Меч и лебедь

Глава 12

День, когда граф Соук отправился в обратный путь, выдался таким же погожим, как и день приезда. Но на этот раз Рэннальф не замечал ни голубого неба, ни зеленых полей. Не время было отвлекаться на такие пустяки. Он хотел мира так страстно, почти до физической боли. Еще не все потеряно. Кратчайший путь к достижению цели лежал теперь через тяжелую войну. Рэннальф мучился в поисках ответа на вопрос, куда поехал король и как быстрее его найти. Кроме того, нужно было определить, где назначить встречу своим вассалам.

«Домой, — стучало сердце, — скорее домой». Люди приедут в Слиффорд, который лучше всего знают. Суровый голос внутри говорил, что так он окажется дальше всего от короля. «Езжай в Оксфорд!» Сердце опять воспротивилось. Но все же Оксфорд — любимая цитадель Стефана и Юстаса за пределами Лондона. Там скорее всего находится Стефан, если он еще не приступил к военным действиям. Оксфорд расположен между Херефордом и Лондоном, на прямой дороге от Слиффорда к замкам Генриха — Девайзесу и Уоллингфорду. Лестер даже не намекнул, куда направлялся Стефан. Возможно, он сам этого не знал. Если король хочет напасть на Херефорд, Глостер или южные крепости, он непременно проедет через Оксфорд.

Во владениях Херефорда они скакали во весь опор и не таились, держа путь на восток и стараясь не приближаться к землям Глостера. Возможно, послание Лестера опередило донесения, которые шлют из дворца шпионы мятежников, или они ожидают точных сведений, где собирается атаковать Стефан. Но слишком полагаться на это, рискуя быть захваченным в плен, совсем глупо. Уж лучше что есть сил скакать до Уинчкомба, немного там передохнуть и продолжать путь к Оксфорду под покровом ночи.

Легко принимать такое решение, подчиняясь страстному велению сердца. Гораздо тяжелее его выполнить. Они ни на миг не останавливали бег, чтобы прохладный ветер мог остудить их раскаленные солнцем доспехи. Не было времени прохлаждаться у реки, которую они переходили вброд, спешиться, чтоб напиться чистой воды из родника и напоить измученных животных: полное брюхо не способствует быстрому бегу. Мужчины, извергая проклятия, задирали головы своих лошадей, натягивая что есть сил поводья, и вонзали шпоры в бока взмыленных животных, ненавидя сверкающую, журчащую под ногами, но такую недоступную воду.

Один Рэннальф, казалось, не замечал жары и не испытывал жажды. Не потому, что отличался от своих людей или был сильнее, просто его заботили нужды не только тела. Воины в его личной охране были свободными наемниками, крестьянами, в которых он углядел дух и желание сражаться, или младшими сыновыми и братьями его мелких вассалов, которых он нанимал на службу. Он приказывал, и они готовы были идти в огонь и воду, слепо подчиняясь его воле и мало заботясь о чем-нибудь другом, кроме вознаграждения за хорошую службу. Рэннальф объяснял им, почему он предпринял какое-то действие, но большей частью для того, чтобы просто поговорить. Никто из его людей не осмеливался спрашивать, если Рэннальф сам не объяснял свои поступки. Их безопасность находилась в его руках, и он ни разу не подвел их. Таким образом, людям не нужно было ни о чем думать, кроме палящего зноя, голода и жажды. Когда же, наконец, они смогут остановиться, чтобы передохнуть?

Когда безопасная стезя была выбрана и обдумана, Рэннальф мог размышлять и о других делах. Что же случилось при дворе за время его отсутствия? Что побудило Стефана к действиям? Почему Лестеру не удалось повлиять на него? Как велики волнения среди баронов? Записка Лестера не давала ответа ни на один из этих вопросов.

Люди передохнули в Уинчкомбе, набив животы, утолив жажду и ухватив пару часов сна перед долгим ночным походом. Рэннальф был равнодушен к благам, которые были им предложены. Он ел и пил, но лишь потому, что перед ним поставили еду. Он не мог разослать послания своим вассалам с призывом на сорокадневную службу, пока не знал, в каком месте они должны встретиться, и пока не услышал из уст самого короля, что война неизбежна.

Рэннальф написал лишь Роберту и Кэтрин. На письма ушли все свободные минуты. С Лестером было проще. Рэннальф поблагодарил его за предостережение, сообщил, что завтра рассчитывает быть в Оксфорде, и попросил более полного объяснения случившегося. Но он терзался, как объяснить Кэтрин, чего он от нее хочет.

Она не должна была ничего говорить своим вассалам, но в то же время следовало устроить так, чтобы они были готовы выступить в двухдневный срок. Она должна была их уверить, что он всеми силами поддерживает ее обещание не посылать их на войну, но при этом необходимо было намекнуть, что, если их поддержка поможет принести победу, он их все-таки призовет. Она должна договориться об укреплении замков крепостей, граничащих с владениями графа Норфолка, но так, чтобы Норфолк не заподозрил, что на него может быть совершено нападение. Ей нужно выжать как можно больше денег, но не за счет займов, потому что в следующем году им понадобится еще больше. Она должна обложить дополнительным налогом купцов, торгующих во владениях Рэннальфа, но не чрезмерным, чтобы не остановилась торговля.

Когда Кэтрин получила письмо и бегло прочитала его, выискивая в основном личное и пытаясь судить по почерку Рэннальфа о состоянии его духа и здоровья, она не удержалась от улыбки. Он так все разжевывает, потому что считает ее полной идиоткой, и каждое поручение завершает самыми подробными разъяснениями. Кэтрин любовно погладила письмо, понимая, что муж ее и любит больше всего за то, что считает дурочкой.

Бережно, как будто это была часть самого Рэннальфа, Кэтрин развернула пергамент и стала читать между строк. Как только смысл послания дошел до нее, яркий румянец угас на ее щеках. Рэннальф не утверждал определенно, что перемирие закончилось и началась война, но факт был налицо. Когда-то Кэтрин мечтала о мужчине-воине, теперь она получила его. Кэтрин прижала руку к груди, ее сердце от ужаса бешено забилось.

— Мадам, что случилось?

Мэри, как всегда, очень внимательная к переменам в настроении своей приемной матери, подскочила к ней. Кэтрин подавила вздох.

— Ничего особенного, не беспокойся, дитя мое. — Она даже выдавила из себя улыбку, но лицо оставалось мертвенно-бледным.

Мэри взглянула на исписанный убористым почерком лист, на разломанную печать с гербом хозяина Слиффорда — кинжал и шеврон.

— Он приезжает домой? — По мнению Мэри, ничто не могло так поразить ее приемную мать, как нежданный приезд мужа.

— Тебе следовало бы более уважительно говорить о своем отце, Мэри. Называй его хотя бы иногда отцом! — укоризненно ответила она.

Вопреки усилиям Кэтрин, покорная во всем остальном, Мэри так и не научилась обращаться к Рэннальфу «отец», она даже с трудом выговаривала «милорд», и то лишь в присутствии чужих людей. Мэри упорствовала в своей неприязни к отцу.

На самом деле Кэтрин сейчас думала вовсе не о том, чтобы скрасить жизнь девушки убеждением, что отец любит ее. В эту минуту она вообще не думала о Мэри, поэтому и не уловила, что в вопросе девушки звучало больше надежды, чем страха. Мэри тоже не был безразличен приезд Соука, она ждала сэра Фортескью и невыносимо боялась, что хозяин Слиффорда подвергнет опасности единственного пока мужчину, что благосклонно отнесся к ней.

Кэтрин сейчас молилась за благополучие мужа, ей так хотелось, чтобы он вернулся домой. Может, их отношения наладятся настолько, что она не побоится сказать ему, насколько он ей дорог, как она любит его!

— Нет, — с печалью в голосе ответила она, — боюсь, что пройдет немало времени, прежде чем я вновь обрету покой, когда он будет дома.

— Вы получили плохие вести, мадам? Замку грозит нападение?

Мэри порядком испугалась. Она никогда не видела ни осады, ни штурма. Главная усадьба Рэннальфа была слишком крепка и удалена от основных мест сражений, чтобы кто-либо решился напасть на нее. Норфолк был единственным крупным соседом-землевладельцем, кто мог рассчитывать на победу, атакуя Слиффорд, но до сих пор у него хватало собственных забот и он слишком уважал Рэннальфа, чтобы пересекать его границы.

— Нет, нет, — поспешила успокоить ее Кэтрин, — мы в полной безопасности, но… — Кэтрин запнулась.

Нет смысла беспокоить девушку. Хотя Мэри и не любила своего отца, она должна понимать, что с его внезапной смертью они попали бы в отчаянное положение. Если старшему сыну Рэннальфа, Джеффри, удастся подчинить вассалов, все еще как-то может обойтись, но тогда они с Мэри целиком окажутся в его власти. Если нет, их положение будет хуже некуда. Без мощной защиты сюзерена двое сыновей станут мишенью, и женщинам, особенно если это дочь, не имеющая собственных вассалов, как Мэри, останется только молить Бога, чтобы ее захватил самый сильный мужчина. Даже если бы вассалы оставались верными и защищали мальчиков, о побочной дочери никто бы и не вспомнил.

Мэри же обо всем этом не думала. Ее душа была поглощена страстью, перед которой все оказывалось ничтожным.

— Господи, смилуйся над Мэри, — прошептала она еле слышно. — Начались сражения? Кого-нибудь ранили? — Кэтрин строго запретила ей говорить об Эндрю, пока они не получат одобрения ее отца, и она осмеливалась только окольными путями справляться о нем.

— Никаких сражений нет. Молись за отца. Молись за всех.

Хорошо, что Мэри могла это делать. Кэтрин знала, что у нее самой для этого останется слишком мало времени. Мэри вернулась к своей прялке. Кэтрин погрузилась в изучение письма. Дважды она прочла наставления и с каждым разом чувствовала себя все более беспомощной и напуганной. Как ей все выполнить, да еще не впутать своих вассалов. Она снова развернула пергамент, очень медленно, очень осторожно, изо всех сил стараясь, чтобы руки не дрожали, как будто это поможет укрепить ее трепещущий дух. Кэтрин попыталась спокойно обдумать, что необходимо и целесообразно сделать в первую очередь, но никак не могла сосредоточиться. Перед глазами возник образ Рэннальфа. «Помоги мне, супруг мой, — взывала она к нему, — — подскажи, что делать, что думать».

Кэтрин подошла к окну, вырубленному в каменной стене. Там виднелась полоска неба, но никаких сил ей не взять ни у мощной каменной стены, ни у чистого неба. Она перевела взгляд на приемную дочь, которая сидела за прялкой и шептала про себя молитвы. Кэтрин позавидовала ее детскому страху и вере в силу молитвы. Если бы Кэтрин тревожилась только за физическую безопасность любимого, она тоже возносила бы молитвы. Если бы она могла просто прочесть неуклюже написанные строки, склонить голову и подчиниться, как все было бы просто. Но они не одни с Рэннальфом, и хрупкое тело Кэтрин дрожало под грузом ответственности. На ее плечи легло бремя забот о Джеффри и Мэри, о Ричарде и вассалах, которые верят ей и называют графиней. Рэннальф велел ей заботиться о детях, но, чтобы это выполнить, ей придется предать то, что Рэннальф считает своими обязанностями. Кэтрин разрывалась на части между нуждами детей и отца.

Паника охватила ее. Наконец Кэтрин решила, что не в силах справиться с возложенной на нее ношей, и села, обливаясь слезами, писать ответ мужу. Она исписала целый лист страстными увещеваниями, плача, свернула и запечатала письмо, но вдруг осознала, что посылать его некуда. Рэннальф мог быть в любом уголке Англии, и курьер блуждал бы по его следам неделями, прежде чем найти. Тем временем он рассчитывал бы, что дела, возложенные на нее, выполняются. Никакой помощи от мужа ждать не приходится. Кэтрин надо самой решать, что делать!

Первым делом следует отбросить все страхи о будущем. Думать, что нет более важной проблемы, чем выполнение поручений Рэннальфа. Вот и хорошо, можно начинать с самого простого. Денежный вопрос показался ей наиболее легким. Мало что можно взять у крестьян Рэннальфа, у его вассалов, которых будут призывать на войну и которые сами должны обеспечить себя и своих людей на время службы. Средства можно было бы выжать из ее собственных крестьян. Они бы их дали, но из-за своего обещания Кэтрин не осмеливалась просить у своих вассалов. Так или иначе, с крестьян невозможно взять много, даже если ободрать их как липку, но были еще и Другие. Как городским, так и странствующим купцам придется раскошелиться, и она с легкостью могла бы потребовать у ростовщиков треть их товара. Если бы их настигнуть одновременно во всех больших городах, набралась бы кругленькая сумма. Если их обходить по очереди, то один предупредит других, и те успеют спрятать золото и товары. Это хорошо, но, чтобы захватить их врасплох на обширной территории, потребуются огромные силы, а в Слиффорде едва хватало вооруженных солдат, чтобы достойно защитить замок.

Вдруг Кэтрин улыбнулась. Страхи, что она не справится, улетучились, когда решение возникло само собой. Все очень просто. Она призовет своих вассалов, чтобы они собрали золото. Они с охотой возьмутся за дело, потому что некоторая часть денег обязательно осядет в их кошельках, но игра стоила свеч. Катрин вздохнула и опять склонилась над своим вышиванием. Она подчинится приказу мужа — не говорить ничего своим вассалам и одновременно держать их во всеоружии. В то же время это прекрасно послужит ее целям. Чтобы собрать их в армию, способную поддержать Стефана, потребуются не дни, а недели. Возможно, нескольких недель отсрочки будет достаточно, чтобы произошли какие-то изменения и надобность в них отпала, но, если их все же призовут, Кэтрин тем временем придумает новые причины для задержки.

Отсрочка должна уберечь вассалов, но ничто не сможет спасти ее от неминуемого конфликта с мужем. Кэтрин уже давно в глубине души решила, что ее вассалы никогда не будут сражаться ни на стороне Стефана Блуасского, ни на стороне Генриха, ныне герцога Нормандского. Кто бы ни выиграл, Рэннальф все равно проиграет. Анжуец будет, без всякого сомнения, жестоко мстить тем, кто до последнего держался против него, а наследник Стефана уже показал себя неблагодарным чудовищем. Если вассалы Соука останутся нейтральными, у Генриха не будет повода с ними ссориться, и даже Юстас не посмеет к ним цепляться, понимая важность защиты, которой они обеспечивают его от Норфолка. Ясно, что и Рэннальф все это хорошо понимает и постарается не допустить втягивания вассалов Кэтрин в войну. Но Рэннальф все же считал бы своим долгом отдать по приказанию Стефана все свои войска, и Кэтрин знала, что под давлением клятвы он на самом деле выполнил бы волю короля.

Важная причина для отсрочки призыва вассалов в войска была бы неоценима, потому что за это время проблема могла бы уладиться сама собой. Если нет… Рука Кэтрин застыла над работой, и дрожь прошла по телу, но голова оставалась ясной. Если нет, ей придется приказать своим вассалам не слушаться команды Рэннальфа. «Он изобьет меня до полусмерти», — подумала Кэтрин, но не испугалась. Дрожать ее заставила только мысль, какой удар нанесет она Рэннальфу таким поведением. Было от чего и самому стойкому сердцу прийти в ужас, было от чего любящей жене просыпаться по ночам от крика. Смогла ли бы она вынести потерю мужа ради спасения его детей, размышляла Кэтрин. Это просто немыслимо. Кэтрин не позволила себе углубляться в кошмары, которые она создала в своем воображении, она запретила себе об этом думать. До этого никогда не дойдет. Она обязательно что-нибудь придумает.

Граф Лестер тоже улыбнулся, прочитав письмо Соука, но не потому, что оно его позабавило. Лестер радовался, что хоть один человек, которого он знает много лет, остался верен себе. У Роберта Лестера был слишком большой жизненный опыт, чтобы ожидать неизменного поведения от любого человека. Но такие очевидные перемены в характере Стефана — от крайней уступчивости до полной непреклонности — спутали его планы и стали источником неприятного и непривычного чувства надвигающейся опасности. Да и сам Рэннальф заставил поволноваться, проявляя странное и неестественное легкомыслие перед лицом в высшей степени серьезных обстоятельств. Но он, по крайней мере, вернулся в свое нормальное состояние, насколько Лестер мог судить по письму.

Лестер улыбался от облегчения, что может ответить молочному брату открыто и честно, пока ему нечего скрывать. Он упорно пытался отговорить Стефана от развязывания войны не потому, .что стремился выиграть преимущества для Генриха, а просто оттого, что хотел сохранить свои деньги и уберечь страну от бессмысленных страданий. Он не сомневался, что Генрих взойдет на трон, если не вмешается Господь Бог и не заберет его на небо. Все, чего желал Роберт Лестер, — это спокойствие, в первую очередь для себя, а потом, если возможно, не допустить разорительной войны в королевстве, пока не придет Генрих и не займет трон.

Лестер и мысли не допускал, что Юстас может стать преемником отца. До сражений 1149 года это еще было возможно, но его поведение с той поры зародило неистребимую ненависть к нему даже в сердцах самых ревностных приверженцев Стефана. Очень и очень немногие примкнут к Юстасу, если им придется выбирать между ним и Генрихом Анжуйским.

Лестер не возражал против того, чтобы Генрих стал королем. Он пережил тирана и нашел это отвратительным, потому и поддерживал Стефана Блуасского. Но под властью этого короля он увидел: истинной бедой для страны может стать только слабый король. Многие годы он стремился объединить баронов и убедился, что они скорее сплотятся против посягательств на их права, чем захотят урезать свою безграничную свободу. Слегка улыбаясь, он читал развернутый перед ним свиток, исписанный тяжелым неуклюжим почерком человека, больше привыкшего к мечу, чем к перу, и думал, что он и его молочный брат желают одного и того же. Только у брата были мечты ребенка, и они разбились, а вернуть их он не смог. Рэннальф, Рэннальф, лучше хоть какая-то мечта, чем никакой.

Смех сотрясал его грузное тело. Лестер представил лицо Рэннальфа, если бы тот услышал такие поэтические слова или если бы ему сказали, что он — не более чем мечтатель-романтик. Сказать такое Рэннальфу, который гордится своим знанием жизни! Это все забавно, но не поможет вести человека по пути, который ему необходимо пройти. Лестер отодвинул письмо и взял пергамент и перо, чтобы написать Рэннальфу о новостях. Первая едва ли была новостью. Стефана никак не удалось отговорить от его сумасшедшей идеи, хотя сплоченная оппозиция баронов пыталась обуздать его за те недели, которые Рэннальф провел в замке Херефорда. Настоящей новостью было известие, что Людовик Французский отбил Нойф-Марше у сторонников Генриха и тут же передал его Юстасу для содействия их совместному нападению на Нормандию.

Он медленно выводил слова, в то время как его мысль искала способ красноречиво описать дело, чтобы Рэннальф не захотел этому поверить.

«Лорды воспрянули духом, особенно Нортхемптон, и сразу же согласились с требованиями короля. Они уверены, что если Людовик так много сумел один, то вдвоем с Юстасом они победят любого врага. Прошу тебя, отнесись с большой осторожностью к этому сообщению, помни, что замок крепок, да хозяина в нем не было. Несомненно, если Генрих недооценил доблесть Людовика, что вполне возможно, то теперь они оба станут гораздо злее и осторожнее. Более того, он будет сам сражаться с силой, выставляемой сейчас против него. Представь себе только, дорогой мой Рэннальф, насколько лучше может двигаться вперед телега, запряженная одним слабым и глупым ослом, чем когда ее тянут злобный и упрямый буйвол и глупый осел вместе, но в разные стороны».

Стефан встретил Рэннальфа с распростертыми объятиями и гордо показал письмо Юстаса, в котором тот расхваливал план и смекалку Рэннальфа. Никогда еще Рэннальф Тефли не видел, чтобы Стефан проявлял такую энергию и решимость. Предупреждение Лестера было сведено на нет. Письмо действительно так сильно отражало мысли того Юстаса, каким он был до кампании 1149 года, что это превзошло самые смелые надежды Рэннальфа. Все было прекрасно. Если Рэннальф и был чем-то недоволен, то только собственной слабостью, так как отклонился от своей обычной политики, что лучшая защита — это нападение. Что за слабость его поразила и заставила так горячо желать мира, он не понимал, но теперь все это в прошлом. Ему следовало бы знать, что врага лучше уничтожить, чем дружить с ним, как бы притягательны ни были его личность и его идеи.

Рэннальф вышел из палатки, служившей ему домом в полевых условиях, и направился к шатру короля. Послания своим вассалам он уже приготовил.

Оставалось только вписать дату и место сбора, об этом как раз он и собирался узнать у Стефана.

Охранники короля едва взглянули на него, потому что граф Соук был тем, кто имел доступ к королю в любое время. Вдруг юноша, сидевший в тени на корточках, вскочил.

— Отец!

Рэннальф неохотно повернул голову. Боже правый, это же Джеффри! «Ничего, — любил повторять он, — не может быть лучше, чем отдавать детей на воспитание в надежные руки». Нортхемптон любил Джеффри, но не такой любовью, как отец, который помогал делать сыну первые нетвердые шаги и до сих пор видел в нем дитя, которое нужно защищать от всего на свете; сердце воспитателя не ныло от воспоминаний о младенческих поцелуях и слезах. Для Рэннальфа было мукой даже осознавать, что его сын окажется среди воинов. Как Нортхемптон мог отправить Джеффри на битву? Как он мог подвергнуть мальчика такой опасности?!

— Ты давно в лагере? Не ранен? С тобой все в порядке?

— Я только что приехал с сообщением к Нортхемптону от его старшего сына. У меня все отлично, папа. А ты как?

— Ты ведь знаешь, я никогда не болею, — ответил Рэннальф, улыбаясь, чувствуя безразличие в голосе сына. Дело не в том, что мальчик не любил его, просто он до сих пор свято верил в его неуязвимость. Рэннальф очень старался поддерживать эту веру. Незачем страдать ребенку, опасаясь за жизнь отца. — Я расположился вон там, — указал Рэннальф на свою палатку. — Если твой хозяин разрешит, приходи ко мне, и мы вместе переночуем.

Мальчик кивнул, и Рэннальф, улыбнувшись, ласково потрепал его по плечу и собрался было войти в шатер короля. Вдруг Джеффри дернул его за рукав, ничего не объясняя, схватил за руку и потащил прямо в поле. Рэннальф не протестовал, когда увидел, как глубоко взволнован Джеффри. Когда они отошли на приличное расстояние, Джеффри повернулся к отцу.

— Папа, можно я скажу тебе кое-что, что не сказал бы ни одному человеку?

— Ты можешь сказать мне все. Джеффри казался обеспокоенным.

— Не хочу выдавать моего молочного брата, но есть что-то такое, что я обязан тебе сказать.

Теперь уже Рэннальф встревожился. Если старший сын Нортхемптона замышляет или вовлечен во что-то бесчестное, было бы полезно узнать об этом, но только не ценой чести Джеффри. Правильно это или нет, подопечный обязан быть преданным семье своего воспитателя. Он мог бы, в крайнем случае, при столкновении интересов уведомить и уйти от них, но не имел права предавать. Рассказ Джеффри может иметь опасные последствия. С другой стороны, кровные узы — еще более важная связь.

— То, что ты хочешь рассказать, может грозить опасностью для Нортхемптона? Джеффри это обдумал.

— Опасности нет. Это не такое уж большое событие, пустяк, по которому можно определить, куда дует ветер.

Рэннальф прикусил губу.

— Мы одна плоть и кровь, рассказывай, но помни, когда ты говоришь со мной, ты говоришь со стеной. Рассказывать еще кому-либо о таких делах — опасно.

— Можешь не волноваться. Ты знаешь, что Нортхемптон написал своему сыну, чтобы он собрал вассалов и держал их в готовности? Ну вот, я только что приехал с ответом, что он очень хворает и не может выполнить распоряжение отца. Действительно, когда я забирал у него письмо, он лежал в постели, но, папа, он не болен!

— Ты уверен?

— Я не цепляюсь к нему, но в тот день, когда пришло письмо, он охотился с ястребом и я вместе с ним. Могу поклясться, что тогда он был совершенно здоров. Когда я забирал у него письмо, глаза и цвет лица его не были болезненными, не было заметно вялости, как у человека, которого мучает лихорадка или боль.

— Нортхемптон знает?

— Этого я не могу сказать. Конечно, я ему об этом не рассказывал, но в пакете, который я ему доставил, было более чем одно письмо.

Это могло означать только несколько дней или недель отсрочки. Внезапно смутное и недоброе предчувствие пронзило Рэннальфа, но тут же рассеялось. Он покачал головой, попросил сына молчать и велел не придавать этому делу слишком большого значения. То, что Джеффри остался таким же озабоченным, его не смущало. Горячие юные сердца часто принимают простую предусмотрительность за истинную опасность. Лучшие надежды Рэннальфа получили подтверждение в виде теплых приветствий, с которыми его встретили Стефан и Нортхемптон. Ему рассказали ту же историю, и Рэннальф решил, что Нортхемптон принял этот предлог, если это не было правдой, за чистую монету.

— Какая досада, — посетовал старик, — но заболевание, кажется, не очень серьезное, я уверен, что он скоро приедет.

— В некотором смысле, — твердо сказал Стефан, — это даже хорошо. Не болезнь вашего сына Саймона, разумеется, а отсрочка. Я хочу опустошить мелкие владения, чтобы они не отвлекали нас набегами перед нападением на Уоллингфорд. У меня хватит солдат, чтобы Уоллингфорд не получил никакого продовольствия.

— А что с моими людьми, милорд? — поинтересовался Рэннальф.

— Для особой спешки причин нет, из Франции приходят отличные новости. У меня большие надежды, что Людовик с моим мальчиком сокрушат Анжуйца. Если так, сторонники Генриха сдадутся, не зная, за что им бороться. В любом случае Генрих сюда не придет, потому что побоится потерять Нормандию.

Оба вассала кивнули в знак согласия. У Стефана была масса недостатков, но, взбодрившись, он всегда проявлял способности в военных вопросах.

— Как только я очищу земли, — продолжал он, — мы нападем на них. Людям Уорвика и другим, кто уже здесь, придется послужить несколько недель сверхсрочно. Тем не менее мы сможем бросить на Приступ все наши силы.

— Да, — с удовлетворением сказал Рэннальф, — даже если штурм не удастся, а срок службы закончится, у нас все равно хватит сил для осады. Если они не соберут урожай и не смогут сделать продовольственных запасов, им не удастся долго сопротивляться.

— Конечно. Не забудь также, что маленькие победы перед нападением на Уоллингфорд убедят многих, кто еще не решился и выжидает. С каждым нашим успехом сомневающиеся будут приходить, чтобы пополнить наши ряды.

Рэннальф нахмурился.

— Не следует слишком доверять таким людям. Они склонны принять сторону победителя, но при первой же неудаче разбегутся.

Стефан в ответ улыбнулся. В последнее время что-то было в улыбке короля, что Рэннальфу не нравилось. Если Стефан и заметил какую-то неловкость, то не подал виду и не изменил своего выражения.

— Кто знает лучше меня? — спросил он. — Я не думаю, что у них будет причина покидать меня, Но не собираюсь сдаваться на их милость. Вот почему я хочу быть уверенным, что твои люди, Соук, и Твои, Нортхемптон, — самые лучшие, лучше всех Снаряжены, лучше всех обучены, у них самые преданные сердца. Ваши отряды станут моим оплотом. Вот почему я прошу тебя, Нортхемптон, терпеливо Издать, пока твой сын не поправится, чтобы он сам Мог пойти к каждому вассалу и выбрать самых лучших людей. Тебя, Соук, я прошу вернуться в Слиффорд и сделать то же самое.

Рэннальфа охватила радость. Он приехал в Оксфорд против своего желания, по велению долга, и вот 6 награду за добродетели его посылают домой на целый месяц. Почти на месяц, поправила его совесть, и бездельничать времени будет мало, но за выражением суровости, которую он сохранял на лице, чтобы не выдать нечаянного счастья, все в нем ликовало. Он возьмет с собой Кэтрин, когда будет наведываться к своим вассалам! Они будут рядом скакать в жаркие летние дни и рядом лежать все сладкие летние ночи.

— Ты не одобряешь этого плана, Соук? — спросил Стефан, не правильно истолковав его молчание. Он улыбнулся, на этот раз тепло и естественно. — Ты, кровожадный старый волк, ты ведь не собираешься пропускать битву?

— Нет! — вскричал Рэннальф, очнувшись от грез.

Он не хотел воевать. Он не боялся и был ко всему готов, но он не желал нападать на мелкие владения, беззащитные перед армией Стефана. Да, это правда, что лорды этих крошечных замков симпатизировали мятежникам, правда, что они давали убежище и защиту Генриху во время мятежей 1149 года, но уже более двух лет они никому не причиняли вреда. Не нарушали мир. Еще ужаснее были намерения выжечь землю, убить крестьян, возделывающих пашню, предать огню собранный урожай. Военная стратегия Стефана была превосходна, и Рэннальф должен был ее одобрить. Вместо этого он был потрясен мыслью, что грех уничтожать то, чему Бог велел расти и всходить, с бессмысленной жестокостью убивать эти Божьи создания, которые, подобно бездумной послушной скотине, выполняют свои естественные обязанности — сеют, пашут и собирают урожай.

Чушь! На этот раз он не поддастся слабости и не будет ссылаться на возраст в оправдание своих мыслей.

— Я хочу сказать… я действительно одобряю это, — произнес он слишком громко и покраснел под изумленным взглядом Стефана.