Меч и лебедь

Глава 2

Зима выдалась необычно мягкая, — подумала Кэтрин, дрожа и поплотнее закутываясь в подбитую мехом мантию, — и так неожиданно в марте начался снегопад". Она остановилась и, наклонившись над оградой, загляделась, как крупные хлопья снега тихо укрывают голые ветви деревьев. Ветерок не тревожил снежного покрова. И вот уже на деревьях не осталось ни одного сучка, не покрытого белой бахромой. «Совсем как моя душа, — думала она, — она укрыта горестным белым саваном».

Кэтрин полюбила эти прогулки, ведь только природа могла своим вечным тихим обликом утишить ее горе. Как бы она хотела забыть о пережитом хоть на миг, отвлечься чем-нибудь, освободиться от скорбных мыслей. Она вспомнила, что королева пыталась ей рассказать о будущем муже — сэре Рэннальфе. И хоть леди Кэтрин ничего уловить не смогла — последние месяцы ей никак не удавалось сосредоточиться, ибо пульсирующая боль утраты мужа и сына так и не рожденной дочери и отца заглушала все, но даже сквозь пелену отупляющей горести у нее создалось впечатление, что это человек, которым можно гордиться.

— Леди Кэтрин, что это вы здесь делаете, вся снегу?

Кэтрин вздрогнула. За своими мыслями она даже не заметила, как к ней приблизилась леди Уорвик.

— Я здесь совсем ненадолго, только подышать воздухом и взглянуть на сад, леди Уорвик, — тихим, будто уставшим голосом ответила Кэтрин.

Гундреда, леди Уорвик, когда на нее устремился взгляд бездонных, покорных горю глаз, почувствовала необыкновенную жалость к этой хрупкой стройной женщине.

— Положение ваше, без сомнения, печально, но не стоит так отчаиваться. Погубить свои чувства и душу — такой же грех, как совершить самоубийство.

Кэтрин только ниже склонила голову и ничего не ответила. Даже в самой бездне отчаяния она ни раз не задумывалась о таком разрешении душевных страданий. Но что-то в голосе придворной дамы выдавало, что она пришла сюда вовсе не для того, чтобы утешить несчастную вдову.

«Королева на сей раз ошиблась, — подумал. леди Уорвик. — Эту женщину не нужно жалеть. Ей просто необходимо пробудить к жизни, и страх — лучшее для этого лекарство». Отзвук этой мысли и услышала Кэтрин в голосе Гундреды.

— Королеве, — мягко начала беседу леди Уорвик, — не следовало говорить вам, как противится сэр Рэннальф вашему с ним браку. Мы это обсуждали, и она заметила, что, коль он высказал свое нежелание перед всем двором, от вас это не укроется. Я считаю, бессмысленно вас расстраивать тем, что вы и сами очень скоро узнаете. Может быть, она и права, ведь она так мудра и уверена, что вас необходимо предупредить. Но я не вижу для этого причин. Охотно он идет на брак или нет, сказала я ей, все же он — человек истинно благородный. Невозможно поверить, что он способен погубить жену, чтобы прибрать к рукам ее владения.

— Он так или иначе будет владеть этими землями, — Кэтрин напряглась. Приступ леденящего душу страха, перед которым отступила даже скорбь, заставил молодую женщину прислушаться к словам Гундреды. — Я всего лишь женщина, а других наследников нет. Все во власти короля.

Королева ничего не говорила Кэтрин о возражениях Рэннальфа. Напротив, она только отмечала его обычно грубый голос и дурные манеры, намекая, что за ними скрываются благородное сердце и добрый нрав. Она поведала Кэтрин все, что знала о бывшей жене лорда Рэннальфа — леди Аделисии, рассказав, каким несносным характером была наделена эта женщина. Сэр Рэннальф из-за этого ожесточился по отношению к женщинам. Он нуждается в ласковом обращении, без конца повторяла Мод. Его необходимо баловать, уступать ему. С ним нужно соглашаться без капризов, нытья и жалоб. Кэтрин слушала тогда королеву вполуха, она не считала себя ни капризной, ни плаксивой, но сейчас эти слова наполнялись зловещим смыслом.

— Кажется, что так, — скороговоркой пояснила Гундреда, — но не следует уподобляться глупой гусыне. Если он умрет раньше вас, что естественно из-за разницы в возрасте, вы сможете снова выйти замуж и сохранить свои владения. Однако, если вы не обвенчаетесь с ним и умрете первой, то ваши земли отойдут к наследникам мужа. Он благородный человек, но не следует испытывать судьбу, дорогая, — быстро закончила она.

— Мне нужно идти, — прошептала Кэтрин, вздрагивая. — Теперь я действительно замерзла.

«Жестоко было так пугать ее», — подумала леди Уорвик, глядя вслед удаляющейся маленькой фигурке. Но она делала это из добрых побуждений и была совершенно уверена, что результат ее усилий не замедлит благоприятно сказаться на состоянии леди Кэтрин. А это может повлечь прямую выгоду для самой леди Уорвик. Вряд ли вассалам покойного графа Соука придется по душе королевский указ о насильной выдаче замуж леди Кэтрин. Если они останутся верны Кэтрин, а на нее нетрудно будет влиять — она являет собой просто-таки идеал кротости, то не плохо заручиться ее доверием сейчас. Леди Кэтрин может оказаться очень полезной!

В огромном зале мужчины, не участвующие в большой королевской охоте, праздно коротали день за шахматами или игрой в кости.

Роберт, граф Лестерский, наклонился вперед и ткнул своего молочного брата обрубком указательного пальца.

— Я слышал, ты оказался не очень пылким женихом, хотя и знаешь о преимуществах этого брака. Это можно понять. Но то, что ты настолько не любопытен, что даже не взглянул на женщину, — это выше моего разумения.

— Я на нее нагляжусь, когда она станет моей женой, — равнодушно ответил лорд Рэннальф.

— Даже такой бесчувственный чурбан, как ты, не посчитает это тяжким бременем. Она просто красавица! Я ходил посмотреть вместо тебя.

— А если бы она была отвратительной? Что за разница, какая она, если владения принадлежат только ей и никто на нее больше не посягает?

— О, она далеко не отвратительна! Как тебе повезло! Прекрасная, молодая, здоровая — и молчалива, будто немая. Какое великолепное сочетание лучших женских черт — тут ты найдешь приятную перемену! И к тому же — богатая наследница Соука. По-моему, фортуна исключительно благоволит к тебе. — Лестер замолчал на мгновение, а продолжал уже посерьезневшим голосом:

— Нам очень везет в последнее время, как мне кажется. Удача, что ты был рядом с Юстасом в Девайзесе. Удача, что благополучно вернулся. Удача, что юный Генрих принял все так близко к сердцу, что возвратился во Францию. Определенно, мы на вершине Олимпа. Возможно, нам уже следует приглядеть мягкое местечко, куда падать, когда богиня удачи решит выбрать себе кого-нибудь другого — Что ты сказал? — Рэннальф задумчиво изучал шахматную доску, не обращая внимания на банальные насмешки по поводу предстоящей женить бы. Когда до него дошел смысл последнего замечания, он даже вздрогнул.

— Почему ты так испугался, Рэннальф? Или так невероятно, что этот молодой дьявол может вернуться?

— Невероятно? — медленно переспросил Рэннальф. — Нет, конечно, он вернется, если не умрет. Но и это не имеет значения, еще одно отродье того же племени. Что ты говорил о каком-то падении? Я не взбирался ни на какие высоты. Я твердо стою на земле. Откуда я должен падать?

— Разве ты не видел, как земля уходит из-под ног? Ты выстоишь после этого?

Что-то, видимо, очень беспокоило старого друга, если он затеял не подобающий воину разговор. Рэннальф внимательно посмотрел на Лестера. Граф прямо встретил этот взгляд. В глубине ярких серых глаз Рэннальфа не читалось ни тени сомнений в старом друге. И вдруг они сверкнули юношеским озорством:

— Я старый человек, к тому же очень глупый, мой Лестер. Если ты предостерегаешь, что у меня есть враг, говори прямо и назови его, а если у тебя еще что-то на уме, выскажись так же прямо. Ты думаешь, я умру от страха, если узнаю, что кто-то ненавидит меня, или побегу, поджав хвост?

— Нет, Рэннальф, не натягивай поводья. Знал ли я когда-нибудь человека с более уязвимой гордостью?! Вот на этот вопрос отвечу сразу и прямо — нет! Когда я высказываюсь прямо, ты рычишь, когда я хочу подойти к делу деликатнее, рычишь снова. — Роберт Лестер внимательно огляделся, чтобы удостовериться, что их не подслушивают, и заговорил приглушенным голосом. — Если говорить прямо, то оба тут замешаны. Я никогда не видел прежде такого взгляда у Юстаса, которым он наградил тебя на совете. Более того…

— О, да, он вспыльчивый щенок, и у нас были стычки во время последнего похода. Он не любит меня. Стефан тоже умеет сердиться, но недолго, а сын выдался весь в отца.

— Ну, нет! — покачал головой Лестер, и в голосе его звучала убежденность. Он был уверен, что ненависть Юстаса возникла не только из-за разногласий во время похода.

— Что значит это твое «ну, нет», Роберт? Лестер был грузным мужчиной и отличался неторопливой манерой разговора. Многих это вводило в заблуждение, будто и мысли его текут столь же медленно. Это было далеко не так. Вот и сейчас он не сразу ответил Рэннальфу.

— Говори тише. Я не знаю, или он искусно скрывал свое истинное лицо все эти годы, или неудачные сражения ожесточили его душу, но Юстас уже не тот, каким был до прихода Генриха. За его улыбкой скрывается горечь. Хуже того, он является полной противоположностью благороднейшему Стефану и завидует каждому, у кого больше средств. Ты не был при дворе с тех пор, как вернулся домой из Девайзеса. Ты похоронил себя в Слиффорде вопреки моим уговорам приехать сюда и поэтому не можешь знать, но он захватывает сейчас все, что может.

— Но почему? Стефан ни в чем и никогда ему не отказывал. Зачем ему брать не свое, если он может все иметь вполне законно, попросив у отца?

Лестер опять огляделся по сторонам.

— Потому, что он не хочет, чтобы отец знал, сколько он имеет. У меня нет доказательств, но я уверен, что он собирается тайно подкупить наемников. Говорю тебе, Рэннальф, он уже не придерживается кодекса чести. Он такой же скверный, как Генрих, но не такой благородный.

— Что-то я на старости лет стал плохо слышать, — сказал Рэннальф. — Я вообще не слышал твоего последнего высказывания. Никогда не поверю в это без доказательств! Меня больше интересует, почему ты все это говоришь именно сейчас.

— Разве у меня была возможность рассказать об этом раньше? Или я был плохим другом все эти годы? Что странного, если я предупреждаю тебя, когда вижу опасность?

— Так чего же мне нужно бояться? — рассмеялся Рэннальф. — Даже Юстас не осмелится сунуться в мои владения. Мои вассалы знают меня сто лет!

— Я никогда раньше не считал тебя дураком, а сейчас вижу, что ошибался. Ладно, ладно, не хмурься. Я пошутил. — Он поспешил поправиться, когда увидел, что брови Рэннальфа поползли к переносице. — Нет, конечно, к вассалам Слиффорда он не сунется, но как будет с вассалами Соука? Ты внезапно вдвойне разбогател и получил людей, которые пока не очень преданы тебе. Разве это не привлечет внимания жадного человека, тем более что он имеет на тебя зуб? От Стефана я не жду никакого вреда, но Юстас ненавидит тебя, Рэннальф. На твоем месте я бы прислушался к тому, что говорит Херефорд, и говорит он вовсе не об Анжуйце.

— 0-хо! Маленький смутьян, не так ли? А я думал, что ты слишком стар, чтобы, клюнуть на запах тухлой рыбы.

— А что, если рыба не совсем тухлая? У него горячая голова, но он честен. Я ни разу не поймал его на лжи, и тебе следует послушать его, а потом судить о его словах.

— Все я слушаю, но… — Вспышка света привлекла взгляд Рэннальфа, и он обратил внимание на двоих щеголей, ухажеров фрейлин королевы. Они неожиданно оказались очень близко. — Но ты отвлекся от игры. Обычно тебя не так легко поймать. Твоему королю — шах, — победным тоном завершил он фразу, оборванную на полуслове.

Лестер уловил изменения в голосе друга, но не обернулся, а посмотрел на доску и быстро переставил коня.

— Мой человек стоит рядом, — прошептал он многозначительно, — а тылы защищает благосклонная церковь.

Рэннальф нахмурился. Он терпеть не мог иносказательных выражений. Лестер хотел что-то сказать, но говорить открыто они не могли, так же, как не могли резко оборвать игру, не дав пищи для размышлений молчаливым зрителям. Рэннальф видел, как слон Лестера направился к клетке, на которую он только что передвинул коня, защищая его от ладьи Рэннальфа.

— Однако также верно, что церковь Англии благословила Генриха Анжуйского в его борьбе за трон.

— Я бы не ставил свою главную башню под угрозу так легкомысленно, — продолжил Лестер, намекая на часто применяемое название ладьи — замок.

То, что Лестер пытался сказать ему, было небезопасно. Рэннальф передвинул пешку так, чтобы королева защищала клетку, на которой стоял конь. — Но, когда мужчины выступают, — сказал он твердо, — королева стоит на страже. Лучше всего играть во все игры не спеша и следуя правилам.

Обычно Стефан Блуасский был чрезвычайно медлителен в решении любых вопросов, но тяжелые сражения в прошлом году пробудили в нем невиданную доселе деятельность. Следствием того, что кровь в его жилах побежала быстрее, было то, что уже на следующий день после того, как Мод объявила, что Рэннальф передумал и решил сочетаться браком с наследницей Соука, он потребовал к себе писцов и стал диктовать письма, в которых вассалам Соука давали знать об их новом хозяине. Он только завершил хвалебное введение, как Юстас, который пристально и угрюмо смотрел на огонь в камине — занятие, которому он в последнее время предавался довольно часто, — поднял голову.

— Кому ты пишешь, отец?

— Вассалам Соука.

— Зачем?

— Чтобы объявить им о назначении нового графа через месяц. Я приглашаю тех, кто может приехать ко двору для принесения присяги. Тем, кто приехать не сможет, приказываю встретить лорда Рэннальфа со всем почтением и верно служить ему.

Юстас нахмурился, его красивое лицо исказилось гримасой. На первый взгляд он был очень похож на своего отца — такой же высокий, белокурый, крепкого сложения, но при ближайшем рассмотрении черты его лица оказывались куда менее располагающими. Подбородок был тяжелее, тонкогубый рот плотно сжат. Еще больше различий было в верхней части лица. У Стефана был большой лоб, и залысины только увеличивали его, что выдавало благородное происхождение, а милостивое выражение его больших, навыкате глаз подчеркивало это благородство. В целом Стефан казался тем, кем и был на самом деле, — добрым и благородным человеком с самыми лучшими намерениями.

Невзирая на внешнюю похожесть, Юстас не производил такого впечатления. Возможно, виной тому была копна белокурых жестких курчавых волос, которые, беспорядочными прядями спадая на широкий лоб, делали его отталкивающе низким. Было еще что-то в глазах, что выдавало коварство, — какой-то отблеск жадного огня. Когда на его губах отсутствовала заученная, но обманчивая улыбка, выражение лица Юстаса говорило о том, что его обуревают опасные страсти.

— Разве недостаточно, — проворчал юноша, — что ты сделал ему такое предложение? Пусть сам разбирается с вассалами. Или он заслужил твое расположение дерзким и непочтительным поведением?

Стефан добродушно улыбнулся.

— Если бы Рэннальф Тефли сказал хоть одно почтительное слово, я бы тут же прислал к нему лучшего лекаря, считая его смертельно больным. — Он посерьезнел, и тревожная морщинка омрачила его чело. — Сын мой, он достоин любой моей милости, любого подарка, потому что сберег тебя для меня.

— Сберег меня! — выдохнул Юстас, стараясь не закричать. — Он опозорил меня! Все слышали, как я говорил, что возьму Девайзес или умру. Он лишил и тебя уважения. Если бы не его грубое вмешательство, я бы захватил Анжуйца после выхода из Йорка или заманил бы его в ловушку в Дарслей. Он советовал быть осмотрительным, медлил и был настолько осторожен, что мы дотянули до того, что упустили победу. Говорю тебе, он предатель и его осторожность и медлительность послужили на благо Генриху.

— Дитя мое, я понимаю твое горькое разочарование. Но в том, что ты не взял Генриха, нет ни твоей, ни его вины. Такое случается на войне, и даже не раз. Пойми, Юстас, мое мнение основано не только на словах Рэннальфа, хотя я доверяю ему бесконечно. Все, кто находился тогда рядом с тобой, согласны, что у него не было другого выхода.

— Все трусы!

— Нет, Юстас, это не так. Они храбрецы, и Рэннальф особенно. Если помнишь, я сражался и с ним, и против него. Умоляю, попридержи язык. Подумай, как устойчиво сейчас наше положение. В стране мир. Херефорд и Честер заседают в совете…

— Чтобы поднять восстание!

Безысходная грусть появилась в глазах Стефана, но он улыбнулся вновь.

— Пока они здесь, мы по крайней мере знаем, что они замышляют. В прошлый раз, когда я прогнал их со двора как предателей, они оставили притворство и подняли против нас войска. Не следует тебе всегда выискивать отрицательные стороны. Может быть, если мы будем великодушны и простим их, в этот раз они не нарушат клятвы.

Юстас приоткрыл рот, чтобы возразить, но промолчал. Его переполняли горький стыд и страдание, которое невозможно высказать словами. Его отец, как всегда, полон несбыточных надежд, видит только хорошее в людях и снова обманывается. Его надувают, играют на его чувствах, а он не становится мудрее. Что за радость быть сыном короля Англии, сыном короля, но не наследником престола. Даже это упустил отец, пообещав при всех сделать Генриха наследником, тайно надеясь, если только Стефан способен сделать что-то тайно из-за своей чрезмерной открытости, обойти данное обещание. И все это знают! Что за радость быть сыном того, кто мог бы стать самым могущественным и почитаемым человеком в стране, а превратился в постоянный объект насмешек.

Глаза Юстаса наполнились слезами. Если бы отец умер — эта излюбленная тема для анекдотов в Англии, этот король, который не был королем, — сильная рука с помощью наемников могла бы сплотить королевство в мощный кулак. Нужно только вырвать с корнем главный оплот мятежников — Честер, Херефорд и Глостер. Сейчас это было бы нетрудно. Когда все мятежники собрались здесь, при дворе, — кинжал под покровом ночи, «случайная» стрела на охоте, яд в кубок — и все готово. Однако тысячу раз бесчестный, нарушавший свои обещания отец называет такие мысли низкими. Никто не осмелился бы назвать Юстаса бесчестным, если бы его отец был мертв.

Тем временем Стефан дал знак писцам удалиться. Если Юстасу неприятно слышать об этих распоряжениях, их можно будет сделать в другом месте и в другое время. Слишком горяча сейчас кровь мальчика из-за Рэннальфа, глупо его мучить. Стефан некоторое время молча изучал лицо сына, а потом встал и с любовью обнял его.

— Возлюбленный мой сын, не давай своим страданиям вызывать гнев против меня. Я не всегда поступаю правильно, но стремлюсь только к хорошему.

Мгновение Юстас был безучастным в его объятиях, но лишь мгновение. Он обнял отца, неистово прижал его к себе, как бы защищая, и разразился рыданиями.

— Ну-ну, сын мой, отчего ты плачешь?

— Я боюсь, отец, боюсь самого себя, У меня такие мысли! Не знаю, какое зло овладевает мной. Я не хочу, чтобы ты умер раньше меня!

— Дитя мое, — утешал Стефан, стараясь не выдать своего потрясения услышанным, — на то воля Господа, веление природы, что отцы должны умирать раньше сыновей. Если ты любишь меня, не желай мне величайшей скорби, которую знает человек. Любую потерю я могу вынести, только не потерю детей. Когда умер твой брат, это было давно, но мое сердце до сих пор обливается кровью. Я подумал, что, если такое случится еще раз, я этого не переживу. — Стефан сильнее прижал к себе сына. — Не глупы ли мы? В прошлом году мы весело прощались, собираясь на войну. А сейчас, когда царит мир, плачем и говорим о смерти. Выйдем наружу, а то мы засохнем от сидения взаперти.

Королева в эту минуту чувствовала то же самое, что и муж, — двор зачах от зимнего заключения. Мод сидела в окружении вышивающих женщин. Обычно оживленные, они были словно сонные мухи, на всех лицах лежала тень неизбывной скуки. Однако, когда они открывали ставни, чтобы вдохнуть немного свежего морозного воздуха, лица их оживали, глаза отыскивали признаки приближающейся весны — набухшие почки на деревьях, пробивающиеся островки слабенькой еще травы.

Сначала редко, потом все чаще, по мере того, как проходили последние недели февраля и наступали первые мартовские дни, вспыхивали разговоры о хозяйстве. Сейчас, должно быть, на юге уже пашут землю, а севернее почва лишь оттаивает, но скоро начнется сев. В душах этих разодетых в меха и драгоценности женщин и одетых в доспехи воинов жила неистребимая любовь к земле. Само по себе это было неплохо, но Мод понимала, что это также и опасно. Беда в том, что рыцари и их дамы были слишком далеки от земли. Они, ухитрялись довольно точно определять, разные сезоны, но не были сельскими сквайрами. Эти люди никогда не нашли бы удовлетворения, руководя крестьянами, и не отдались бы даже ради забавы сельской работе. Они слишком отдалились от земли, чтобы находить удовольствие в том, чтобы решать, какое зерно лучше сеять или как часто свежевать скот. Эти сельские радости могли привлечь их внимание, но очень ненадолго. Поэтому весеннее беспокойство, которое в основном происходило от неудовлетворенного желания деятельности, могло привести их к поискам других отдушин. Мод знала этих людей и понимала, что первая отдушина, к которой они будут стремиться, потому что не раз прибегали к ней, — это война. Поля соседа всегда кажутся зеленее, скот жирнее, крепостные покорнее, любой невинной шутки достаточно, чтобы мужчины схватились за оружие.

Время первой вспашки и сева было самым опасным. Если бы она могла продержать двор до спокойных дней апреля, то огромное желание что-то делать прошло бы. Годом раньше надобности в таких затеях не было — верным королю баронам представилась отличная возможность выплеснуть энергию. Именно тогда Херефорд собрал войска, чтобы возродить междоусобную войну. В этом году сильных мятежей не было.

Мод думала о святых днях, быстро проносившихся, праздниках, когда любого повода было достаточно, чтобы устроить великолепное пиршество, обещавшее много приятных впечатлений баронам, чтобы удержать их в Лондоне. Конечно, была Пасха, но Церковь не одобряла турниры и отрицала такой способ празднования Воскресения Христова. Тем не менее мужчинам необходимо сражаться, а женщинам видеть, как льется кровь. Только так можно удержать их.

— Госпожа, — приятный голос фрейлины прервал размышления Мод, — сэр Рэннальф желает поговорить с вами.

«Ну, что он придумал на сей раз?» — устало размышляла Мод, когда шла вниз. Может, ей следовало позвать священника и обвенчать их с леди Кэтрин немедленно, как только он согласился на брак? Он не склонен к колебаниям, но мало ли какие мысли могли посетить его голову! Возможно, он счел унизительным менять первоначальное, пусть и скоропалительное решение. Эти мужчины с их дурацкими представлениями о чести! Ее сердце упало, когда она увидела, как беспокойно вышагивает он взад-вперед.

Рэннальф знал цену отдыху, потому что мало отдыхал. Он был глубоко взволнован. Его лицо, когда он обернулся к королеве, заслышав ее шаги, выражало величайшее смущение, но не было непреклонным или мрачным. — Едва ли я готов к этому событию, — сразу начал он, как только она к нему приблизилась.

— К какому событию? — спокойно спросила Мод, еле сдерживаясь, чтобы не закричать, что никаких проблем она больше не видит.

— Ну, к моему венчанию, — ответил он с кислым видом, и Мод облегченно вздохнула.

— Почему же вы не готовы, милорд? Мы выступим в роли родителей невесты, устроим пир и все прочее. Если позволите себе не такой мрачный вид, этого будет достаточно.

— Хм, — проворчал Рэннальф, — это я и намереваюсь устроить. Но мне пришло в голову, что вся моя одежда на мне. Хорошо же я буду выглядеть в этом старье!

— Я и не догадывалась, что вы так тщеславны, или вы хотите понравиться невесте? — облегченно рассмеялась Мод, не справившись с искушением поддеть его, ранее не позволявшего себе быть таким уязвимым.

— Я не вижу причины позорить бедную женщину, которая вынуждена выйти за меня. Она и так, без сомнения, достаточно наслушалась придворных, но пусть знает, что я очень хочу этого брака. Потому я и не еду домой. Кроме того, есть еще один вопрос.

У меня даже нет кольца, чтобы подарить невесте. В любом случае этого недостаточно, и нет времени заказывать у ювелира. Позвольте купить что-нибудь из ваших безделушек, но только то, что она на вас не видела. Я не хочу, чтобы она думала, что вы заставили меня жениться и я намерен оскорбить ее за это. Выражение лица Мод смягчилось.

— Ах, милорд, теперь я убедилась, что у вас нежное сердце. Как вы добры, что подумали об этом! — И королева положила руку на его плечо.

Рэннальф недоуменно повел плечом, будто пытался сбросить ее руку, но королева только довольно улыбнулась.

— Подождите, я принесу вещи, которые вам могут подойти, и не будем говорить о деньгах.

— Я не люблю влезать в долги. «А я как раз собираюсь нагрузить тебя настоящим долгом», — злорадно подумала Мод, но вслух Сказала:

— Вы неисправимы. Разве нельзя предложить своему верному другу подарок просто так, в знак любви? Никаких тут долгов быть не может!

«Удивительно, — думала Мод, поспешно просматривая свои шкатулки с драгоценностями, — видеть столько уважения к женщине в Рэннальфе Слиффордском». Она прикидывала, как ей исхитриться подготовить и устроить великолепную свадьбу за такой короткий срок. Она чуть не кусала локти от огорчения, что подтолкнула Рэннальфа венчаться так скоро. Если бы можно было отложить свадьбу на несколько недель, это было бы прекрасным предлогом для устройства большого турнира.

Она не осмелилась бы сейчас предложить отсрочку, любая малость может вызвать подозрения Рэннальфа, и на Кэтрин обрушится еще больше сплетен, чем она уже слышала. Более того, это сдвинет срок пожалования Рэннальфу графского титула. Вассалы и так с неудовольствием примут графа, преданного Стефану. Оставлять их дальше на свободе просто опасно, они наверняка замышляют мятеж. И это может случиться очень скоро.

Когда вассалы Соука соберутся, чтобы принести клятву своему новому сюзерену, она сможет с полным правом отметить событие большим рыцарским турниром. То, что такое празднество устроено в их честь, польстит самолюбию вассалов и, без сомнения, поможет решить и другие вопросы. Пусть Рэннальф выставит вассалов на арену состязаний, это даст возможность недовольным выплеснуть гнев и вызовет у колеблющихся уважение к нему. Потом пусть он поведет оставшихся в рукопашный бой. Любое неприязненное чувство обернется преданностью, когда они будут сражаться под его знаменами.