Любовь Лилы (ЛП)

Глава 1

Приближался шторм. Сквозь высокое круглое окно башни Лила смотрела, как серебряный язык молнии облизывает черное небо на востоке. Гром грохотал, разрывая собирающиеся облака и посылая барабанный бой по зубцам скал. Ответная дрожь пробегала по девушке, дрожь не страха, а возбуждения.

Что-то наступало. Она чувствовала это — и не только в сгущении воздуха, но и в неистовых толчках собственной крови.

Прижимая руку к окну, почти ожидала, что пальцы обожжет мощью электрических разрядов над домом. Но стекло было прохладным и гладким, и таким же мрачным, как небо.

Лила слегка улыбнулась, расслышав отдаленный раскат грома, и вспомнила о своей прабабушке. Бьянка стояла здесь, наблюдая за приближающейся стихией в предвкушении, когда та разразится прямо над особняком и зальет башню жутким светом? Жалела ли она, что ее возлюбленного нет рядом, чтобы разделить с ней силу и выпущенную на волю страсть? «Конечно, жалела», — подумала Лила. Да и какая женщина не стала бы?

Но Лила знала, что Бьянка приходила сюда одна и точно так же, как и она сейчас, стояла здесь. Возможно, такая же невыносимая боль одиночества заставила Бьянку выброситься из этого самого окна на суровые камни внизу.

Покачав головой, Лила отняла руку от стекла. Она снова позволила себе впасть в уныние, и это надо остановить. Депрессия и мрачные мысли были не характерны для девушки, которая предпочитала принимать жизнь такой, какая она есть, и взяла за правило по возможности избегать всяческих сложностей.

Лила не стыдилась того факта, что скорее предпочтет сидеть, чем стоять, ходить, а не бегать, и очень ценила длительный сон в противоположность физическим упражнениям, чтобы держать тело и мысли в тонусе.

Конечно, она не совсем лишена честолюбия, просто ее амбиции сводятся к тому, что комфорт имеет приоритет над состоянием мускулов.

Ей не нравилось погружаться в раздумья, поэтому она упрекала себя в том, что обрела такую привычку в последние несколько недель. По идее, она должна чувствовать себя вполне счастливой: жизнь проходит в устойчивом — если не сказать, неторопливом — темпе. Ее дом и семейство — настолько же важные для нее, как собственное удобство, — в безопасности и невредимы. В общем, все шло в правильном направлении.

Самая младшая сестра, Кики, вернулась из медового месяца и сияла, как роза. Аманда, самая практичная из сестер Калхоун, безумно влюбилась и планировала собственную свадьбу.

Двое мужчин в жизни ее сестер получили полное одобрение Лилы. Трентон Cент-Джеймс, новоиспеченный зять, был предприимчивым бизнесменом с мягким сердцем под безупречно скроенным костюмом. Слоан O'Рили в ковбойских сапогах и с протяжным выговором уроженца штата Оклахома вызывал восхищение хотя бы тем, что сумел пробиться сквозь колючие манеры Аманды.

Конечно, тетя Коко обезумела от счастья, ведь две ее возлюбленные племянницы связались с такими замечательными мужчинами. Лила усмехнулась, вспомнив, насколько тетя уверена в том, что именно она практически устроила эти любовные интриги. И теперь, естественно, многолетней опекунше сестер Калхоун не терпелось оказать ту же услугу Лиле и ее старшей сестре Сюзанне.

«Удачи», — мысленно пожелала Лила тете. Оставшись с двумя маленькими детьми на руках после болезненного развода — уж не говоря об управлении бизнесом, — Сюзанна навряд ли с восторгом воспримет такие замыслы. Однажды она уже здорово обожглась и, как умная женщина, не позволит себе снова попасть в огонь.

Что касается ее самой, то Лила очень старалась влюбиться, услышать четкий внутренний щелчок, оповещающий о том, что наконец нашелся единственный мужчина в мире, предназначенный именно для нее. Но пока тот особенный уголок сердца упорно молчал.

«Значит, время еще не настало», — сказала она себе. Ей двадцать семь лет, она довольна своей работой, окружена обожаемым семейством. За несколько месяцев до этого Калхоуны едва не потеряли Башни — разрушающийся и эксцентричный фамильный особняк, возвышающийся на скале с видом на море. Если бы не Трент, Лила могла утратить возможность стоять наверху в нежно любимой башне и наблюдать за приближающимся штормом.

Так что у нее есть дом, семья, интересная работа и, напомнила она себе, тайна, которую надо разгадать, — изумруды прабабушки Бьянки. Хотя Лила никогда не видела ожерелья, но вполне могла совершенно точно вообразить его, просто закрыв глаза.

Два эффектных ряда зеленых, как трава, камней, подчеркнутые ледяными бриллиантами. Блеск золота в причудливом филигранном кружеве. И капелька в нижнем ряду — роскошный пылающий изумруд в форме слезинки. Гораздо больше, чем денежной или даже художественной ценностью, ожерелье манило Лилу прямой связью с прабабушкой, история которой очаровывала ее и дарила надежду на вечную любовь.

Легенда гласила, что Бьянка, решив разорвать брак без любви, сложила в шкатулку несколько драгоценных вещиц, включая изумруды. И спрятала сундучок, лелея надежду воссоединиться со своим возлюбленным. Но мечты о счастье рухнули, и она выбросилась из окна башни, не успев извлечь сокровища и начать жизнь с Кристианом.

«Трагический конец романа», — вздохнула Лила, и все же она не всегда грустила, вспоминая прабабушку. Дух Бьянки оставался в Башнях и в этой высокой комнате, где та проводила так много часов в раздумьях о своем возлюбленном. Здесь Лила чувствовала свою близость к ней.

Они найдут изумруды, пообещала она себе. Камни предназначены им.

Это правда — ожерелье уже доставило много проблем. Пресса пронюхала о его существовании и бесконечно разыгрывала тему поиска драгоценностей. Да так успешно, что азарт охватил не только любопытных туристов и охотников-любителей за сокровищами, но и привел в их дом безжалостного вора.

Воспоминания о том, что Аманду могли убить при защите семейных документов, потому что она рискнула и попыталась не отдать преступнику возможный ключ к изумрудам, заставили Лилу задрожать. Несмотря на героизм Аманды, мужчина, называвший себя Уильямом Ливингстоном, сумел украсть полный мешок бумаг. Лила искренне надеялась, что ему достались только старые рецепты и неоплаченные счета.

Уильям Ливингстон, он же Питер Митчелл — и еще дюжина других имен — не сумеет дотянуться жадными ручонками до их изумрудов. Никогда, потому что женщины Калхоун не позволят. И Лила была убеждена, что в этот круг входит и Бьянка — такая же часть Башен, как трещины на штукатурке и скрипучие полы.

Лила в тревоге отошла от окна. Она не понимала, почему изумруды и женщина, когда-то владевшая ими, так неотступно терзали сегодня вечером ее мысли. Но Лила так же искренне верила в инстинкты и предчувствия, как в то, что солнце восходит на востоке.

Что-то должно случиться.

Она поглядела назад сквозь стекло — шторм приближался, набирая силу, — и ощутила порыв выйти наружу и встретить стихию там.

Макс почувствовал, как желудок накренился вместе с теплоходом. Яхтой, напомнил он себе. Двадцатишестифутовая красавица со всеми удобствами по всем параметрам превосходила его собственное жилище, представляющее собой тесную, небрежно обставленную квартиру рядом со студенческим городком Корнуэльского Университета[1]. Проблема заключалась в том, что этот оплот комфорта болтался на гребнях бушующей Атлантики, и две пилюли от морской болезни не произвели на организм Макса никакого усмиряющего воздействия.

Он откинул со лба темную прядь волос, но как обычно она снова упала вперед. Раскачивание судна послало в танец медную лампу над столом, но Макс старался игнорировать качку. Он действительно должен сосредоточиться на деле. Американским профессорам истории нечасто предлагают увлекательную, да еще и выгодную работу на все лето. И существовал шанс, что в результате он сможет написать книгу.

Для исследований, которые могли послужить основой будущего бестселлера, его нанял эксцентричный миллионер. Как ни странно, но таковые не перевелись.

Яхта снова накренилась, Макс прижал руку к бурлящему желудку и три раза глубоко вздохнул. Когда это не помогло, попытался сконцентрироваться на своей небывалой удаче.

Письмо от Эллиса Кофилда прибыло в идеальный момент — прямо перед тем, как Макс едва не согласился на летние занятия. Предложение было одновременно неотразимым и лестным.

Занятый ежедневной круговертью, Макс и не подозревал, что обладает репутацией в исторических кругах. Несколько хорошо принятых статей, пара наград — но все это в пределах замкнутого академического мирка, в котором Макс с удовольствием захоронил себя. Если он и является хорошим преподавателем — а он чувствовал, что так и есть, — то только потому, что получает истинное удовольствие от вовлечения в прошлое студентов, погрязших в трясине настоящего.

Макса приятно удивило, что Кофилд, непрофессионал, слышал о нем и уважал настолько, что предложил такую интересную работу.

Что может быть более захватывающим, чем пребывание на яхте, хороший заработок и возможность летнего проживания в Бар-Харборе для мужчины с таким складом ума, как у Максвелла Квартермейна, ощущающего историю в каждом клочке бумаги, предоставленном ему для изучения и сортировки.

Квитанция на дамскую шляпку, датированная 1932 годом. Список гостей на прием 1911 года. Копия счета на ремонт «Форда» 1935 года. Рукописные инструкции по изготовлению и применению растительного лекарственного средства от крупа. Письма, написанные перед Первой мировой войной, газетные вырезки с такими именами, как Карнеги и Кеннеди, накладные на получение больших шкафов чиппендейл[2] и уотерфордской люстры, старые танцевальные карточки[3], пожелтевшие рецепты.

Для человека, проводящего большую часть интеллектуальной жизни в прошлом, это просто драгоценный клад. Макс был бы счастлив и бесплатно просматривать эти документы, но Эллис Кофилд связался с ним и предложил больше, чем профессор заработал бы за целых два семестра.

Это была сбывшаяся мечта. Вместо того чтобы провести лето, изо всех сил пытаясь заинтересовать скучающих студентов культурным и политическим статусом Америки перед Первой мировой войной, он получил такую невероятную возможность. С деньгами, половина которых уже поступила на его банковский счет, Макс мог позволить себе надолго бросить преподавание и начать писать вожделенную книгу.

Макс чувствовал себя в огромном долгу перед Кофилдом — целый год жизни в свое удовольствие. Это больше того, на что он когда-либо смел даже надеяться. Благодаря успехам в учебе Макс получал в Корнуэлле стипендию. Умственные способности и упорный труд способствовали тому, что в возрасте двадцати пяти лет он стал доктором философии. Все восемь лет после этого Макс вкалывал, как раб на галерах, обучая студентов, проверяя письменные задания, выкраивая время только для написания нескольких статей.

Теперь, благодаря Кофилду, он сможет тратить дни на любимое дело и начать проект, который тайно лелеял в сердце и мыслях.

Макс мечтал написать роман, действие которого происходит во втором десятилетии двадцатого века. Не только урок истории или размышления о причинах и следствиях войны, но — что гораздо важней, — и судьбы людей. Самые разные человеческие типажи, которые хотелось узнать и понять, копаясь в старых бумагах.

Кофилд предоставил ему время, документы и возможность. И все это золотое лето Макс проведет на роскошной яхте. Какая жалость, что он и не подозревал, с каким негодованием воспримет качку его организм.

«Особенно такую неистовую», — подумал профессор, потирая рукой липкое лицо. Он изо всех сил пытался сосредоточиться, но блеклые крошечные снимки в газетах раздваивались и расплывались перед глазами, добавляя к изматывающей морской болезни невыносимую головную боль. Необходимо немного воздуха, решил Макс. Большой глоток свежего воздуха. Зная, что Кофилд хотел бы, чтобы вечерами Макс оставался внизу и занимался исследованиями, сейчас он полагал, что работодатель предпочтет видеть его здоровым, а не скорчившимся и стенающим на кровати.

Вставая, он действительно слегка застонал — желудок поднимался к горлу вместе с очередной волной — и практически ощутил, как зеленеет кожа. Точно, пора на воздух. Макс выполз из каюты, задаваясь вопросом, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к морской качке. Хотя бы через неделю, мечтал он вначале пребывания на яхте, но при каждом волнении на море испытывал тошноту, как в первый раз.

Хорошо, что он не плыл — как иногда воображал — на «Мэйфлауэре»[4]. Он никогда бы не добрался до Плимутских скал.

Опираясь рукой на обшивку из красного дерева, профессор доковылял по коридору до лестницы, ведущей на верхнюю палубу.

Дверь в каюту Кофилда была открыта. Макс никогда не имел привычки подслушивать, но, задержавшись только для того, чтобы дать время желудку успокоиться, невольно уловил разговор своего работодателя с капитаном. И когда голова перестала кружиться, понял, что они беседуют вовсе не о погоде или прокладке курса.

— Не намерен упустить ожерелье, — нетерпеливо заявил Кофилд. — Я преодолел массу проблем, да и расходы понес немалые.

Ответ капитана был таким же взвинченным:

— Не понимаю, с какой стати ты привлек Квартермейна. Если он сообразит, зачем нужны те бумаги, и каким образом они у тебя оказались, то станет помехой.

— Он ничего не узнает. А если наш распрекрасный профессор полюбопытствует, скажу, что документы принадлежат моему семейству. Я достаточно богат, достаточно эксцентричен, чтобы пожелать сохранить и каталогизировать архивы.

— Если он что-нибудь услышит…

— Что-нибудь услышит? — со смехом прервал капитана Кофилд. — Он настолько погружен в минувшее, что не разберет собственного имени. Почему, ты думаешь, я выбрал именно его? Потому что хорошо подготовился, Хокинс, и досконально изучил Квартермейна. Он — академическое ископаемое, у которого мозгов больше, чем сообразительности, и интересуется он исключительно прошлым. Текущие события, наподобие попытки вооруженного ограбления и калхоуновских изумрудов, его не занимают.

Макс замер в коридоре, физическое недомогание воевало с тошнотворными подозрениями. Вооруженное ограбление. Эти два слова стучали в голове.

— Лучше бы мы остались в Нью-Йорке, — пожаловался Хокинс. — У меня наклевывалось выгодное дельце в Уоллингфорде, когда в прошлом месяце ты застучал копытами. Мы могли бы заполучить бриллианты той старой леди в течение недели.

— Бриллианты подождут, — отрезал Кофилд. — Я хочу изумруды и твердо настроен добыть их. Я уже двадцать лет занимаюсь кражами, Хокинс, и знаю, что только один раз в жизни человеку предоставляется шанс совершить что-то настолько грандиозное.

— Бриллианты…

— Просто камни, — теперь голос Кофилда звучал мечтательно и, возможно, слегка безумно. — А эти изумруды — легенда. Они станут моими. И неважно, что потребуется для достижения цели.

Макс заледенел возле каюты, весь липкий от болезни, баламутящей желудок, оцепенел от шока. Он понятия не имел, о чем они толкуют, и как соединить все это вместе. Но одно очевидно — его нанял вор, и бумаги, для изучения которых его пригласили, представляли не только исторический интерес.

От него не ускользнул и фанатизм в голосе Кофилда, и подавленная жестокость Хокинса. А история учит, что фанатизм — самое опасное оружие. Единственной защитой против него служит информированность.

Он должен забрать документы, каким-то образом ускользнуть с яхты и пойти в полицию. Хотя копы навряд ли всерьез воспримут его рассказ. Макс отпрянул, надеясь, что сможет прояснить мысли к тому моменту, как доберется до своей каюты. Огромная волна швырнула судно и Макса, в результате чего он ввалился в открытый дверной проем.

— Доктор Квартермейн. — Опершись на стол, Кофилд поднял бровь. — Ну, кажется, вы оказались в неправильном месте и в неправильное время.

Макс схватился за косяк, потом качнулся назад, проклиная неустойчивый пол под ногами.

— Хотел глотнуть немного воздуха.

— Он слышал каждое чертово слово, — пробурчал капитан.

— Я уже понял, Хокинс. Профессор не наделен невозмутимостью игрока в покер. Ладно, — начал Кофилд, отодвигая ящик стола, — мы просто слегка изменим планы. Боюсь, что придется не выпускать вас на берег, доктор, все время нашего пребывания в Бар-Харборе. — Он вытащил хромированный револьвер. — Это неудобно, понимаю, но уверен, что ваша каюта более чем пригодна для работы. Хокинс, забери и запри его.

Яхта завибрировала от раската грома. Как раз это и помогло Максу. Пока судно раскачивалось, он успел броситься назад в коридор и, цепляясь за поручни, изо всех сил потащил себя наверх, сражаясь с колебаниями ступеней. Крики позади него затихли, когда он вылетел наружу под завывание ветра.

Брызги соленой воды хлестнули по лицу, ослепив на мгновение, он отчаянно искал средство спасения. Молния взломала черное небо, осветив яркой дугой бушующее море, далекие неприступные скалы и неясные очертания берега. Следующий рывок едва не сбил профессора, но он сумел устоять, благодаря везению и яростному желанию удержаться на ногах. Макс мчался, направляемый инстинктами, подошвы скользили по мокрой палубе. В следующей вспышке заметил, что один из помощников оглядывает все вокруг. Мужчина позвал кого-то и махнул рукой в его сторону, но Макс, едва не упав на предательски мокрых досках, понесся дальше.

Он пытался сообразить, что делать, но голова была слишком переполнена путаными мыслями. Шторм, качающаяся яхта, нацеленный на него пистолет. Такое впечатление, что это просто ночной кошмар. Он — профессор истории, человек, погрузившийся в книги, изредка всплывающий к действительности только для того, чтобы вспомнить, поел ли и убрался ли в квартире. Макс понимал, что непоправимо скучен, спокойно следуя по проторенной академической дорожке всю свою жизнь. И уж, конечно, никак не мог оказаться на яхте в Атлантике, преследуемый вооруженными ворами.

— Доктор.

Голос бывшего работодателя прозвучал достаточно близко, чтобы заставить Макса обернуться. Направленное на него оружие меньше чем в пяти футах напомнило, что некоторые кошмары бывают вполне реальны. Он медленно отступал, пока не уперся в поручень. Бежать некуда.

— Понимаю, что это связано с некоторым неудобством, — сказал Кофилд, — но думаю, вы поступили бы мудро, вернувшись в свою каюту. — Зигзаг молнии подчеркнул слова. — Шторм ожидается коротким, однако достаточно серьезным. Не хотелось бы, чтобы вы… свалились за борт.

— Вы вор.

— Так и есть.

Кофилд, широко расставив ноги на качающейся палубе, улыбнулся, наслаждаясь происходящим — ветер, наэлектризованный воздух и белое лицо загнанной в угол жертвы.

— И теперь, когда можно совершенно откровенно рассказать вам, что именно ищу, наша работа пойдет гораздо быстрей. Ну же, доктор, напрягите свои прославленные мозги.

Уголком глаза Макс увидел, что Хокинс заходит с другой стороны, такой же устойчивый на кренящейся палубе, как горный козел на проторенной тропинке. Через мгновение они схватят его, и, как только сделают это, он никогда больше не увидит студенческой аудитории.

Ведомый инстинктом выживания, никогда раньше не проявлявшим себя, Квартермейн перемахнул через поручень. Он услышал грохот, почувствовал, как обожгло висок, затем вслепую нырнул в черную бурлящую воду.

Лила спустилась по извилистой дороге к основанию утеса. Едва она вышла из автомобиля, как усилившийся воющий ветер взъерошил волосы. Девушка не понимала, почему ее неодолимо влекло побыть в одиночестве и полюбоваться штормом на этом узком каменистом берегу.

Но она приехала, волнение струилось в венах и собиралось под кожей, ускоряя биение сердца. Лила засмеялась, звук подхватил порыв ветра и унес вдаль. Мощь и страсть взрывались вокруг в восхитительной битве.

Вода хлестала и кипела у скал, распыляясь в воздухе. Пронизывающий холод заставил Лилу затрепетать, но она не отодвинулась, вместо этого на мгновение закрыла глаза и подставила лицо, впитывая брызги.

Грохот стоял невероятный, дикий, первобытный. В небесах, все ближе и ближе, бушевал шторм — всеобъемлющий, неотвратимый и неистовый. Разразился ливень, такой тяжелый в воздухе, что можно было попробовать на вкус, молния вняла команде, зигзагами расчленила небо, разрывая черноту, пока взрывы грома соперничали с ревом воды и ветра.

Лила ощущала себя частью яростной стихии, но не было никакого чувства одиночества и страха. Ожидание покалывало кожу, и возбуждение, такое же дикое, как шторм, билось в крови.

«Что-то приближается», — снова подумала она, подняв лицо к ветру.

Если бы не сверкнула молния, Лила не увидела бы его. Сначала заметила темную фигуру в еще более темной воде и задалась вопросом, не заплыл ли дельфин слишком близко к камням. Влекомая любопытством, пошла по глине, отбрасывая волосы подальше от жадных пальцев ветра.

Не дельфин, с легкой паникой поняла Лила. Мужчина. Слишком потрясенная, она неподвижно стояла и смотрела, как гибнет человек. Это всего лишь игра воображения, сказала себе девушка, просто она захвачена стихией, легендой и личным соучастием. Сумасшествие думать, что она действительно разглядела, как кто-то борется с океаном в накатывающих яростных волнах.

Но когда фигура появилась снова, Лила, покачиваясь, скинула сандалии и нырнула в ледяную черную массу.

Макс быстро терял силы. Хотя он сумел сбросить обувь, ноги казались налитыми свинцом. Он всегда был сильным пловцом — плавание единственный вид спорта, к которому он имел какие-то способности. Но море гораздо сильнее, это оно несло его вперед, а не окоченевшие конечности, как пушинку, тащило вниз, потом, дразня, отпускало, пока он изо всех сил пытался вырваться из пучины за еще одним глотком воздуха.

Он не мог даже вспомнить, почему продолжает бороться. Холод, давно сковавший тело, подбирался к рассудку. Теперь слабеющие движения стали просто автоматическими и неуклонно угасали. Океан влек его, заманивал в ловушку и принимал в свои объятия, чтобы погубить.

Очередная волна сокрушила и лишила последних сил, поэтому он отдался на волю стихии. Макс только надеялся, что утонет до того, как разобьется о камни.

Он едва почувствовал, как что-то обернулось вокруг шеи, и отчаянно рванулся из захвата. Смутная дикая мысль о морских змеях и водорослях заставила неистово забарахтаться. Потом его голова снова оказалась на поверхности, и горящие легкие жадно вдохнули воздух. Расплывчато он увидел рядом чье-то лицо — бледное, потрясающе красивое, с плавающим вокруг ореолом темных волос.

— Держитесь, — закричала ему девушка. — Все будет хорошо.

Она тащила его к берегу, борясь с обратным потоком воды. Галлюцинация, подумал Макс. Только в воображении можно представить красивую женщину, явившуюся на помощь за мгновение до смерти. Но возможность чуда подстегнула угасающий инстинкт выживания, и он начал двигаться вместе со спасительницей.

Волны врезались в них, волокли назад, тащили за ноги, каждый изнурительный рывок вперед давался все с большим трудом. Наверху разверзлись небеса, поливая хлещущими струями. Девушка снова что-то закричала, но все, что он мог слышать, — тупой гул в ушах.

Макс решил, что, должно быть, уже умер. Он больше не чувствовал боли. Все, что он видел, — ее лицо, горящий взор, слипшиеся от воды ресницы. Мужчина мог попасть и в худшую ситуацию, чем умереть с таким образом в голове.

Но ее глаза сердито и одновременно возбужденно пылали. Она хочет, чтобы он помог, сообразил Макс. Она нуждается в помощи. Инстинктивно он обхватил ее рукой за талию, чтобы они буксировали друг друга.

Макс потерял счет времени — сколько раз они уходили под воду и снова выталкивали друг друга. Когда он увидел выступающие скалы, клыками пронзающие бурлящий мрак, то бездумно направил туда измученное тело, чтобы спрятаться. Яростная волна подбросила их так же легко, как палец сбивает муравья с камня.

Макс врезался плечом в валун, но едва осознал удар. Потом почувствовал под коленями песок и гравий, царапающий кожу. Волны яростно волокли их назад, но они все-таки вползли на каменистый берег.

Отвратительная рвота выворачивала его так, что он почти уверился, будто тело распадается на части. Когда худшее осталось позади, он, кашляя, перекатился на спину. Небо вертелось перед Максом, черное и сверкающее. Озабоченное лицо нависло над ним почти вплотную. Рука нежно провела по лбу.

— Ты справился, морячок.

Макс молча смотрел на нее. Она была невероятно красивой, настолько, что он мог бы принять ее за прекрасное видение, если бы обладал достаточным воображением. В свете вспыхивающих молний он разглядел густые золотисто-рыжие волосы, спадающие вокруг лица вниз на плечи и на его грудь. Ее глаза были таинственного зеленого цвета, как спокойное море. Вода стекала с нее на него; Макс потянулся и коснулся восхитительного лица, уверенный, что пальцы пройдут сквозь призрачную плоть. Но почувствовал кожу, холодную, влажную и мягкую, как весенний дождь.

— Настоящая, — его голос был хриплым и каркающим. — Вы настоящая.

— Чертовски верно.

Лила улыбнулась, потом приложила ладони к его щекам и засмеялась:

— Вы живы. Мы оба живы.

И поцеловала спасенного. Глубоко, щедро, пока у него не закружилась голова. Под поцелуем крылся восторг. Он чувствовал ликование, а не просто облегчение.

Макс снова посмотрел на девушку, но ее облик странно расплывался, как будто неземное создание испарялось в пространстве, и последнее, что он увидел, — эти невероятные пылающие глаза.

— Никогда не верил в русалок, — пробормотал Макс и потерял сознание.