Мастер и Жаворонок

Глава 5 Нити

…Год спустя

Я вхожу в просторный дом своей двоюродной бабушки Этель. Со скалистого берега несется знакомый плеск волн, приглушенный закрывшейся за мной дверью. В фойе встречают ароматы лаванды и роз из букетов, стоящих по обе стороны от входа. Между вазами – фотография Этель и моего двоюродного дедушки Томаса в рамке, которую я смастерила после праздника по случаю годовщины их свадьбы полгода назад. Я гляжу на фотографию. Из кухни выходит моя старшая сестра Эва. Ее шаги настолько привычны, что оборачиваться нет нужды – я и без того знаю, кто идет.

– Хороший был праздник, правда? – говорю я, когда сестра встает рядом и тоже смотрит на улыбающиеся лица наших родных.

– Ага. Не считая того морковного желе. Кто додумался подать на стол подобную гадость?

– Этель. Она утверждает, что это ее любимое блюдо.

– По-моему, ей больше нравится любоваться тем, как люди давят в себе рвотные позывы. Почему булочки у нее всегда получаются, а остальные блюда – нет? – Эва демонстративно кривится, после чего поворачивается и обнимает меня. – Привет, Жавороночек.

– Я скучала, – говорю я, и она, еще раз крепко обняв, отпускает. – Ты готова в эти выходные отвезти тетушку в отель? Планы в силе, мы должны выдать Слоан замуж.

Эва со вздохом берет меня за плечи. На лице у нее мелькает странное выражение. Может, она устала после долгой дороги из Калифорнии? Сестра не из тех, кто любит сидеть без дела, и здесь, скорее всего, тоже с головой ушла в работу. Изобразив улыбку, я напеваю несколько тактов из «Свадебного марша», но сестра по-прежнему угрюма.

– Конечно, отвезу, но, к сожалению, на церемонию не останусь. Передашь Слоан мои поздравления на словах, хорошо? Если она все-таки согласится на вашу безумную авантюру, – наконец говорит Эва, отпуская меня.

– Где же тетушка? Она зачем-то велела приехать к ней ровно в одиннадцать, – говорю я, окидывая коридор взглядом.

Обычно, если Этель назначает время для визита, гостей она встречает возле двери, чтобы с порога высказать им свои претензии.

– Она наверху. Мама и папа, когда я видела их в последний раз, были в гостиной с Тремблеем. Я буду в кабинете, просматривать новый ворох документов. Если потеряете меня, то знайте: я решила перерезать вены бумагой, лишь бы не подписывать очередной бланк заказа на муку и сахар.

– Знаю, чем поднять тебе настроение!

– Маргаритой?

– Морковным желе!

– Я люблю тебя, сестренка, – но иди ты на хрен!

С сардонической усмешкой Эва целует меня в щеку и уходит, исчезнув за коробками, которые горой свалены в коридоре. В груди сгущается тягучее чувство тревоги.

Часы на запястье пикают. Приходит сообщение от тетушки.

Закатываю глаза, но все-таки улыбаюсь. Достав телефон, печатаю ответ.

Я недовольно морщу нос. Тетушкины капризы – дело привычное, но сегодня она превзошла саму себя: то торопись, то не торопись, то принеси бесполезный предмет…

Пожав плечами, я печатаю короткое «О’кей», после чего отправляюсь в ванную рядом с лестницей, ведущей в крыло, где находится спальня моей тетушки с видом на море. Почти добравшись до нее, вдруг слышу из дальнего конца коридора напряженные голоса. Один из них хорошо мне знаком – это отчим; во втором, прислушавшись, разбираю нотки Стэна Тремблея. От звучного баритона по коже бегут мурашки.

Обычно я не сую нос в родительские дела: их бизнес приносит доход нашей семье лишь благодаря интригам и махинациям. Родители часто, сколько себя помню, вели тайные переговоры, но не позволяли их тени омрачить внешне безупречную жизнь.

– …имя того, кто работал на «Левиафана»?

Я замедляю шаг. Голос матери навевает воспоминания о позапрошлой осени, когда я столкнула машину в водохранилище. Надо сделать вид, будто я ничего не слышала, – взять из ванной крем и уйти наверх. Их бесконечные интриги меня не касаются. Но следующие слова заставляют ноги прилипнуть к полу.

– Лахлан Кейн.

Я смотрю в сторону гостиной, расположенной в конце коридора. Одна из дверей приоткрыта. Недолго думая, иду на звук голосов и проскальзываю в пустой кабинет напротив.

– На свете немало людей, которые хотели бы урвать кусочек нашей прибыли. Нельзя избавляться от всех подряд. – Отчим ехидно хмыкает. – Иначе в Род-Айленде и вовсе людей не останется.

Мать раздраженно бурчит. Так и вижу, как она пронзает его взглядом. Мама любит Дэмиана всеми фибрами души, но когда речь заходит о делах, некоторые границы она переступать не рискует, пусть даже их бизнес со временем сплетается все теснее.

– Дэмиан, мы говорим не про тех, кто способен испортить оборудование и доставить нам хлопоты. Речь о людях, которые затаили обиду на нас с тобой лично. Келли Эллис входила в мой совет директоров. Кристиан был твоим двоюродным братом. Раз в месяц убивают человека из нашего ближайшего окружения. Как по часам – каждые сорок дней. Это не простое совпадение.

– И каждые сорок дней мы возвращаемся в исходную точку. Ни свидетелей, ни улик. Ничто не говорит о причастности «Левиафана».

– У Кейна солидный опыт, – говорит Тремблей, и до меня доносится шорох документов, доставаемых из папки. – Он работал на «Левиафана» шестнадцать лет. Возможно, решил отыграться за то, что его отправили в отставку.

Шуршат бумаги. Отчим бормочет что-то и замолкает, задумавшись. Потом произносит:

– А мы уверены, что он вышел в отставку? Насколько мне известно, его не отпустили. Я просто разорвал контракт, но избавляться от Кейна не требовал.

– Тем больше у него причин нас ненавидеть. Мало ли кто мог его нанять? Откуда нам знать – вдруг в «Левиафан» обратились наши конкуренты?

– Ты прав, неоткуда. Это лишь догадки. У нас нет доказательств, указывающих хоть на одного подозреваемого. – Отчим тяжело вздыхает и ерзает в кресле, судя по скрипу. – Слушай, я согласен, что Кейн или, возможно, «Левиафан» замешаны в деле. У них однозначно есть все ресурсы. Но с такой же вероятностью это может быть и любой наш конкурент вроде Боба Фостера…

Мать фыркает:

– …или человек, которого эти самые конкуренты наняли. В общем, кто угодно. Не думаю, что это разумно – развязывать войну с организацией вроде «Левиафана» или с одним из ее сотрудников, не будучи полностью уверенным в его причастности к делу.

– Если не устранить самую вероятную угрозу сразу, потом станет хуже, – говорит Тремблей, выкладывая на стол очередную папку. – У Кейна есть два брата. Один из них ни в чем противозаконном не замечен. Работает врачом, живет в Небраске. Но вот другой… – Шуршат бумаги. – Его зовут Роуэн Кейн. Весьма опасный тип. Брата он однозначно поддержит. Уже не раз выступал на его стороне.

Нет, нет, нет, нет!

Я зажимаю рот ладонью, чтобы сдержать рвущийся из груди крик. Мир рушится, и я падаю в бездну.

Мать шокирована не меньше моего. С явным изумлением она переспрашивает:

– Роуэн Кейн?.. Не тот ли, за которого выходит замуж Слоан?

– Да, именно он. Я изучил его прошлое, опросил людей. Он несколько раз был замечен в насилии. В юности, после переезда в наши края, стоял на учете в комиссии по делам несовершеннолетних, но подробностей в полицейской базе не осталось. Официально его ни в чем не обвиняли. Но я обнаружил один интересный факт: лет десять назад Лахлан подрался в баре и попал в больницу. По моим сведениям, Роуэн избил обидчика своего брата и бросил его умирать. В документах клиники сохранились записи о лечении Лахлана и о парне, который позже скончался. Про Роуэна там – ни слова.

Кровь стучит в ушах, заглушая негромкий разговор родителей и шелест бумаг. До меня доносятся лишь отдельные короткие реплики: «А как же Слоан?», «А если Ларк?», «Нужны доказательства», «Не слишком ли опасно ждать?»

Каждое слово – как резкий удар.

– То, что ты предлагаешь, Стэн… – говорит отчим, заставляя меня встрепенуться. Мысленно я вижу, как он медленно качает головой. – Мы можем избавиться от Кейнов, но проблемы этим не решить. Что тогда? «Левиафан» затаит на нас обиду уже всерьез. Нужны доказательства.

– Нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока доказательства в них сами свалятся! Люди так и будут умирать. Хочешь сказать, что «Ковачи Энтерпрайзис» всегда вел бизнес в рамках закона?

– Стэн!.. – рявкает мама.

– Именно поэтому не следует передавать дела на аутсорсинг, – говорит Тремблей. Снова шуршат бумаги. – Нина, мы должны обсудить ситуацию с Этель. Пусть она расскажет, как Монтегю решали подобные проблемы.

– Нет! – резко перебивает мама. – Не впутывай ее в наши дела. У нее и без того хватает забот. Мы с Дэмианом сами все уладим. Дай нам неделю, мы сообщим свое решение. Спасибо, Стэн, что держишь нас в курсе.

Прячась в темном кабинете, сквозь щель между дверью и косяком я вижу, как Стэн Тремблей выходит из гостиной. Не глядя в мою сторону, он идет по коридору, опустив голову и зажав под мышкой папки с бумагами. Ему за семьдесят, но он по-прежнему пугает меня до дрожи. В детстве я и вовсе считала его воплощением кошмара.

Через несколько минут уходят и родители, обсуждая всякие бытовые мелочи: меню для обеда, куда пойти на ужин и тому подобное. Их разговор совершенно не связан с тем, что только что звучало в гостиной. Так было всегда: в темных комнатах шли тайные переговоры, а на свету – обычная жизнь.

Пропустив родителей, я жду, пока сердце не успокоится, а шум в ушах не стихнет, после чего покидаю свое убежище, беру тюбик с кремом из ванной и поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

На дрожащих ногах я делаю несколько шагов по коридору, кладу крем на ближайший столик, берусь за него руками и смотрю на свое отражение в золоченом зеркале. Щеки горят, в висках стучит адреналин.

Нельзя, чтобы у моей подруги отняли мужа. Надо остановить родителей. Любой ценой!

Но как это сделать, я не представляю.

Никто из родных не выступит на моей стороне. Не поддержит. Я всегда была слабой и не привыкла драться с хищниками за добычу и территорию.

– Что же делать? – шепчу я своему отражению. На глаза наворачиваются слезы.

На запястье вибрируют часы, я смотрю вниз и вижу имя Роуз.

Высморкавшись, я вытираю глаза, пытаясь понять тайный смысл послания. Достаю из кармана телефон, чтобы перечитать сообщение. Увы – бесполезно.

Я смотрю в конец коридора, ведущего в тетушкино крыло, и прикусываю внутреннюю сторону губы. На языке проступает привкус крови. Не знаю, как остановить надвигающуюся беду, но не могу подвести Слоан. До свадьбы осталось всего несколько дней. Может, уговорить их с Роуэном бежать? Пусть уедут из города, а лучше – из страны. Поселятся в райском уголке на другом конце света… Но эта мысль улетучивается так же быстро, как пришла. Люди вроде моих родителей не позволят границам помешать их планам. Они запросто добьются желаемого.

Нужен другой план!

Сдерживаю панику. Надо забрать платье и уехать. Обдумать все. Выдохнуть. Написать сценарий и воплотить его в жизнь.

Глубоко вдохнув, чтобы заполнить воздухом каждую клеточку тела, я насухо вытираю глаза.

Убрав телефон, я снова смотрю в зеркало. Еще один вдох.

Улыбнись. Шире. Сильнее!

Растягиваю губы в улыбке, пока она не станет естественной. Убедившись, что выгляжу должным образом, я отхожу от зеркала и иду к нужной двери.

Этель сидит не в постели, где она частенько отдыхает перед обедом, а в своей мастерской. В комнате – идеальный порядок: краски, нитки, холсты разложены на полках как по линеечке. Тетушка сидит в любимом кресле возле окна с видом на море; белые волосы рассыпаны по сутулым плечам, голова опущена к вышивке. Вдруг она вскрикивает, ругается под нос и, зашипев от боли, прикладывает палец к губам. На секунду моя улыбка становится искренней.

– Давай без ран, пока я здесь, – говорю я бодро, переступая порог.

Этель вздрагивает и заходится в кашле.

– Боже правый, деточка. Ты меня в гроб вгонишь, до дома престарелых не доживу!

– Чем изрядно разозлишь маму с Эвой. Они который день пакуют твои вещи.

Я ставлю тюбик с кремом на стол и целую тетушку в щеку. Та, как всегда, в пудре и румянах. Запах косметики возвращает меня в детство, когда я сидела за тетушкиным туалетным столиком и играла с баночками. Но даже эти теплые воспоминания не способны отогнать растущую в груди тревогу.

– Эве лучше вернуться в Калифорнию. Здесь ей нечего делать, – ворчит Этель.

Я отворачиваюсь и смотрю на черный чехол для одежды, висящий на дверце шкафа.

– Ты ведь знаешь, она не уедет, пока самолично все не упакует. Упрямая. В кого, интересно, она такая?

– Не в меня, если ты на это намекаешь, деточка! – отрезает Этель.

– Разумеется! – развожу я руками.

Тетушка поднимает голову, и я улыбаюсь. Подхожу к шкафу, чувствуя на себе донельзя тяжелый взгляд. Бесполезно обманывать женщину, которая сумела построить империю из муки и сахара. Наблюдательностью ее природа не обидела. Надо брать платье и бежать!

Поздно…

– Что случилось? – строго спрашивает Этель. – Ты сомневаешься, что Слоан стоит выходить замуж?

Под ее сверлящим взглядом я неотрывно смотрю на чехол с одеждой. Меня накрывает нестерпимое желание высвободить платье из черного кокона, словно оно задыхается в темноте.

Покачав головой, я беру вешалку:

– Нет, тетушка. Что ты!

Я тяну молнию вниз, успев опустить ее на десяток сантиметров, как Этель вдруг произносит.

– Жаль. Если б нашей девочке разонравился ее жених, избавиться от Кейнов было бы намного проще.

Я медленно разворачиваюсь на пятках. Тетушка, ехидно ухмыляясь, протягивает нитку сквозь ткань.

– Откуда ты знаешь про Кейнов? – щурясь, спрашиваю я. – Ты нарочно подстроила, чтобы я услышала разговор?

– Кто знает.

– Почему просто не сказала?

Тетушка пожимает плечами:

– Иногда лучше услышать самой. Твоя сестра считает меня выжившей из ума старухой. Кто знает, что взбредет мне в голову?

Справедливо. Я лучше многих знаю: Этель Монтегю верить на слово нельзя. Она обожает говорить недомолвками, оставляя людей мучиться в догадках.

– Откуда ты вообще об этом знаешь?

– Жавороночек… – цокает она языком, устремив на меня взгляд поверх пластиковой оправы. – Это мой дом. И дела семьи – это мои дела, что бы ни думали твои родители.

Чувствуя в горле острый комок, с полурасстегнутым чехлом в руках я делаю шаг к тетушке. Открываю рот, но слова замирают на языке. Этель улыбается и вновь склоняет голову к пяльцам.

– Присядь, деточка.

Покорно сажусь напротив. Тетушка выводит на ткани ряд малиновых стежков.

– Я сомневаюсь, что за всем стоят Кейны, – говорю наконец.

Этель кивает, не отрываясь от работы.

– Фионн точно ни при чем. Роуэн не стал бы мне вредить, ни случайно, ни намеренно.

– А Лахлан?

Мог ли он мстить? Вдруг его босс затаил злобу? Или сам Лахлан, обиженный разрывом контракта, решил на нас отыграться? Или он злится, что его не отпустили? Он, конечно, мерзавец, но подобное не в его духе…

– Вряд ли он будет рисковать братьями. Это не он.

– Я тоже не верю. Лично я склонна считать, что это Боб Фостер. Мелкий пакостник мог воспользоваться моментом. Он из тех, кто пнет умирающую собаку, если той не повезет лечь у него на пути. Но Тремблей думает иначе, и твоя мать с ним согласна. Дэмиан же не спешит делать выводы раньше времени. – Этель впивается в меня взглядом, протягивая нить. – Именно поэтому я считаю твою матушку достойной наследницей своего рода. Она ничуть не уступает мне ни в решительности, ни в коварстве.

Я глубоко вздыхаю:

– Может, есть какой-нибудь способ доказать непричастность Лахлана? Например, алиби, которое его оправдает?

Мне не хуже Этель известно, что такие профессионалы всегда прикроют себе тылы.

– Он мастер, и в его распоряжении немало ресурсов. Он создаст любую легенду и организует доказательства.

– А если просто поговорить с родителями и убедить их, что он ни при чем?..

– Ларк, словами делу не поможешь.

– Но нельзя же допустить, чтобы Слоан осталась без мужа. После всего, что случилось в Эшборне…

Этель хватает мою руку, сжимая пальцы.

– Я понимаю, к чему ты клонишь. Не надо винить себя в том, что было в школе. Ты не виновата, слышишь?

Я киваю, но слезы все равно застилают глаза пленкой. И хотя в поступке Вердона нет моей вины, меня по-прежнему душит стыд. Тысячу раз я винила себя за страх перед угрозами Вердона. День за днем внушала себе, что не могла ничего поделать. Но если бы я вела себя иначе…

– Хватит думать о прошлом!

Этель отпускает мою руку и заходится в приступе кашля, морщась от боли. Я хочу погладить ее по плечу, но она отмахивается.

– Давай наймем медсестер и поставим в комнате нужную аппаратуру. Тебе не обязательно ехать в дом престарелых, – говорю я.

Она кашляет, все больше бледнея. У меня екает сердце: тетушка подносит к губам салфетку, и на ней остается кровавый след.

– Я сама все устрою. Мне не трудно, правда!

– Не хочу, – хрипло выдавливает Этель.

Через мгновение она выпрямляется, хотя глаза по-прежнему мутны, а дыхание – прерывисто.

– Не хочу, чтобы вы в панике носились по дому, пока я медленно ползу на тот свет.

– Как-то это… пессимистично, не находишь?

– Знаешь, деточка, пора тебе узнать, что силу можно проявлять по-разному. – Этель снова берет иглу. – Я сама решила ехать в Шорвью. Никто не должен видеть, как я медленно умираю в собственном доме. И дело даже не в вас. Нельзя гнить заживо в центре своей империи на глазах у людей, которые считают тебя сильной. Кроме того, в Шорвью я буду с тобою рядышком. Кто знает… – Она подмигивает, возвращаясь к вышивке. – Вдруг напоследок успею провернуть парочку коварных интриг?

Я вопросительно молчу, но тетушка на меня не смотрит. Пауза затягивается.

– Интриг?

– Их самых. Знаешь… – говорит Этель, протягивая сквозь ткань красную нить. – Я ценю твою мать с отчимом в первую очередь за их уверенность в своих поступках.

Киваю, глядя в окно. Жду, когда тетушка заговорит о долге: мол, всем нам приходится принимать трудные решения. Иначе нельзя. Иногда приходится жертвовать своим счастьем ради близких. И это – самое главное в жизни.

Но в животе от таких мыслей холодеет и растекается пустота.

– Когда Слоан спасла тебя в школе, ты обещала, что будешь о ней заботиться?

Моргнув, чтобы сдержать слезы, я поворачиваюсь к тетушке.

– Да.

– Вот именно, – говорит Этель. – И ты можешь сдержать свое обещание, приняв одно непростое решение. Такое, которое родители не смогут игнорировать, если поверят в его серьезность.

– Ничего не понимаю…

Этель молчит. Она неспешно тянет нить, заставляя меня ждать. Втыкает иголку снова. Возможно, ждет, что я догадаюсь сама, но в мыслях – пусто.

– Знаешь, что больше всего мне нравится в твоей матери и отчиме?

– Их способность уничтожать конкурентов и устранять противников, оставаясь «идеальной семьей»?

– И это тоже, – кивает Этель. – Но в основном их преданность роду. Любовь друг к другу и к вам, девочкам. – Тетушка делает последний пунцовый стежок, завязывает узелок и обрезает нить. – То, что они не станут действовать во вред своим близким.

Разумеется, она права. Я знаю, что мать и отчим искренне любят друг друга. Точно так же она любила отца. С ним она забыла свою первую любовь к Дэмиану. Тот был другом ее детства, но юная страсть не выдержала проверку временем. Мама вышла замуж за другого, а потом мой отец умер, и она снова встретила Дэмиана.

– Значит, ты считаешь, я могу спасти Лахлана, потому что… родители не станут вредить своим родным? Тетушка, это полнейший бред!

Этель поворачивается, и в ее серых глазах под мутной пленкой вспыхивает огонек.

– Помнишь, как маленькой тебя водили на похороны отца Дэмиана?

Я качаю головой.

– Тебе тогда было около пяти. Твоя мать и отчим в тот день впервые увидели друг друга после долгой разлуки. Думаю, не только я почувствовала, как между ними пробежала искра. Но у твоей мамы были вы, девочки. И Сэм. Жизнь текла своим чередом… Она не предала бы мужа, даже если не испытывала к нему особых чувств. Если бы Сэм не умер, она ни за что не нарушила бы брачных клятв. И Дэмиан – тоже.

Я сглатываю, пытаясь вспомнить тот день, но память пуста.

– Я правда не понимаю, о чем ты говоришь. По-твоему, они забудут о любых претензиях к Роуэну, как только он женится на Слоан?..

Этель усмехается и качает головой:

– Нет, конечно. Да, они любят Слоан. Ее приняли в семью после того, как она спасла тебя в Эшборне. Но твое счастье для них важнее. Это тебя они не посмеют обидеть.

– То есть… если бы я вышла замуж…

Разрозненные ноты внезапно складываются в мелодию. Какофония обретает смысл.

– Посмотри-ка вниз, деточка, – говорит Этель, и я послушно опускаю взгляд на свадебное платье, лежащее на коленях. – Расскажи-ка, что представляет собой Лахлан Кейн.