Любви хрустальный колокольчик

— Наконец-то!

Меня это обидело, и я стала плакать еще сильнее, потому что хотелось умереть, а у меня не получалось. Стоять было невыносимо, и я сползла по холодильнику на пол, где опять попробовала свернуться калачиком, но на этот раз у меня не получилось. Павел взял меня на руки и куда-то понес. Я обрадовалась, что теперь он меня точно убьет. Но убивать он меня не стал, а внес в комнату и положил на диван. Тут появилась какая-то женщина и стала что-то громко у него спрашивать, Павел отвечал, но я уже совсем ничего не понимала. Вскоре я осталась одна, совсем одна, только я и тишина. Я лежала очень долго: день, неделю, год. Века проходили один за другим, а я все лежала. Я была мертвая, а потому бессмертная, ведь умереть могут только живые, а я была мертвой и холодной, потому что умер Володя — солнце моей жизни, а без него мне оставалось только бессмертие: холодное, пустое и бессмысленное.

Рядом со мной зазвучали голоса, я подняла глаза: около меня стояли мужчина и женщина. Про мужчину я знала, что мы знакомы, но не помнила ни кто он, ни как его зовут, но почему-то он мне был неприятен. Женщину я видела впервые. Она заговорила:

— Ты уверен, что она не сошла с ума? У нее взгляд совершенно бессмысленный. Слушай, а что, если дать ей водки? Точно, Павел, налей ей целый стакан и заставь все выпить, если она не тронулась, это поможет.

Слова были знакомые, но смысла их я не понимала, однако мне нравилось, как она говорит и хлопочет возле меня. Помогла мне сесть, подложила под спину подушку. Я хотела ей сказать, что все бесполезно, Володя умер и все уже ни к чему, но побоялась, что она огорчится, а мне этого совсем не хотелось, она была такая красивая. Вдруг мужчина протянул мне полный стакан с водой, но я не хотела пить и отвернулась. Он начал что-то громко говорить, кажется, сердился на меня. Но красавица не позволила ему ругаться, она взяла у него из рук стакан и поднесла его к моему рту. Я видела, что она так и не поняла, что я мертвая, и сказала ей об этом, хотя опять испугалась, что ее это огорчит. Но она совсем не огорчилась, только тряхнула головой и сказала мне: «Да, да», — опять протянула стакан, и, чтобы не рассердить ее, я выпила. Вода была холодная и невкусная.

Потом я опять лежала на диване, и время опять летело надо мной, но теперь это было еще более неприятно. Вскоре вернулась женщина и остановила время. Я захотела поблагодарить ее за это, с трудом вспомнила нужное слово и очень этому обрадовалась:

— Спасибо, спасибо!

Женщина тоже очень обрадовалась, улыбнулась мне и повернулась к мужчине:

— Ну вот видишь. Я была права, ей уже гораздо лучше. Теперь надо отвезти ее домой, говори адрес, я сама поеду, пока ты раскачаешься, сто лет пройдет. И пожалуйста, не спорь, ничего не случится. Ты просто сдрейфил, признайся. Сделал из мухи слона, эх ты, рохля! А я говорю, что все будет нормально. Или ты собираешься держать ее тут до бесконечности? Нет? Ну, слава богу! Да не вспомнит она ничего, а и вспомнит, куда с этим пойдет? Зачем ей вообще это нужно? Судя по тому, что лепечет эта идиотка, ей своих проблем хватает. Все, я везу ее.

Она повернулась ко мне и, кажется, что-то спросила, я не расслышала, я рассматривала узор на ее кофточке. Тогда она повторила очень медленно:

— Хочешь домой? Я отвезу тебя домой, хочешь? Опять слова знакомые, а вот что они значат, я не помнила, но поняла, что она мне что-то предлагает, заботится обо мне, но у меня не было слов, чтобы ответить ей, а мне так хотелось! Но тут, к счастью, я вспомнила, что она мне говорила, когда давала воду, и пробубнила:

— Да, да! — Потом, подумав немного, добавила: — Спасибо!

Что было потом, не помню, все было как-то смутно и нехорошо. Я вроде бы спала и в то же время куда-то двигалась или даже летела. У меня кружилась голова, и немного тошнило, наверное, я все-таки летела, так всегда со мной бывает в самолете. Вдруг я оказалась в какой-то другой комнате, и комната эта была мне странно знакома. Женщина была рядом и зачем-то стала укладывать меня, я удивилась, но послушно улеглась. Женщина повернулась, чтобы уйти, но мне было хорошо, когда она рядом, я попыталась остановить ее, схватив за рукав. Но женщине это совсем не понравилось, она что-то сказала резко и коротко, почему-то больше она не хотела быть мягкой и вежливой. Такая, злая, она мне не нравилась, и я не стала держать ее больше, раз все уходят, значит, так надо. Пусть я останусь одна, пусть!

Я проснулась утром в своей квартире, но почему-то не в спальне, а в гостиной на диване, одетая, только туфли стояли рядом с диваном на полу. Меня поразило, что это были не тапочки, а именно туфли. Что же это значит? Неужели я вчера напилась до такой степени, что даже не смогла дойти до своей комнаты и завалилась одетой?! Но по какому это случаю я так напилась и с кем? Не могла же я, в самом деле, пить одна? Почему я совсем ничего не помню? Было у меня смутное, неопределенное ощущение, что случилось что-то страшное, но сколько я ни понукала свой мозг, так и не смогла ничего вспомнить. Может, это похмельный синдром вызывает во мне чувство тревоги, а на самом деле все в порядке? Да, но тогда почему нет ни головокружения, ни тошноты? И вообще, чувствую я себя более-менее нормально, только слабость небольшая, и все. Ничего не понимаю! Я встала, пошла в ванную, приняла контрастный душ, потом сварила крепкий кофе и выпила его. Тревожное чувство никуда не делось, оно по-прежнему точило меня изнутри, но теперь к нему добавились кое-какие крайне неприятные штрихи. Я не помнила, какой сегодня день, не помнила, что было вчера. Кажется, у меня в памяти образовалась дыра! Наконец, после долгих и мучительных усилий, от которых я даже вспотела, я вспомнила, что одиннадцатого встречалась с авторами. Так что, выходит, сегодня 12 марта? Интересно, почему я легла в гостиной? Нет, мне точно надо выпить еще кофе, тогда, может, и память вернется. Но оказалось, что кофе кончился, да и хлеба тоже не было. На всякий случай я заглянула в холодильник, он оказался пустой, это меня уже не очень удивило. Потом я заметила, что он вообще отключен. Так! Я что, собиралась куда-то уезжать, поэтому отключила холодильник? Подняла голову и посмотрела на антресоли, чемодан преспокойно лежал на месте, значит, уезжать я никуда не собиралась. Нет, все, ничего больше вспоминать не буду. Пойду-ка лучше куплю кофе и еще каких-нибудь продуктов, что-то есть хочется.

Выйдя из магазина, я купила свежую газету и поднялась к себе. Заморив червячка и выпив еще чашку кофе, развернула газету, решив хоть немного отвлечься от своих непонятностей. Машинально посмотрела на число, и газета задрожала у меня в руках. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — стукнуло у меня в голове. В газете жирным черным шрифтом было обозначено число — 15 марта. Эта скромненькая дата означала, что из моей памяти, из моей дырявой головы каким-то непостижимым образом улетучились целых три дня. Значит, все-таки что-то случилось, причем такое, что у меня память отшибло. Холодок страха пополз по моей спине. Спокойно! Только не волноваться, постепенно все встанет на свои места. Я ведь обычный человек, и со мной ничего чрезвычайного случиться не могло, какая-нибудь банальная причина типа гриппа или сотрясения мозга, но я все вспомню, я обязательно вспомню. Вдруг мне пришло в голову, что Любаша может знать о том, что со мной приключилось. Может, мы были с ней вместе? Сейчас позвоню ей, она посмеется надо мной, обзовет забывчивой тетерей, и все встанет на свои места. Я подошла к телефону и протянула руку, но тут же отдернула ее. Это было нелепо, но звонить я не хотела, более того, я боялась звонить. Было такое ощущение, словно внутренний, глубинный человек во мне знал что-то очень страшное, ужасное и не хотел, чтобы внешний человек узнал об этом. Но ведь надо же что-то делать, не могу же я так жить, ничего не помня. Опять протянула руку к телефону и опять отдернула ее, даже отошла от аппарата подальше. С полчаса я ходила вокруг телефона, как кот вокруг аквариума с рыбками, и когда, вконец измучившись собственной нерешительностью, со злостью повернулась к нему спиной, он вдруг сам зазвонил. Звонок грянул по натянутым нервам как набат. Не позволяя себе ни о чем думать, я быстро схватила трубку. Голос был совершенно незнакомым.

— Евгения Михайловна? Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо. А с кем я, простите, разговариваю?

— Как бы вам сказать? Вы вряд ли знаете, как меня зовут, мы так с вами и не познакомились. Вы помните, что было вчера?

Вот они, последствия амнезии, что же мне теперь делать, в голове ведь совершеннейшая пустота? А, будь что будет, но я скажу правду.

— Мне как-то неловко в этом признаваться. Но по неизвестной мне причине у меня провал в памяти, и я совсем не помню три последних дня. А вы… простите, не знаю, как вас называть, вы не подскажете, что со мной произошло?

Женщина, видимо отвернувшись от телефона, сказала не мне, а еще кому-то, потому что голос ее звучал глухо:

— Да успокойся ты, она совершенно ничего не помнит, так что все о’кей! — И моя собеседница повесила трубку.

Я обалдела. По-другому и не скажешь. Я переживаю, волнуюсь, а какие-то незнакомые люди боятся, что я что-то помню. Ничего себе! Может быть, со мной что-то сделали, провели какой-нибудь эксперимент? От такой неожиданной догадки мне стало более чем нехорошо, но я преодолела свой ужас и взяла себя в руки: ну что еще за глупости, кому я нужна. Нет, теперь-то уж точно позвоню Любаше, надоело бояться неизвестно чего. И я решительно протянула руку к телефону. Но когда я уже коснулась трубки, опять раздался звонок. Я подпрыгнула от неожиданности и быстро сняла трубку, если это опять та женщина, то я попытаюсь узнать у нее хоть что-нибудь. Голос опять был женский, и опять незнакомый, но совсем другой:

— Евгения Михайловна? Здравствуйте, вы меня не знаете, меня зовут Наталья Николаевна, я вам звонила вчера, но, к сожалению, не застала вас, а автоответчика у вас нет.

При этом имени что-то больно сжалось у меня в сердце, но знакомых с таким именем-отчеством у меня не было. Странно, кто бы это мог быть? Тем не менее я отозвалась:

— Здравствуйте, я вас внимательно слушаю.

— Извините, что приношу вам плохие новости. Мужайтесь, Евгения Михайловна. По моему предисловию вы уже, наверное, поняли, что Володя ушел от нас, умер!

Я еще успела удивиться, хотела сказать, что она, очевидно, ошиблась, я не знаю никакого Володю, но уже что-то темное, страшное вырвалось из меня, словно я вдруг вывернулась наизнанку, звериной стороной наружу. Комнату потряс вопль, вырвавшийся из моей глотки, но это не мог быть человеческий крик, никакой человек не в состоянии издавать такие звуки! Это настолько испугало меня, что мой же испуг помог мне справиться и загнать вырвавшегося зверя назад в клетку.

— Простите! — сказала я в трубку. — Я позвоню вам позже.

Я говорила сдавленно, каким-то чужим, ненатуральным голосом, но это уже была вполне человеческая речь. На том конце провода пробормотали что-то сочувственное и отключились. Я стала ходить по комнате и коридору. Странно, но никакого горя я не испытывала, только чувство неловкости, стесненности и надоедливое мельтешение одних и тех же фраз в голове. Я все убыстряла и убыстряла шаги, кружила по квартире, как спятивший автомат, словно собиралась убежать от самой себя, от того ужасного, что на меня свалилось. В голове жужжало одно и то же: «Вот так вот, взял и умер! Умер! Умер! Вот так вот!» И мое кружение по квартире, и жужжание слов были безостановочны. Мое подсознание забило тревогу, надо остановиться, так нельзя! Я кружила все быстрее и быстрее, я уже не могла остановиться. Интересно, что будет, если я не остановлюсь? Кажется, я сойду с ума, а может быть, уже сошла? И я хихикнула. Но тут где-то позади зазвучали хрустальные колокольчики, я, продолжая двигаться, непроизвольно оглянулась и тут же с разгона ударилась о косяк двери. Удар был таким, что я разбила себе голову и сползла на пол. Кровь из раны чуть выше виска поползла тонкой струйкой по лицу и шее. Я испытала облегчение, пусть удар, пусть боль и кровь, но это спасение от безумия. Володя обещал оберегать меня и после своего ухода, и он держит свое обещание. Его любовь продолжает звучать невидимыми хрустальными колокольчиками. Мне стало болезненно стыдно за свою слабость, за свое поведение. Из памяти пробивались какие-то воспоминания, связанные, как это ни странно и удивительно, с Павлом, но сейчас это было не важно. Я наконец преодолела полное нежелание двигаться, встала, пошатываясь, пошла в ванную, промыла и обработала перекисью рану на голове. И только после этого я нашла в сумке карточку с телефоном, как хорошо, что она не потерялась! Набрала номер домашнего телефона Натальи Николаевны, отчего-то я была уверена в том, что звонила она из дому.

— Наталья Николаевна? Это Евгения Михайловна. Простите, я, наверное, напугала вас, но теперь я готова вас выслушать.

Она, чуть-чуть, самую малость поколебавшись, предложила мне приехать к ней, поскольку такой разговор совершенно неуместен по телефону. Но при этом опасалась, смогу ли я доехать до нее в таком состоянии, или, может, лучше ей приехать ко мне. Но я заверила ее, что справлюсь, она продиктовала мне адрес и объяснила, как лучше и быстрее доехать. Я быстро переоделась и хотела уже выходить, но лицо Володи вдруг так ясно встало передо мной, и я осознала, что невозможно ехать в таком виде к людям, которых он знал и любил. Траур по другим людям, в других обстоятельствах, наверное, вполне совместим с унылой одеждой и постным лицом, но не по Володе. Он слишком любил жизнь, радовался ей и ценил ее красоту. Я вернулась от порога, переоделась еще раз, выбрала неяркий, строгий, но нарядный костюм, нанесла неброский макияж, и по тому, как я себя почувствовала, поняла, что поступаю правильно.

Я позвонила в дверь, и она почти мгновенно открылась, словно кто-то ждал меня. Так, почти всегда, мне открывал Володя, прежде чем я успевала позвонить. Теперь уже не откроет!

Молодой человек лет двадцати предложил мне раздеться, принял мою одежду и указал, куда надо пройти. Квартира была большая, просто огромная, а я еще свою считала большой!

В комнате у большого окна спиной ко мне стояла женщина в длинном бархатном темно-лиловом платье. Она тут же обернулась, и с минуту мы молча рассматривали друг друга. Лицо женщины было не просто красивым и поражало даже не классической правильностью черт, а редким благородством. Мне показалось, что она старше меня лет на пять, но в ее черных блестящих волосах еще не было видно ни одного седого волоска. Высокие скулы, удлиненный овал лица, губы словно резцом выточены, интересно, нет ли в ней грузинской крови? Я замечала, что грузинки иногда выглядят величественно, царственно. Молча, одним жестом она предложила мне сесть. Чувствовалось, что хотя она сдержанна и хорошо владеет собой, но сильно взволнована. Я села на маленький диванчик, она опустилась в кресло. На журнальном столике стоял хрустальный графин, наполненный темно-красным вином, и две фарфоровые тарелочки с нарезанным сыром и бисквитами. Хозяйка разлила вино, подала мне небольшую рюмку, я взяла ее и, помедлив несколько секунд, выпила, она сделала то же самое. Мы молчали, словно не могли решить, кому первому надлежит в этих обстоятельствах говорить. Наконец Наталья Николаевна первой нарушила тишину, уже становившуюся неприличной:

— Володю похоронили вчера. Очень просто: без музыки, речей и венков, так, как он хотел. Народу было мало, только очень близкие друзья.

Голос у нее был довольно низкий, говорила она медленно, но спокойно.

— Мне безумно, бесконечно жаль, что по не зависящим от меня обстоятельствам я не смогла пойти. Я… я предчувствовала, я все время звонила ему, но никого не застала, вам я ведь тоже звонила. А когда я уже освободилась, было поздно. Не надо было мне уезжать, но Володя так уговаривал, сказал, что хорошо себя чувствует, а я, дурочка, поверила. Никогда себе этого не прощу!

— Не корите себя, не надо. Уговорам Володи трудно было противостоять. Он хотел умереть в одиночестве, я это точно знаю, он сам мне говорил, а уж тем более вам он никогда бы не позволил присутствовать при этом — он так вас любил!

Последнюю фразу она произнесла со сдержанной силой, что дало мне возможность слегка заглянуть за занавес непроницаемости и отчужденности, за которым она пребывала, что, впрочем, было уместно в данных трагических обстоятельствах. Немного поколебавшись, я все же спросила ее:

— Вы ведь любили его?

Она подняла голову, пристально посмотрела на меня, но ответила сразу, без колебаний:

— Да, любила. Очень любила и давно.

— Наверно, Володя ничего не знал об этом, иначе он непременно выбрал бы вас.

Наталья Николаевна едва заметно улыбнулась:

— Знаете, однажды он сказал мне: если в любви можно было бы выбирать, то я выбрал бы тебя. Так что, как видите, он знал. Мы были только друзья с ним, давние, близкие, но только друзья.

Наконец я решилась спросить то, что меня больше всего мучило:

— Наталья Николаевна, а когда именно умер Володя? Мне очень важно знать день и час.

— Одиннадцатого он позвонил моему мужу, Андрею, они очень близкие друзья. Сказал, что времени ему осталось очень мало, но от немедленного приезда Андрея отказался, сказал, что позвонит ему за несколько часов до конца и предупредит. Как уж он мог так точно рассчитать, я не знаю, но только позвонил он двенадцатого днем. Попросил Андрея приехать к нему на ночь, часов в одиннадцать вечера. Муж на всякий случай поехал чуть раньше, без четверти десять он уже звонил ему в дверь, никто не открыл, но свет в окнах горел. Входная дверь была не заперта, только прикрыта, поэтому Андрей смог войти. Володя, уже мертвый, лежал на полу, но был теплый, судя по всему, умер всего несколько минут назад. В руке он сжимал разбитый телефон, видимо, с кем-то разговаривал в момент смерти или же набирал номер и, падая, разбил его о край стола. На лице его застыла улыбка, не знаю, способно ли это утешить вас, но в последнее мгновение своей жизни он был счастлив.

— Наталья Николаевна, внимательно выслушайте меня. Я позвонила Володе двенадцатого ровно в девять тридцать вечера, я посмотрела на часы, так что за точность ручаюсь. Трубку он снял, но почему-то молчал, видимо, уже не мог говорить, и тогда я выкрикнула его имя, в трубке услышала отчетливый вздох, через секунду какой-то стук и сразу же короткие гудки. Перезвонила тут же, но трубку уже никто не брал, я думаю, что он все же успел услышать мой голос.

Моя собеседница вздохнула коротко и глубоко, переводя дыхание. Она помолчала, обдумывая услышанное, потом подняла на меня заблестевшие глаза и сказала:

— Скорее всего, вы правы, и последний его вздох вы смогли услышать, он был адресован вам!

Я продолжила и рассказала ей, какой мне сон приснился потом. Она выслушала, промокнула глаза и подтверждающе качнула головой:

— Да, конечно, он приходил прощаться.

— Но почему с девочкой?

— У него была дочь, умерла в два с половиной года от пневмонии. Мать ребенком интересовалась мало. Володя был в командировке, когда девочка заболела. Вернувшись домой, он увидел, насколько серьезно больна малышка, и забил тревогу, но было поздно, уже ничего нельзя было сделать. Он очень тяжело пережил смерть дочери. Вы, видимо, не знали, он не любил об этом рассказывать, Володя был замкнутым человеком.

— Ох, Наташа! — Мы были с ней еще на «вы», но отчества уже опустили для краткости. — То-то и оно, что знала! Ведь Володя говорил мне про дочь, а я совсем забыла. Ну надо же!

— Сколько вы были с ним знакомы, Женя? Два месяца, меньше? А я больше двадцати лет, так стоит ли удивляться, что я помню и знаю про него очень многое, а вы нет. Володя был человеком настолько большим и сложным, что просто привыкнуть к нему, а не то что понять, и то требовалось время, а у вас его совсем не было, слишком быстро все произошло: ваше с ним знакомство, любовь и почти тут же его смерть. Но знаете, мне любопытно, как вы с ним познакомились, если это не секрет, конечно, и если вам не слишком больно об этом говорить.

— Нет, мне очень приятно говорить о Володе, тем более с вами. Но давайте еще чуть-чуть выпьем и, может быть, сможем перейти на «ты»?

Вино не пьянило, но расслабляло, потихоньку распрямлялась до боли сжатая пружина в груди, легче было говорить. Я рассказывала подробно, не торопясь, словно заново воскрешая мельчайшие подробности нашего знакомства. Кому еще я могла рассказать так, кому еще это было бы интересно и нужно?

— А ты, Наташа, как познакомилась с ним?

— Наше знакомство не такое романтичное, все было вполне обыденно. К тому моменту он уже давно разошелся со своей Светой, хотя не разводился по некоторым причинам, и она еще доставала его иногда, в основном требовала денег. А знаешь, однажды я видела ее: очень красивая женщина, но почему-то напоминает змею — узкая, вертлявая, и чувствуется, что злая. В общем, он был тогда одинок и очень несчастен, так я думаю, по нему-то никогда нельзя было определить, что на самом деле происходит в его душе, его сердце.

А я была тогда веселой и счастливой, у меня был отличный парень — Андрей, и мне казалось, что именно это и есть любовь. Накануне Андрей сделал мне предложение, а в этот день привел меня к своим друзьям, чтобы представить им свою невесту. Увидев Володю, я поняла, что увлечение — это одно, а любовь — совсем другое. Ситуация была ужасная! Конечно, я не сдалась сразу, я решила, что если постараюсь как следует, то смогу все расставить в своем сердце по местам. И действительно, на следующий день мне довольно легко удалось убедить себя, что это совсем и не любовь, а временное помрачение, вызванное помолвкой, знакомством с друзьями жениха и выпитым вином. Помогла мне и разница во внешности: Андрей был очень красивым, высоким, что называется, видным молодым человеком, он и сейчас красив, ну а Володя, ты же сама знаешь, невысок, худощав, лицо обыкновенное, только улыбка прекрасная, ну, и конечно же, обаяние. На несколько дней аутотренинг помог — я не думала, не вспоминала о нем, ну все, думаю, излечилась. За две недели до свадьбы мы поехали с Андреем в выходные дни на дачу одного из его друзей, туда же приехал и Володя. Вот когда мне стало плохо. Ничего не помогало, все мои благие намерения полетели псу под хвост. Все кругом веселятся: жарят шашлыки, пьют вино, поют песни под гитару, а я хожу как побитая. Ничем не могу заняться, все валится из рук, ничего меня не радует, Андрею сказала, что у меня голова болит, а сама боюсь даже взглядом с ним встретиться — стыдно. Два дня продолжалась эта пытка, а потом мы вернулись в Москву. Время было позднее, не до разговоров, Андрей проводил меня и уехал к себе, договорились встретиться с ним через два дня. На эти дни я в буквальном смысле затворилась дома, никуда не выходила, никого не видела, ни с кем не говорила, все думала, что же мне теперь делать. Выход представлялся один — все рассказать Андрею, иначе было бы просто непорядочно. Когда Андрей приехал, я все ему выложила, выпив предварительно лошадиную дозу валерьянки, чтобы не заплакать на первых же словах. Он слушал меня внимательно, сцепив руки и опустив глаза. Когда же я закончила словами: «Как видишь, наша свадьба состояться не может», он поднял на меня глаза и спросил: «А почему, собственно?» Я была так ошарашена его вопросом, что просто не знала, что тут можно сказать, и молчала, только смотрела на него во все глаза.

— То, что на тебя подействовало очарование Володьки, я понял сразу. Не ты первая, не ты последняя, такой уж он «чаровник». Он ведь для этого ничего не делает, все само собой получается, и я что-то не заметил, чтобы он обращал на тебя особенное внимание. Ты же не считаешь, что он разделяет твои чувства?

— Нет, не считаю.

— Значит, в нашем разговоре он не участвует, можно оставить его персону в покое. Главное — ты и я. Чувствуешь ли ты ко мне неприязнь, отвращение, разочаровалась ли ты во мне?

— Нет, этого ничего нет. Мне только очень стыдно перед тобой, я чувствую себя виноватой. Но в остальном, пожалуй, ничего не изменилось.

— Ну, стыд еще понятен, это естественная реакция. А вот насчет вины передо мной, это ты брось. Ты не Господь Бог, знать заранее ничего не могла и ни в чем не виновата ни передо мной, ни перед собой. Про себя я могу сказать, что я по-прежнему тебя люблю и по-прежнему хочу на тебе жениться. И без всякого зазрения совести я напоминаю тебе, что ты дала мне слово, и я настаиваю на его выполнении, так как убежден, что наш брак будет прочным и счастливым.

Наташа замолчала и погрузилась в какие-то свои мысли. Я понимала ее, но мне не терпелось услышать продолжение этой неожиданной истории. Поэтому я кашлянула, чтобы привлечь ее внимание, а когда она взглянула на меня, спросила ее:

— Ну и?..

Она улыбнулась:

— Что ж, он оказался прав, Женя, совершенно прав. Наш брак был и остается прочным и счастливым, и я ни разу ни на минуту не пожалела, что вышла замуж за Андрея. Он не только любящий, но и внимательный, заботливый муж, никогда ничем не обидел меня и не укорил. У нас двое детей — дочь и сын. Сына ты видела, он открыл тебе дверь, а дочь живет у своего мужа. Знаешь, первое время мне даже начало казаться, что мои чувства к Володе — это просто наваждение, романтический флер и жизнь быстро развеет их, но ничего не развеялось, ничего! Не знаю, поверишь ли ты мне, но оказалось, что можно любить двоих. Каковы мои чувства к Володе, нет нужды говорить, вряд ли они сильно отличаются от твоих. А к Андрею я всегда чувствовала уважение, привязанность, доверие, я восхищалась им и никогда ни в чем не предала.

— А Володе ты так и не призналась? Я понимаю, что он догадывался, он всегда все знал, не успеешь подумать, а он уже знает. Но сама ты ничего ему не говорила?

— Ты права, мне кажется, что он сам все понял с первого же мгновения. Долгое время у меня не было повода заговорить об этом с ним. А признаться вот так, ни с чего, мне казалось непристойным и глупым. Но однажды случилось несчастье, один из их друзей погиб, у них ведь работа связана с постоянным риском. И Андрей, и Володя очень переживали эту смерть, Володя прямо почернел весь. После смерти дочери и разрыва с женой он очень болезненно переносил потери, старался не заводить новых прочных знакомств и связей, но тем больше дорожил старыми. Не помню теперь уже отчетливо, почему возникла потребность сказать ему о своей любви, но, скорее всего, я хотела, чтобы он знал, что есть еще кто-то, кому он бесконечно дорог, кто думает о нем и переживает за него. Я хотела хоть немного поддержать его, облегчить его горе. Он мне сказал:

— Я знаю. Спасибо, что ты есть, — и поцеловал мне руку. Больше мы никогда не говорили на эту тему, хотя виделись довольно часто.

— Наташа, а я не могу познакомиться с друзьями Володи? Мне очень интересны люди, которых он знал и любил. Поверь, что это не праздное любопытство, а потребность души.

Наташа замялась, но потом решительно подняла на меня глаза и сказала мягким тоном:

— Боюсь, это невозможно, Женя. Их осталось всего двое, Володиных друзей, Андрей и Виктор, и, увы, они оба заочно к тебе не расположены.

— Но почему?!

— Умные люди имеют свой слабости, их слабостью был Володя. Они очень любили его, многое пережили вместе. Им кажется, что, не будь тебя, Володя прожил бы дольше.

— Так они что, обвиняют меня в смерти Володи?

— Нет, конечно же. Володя был очень болен, и все шло к неизбежному концу. Но им кажется, что из-за тебя конец наступил слишком быстро.

— А ты, Наташа, ты тоже так думаешь?

— Нет, я так не думаю. Точнее, я думаю не об этом. Не знаю, прожил бы он без тебя дольше, столько же или меньше — вряд ли это дано знать. Но то, что без тебя он не был бы счастлив в свои последние дни, я знаю совершенно точно, а для меня это куда важнее. Моя любовь, несмотря на всю ее силу, не смогла обогреть его сердце, а твоя смогла, потому что он сам любил тебя, в то время как ко мне относился только по-дружески. А ребята? Они не понимают этого, не могут да и не хотят. Андрей счастлив в личной жизни и просто не в состоянии понять эту сторону жизни своего друга, знаешь по поговорке: сытый голодного не разумеет. А у Виктора всегда было множество женщин, он легкомысленен и непостоянен в связях, не верит в любовь и не придает ей значения. Встречаются иногда эмоционально неполноценные люди, во всем остальном полноценны, а любить не могут, вместо любви у них секс. Вот и Виктор такой. Так что, как видишь, они оба не в состоянии принять любовь Володи к тебе. Ну и ревность, конечно, они же живые люди: по тридцать, сорок лет были вместе, сколько вместе пережито, а тут появляешься ты, и он весь твой. Как им спокойно переварить такое?

При последних словах Наташи у меня чуть не сорвалось с языка: а как тебе, тебе, так его любившей, переварить такое? Но, тут же поняв, насколько мелким и непорядочным будет сказать ей это, я устыдилась своих мыслей и, порывисто встав, обняла ее.

Потом мы с ней пили чай и говорили, говорили, словно впрок наговаривались. Конечно, средоточием наших разговоров был Володя. Я спросила о кладбище и попросила показать мне его могилу.

— Могилы нет, только урна, он так хотел. Я не присутствовала при кремации, поэтому не знаю, где урну захоронили, и тебе он просил этого не сообщать. Я думаю, что он был прав. Неужели какое-то место в длинном ряду таких же может напомнить о нем? Его место в нашем сердце, и никакие камни и земляные насыпи нам для памяти не нужны.

Я посмотрела на нее и, неожиданно даже для себя, вдруг проговорила:

— Оставьте мертвым погребать своих мертвецов. Ты права, Наташа, для нас он всегда будет живой, просто отсутствующий, и могила нам не нужна.

Она посмотрела на меня, улыбнулась и тоже процитировала:

Слова эти так точно отразили мое состояние, что я встрепенулась:

— О, что это? Чьи это стихи, это ведь стихи?

— Да, это стихи. Есть такой прекрасный поэт — Николай Панченко. Володя его очень любил, я прочитала последние строки из его стихотворения «Послание Хирона». Никогда не слышала о таком поэте?

— Нет! — с сожалением отозвалась я.

— Не огорчайся, я дам тебе его сборник.

Она вышла в соседнюю комнату и через минуту вернулась с толстой светло-серой книгой.

— На вот, держи. Прочитаешь и поставишь на место, это Володина книга, он мне дал ее 1 января, мы с Андреем и Витя с очередной пассией были у него на Новый год.

Я смотрела на нее непонимающе:

— Как и куда я ее поставлю?

Какое-то мгновение Наташа тоже смотрела на меня озадаченно, а потом легонько стукнула себя ладонью по лбу и рассмеялась как девочка:

— Очевидно, у меня начинается склероз. Я же совсем забыла тебе сказать. Ведь ты теперь Володина наследница! Он все, что у него было, оставил тебе: дом в Фирсановке, все, что находится в доме, счет в банке, но вряд ли большой, деньги копить он не умел. Все оформлено официально, через несколько дней нотариус введет тебя в наследство, я позвоню тебе и скажу, когда точно это будет. Или ты предпочитаешь, чтобы нотариус сам позвонил тебе?

— Что? Нет, лучше ты позвони. Да дело вообще не в этом. Наташа, ну как я могу принять это наследство? И дом, и тем более деньги. Ну ты сама-то посуди. Я никак принять этого не могу! Деньги мне ничьи не нужны, я всегда сама зарабатывала. Нет, нет, тут даже говорить не о чем, это все твое, Наташа, это ты наследница, а не я. Да, я очень любила Володю и продолжаю его любить, но мы были знакомы чуть больше полутора месяцев, а ты его знаешь более двадцати лет.

— Арифметика тут ни при чем. Володя все оставил тебе, и, на мой взгляд, совершенно правильно сделал. Это его последняя воля — не забывай об этом. Женя, если ты официально откажешься от наследства, все отойдет государству, ты этого хочешь? Чтобы в Володином доме, где он жил, где он любил тебя и где умер, жили совсем чужие, равнодушные к его памяти люди?

При последних Наташиных словах у меня аж горло перехватило, и я смогла только молча помотать головой: нет, мол, не хочу.

— Возьми этот дом, Женя, живи в нем, и тогда я смогу иногда приезжать туда, ты ведь позволишь? Надеюсь, тебе не будет неприятно видеть меня в этом доме?

— Наташа! Ну о чем ты спрашиваешь? У меня внутри такое теплое уютно чувство, когда я смотрю на тебя или слушаю тебя, словно у меня вдруг появился родной и очень близкий человек. Можешь не сомневаться, не только в Володином доме, но и везде я буду рада тебя видеть!

Мы еще немного поговорили, и я собралась уходить, унося с собой Володину книгу. Я предвкушала встречу не только с новым, неведомым мне раньше поэтом, но и с Володей, раз он так любил его.

Наташа вышла в прихожую проводить меня, я оделась, и мы еще раз обнялись с ней, так сказать, на дорожку. Условились звонить друг другу, и я ушла.

Прошло две недели. В самом конце марта, солнечным, уже совсем весенним днем, я вернулась в Москву из Фирсановки, где прожила пять последних дней и где теперь собиралась проводить много времени. Мне очень хорошо, спокойно и плодотворно работалось там. Поначалу я боялась, что мысли о Володе, воспоминания о нем будут мешать сосредоточиться, я буду отвлекаться и плакать, но ничего подобного, Володя мне совсем не мешал. Он как бы находился в доме, я чувствовала его незримое присутствие, но это присутствие не будоражило и не тревожило, наоборот, согревало душу. Я успела сделать тот издательский заказ, с ним только вначале было много нервотрепки и возни, а потом все пошло как по маслу. В издательстве просили с работой подождать, а я и не печалилась ее отсутствием, в голове моей теперь зрело совершенно иное. Я задумала и даже успела немного начать совсем новое творение, свое, посвященное Володе. Потому что чувствовала настоятельную потребность перенести на бумагу хотя бы небольшую часть тех живых и радостных впечатлений, которые остались у меня от соприкосновения с его необыкновенной душой, от нашей любви с ним. Меня согревала мысль, что в случае удачи эта вещь останется и после того, как я уйду. Меня уже не будет, а часть меня и Володи, часть нашей с ним любви, будет продолжать жить. То прежнее свое, что частично написала уже, я не забросила совсем, просто отложила до другого времени.

Приехав в Москву, я тут же, не заходя в квартиру, побежала по магазинам закупать продукты, в доме ни крошки съестного. С ворохом пакетов, нагруженная, я только успела переступить порог своей квартиры, тут же зазвонил телефон. Я наспех пристроила пакеты в кухне на полу и подошла, наконец, к телефону, который все звонил и звонил не переставая, такой настырный! Подходить к нему мне совсем не хотелось, но было неудобно — я так давно никому не звонила. С первого же слова звонившего у меня холодок побежал по телу, это был Павел, а я так надеялась, что уже никогда не услышу его. Совсем недавно, пока жила в Фирсановке, в тихой, спокойной обстановке мне удалось восстановить в памяти практически все эпизоды, связанные с Павлом, и момент нашей злополучной встречи, и мое тягостное пребывание на какой-то даче, — в общем, почти все. Плохо помнилось только, как я лежала на полу, но это вполне можно было пережить. Я помнила также о странном звонке женщины, которая интересовалась, помню ли я, что происходило со мной накануне. Теперь, вспомнив и связав воедино все нити тогдашних событий, я понимала, что это была та самая красотка, которая привезла меня домой в состоянии почти полного идиотизма. Как же мне теперь в этой ситуации поступать — лгать и изворачиваться? Ну нет! Не дождутся. Лгать я не буду, и раньше не умела, а теперь и вовсе поздно учиться. Занятая вихрем разнообразных мыслей, я не услышала первых фраз Павла, чем вызвала немалую его досаду, раньше он был куда сдержаннее.

— Женя, Женя! Ты что, оглохла? Может быть, откликнешься, наконец? Ну что, узнала?

— Совершенно незачем так кричать, я хорошо слышу. Да, я узнала тебя, здравствуй!

— Ага! Я так и думал, что ты просто притворялась, так и знал! Изображала из себя этакую беспомощную, убитую горем идиотку, а на самом деле это была всего лишь актерская игра. Ты стала мастерски притворяться, поздравляю!

— Свои поздравления можешь оставить себе, для меня они неуместны, поскольку притворяться я не умею. Так что не суди о других по себе. На твоей мерзкой даче, или чья она там, мне было настолько плохо от тоски и горя, что произошло что-то вроде нервного срыва, впрочем, такие материи тебе вряд ли понятны, поскольку сам ты никогда ни за кого не переживал. А в тот момент, когда от тебя позвонила женщина, она ведь звонила от тебя, не правда ли? Так вот, в тот момент я ни о чем не помнила, у меня исчезли из памяти три последних дня, как корова языком слизнула. Я как раз пыталась хоть что-то понять и вспомнить, когда она позвонила, и я честно призналась, что ничегошеньки не помню. Память возвращалась ко мне в течение нескольких дней, но теперь все основное я вспомнила. Если ты звонишь из-за того, что тревожишься за себя, из-за нашей нелепой встречи и своего случайного возврата в мир живых, помнящих тебя людей, то совершенно напрасно. Могу тебя заверить, что я никому ничего не сказала и не собираюсь говорить, даже если ты сам меня об этом попросишь. Для меня и моих близких ты умер и воскресать не надо!

— Но, Женя, дело не в этом, не только в этом. Мне очень надо увидеть тебя, действительно надо.

Мы ведь ни о чем тогда толком и не поговорили. Давай встретимся, и чем скорее, тем лучше.

— Павел, что с тобой, у тебя что-то со слухом? Я тебе русским языком сказала, что для меня ты умер, умер — понимаешь? Ни говорить с тобой, ни тем более видеться у меня нет ни малейшего желания. Как говорится, спи спокойно, дорогой товарищ! И на этом давай закончим.

Первой ко мне приехала Любаша. Я рассказала ей о смерти Володи, о том, что он оставил мне дом, где я теперь бываю чаще, чем в городе. О Павле, разумеется, я не сказала ни словечка. Она охала и ахала, ругала меня за скрытность, потом прослезилась от избытка чувств. Отдав дань слезам, Люба быстренько перешла к веселью. Как человека практического склада, ее очень радовало нечаянное приобретение мною недвижимости.

— Ух ты! Нет, ну это надо же! Ну ты, Жень, даешь! Вот это ты любовь закрутила, молодчина, вот это я понимаю. А он-то какой благородный оказался! Ну и везет же тебе, Женька, какой жирный кусище от пирога отхватила! А я-то, горемыка, как ни бьюсь, копейки никто не даст. Наоборот, все только с меня норовят побольше содрать, подлецы! И почему я только такой невезучей уродилась?

Тут она опять вдруг захлюпала, на этот раз совсем уж неожиданно. Но у меня было верное средство для поднятия ее настроения. После третьей рюмки Любаша, наконец, простила мне, что я так внезапно стала домовладелицей, шмыгнула носом и стала рассказывать о своем совсем новом, свеженьком знакомстве. Я не удивлялась уже, привыкла. На что, на что, а на знакомства моя сестрица была просто-таки неистощима.

Но когда я, перестав веселиться, внимательно выслушала ее, то мне пришлось-таки слегка удивиться. Из ее рассказа выходило, что это действительно что-то совсем другое, новое и несколько неожиданное для Любаши. Кажется, она, наконец, оставила в покое молодых и смазливых бездельников и обратила внимание на более серьезных людей постарше. Стало быть, и для нее все это может оказаться более серьезным, а главное, более благополучным, чем случалось раньше. Я не замедлила поделиться с ней своими мажорными мыслями, и Любаша повеселела.

С Катюшкой мы совсем было уже договорились о встрече, но внезапно из Германии вернулся Котька с женой Лизой. Он тут же позвонил мне и сестре, и наши планы тут же переигрались. Мы встретились на день позже, и уже не у меня, а у Котьки дома. Когда я приехала к ним, Катя уже была там. Как давно мы не собирались все вместе! Оказалось, что Лиза ждет ребенка, а рожать решила дома, невзирая на все прекрасные мюнхенские клиники. Я в принципе понимала ее, дом есть дом, здесь у нее мать, тетка, старшая сестра, короче, куча родственниц женского пола, которые ее тут же принялись опекать. Где-то месяца через два мне опять предстоит стать бабушкой. В гостях у ребят я довольно-таки задержалась, у них было полно рассказов, смешных и грустных, о своем заграничном житье-бытье. Ну и Кате надо было дать время поговорить, так что домой я возвращалась уже поздно, но знала, что телефонного звонка Павла мне не миновать. Он звонил каждый день утром и вечером, словно измором хотел взять. Может, он и днем звонил, но днем я сейчас дома не бываю, все бегаю по разным делам и встречам.

Мне осталось только войти в арку, и я окажусь в своем дворе, но тут мне навстречу из темноты выдвинулась мужская фигура, в которой я моментально признала Павла, несмотря на усы и надвинутую шляпу. Совсем еще недавно усов у него не было, это я помнила хорошо. Не мог же он их так быстро отрастить или мог? Наверное, все-таки мог, ведь не приклеил же. Это было бы уж совсем как в дешевом детективе. Павел молча взял меня под руку, крепко прижав мой локоть, и куда-то потащил. Я упиралась как могла и одновременно вертела головой по сторонам, я не понимала, куда он меня тащит, машины нигде не было видно. Павел так сжал мне руку, видимо разозленный моим сопротивлением, что я даже вскрикнула от боли. В это время сзади, несколько в отдалении, раздался женский голос:

— Женя! Да подожди же!

Павел моментально отпустил меня и словно исчез, растворился в темноте. Вскоре появилась запыхавшаяся Светка:

— Господи, Женя! Ну ты и ходишь! От самой остановки бегу за тобой, а ты как торпеда. Так давно тебя не видела, а тут выхожу из троллейбуса, смотрю, ты тоже выходишь, только с передней площадки. Хотела сразу окликнуть, но тут какой-то псих налетел на меня, толкнул, я уронила сумку да половину вещей рассыпала, пока все собирала, ты уже ушла. Бежала, бежала за тобой, аж упарилась! Нет, мне, видимо, надо бросать курить, а то уж совсем бегать не могу. Слушай, мне тебя сам Бог послал! Мне позарез нужна тысяча рублей, но отдать их тебе я смогу только через пару месяцев, не раньше. Сможешь на таких условиях меня выручить?

— Конечно, Светик, о чем разговор. Отдашь, когда сможешь, мне не к спеху, не волнуйся.

Мы поднялись ко мне, я тут же дала ей деньги, и она ушла, рассыпаясь в многочисленных благодарностях. Я закрыла дверь, прислонилась к ней лбом и застыла в этой позе. Когда Павел схватил меня за руку, я не испугалась, наверное, просто не успела, а вот сейчас меня стала пробирать дрожь. Если бы Светка так своевременно не подоспела, то даже боюсь предположить, что могло произойти, скорее всего, он увез бы меня и на этот раз я вряд ли от него бы вырвалась. А Светка еще утверждает, что меня ей Бог послал, все обстоит как раз наоборот. Только теперь я в полной мере осознала, насколько опасной для меня оказалась неожиданная встреча с «воскресшим» Павлом. И что же мне теперь делать, как выбираться из очередной непростой ситуации, в которые я то и дело ухитряюсь попадать? Прямо не жизнь у меня, а роман «Как закалялась сталь», и я в главной роли — стали. Конечно, я могу уехать в Фирсановку хоть сейчас, электрички еще должны ходить, но ведь это же не выход, сколько я смогу прятаться? Да и что это за жизнь: прячься и дрожи! Надо найти, придумать какой-то способ, как убрать этот дамоклов меч, подвешенный над моей головой, но вот как?

Спать я легла, так ни до чего толкового и не додумавшись. Входную дверь закрыла на цепочку, швабру и вдобавок придвинула вплотную к двери тумбочку, на которую водрузила бак, в нем я когда-то кипятила белье, причем поставила его специально неровно, чтобы при сотрясении он непременно грохнулся. Баррикаду эту я сооружала, подтрунивая над собственными страхами, но, как говорится, береженого Бог бережет. Более того, прямо возле своей кровати я положила скалку и молоток для отбивания мяса.

В общем, уснула я почти с улыбкой. Когда же посреди ночи меня разбудил грохот упавшего на пол бака, я уже совсем не улыбалась. Схватив заготовленные боевые орудия, я села на кровати, прислушиваясь. Но все везде было тихо, может быть, бак упал случайно? Мало ли, какие-нибудь сотрясения почвы, вибрации, в городе ночью чего только не происходит. Наконец, я уговорила себя встать и пойти посмотреть, что же происходит в прихожей. Покрепче зажав скалку и молоток, я тихонько стала двигаться к двери, зажигая везде свет. В прихожей ничего не происходило, все было тихо. Бак валялся на полу, тумбочка вроде бы не была сдвинута, палка от швабры перекосилась в ручке двери, но она тоже могла сама перекоситься. Наконец, я додумалась посмотреть на замок, он был открыт! А ведь я его закрывала до упора. Вот уж замок никак не мог открыться сам. Я закрыла замок снова, поставила бак на тумбочку в прежней неустойчивой позиции и пошла на кухню. По дороге меня пошатывало, но не от страха, а от какой-то почти тошнотворной злости и раздражения. Так надо мной измываться! И ведь ни за что же! Вернись Павел сейчас, я просто распахнула бы перед ним дверь, чтобы иметь удовольствие хоть разок трахнуть его скалкой по голове, а там будь что будет! Рюмка сосудорасширяющего средства показалась мне просто водой, но вторую я пить все же не стала. Вернувшись в спальню, посмотрела на часы: без пяти минут три, самое время для татей, убийц и привидений. Долго не могла уснуть, от страха, правда, не тряслась, но глаза в темноту таращила. И только когда сначала на лестнице, а затем и во дворе стали раздаваться различные звуки: гудение лифта, шарканье шагов, стук автомобильных дверей, я расслабилась наконец и смогла уснуть.

Проспала до одиннадцати, а мне надо было уже в десять часов быть в редакции. Ехать туда уже поздно, и я позвонила извиниться. Но как назло, очень долго телефон редактора был занят. Когда уже к полудню я наконец дозвонилась и стала торопливо извиняться, веселая нынче редакторша меня порадовала, наконец-то имел место консенсус. И она с удовольствием повторила это ныне модное словечко. Образумившиеся авторы, кроткие как овечки, выразили горячее желание завезти мне на дом утвержденный, надеюсь, на этот раз окончательно, экземпляр рукописи. Поскольку они были на машине, то ждать их надо минут через тридцать. Я привела себя в порядок, и, когда расчесывалась перед зеркалом, мне вдруг пришла в голову одна мысль. Я позвонила Наташе на работу, но она сказала, что на сегодня все дела закончила и уже направляется домой, это было мне на руку, и я условилась с ней о встрече у нее дома.

Авторы задерживаться у меня не стали, отдали мне рукопись и собрались уходить, но я попросила их задержаться на пару минут. И действительно, собралась за две минуты, сунула рукопись в сумку и попросила подвезти меня до метро. Еще через тридцать минут я уже звонила в дверь Наташи. На этот раз открыла мне она сама. Мы прошли в комнату, где я уже была в прошлый раз. Наташа предложила кофе и сыр, я с признательностью взяла, завтрака у меня сегодня, по существу, не было. Но мне тут же пришла в голову мысль, что вот уже второй раз я здесь в гостях, меня угощают, а я опять ничего не принесла. Я так растерялась, что положила на тарелку бутерброд, который начала есть с таким аппетитом. Заметив мою растерянность, хозяйка вопросительно посмотрела на меня. Я не нашла ничего лучшего, чем выложить ей все как есть. Она чуть-чуть улыбнулась:

— Я желала бы тебе, Женя, чтобы все твои огорчения были такими, но боюсь, это не так. Ведь у тебя что-то случилось, какие-то неприятности?

Я поразилась ее интуиции, кивнула утвердительно и задумалась: с чего же начать?

— Ты права, Наташа, у меня неприятности, и, кажется, немалые. Признаться, я и сама не знаю, почему пришла именно к тебе и что ты можешь помочь, но у меня такое чувство, что Володя нас сроднил. Да и не к кому мне больше с этим идти. Я сейчас попробую связно рассказать тебе свою фантасмагорическую историю, а там, кто знает, может, ты мне и посоветуешь что-либо, но даже если и нет, то спасибо за то, что выслушаешь.

Без дальнейших предисловий я принялась за свой рассказ. Рассказывать мне пришлось долго, практически всю мою жизнь с Павлом, тем более что Наташа реагировала живо и задавала вопросы. Наконец я выдохлась и замолчала. Кофе в чашках остыл, и Наташа пошла подогреть чайник. Вернулась она с бутылкой арманьяка и рюмками, мы выпили не чокаясь, молча, и задумались обе. В молчании прошло несколько минут, прежде чем я отметила, что Наташа не просто молчит, но и смотрит куда-то в другую сторону. Только тут я сообразила, какую совершила глупость, придя сюда и вывалив на голову малознакомой, в сущности, женщины свою бредовую историю. Я-то испытываю к ней живейшую симпатию как к другу Володи, и сама она мне нравится: умна, обаятельна, прекрасно воспитана. Но ведь все это чувствую я, а вот как она относится ко мне, я ведь не имею ни малейшего понятия, она-то мне ни в каких чувствах и симпатиях не признавалась. Чувствуя себя полной дурой, я тихо встала, поблагодарила хозяйку и хотела уйти. Но Наташа удивилась, подошла ко мне и взяла меня за руку. Слегка сжав и погладив мне руку, она сказала:

— Что случилось, Женя? Куда ты собралась? Тебе не понравилось, что я молчу? Но я еще только собираюсь с мыслями, согласись, что случай у тебя отнюдь не простой. Посиди, выпей еще кофе, ты ведь не очень торопишься?

— Спасибо, с удовольствием выпью, кофе у тебя ароматный. Я не тороплюсь, хотела сегодня поехать в Фирсановку, рукопись у меня с собой, а работать там даже лучше, спокойнее. Просто мне стало неловко, что я злоупотребляю твоим гостеприимством, рассказывая свои глупые приключения.

— Женя, ну что ты придумываешь! Ничем ты не злоупотребляешь, пей кофе, пока не остыл, и вот тебе еще бутерброд с сыром.

Я выпила и съела все, что мне предложила Наташа, мы перебросились с ней еще парой ничего не значащих фраз и опять погрузились в молчание. Меня мучило ощущение, что что-то не так, но что именно, было непонятно. Я тупо разглядывала узор на ковре и думала о том, что Наташа ждет чего-то или скорее кого-то. Подняв глаза, я успела увидеть, как Наташа украдкой посмотрела на часы, этот ее жест усилил мою тревогу. Кажется, я опять сама не знаю как, но вляпалась в очередную историю, и это при том, что не успела выбраться из предыдущей! Скоро меня вполне можно будет записать в эту идиотскую Книгу рекордов Гиннесса. О господи! И как это только я ухитряюсь, я ведь такая тихая!

В прихожей открылась дверь, хозяйка встала и, извинившись, торопливо вышла. Меня пробрал озноб, но я тут же постаралась собраться и взять себя в руки, уговаривая, что уж здесь-то мне бояться нечего. Наконец, в комнату вошли Наташа и двое незнакомых мне мужчин. Я в общем-то сразу поняла, кто приехал, поднялась, посмотрела на них внимательно, с любопытством и перевела взгляд на Наташу. Не знаю, был ли в моем взгляде укор, но она его там явно увидела.

— Женя, я понимаю, что поступила нехорошо, решив без твоего позволения расширить круг посвященных. Я чувствовала, что ты не согласишься на это, но самой тебе будет невозможно справиться. Извини, но я хотела как лучше.

Мужчины представились, сразу переходя на «ты», я не возражала, поскольку с Наташей мы были накоротке. Андрей оказался высоким широкоплечим блондином, действительно очень красивым, с правильными чертами лица, в его прямых, коротко стриженных волосах не было и намека на седину. Виктор немного ниже, но тоже высокий, черноволосый, с седыми висками и темно-карими пристальными глазами. Движения его были быстрыми, и по сравнению с Андреем он казался более суетливым. Конечно же, я не сердилась на Наташу, в какой-то мере я ее понимала, тем не менее рассказывать этим людям ничего не хотела, я слишком хорошо помнила, какого они мнения обо мне. У меня тоже заочно сложилось мнение о них, и вполне понятно, что совсем не благоприятное. Вздернув голову повыше, я посмотрела еще раз на них: Андрей ответил мне непроницаемым взглядом, Виктор же уставился так, словно хотел дыру во мне просверлить, в глубине его глаз горела злость. И этим вот людям я должна рассказывать сейчас свою жизнь, выворачиваться наизнанку?

— Наташа, я понимаю, что ты хотела мне помочь, спасибо тебе за это. Спасибо и вам, что потрудились приехать, но сделали вы это зря, я как-нибудь попробую сама справиться со своими трудностями и проблемами.

Я самым решительным образом направилась к двери, но Андрей перехватил меня, слегка придержал за плечи и мягко усадил в кресло. Зря мне казалось, что он двигается неторопливо, реакция у него была будь здоров. И уж во всяком случае, быстрее моей.

— Мелкие недоразумения, симпатии-антипатии в сторону, они не должны мешать в серьезном деле. А насколько я уже успел понять, дело твое, Женя, совсем не простое, но может быть, ты и вправду справишься сама. Сначала расскажи, в чем суть, причем как можно подробнее, а потом уже будем решать.

Говорил он не приказным тоном, а вполне будничным, спокойным голосом, но ослушаться его было невозможно. Вздохнув, я принялась рассказывать свою историю второй раз за сегодняшний день.

Внимательно выслушав меня, они принялись задавать многочисленные вопросы. Сначала Андрея заинтересовало, что сообщили мне в милиции, когда в прошлом году они искали Павла. Но я знала мало, можно сказать, вообще ничего, чем весьма разочаровала мужчин. Но при чем тут я? Я не следователь, дело вела милиция, мне они ничего не сообщали, а я всего лишь бывшая жена, какой с меня спрос? Но ведь у мужчин своя логика, с ними не поспоришь. Потом Андрей перешел к более свежим событиям и стал интересоваться подробностями недавнего похищения: по какой дороге мы ехали, что миновали, сколько времени занял весь путь, сильно ли петляли, как выглядела дача, что было во дворе. Мне казалось, что и об этом я не смогу сообщить ничего существенного, но что-что, а спрашивать он умел. С помощью его вопросов я, к собственному удивлению, смогла все-таки выдать кое-какую информацию. Андрей задумался, но за меня тут же, без передышки принялся Виктор, этого почему-то очень интересовала женщина на даче: как выглядела, как была одета, как двигалась, как говорила. Я практически ничего не могла ответить, кроме нескольких фраз, произнесенных ею, и никакие наводящие вопросы тут уже помочь не могли. Виктор был неприятно удивлен отсутствием каких бы то ни было сведений об этой женщине и спросил меня с издевкой: уж не была ли та женщина в плаще и маске, раз я ничего о ней не запомнила? Кажется, он решил, что я что-то знаю, но намеренно утаиваю. Это задело меня, и я в запале нечаянно проговорилась о том почти невменяемом состоянии, в котором была на даче. Поэтому у всех троих на лицах выразилось удивление, смешанное с недоверием, и я поняла, что раз уж затронула эту тему, то только максимальная откровенность с моей стороны может спасти положение. И я описала все так подробно, как только смогла, задушив в себе ощущение неловкости. Наташа женским чутьем поняла, насколько мне трудно сейчас, когда я буквально выворачиваю душу наизнанку, присела на подлокотник моего кресла и обняла меня. От ее нежного, дружеского участия мне стало немного легче. Виктор все никак не мог успокоиться и стал выспрашивать у меня, какой голос и интонации были у этой женщины, когда она говорила со мной по телефону. А я недоумевала, почему он с такой настойчивостью интересуется женщиной, явно не имеющей ко всей этой истории никакого отношения, ведь она звонила мне, потому что ее об этом попросил Павел, вот и все. Но потом я вспомнила, что Наташа рассказывала о Викторе как о большом любителе женщин, и подивилась тому, насколько он неутомим в поисках удовольствий, что даже в такой момент уделяет столько внимания незнакомой мадам. Мужчины же тем временем перебросились несколькими непонятными фразами и решили выйти из комнаты, но Наташа остановила их:

— Вы можете поговорить здесь, мне все равно нужно идти на кухню обед готовить, я и так с ним подзадержалась. Ты не поможешь мне, Женя?

Я с радостью последовала за ней, ибо мне срочно требовалась смена впечатлений, мужчины, и в особенности Виктор, действовали мне на нервы, а готовка — занятие привычное и успокаивающее. Наташа принялась стряпать, а я ей помогала. Суп у нее уже был — грибная лапша, теперь же она резала мясо на тоненькие полоски, а я терла сыр и чеснок. Сложив все это в чугунок, она отправила его в духовку и стала шинковать свежую капусту и сладкий перец на салат, а я вызвалась порезать лук — очень удобный способ поплакать немножко, но в этот раз лук на меня не подействовал, странно, обычно я от него плачу. Вот дожила, даже лук от меня отступился! Потом мы с Наташей быстренько почистили картошку, и в конечном итоге у нас обед поспел раньше, чем смогли договориться между собой мужчины. Когда Наташа позвала их за стол, оба выглядели мрачными и недовольными. Посмотрев на их смурные лица, Наташа молча достала из холодильника бутылку «Кремлевской» водки. Андрей сначала покосился на бутылку недовольно и даже махнул рукой — убери, мол! Но в последнее мгновение передумал, и Наташа протянула ему стопку. Она собралась было налить и Виктору, но он не позволил: «Я за рулем!» Андрей при этих словах так на него посмотрел, что было ясно — дело вовсе не в водке или машине, а в каких-то их скрытых разногласиях. Наташа тем временем принесла из комнаты начатую нами бутылку арманьяка. Обед прошел в полном молчании, лишь когда все пили кофе, а я чай, Наташа спросила, косясь обеспокоенно на Виктора, но обращаясь к мужу:

— Хотелось бы надеяться, что вы не собираетесь действовать сами? Вы, конечно же, люди опытные, просто асы, что и говорить, но все-таки вам обоим далеко не двадцать пять, и даже не сорок, уже как-то не солидно самим бегать и прыгать. Пожалуйста, помните об этом.

Андрей хотел возразить, но передумал и только молча показал рукой на Виктора. Наташа, видимо, хорошо поняла, что хотел сказать муж, потому что неодобрительно покачала головой и вздохнула. Тот только поднял плечи, но ничего не сказал. Я во всем этом ровным счетом ничего не поняла: при чем тут какой-то бег да еще прыжки и что собирается сделать Виктор? Я не только подумала об этом, но и задала вопрос вслух. Ответом мне было гробовое молчание, и при этом все смотрели в разные стороны, ну просто очень интересно! Наконец Андрей нарушил затянувшееся молчание:

— Ты ведь собиралась ехать в Фирсановку, Женя? Сейчас Виктор отвезет тебя туда на машине, а когда тебе надо будет возвращаться, ты позвони заранее, и кто-нибудь за тобой приедет, только обещай, что позвонишь обязательно!

Я согласилась, предложение было действительно разумным. Вскоре стали прощаться, мы обнялись с Наташей, и я первой вышла из квартиры. Виктор последовал за мной, в лифте мы молчали, но он все косился на меня, неодобрительно, как мне показалось. «Жигули» Виктора были темно-синие, изрядно потрепанные, а кое-где даже битые. Почему-то мне казалось, что у него должен быть «мерседес», не иначе, и я слегка удивилась, что он ездит на машине такого непрезентабельного вида, но вслух, естественно, ничего не сказала. С места тронулись плавно, это мне понравилось, не переношу, когда резко трогают; насколько хватало моих скромных познаний, он был хорошим водителем. Мы тут же влились в общий поток машин, и внимание мое рассеялось. Я стала думать, чем займусь в Фирсановке, и совсем было увлеклась этими мыслями, но насмешливый голос Виктора быстро вернул меня к действительности:

— Интересно узнать, сколько же вы были знакомы? Если это не секрет.

Я сразу поняла, что он спрашивает о моих отношениях с Володей и просто старается поддеть меня, тем не менее ответила: полтора месяца. Он протяжно свистнул и покачал головой:

— Однако быстро же ты дело сделала!

Я поморщилась от его откровенно враждебной реплики, но ответила спокойно:

— Я знаю, Виктор, как ты ко мне относишься, но изменить прошлое ты не в силах. Наша встреча с Володей уже была, как и наша любовь. А что касается сегодняшнего дня, то, что бы ты там ни думал, я не искала помощи ни твоей, ни Андрея. Когда я шла к Наташе, то просто собиралась поговорить с человеком, который пришелся мне по сердцу, с которым можно не бояться быть откровенной. Она сама позвонила вам, без моего ведома, поскольку я бы на это никогда не согласилась. И насколько я понимаю, ты сам вызвался меня подвезти, не так ли? Я благодарна тебе за это, но буду еще более благодарна, если ты оставишь все свои комментарии при себе.

Тут он бросил руль и, повернувшись всем корпусом ко мне, отдал честь:

— Есть, товарищ командир! Какие будут еще указания?

Я испугалась, но, оказывается, мы встали на светофоре и никакой опасности врезаться не было, я вздохнула облегченно и промолчала, решив больше не препираться с ним. Но он-то как раз думал иначе и вскоре снова заговорил:

— Что, Женя, правда глаза колет?

Голос у него был обманчиво мягким, но смотрел он недобро, да и усмехался тоже. Уж не для того ли он вызвался отвезти меня, чтобы иметь возможность без свидетелей шпынять в свое удовольствие? Повезло, однако! Впрочем, я и вообще везунчик тот еще.

— Да, Витя, твоя правда колет. Ведь у каждого человека она своя. Одно дело — правда человека беспристрастного, и совсем другое — правда человека, заранее враждебно настроенного, как, например, ты. Но если ты думаешь, что меня задевает твое плохое отношение, то ошибаешься. Твое мнение — это твои проблемы, и мне нет до них никакого дела. Ты волен думать обо мне все, что угодно, но вот зачем меня посвящать в свои мысли, непонятно. Мыслей у меня и своих невпроворот.

То ли он не нашелся с ответом, то ли ему, наконец, надоело со мной разговаривать, но только до самого дома он молчал. Я-то думала, что он сразу уедет, как только высадит меня, но он закрыл машину и последовал за мной в дом. Меня это неприятно удивило, но я промолчала. Виктор, не раздеваясь, прошел в гостиную, постоял там, оглядываясь по сторонам, потом спросил:

— Я вижу, ты ничего здесь не меняла. Почему?

— Нет, конечно, зачем? Ведь это Володин дом.

— Но его больше нет, дом он оставил тебе, теперь ты здесь хозяйка и вольна все делать по собственному усмотрению.

— Вот я и делаю. Мне приятно оставить все так, как было при нем, словно он только вышел прогуляться, сейчас вернется, и мы сядем пить чай с его знаменитым вареньем из китайки.

— Чай — это хорошо, это прекрасно, а с вареньем — еще лучше! Давай в самом деле попьем чайку.

Нет! Он просто невозможный человек, ну как можно с таким разговаривать? Я пожала плечами и отправилась ставить чайник. Подумав немного, со вздохом достала баночку. Варенья осталось совсем немного, и я его берегла. Больше к чаю подать было нечего, даже хлеба не было, по дороге мы в магазин не заходили, а я перед отъездом в Москву последний хлеб раскрошила птицам, чтоб не плесневел здесь. Собирая на стол, я совершенно машинально извинилась за его скудость и тут же об этом пожалела.

— Я и не ожидал, что ты хорошая хозяйка, но ничего, я тебя прощаю.

Я уже открыла рот, чтобы отчитать этого нахала как следует, но вдруг передумала. И что он все ко мне цепляется, словно нарочно провоцирует на скандал, может быть, таким путем он хочет лишний раз убедить себя, какая я плохая и злобная? Насколько смогла, я приветливо ему улыбнулась:

— Что же делать? Какая есть. Но все равно я рада, что ты меня прощаешь, как-то сразу легче на душе стало. Пей пока чай с вареньем, Володя его сам варил, а уж поешь дома.

— Ты что, уже выгоняешь меня?

— Нет, ну что ты! Как можно! Конечно, посиди еще, мне нравится, когда ты говоришь гадости, это так приятно.

Чуть не подавившись чаем, Виктор отодвинул недопитую чашку от себя, резко встал и подошел ко мне совсем близко:

— Послушай меня внимательно, язвочка моя распрекрасная! Все эти твои бабские штучки на меня не действуют, я не Володька, светлая ему память! И заруби себе на носу, что, если бы не он, я никогда в жизни не только бы не стал помогать тебе, но даже и смотреть-то в твою сторону.

— Взаимно. Я принимаю твою помощь только потому, что ты близкий друг Володи.

Он стоял так близко, что его гневное дыхание опаляло мне щеки. Выговаривая последнюю фразу, я взглянула ему в лицо, словно принимая его презрительный вызов, и неожиданно для себя вдруг увидела, какие у него красивые темные глаза и длинные ресницы. Это нечаянное открытие почему-то сильно расстроило меня, и я резко отшатнулась от Виктора. Но он придержал меня за локоть:

— Не так быстро, наш разговор еще не окончен. Хватит пустой болтовни, теперь поговорим о деле. Сколько ты намереваешься здесь пробыть, неделю? Так вот, слушай меня внимательно — без меня отсюда ни шагу. Будет лучше, если ты никому, даже родным, не будешь звонить отсюда, они ведь не знают, что ты здесь? Или знают?

— Я никого не извещала, да и никто, кроме Любаши, моей двоюродной сестры, вообще не знает о том, что у меня появился этот дом. Любаша, конечно, может догадаться, что я здесь, но это не страшно, ведь Павел ни ей и никому вообще из родных и знакомых звонить не будет. Покойники не звонят, а он для всех, кроме меня, покойник. Но к чему такие предосторожности? Насколько я понимаю, мне надо просто переждать, пока он не перестанет меня искать и не успокоится. Так?

— Я и не рассчитывал, что ты хоть что-то понимаешь, так что можешь не ломать себе голову. Сиди здесь тихонько, как мышь, я за тобой приеду.

После этих слов он направился к выходу. Но я не могла на этом успокоиться.

— Постой. А почему это именно ты приедешь за мной? Я этого не хочу, ведь Андрей сказал, что приедет кто-нибудь.

Виктор посмотрел на меня так, словно я надоедливое насекомое, о которое просто руки не хочется марать, чтобы пришлепнуть его, вышел в прихожую, снял с вешалки куртку и ушел. После его ухода я задумалась о том, правильно ли я вела себя, может, надо все-таки быть с ним повежливее? Как-никак, пусть нехотя, с нескрываемым отвращением, но он взялся мне помочь. Но тут свои не слишком веселые размышления о Викторе пришлось прервать, потому что, взглянув на часы, я поняла, что если собираюсь сегодня поужинать, а завтра утром позавтракать, то мне надо поторопиться в магазин.

Соблюдать предписанные этим жутким Виктором правила я не собиралась, не хватало еще только, чтобы мои родные начали меня искать. Поэтому через день я позвонила с почты Любаше и Кате. Любаши дома не было, зато у нее теперь был автоответчик. Подивившись новшеству, я пообщалась с аппаратом, сообщив ему, что занята работой и, когда освобожусь, позвоню. Катя оказалась дома, у нее было хорошее настроение. Она мне самым подробнейшим образом рассказала о своих новых тряпках, в ярких красках описала очередную каверзу Мишутки, пожаловалась, что муж мало бывает дома, быстренько спросила о моем здоровье и куда-то заторопилась. Поскольку она не спрашивала, где я пропадаю, я поняла, что она мне не звонила. Напоследок я сказала, что буквально завалена работой и несколько дней буду недосягаема. Такое бывало нередко, и Катя спокойно распрощалась со мной.

Работы с заказом, хотя и очень кропотливой, было в общем-то немного, и я ее завершила в три дня, благо кроме этого ничего и не делала. Затем я принялась за собственное творение, оно меня увлекло, несмотря на то, что шло не очень легко, некоторые места приходилось переделывать по нескольку раз. На седьмой день работа была в разгаре, я вся была не здесь, а в каких-то заоблачных высях, увлекаемая своим вдохновением, поэтому меня крайне неприятно поразил быстрый стук в дверь, и тут же послышались шаги в коридорчике. Это был, конечно же, Виктор, кто еще мог так нахально ворваться. За последние дни, занятая работой, я как-то успела подзабыть о том неприятном впечатлении, которое он на меня производит. Теперь его бесцеремонное, как мне показалось, вторжение вызвало у меня сильный приступ раздражения, и все ранее намеченные планы вести себя с ним сдержанно и корректно моментально вылетели из головы. Я молча уставилась на него, стараясь держать себя в руках, чтобы не вспылить и не наговорить ничего такого, за что потом было бы стыдно.

— Здравствуй! Я что, напугал тебя? Ты смотришь на меня как на привидение. Но я вижу, ты совсем не готова, это очень плохо. Ко всему прочему, оказывается, ты еще и несобранная! Ну что же делать, я подожду, и все же поторопись, будь уж так любезна.

— Нет, это уж ты будь так любезен и объясни, что ты здесь делаешь? Входишь, как к себе домой, прерываешь мою работу. А ведь я не звонила и не просила за мной приезжать.

— Ну вот что я тебе скажу: если бы ты потрудилась закрыть дверь, то я не вошел бы так легко. А теперь попробуй забыть хоть на время, что ты мегера и что у тебя самый отвратительный характер на свете, вспомни о деле. Ведь это у тебя неприятности, а не у меня. Тем не менее я бросаю все свои дела, а у меня их немало, и достаточно серьезных, и приезжаю сюда, чтобы помочь тебе справиться с твоими трудностями. Но мне некогда учить тебя элементарной вежливости, если ты соберешься быстро, то так и быть, в виде исключения, я приму это как твои извинения.

Я не знала, что сказать в ответ. Я и в самом деле вела себя не слишком вежливо, но этот человек выводил меня из равновесия одним своим заносчивым видом. И я действительно не звонила и не просила приезжать за мной, а ведь Андрей обговаривал это непременное условие. Я еще раз напомнила об этом Виктору, стараясь выглядеть спокойной и рассудительной, а не то с него станется прилепить мне что-нибудь похуже мегеры.

— Обстоятельства изменились, и тебе лучше быть в Москве, — соизволил он объяснить.

— Чьи обстоятельства изменились? И для кого лучше, чтобы я была в Москве? — все еще не сдавалась я.

До этого момента Виктор говорил со мной достаточно спокойно, включая и сделанный мне выговор, но сейчас выдержка, казалось, изменила ему. Он как-то весь передернулся, но все-таки сдержался, только окинул меня уничтожающим взглядом и вдруг совсем неожиданно спросил:

— Сколько тебе лет на самом деле?

— Что значит — на самом деле? Мне сорок восемь лет, и я ни от кого никогда не скрывала свой возраст, — ответила я ему с вызовом.

— Ну, по тебе этого не скажешь, поскольку ведешь ты себя как совершенно невоспитанная девчонка, которую надо было побольше шлепать. Не знаю, чем были заняты твои мозги до сих пор, но, судя по твоей, мягко говоря, неумной реакции, ты так и не удосужилась понять, в какое дерьмо вляпалась!

Слова его были не только грубыми, но и несправедливыми, а потому мне стало до того обидно, что на глазах выступили непрошеные слезы.

— Я ни во что не вляпалась, как ты изящно изволишь выражаться, поскольку совершенно ни в чем не виновата. Я просто живу, как жила до сих пор. Не моя вина, что на свете бывают преступники, даже если этот преступник мой бывший муж. У нас, в конце концов, есть соответствующие органы, чья прямая обязанность ловить преступников, вот пусть они этим и занимаются, а я буду заниматься своим делом.

Выпалив все это, я уселась на стул и уставилась в окно. Там светило весеннее солнце, на ветке голой еще сирени прыгали две синички. Мир за окном был так хорош, а я сижу тут как дурочка, и меня поучает и без конца теребит совершенно невозможный, наглый тип. Наглый тип тоже уселся на стул, посмотрел в окно, но, не найдя там ничего для себя интересного, возвел глаза к потолку и, обращаясь к нему как к собеседнику, заметил:

— Интересно, почему это женщины, когда им больше нечего сказать, сразу прибегают к слезам? Наверное, хотят разжалобить, а зря!

Я не сразу поняла, при чем тут слезы, но тут же почувствовала, как по моей щеке и вправду ползет предательская, соленая капля. Я поспешно вытерла глаза, пока за одной не последовали другие. Посмотрела на своего мучителя, он все еще делал вид, что его очень интересует потолок, притворщик.

— Ты отстанешь от меня?

Все еще не отрывая взора от столь интересующего его предмета, он вздохнул притворно и медленно покачал головой:

— Конечно, нет. Мне нужно, чтобы ты собралась и поехала со мной.

— Что ж, я иду собираться, поскольку ты не оставил мне выбора. Буду готова через десять, максимум пятнадцать минут. И это время ты вполне можешь провести в машине.

Виктор, не торопясь, свел взгляд вниз. Можно было подумать, что в его больших карих глазах сосредоточилась вся мировая скорбь.

— Ну правильно. Едва успела ты осушить свои притворные слезы, как уже начинаешь хамить.

И, уже направляясь к двери, небрежно бросил через плечо:

— Не могу никак понять, что в тебе мог находить Володька?

Это был болезненный укол, поскольку я и сама иногда задавалась этим вопросом. Поэтому я вспыхнула и постаралась ответить как можно более ядовитым тоном:

— Может быть, сердце?

Он приостановился, оглянулся и зашарил взглядом по моей фигуре, словно искал место, где оно могло бы помещаться, но, якобы не найдя его, пожал плечами:

— Вряд ли! — и вышел.

В названный мною срок я уложилась и вышла из дома через двенадцать минут, поэтому не обратила ни малейшего внимания на то, что он демонстративно смотрит на часы. Дверь машины он мне, конечно, не открыл, да и стоило ли ожидать от мачо столь любезного поведения?

Дорогой мы молчали, только уже при въезде в Москву я сказала свой адрес, несколько удивленная тем, что он не спрашивает, куда меня везти. Никакой реакции. Может быть, он везет меня не домой? Да нет же, еще два поворота, и мой дом. Но, недоезжая квартала, он вдруг затормозил возле большого продовольственного магазина и стал искать место для парковки машины.

— В чем дело? Я живу не здесь.

— И это мне говорит женщина! Ты же неделю не была дома, мыши и те, поди, от голода передохли. Нужно купить продукты, или ты на долговременной диете?

Я хотела ему ответить, что без него разберусь, но потом подумала, что раз уж остановились, то почему бы и не зайти? И все равно его такая забота обо мне, вкупе с саркастическими замечаниями, показалась мне весьма подозрительной. Возя тележку по залу и выбирая, что бы мне купить, я потеряла Виктора из виду, но вдруг он подошел с целой кучей продуктов. С чего бы это он так заботится о моем питании? Он посмотрел на меня совершенно спокойно:

— Конечно, очень приятно, что ты так хорошо обо мне думаешь, но вынужден тебя разочаровать — забочусь я в данном конкретном случае исключительно о собственной персоне. Люблю, признаться, поесть.

— Постой, постой! Если ты набираешь эти продукты себе, то не проще ли взять еще одну тележку и положить их туда, чем разбираться у кассы, где чьи продукты?

В ответ Виктор молча пожал плечами и так взглянул, словно я сказала невесть какую глупость. Я тоже промолчала, спорить себе дороже, а если кассирша начнет возмущаться, я скажу ей, чтобы с ним она и разбиралась. Но этот хитрый жук очередной раз удивил меня. Возле самой кассы он проворно оттеснил меня от тележки, оплатил чек, потом сноровисто, хотя и не слишком аккуратно распихал все продукты по пакетам, лично у меня уходит на это больше времени, и понес в машину.

Ровно через две минуты мы были уже у моего подъезда, причем я обратила внимание на то, как ловко он нашел въезд в мой двор, а это было совсем не просто для человека, незнакомого с этим местом. Наверное, он отлично ориентируется. Я хотела сразу вылезти из машины, но он придержал меня за руку, тщательно оглядел двор и только после этого разрешил мне выйти и вышел сам. «Тоже мне конспиратор!» — фыркнула я про себя.

Сумки он понес сам, мне не дал ничего, весь обвешался ими, и поэтому все двери — и подъезда, и лифта, и квартиры — перед ним пришлось распахивать мне. Интересно, а если бы на нас напали в подъезде, то чем бы он оборонялся, пакетами? А что, это идея! Особенно тем, в котором два десятка яиц! Когда мы вошли в квартиру, меня что-то насторожило, что-то почти неуловимое. Принюхиваясь, я вошла на кухню — определенно чем-то пахло. Запах был чужой, незнакомый, я сказала об этом Виктору. Вот тут бы ему и забеспокоиться, но ничего подобного, этот дешевый конспиратор и ухом не повел. Он стал распаковывать пакеты и рассовывать продукты как попало в шкафы и холодильник, который даже не был включен. Это зрелище доконало меня, я вырвала у него из рук упаковку сырокопченой колбасы и почти закричала:

— Ну что ты делаешь? Отбери свои покупки и отнеси их в машину, а уж со своими я как-нибудь разберусь сама, и разложить их по местам ума у меня хватит!

Я еще договорить не успела, а колбаса опять была у него в руках, он положил ее в холодильник, захлопнул дверцу и, повернувшись ко мне, делано улыбнулся и сказал:

— Насчет твоего ума я не уверен. — Я возмутилась, но он, не дав мне и рта открыть, продолжил: — Все продукты я купил сюда, для тебя и для себя, я буду здесь жить, временно, конечно. Теперь понятно? Эй! Очнись! — Я раздраженно дернула плечом, а он спокойно добавил: — Проснулась? Ну, будь как дома, — и прямиком направился в Котькину комнату.

Вместо того чтобы разозлиться на его бесцеремонное вмешательство в мою жизнь и устроить скандал, я молча побрела в свою комнату. Я так устала от всей этой неразберихи, что просто отказывалась реагировать на происходящее вокруг меня, по крайней мере пока. Войдя, я скинула туфли и, даже не сняв плаща, легла на кровать. Я лежала и думала о том, что не только сейчас, но и весь последний год со мной происходит всякая неразбериха и что я смертельно устала от всей этой фантасмагории. Я всегда была женщиной тихой и никогда не жаждала приключений на свою голову или иные части тела. Почему же все происходит иначе? Но мысли мои были какие-то вялые, текли словно сами собой, и я незаметно для себя уснула. Проспала я всего ничего, меня разбудил стук в дверь. Тут же появилась ненавистная мне физиономия Виктора, он обвел взором комнату, меня, лежащую прямо в плаще на кровати, и, скорчив постную мину, сказал:

— И это называется хозяйка! Дорогой гость в доме, а она, вместо того чтобы принять его как подобает, заваливается, словно пьяная забулдыга, одетой в кровать. Если я и раньше был невысокого мнения о тебе, то теперь твой рейтинг вообще на нуле.

Мне было безразлично в данный момент что бы он ни сказал, но вот плащ было жалко. Я повесила его на вешалку и пошла в ванную умываться, чувствовала себя лучше, эти несколько минут сна меня освежили. Но вскоре мое настроение опять поползло вниз. Мало того что в зеркале я увидела свое изрядно помятое лицо, видно неловко лежала, так еще заметила вещи Виктора, которые он успел разложить: зубная щетка, расческа, электробритва, флакон туалетной воды, рядом висели два полотенца, большое и маленькое. Н-да! «Наш пострел везде поспел», — прокомментировала я вполголоса. Когда вошла в кухню, то увидела сервированный стол, на плите жарилась картошка, которую новоявленный повар солил и помешивал. Я безучастно села за стол. Через пять минут все было готово.

— Праздничный ужин готов! — самодовольным тоном провозгласил Виктор.

— Для праздничного ужина не хватает вина, — вяло возразила я.

— Жень, ну ты и в самом деле пьяница! Все бы тебе пить да пить. Временно объявляю мораторий на спиртное. Когда меня здесь не будет, хоть упейся, а при мне ни-ни. Терпеть не могу пьяных женщин!

При этих словах он посмотрел на меня с таким выражением, словно я только и делаю, что напиваюсь до невменяемости. Меня передернуло, и я сказала:

— Как ты мне надоел! — На большее меня не хватило.

Он продолжал балагурить и подначивать меня с улыбочкой на губах, но я твердо помнила о том, что в каждой шутке есть доля шутки, и потому не удивилась, подметив недобрый блеск в его глазах.

Поужинав, я посмотрела телевизор в гостиной, но недолго, мне было не до него. Появился Виктор и устроился на диване с журналом. Я выключила телевизор и стала раздумывать, что же мне теперь делать, спать идти вроде бы рано, да и сон я себе уже перебила. В это время раздался звонок в дверь. Виктор оказался возле двери раньше меня, двигался он бесшумно, заглянул в глазок и, пропуская меня к двери, тихо шепнул:

— Обо мне ни слова!

Пока я открывала дверь, он успел быстро, но также тихо скрыться в Котькиной комнате. Я впустила в квартиру Светку, пригласила ее на кухню, но пока шла за ней по коридору, запоздало сообразила, что на столе следы ужина на двоих. И я срочно стала придумывать, что бы мне такое сказать, однако пугалась я зря. Ни на столе, ни в мойке ничего не было, пока я смотрела телевизор, Виктор успел все убрать. Мысленно махнув рукой и поставив на себе крест как на хозяйке, я предложила Светке чаю. Она охотно согласилась. Поболтав немного о том о сем, она вдруг спросила меня:

— Жень, тебя что-то долго не было видно, уезжала куда-то?

— Ну почему долго? Всего неделю, была у друзей на даче.

Она заторопилась:

— Я знаешь почему спрашиваю-то? Тебя тут женщина какая-то искала, два раза приезжала, тачка очень приличная, сама за рулем.

Новость меня удивила, странно, кто бы мог меня искать? Единственная женщина, которую Светка не знала, была Наташа, но с чего бы вдруг та стала меня искать, прекрасно зная, где я нахожусь?

— Свет, а что за женщина? Опиши мне ее, я что-то не соображу, кто мог меня искать.

— Да я ее, можно сказать, и не видела, только мельком, я во дворе была, когда она из подъезда вышла и в машину села. Я больше на тачку смотрела. Женщина вроде молодая, волосы темные, стрижка под пажа. Да ее старая грымза, твоя соседка, видела. Небось углядела в глазок, что она возле твоей двери топчется, ну и выглянула. Ты же знаешь, этой перечнице до всего есть дело. Она-то меня потом и расспрашивала: кто, мол, к Жене приходил да кто? Ну, я ей и сказала, что же вы у той женщины не спросили, как же это вы оплошали? Так что ты думаешь? Бабенка эта, ну под пажа-то, второй раз приехала, а грымза ее специально подкараулила и спрашивает: а вы кто ей будете? Та ей ответила, что твоя подруга, все никак тебя застать не может, и не знает ли эта соседка, где можно тебя найти. Грымза и тут не оплошала, ведь все про всех знает, не хуже КГБ, ответила, что у дочери, больше, мол, ей и негде быть. Потом, уже после ее отъезда, грымза меня опять подловила, я как раз с дежурства возвращалась, пересказала мне весь разговор, а сама все удивляется, что это, мол, у Жени подруга больно молодая, не больше тридцати. А я ей и говорю: ну и что? Мне ведь тоже тридцать, что ж мне теперь, с ней и не дружить? — с тобой то есть, ну, в общем, одно слово — грымза!

Я задумалась, эта загадочная женщина, которая вдруг начала меня разыскивать, мне совсем не нравилась. Светка, видя, что мне стало не до нее, разом поскучнела и стала прощаться. Я проводила ее до двери и, закрыв за ней, услышала, как за моей спиной кашлянул Виктор, я даже вздрогнула от неожиданности.

— Как ты думаешь, Женя, может, сейчас расспросить соседку?

Я взглянула на часы: почти одиннадцать, и отрицательно покачала головой:

— Нет, слишком поздно, она рано ложится. Скорчив неопределенную мину, он отодвинул меня от двери и снял цепочку. Я возмущенно дернулась, но он приложил палец к губам, отвел меня от двери и сказал:

— Так надо, но ты не волнуйся, иди спать. Хорошенькое дело, не волнуйся, без цепочки дверь ничего не стоит открыть. Но возмущаться я не стала, черт с ним!

Утром меня разбудил неугомонный Виктор, причем не просто постучал в дверь, а тут же вошел и уселся на кровати, глядя на меня с любопытством. Первая отчетливая мысль у меня была, что он редкостный хам, а вторая: боже, я, наверное, выгляжу невероятно скверно после сна — глаза опухшие, волосы всклокочены, то-то он на меня так уставился. Он тут же ответил на мой безмолвный вопрос:

— Знаешь, сонная ты выглядишь моложе. Я бы даже сказал, как-то беззащитнее, почти не верится, какой мегерой ты бываешь.

Заметив, что я уже открыла рот, чтобы ответить, он продолжил:

— Короче! Хватит валяться в постели, через пять минут жду тебя на кухне, — и с этими словами вышел.

Я чуть не задохнулась от злости, но излить ее уже было не на кого, чтобы хоть немного разрядиться, я постучала кулаком по краю кровати, ушиблась и, разозлившись окончательно, вскочила с постели.

Стоя под душем и наслаждаясь теплыми тугими струями, я думала о том, что Виктор намеренно выводит меня из себя, можно в этом и не сомневаться. Наверное, его очень забавляет мой рассерженный вид, да и просто досадить мне хочется лишний раз, ведь он меня терпеть не может. Итак, с ним все ясно, другое дело — я сама. Я-то почему с такой легкостью поддаюсь на его подначки и откровенные провокации? Напрашивающийся вывод меня несколько удивил: я поняла, что меня это тоже развлекает. Поразмыслила еще, и мое удивление рассеялось: ведь так, то шутя, то цапаясь всерьез, было намного легче переносить соседство неприятного человека и постоянное ощущение опасности над своей головой. Вытираясь и одеваясь, я рассуждала, что если бы я была вынуждена таить в себе постоянное раздражение на Виктора, а ведь он его вызывает во мне одним своим видом, то это раздражение, скапливаясь и не находя выхода, было бы чревато большим взрывом. Один бог знает, каких дров я могла бы тогда наломать. Несколько разобравшись в себе и наведя относительный порядок в своей внешности, я появилась на кухне. Судя по аромату яичницы и кофе, завтрак был уже готов. Вот и еще один плюс, подумала я про себя. Усевшись на стул, я вдруг поразилась тому, что все знакомые мне мужчины готовят сами, да еще и меня кормят, и как это только у меня получается? Я подумала, что очень удобно устроилась, и это было так смешно, что я зафыркала, как мне казалось, про себя.

— И чему же это ты улыбаешься, да еще с таким ехидством? Опять какая-нибудь гадость на уме? О деле совсем не думаешь. Лучше бы поторопилась с завтраком и пошла навестила соседку.

Говорил он вроде бы спокойно, но какое-то затаенное недовольство в нем чувствовалось. Я увидела, что он весьма неодобрительно разглядывает мою одежду. На мне была пестрая трикотажная кофточка и в тон ей трикотажные обтягивающие брючки до колен, очень удобный вид одежды для дома, просто молодец кто его придумал! А этому брюзге, видите ли, не нравится. Я было заулыбалась, глядя на его хмурую мину, но улыбка тут же сползла с моего лица, когда я опустила взгляд на тарелку перед собой: яичница была с ветчиной. Ну что ж, не получилось позавтракать сегодня без хлопот. Я молча отодвинула тарелку от себя и полезла в холодильник за сыром и маслом, сделала себе пару бутербродов — вот теперь можно и позавтракать. Виктор даже нос сморщил:

— Значит, ты считаешь, что бутерброды с утра, натощак, полезнее для желудка, чем добротная яичница? Нет? Тогда что? А-а! Ясно, это, наверно, Володька успел заразить тебя своими сумасбродными идеями вегетарианства, угадал?

Я улыбкой подтвердила его догадку. Он в ответ скорчил какую-то уж вовсе невообразимую гримасу и принялся поедать мою порцию яичницы, свою он давно уже уплел.

— Ну, тебе же хуже! И да будет тебе это известно, от бутербродов полнеют. Скоро ты станешь такая толстая, что в дверь не пролезешь, — мстительно улыбаясь, ликовал он, видимо представляя меня толстой.

— Не хотелось бы тебя огорчать, но вряд ли мне это грозит, я ведь все время ем бутерброды по утрам, и, как видишь, совсем не толстая. И потом, знаешь, своим ехидством по поводу моей фигуры ты мне настроения не испортишь, я за ней и в молодости-то не следила, а уж теперь, когда мне сто лет в обед, тем более. Да и кому какое дело, как я выгляжу? Ты мне вот что лучше скажи, ты все слышал вчера, что говорила Света о какой-то женщине, или мне пересказать?

Виктор сверкнул на меня своими цыганскими глазами, скривил губы, словно от боли, и ответил:

— Пересказывать-то нечего: примерно тридцать лет, темные волосы, стрижка под пажа, назвалась твоей подругой, но ты ее, конечно же, не знаешь. Можно кого-нибудь отыскать по таким приметам? Это ж куры и те смеяться будут! Темные волосы. Да вы способны не то что каждый день, но и дважды в день менять их цвет. Со стрижкой малость посложней, но и тут существует хитрость: надела бабеночка парик хоть со стрижкой, хоть с длинной косой, и ищи-свищи ее! Ладно, пойдем говорить с соседкой, вряд ли она много добавит, но опросить надо. А ты сидишь, понимаешь ли, тут, кофеек попиваешь, вместо того чтобы делом заняться.

Я поперхнулась кофе, до того был неожиданным переход в его речи. Когда откашлялась, бросила взгляд на часы, было всего лишь полдевятого, ну и куда, спрашивается, он меня так торопит? Я бросила на него уничтожающий взгляд, но Виктор и бровью не повел.

— Ты вчера сама сказала, что соседка рано ложится, а значит, и встает тоже рано.

Но нас ждало жестокое разочарование, дочь соседки сказала, что мать еще вчера днем уехала к сыну и пробудет там дня три-четыре.

— Облом! — подытожил результат мой мучитель и посмотрел на меня так, словно это я была виновата в том, что соседка уехала, не посоветовавшись с нами. Но я тоже разозлилась:

— Нечего было так рано меня будить. Я так сладко спала!

— Вот-вот! Чего еще от тебя ждать. Ты будешь себе спать-почивать, а другие за тебя все сделают, — ответствовала мне эта ехидина.

Настроение было ни к черту, я совершенно не знала, чем себя занять, и слонялась по квартире как неприкаянная. Наконец взяла себя в руки, протерла везде пыль, вымыла полы и уже домывала ванную, когда раздался телефонный звонок. Я все сразу бросила и побежала к телефону, по дороге меня перехватил Виктор и сказал:

— Если это Павел, соглашайся на встречу.

Я только отрицательно покачала головой и взяла трубку. Это была моя редакторша, ее интересовало, успела ли я сделать заказ. Я договорилась с ней, что через час-полтора подъеду и завезу готовую рукопись. Виктору, судя по всему, это совсем не понравилось, но сказать он ничего не успел, потому что телефон тут же зазвонил опять. Я взяла трубку: Павел.

— Дражайшая моя, где это ты пропадаешь? Я звоню тебе, звоню, а тебя все нет. Неужели и вправду любовника завела? Смотри — голову оторву!

Я недоверчиво и весело хмыкнула:

— Что я слышу? Просто ушам своим не верю. Много лет моя личная жизнь тебя совершенно не волновала, к чему же теперь такие знойные страсти? Ты даже меня встречаешь по вечерам в темных местах. И не стыдно тебе так пугать женщину? Да, и должна тебе заметить, что усы тебе совершенно не идут. У тебя с ними дешевый вид!

Виктор, слушая мой разговор с бывшим мужем, жутко бесился и строил зверские рожи, видимо, по его мнению, я должна была говорить с ним совсем не так, но в данный момент мне была безразлична его реакция.

— Киска! О чем ты говоришь? Мой внешний вид — это совсем не твоя забота. Но вот что нам с тобой нужно, так это встретиться. Ты меня понимаешь? Совершенно необходимо, — донеслось из трубки.

Голос у Павла был бархатный, и в прежнее время я была бы уже в истоме и сердце мое билось бы быстро и горячо, но за последний год я сильно изменилась, к чему и он немало сил приложил. Но вот его вульгарное обращение «киска» меня очень возмутило, раньше за ним такого не водилось.

— Извини, Павел! Я сильно ошиблась насчет твоих усов, они вполне тебе подойдут, поскольку ты, как я вижу, и вправду стал заправским бандитом. Позволь поинтересоваться, изысканный стиль речи ты, случайно, не у своей красотки перенял? Не она ли тут меня разыскивала под видом моей подруги? Ну так передай ей, что такой подруги у меня просто быть не может.

Я повесила трубку с некоторым чувством морального удовлетворения, которое, впрочем, просуществовало совсем недолго и тут же испарилось при взгляде на Виктора. Казалось, он аж дымится от гнева, даже заговорил не сразу, а почти целую минуту испепелял меня огнем своих черных глаз.

— Нет, я, конечно, очень быстро понял, что ума у тебя отнюдь не палата, но чтобы быть до такой степени дурой?! Ты что, не понимаешь, что играешь с огнем? Зачем ты ему сказала про эту бабу? У него и раньше не было особенных причин желать тебе долгих лет жизни, а теперь и подавно.

Вот тут-то я и разошлась! Дала себе волю выплеснуть все, что имела.

— Не смей орать на меня! Ты мне никто и не имеешь никакого права так со мной разговаривать! Эта баба говорила с моей соседкой, дураку понятно, что соседка непременно мне все расскажет. А если ты уж до такой степени заботишься о моей жизни, то с какой такой стати советовал мне непременно встретиться с Павлом? Что? Да я уже и без того подозревала, что ты или из милиции, или работаешь на нее, но после твоего совета поняла это окончательно. Конечно, я понимаю, я для вас очень удобный объект, вы ведь на меня, как на живца, собираетесь поймать Павла, и при этом главное для вас — это поимка преступника, а что будет со мной, вам совершенно наплевать! То-то ты вчера снял цепочку с двери.

Говорила я довольно эмоционально, но в душе у меня царили пустота и холод. Про живца я ведь сказала так, наобум, в запале, еще минуту назад я ни о чем подобном и не думала, слова сказались сами, по какому-то наитию. Но лишь прозвучали они, мне тут же стало понятно, что этой в самом деле так, да и у Виктора в этот момент что-то такое мелькнуло в глазах. Потому и овладели мною холод и печаль. Виктор, видно, понял, что творится у меня внутри, и возразить сразу не посмел, глаза опустил, правда, тут же поднял их, собрался сказать что-то, но не успел. Зазвонил телефон, и я сняла трубку, конечно, это был Павел.

— Женя, не дури. Раз я сказал, что необходима встреча, значит, так оно и есть, отказываясь от нее, ты только себе же делаешь хуже. — На этот раз он говорил без всякой бравады.

Я перебила его:

— А что, есть куда хуже?

— Есть! То-то и оно, что есть! Поверь мне, я не желаю тебе зла, вспомни, нас ведь многое связывало и связывает в жизни. Любовники или любовницы — это все временно и ненадежно, самое главное — ненадежно… Женя, ты в опасности, сейчас не время и не место объяснять, как и почему, но ты должна уяснить, что кроме как на меня тебе больше не на кого рассчитывать. Я не хотел тебя пугать, поэтому не сказал этого сразу, при нашей прошлой встрече, но ты стала совсем неуправляема. Женя, пойми, что я и в самом деле единственный человек, кого тебе не надо бояться, единственный, у которого есть резон защитить тебя. Давай встретимся прямо сейчас, время не терпит.

— Я не могу сейчас. Давай встретимся вечером в шесть часов у нашего универсама.

Я повесила трубку, медленно повернулась и посмотрела Виктору в глаза. Губы его скривились, словно у него что болело внутри, но взгляд мой он выдержал.

— Ну что, теперь ты доволен? Все как ты и хотел. В шесть часов вечера мы встречаемся с ним возле того самого магазина, где вчера с тобой делали покупки. Можешь рапортовать начальству, или кто там у тебя.

Я хотела пойти к себе, но он остановил меня, видно, ему казалось, что еще не все сказано, что как-то можно все объяснить и понять по-другому.

— Подожди, не уходи. Я должен объяснить тебе. Ты не права насчет живца. Твой бывший муж, судя по всему, из тех людей, которые идут напролом, ни перед чем не останавливаясь. Рано или поздно он бы тебя все равно подкараулил где-нибудь, и кто бы тебя тогда защитил? А сейчас это будет заранее спланированная встреча, которую мы можем контролировать. Я кое-что слышал из того, что он тебе сейчас говорил, и вот что я тебе в свою очередь скажу — не верь ему!

— Ну-ну! — только и сказала я ему на это и, обойдя его, как досадное препятствие, направилась к себе.

— Ты куда?

— Странный вопрос. Переодеваться, куда же еще? Ты же сам слышал, что я договорилась о встрече в редакции, меня ждут, и меня очень интересует эта встреча, так что ехать я должна непременно. И не надо, пожалуйста, возражать. Я так устала от всей этой суеты и бестолковщины. Поездка совершенно безопасна, зачем, скажи на милость, Павлу нападать на меня по дороге, когда я и так с ним вечером встречаюсь?

— Ты слишком упрощенно об этом судишь и поэтому ошибаешься. Откуда тебе знать, что для него удобнее? Сейчас тебе одной нигде небезопасно, даже здесь. Он мог договориться с тобой о встрече для отвода глаз, чтобы заморочить тебе голову, а сам тут же начнет действовать. Я не только категорически против твоей поездки и вообще каких-либо выходов из дому, но буду всячески препятствовать тебе выйти отсюда до назначенных шести часов всеми способами, включая физическую силу. Будет лучше, если ты сейчас позвонишь в издательство и отменишь встречу.

Я посмотрела на него, поняла, что то, что он сказал мне, отнюдь не пустые слова, и если я буду возражать ему или сопротивляться, то он не замедлит связать меня по ногам и рукам и привязать к стулу. Редактор была крайне недовольна моим взбалмошным поведением. Она попросила позвонить ей через два дня, я, конечно, согласилась, а про себя подумала: если буду жива. С таким вот настроением я и побрела к себе в комнату. Не страх возможной смерти или, еще хуже, увечья холодил мое сердце и угнетал меня, но ощущение полной пустоты, зыбкости и невозможности кому-то верить и на кого-то опереться. Виктор убеждает меня не верить Павлу — смешно! Но и самому Виктору верить причин у меня, по сути, не было. Я не могу опереться даже на то, что он близкий друг человека, который меня так любил, ведь именно этого он мне и не желает простить. Верить в то, что меня будет защищать милиция, как говорится, не щадя живота своего, лет тридцать назад еще было возможно, по крайней мере для таких наивных, как я, но сейчас даже мне это казалось фантастикой. Есть такое емкое слово — фатализм, именно это и владело мною сейчас: будь что будет!

От обеда я отказалась, невзирая на все уговоры Виктора, а когда он стал чересчур настойчив, то попросила его удалиться из моей комнаты. В пять минут шестого я отправилась под душ. Контрастное обливание взбодрило меня, вялость исчезла, в голове прояснилось, а когда я немножко подкрасилась, то и вовсе почувствовала, что готова к бою. Виктора я попросила приготовить мне крепкий кофе, он согласился, сейчас он был покладист. Я надела брюки, которые хотя и были спортивными, но выглядели нарядно, а главное, мне в них было комфортно. Обтягивающий свитер нежной вязки кораллового цвета дополнил мой наряд, отнюдь не вечерний, но вряд ли Павел поведет меня в театр или ресторан. Свитер мне шел, я это знала, потому и не удивилась, заметив явное одобрение в глазах «охранника». Обула туфли на небольшом, устойчивом каблуке. Плащ заменила курткой, в ней удобно и тепло, дело-то к ночи. Все, я была готова. Виктор бормотал какие-то последние указания по переговорному устройству, которое вытащил без всякого стеснения. Я кинула в зеркало прощальный взгляд и отправилась в путь, конца которого не знала.

На условленном месте я была в начале седьмого, народ возле магазина сновал, но никого похожего на Павла и близко не было. Ни Виктора, ни его людей, которых, впрочем, я и не знала, тоже не наблюдалось. Ветер дул довольно противный, стоять было холодно, и я стала прохаживаться, сначала не спеша, а потом все быстрее, потому что место было открытое, и ветер пронизывал насквозь. Походив таким образом несколько минут, я разозлилась, в конце концов, кому была нужна эта встреча, мне или Павлу? Посмотрела на часы — двадцать минут седьмого, ну все, к черту! Я иду домой. Повернула за магазин в переулок и только собралась перейти проезжую часть, чтобы нырнуть в один из проходных дворов, как где-то за моей спиной раздался истошный визг тормозов. Чисто машинально я хотела обернуться, но не успела, что-то тяжелое обрушилось на мой затылок. Молот, еще успела я подумать и провалилась в темноту.

Открыв глаза, а вернее сказать, с трудом разлепив веки, я обнаружила себя в какой-то комнате лежащей на диване. Дрожащей рукой ощупала себя, вроде бы все у меня было на месте и ничего не пострадало, за исключением головы, а вот уж зато она болела так, что, как говорится, искры из глаз. Ах да! Меня же ударили молотом! Нет, не может быть, если бы молотом, то головы у меня уже не было бы, а раз болит, значит, есть. Попробовала повернуть немного голову, отчего боль запульсировала с еще большей частотой и меня затошнило, значит, сотрясение мозга обеспечено. Но по крайней мере, я увидела, что рядом со мной никого нет, большая и смутно мне знакомая комната была пуста. Но вот за дверью бубнили два голоса, я прислушалась и различила, что один из голосов принадлежит Павлу, второй — моложе и грубее. Я стала очень медленно и осторожно приподниматься. Голова сильно кружилась, во рту был противный железистый привкус, может, прикусила язык при падении? Кое-как мне удалось сесть и привалиться к спинке дивана, сидеть самостоятельно я не могла. Н-да! Как он там мне сказал: запланированная встреча, которую можно проконтролировать? Нечего сказать — контроль у них на высоте! Хотя… А может быть, им все так и надо? Главное, чтобы ожидаемая добыча заглотила наживку, а о самой наживке думать как-то не принято. И в самом деле, что я жалуюсь? Кто же думает о червяке, когда ловит рыбу? Интересно, насколько сильно мне расшибли голову? Пощупать боюсь, вдруг она совсем пробита? Черт! Как тошнит-то. Когда перед глазами перестало все сверкать и кружиться, я стала осматриваться более детально. Ну да, не случайно комната показалась мне знакомой, ведь я уже была здесь и даже на этом диване успела полежать. Ведь это же та дурацкая дача, куда меня Павел уже привозил. Как жаль, что я не смогла ничего запомнить про эту дачу в прошлый раз и поэтому не сообщила Андрею никакой ценной информации. В ином случае, глядишь, меня уже и выручили бы, а теперь один Бог ведает, что со мной будет дальше.

Голоса в коридоре смолкли, и дверь приоткрылась. Лицо, которое появилось в дверном проеме, лицом было назвать затруднительно, скорее уж морда. Увидев меня, морда мгновенно скрылась, прикрыв за собой дверь, и пробубнила что-то типа «она сидит», но, может быть, и не это. В ушах у меня стоял шум, как от морского прибоя, здорово же меня ударили! Минуты через две дверь опять открылась и вошел Павел, при виде меня он улыбнулся так, словно я была лучшим призом в его жизни. Подошел ко мне и протянул чашку с чем-то похожим на черный кофе. Я протянула руку, но чашку не взяла, а вышибла ее из рук Павла. В ответ на его возмущенный возглас я тоже улыбнулась, правда, боюсь, получилось криво, голова раскалывалась от боли, и сказала ему проникновенно:

— Мой дорогой, я просто не хочу облегчать тебе задачу. Если собираешься меня отравить, то тебе придется силой вливать в меня свое пойло, добровольно я пить его не стану.

— Ну, опять двадцать пять! Не собираюсь я тебя травить. Я ведь уже говорил, что не причиню тебе зла, говорил? Брось ты эти дурные мысли, они тебя до добра не доведут, того и гляди, крыша съедет.

— Конечно, съедет. Еще бы ей не съехать, если по ней так врезали.

— Это другое дело.

— Дело-то, может, и другое, но голова у меня одна. Так что не надо делать вид, что ты меня жалеешь и желаешь мне добра. Лучше скажи, чего ты от меня хочешь? Зачем я тебе нужна?

Павел присел на диван рядом со мной, помолчал немного, словно собираясь с мыслями. Я ждала с любопытством, было интересно, что-то он мне скажет, я была больше чем уверена, что он будет сейчас лгать и выкручиваться. Но услышала я совершенно неожиданное:

— Что это за мужик жил у тебя на квартире несколько дней назад? Неужто и вправду любовника завела, а может быть, уже и замуж выскочить успела?

Увидев удивленную мину на моем лице, он разозлился:

— Вот только не надо мне лапшу на уши вешать, что ты якобы ничего не знаешь! Я сам, своими глазами видел, как он входил в твою квартиру, и раз уж ты дала ему ключи, то, может быть, поднапряжешься немножко и вспомнишь, кто он такой, или у тебя так много любовников, что надо время, чтобы всех их вспомнить?

— Незачем мне напрягаться, любовник у меня всего один, а замуж я пока не собираюсь, зачем? Так гораздо лучше. И я не понимаю, ты что, против того, чтобы я имела любовника? Но ведь это несправедливо. Даже если оставить без внимания, что ты мне бывший муж, а не нынешний, то сам-то ты целый гарем имеешь, помнишь, сам хвастался? А я тоже еще не очень старая, тоже развлечься хочу.

— Кончай придуриваться! Я задал тебе вопрос: кто он?

— Вопрос слышала, но он мне непонятен. Что значит — кто? Для меня вполне достаточно того, что он — а) человек, б) мужчина, в) мой любовник. Как видишь, всего три качества, но необходимые в данном случае. Судя по твоему виду, тебе этого мало, но боюсь, больше мне нечего сказать.

— Что-то ты слишком много говоришь. Что, голова уже не болит? Откуда взялся этот твой хмырь? Где и кем работает?

— Не волнуйся, все банально, нас познакомила одна моя подруга, ты ее не знаешь. Он хороший друг ее мужа, а вот кем работает, я пока еще не знаю, тему его работы мы пока не затрагивали.

Мой ответ был чистой правдой, да и звучал вполне правдоподобно и невинно, тем не менее Павлу ответ почему-то не понравился, и он зло сузил глаза. Что он мне собирался сказать, я так и не узнала, потому что открылась дверь, в нее просунулась давешняя морда, стала подмигивать Павлу и строить какие-то жуткие гримасы. Павел ожег меня взглядом и быстро вышел.

Я задумалась, что никто, кроме Виктора, не мог жить в моей квартире, пока я была в Фирсановке. То-то он так лихо подъехал к дому, знал, значит, куда ехать, и на мои слова о чужом запахе не прореагировал. А чего реагировать, когда для него этот запах вовсе и не чужой, а родной, свой собственный. И как он, интересно, попал в квартиру? Ведь ключей я ему не давала, здесь Павел как раз ошибается, наверное, с помощью отмычек. Ишь ты, ловкач! Да, но зачем это ему было нужно? Хотя что тут гадать, небось подстерегал Павла, хотел подловить его, когда тот полезет в квартиру, но Павел каким-то образом перехитрил его. Виктору ждать надоело, и он заставил меня вернуться, чтобы я сыграла роль подсадной утки, что и говорить, роль мне удалась. Да, интересные, однако, напрашиваются выводы, и весьма неутешительные, ведь и тот и другой, что называется, разыгрывают меня втемную, используют как пешку в какой-то неизвестной мне игре. Интересно, что же служит ставкой? Должно быть, что-то очень немаленькое, очень. Но тут я одернула себя, что интересуюсь совсем не тем. Какая мне разница, что нужно этим мужикам, которым совершенно на меня наплевать, мой-то интерес — моя жизнь, а за нее сейчас гроша ломаного никто не даст.

Мои горестные размышления были прерваны, причем самым ужасным образом. За дверью вдруг раздался странный шум, какие-то дикие крики, что-то тяжелое упало, потом громкий треск, еще и еще. Я прислушивалась в полном изумлении: я просто брежу, не может быть, чтобы за дверью стреляли из автоматов, что они, с ума, что ли, сошли, ведь это же не кино! Топот и треск стихли, дверь с шумом распахнулась, ударившись о стену, и в комнату ввалилась группа низкорослых людей с оружием в руках.

Они втащили в комнату скованного наручниками Павла, куртки на нем не было, разодранная рубашка в крови, лицо тоже окровавлено. Я содрогнулась. Подтащив его поближе к дивану, толкнули, он упал на бок рядом со мной и тихо застонал сквозь зубы, но совладал с собой и сел. От ужаса происходящего на меня словно ступор нашел, я как окаменела вся, может быть, поэтому на меня и не обращали никакого внимания. Но нет, я, к сожалению, ошиблась, черные фигуры, как по команде, раздвинулись, и из-за их спин вышел маленький человек в какой-то странной шапке. Орлиный нос занимал две трети худого, желтого лица, прищуренные глаза смотрели умно и зло. Человек подошел ко мне и, наставив прямо в лицо кривой и грязный палец, спросил:

— Где?

Наверное, это сумасшедший, как-то медленно подумала я. Ни говорить, ни шевелиться я не могла. Оттого, что я молчала, но не отводила глаз, а наоборот, смотрела пристально и напряженно, лицо человечка начало наливаться кровью, он даже задрожал от злобы. Но мне нечего было ему сказать, даже если бы я и могла сейчас говорить, я ведь не поняла, о чем он меня спрашивает. Не знаю, что было бы дальше, наверное, что-нибудь ужасное, так как главарь этот уже махнул рукой одному из своих подручных, но тут неожиданно вмешался молчавший до этого Павел. Он прохрипел:

— Бек, она ничего не знает, она тут совсем ни при чем!

— А пачему она тогда здесь? — У него так и звучало — пачему.

— Это моя жена, Бек, моя бывшая жена. Она завела себе любовника, и я хотел с ней разобраться!

Главарь этот, которого Павел называл Беком, вдруг стал кашлять и при этом как-то странно дергаться, только через несколько мгновений я поняла, что он просто смеется. Смеясь, он приставлял указательные пальцы к своей голове, так делают дети, когда хотят показать рожки. Отсмеявшись, Бек сел в кресло, которое ему почтительно пододвинули соратники по оружию, и принялся пристально рассматривать меня, видно, я ему совсем не понравилась, так как он опять ткнул в мою сторону пальцем и спросил Павла:

— Слушай, зачем она тебе, она старая. Тебе молодую нада.

У меня создалось впечатление, что некоторые слова он специально произносит неправильно, ведь остальные же выговаривает нормально. Наверное, я слишком пристально рассматривала его, потому что он опять нахмурился и махнул в мою сторону рукой. Я понимала, что надо отвернуться, что так смотреть на психически неустойчивого человека нельзя, просто опасно, но почему-то не могла отвести от него глаз. Он вдруг начал казаться мне злым персонажем какой-то восточной сказки, того и гляди, пробормочет какое-нибудь магическое заклинание и исчезнет, окутавшись облаком черного дыма. Но, к сожалению, он не исчезал, только заерзал и что-то спросил у Павла, я не расслышала, что именно.

— Да, немного. Это с ней после родов, — преспокойно заявил тот.

Я догадалась, что этот новоявленный джинн, вылезший из какого-то замшелого кувшина, считает меня свихнувшейся только потому, что я смотрю на него. Этот человек, находящийся, скорее всего, вне закона, явный убийца и разбойник, расхаживающий средь бела дня с оружием, считает меня, всю жизнь зарабатывающую своим трудом свой кусок хлеба, вырастившую двоих детей, сумасшедшей! И впрямь было от чего свихнуться. Видно, у меня вырвался какой-то непроизвольный звук, потому что все, находящиеся в комнате, включая Павла, уставились на меня с удивлением, но продолжалось это лишь какое-то мгновение, и Бек опять переключился на Павла:

— Говори!

— Хорошо, я скажу тебе, но помни — часть моя!

Бек хлопнул себя по тощим ляжкам и опять затрясся в приступе хохота. Но на этот раз он смеялся куда меньше, вскочил с кресла и вдруг забегал по комнате. Не только я, но и все, кто был в комнате, следили глазами за ним, за каждым его шагом, и каждым жестом. Этот маленький страшный человечек неотвратимо приковывал к себе взоры, словно кобра. Всласть набегавшись, он внезапно подскочил к Павлу и без всякого предупреждения, молча и вроде бы несильно ударил его по лицу. Но губу он ему рассек, и довольно сильно, из раны тотчас же потекла кровь, заливая остатки рубашки. Зрелище явно нравилось Беку, он смотрел как зачарованный. Вдруг этот джинн как-то странно вскинулся, сложился пополам и рухнул на пол, тотчас раздалось несколько негромких хлопков, и все соратники Бека попадали. Я обернулась к двери: в нее входили какие-то люди в черных масках с каким-то нелепым оружием в руках, но, видимо, оно все же было действенно, раз из него убили столько людей.