Львица

Глава 6

Эмма видела, как в комнату проникают первые лучи солнца. Она чувствовала себя на удивление спокойной и отдохнувшей после долгого крепкого сна. Она наблюдала за тем, как постепенно проявляются контуры мебели, умывальника, ее сумки, висевшей на деревянном крючке. Мало-помалу рассветное солнце добралось до всех темных углов комнаты, и только тогда Эмма решила, что настало время представить, как на этом самом месте лежала Сьюзан. Она попыталась воскресить в себе все эти образы и эмоции, но поняла, что не может сконцентрироваться. Образ Сьюзан оставался смутным и далеким. Внезапно Эмма поняла, что все это из-за фотографии. Изображение настойчиво привлекало к себе внимание.

Она попыталась не обращать внимания на фотографию. Она даже отвернулась от стены и вновь начала осматривать комнату. В одном углу возвышалась целая куча пыльных коробок, на которых были напечатаны названия медикаментов. Кроме этого в комнате стоял грубо сколоченный книжный шкаф, в котором лежала кипа пожелтевших журналов и стояли пустые банки. Эмма отметила, что нигде не было видно следов пребывания здесь Ндугу, и подумала, что, скорее всего, он обходился малым количеством одежды, которую практически полностью забрал с собой вместе с несколькими другими личными вещами. Общая обстановка радикально отличалась от ее спальни в Мельбурне, в которой она спала вместе с Саймоном. У них было так много одежды, что, даже когда они уезжали куда-то далеко и брали с собой много вещей, их гардероб все равно казался таким же забитым.

Взглянув на фотографию, Эмма поняла, что снова не может оторвать от нее глаз. Выражение лица девочки было оживленным и приветливым. Она как будто воодушевляла Эмму начать этот новый день и провести его с наибольшей пользой. Эмма почувствовала, как внутри нее пробуждается безудержная энергия. Встав с кровати, она быстро сняла с себя голубую футболку. Затем, поморщившись, она надела вчерашнюю одежду, которая была вся в пыли и пропахла потом. Интересно, вернулся ли Мози из деревни, — ей не терпелось достать из машины свой чемодан, взять чистую одежду и лишь потом принять душ. Она обулась, предусмотрительно вытряхнув ботинки на тот случай, если вдруг в них забрался скорпион: так советовали в рекомендациях по безопасности для туристов.

Выйдя из комнаты, Эмма остановилась и заправила рубашку в джинсы. Дверь, ведущая на задний двор, была закрыта, но солнечные лучи проникали в коридор сквозь щели между деревянными планками и вокруг дверного проема. До нее донесся голос Дэниэла. Он с кем-то разговаривал, и Эмма подумала, что это, должно быть, Мози. Но, несмотря на это, она не стала спешить выходить во двор. Она внезапно почувствовала неловкость перед предстоящей встречей с Дэниэлом. Ей не хотелось обнаружить, что близость, которая возникла между ними вчера, улетучилась и вместо этого установилось неприятное ощущение отчуждения. При этой мысли она усмехнулась. Это было похоже на утро после случайного секса, когда при утреннем холодном свете ее пугала необходимость одеваться перед незнакомым человеком, с которым она провела ночь. Выдержав паузу, она сказала самой себе, что оттягивание момента встречи ни к чему не приведет. Как бы там ни было, они с Дэниэлом будут сейчас не одни. Эмма заставила себя подойти к двери, но на полпути остановилась, услышав резкий тон в голосе Дэниэла, которого раньше у него не замечала. Он определенно кого-то отчитывал и при этом не стоял на одном месте, а расхаживал по двору.

Эмма неохотно отворила дверь, нарочно стукнув ею, чтобы обозначить свое присутствие. Выйдя на крыльцо, она поразилась представшей перед ней картине. По всему двору была разбросана одежда. Кое-где валялись книги. Пуховый спальный мешок был наполовину вытащен из чехла. Разорванные упаковки бинтов лежали в пыли, напоминая извивающихся белых змей. Среди этого хаоса Эмма увидела лежащую на земле тунику из окрашенной вручную ткани. Затем она увидела, что обе дорожные сумки, которые крепились к седлу, тоже валялись на земле и были пусты. Рядом с ними стоял верблюжонок, а перед ним лежала пара холщовых штанов. Он игриво поддел их мордой и швырнул в сторону.

Дэниэл носился по двору, пытаясь собрать вещи. Он мрачно посмотрел на Эмму и заявил:

— Это все натворил верблюжонок. Негодяй!

Эмма в растерянности прикрыла рот рукой, глядя на валявшиеся на земле вещи, которые принадлежали той женщине и ее дочери. На другом конце двора стояла верблюдица и спокойно пережевывала жвачку. Дэниэл тем временем кричал на верблюжонка и пытался оттолкнуть его от вещей. В ответ на это упрямец поднял с земли книжку и начал жевать обложку. Дэниэл разгневанно взглянул на Эмму, которой вся эта ситуация казалась невероятно смешной, но, тем не менее, она старалась сохранять невозмутимое выражение лица. Внезапно из нее вырвался небольшой смешок. В первый момент Дэниэл был шокирован ее реакцией, но затем и он расплылся в улыбке, и они оба начали хохотать. Верблюжонок бросил книгу и скорчил смешную физиономию, скривив губы так, что закрылась одна ноздря и стало казаться, будто он сбит с толку или раздражен. От этого зрелища им стало еще смешнее. Через несколько минут Эмма успокоилась и принялась вместе с Дэниэлом собирать вещи. Паковать их обратно в сумки не было смысла: сначала нужно было стряхнуть с них пыль.

— Я отнесу сумки в дом, — сказал Дэниэл, положив на кипу собранных вещей еще несколько книг.

Эмма подняла с земли какой-то круглый плоский предмет, завернутый в ткань. Ощупав сверток руками, она заинтересовалась и решила посмотреть, что находится внутри. Отбросив в сторону мысли о том, что она вторгается в личную жизнь хозяина этой вещи, Эмма развернула ткань. Внутри лежало широкое бисерное ожерелье в виде диска, похожее на те, что носили женщины масаи. Ожерелье было очень искусно сделано, с невероятно красивым узором. Эмма протянула его Дэниэлу. Тот подошел поближе и с почтением взял его обеими руками.

— Это старинное ожерелье, — сказал он. — Очень ценное. Такие ожерелья передаются из поколения в поколение, от матери к дочери.

— Интересно, каким образом оно оказалось в руках белой женщины?

— Не знаю. Такие вещи не продаются. Они должны оставаться в семье.

Эмма завернула ожерелье в ткань и аккуратно положила сверху на стопку одежды.

— Может, нам стоит захватить эти вещи завтра в полицейский участок? — спросила Эмма.

Дэниэл нахмурился.

— Я забыл сказать вчера про них полицейскому, но, боюсь, он подумает, что я сделал это специально. Если мы сейчас расскажем ему про сумки, он увидит, что вещи были распакованы, и, возможно, заподозрит меня в воровстве. Поэтому я предпочел бы пока ничего не говорить. Потом, когда его начальник, этот инспектор, уедет обратно в Арушу и все станет на круги своя, мы их вернем.

— Да, вы правы, — согласилась Эмма, которой тоже не хотелось лишних проблем.

Оставалось подобрать еще несколько вещей с земли, и тут Эмма увидела книжку, лежавшую под каким-то колючим растением. Раздвинув пыльные остроконечные листья, она подняла с земли школьную тетрадку. На обложке в графе «имя» круглым детским почерком было выведено Энджел. Эмма задумалась. Энджел… Ангел… Это имя как нельзя лучше подходило белокурой девочке с голубыми глазами. Она показала тетрадь Дэниэлу, обратив его внимание на имя.

— В Африке часто называют детей этим именем, — сказал он. На суахили «ангел» звучит как Малайка.

Эмма открыла тетрадь, и перед их глазами предстал детский рисунок, сделанный цветными карандашами на весь разворот. На рисунке была изображена женщина с девочкой. У обеих были длинные светлые волосы. Они стояли, взявшись за руки, а по обе стороны от них были нарисованы верблюды: один большой и один маленький. Под каждой из фигур было написано имя. Мама Киту. Мамочка. Я. Матата. На рисунке чувствовалось пристальное внимание ребенка к деталям: Эмма узнала проказливое выражение мордочки верблюжонка Мататы и укоризненный, но наполненный любовью взгляд верблюдицы, которым она смотрела на свое чадо. Мать девочки выглядела высокой, сильной и уверенной в себе. В центре рисунка была изображена сама девочка, с гордой улыбкой на лице. Над рисунком красовалась надпись, большими жирными буквами было выведено: МОЯ СЕМЬЯ.

Эмма посмотрела на изображение Мататы, а затем перевела взгляд на его мать — Маму Киту. Эти имена подходили животным точно так же, как имя Энджел подходило девочке. Эмма посмотрела на хромую ногу верблюдицы и закусила губу, вспомнив слова Дэниэла про то, что ее продадут хозяину питомника для львов. Повернувшись лицом к Дэниэлу, она увидела, что он тоже смотрит на Маму Киту.

— Я осматривал ее ногу сегодня утром, — сказал он. — Нужно вскрывать рану, чтобы как следует ее почистить. Если проколоть антибиотики, она быстро выздоровеет. Если бы у нас было больше времени — недели две, — то я бы смог поставить ее на ноги.

Эмма знала, что полиция, скорее всего, приедет сюда гораздо раньше. Она снова посмотрела на рисунок.

— Похоже, что в этой семье нет ни мужа, ни отца, — сказала она. — Девочка была одна у матери. Если Энджел найдется, то самые родные существа для нее — это ее верблюды.

Дэниэл понимающе кивнул.

— Если она жива, то ее должны найти сегодня, максимум завтра. Думаю, у меня будет время поговорить с ней или с ее родственниками и сказать им, чтобы они успели забрать животных.

— Интересно, кто о ней теперь позаботится?

Дэниэл только развел руками.

— Может, у нее есть отец, который хоть и не жил с ними, но находится где-то поблизости. Кроме того, должны же быть другие родственники — тети, бабушки…

— Надеюсь, что они живут в Африке или в другом месте, куда можно было бы перевезти верблюдов.

— Да, — согласился Дэниэл. — Но даже если Энджел придется уехать из Африки, то на прощание она хотя бы увидит их и убедится, что они целы и невредимы.

— Вы будете за ними ухаживать, если ей придется уехать? — осведомилась Эмма, понимая, что просит о большом одолжении.

Она уже на собственном опыте убедилась, что содержать верблюдов — дело довольно хлопотное. Однако Эмма чувствовала свою ответственность за Энджел, как будто она приняла на себя эту роль в тот момент, когда стояла возле могилы ее матери.

— Два верблюда — это слишком много для меня, — ответил Дэниэл. — Но я поговорю со своим старшим братом, и, думаю, он сможет взять их к себе. Он добрый человек и хорошо о них позаботится. Я обещаю.

— Спасибо. — Эмма благодарно улыбнулась.

У нее отлегло от сердца, поскольку она была уверена в том, что Дэниэл сдержит свое слово, раз он его дал. По всей видимости, его тоже тронула вся эта трагическая история.

Глядя на то, как верблюжонок гоняет по двору пустое ведро, Дэниэл с усмешкой заметил:

— Этому малышу дали правильное имя. Матата на суахили означает «хлопоты».

Дэниэл наклонился, чтобы поднять последние вещи с земли, а Эмма тем временем присела на крыльцо, положив на колени найденную тетрадку. Она еще раз посмотрела на круглые буквы, которыми было написано имя девочки.

— Энджел, — произнесла она вслух.

При звуке ее голоса проходившая мимо рыжая курица встрепенулась и, хлопая крыльями, убежала прочь. Следом за ней пробежала еще одна птица, похожая на курицу, но с серым оперением в белую крапинку. Ее голая шея выглядела так, будто кто-то неряшливо выкрасил ее в синий цвет. Цесарка. Насколько было известно Эмме, цесарки — дикие птицы, но эта была ручная, прямо как курица. Этот необычный факт, казалось, легко вписывался в странную ситуацию, в которой она оказалась: на станции, с виду заброшенной, на самом деле кипела жизнь; на кустах без единого листочка розовели цветы; а еще — огромные равнины, покрытые мелким серым песком, и эта гора в виде идеального треугольника, как будто сошедшая с детского рисунка.

Эмма опустила голову на руки. Чувствуя теплое прикосновение утреннего солнца на затылке и шее, она прикрыла глаза.

Эмма не сразу обратила внимание на отдаленный гул, похожий на жужжание пчелы в саду. Но вскоре звук приблизился и стал заметно громче, и Эмма подняла голову. Через несколько секунд в небе над ее головой появился небольшой самолет.

— Они уже начали поиски, — прокомментировала Эмма.

Самолет держал курс прямо в сторону пустыни. Он летел низко над землей, чтобы можно было рассмотреть каждый квадратный метр поверхности.

Дэниэл подошел и встал рядом с Эммой. Повернувшись к нему, Эмма обеспокоенно произнесла:

— Мне кажется, что мы должны что-то предпринять, чтобы найти ее, а не просто сидеть сложа руки.

— Если не видно следов, то ездить по пустыне бесполезно, — ответил Дэниэл. — Там столько оврагов и скал, за которыми она может прятаться. Кроме того, у нее, возможно, просто не хватит сил откликнуться, даже если кто-то будет рядом. Единственный шанс найти ее — это увидеть ее с самолета.

Эмма кивнула, понимая, что Дэниэл прав. Тем не менее у нее на душе было бы гораздо спокойнее, если бы она сама предпринимала какие-то действия.

Они стояли, провожая взглядом самолет, летящий в кристально-голубом небе, пока тот не превратился в маленькую точку и исчез.

Неподалеку от двери, ведущей со двора в дом, находилась небольшая, отдельно стоящая хижина, сооруженная из листов гофрированного железа. Внутри нее, сидя на низком трехногом табурете возле дровяной печи с открытым огнем, Дэниэл готовил завтрак. Эмма наблюдала за ним, стоя в дверном проеме. Она старалась не показывать своего шока при виде голого земляного пола, птичьего помета на земле и примитивной печи, дым от которой выходил наружу через дыру в потолке. Нигде не было ни раковины, ни крана с водой — только глиняный горшок, доверху наполненный водой. Эмма окинула взглядом комнату: испачканные сажей стены, запах древесного угля, паутина, свисающая с углов жестяной крыши. Но затем она обратила внимание на посуду и рабочие поверхности, которые Дэниэл использовал для приготовления пищи. Деревянный поднос на низких ножках, разделочная доска, небольшой столик — все было идеально чистым. Изнутри эмалированные кастрюли тоже сверкали чистотой. Вся посуда хранилась в стороне от прохода, чтобы на нее не попадала пыль. Дым от печи отгонял мух.

Дэниэл со спокойной деловитостью помешал деревянной палкой угли в печи, взял со стола миску, наполненную чем-то вроде теста, и поднес ее к огню.

Наверное, он успел замесить тесто в то время, пока Эмма давала корм верблюдам и наполняла их ведра водой. Эмме было приятно думать, насколько легко и непринужденно она справилась с этим заданием, как будто ей приходилось заниматься этим каждое утро.

Эмма невольно остановила взгляд на Дэниэле, любуясь его плавными, уверенными движениями, настолько точными, что казалось, будто он заранее их отрепетировал. Ей нечасто доводилось наблюдать за тем, как готовит мужчина, не считая ведущих кулинарных шоу по телевизору и случайно подсмотренных действий поваров в ресторанах. Она смутно помнила то время, когда они только что переехали в Мельбурн и приготовлением еды занимался ее отец, так как рядом уже не было миссис Макдональд. Но потом он женился во второй раз и перестал готовить. Что касается Саймона, то единственное, что он мог приготовить из еды, — это барбекю на балконе. Перед этим он выставлял на специальный стол весь огромный набор ингредиентов, разложенных по отдельности в пластиковые контейнеры. Саймон пользовался только специальной газовой жаровней из нержавеющей стали и никогда в жизни не подумал бы приготовить что-нибудь подобное на открытом огне. Потом он целый час драил жаровню, доводя ее до первоначального блеска. Еда выглядела и была на вкус такой же стерильной, как и приспособления, которые использовались для ее приготовления. Когда готовила Эмма, она тоже старалась соответствовать этому стандарту. Она в точности следовала рецепту и никогда не отваживалась на эксперименты с едой. Находясь в постоянной спешке, она использовала в основном полуфабрикаты, неизменно следя за тем, чтобы они были с низким содержанием сахара, соли и жира.

Эмма обернулась, услышав звук открывающихся ворот, которые цепляли своим нижним краем землю. Это был Мози, и Эмма поспешила к нему навстречу.

— Вы так и не приехали вечером! — воскликнул он со смешанным чувством облегчения и беспокойства в голосе. — Я так волновался!

Эмма вкратце рассказала ему о том, что вчера произошло и почему они так задержались. Когда она дошла до конца истории, Мози нахмурился и задумчиво посмотрел в сторону пустыни.

— Дай Бог, чтобы ее нашли, — после паузы произнес он.

Повернувшись снова лицом к Эмме, он протянул ей кусок черного резинового шланга. На каждом из концов тот закруглялся и по общему внешнему виду напоминал змею.

— Теперь можно будет починить радиатор, — сказал Мози и, окинув взглядом двор, спросил: — А где Дэниэл?

— Готовит завтрак.

— Превосходно! Я так проголодался! — радостно воскликнул Мози.

Они вместе направились к хижине, где находился Дэниэл. После обмена приветствиями Мози сел на перевернутый контейнер из-под топлива, и между мужчинами завязался разговор на суахили. Мози, по-видимому, засыпал Дэниэла вопросами. По обескураженному выражению лица Мози Эмма поняла, что Дэниэл в подробностях рассказал ему обо всем увиденном в пустыне. Вслушиваясь в их голоса, Эмма попыталась восстановить цепочку происшедших событий. Их было так много… Прошел только один день, но по ощущениям казалось, что прошло гораздо больше времени.

Наконец они оба умолкли. Дэниэл разбил несколько яиц на блестящую от растопленного масла сковородку. Когда белки немного загустели, он раздавил лопаткой желтки, чтобы они тоже как следует прожарились. Затем он снял сковороду с огня и объявил, что завтрак готов. Он дал Эмме в руки по одной эмалированной тарелке, показав жестом, чтобы она подержала их. На одну тарелку он выложил яичницу, а на другую — пресную лепешку с корочкой, слегка выпачканной серой золой. Белки яиц и бледная масса хлеба яркими светлыми пятнами выделялись на фоне тусклого освещения внутри хижины. Мози подставил потемневшую от времени деревянную миску, в которую Дэниэл положил печеный сладкий картофель. Сам Дэниэл взял в руки металлический чайник, который стоял на краю печки.

Он провел гостей в комнату, пристроенную снаружи к основному дому. Как и в «Салаам кафе», стены в ней были высотой по пояс, а сверху была натянута проволочная москитная сетка. Мози придержал дверь, и Дэниэл с Эммой быстро, чтобы вместе с ними не залетели мухи, проскочили внутрь. Из мебели здесь были только деревянный стол и пара длинных скамеек. Квадратная столешница была застелена красно-белой клеенкой, а посередине стояли бутылка соуса табаско, банка меда, старая пластмассовая солонка и такая же перечница. Стол был накрыт на троих: напротив каждого места стояла тарелка, кружка и столовый прибор.

Мужчины сели на одном краю стола, а Эмма заняла место напротив них. Дэниэл начал раскладывать еду по тарелкам.

— Мне не слишком много, — запротестовала Эмма, увидев, что с такими порциями, как у Дэниэла, за завтрак она съест в два раза больше суточной потребности в калориях.

Он с удивлением посмотрел на нее, уже готовый положить ей в тарелку полную ложку сладкого картофеля.

— Извините, — сказал он наконец. — У нас тут нечасто бывают женщины.

Затем он налил всем чаю. Эмма молча смотрела на то, как Дэниэл с Мози добавили себе по нескольку ложек меду. Когда Мози мешал свой чай, что-то всплыло на его поверхность. Он поддел это ложкой и положил на стол.

— Дохлая пчела! — воскликнула Эмма и тут же улыбнулась, чтобы не показаться невежливой.

— Иногда в нем попадаются веточки или кусочки коры, — сказал Дэниэл. — Это дикий мед из пустыни. Видите, какой он темный.

— Самый лучший мед в мире, — добавил Мози.

Дэниэл кивнул.

— Это подарок моей матери.

Эмма отхлебнула чай, обжигая губы о край эмалированной кружки. Аромат крепко заваренного чая с привкусом дыма пробудил у нее аппетит. Она напрочь забыла о примитивных условиях, в которых была приготовлена еда, и просто начала есть. Яичница была бесподобной: с хрустящей корочкой по краям и сочными желтками. Эмма пришла в восторг от мягкой, почти воздушной лепешки и нежной маслянистой мякоти картофеля.

— Все очень вкусно, — сказала она Дэниэлу. — Большое спасибо.

Во время завтрака она украдкой смотрела через плечо Мози туда, где находилась соседняя комната, пристроенная к глинобитным стенам основного дома. Через открытую дверь ей было видно узкую кровать с простым белым покрывалом, ряд крючков на стене, на которых висела одежда, преимущественно цвета хаки, корзина из некрашеного сизаля и зеленая полиэтиленовая сумка для покупок. По всей видимости, это была комната Дэниэла.

Во дворе между столбом и тонким деревцем была натянута веревка, на которой сушились пара брюк и белая майка. Рядом, болтаясь на ветру, висело одно из тех ярких покрывал, которые носили мужчины-масаи. Покрывало Дэниэла было соткано из фиолетовых и красных нитей.

— Мы называем это шука, — сказал Дэниэл.

Эмма поспешно отвела взгляд, чувствуя, что попалась при попытке проникнуть в чужую интимную жизнь.

— Пусть это будет вашим первым словом на языке маа.

Дэниэл начал убирать посуду. Приняв тарелку из рук Эммы, он улыбнулся:

— Вы не оставили ни крошки! — И, встав из-за стола, добавил: — Сейчас я буду делать операцию Маме Киту. Но для этого ее нужно сперва опустить на землю и связать. Буду рад, если вы оба поможете мне.

Прежде чем подступиться к верблюдице, Дэниэл и Мози сняли с себя рубашки и повесили их на бельевую веревку. Эмма сначала не поняла, зачем они это сделали, но потом смекнула, что стирать одежду — занятие более хлопотное, чем вымыться под душем. Что до нее самой, то у нее было достаточно запасной одежды в чемодане, так что, добравшись в Нгоронгоро, она сразу же отправит все грязное белье в прачечную в гостинице. Эмма закатала рукава рубашки, обнажив свои белые руки и из-за этого почувствовав себя бледной тенью на фоне крупных темных фигур Дэниэла и Мози. Водитель тем временем нервно поглядывал на верблюдицу. Видно было, что ему привычнее иметь дело с «лэнд крузером», нежели с верблюдами. Поскольку Мози проводил практически весь день за рулем, ему было далеко до спортивного телосложения. Чего нельзя было сказать о Дэниэле. Эмма старалась не слишком открыто смотреть на Дэниэла, но каждый раз, когда ее взгляд вскользь касался его фигуры, ей казалось, что она видит каждый мускул под его кожей.

Когда Мама Киту заметила, что к ней приближается Дэниэл, она начала пятиться, как будто догадывалась, что ее ждет какая-то болезненная процедура. Эмма с Мози держались в стороне до тех пор, пока Дэниэлу не удалось заставить животное опуститься на передние ноги. Поколебавшись, верблюдица поджала под себя и задние ноги тоже. Дэниэл попросил, чтобы Эмма держала в руках веревку, которая была привязана к поводьям, в то время как он и Мози крепко связали ноги животного в согнутом положении, чтобы верблюдица не могла встать. После этого они начали толкать Маму Киту, отчего тут же поднялось облако пыли. Наконец им удалось повалить ее на бок. Живот Мамы Киту вздымался огромной глыбой, покрытый тонкой гладкой шерстью кремового цвета.

Верблюдица опустила голову на песок. Она немного пыталась сопротивляться, но вскоре смирилась с ситуацией с тем же самым терпеливым выражением, с которым она смотрела на Матату. Эмма опустилась на колени рядом с ней и начала гладить ее шею, проводя рукой по редкой гриве, состоявшей из коротких спутанных пучков шерсти.

— Поговорите с ней, — попросил Дэниэл Эмму, занеся над поврежденной ногой верблюдицы лезвие ножа. — Постарайтесь ее успокоить.

— Что мне говорить? — спросила Эмма, подняв на него глаза.

— Что угодно. Главное, чтобы в вашем голосе звучали уверенность и доброта. Говорите с ней так, будто она ваш ребенок.

Дэниэл сделал первый надрез. Мама Киту вздрогнула и жалобно посмотрела на Эмму.

— Все хорошо. Все будет хорошо, — успокаивала ее Эмма. — Потерпи немного. Ты же хорошая девочка. — Эмма видела, что верблюдица реагирует на ее голос: она немного прикрыла веки и расслабила шею.

Эмма продолжала шептать ей на ухо успокаивающие слова, которые были, по сути, сущей бессмыслицей. Однако сейчас это было как раз то, в чем нуждалось бедное животное. Эмма продолжала гладить ее шею, покрытую грубой шерстью, и Мама Киту с благодарностью смотрела на нее. Каждый раз, когда Эмма умолкала, верблюдица начинала водить своими мохнатыми ушами, как будто прислушиваясь к чему-то.

Эмма заглянула через плечо Мамы Киту, чтобы посмотреть на то, что там делает Дэниэл. Склонившись над раненой ногой, он сосредоточенно погружал лезвие ножа в подошву животного. Его лицо и плечи покрылись потом. На деревянном подносе возле него были бутылка с дезинфицирующим средством, банка со стокгольмской смолой для заживления трещин и материал для перевязки. Тут же стояла миска, в которой Эмма разглядела огромную иглу для подкожных инъекций и пару больших шприцов.

— Наконец-то получилось вскрыть рану, — выдохнул Дэниэл, промокнув ногу тампоном.

Когда он убрал руку, Эмма увидела, что марлевый тампон был весь желтым от гноя. Обильно полив рану дезинфицирующим средством, Дэниэл принялся тщательно ее чистить, не жалея лекарства. Затем он открыл банку со смолой и намазал ею открытую рану.

Закончив операцию, Дэниэл облегченно вздохнул и расслабился. Затем, вытерев пот со лба предплечьем, он сказал:

— Ей должно быть уже легче. Напряжение спало.

Он жестом попросил Мози подать ему иглу. Мощным движением Дэниэл всадил ее в плечо верблюдицы, прикрепил к ней шприц и надавил на поршень. Влив все лекарство, он взял второй шприц. Под шкурой животного образовалась шишка размером с яйцо.

— Я вколол террамицин и противостолбнячную вакцину, — пояснил Дэниэл, довольный результатом. — Операция окончена.

Эмма посмотрела на блестящие коричневые глаза Мамы Киту с густыми, длинными ресницами. Ее веки, казалось, были подведены краской, как у восточных танцовщиц.

— Красавица, умница наша, — приговаривала Эмма, поглаживая шею верблюдицы.

— Вы говорите прямо как родная мама, — рассмеялся Дэниэл.

Одежда Эммы пропахла дезинфицирующим средством и кое-где была испачкана смолой. Поэтому она пошла в дом, чтобы переодеться. На обратном пути она остановилась в коридоре, где вдоль стены лежали вещи из сумок, сложенные в четыре неравномерные стопки. Среди одежды она увидела толстый моток шерсти какого-то животного, украшенный бисером. Скорее всего, это была еще одна вещь из обихода масаев. Эмма уже было потянулась за ним, чтобы рассмотреть поближе, как ее внимание привлекло что-то красное: сверху на одной из стопок лежал клубок ниток с воткнутыми в него спицами и начатым вязанием. Даже при тусклом освещении Эмма увидела, что он весь в сухих травинках. Она взяла клубок в руки и вышла на крыльцо. Сев на верхнюю ступеньку, так чтобы голова и спина оставались в тени, а ноги на солнце, Эмма развернула недовязанный шарфик и начала вытаскивать застрявшие там соломинки, сухую шелуху и прочий мусор. До нее доносились голоса Дэниэла и Мози, возившихся с машиной. Они общались легко и непринужденно, как старые приятели. Эмма подумала, что Дэниэл принадлежит к тому типу людей, которые быстро находят общий язык с новыми людьми. Саймон был совсем другим. Он мог быть предельно бесцеремонным с людьми, которых не знал достаточно хорошо. Он очень осторожно подходил к выбору друзей; большинство его приятелей тоже были учеными и, следовательно, могли быть достойными собеседниками для него.

Вынув последние травинки из вязания, Эмма начала с интересом рассматривать шарфик. По всей видимости, вязанием занималась Энджел: петли были ровными, но при этом спицы и сами нитки были толстыми. Спицы воткнули в клубок, чтобы вязание не распустилось. Эмма вытащила спицы и немного размотала пряжу. В нерешительности она взяла спицы в обе руки и ввела правую спицу в петлю. Захватила нитку, продела ее в петлю и сбросила с левой спицы. Воскрешая в памяти простой узор, Эмма почувствовала прилив нежности: на нее нахлынули воспоминания о том, как Сьюзан учила ее вязать. Она вспомнила свои ощущения от прикосновения больших рук, лежавших сверху на ее маленьких кистях и мягко направляющих ее пальцы. Вспомнила более грубую кожу взрослого человека на своих детских руках, мирный клекот спиц и запах маминых духов. Однако эти счастливые воспоминания детства тут же вытеснились другим, менее приятным эпизодом. Вместо Сьюзан возник образ Ребекки — мачехи Эммы. Она сидела в своем любимом плетеном кресле возле окна и быстро орудовала спицами, положив руки на свой огромный живот. Она вязала все в двойном экземпляре — маленькие распашонки и конверты. Близнецы должны были вот-вот появиться на свет.

— Почему бы тебе тоже не попробовать вязать? — как-то раз спросила она Эмму.

Та молча покачала головой.

— Ну же, давай я тебе покажу, — попыталась уговорить ее Ребекка.

— Нет, спасибо, — ответила Эмма, понимая, что ее голос звучит чересчур резко, почти грубо. — Вы вяжете не так, как мама. Вы неправильно держите спицы.

Ребекка посмотрела на нее, плотно сжав губы, а затем с мягкой печалью произнесла:

— Я понимаю.

Эмма ушла в свою комнату, полностью осознавая, что только что в который раз ранила чувства мачехи. С одной стороны, она была довольна тем, что произошло, но, с другой, ее не покидало чувство вины. Эмма противилась любым попыткам Ребекки сблизиться: мачеха неоднократно старалась привлечь ее к приготовлению еды, рукоделию, работе в саду. Как оказалось, предложение научить ее вязать было последней из таких попыток, которую Эмма тоже отвергла. Очень скоро после этого происшествия родились близнецы — раньше положенного срока, — и Ребекка полностью погрузилась в заботу о детях. Своим присутствием Ник и Стиви поглощали всех и вся, и Эмма была предоставлена самой себе. Она была довольна тем, что в каком-то смысле выиграла эту битву. Но в глубине души ее не покидало холодное чувство одиночества. И что хуже всего, Эмма понимала, что Ребекка искренне пыталась заменить ей мать, но Эмма ее оттолкнула, и теперь этот шанс был безвозвратно потерян.

Эмма судорожно сжала в руках недовязанный шарфик. Внезапно ее посетила новая и совершенно неожиданная мысль о том, что все эти тяжелые последствия, вызванные смертью матери, можно было предотвратить и рана могла быть не настолько глубокой. Если бы у отца в новом браке родился только один ребенок, а не сразу два. Если бы они не родились раньше срока. Если бы отец познакомил ее с будущей мачехой немного раньше, а не тогда, когда та была уже беременна. Если бы отец проводил больше времени дома. Слишком много «если»…

Эмма свернула вязание и положила на крыльцо. Она попыталась отбросить от себя все эти воспоминания и сконцентрировать внимание на том, что происходило во дворе. Однако краем глаза она все равно видела красное пятно клубка. Эмма опустила веки, чтобы его не видеть. Неожиданное воспоминание о том эпизоде с Ребеккой застало ее врасплох. Казалось, что приезд на станцию открыл Эмме ее прошлое, и теперь она не в состоянии контролировать все, что всплывает на поверхность. Она почувствовала острый приступ беспокойства. Наверное, Саймон был все-таки прав, когда советовал ей воздержаться от поездки.

Открыв глаза, она увидела обоих верблюдов, которые праздно стояли посреди двора и грелись на солнце. Они почти не двигались, если не считать подергивание ушами в попытке отогнать мух и непрерывное пережевывание жвачки. «Вот в чем проблема, — подумала Эмма. — Как и у этих верблюдов, у меня сейчас слишком много свободного времени». У них с Саймоном всегда был при себе ноутбук, и, если появлялась свободная минута, они, не теряя времени, принимались редактировать очередную статью или читать научный журнал. Тут Эмма вспомнила про лабораторию. Из-за всех этих событий она так и не осмотрела ее более внимательным взглядом. Она даже не расспросила Дэниэла как следует о состоянии его исследования. Может быть, она чем-нибудь поможет ему. Ведь он работает здесь практически в одиночку и вполне откровенно рассказал ей о том, что дела идут далеко не так хорошо, как хотелось бы. Эмма встала и сразу же почувствовала, как мысли постепенно приходят в порядок. И то хорошо: она хотя бы с пользой проведет время. Кроме того, она осмелилась признаться самой себе, что радовалась возможности произвести на Дэниэла впечатление своим профессионализмом. Ей хотелось еще раз почувствовать на себе его полный уважения взгляд.

Стоя посреди лаборатории, Эмма осматривала все вокруг, подмечая новые предметы, которые ускользнули от ее внимания во время первого короткого визита. Она ждала, пока Дэниэл закончит помогать Мози налаживать новый шланг радиатора. На небольшом рабочем столе стоял примитивный изолятор. В дальнем углу Эмма увидела непонятную конструкцию, похожую на будку гадалки на ярмарке, со шторкой, сшитой из детского постельного белья, с рисунком в виде красно-белых паровозиков. Отодвинув в сторону шторку, она заглянула вовнутрь и увидела там черный флуоресцентный микроскоп такой устаревшей модели, которую в Австралии использовали разве что в учебных целях. Эмма представила, как Дэниэл сидит тут, день за днем изучая собранный им материал, пытаясь найти вирус, и ничего не находит. Сьюзан тоже здесь работала, однако с тем отличием, что недостатка в материале у нее не было. Ведь она приехала в разгар эпидемии. Должно быть, для нее было тяжким испытанием читать одно за другим имена пациентов на пробирках и потом понимать, что все они, скорее всего, обречены. Эмма снова подумала о том, какой же смелой была ее мать, когда решила отправиться сюда. Неудивительно, что в университете даже учредили стипендию в ее честь, которую давали лучшим студентам в области медицинских исследований. Сьюзан была так же предана своему делу, как и бесстрашна.

Эмма смотрела телевизор, когда Сьюзан позвонили и позвали в эту экспедицию, которая оказалась для нее последней. Иногда звонки из Североамериканского эпидемиологического центра поступали ночью, но в этот раз Сьюзан только-только вернулась домой из лаборатории. Они ждали с работы отца, чтобы втроем сесть за стол и поужинать тем, что приготовила для них миссис Макдональд. Эмма сразу поняла, от кого этот звонок, как только увидела на лице Сьюзан знакомое выражение: казалось, все вокруг для нее вдруг потеряло свою значимость и стало неважным. Последовали обычные вопросы Сьюзан, после чего она положила трубку. Поразмыслив немного, мать принялась собирать вещи. Эмма ходила за ней по пятам из комнаты в комнату, наблюдая, как Сьюзан достает со шкафа в спальне свой старый чемодан, вынимает из ящиков рабочую одежду, складывает туалетные принадлежности, кладет на кровать документы и кошелек.

— А как же мой день рождения? — спросила Эмма.

— Я скоро вернусь, — ответила Сьюзан. — Через три-четыре недели, а может, даже раньше. Тогда и устроим праздник.

— Но мы уже разослали приглашения.

Эмма своими руками сделала эти приглашения, украсив каждую открытку большой цифрой семь, вырезанной из старой оберточной бумаги.

— Мне очень жаль, малыш. Но ты же знаешь, что мне надо ехать. Миссис Макдональд поможет папе организовать праздник. Она будет рада помочь. А я привезу тебе какой-нибудь особенный подарок.

— Нет, — запротестовала Эмма. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь на мой день рождения. Скажи им, что не можешь поехать. Один-единственный раз… Ну пожалуйста.

Она хотела только одного — чтобы мама снова подошла к телефону и отменила поездку. Но Сьюзан продолжала собирать вещи. Она уже неоднократно объясняла дочери, что работа исследователя включает необходимость реагировать на чрезвычайные ситуации и что эпидемии не вспыхивают по расписанию.

Когда подъехала машина, Эмма сидела на крыльце, сгребая гравий в пыльные кучки. Фургон, принадлежавший Центру, остановился рядом с ней, и слова, написанные на его боковой стороне — «Североамериканский эпидемиологический центр», — оказались прямо напротив ее лица на расстоянии вытянутой руки. Водитель зашел в дом, чтобы помочь Сьюзан вынести вещи, а Эмма тем временем поднялась с полными пригоршнями гравия. Она с силой швырнула камни прямо в машину и наклонилась, чтобы набрать еще гравия.

Это то, что она помнила отчетливее всего. Ни слова, сказанные на прощание, которое за этим последовало, ни то, как она прижималась лицом к маминым волосам, вдыхая запах химикатов, всегда преследовавший ее после работы, ни поцелуи и обещания — ничто так не запомнилось, как звук камней, отскакивающих от блестящей обшивки фургона.

Эмма неподвижно смотрела на микроскоп, не замечая, что все еще сжимает в руках шторку. Когда она узнала о смерти Сьюзан, оказалось, что лучше всего в ее памяти сохранились именно эти последние воспоминания, тогда как все остальное, связанное с матерью, было очень разрозненным — какие-то обрывки песен, которые напевала Сьюзан, прикосновение ее губ на лбу, прогулка в парке за руку. Эмма знала, что мать регулярно ездила в экспедиции начиная с того момента, когда ее дочери едва исполнилось несколько месяцев, но от того времени, когда она уезжала и приезжала, у нее остались лишь самые размытые воспоминания. Теперь, стоя посреди лаборатории, Эмма пыталась воскресить в памяти еще больше картинок из прошлого, когда мама уезжала в очередную поездку. Но вместо этого перед ее глазами возникла фигура Саймона, который удалялся прочь к трапу самолета со своей дорожной сумкой на плече. Или тот же Саймон, машущий ей рукой с палубы корабля. До Саймона был Джейсон, пилот, и он тоже постоянно куда-то уезжал.

А до него был актер, который не мог позволить себе упустить любой шанс стать знаменитостью.

Перед глазами вставали эти тени прошлого, а в голову начали лезть знакомые до боли мысли. Эмма была почти уверена, что с ней что-то не так. Наверное, она недостаточно интересна или привлекательна, и поэтому никто не хочет оставаться с ней. Но затем ход ее мыслей неожиданно поменялся. Может, ей просто нужно меньше копаться в себе и вместо этого подумать о том, что она сама выбирает таких людей, которые постоянно ее бросают? Может, заложенная матерью модель поведения как проклятие преследует ее всю жизнь?

Эмма опустила занавеску и попыталась выкинуть эти чудовищные мысли из головы. Особенно ужасно было то, что они пришли в ее голову именно здесь, в том месте, где умерла ее мать. Эмма подошла к стене возле двери, на которой висела пара выцветших плакатов. На одном из них была изображена таблица дозировки ветеринарных лекарств, а другой агитационный плакат призывал население делать прививки. На нем был нарисован маленький ребенок, прикрытый традиционным масайским щитом от копий, каждое из которых было подписано на английском и на суахили: «полиомиелит», «столбняк», «тиф».

— Мы мечтаем о том, что когда-нибудь здесь будет и лихорадка Оламбо.

От неожиданности Эмма чуть не подпрыгнула на месте. Она не слышала, как Дэниэл подошел к ней сзади, бесшумно ступая своими босыми ногами по полу. Он встал рядом с ней, и Эмма почувствовала запах машинного масла, смешанный с каким-то сладковатым ароматом, напоминавшим мед.

Она кивнула. Прививка — это идеальное решение против вирусного заболевания. Антивирусные препараты обычно малоэффективны, даже если бросить все усилия на их разработку.

— Но это очень дорого, — продолжал Дэниэл.

Эмма снова кивнула. Ей не хотелось облекать в слова всем понятную истину: никто не станет вкладывать деньги в разработку дорогостоящей вакцины, созданной с помощью генной инженерии, для борьбы с заболеванием, которое на настоящий момент встречалось только в некоторых областях Восточной Африки. Другое дело, если бы смертоносный вирус угрожал жителям Нью-Йорка или Сиднея.

— Все, что вам остается, — сказала Эмма, — это ограничивать распространение заболевания и сводить к минимуму количество эпидемий.

— Да, в этом и состоит наша работа, — согласился Дэниэл. — Но, как я уже говорил, проблема заключается в том, что мы никак не можем найти переносчиков вируса. Его просто нигде нет.

Дэниэл говорил о вирусе как о каком-то экзотическом животном, которого невозможно выследить.

— Как вы регистрируете собранные образцы? — спросила Эмма.

— Я сейчас покажу.

Дэниэл начал показывать Эмме ловушки, при помощи которых он с Ндугу отлавливал животных и брал у них кровь, которую потом тестировал на наличие антител к вирусу Оламбо. Он также показал ей старый ручной сепаратор, которым они пользовались до того, как им удалось приобрести холодильную камеру, работающую на керосине.

— Сейчас мы просто оставляем пробирки на ночь в холодильнике, — объяснял Дэниэл. — Кровяные клетки сворачиваются и выпадают в осадок, и утром нам остается просто слить сыворотку.

Эмма с уважением смотрела на Дэниэла, который с восторгом говорил о таком элементарном приспособлении, как холодильник. Все это время она думала об оборудовании, бывшем в распоряжении ее института. Без такого оборудования и достаточно квалифицированного вспомогательного персонала исследователи ее уровня даже не приступили бы к работе.

— Как вы думаете, мы делаем что-то не так? — спросил Дэниэл. — Может, стоит что-то поменять в нашей методике?

— Нет, вы все делаете правильно, — ответила Эмма и покачала головой.

Дэниэл, казалось, был разочарован ее ответом. Ему было бы гораздо легче узнать, что они допустили где-то ошибку, чем осознавать тот факт, что его исследование просто заходит в тупик.

— Такое бывает, — попыталась успокоить его Эмма. — Ведь до сих пор так и не нашли переносчика лихорадки Ласса. А над этим работают целые команды. Неудивительно, что вы тоже пока ничего не обнаружили.

— Но я не собираюсь сдаваться, — с твердостью в голосе заявил Дэниэл. — Осталось попробовать еще одну вещь. Мы не брали анализ крови у таких крупных животных, как буйволы, гиеновидные собаки, львы, слоны. Взять кровь у них можно, только если сначала подстрелить — пулей или транквилизатором. Но у нас нет ружей для транквилизаторов, а кроме того, реакция диких животных на лекарство может быть совершенно непредсказуемой. Для них это может быть опасно. Не хотелось бы убивать животных только для того, чтобы взять у них анализ крови. Я на это никогда не соглашусь. Поэтому пока что будем продолжать работу с грызунами.

Эмма прониклась сочувствием к Дэниэлу. Он совершенно не жаловался на недостаток ресурсов и при этом преданно относился к своей работе. Ей захотелось как-то помочь ему.

— Когда я вернусь в Мельбурн через десять дней, — сказала она, — я постараюсь найти организацию, которая согласилась бы вам помочь.

— Спасибо, — ответил Дэниэл. — Это было бы прекрасно.

— Я ничего не могу обещать, — сказала Эмма. — Но я сделаю все, что в моих силах.

Она отвернулась от него. Ей стало немного стыдно, оттого что он так искренне благодарит ее, хотя на самом деле она предлагает очень мало.

Ее взгляд привлекло что-то розовое — в банке с водой стояли цветы, которые она до сих пор не замечала. Это были такие же цветы, какие Эмма сорвала в пустыне и положила на могилу. Она дотронулась до нежных лепестков, и ей стало интересно, кто же поставил их сюда. Несомненно, это была женщина. Неожиданно для самой себя Эмма почувствовала смятение при мысли об этой незнакомой женщине. Как будто — после всех этих совместных переживаний — в ней возникло чувство собственности по отношению к Дэниэлу. Разумеется, это было полным абсурдом, и она сама все понимала. Вместе с тем в ее голове крутились слова Дэниэла, сказанные за завтраком.

У нас тут нечасто бывают женщины.

— Откуда эти цветы? — не удержалась Эмма.

— Я сам нарвал их, — ответил он. — Мне нравится, когда здесь стоят цветы. Это напоминает мне о том, что, несмотря на все ужасные вещи, которые происходят в мире, он все равно остается прекрасным.

При этих словах лицо Дэниэла помрачнело, но буквально через секунду он уже улыбался.

— Пора пить чай, — сказал он. — Пойдемте, посмотрим, где там Мози.

Стоя на коленях прямо на земле, Эмма выдергивала пучки пожелтевшей сухой травы. Рядом с ней Дэниэл рыхлил почву небольшой тяпкой.

— Я планировал заняться этим, пока Ндугу в отъезде, — сказал Дэниэл. — Без него я не могу продолжать полевые исследования и поэтому решил, что это хорошая возможность привести в порядок грядки. — Взглянув на Эмму, он улыбнулся и добавил: — Но я не ожидал, что кто-то придет мне на помощь.

— А я тоже приехала сюда совсем не для того, чтобы прохлаждаться, — улыбнувшись в ответ, заявила Эмма. — И я совсем не против, — поспешила добавить она. — Для меня это что-то новое. Я ведь живу в городе, в квартире на третьем этаже, — продолжала она, протягивая руку к очередному засохшему растению.

Было какое-то наслаждение в ощущении того, как хватка корней ослабевает и они в конце концов расстаются с почвой. Сначала Эмма пришла в замешательство от просьбы Дэниэла помочь ему с прополкой заброшенного огорода рядом с кухней, но сейчас она могла точно сказать, что такая работа ей по нраву. Перед тем как приступить к работе, она предусмотрительно надела пару своих силиконовых перчаток, ибо знала, что здесь вполне могла быть туберкулезная палочка, — но перчатки продержались недолго. После того как она их сняла, ее руки вмиг покрылись серой пылью. Перестав беспокоиться о насекомых, которые могли ее укусить, и об инфекциях, Эмма почувствовала удовольствие от свободных движений своих рук и от прикосновений к мягкой рассыпчатой почве. Не прекращая работу, она перевела взгляд со своих рук на руки Дэниэла. Они представляли странный контраст по сравнению с ее собственными руками. На ее коже пыль оседала серым слоем, в то время как на его темных руках она выглядела бледной.

— Как здесь может что-то вырасти? Даже в глубоких слоях почва сухая-пресухая.

— Раз в год бывает сезон дождей, а в остальное время их нужно поливать. Здешним растениям этого хватает. Но я быстро забываю о поливе, и они, к сожалению, все у меня засыхают. — В голосе Дэниэла слышался упрек самому себе.

— Ну, я надеюсь, что теперь вы будете о них заботиться как следует, — поддразнила его Эмма. — После моих-то стараний!

Дэниэл улыбнулся.

— Как только увижу, что растения начинают засыхать, я сразу же вспомню о вас и прямиком побегу за лейкой.

При этих словах рука Эммы замерла над небольшим пучком травы. Она опустила взгляд, стараясь скрыть от Дэниэла, насколько ей приятно слышать, что о ней будут вспоминать. «Я слишком много времени провела одна, — подумала Эмма. — Поэтому мне так хочется внимания».

Они продолжили работу, каждый в своем ритме, вырывая из почвы засохшие растения и бросая их в тачку. Время от времени поднимая голову, они встречались взглядами. На лице Дэниэла было выражение легкого удивления, как будто он никак не мог привыкнуть к присутствию этой белой женщины у себя в огороде. Но Эмма видела, что это приятное удивление. Он, несомненно, был рад ей.

— Если бы сейчас меня увидел мой отец, он бы покачал головой, — сказал Дэниэл. — Он верен старым традициям. Масаи считают, что они избранный Богом народ и что Ленгаи дал им коров для удовлетворения всех их потребностей — мясо, кровь, молоко, шкуры. Традиционно у масаев не принято убивать диких животных для пропитания. А людей, которые обрабатывают почву и выращивают растения, они открыто презирают.

— Но вы же не презираете такую работу, — возразила Эмма.

— Я современный масаи, — улыбнулся Дэниэл.

— А ваш отец спокойно относится к тому, что вы ведете другой образ жизни?

— Не то слово! Он очень мною гордится.

— А ваша мать? — Задавая вопросы, Эмма продолжала работать, но при этом старалась, чтобы ее голос звучал как можно более непринужденно. Она не хотела показаться излишне любопытной, хотя ей очень хотелось побольше узнать о Дэниэле. Ведь он был родом из совершенно незнакомой для нее культуры.

— Конечно. Моя мать во мне души не чает. Я ее первый ребенок. Когда я их навещаю, она все время вспоминает годы моего детства — тогда я еще не стал мораном, воином, и был просто мальчишкой, жил в ее доме и даже иногда спал в ее постели.

Эмма почувствовала легкую зависть. Он с такой уверенностью говорил о материнской любви, словно чувствовал на себе эту любовь каждый день, как солнечный свет на лице. Наблюдая, как он орудует мотыгой, она поразилась той непринужденности, с какой он сообщил ей, что является воином. Эмма попробовала представить его с вымазанным красной глиной лицом — она как-то видела по телевизору передачу о том, как юные масаи готовятся к инициации. Но тут она вспомнила еще один довольно известный факт, связанный с культурой масаев.

— И вам нужно было убить копьем льва, чтобы стать воином? — спросила Эмма и тут же прикусила губу. По интонации, с какой она задала этот вопрос, было понятно, насколько примитивным и жестоким представляется ей этот обычай. Дэниэл мог обидеться на нее за такое отношение к их традициям.

Однако он совершенно спокойно воспринял этот вопрос.

— Сейчас осталось не так много львов, и поэтому старейшины не одобряют эту традицию. Наше поколение уже не убивало львов, и я этому рад. Но вот отец прошел через этот обряд. А мой дед был известен под именем «Два Льва» — на языке маа, конечно, — потому что он убил сразу двух львов.

Слушая Дэниэла, Эмма продолжала работать. Она была готова сидеть так целый день и задавать ему различные вопросы о его жизни. Ей нравился его мелодичный африканский акцент и то, как он старательно проговаривал каждое слово. Благодаря этому все, что он говорил, звучало совершенно особенно. Эмма украдкой поглядывала на него. Прекрасно сложенное тело и сияющая на солнце кожа делали его похожим на статую какого-то божества, вырезанную из черного дерева. Черты его лица были абсолютно симметричны. Эмма почувствовала, как внутри нее начинает разливаться тепло. Ей захотелось провести рукой по его сильным плечам. В смятении от своих собственных мыслей она опустила взгляд. Это естественно, успокаивала она саму себя. Ее влекло к нему по той простой причине, что он в физическом плане был полной ее противоположностью. И, как любой человек, изучавший генетику, она знала, что симметричные черты лица привлекают особей противоположного пола. С точки зрения дарвинизма, Дэниэл был идеальным кандидатом на роль продолжателя рода.

Подняв глаза, Эмма увидела, что Дэниэл с интересом смотрит на нее. Она почувствовала, как краснеют ее щеки.

— Может, стоит выбрать из земли камни? — спросила она и тут же осознала нелепость своего вопроса. Кому нужны камни в огороде?

— Это было бы очень хорошо, — ответил Дэниэл. — Будет легче сажать растения.

Эмма судорожно думала, что бы ей такое сказать — достаточно разумное, чтобы вернуть непринужденный тон беседы. Она хотела было спросить его о том, откуда у него шрам на лбу. Однако она понимала, что единственный вопрос, которой крутится у нее на языке, — это есть ли у него жена или, может быть, девушка. Он довольно открыто говорил о своих родственниках, но ни разу не упомянул о жене и детях. Очевидно пока только одно — то, что он живет здесь один вместе с Ндугу. Эмма знала, что для африканского мужчины вполне в порядке вещей оставить всю свою семью в родной деревне, а самому уехать работать. Но Дэниэл мог хотя бы перевезти жену и детей в ближайшую деревню, чтобы иметь возможность с ними видеться. Эмме хотелось задать ему этот вопрос прямо в лоб — в конце концов, он же поинтересовался, есть ли у нее муж, сразу же после их знакомства. Однако она не была уверена в том, как он интерпретирует ее заинтересованность. К тому же она боялась, что покраснеет еще больше. Поэтому Эмма решила промолчать и, нагнувшись к земле, продолжила выбирать мелкие камешки из почвы и складывать их в кучку.

Под вечер они втроем сидели во дворе и пили чай. Дэниэл с Мози устроились на крыльце, а Эмме дали низкий трехногий табурет, искусно вырезанный из цельного куска дерева, с немного вогнутым сиденьем, которое было гладким от длительного использования. Эмма рассеянно смотрела на виднеющийся вдали вулкан и не спеша пила свой чай. На этот раз она последовала примеру мужчин и добавила в чай ложку меда. Сладкий вкус с примесью дыма сначала показался ей странным, но, распробовав напиток, она оценила его по достоинству. Эмма перевела взгляд на верблюдов, которые стояли, прижавшись друг к другу, за оградой временного загона, только что сколоченного для них Дэниэлом и Мози. Они явно выглядели недовольными. Сперва их связали, а затем и вовсе заперли на другом конце двора, что возмутило и верблюдицу, и ее отпрыска. Чувствовалось, что эти животные привыкли всегда находиться в тесном контакте с людьми. Потом она взглянула на аккуратные грядки, полностью очищенные от сорняков.

— Что вы там посадите? — спросила она Дэниэла.

— Для начала маис, помидоры и фасоль.

Эмма попыталась представить зеленые растения, поднимающиеся из этой невзрачной серой почвы. Дэниэл объяснил ей, что выроет траншею, в которую будет стекать вся вода с грядок. В результате не пропадает ни одна капля драгоценной влаги. Размышляя обо всем этом, Эмма почувствовала какую-то неловкость в наступившем молчании. Посмотрев на Дэниэла, она увидела, что он переглядывается с Мози. Между ними явно что-то происходило, как будто они решали, кто из них первым начнет разговор.

Наконец, поставив кружку на крыльцо, Дэниэл сказал:

— Мози выразил готовность остаться здесь на ночь, вместо того чтобы возвращаться в деревню. Ему можно постелить в лаборатории.

Эмма не понимала, с чего вдруг они решили обсудить это с ней.

— Конечно. Если ему будет так удобнее…

— По правде говоря, он охотно вернулся бы в деревню, — сказал Дэниэл. — Он уже успел там кое с кем подружиться. Однако Мози беспокоится о вашей репутации.

Глаза Эммы широко раскрылись от удивления. Она не была уверена в том, что правильно истолковала слова Дэниэла.

— Вчерашняя ночь — исключение, — объяснил Дэниэл. — Произошли непредвиденные обстоятельства, и никто не станет косо смотреть на нас из-за того, что мы оказались здесь ночью одни. Но сегодня дело обстоит иначе.

— Дэниэл прав, — подтвердил Мози.

— За себя я не переживаю, — сказал Дэниэл. — Я волнуюсь прежде всего за вас.

Чтобы скрыть свое недоумение, Эмма сделала большой глоток чаю. В ее представлении беспокоиться о подобных вещах было настолько странно и старомодно. Интересно, что бы подумали Дэниэл с Мози, если бы узнали, что они с Саймоном частенько ездили на конференции вместе с коллегами противоположного пола — иногда в группах, а иногда и просто вдвоем. Часто делегаты на таких конференциях не то что жили в одной комнате, но даже спали в одной кровати. У Эммы никогда не было секса с коллегами, и у Саймона, по всей видимости, тоже, — однако она не была на сто процентов уверена в этом. Он был очень замкнутым человеком, и для него было бы дикостью отвечать на вопросы интимного характера. Эмма почувствовала внезапный укол ревности, вспомнив о женщине, которая сейчас находится рядом с Саймоном. Доктор Фрида Эрикссен — гляциолог[2] из Финляндии. Саймон говорил, что в составе экспедиции будет одна женщина, и на прощальной вечеринке Эмма наконец ее увидела. Это была классическая скандинавская красавица с белокурыми волосами и идеальной светлой кожей, в возрасте тридцати с лишним лет. Все мужчины на вечернике, включая Саймона, не сводили с нее глаз.

Эмма постаралась выдавить из себя как можно более непринужденную улыбку.

— Спасибо, но мне действительно все равно, что обо мне подумают. Я никого здесь не знаю и завтра отсюда уеду.

— Тогда нет проблем. — Мози, казалось, был доволен таким исходом дела. — Я пойду в деревню. Меня пригласили на свадьбу.

Эмма украдкой посмотрела на Дэниэла. Ей показалось, что он тоже доволен ее решением. Может, он точно так же, как и она сама, чувствовал, что после всего пережитого за эти два дня им стоит побыть вдвоем в этот последний вечер.

Уже сгущались сумерки, когда над их головой снова пролетел самолет. Дэниэл готовил ужин в кухне, а Эмма сидела рядом на деревянном табурете и чистила арахис. Услышав вдалеке гул самолета, Эмма резко вскочила и подняла голову к небу. Дэниэл подошел и встал рядом, глядя в том же направлении, что и она. Самолет возвращался из пустыни обратно в Малангу. Не сводя глаз с самолета, Эмма представляла, что внутри него, в кабине, сидит Энджел, целая и невредимая. Дэниэл говорил ей, что пилот может совершить посадку в любом месте в пустыне. Если кто-то из поисковой команды увидит девочку с высоты, самолет тут же сядет на землю и подберет ее.

Самолет пролетел низко над самой станцией, испугав своим гулом верблюдов. Эмма повернулась к Дэниэлу лицом и встретилась с ним взглядом. Им не нужны были слова, чтобы понять мысли друг друга. Они оба думали об одном и том же, надеясь на чудо. Они проводили взглядом самолет, на серебристом брюхе которого сверкнули отблески заходящего солнца.