Любовь у подножия трона (новеллы)

Блистательна, полувоздушна… (Матильда Кшесинская – император Николай II)

— Ну да, – ехидно сказал Александр Александрович. – Я ему девку приведу, а ты со свечкой стоять станешь. Нет уж, уволь! Пускай сам управляется! Я в его годы небось…

Он осекся, надеясь, что жена не обратит внимания на обмолвку. В том‑то и дело, что в «его годы», в возрасте своего нерешительного сыночка, он был еще более нерешительным и даже носил в семействе прозвище «бедный Мака». Иногда его называли еще откровенней: «увалень Мака». В том, что он сущий увалень, могла убедиться и его жена – еще в бытность невестой. Несмотря на то что меж родителей все давно было решено, Александр никак не мог отважиться сделать предложение. Отцу невесты, ее брату и сестре пришлось запереть юношу и девушку в ее комнате, а потом неожиданно войти. Только тогда удалось сдвинуть с места этот тихоход, этого «увальня Маку». И точно таким же рохлей он показал себя по отношению к своей первой любви, Марии Мещерской. Причем он тогда был даже старше сына, а вовсе не его ровесником! Но храбростью отнюдь не блистал. Даже толком поцеловаться с милой его сердцу девушкой решился лишь в последнюю минуту перед окончательной разлукой! Конечно, потом у него были другие женщины (и сейчас они есть, и ему плевать, знает об этом жена или не знает!), но в возрасте сына он вряд ли смог бы служить кому‑то примером гусарской лихости в отношениях с прекрасным полом.

— Ты говоришь глупости, – сказала между тем его жена Мария Федоровна, вытягиваясь во весь свой крошечный рост с тем выражением точеного большеглазого личика, которое заставляло «бедного Маку» почувствовать себя не богатырем ростом более шести футов[1], с косой саженью в плечах, а хрупким недоростком, вроде их пресловутого сынка, который калибром вышел в миниатюрную матушку и на котором явно отдыхала порода. – Никто не собирается держать никакую свечку! Однако речь идет не только о судьбе нашего сына, но и о судьбе державы. Ты что, забыл про ту… э… – Решительная дама замялась только на миг, подыскивая эвфемизм для почти неприличного слова «еврейка», и вывернулась‑таки: – Забыл про «Эсфирь»?! Хочешь, чтобы он снова нашел себе невесть кого?!

Эвфемизм был очень удачен. Как известно, иудейская красавица Эсфирь обольстила некоего древнего царя. А ведь сейчас, в разговоре любящих родителей, решалась судьба не просто юноши, склонного к неразборчивым связям. Решалась судьба наследника русского престола, великого князя, цесаревича Николая Александровича (в семье его звали Ники). А любящими родителями были не кто иной, как царица Мария Федоровна (в домашнем быту Минни) и сам государь–император Александр III (он же «увалень Мака»).

Дело в том, что Ники, достигнув двадцати лет, загрустил и начал явственно хилеть. Никто не мог понять, что с ним происходит, пока некоторые опытные фрейлины, а главное – воспитатель наследника Константин Победоносцев, которому император безоговорочно доверял, не заявили: у мальчишки обыкновенное любовное томление. Ему нужно романтическое увлечение, а попросту говоря – нужна женщина. Пускай побесится, пускай перебесится – с тем большим энтузиазмом встретит свою нареченную невесту Алису Гессенскую, немку, к перспективе брака с которой он пока что относился без всякого энтузиазма.

Однако даже сердечные и постельные увлечения цесаревича нельзя было пускать на самотек. Это государственное дело! Дай волю глупенькому, романтичному Ники – и он устроит еще один афронт своему августейшему семейству, как устроил, когда связался с этой «Эсфирью»…

Она и впрямь была иудейкой – но какой прелестной! И каким романтичным было знакомство! Восемнадцатилетнему Ники тогда удалось улизнуть из‑под присмотра своих наставников и инкогнито прогуляться в Александровском саду. Здесь‑то он случайно и познакомился с молоденькой очаровательной девушкой «с глазами испуганной газели», как обожают писать чувствительные пииты, и влюбился моментально. Его больше всего прельщала даже не красота девушки – и в самом деле исключительная, – а то, что она представления не имела, кто ее любезный и милый кавалер. Не знали об этом и ее родители, и многочисленные родственники. Считалось, что «Эсфирь» (так и будем ее называть) познакомилась с самым обычным русским офицером, и если Иегова будет милостив, скоро можно сыграть с этим славным мальчиком пышную свадьбу.

Свадьбу, судя по всему, уже пора было играть – и чем скорей, тем лучше, потому что «Эсфирь» оказалась очень пылкой штучкой. Конечно, русский любовник не был обрезан, но ее это не останавливало. «Славный мальчик» тоже с восторгом знакомился с неизведанными прежде плотскими наслаждениями. Однако, как говорится, повадился кувшин по воду ходить – тут ему и голову сложить. Охрана наследника, которая была уникально ленива, нерасторопна и сквозь пальцы смотрела на его исчезновения, вдруг обнаружила, что исчезает он что‑то уж слишком часто. За Ники проследили – и выяснилось, что бегает цесаревич вовсе не к какой‑то даме полусвета (это было бы вполне прилично и допустимо), а к «Эсфири»! Новость дошла до градоначальника Санкт–Петербурга фон Валя, а тот лично доложил императору.

Государя едва удар не хватил. А Мария Федоровна повалилась‑таки в обморок!

— В двадцать четыре часа! – выкрикнул Александр, поддерживая обеспамятевшую супругу. – Нет! В двадцать четыре минуты выслать эту шлюху из столицы. С семейством! Чтобы и следа никакого от них не осталось!

Однако царю сказать легко, а градоначальнику сделать трудно. Трудность состояла в том, что фон Валь, который отправился руководить операцией лично, застал в убогой квартирке самого наследника.

— Это моя невеста! – заявил цесаревич, хватая за руку прелестную иудейку. – И вы прикоснетесь к ней, только переступив через мой труп.

Начались долгие и нудные переговоры фон Валя с Ники. Градоначальник клятвенно обещал, что «очаровательной барышне» не будет причинено ни малейшего вреда. Ну, отъедет немножко от столицы, ничего, а там, Бог даст, государь успокоится…

Ники поддался на увещевания и удалился. Через минуту после его ухода (отведенное государем время истекало!) «Эсфирь» вместе со всеми родственниками, от деда до грудничка, младшего брата, покинула Санкт–Петербург под охраной, которая сделала бы честь целому эшелону сосланных в каторгу боевиков, и «немножко отъехала» куда‑то в сторону Житомира. Где‑то там и затерялись следы ее крошечных ножек.

Как это ни странно, Ники перенес случившееся куда легче и спокойней, чем можно было ожидать. Очень может быть, что несколько крепчайших оплеух, которыми щедро одарил его сам император своею царственной рукой, помогли ему прийти в сознание. Чудо, что голова не отвалилась! Не исключено, впрочем, что он и сам уже осознавал полную бесперспективность и скандальность связи (ну не полный же он был дурак, хотя и вел себя порой по–дурацки!), а гоношился просто из желания выглядеть храбрецом в «глазах испуганной газели».

Ну, тем дело и кончилось.

Однако минуло два года, и поведение Ники вновь стало внушать беспокойство родителям. На сей раз он не завел любовницу. Напротив! Замкнулся в одиночестве, худел, бледнел, явно томился от буйства молодой крови… Но, видимо, урок, преподанный папенькой, был столь суров, что он боялся искать себе новую подругу без санкции на то монарха.

Что за комиссия, создатель!..

Именно после этого и состоялся знаменательный разговор между Александром Александровичем и Марией Федоровной, смысл которого заключался в следующем: как найти Ники новую любовницу? Кем она должна быть? Одной из фрейлин его матушки или великих княжон, его сестер? Однако фрейлина может стать интриганкой. Представить ему какую‑нибудь хорошенькую дочку сговорчивого дворянина? Однако тогда потребуются не только подарки для девицы, но и чины и выплаты папаше… Минни, которая родом была из небольшой страны Дании, до сих пор не разучилась считать деньги. Надо думать побыстрей. Чего доброго, Ники увлечется снова какой‑нибудь простолюдинкой, хорошенькой горничной… А не выбрать ли для цесаревича актрису? Известно, что его предок и тезка Николай I Павлович имел какие‑то амурные дела с известной актрисой того времени Варварой Асенковой. Да и нынешние великие князья актерок весьма жалуют.

А впрочем, покачала головой Минни, которая не любила драматического и певческого искусства, актрисы бывают вульгарны. Водевиль, оперетка – фи, какие пошлости. Нет, нужно что‑то другое… А если это будет не певичка, а балерина? Ведь в Петербурге есть Императорское театральное училище, а в нем – балетный класс. Неужто там не отыщется по–настоящему порядочная девушка, которая возьмет на себя почетный труд развеять тоску цесаревича?!

Так, теперь надо решить, какой национальности будет барышня. Только не русская – они слишком громогласны и грубы, покачала головой императрица, которая обижалась на то, что соотечественницы мужа смотрят на нее сверху вниз. Немка? Ну, с немкой, Алисой Гессенской, он еще наживется – до одури. Француженка? Бог знает, чему, каким пакостям и постельным штучкам может научить француженка бедного мальчика. Вот если бы удалось найти польку… В них есть настоящий шарм!

Какая дивная мысль! Балерина–полька!

— Друг мой! – с просветленным взором обернулась Минни к его императорскому величеству. – Я знаю, что надо делать!

Она была так воодушевлена своей идеей, что, если бы не нашлась подходящая кандидатура, могла бы создать ее из ничего, подобно тому как Девкалион и Пирра, бросая позади себя камни, воссоздали род людской, погибший во время потопа.

Повторять подвиги античных героев императрице Марии Федоровне, впрочем, не пришлось. Нужная девица нашлась!

23 марта 1890 года на выпускном экзамене в Императорском театральном училище появилась вся царская семья: сам Александр III с императрицей и цесаревичем Николаем.

Эсмеральду в балете Цезаря Пуни танцевала выпускница Матильда Кшесинская. Зрители сразу отметили, что солистке с особым увлечением аплодирует император, и молоденькую балерину сопровождали овации.

Ники глаз не мог отвести от Эсмеральды. Он не был на «ты» с русской поэзией, однако сейчас строки Пушкина сами собой, невольно возникали в голове:

Какая Истомина? При чем тут Истомина?! Ники махнул рукой на каноны и продолжал цитировать, как хотел:

— Хорошенькая полька, не правда ли? – пробормотал заговорщически отец, пихнув Ники в бок локтем.

Тот, впрочем, неотрывно смотрел на сцену и даже не заметил батюшкиного тычка, а на другой день удивлялся, откуда взялся синяк на ребрах.

Когда выпускной спектакль закончился, Александр с цесаревичем прошли в зал, где их ожидали преподаватели и выпускники, и государь, не дожидаясь официального представления, сразу спросил:

— А где же госпожа Кшесинская?

«Эсмеральду» немедленно вытолкнули к царю. Она сделала такой изящный реверанс, что почудилось, будто легкокрылая бабочка опустилась на сверкающий паркет парадной залы.

«Обворожительна! – подумал Ники, чувствуя, что по спине пробегает дрожь восхищения. – Блистательна, полувоздушна! Вот уж воистину! И какая она миниатюрная! Ну просто Дюймовочка! Я выше ее по крайней мере на голову! А ножка ее – самая маленькая в мире, даже меньше, чем у «Эсфири»!»

Воспоминание о прежней любви проскочило – и не всколыхнуло в душе ровно ничего. Ники уже весь был поглощен настоящим.

Пока он оценивал взглядом изящную фигуру мадемуазель Кшесинской (талия очень тонкая, а бюст весьма выдающийся!), Александр пожал балерине руку и сказал:

— Вы теперь не ученица, а солистка Императорского балета. Будьте же его украшением и славою!

Матильда Кшесинская вновь нырнула в глубочайшем реверансе, а потом подняла сияющие карие глаза – и встретилась глазами с Ники, который буквально пожирал ее взором. Некоторое мгновение они самозабвенно смотрели друг на друга, а потом торопливо отвели взгляды.

Александр Александрович и Мария Федоровна понимающе переглянулись и обменялись чуть заметными, но очень довольными улыбками.

Далее следовал торжественный обед. Когда все: царская семья, педагоги и бывшие ученики, а также новоиспеченные артисты Императорского балета уселись за праздничный стол, государь посадил Матильду Кшесинскую между собою и цесаревичем и, улыбаясь, сказал:

— Смотрите, только не флиртуйте слишком.

Однако в голосе его слышалось явное поощрение.

Впрочем, Матильду не стоило подталкивать. Она мгновенно влюбилась в цесаревича – совершенно как ее героиня Эсмеральда с первого взгляда влюбилась в Фебюса![2] Конечно, фатоватый французский офицер и наследник русского престола – это величины несоизмеримые, однако ведь и Матильда Кшесинская была не какая‑нибудь там цыганка.

Она происходила из семьи известных польских театральных деятелей, в которой обожали уточнять, что на самом‑то деле они – потомки древнего графского рода Красинских, однако последний из графов из‑за какой‑то судебной тяжбы вынужден был бежать в Париж и там, скрыв титул и подлинное имя, назваться просто дворянином Кшесинским.

Впрочем, это новое имя потомки Красинского прославили службой Терпсихоре[3]. Адам Феликс Кшесинский, отец Матильды, был знаменитым балетмейстером, который первые свои спектакли ставил в Варшаве, однако в 1858 году завоевал и Петербург постановкой балета «Роберт и Бертрам». Его сын Иосиф и дочери Юлия и Матильда стали балетными танцовщицами. А вообще‑то в семье было тринадцать детей, и этот полубогемный (хоть и не цыганский!) табор снисходительно отнесся к увлечению цесаревича Матильдой. Члены императорской фамилии всегда любили хорошеньких балерин, участие великих князей в судьбе той или иной танцовщицы можно было считать за благо судьбы. Тем более – внимание наследника престола!

И, конечно, отец Матильды благосклонно воспринял известие о том, что цесаревич не пропускает ни одного балета с участием молодой актрисы (Кшесинская дебютировала в большом деревянном Красносельском театре, построенном для офицеров гвардии, проводившей именно там летние лагерные сборы, на которых был и Николай), а в антрактах и после спектакля захаживает в ее уборную (поэтому у Кшесинской была теперь отдельная уборная, в отличие от других артисток, которые непременно делили комнату на двоих), там каждый день появляются свежие роскошные букеты, а еще Матильда каждый день получает подарки: золотой браслет с сапфирами и бриллиантами, бриллиантовую же брошь, кольца, серьги… Среди подарков было и бриллиантовое кольцо от самой императрицы, явно поощрявшей эту страсть, преобразившую унылого Ники. Матушка даже подсовывала сыну тайком деньги на покупки подарков для его пассии.

Наконец Ники осмелел настолько, что навестил Матильду у нее дома в Петербурге. Однако это свидание превратилось в сущее мучение: все Кшесинские шагу не давали наследнику ступить, наперебой выражая верноподданнические чувства. И уж если Ники опасался позволить себе лишнее в уборной балерины, где был слышен каждый вздох и каждый шаг, то у нее дома нельзя было позволить даже самого необходимого! Влюбленным даже не удалось обменяться поцелуем!

Больше Ники не мог терпеть. Он попросил своего друга Евгения Волкова устроить ему свидание с Матильдой, которая ничего не имела против. Свидание состоялось в пустовавшем по случаю ремонта Михайловском дворце.

Оба знали, зачем пришли туда, и не тратили времени на разговоры. Они стали любовниками – и поняли, что созданы друг для друга.

Это стало мигом известно в свете. Собственно, Матильда и сама не делала из случившегося тайны. Дамы возмущенно сплетничали, что «эта особа» очень заважничала с тех пор, как находится при цесаревиче «для особых милостей». И что наследник в ней нашел?! Не красивая, не грациозная. Не более чем миловидна. Живенькая, конечно, но такая вертлявая!

Впрочем, так злословили дамы, втихомолку страшно завидуя «этой особе». А у Ники теперь была только одна мечта: никогда не расставаться с возлюбленной. Однако отец давно требовал от него совершить поездку в Данию, заодно заглянув с официальными визитами еще в несколько других стран. Пришлось уехать, хотя Ники делал все, чтобы вояж отложить.

Он смертельно боялся расстаться с Матильдой надолго. Она пользовалась головокружительным успехом у мужчин. Все балерины, которые являлись на сцене в одеяниях легких и соблазнительных, имели множество поклонников, однако Матильда сражала буквально наповал. Ее танец был возбуждающим, как горячее вино с пряностями. Даже танцуя девственную Аврору в «Спящей красавице» или неземную Одетту в «Лебедином озере», она умудрялась выглядеть весьма соблазнительно. Ну а стоило ей явиться в образе Одиллии, которая откровенно соблазняет Принца, как зал начинал буквально неистовствовать от того дерзкого эротизма, которым было пронизано каждое ее па. Можно было танцевать техничнее ее. Но ярче – нет, невозможно! Ники рисовал себе страшные картины: его возлюбленную похищают распаленные поклонники, и она становится любовницей другого мужчины… Во время этого путешествия, ставшего мучительным, он вновь задумался о морганатическом браке. Но если тогда, с «Эсфирью», это была не более чем юношеская бравада, то теперь он всерьез обдумывал, как придет к отцу, что скажет… какой разразится скандал. Ники был преисполнен решимости выдержать любую бурю, с этим намерением и вернулся в Петербург, однако так вышло, что его опередили.

По счастью, не в завоевании сердца Матильды, нет! А в попытке устроить морганатический брак. Этим смельчаком был двоюродный брат Александра III, великий князь Михаил Михайлович, который влюбился в английскую графиню Софи Торби и просил у главы императорского дома разрешения жениться на ней.

Честно говоря, сперва эту просьбу всерьез не восприняли. За свои почти тридцать лет командир лейб–гвардии егерского полка великий князь Михаил Михайлович собирался жениться не раз. Весельчак, красавец, душа общества, музыкант, танцор, он охотно поддерживал свою репутацию повесы и даже гордился насмешливым прозвищем Миш–Миш. Однако встреча с графиней Торби враз изменила его. Он надеялся, что эта избранница придется по душе родственникам. Ведь матушка Софи – Наталья Александровна Пушкина (дочь поэта), а отец – герцог Нассау, дед же был женат на великой княгине Елизавете Михайловне – внучке Николая I. Пушкина получила в браке титул графини Меренберг.

Но Александру Александровичу все же казалось, что это мезальянс. Он словно бы начисто позабыл, как сам негодовал на отца, Александра II, который запрещал ему жениться на Мари Мещерской и сделал несчастным своего младшего сына Алексея, влюбленного во фрейлину Сашеньку Волкову. Теперь он целиком и полностью разделял слова Александра Николаевича, произнесенные много–много лет назад: «Когда ты будешь призван на царствование, ни в коем случае не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье, ибо это расшатывает трон».

Отказ императора был категоричен, однако Миш–Миш поразил все августейшее семейство своей решимостью, когда вдруг наплевал на авторитет главы фамилии, уехал со своей возлюбленной графиней в Англию, да и вступил с Софи в морганатический брак, который был счастливым и долгим. Супруги прожили вместе до конца дней своих.

Однако повеса Миш–Миш – это одно, а Ники – совсем другое. Миш–Миш всего–навсего великий князь, которому никогда, ни при каких обстоятельствах не стать императором. Ники же – наследник престола. В данном случае уместно перефразировать известное изречение, сказав: «Что дозволено быку, то не дозволено Юпитеру!»

Николай прекрасно понимал, что отец никогда, ни при каких обстоятельствах не позволит ему жениться на Матильде – тем паче что переговоры с Гессенским домом шли полным ходом. Отвертеться от женитьбы на долговязой Алисе (при одной только мысли о том, что невеста выше его ростом, Ники ощущал комплекс неполноценности!) не удастся. К тому же он очень хорошо помнил, чем окончилось его прошлое увлечение. Ники совсем не хотел, чтобы Матильду и всех прочих Кшесинских в двадцать четыре минуты вымели из Петербурга. И решил: если уж он не может обладать ею как женой, то будет обладать как любовницей!

Он купил особняк на Английской набережной (между прочим, там прежде жил великий князь Константин Николаевич с балериной Кузнецовой), поселил в доме Матильду (для приличия – вместе с одной из ее сестер, Юлией, за которой ухаживал барон Зедделер) и подарил на новоселье восемь золотых чарок для водки, украшенных драгоценными камнями.

Теперь ничто не мешало им встречаться и проводить вместе ночи. Однако если Ники рассчитывал, что его «обожаемая нимфа» будет охотно коротать с ним вечера за чаем tête–а̀-tête, то ошибался. Матильда привыкла к шумному обществу, желала его и дома. Честно говоря, Ники и сам хотел, чтобы его любовницу видели другие мужчины. Видели – и любовались ею, и завидовали ему, обладателю сей красоты! Он познакомил Матильду с сыновьями великого князя Михаила Николаевича – великими князьями Георгием, Александром и Сергеем. Они были двоюродными дядьями Ники, но при этом практически его ровесниками. Конечно, у них давно горели глаза на Матильду, и если бы Ники оказался более проницательным, то заметил бы, что и она как‑то особенно поглядывает на Сергея Михайловича.

Тем временем настал 1893 год. По настоянию отца Николай должен был поддерживать переписку с Алисой. В письмах, хочешь не хочешь, приходилось говорить о чувствах. И Ники вдруг заметил, что они постепенно перестали быть выдуманными…

Матильда все прекрасно понимала: женой цесаревича ей не быть никогда, какие бы пылкие клятвы ни расточал он ей. Польки ничуть не менее практичны, чем француженки, и Матильда не собиралась осложнять свою будущую жизнь, требуя от любовника исполнения неисполнимых обещаний. Зачем делать своими врагами всю императорскую семью?! Конечно, она страдала, она любила Ники, она ревновала, жизнь без него казалась ей невыносимой… но вполне возможной.

И вот 7 апреля 1894 года была объявлена помолвка наследника русского престола Николая Александровича с принцессой Алисой Гессен–Дармштадтской.

Что же теперь? Ники был человеком порядочным: вступив с Алисой в официальные отношения, он запретил себе встречаться с Матильдой. Мария Федоровна, которая в глубине души побаивалась, что устроенный ею альянс слишком уж затянулся, вздохнула с облегчением: она знала своего сына. Изменять жене он не будет.

Ники и не собирался. Он искренне старался забыть Матильду. И сам себя уверял, что ему ничуть не больно, когда дядюшка Сергей Михайлович (бывший, между прочим, младше своего племянника Ники) вовсю начал афишировать свою связь с балериной Кшесинской.

Конечно, на самом‑то деле больно было. Утешение Ники находил в насмешке: теперь Матильда, видимо, будет специализироваться исключительно на великих князьях. Никто званием ниже ей уже не нужен! Она станет штатной любовницей императорского дома! Интересно, кто придет на смену Сергею?

Отчего‑то Ники очень хотелось, чтобы кто‑нибудь пришел. Подобно тому как раньше он уверял себя, что Матильда является воплощением истинной верности, так теперь настойчиво твердил себе, что она – символ сущего распутства.

Конечно, Сергей щедро содержит ее, не менее щедро, чем делал это он, Ники. Сергей Михайлович купил Матильде великолепную дачу, причем при даче была собственная электростанция. Это было такое новшество цивилизации, какого не было даже во дворце.

Затем у нее появилась баснословной цены мебель, автомобили и экипажи, целый скотный двор (иногда Матильда любила изобразить этакую пейзанку), винный погреб, сделавший бы честь дворцовому… И все‑таки Ники оказался прав: у Сергея Михайловича очень скоро появился заместитель. То есть Матильду развлекало множество мужчин: князь Никита Трубецкой, князь Джамбакуриани–Орбелиани, офицер лейб–гвардии конного полка Борис Гартман, гусар Николай Скалон, дипломат Поклевский и многие другие. И все дарили ей чудные подарки: часы с бриллиантами, механическое пианино, чучело медведя… Кто‑то сам падал к ее крошечным соблазнительным ножкам, кого‑то Матильда порабощала расчетливо и сознательно – просто чтобы испортить настроение какой‑нибудь даме, отбив у нее поклонника, – однако это все была мелочовка. Мелкие пташки! Истинным заместителем Сергея Михайловича явился его дядя, брат императора, великий князь Владимир Александрович.

Знакомство произошло на Пасху, когда великий князь Владимир, мужчина в годах, хотя и по–прежнему красавец, явился к Матильде с огромным яйцом, сплетенным из ландышей, а к нему присовокуплено было драгоценное яйцо от Фаберже. Балерина мигом поняла скрытый в этих двух яйцах эротический намек – и в ту же ночь стала любовницей Владимира Александровича.

Ники – вернее, Николай II, самодержец всероссийский (император Александр умер в 1894 году, за три недели до свадьбы сына), – был отлично осведомлен обо всех амурных делах бывшей любовницы. С каждым днем они волновали его все меньше, потому что брак его с Алисой, перекрещенной в Александру Федоровну, начинался очень удачно. Теперь Николай относился к Матильде как к чудесному эпизоду своей жизни, но пусть их связывали только воспоминания – император старался помнить лишь самое чудесное, что у них было, и ему даже приятно было постоянно оказывать ей свое покровительство. Причем все прекрасно знали, что, случись неприятность, Кшесинская всегда может обратиться за помощью к государю. Оттого завистницы предпочитали поступаться гордыней, дирекция Императорских театров не смела чинить никаких притеснений и не скупилась на жалованье, а слава Кшесинской лелеялась куда заботливее славы прочих балерин.

Впрочем, она была вполне достойна этой славы. Она продолжала танцевать – и превосходно танцевать. Первой освоила фуэте, посрамила заезжих гастролерш так, что на их выступления и ходить никто не хотел. Она подняла престиж русского балета очень высоко, именно после Кшесинской его стали всерьез воспринимать в мире.

Конечно, ею продолжали восхищаться мужчины, продолжали домогаться ее. И вот на некий праздник, который Матильда отмечала у себя в доме, пригласив на него только великих князей, ее любовник (уже к тому времени полуотставной) Владимир Александрович явился с сыном Андреем.

Разумеется, Андрей влюбился в Матильду – что за новость, в нее все влюблялись. Куда удивительней, что и она влюбилась в него!

— Ну и с каких это пор ты начала приударять за мальчиками? – с откровенной издевкой спросила Матильду ее лучшая подруга Мари Потоцкая. Такие милые вопросы, как известно, считают себя вправе задавать только лучшие подружки!

Великий князь Андрей Владимирович и в самом деле был младше Матильды на шесть лет. Однако это ни ее, ни его ничуть не останавливало. То, что всеми воспринималось как легкий флирт, потом – как необременительный роман, обреченный на скорое забвение, было на самом деле большой страстью. В конце концов любовникам надоело выслушивать шутки со всех сторон, и они уехали вместе в Европу. У Матильды было гастрольное турне, князь Андрей ее сопровождал и так старательно доказывал, что он «не мальчик, но муж», что 18 июня 1902 года Матильда родила ему сына, которого назвали Владимиром.

Между прочим, она первый раз решилась родить, хотя бывала беременной и прежде, от других своих любовников. Но после того как в ее жизни появился Андрей, ей уже не хотелось ни на кого его менять.

Роды проходили трудно, врачи опасались, что мать и ребенок не выживут. Но все обошлось.

Теперь встал вопрос – возвращаться ли на сцену. Больше танцевать в Императорском Мариинском театре Матильда не хотела. Во время поездки по Европе она оценила вкус свободы, возможность всегда быть рядом с Андреем – вдали от слухов и сплетен. Конечно, она ожидала, что возлюбленный сделает ей предложение, однако он почему‑то медлил. Возможно, считал, что в любовницы она годится, а в законные супруги – нет? А между тем и великий князь Сергей Михайлович, и Владимир Александрович готовы были вступить с ней в морганатический брак. Но она хотела только Андрея, только из его рук мечтала получить титул светлейшей княгини.

Однако Андрей так и не делал предложения, и Кшесинская пока что оставалась звездой русского балета, которая покоряла Европу своими выступлениями: отныне жизнь проходила в непрерывных гастролях. Великий князь Андрей сопровождал ее и появился в качестве официального спутника, когда 13 февраля 1911 года отмечался 20–летний сценический юбилей Матильды Феликсовны. Кшесинскую величали «российского балета первой балериной» и даже «генералиссимусом русского балета». Она выступила со своим знаменитым «Русским танцем», и императорское семейство восторженно рукоплескало ей.

Весной 1906 года, вернувшись из очередного турне, Матильда решила построить в Петербурге новый дом. Нет, дворец! Она приобрела участок земли на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской улицы и заказала проект архитектору Александру фон Гогену. Мебель по собственному проекту Матильды была изготовлена на предприятиях известного фабриканта Мальцера. Всякие прочие «мелочи» были выписаны из Парижа.

Жизнь продолжалась и даже стала казаться Матильде довольно унылой и однообразной. Все‑таки ей было уже сорок. Она оставалась по–прежнему «блистательной, полувоздушной», однако… Но и князь Андрей по–прежнему медлил с предложением руки и сердца!

Кажущееся однообразие ее жизни было в одночасье нарушено – и как нарушено! – Первой мировой войной. Матильда и не подозревала, что еще будет горько жалеть об этом «унылом однообразии», ибо теперь жизнь будет горазда на сюрпризы только неприятные, страшные, губительные. Она с увлечением занималась обустройством лазарета на тридцать коек для «наших раненых солдатиков», но, увы, война кончилась не миром, а революцией.

Дворец Матильды Кшесинской был разграблен немедленно после Февральского переворота. Монархия свергнута, значит, следовало свергнуть все, что напоминало о ней, в том числе бывшую любовницу императора. Ленин обращался к народу с балкона особняка Кшесинской. В восторженной толпе можно было видеть бывших служанок балерины, напяливших вещички своей «свергнутой» госпожи. В карманах солдат, радостно приветствовавших экспроприацию экспроприаторов, что по–русски значило: «Грабь награбленное!», осело золотишко и бриллианты, которые некогда носила Матильда. Она почти ничего не успела сохранить. И по Петербургу ходили слухи, что какая‑то большевичка Александра Коллонтай носит горностаевое манто Кшесинской!

Очень может быть. Теперь уже никто ничему не удивлялся. Если и ждали перемен, то лишь к худшему.

Самые дурные предчувствия не замедлили сбыться, воплотившись в Октябрьский переворот. Правда, Матильда Кшесинская встретила его на Северном Кавказе. Еще в июле 1917 года она вместе с сыном Володей, преданной горничной Людмилой Румянцевой и старым слугой Иваном Курносовым покинула Петербург. На юге к ней присоединился князь Андрей Владимирович. И правильно сделал: это спасло ему жизнь. Здесь, на Северном Кавказе, Матильда узнала, что два человека, с которыми некогда была связана ее судьба, ее любовь, убиты большевиками: и Николай II, и великий князь Сергей Михайлович. А сколько других ее бывших поклонников легло в сырую землю!..

Прошло уже почти три года изгнания, а красные, кровавые тучи над Россией не рассеивались. И Матильда с Андреем поняли, что ждать здесь больше нечего – надо уезжать за границу.

В конце февраля 1920 года на итальянском пароходе «Семирамида», по протекции начальника английской военной базы, Андрей Владимирович и Матильда Кшесинская покинули русскую землю навсегда.

«Семирамида» держала курс на Венецию и прибыла туда 23 марта. Так началась другая жизнь – в эмиграции.

Всех денег, что были у беглецов, едва хватило, чтобы добраться до Франции, до городка Кап–д’Ай, где находилась вилла «Алам», купленная еще в те фантастические годы, когда сумма в сто восемьдесят тысяч франков, истраченная на подарок любимой женщине, была для князя Андрея сущей безделицей. Теперь виллу немедленно заложили, ведь жить было решительно не на что: Матильда приехала во Францию с одним платьем в саквояже, а у князя Андрея из всего былого добра остались лишь золотой портсигар да пара золотых запонок.

Когда появились деньги, стало легче жить. Можно было подумать и о будущем. Андрей и Матильда пережили вместе так много, что даже помыслить не могли о расставании. Старший брат Андрея, великий князь Кирилл Владимирович, тоже спасшийся от большевиков во Франции, дал согласие на их брак, и 30 января 1921 года в русской церкви в Каннах состоялось венчание. В этот день князь Андрей записал в своем дневнике: «Наконец сбылась моя мечта – я очень счастлив».

Матильда Кшесинская стала княгиней Красинской. Ее мечта тоже сбылась.

Конечно, даже сделавшись княгиней, она не перестала быть балериной. Танцевать уже не могла, зато могла учить всему тому, что сделало ее звездой русского балета. Она открыла студию, и это стало средством очень неплохого существования семьи.

Во Франции Кшесинская пережила войну. Здесь, на юге, была более свободная жизнь. Здесь не знали ужасов оккупации. А страдания по истязаемой России запечатлены были только в сердце и на страницах дневника. Но это была уже чужая для нее страна.

В доме Кшесинской бывали русские артисты: Сергей Дягилев, Тамара Карсавина, да и многие другие эмигранты–соотечественники.

Однако с каждым годом гостей становилось все меньше. Они уходили в дали невозвратные, они умирали, окончательно простившись с мечтой о возвращении на родину.

30 октября 1956 года Матильду поразил страшный удар: умер великий князь Андрей, муж и отец ее сына. Что и говорить, он прожил долгую жизнь – 78 лет. Матильда пережила его на пятнадцать лет. Кшесинской было 99, когда она в декабре 1971 года покинула этот мир, оставив книгу воспоминаний.

Ее похоронили на парижском кладбище Сен–Женевьев‑де–Буа, где нашли последний приют многие русские. Среди них были и друзья ее, и поклонники, знавшие Матильду Кшесинскую в былую пору: блистательной, полувоздушной…