Мандариновый раф для хорошей девочки (СИ)

Глава 14. Новогодняя ночь

Я отработала свой полный рабочий день. Даже ушла, как обычно, в восемь. Хотя могла договориться на семь. Не хотелось. Премию попросила побольше.

Весь день улыбалась. Весь день поздравляла и выслушивала про Наступающий. Фасовала, отбивала, отвешивала. Разливала чай, кофе готовила. Мандариновый раф разбирали на ура. Паша написал попозже — слишком сладкий. А больше он ничего не написал.

После той фотосессии и его месседжа про раф ещё были от меня пара сообщений. Птолемеев несколько раз ответил, что занят. Потом — что очень занят.

Что я, девочка, ему написывать? Или сидеть ждать звонка у телефона? Занят и занят.

С утра ещё намарафетилась. Домой пришла — макияж поправила. Что срочно надо приготовить к столу, приготовила. И сразу переоделась.

К Новому году я при параде. Причёску уложила аккуратно, ногти у меня сделаны, платье новое, бельё тоже. А потому что праздник! Потому что хочется красоты.

Вот говорят — женщина для мужчины хочет быть красивой, а точнее — чтобы ему нравиться. Может, и да. Но не всегда.

Ещё есть мнение, что женщины прихорашиваются и наряды меняют для других женщин, потому что мужики всё равно в этом ничего не понимают. А женщины или оценят по достоинству, или позавидуют — что для некоторых тоже цель.

Но на самом деле, скорее всего, конечно — кто я такая, чтоб утверждать? На самом деле женщина одевается для себя. Макияж делает по утрам и всё остальное — чтоб смотреть на себя и себе нравиться. Когда есть силы на себя смотреть.

Эх, развернись плечо, размахнись рука! Куплю в следующем году новую тушь!

Встретили по семейному. Пришла мама. В кондитерскую подруги днём забегали, а уж вечером ко мне не пошли. Договорились, что завтра увидимся. Наталья пришла, правда, часам к десяти, вместе со своим сыном Антошкой. Посидели чуток. Мы с ней слегка наподдали. Салат она мне свой принесла, поставила на стол в контейнере. Я переложила в красивую салатницу, а что осталось, в том же контейнере убрала в холодильник.

Уже в одиннадцать Наташа начала собираться, дети клевали носом и до двенадцати сидеть не собирались. Мама ушла в гостиную смотреть телевизор. Эта будет сидеть до часу точно, пока все новогодние огоньки не пересмотрит. Значит, с ней посижу, а потом спать. Двадцать минут двенадцатого. Проводила Наташку, вернулась на кухню.

Ну нет, посуду мыть не буду — ещё даже куранты не били. Праздник! Отдыхаю.

Всё-таки чуток прибралась…

В половине двенадцатого у меня пиликнул телефон. Взяла, мельком взглянула. А потом рывком приблизила к лицу! Птолемеев! Ну что ему надо? С наступающим поздравить? Открыла, а там вопрос: “квартира какая?”

В каком ещё смысле — какая квартира? А телефон уже в руках звонит. Взяла. А оттуда:

— Мороженка, признавайся, где живёшь? А то я ко всем соседям зайду!

— А ты где? — спрашиваю.

— В подъезде твоём. Внутри уже. Подожди… — и куда-то не мне, у кого-то спрашивает. — А где живёт Морозова?

— Паша, я на третьем… — шепчу, подбегая к двери. Меня здесь как Морозову никто не знает, но он же сейчас всех соседей перебаламутит!

Открываю дверь. Там Павел Птолемеев. Без букетов цветов, без подарков — сам как подарок. Смотрит на меня и сияет весь.

— Ты что здесь делаешь? — спрашиваю так же, шёпотом, оборачиваясь в сторону своей квартиры. Ну хоть мама не выходит. Не слышит, может? Я как мышь к двери скользнула, а телевизор громко.

— Хорошо, очень хорошо, — Паша невзначай трогает мою голову, запихивая пальцы в мои волосы. «Зарывая» тут не подходит, нет. Тут так схватился, что я чувствую его подушечки пальцев кожей. Но не больно. Господи, умеют же некоторые! А он продолжает.

— И здесь всё хорошо, — уже руки мне на грудь переместил и всё потрогал, — и здесь, — обшарил мне бёдра и оставил ладони на моей заднице.

— Забираю, — выносит вердикт.

— Это куда это? — не понимаю я.

— Взрослые в квартире есть? — спрашивает Птолемеев, я отвечаю:

— Я…

— А ещё?

— Мама моя… маму тоже хочешь забрать?

— Нет. Маму оставим с детьми. Твоя шуба? — и он уже проходит, берёт с вешалки мою пушистую шубейку и надевает на меня.

— А… Паша?

— Полчаса до Нового года, — он смотрит на часы. — Меньше уже. Поехали!

— Я никуда не поеду, — возмущаюсь я, стоя в коридоре в шубе и тапочках.

— Тогда, — Паша озирается снова, хватает с крючка мои ключи. — Я тебя похищаю! — берет меня в охапку и тащит за дверь.

— Ненормальный?! — на лестничной площадке уже говорю громче, а Птолемеев закрывает мою квартиру.

— Изнутри открыть смогут? — интересуется.

— Да, у мамы есть ключ.

— Ну тогда поехали.

— Паша! Я тут в тапочках стою!

— Нам только до машины.

— Я не пойду.

— Не пойдёшь? — Паша на меня оценивающе взглянул. — Не пойдёшь, так не пойдёшь! — и он схватил меня, перекинул через плечо и понёс по лестнице вниз.

Визжать я не собиралась, хоть никак не ожидала! Только ахнула. Кто-то поднимался по лестнице навстречу.

— С наступающим! — бодренько поздоровался Пашка.

— Скоро, скоро будем с Новым годом друг друга поздравлять! — прозвучало в ответ.

Это Зося Степановна. Хоть бы она меня не узнала! Я же к ней самым что ни на есть интересным местом. Задницей, то есть. Как соседке меня признать?

— А вы, молодой человек, куда нашу Алевину несёте?

Узнала таки, и что ей не спится?

— Новый год встречать, — спокойно ответил Пашка, расходясь на узкой лестнице с моей соседкой.

— Фейерверки будете смотреть? У нас запускать начнут в полночь. Я вот за чайком пошла. Налью себе в термос. А, может, и не только чайку!

Уверена, она Паше подмигнула. Какая бодрая у нас Зося Степановна, оказывается! Молодец!

— А Алевина так не замерзнет? — побеспокоилась обо мне сердобольная соседушка.

— Согреем, — рассмеялся Пашка. Мы как раз миновали половину лестничного прогона, и Паша начал разворачиваться, а я увидела Степановну и немного виновато, насколько у меня вышло в висячем положении, махнула ей рукой.

— С наступающим, — шепнула ей.

— Будь счастлива, Аля, — успела ответить она. Пашка утащил меня вниз.

Во дворе кучковался народ — готовились запускать фейверки. На выходе из подъезда Паша спустил меня вниз, доставая ключи от машины, а потом опять поднял, но уже не перекидывал через плечо, а просто понёс. А я запрокинула голову. На фоне тёмного неба чернели ветви голых деревьев. Кто-то из соседей украсил их новогодними шариками. Красиво.

Паша дотащил меня до машины. Поставил у двери. Потом внезапно на меня уставился.

— Ты что? — спрашиваю его.

— Ты похожа на яблочко на снегу, — отвечает мне. Ну какое ещё яблочко?

— Какое ещё яблочко, Паша?

— Вкусненькое, — он открыл дверь. — Садись, а то замерзнешь.

Я забралась на пассажирское сиденье, дождалась, когда Паша обойдёт машину и сядет за руль.

Когда мы оказались вдвоём в салоне, Паша наклонился ко мне, чтобы застегнуть ремень. И вдруг опять замер.

— А теперь что? — прошептала я, а он рассматривал моё лицо и сам был так близко, что дышал мне на губы.

— Не отвлекай меня, Мороженка, нам ещё нужно до меня доехать.

Так ведь я вообще сижу, не двигаюсь.

Паша завёл машину. Ехали молча. Я смотрела в окно. Народу полно на улице. Кто-то любит Новый год в толпе встретить. Запуская фейерверки в ночное небо, разливая на снег блестящие капли шампанского. А потом ходить и поздравлять знакомых и незнакомых — каждого, кто встретится. А я вот еду к Паше Птолемееву домой.

До дверей дома Павел меня снова донёс. И по лестнице до лифта тоже — не стал спускать на пол. Я потеряла тапок.

— Паша! Я тапок потеряла.

— Да и чёрт с ним!

— А в чём я домой поеду?

— Придумаем в новом году.

Вот и весь Пашкин ответ. Открыл свою дверь ключами, ввалились к нему в квартиру. сразу шуба моя полетела на пол. Паша взглянул на часы.

— Успели.

Что успели? Приехать до Нового года? Здесь встретим? Мне глубоко безразлично, когда именно пробили эти куранты и вообще — пробили ли? Или, может, мы застряли в этом вязком счастливом мгновении, как на фотоснимке. Или увязла я, как пчёлка в мёде. Или в яблочном застывшем варенье. Я же нынче как замерзшее яблочко. Значит, надо, чтобы кто-то отогрел.

Паша любит яблоки? Я не люблю, я уже рассказывала… Но если кто-то может отогреть одну озябшую женщину, то вот он — мой особенный мужчина. Самый желанный и самый сладкий.