицию.

— Отлично, — обрадовался он, — я на машине.

Квартира Эбби находилась в северо-западной части города, примерно в квартале от Фуллертона. Здание было обшарпанным, его старомодный аляповатый декор и допотопный лифт с открытой кабиной напоминали кадры из фильмов Альфреда Хичкока.

Было не так-то легко найти жилье по карману вблизи чудесного озера. В большинстве домов сдавали очень дорогие квартиры. Дом Эбби был единственным на расстоянии двух кварталов, в котором не предусматривались ни привратник, ни гараж. Но зато Эбби располагала четырьмя комнатами на пятом этаже и великолепным видом на озеро с крыши. О большем она и не мечтала.

Ее родители не могли этого понять, но Эбби любила город. Ей была по душе напряженная, бурная жизнь шумных, оживленных улиц. От своего дома она могла пешком дойти до озера, Линкольн-парка, больницы, в которой работала, до одного из семи ресторанов с национальной кухней и великого множества небольших магазинов, где можно найти что угодно, от поношенной одежды до киноафиш. Совсем недалеко располагались два театра. Она знала в округе художников, архитекторов, юристов, поваров, даже одну проститутку и одного скрипичного мастера. По сравнению с чикагскими авеню пригороды казались Эбби по-кладбищенски тихими и унылыми.

Эбби включила свет и бросила на кушетку свою сумку.

— Устраивайтесь поудобнее, — предложила она и быстро отправилась переодеваться.

Майклу потребовалось немного времени, чтобы разобраться в смешении стилей, царившем в убранстве крохотной комнаты. Эбби назвала такую пестроту меблировки «гаражной распродажей». Это было невероятное сочетание современности с классикой и настоящим антиквариатом. Комната была захламлена массой ненужных вещей, назначение которых было трудно понять. Столик позднейшего чиппендейла стоял рядом с ветхой кушеткой болотного цвета. Узор на белом ковре представлял лиловые и розовые геометрические фигуры. Дешевые броские плакаты красовались рядом с изысканными восточными акварелями. Книжный шкаф был заполнен католическими молитвенниками. Старинный серебряный чайный сервиз стоял на большом кофре, там же в беспорядке лежали журналы, некогда принадлежавшие французской мадам.

— В холодильнике есть содовая! — крикнула Эбби, расхаживая по своей спальне. — Но не вздумайте пить молоко! Мне кажется, что я отсюда чувствую по запаху, что оно давно скисло.

Единственные туфли, которые у нее были, — это белые больничные. Сообщив Майклу, что она терпеть не может носить вещи, какими пользуется на работе, Эбби вытащила из шкафа другую пару полотняных туфель, но без каблуков.

— Ваши растения совсем засохли, — отозвался Майкл с кухни.

— Я плохой садовник, — согласилась Эбби. — Моя мама говорит, что они все покончили самоубийством от такой жизни. А вы будете со мной, когда нагрянет пресса?

— Они уже разбили лагерь возле участка. — И после небольшой паузы Майкл добавил: — Да, дело получило новое развитие после вчерашнего вечера, о чем вам следовало бы знать. Вчерашние парни были «вольные стрелки», которые совершили несколько вооруженных ограблений в городе. Они убили трех человек.

Вернувшись из кухни со стаканом содовой в руке, Майкл замер от изумления, увидев совершенно обнаженную Эбби. От одного только беглого взгляда на ее загорелую лоснящуюся кожу у него захватило дух.

— Мой вид делает нас еще большими героями, — с вызывающей гримаской сказала она, — разве не так?

Майкл казался невозмутимым, но это впечатление было обманчиво.

— Эбби!

— Что вас интересует, сэр?

— Вы что, решили начать наш интригующий роман прямо сейчас?

— Как вы смеете так думать?!

Она посмотрела в его широко раскрытые глаза и смущенно улыбнулась.

— О! Простите! Я не ожидала, что вы так быстро появитесь…

Когда она исчезла, Майкл растерянно опустился на кушетку. Его руки были еще более влажными, чем когда он накануне вечером схватил револьвер. Милостивый Господь! Он не мог и поверить, как быстро Эбби завоевала его. Она не была первой женщиной, с которой у него близкие отношения. Но он почувствовал, что еще никогда вид женского тела не приводил его в такое состояние. При виде тонкой точеной фигуры, нежного лица он ощущал магнетическое влияние Эбби. Какое-то праздничное чувство заполнило все его существо. Он отпил содовой и пожалел, что это не пиво, а еще лучше — виски.

— Вы сказали — парни? — спросила Эбби из соседней комнаты.

— Вы видели еще одного, разве не так?

— Да. Я видела его. У него тоже был револьвер.

Майкл вытер потные руки и подумал, что ему следовало бы уделить больше внимания новой подробности.

— Я уверен, что вы сегодня со всем справитесь отлично.

— Чувство облегчения возвращает румянец на мои побледневшие щеки, — последовал ответ.

Эбби застегнула плетеный ремень на округлых бедрах, поправила свою водолазку. Белые брючки до середины икр очень шли ей, подчеркивая красоту стройных ног.

— Чем вызвано это облегчение? — спросил Майкл.

Она провела щеткой по густым, спадающим почти до плеч, крупно вьющимся волосам.

— Есть что-то успокаивающее в том, когда просыпаешься — и знаешь, что к твоей голове не приставлен револьвер двадцать второго калибра; и от этого ощущения покоя день сразу становится ярче.

Майкл ничего не ответил, но Эбби и не заметила этого. Она еще не пришла в себя от сознания, что он видел ее обнаженной. Его восхищенный взгляд опытного мужчины обжег и взволновал ее. Какая жалость, сокрушалась Эбби, что сейчас она не может пренебречь условностями и броситься в желанный омут — завязать настоящий любовный роман с Майклом.

— Так более приемлемо? — спросила она с лукавой улыбкой, вернувшись в гостиную.

Увидев преображенную Эбби, Майкл вновь дал понять, что восхищен ею. Его привело в изумление, что этот маленький бесенок с сияющими глазами мог быть той самой отважной женщиной, которая с ледяным самообладанием встретила убийцу.

— Отлично, вы произведете прекрасное впечатление на самого искушенного модельера. А пресса вас искренне полюбит.

Эбби нахмурилась.

— Вот этой публичной любви я больше всего и боюсь.

— Вы не хотите быть героиней?

Эбби ответила не сразу. А Майкл был опьянен терпким ароматом ее духов, от которого покруживалась голова и застучало в висках.

Когда они подошли к лифту, Эбби сказала:

— Мне кажется, что я просто не способна быть достаточно скромной, в отличие от вас.

— В таком случае, — предложил Майкл, — не стесняясь, подражайте мне. У меня есть некоторый опыт.

— Я это заметила, можете не сомневаться. Вчера вечером по телевидению. Но я обнаружила и менее приятное: под вашей напускной скромностью проглядывало откровенное любование собой.

Подошел лифт. Открыв стальную дверь, Майкл галантно протянул руку Эбби и помог ей войти, сделав вид, что он не расслышал последних слов.

Когда они снова оказались в служебной машине, Эбби собралась с духом, чтобы спросить о том, что тревожило ее сильнее всего.

— Майкл!.. Вернемся к прессе…

Они направлялись в сторону Линкольн-парка, их служебный автомобиль привлекал внимание других водителей.

— В вашем случае, — заверил ее Майкл, — журналисты определенно будут не столь агрессивными.

— Но определенно любознательными. Верно?

— И ненасытными.

Эбби сердито нахмурилась и, и Майклу захотелось дотронуться до этих тонких морщинок, чтобы разгладить их.

— Что вас беспокоит? — ласково спросил он.

Эбби подняла глаза, в них затаилась печаль. Она не могла подавить волнение и страх.

— Предстоящая встреча беспокоит меня.

— Почему? — Он улыбнулся, внимательно наблюдая за движением проносящихся мимо автомобилей. — У вас что, сомнительное прошлое?

На мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь звуком автомобильных гудков и отдаленным грохотом отбойного молотка.

На светофоре загорелся красный свет, и Майкл остановил машину вслед за старым разбитым такси. Когда он снова взглянул на Эбби, его смутило тревожное выражение ее глаз.

— Да-а, — медленно протянула она, словно видя перед собой воскресшую тайну, а не потрепанное такси. — Что-то в этом роде.

Майкл даже не заметил, как загорелся зеленый свет.

— Хотите рассказать об этом?

Она видела неподдельное беспокойство в глазах Майкла и подумала, что, если бы и нашелся кто-нибудь, кто мог бы понять ее давние ночные кошмары, им стал бы этот красивый, способный к состраданию человек. Но она также видела белую повязку, закрывавшую рану, которую он получил, пытаясь спасти ее. У нее все сжалось внутри, когда она вспомнила испытанный ею страх, от которого леденело сердце; оцепенение, когда она ожидала: вот сейчас он выстрелит, но что-то свыше вселяло шальную уверенность, что этого не произойдет. Предаваясь таким воспоминаниям, Эбби окончательно решила для себя, что открыться Майклу ей не по силам. Слишком дорого для нее было его спокойствие. Ее откровенность разрушила бы этот покой…

Взяв себя в руки, она ответила ему кокетливой улыбкой.

— Рассказывать вообще-то не о чем. Я просто сообщила совершенно незнакомому человеку, что, поскольку он спас мне жизнь, то просто обязан завязать со мною роман.

Майклу не хотелось уступать Эбби в чувстве юмора, однако это ему не удалось: машины, следующие за ним, уже не проявляли никакого уважения к полицейскому автомобилю. Их гудки звучали нетерпеливо и сердито.

— Успокойтесь, ничего с вами не случится, — только и сказал Майкл, но почему-то раздраженно.

Он бросил взгляд на довольно далеко ушедшее вперед такси. А Эбби с вымученным интересом разглядывала мелькающие здания.

— Это не то, что сказала бы моя мама.

— Согласен, матери слишком беспокоятся за своих детей, чтобы так сказать.

— Особенно ирландские матери, — уточнила Эбби.

— Особенно в случае возможного романа с таким безопасным претендентом, как я? Вряд ли, узнав об этом, твоя мама обеспокоилась бы, — заявил Майкл полушутя полусерьезно.

— Безопасные люди не заводят романов, — философски заметила Эбби.

Майкл сделал последний поворот и увидел репортеров, толпящихся возле участка. Они узнали его и кинулись к обочине тротуара, где остановился автомобиль.

— Боже мой! Как их много, — посетовал Майкл. — Боюсь, что сейчас мне придется в поте лица зарабатывать свою медаль за хорошее поведение. Как вам понравится, если мы начнем с того, что пообедаем?

Глаза Эбби были прикованы к мятущейся толпе подданных прессы, которая подступала к ним все ближе. Ее руки стали влажными от страха и волнения.

— Начнем что?

Майкл не задумываясь, ответил:

— Наш роман.

Майкл аккуратно подогнал машину поближе к тротуару.

— Майкл! Вы не должны принимать это всерьез. Наш внезапный роман — просто моя не очень удачная шутка.

— А я так надеялся, что это не мечта, а быль…

— О нет, нет! Я не должна и думать, что это возможно… И вообще, я не назначаю свиданий полисменам, запомните!

— Что?!

Но пока Майкл, удрученный таким ответом, собирался с мыслями, Эбби распахнула дверцу машины и вышла навстречу потерявшим терпение репортерам, съехавшихся с разных концов огромного Чикаго…