Меч и пламя

Глава 10

Холодной осенней ночью Рейф спешил по темным городским улочкам к церкви аббатства святого Эдмунда. Он уже успел заметить несколько других укрытых плащами фигур, появлявшихся из тени; некоторые из них старались держаться поближе к стенам нависавших над улицей зданий, тогда как другие смело шагали по самой середине булыжной мостовой.

Рейф миновал таверну, откуда слышались громкий смех и пьяные песни постояльцев, эхом разносившиеся по узкой улице. Фонарь, подвешенный над скрипящей вывеской таверны, образовывал на мокрых булыжниках светлое озерцо.

Впереди замаячила огромная темная масса церкви аббатства. Служба уже давно закончилась, и со стороны могло показаться, будто церковь опустела; ее огромные бронзовые двери были плотно закрыты, из-за толстой каменной кладки не пробивалось ни единого лучика света. Однако видимость была обманчивой: Рейф знал, что внутри этих святых стен скоро должно было состояться собрание заговорщиков, среди которых находились самые влиятельные бароны королевства, – собрание, которому предстояло решить судьбу Англии.

Рейф направился следом за остальными в обход здания к боковой двери, где их встречал монах из ордена бенедиктинцев, выбритая тонзура на его голове поблескивала при свете лампады за его спиной.

Каждый из вновь прибывших называл свое имя и титул, прежде чем войти под высокие своды величественного нефа. Рейф осмотрелся по сторонам в поисках видимых повреждений – он уже слышал о том, что церковь сильно пострадала от пожара, который случился здесь в правление короля Стефана.[3] Однако теперь все выглядело вполне исправным.

Несколько мужчин, собравшихся возле алтаря, о чем-то беседовали между собой, понизив голос, и Рейф направился к ним. Все эти люди уже сбросили плащи, и сталь их доспехов сверкала при свете множества свечей, горевших на алтаре. Среди них находились и несколько прелатов, великолепных в своих роскошных парчовых облачениях. Рядом с графами и епископами стояли люди в простой домотканой одежде или черных сутанах приходских священников – как видно, у многих в королевстве имелись веские причины ненавидеть своего государя…

– Де Монфор!

Юстас де Вески, лорд Алнвик, выступил вперед, чтобы приветствовать нового гостя. Этот дворянин из Нортумберленда слыл одним из самых рьяных противников короля Иоанна. Среди жителей северных графств де Вески пользовался огромным влиянием, и его решительный отказ платить денежную пеню за то, что он не последовал за своим монархом во Францию, сделал его героем среди его обремененных поборами соседей.

В тени колонны стояли Фицуолтер из Данмоу и его зять де Мандевиль, граф Эссекс. Рядом с ними можно было заметить Генри Бохана, графа Херефорда и дальнего родственника нынешнего управляющего Эстерволдом, Джеффри де Сэя, представителей знатных фамилий Клер и Биго, а также епископа Херефордского. Мысленный взор Рейфа выделил в толпе целый ряд самых могущественных людей королевства; однако, присмотревшись повнимательнее, он обнаружил, что среди них преобладали выходцы из северных графств – знатные фамилии юга были представлены по большей части только сыновьями или племянниками. По-видимому, хозяева этих поместий предпочли спокойно отсидеться дома, не желая открыто присоединяться к повстанцам до тех пор, пока не станет ясно, кто одержит верх.

Внутри церкви было холодно и сыро, как в гробнице, пламя свечей таинственно колыхалось на сильном сквозняке. Как и многие другие из присутствовавших, Рейф сунул окоченевшие руки под мышки, расхаживая из стороны в сторону в ожидании начала встречи. Подобные собрания не были для Англии чем-то новым, поскольку еще несколько лет назад многие из этих людей строили заговор с целью убийства ненавистного монарха.

Прежде Рейф избегал открыто принимать чью-либо сторону, хотя и прислушивался к доводам недовольных. Его настойчивое напоминание о том, что Иоанн – сын покойного короля Генриха Второго, а следовательно, их законный повелитель, и что все они приносили в свое время клятву верности короне, не было встречено мятежниками благосклонно. Сами они намеревались свергнуть монарха, усадив вместо него на трон Англии его племянника, Артура Британского. Однако Артур таинственным образом исчез. Как считали многие, он погиб, убитый либо самим королем, либо кем-нибудь из его приближенных. Так или иначе, Рейф счел тогда более разумным не поддерживать их.

Учитывая все это, Рейф недоумевал, почему его пригласили сюда. Только ли потому, что он владел землями на севере и обладал там немалым весом, или же они догадывались о том, что его преданность королю дала трещину? В последнее время Рейф все больше склонен был смотреть на заговорщиков не как на сборище смутьянов, готовых поднять бессмысленный мятеж, но как на людей, доведенных до отчаяния. Облагаемые непомерными штрафами за малейшее ослушание, незаконно лишенные своих земель и титулов, которыми Иоанн щедро награждал даже простых солдат, состоявших у него на службе, английские бароны имели все основания для недовольства.

Внезапно Рейф заметил своего друга Монсореля; махая ему рукой, тот протискивался к нему через толпу. Снова окинув взглядом собравшихся, Рейф поначалу был удивлен, увидев среди них Хью д’Авранша и его брата Жиля. Впрочем, если вспомнить недавнюю размолвку д’Авранша с королем, это выглядело не таким уж странным: для монарха с таким переменчивым нравом дружба была делом мимолетным. Рейф уже подумывал о том, чтобы отвести д’Авранша в сторону и объяснить ему свои чувства к Адель, однако решил, что сейчас не время и не место для подобных признаний.

Стефан Лэнгтон, архиепископ Кентерберийский, поднялся с места, чтобы высказаться от имени духовенства, как обычно, пытаясь поддерживать шаткое равновесие между различными группировками. Рейф больше склонялся к точке зрения Лэнгтона, чем к мнению радикалов: должен был существовать способ ограничить власть Иоанна, исключающий убийство.

Один за другим бароны выступали вперед, чтобы высказать вслух свои претензии. Последние, как выяснилось, охватывали самый широкий круг вопросов, начиная от огромного долга короля, чье вероломство грозило разорить их всех, и кончая более серьезными обвинениями в совращении жен и юных дочерей. Выступления продолжались долго, и Рейф в конце концов устал от бесконечного повторения одних и тех же жалоб. Было очевидно, что, по мнению баронов, Иоанн превысил королевские полномочия – те самые, на которые согласился еще его отец, Генрих Второй. Генрих издал тогда особую хартию, и теперь они надеялись убедить своего монарха подписать новую.

Рейфу все больше не терпелось вернуться к Адель. Когда он объяснил ей, что должен уйти, несмотря на поздний час, она вопросительно приподняла брови, вероятно, заподозрив его в возможном свидании с другой женщиной. Лишь когда он надел плащ, сунув за пояс кинжалы, она начала понимать, что Рейф отправился за тем, ради чего приехал сюда, и что религиозное рвение тут было вовсе ни при чем.

Де Монфор окинул взглядом лица людей, стоявших вокруг. Поскольку он пока еще не успел ознакомиться с новой хартией, составленной баронами, то и не решался ее принять. Судя по тому, о чем он уже слышал, она ограничивала прерогативы короля в том, что касалось прав наследования и наложения штрафа за уклонение от воинской повинности. Кроме того, она сводила к минимуму злоупотребления Иоанна по части правосудия и сужала круг действия лесных законов. Ни один из двенадцати пунктов не вызывал у него возражений, однако Рейф полагал, что хартии окажется недостаточно, чтобы возместить ущерб, нанесенный баронам несправедливостью и вероломством их монарха. Впрочем, остальные, судя по всему, находили документ вполне удовлетворительным.

Один за другим, начиная с самых знатных и высокопоставленных среди них, собравшиеся бароны преклоняли колени перед высоким алтарем и торжественно клялись пойти войной против короля Иоанна, если тот откажется подписать их хартию. Однако не все из них горели желанием связывать себя подобной клятвой; некоторые предпочли держаться в тени, избегая открыто присоединяться к повстанцам. Рейф и Джералд Монсорель стояли возле мраморной колонны в боковом приделе, обдумывая последствия такого шага. Хотя Рейф и не пользовался любовью короля, он присягал ему на верность, и если теперь нарушит слово, дав обещание в случае нужды поднять оружие против своего повелителя, то может быть обвинен в государственной измене. Был ли он готов к этому? Едва ли король придет в восторг, узнав о том, что Рейф имеет виды на Адель, и даже то обстоятельство, что ее предполагаемый жених лишился благосклонности Иоанна, ничего не меняло. Цена за непослушание этому монарху всегда была высокой.

Рейф вздохнул. Он не питал большой привязанности к своему лукавому монарху в ботинках на высоких каблуках, который появлялся без предупреждения в самых дальних уголках страны, надеясь собрать со своих баронов побольше денег в качестве штрафа. Однако он никогда не совершит измены, подняв против него оружие. Пусть Иоанн Безземельный был в его глазах трусливым ничтожеством, недостойным короны, но при всем том он являлся помазанником Божьим и законным правителем Англии.

Одновременно придя к одному и тому же решению, Рейф и Джералд Монсорель отступили в полумрак нижней части нефа, между тем как на возвышении у алтаря повстанцы продолжали приносить свои клятвы. Рейф быстро отодвинул засов на небольшой деревянной двери, и они вместе вышли на темную улицу. Он не собирался присоединяться к заговорщикам, однако и предавать их тоже не станет.

Прежде чем направиться в сторону городского дома своего зятя, Фулка Фицалана, Джералд пожал ему руку. Завтра им с Рейфом предстояло принять участие в турнире, и, возможно, тогда они пересмотрят свое решение оставаться в стороне от надвигающейся бури. А пока им не мешало хотя бы немного выспаться.

Вернувшись в харчевню и войдя в комнату, Рейф вздрогнул от удовольствия, едва его обдало волной тепла от пламени камина. Ноябрьская ночь выдалась холодной, и в воздухе уже ощущался легкий морозец.

Вид Адель, свернувшейся калачиком под одеялами, заставил сердце в его груди встрепенуться, однако он уже не мог утверждать с уверенностью, было ли его недавнее решение принято только из чувства долга перед королем. В глубине его души теплилась надежда, что наградой за его непоколебимую преданность Иоанну станет рука Адель.

Будь оно неладно, это его вечное желание быть честным с самим собой, выругался про себя Рейф, забравшись в пуховую постель. Адель инстинктивно прильнула к нему во сне, мягкая и гладкая, с разметавшимися по подушке ярко-рыжими волосами. Рейф бережно обнял ее, чувствуя, как к нему снова понемногу возвращаются мир и покой. Он не стал будить ее – ему было довольно и того, что она лежала рядом. Сейчас в его голове накопилось слишком много серьезных вопросов, и их совокупного бремени оказалось достаточно, чтобы притупить страсть.

Завтра на турнире у Фицалана его знатные союзники получат возможность выпустить пар в сражении на потеху публике в преддверии настоящих битв. Ему нужно было выспаться, поскольку только глупец позволил бы себе принять участие в спортивном состязании, не отдохнув хорошенько. Тем не менее, невзирая на все усилия, множество мыслей будоражили его ум, заставляя его снова и снова взвешивать все «за» и «против», прежде чем принять окончательное решение. Одно дело – нарушить волю короля, и совсем другое – строить заговор с целью его свержения. Эти мысли не давали Рейфу уснуть до самого утра.

Церковь святого Эдмунда с ее резной перегородкой, отделявшей клирос от нефа, и украшенными каменным кружевом мраморными колоннами вызвала у Адель неподдельное восхищение: золотые запрестольные образа поблескивали в сиянии дюжины длинных белых свечей, высокий сводчатый потолок с затейливой лепкой выглядел таким величественным, что она сразу поняла, почему многие окрестные сервы верили, будто крыша храма достигает небес.

Утренняя месса уже закончилась, и прихожане быстро разошлись. Адель стояла на коленях рядом с Барбарой, супругой Джералда Монсореля, в одном из боковых приделов. По слухам, целебная вода с раки святого Эдмунда обладала способностью возвращать женщинам плодовитость, и леди Монсорель, которой отчаянно хотелось иметь ребенка, выпила несколько кружек воды из источника над ракой. Теперь она молилась долго и горячо, прося святого Эдмунда совершить для нее чудо, которым он не раз удостаивал других.

Вскоре Адель заметила, как Рейф и Джералд вышли через каменную арку на солнечный свет, обсуждая между собой какой-то важный вопрос. Она надеялась, что мужчины дождутся их, однако они уже устали от бездеятельности и теперь спешили приготовиться к предстоящему турниру.

Барбара продолжала молиться, и Адель передвинула затекшие колени на бархатной подушечке. Выражение лица Рейфа прошлой ночью снова разожгло в ней любопытство касательно истинных мотивов этого паломничества. К тому же ей очень не понравилось его серьезное, холодное лицо. Обычно Рейф часто смеялся, и даже мгновения их близости – а в последнее время они старались не упускать ни малейшей возможности – были расцвечены искрами веселья. Он стал для нее не только возлюбленным, но и другом, и вот теперь его угрюмое настроение ставило все это под угрозу.

– Аве Мария…

Адель слегка вздохнула, когда Барбара начала снова читать розарий Деве Марии. Внутри церкви стоял такой сильный запах ладана, что у нее щекотало ноздри.

Осмотревшись по сторонам, Адель увидела в каждой из небольших боковых часовен ряды свечей, оставленных прихожанами, обращавшимися к своим святым покровителям за милостью. Если она зажжет свечу и попросит святого о том, чтобы к Рейфу снова вернулась прежняя беззаботность, услышит ли он ее? Ее просьба казалась настолько легкомысленной в сравнении с куда более серьезными нуждами других людей, что ей было стыдно даже подумать об этом.

Наконец Барбара закончила. Женщины с трудом поднялись на ноги, совершенно одеревеневшие от долгого стояния на коленях. Барбара робко улыбнулась Адель, ее лицо после недавней страстной молитвы выглядело необычайно бледным. Однако даже несмотря на стоявшие в глазах Барбары слезы, Адель показалось, что подруга выглядит прелестной, словно сказочная принцесса. Темные волосы ее, заплетенные в косы, были убраны под сетку, усыпанную драгоценными камнями, бледный лоб украшала золотая диадема.

Перед тем как выйти на улицу, они оправили плащи. Накидки из темной шерсти, подбитые мехом куницы, были их единственной защитой от сквозняков и пронизывающего холода ноябрьского утра.

Адель ободряюще пожала протянутую ей руку с нежными, как у ребенка, пальцами. Эта женщина уже стала для нее на удивление близкой. Как только Барбара узнала, что вся одежда Адель отправлена в Фордем вместе с багажом, она предложила ей несколько новых платьев. Неожиданная щедрость леди Монсорель удивила и обрадовала Адель – по крайней мере теперь она не выглядела как служанка и могла занять свое законное место среди равных по рангу дам.

Слуги, сопровождавшие их к мессе, терпеливо ждали возле дверей церкви, за которыми толпились больные и калеки. Некоторых принесли сюда на носилках, другие приковыляли сами на костылях. Воздух оглашался надрывным кашлем, смешивавшимся с детским плачем и заунывными причитаниями богомольцев. Адель почувствовала облегчение, когда тягостная сцена осталась позади. Кивком головы приказав слугам следовать за ними, она подхватила под руку добросердечную Барбару и поспешила с ней вдоль длинного ряда золотушных нищих, занявших свои обычные места по обе стороны от латунных церковных ворот. Адель шла вперед по мощенной булыжником улице, не обращая внимания на беспрестанные мольбы о подаянии. Не то чтобы ее сердце было черствым, однако она возмутилась не на шутку, когда увидела, как те же самые калеки распивают эль в «Короне и митре», забыв о своих болячках. Рейф уже рассказывал ей о некоторых уловках, к которым прибегали мнимые нищие, – они, например, натирали руки и ноги десмодиумом, чтобы вызвать язвы, или одалживали на время детей с врожденными уродствами, чем вызывали сочувствие прихожан.

Как только Адель и Барбара покинули огороженный двор церкви святого Эдмунда, толпа заметно поредела, что позволило им довольно быстро добраться до дома Фицалана, где их уже ждала Маргарет, сестра Барбары.

Адель и Рейф получили приглашение остановиться у Фицаланов, чтобы не проводить ночи в «Короне и митре». Рейф и Джералд Монсорель были давними друзьями, и ей очень нравилась Барбара, однако Адель не питала особой симпатии к надменной Маргарет и ее тщеславному супругу. Еще больше ей претило то, что сама она считала бесчувственностью со стороны Маргарет по отношению к ее младшей сестре. Без сомнения, вид новорожденного младенца Маргарет приносил радость Барбаре, но Адель не могла избавиться от ощущения, что для леди Монсорель этот младенец был слишком болезненным напоминанием о ее собственном бесплодии.

Дом Фицаланов оказался таким огромным, что заполнял собой почти всю южную сторону улицы; его верхний этаж, выступавший над узким тротуаром, был расписан голубой и красной краской и покрыт позолотой, так же как и резные фигуры архангелов с распростертыми крыльями, стоявшие на страже по обе стороны от входа. Фасад дома украшало великолепное окно со вставными стеклами, зеленоватый оттенок которых превращал свет, проникавший в дом, в дымчатый полумрак. Это огромное окно лучше всего свидетельствовало о богатстве Фицаланов и стало чем-то вроде местной достопримечательности: многие из прохожих останавливались на улице внизу, чтобы полюбоваться им.

Когда женщины переступили порог, их тут же встретил плач ребенка Маргарет, такой пронзительный, что этот звук неприятно действовал на слух Адель, и она пожалела о том, что не может заставить его замолчать. Крики раздались снова. Барбара вздрогнула, словно от боли, и Адель тут же попыталась отвлечь внимание подруги от младенца.

– Мы отправимся на турнир пешком? – спросила она громко, моля Бога, чтобы поскорее подошла кормилица.

Барбара слабо улыбнулась:

– Нет, лучше мы поедем туда верхом со всей подобающей случаю пышностью – Джералд уже велел привести из харчевни твоего коня. А знаешь, я почти забыла о том, что сегодня турнир.

– Разве о таком можно забыть? – не сдержалась Адель. – Мне еще никогда не приходилось бывать на турнире. Надеюсь, что ни Рейф, ни Джералд не пострадают. Это очень опасно?

Барбара снисходительно посмотрела на подругу.

– Еще бы! Иначе наши мужчины не стали бы принимать в этом участия, – наставительно заметила она. – Мы никогда не слышали о том, чтобы турнир устраивался в самом конце года, но пока еще стоит хорошая погода, и Фулк считает, что было бы непростительно упустить такой благоприятный случай, когда в городе находятся столько знатных рыцарей и их слуг.

Лицо Адель омрачилось. Слова Барбары снова напомнили ей о необычном скоплении вооруженных людей.

– Ты знаешь, что за всем этим кроется?

Барбара отвела взгляд в сторону.

– Нет, но могу догадаться. Зачем стольким влиятельным лордам понадобилось отправляться в паломничество в одно и то же время? Более того, почему теперь они носят доспехи и открыто щеголяют своими знаменами? Они не могли знать заранее о предстоящем турнире, поскольку все необходимые приготовления Фулк сделал только на прошлой неделе. Ристалище будет пестрым, как летний сад, от их стягов. Я даже спрашивала себя, не затеян ли этот турнир только для того, чтобы скрыть столь большое число вооруженных людей.

Сердце Адель тревожно забилось. Тут и впрямь было над чем поразмыслить.

– Ты думаешь, они готовятся к войне?

– Нет, только не зимой, но будущей весной – кто знает?

Только не зимой. Адель снова и снова повторяла про себя эту утешительную фразу. Прежде она понятия не имела о том, что войны умышленно затевались с тем расчетом, чтобы воспользоваться благоприятной погодой; по ее мнению, если дело было достаточно важным, вряд ли его стоило откладывать до тех пор, пока на небе не будет ярко светить солнце. Кроме того, по словам Барбары, о предстоящем турнире обычно объявляли заранее, чтобы дать возможность участникам прибыть из самых отдаленных мест. Впрочем, в случае с Фицаланом в этом не было нужды, поскольку город и так уже был наводнен вооруженными людьми, горевшими желанием показать себя в схватке.

Барбара оказалась права: когда они прибыли, поросшее зеленой травой поле за городской чертой уже пестрело всеми цветами радуги. Вдоль одной стороны арены располагались красочные шатры участников состязания, так что могло показаться, будто за ночь на поле распустилось множество голубых, алых, золотистых и белых бутонов. Торговцы с лотками, во весь голос расхваливающие свой товар, и разношерстные группы актеров смешивались с растущей на глазах толпой зрителей.

Дамы поднялись по деревянным ступенькам к своим местам, откуда открывался прекрасный вид на арену. Наскоро сколоченные деревянные трибуны были довольно шаткими, и Адель оставалось только надеяться, что они не обрушатся под тяжестью толпы, которая аплодировала и топала ногами, отчего все сооружение ходило ходуном. Она пристроилась рядом с Барбарой на краешке сиденья, очарованная великолепной картиной, представшей ее взору. Когда солнце поднялось выше, заливая южную сторону ристалища потоками тепла, обеим женщинам пришлось снять плащи. Адель была одета в золотистую, отороченную соболем тунику поверх алого с золотым узором платья; ее волосы, заплетенные в косы и поддерживаемые золотистыми лентами, свисали вдоль спины под полупрозрачной вуалью из переливчатой материи, закрепленной на лбу при помощи золотой диадемы. Барбара надела новое платье из темно-зеленого шитого серебром бархата, поверх которого она набросила длинную серебристую тунику с отделкой из белого меха. Благодаря столь изысканным нарядам они привлекали к себе немало восторженных взоров.

Разумеется, девушки из простонародья, толпившиеся возле ограждения, тоже не были обделены вниманием, однако несколько иного рода. Каждый проходивший мимо мужчина, будь он знатным лордом, оруженосцем или простым конюхом, считал своим долгом поцеловать или приласкать одну из хихикающих девиц; их небрежные заигрывания вызывали у последних взрывы громкого смеха.

Прежде чем выехать на поле, Рейф и Джералд поднялись на трибуны, желая удостовериться в том, что их дамы удобно устроились. Служанки Барбары принесли с собой большую плетеную корзину, полную еды и напитков. Узнав об этом, Адель была слегка разочарована, поскольку ей очень хотелось отведать пирогов с мясом, аппетитный запах которых плыл над трибунами, или ячменного сахара, или леденцов из марципана. Однако когда она сообщила о своем желании Барбаре, та, к удивлению Адель, изобразила крайнее изумление. Похоже, Барбару и ее сестру могло смутить даже то, что ей вообще пришло в голову спуститься вниз и смешаться с простым людом, заполнившим ристалище.

Маргарет прибыла позднее и, как всегда, своим появлением заставила всех обратить на нее внимание. Она оставила своего новорожденного младенца и других детей дома, под присмотром нянек, и теперь ее сопровождала целая свита слуг, несших собственное мягкое кресло миссис Фицалан, ее подушки и меховые покрывала на тот случай, если вдруг похолодает. Подобно магниту, Маргарет привлекала к себе многих знатных дам города, каждая из которых горела желанием быть включенной в круг близких друзей леди Фицалан. Эта разодетая в пух и прах особа принимала посетителей в темно-вишневом бархатном платье, затейливом головном уборе, усыпанном жемчугом, и бледно-лиловой вуали, прикрывавшей волосы. По мере того как группа, собравшаяся вокруг них, становилась все больше, Адель постепенно оказалась вытесненной со своего места весело щебечущими дамами, так что ей пришлось ухватиться за боковые перила, чтобы совсем не упасть со скамьи.

Наконец громкие приветственные крики возвестили о появлении распорядителей турнира. Герольд в белом с голубым плаще и широкополой шляпе, с которой свисали белые перья, вынужден был поспешить вперед, чтобы не отстать от официальных лиц.

Адель вытянула шею, рассчитывая полюбоваться труппой ярко разодетых акробатов и жонглеров, развлекавших толпу, однако, как только было объявлено о начале турнира, актеры разбежались, ожидая перерыва в состязаниях, чтобы снова вернуться на арену.

Поскольку Адель еще никогда прежде не приходилось присутствовать на турнире, она не могла пропустить пышный парад участников, открывавший состязания. Каждый из них стремился перещеголять другого богатством конской упряжи, количеством слуг в ливреях и великолепием костюма. Рыцари, изъявившие желание участвовать в турнире, вместе со своими вассалами объехали поле по периметру. Когда Адель узнала сверкающий гребень шлема Рейфа, высоко поднимавшийся над головами лошадей, она махнула ему рукой и зааплодировала. Хотя Рейфа сопровождала лишь горстка его вассалов, они выглядели внушительно и, похоже, пользовались немалым успехом среди толпы. За ними следовал Джералд Монсорель во главе людей Фицалана в темно-вишневых с серебром ливреях.

Фулк Фицалан, хотя сам и не участвовал в состязаниях, будучи устроителем турнира, получил право возглавить шествие. Он тоже опоздал к открытию, сопровождая свою жену, и теперь ему пришлось скакать галопом вдоль длинного ряда рыцарей, чтобы занять подобающее место впереди остальных. Его не слишком достойное появление даже вызвало кое у кого из зрителей смех. Белую лошадь Фицалана покрывал дорогой темно-вишневый чепрак с серебряной отделкой, поблескивавшей в лучах солнца; сам он держался в седле прямо, будто аршин проглотил, и лишь изредка удостаивал зрителей снисходительным взмахом руки.

Адель отчетливо различила за приветственными аплодисментами отдельные свистки. Фулк и впрямь выглядел до такой степени напыщенным, что со стороны это казалось нелепым. Его семья, без сомнения, обладала немалым богатством, однако Адель подозревала, что многие из участников нынешнего турнира были людьми гораздо более влиятельными, чем заносчивый Фицалан. По-видимому, он страдал теми же недостатками, что и его жена.

Музыканты заиграли какую-то бравурную мелодию – громко, но до того скверно, что Адель морщилась всякий раз, когда они издавали очередную фальшивую ноту. Даже герольд, выступивший вперед с украшенной вымпелом трубой в руках, умудрился не попасть в такт. Голос его далеко разносило ветром, пока он оглашал правила турнира. Почти сразу же после этого начались состязания – схватка на открытом поле, за которой предполагался целый ряд поединков врукопашную. Адель побледнела, едва представив себе, какой опасности подвергается Рейф. Эти люди на поле рисковали жизнью без всякой нужды, как будто надеялись снять внутреннее напряжение при помощи демонстрации силы. Взрослые мужчины играли в войну, словно расшалившиеся мальчишки, однако игрушки, которые они держали в руках, были смертоносными.

Наконец в состязаниях объявили перерыв, и актеры в своих пестрых одеждах снова выбежали на арену. Многие из зрителей покинули свои места, желая купить еду с лотков торговцев. Пришла пора открыть корзину, принесенную из дома Фицалана, и дамы передавали из рук в руки оленину, рыбные паштеты, а также разбавленное вино и фрукты в меду.

Вскоре турнир продолжился. В состязании, открывавшем вторую его часть, участвовали команды из шести рыцарей, единственной целью которых, как могло показаться со стороны, было выбить противника из седла. Адель до такой степени тревожилась за безопасность Рейфа, что не в силах была проглотить ни кусочка. Уцепившись за край сиденья, она заметила, как он покачнулся под градом ударов, сыпавшихся на него отовсюду. Его конь ловко вертелся из стороны в сторону, давая своему хозяину возможность увернуться от удара, а затем и самому перейти в наступление, и каким-то чудом Рейф до сих пор оставался в седле, несмотря на то что на его щите появилось немало вмятин.

Когда утром они с Рейфом беседовали о предстоящем турнире, он пытался убедить ее в том, что все это делается исключительно ради забавы. Кроме того, по его словам, он не рассчитывал получить награду и согласился участвовать в турнире лишь для того, чтобы угодить Фицалану. Однако с самого начала состязания Адель каждую минуту опасалась, что Рейфа ранят или затопчут насмерть, выбив из седла прямо под копыта разгоряченных лошадей. И как ему вообще удается выдерживать такие яростные атаки? Что бы там он ни говорил, боевой пыл его противников делал этот турнир неотличимым от настоящего сражения.

Съеденный ею пирожок с олениной вдруг показался Адель тяжелым, как свинец, и она долго разжевывала засахаренный абрикос, не в силах его проглотить. Турнир Фицалана оказался совершенно непохожим на те величественные зрелища, которые воспевали в своих песнях и стихах менестрели, – просто вооруженные до зубов мужчины, собравшись вместе, решили поиграть в войну. Хорошо еще, что Рейф не стал участвовать в жестоких рукопашных схватках, чтобы набрать побольше очков и таким образом приблизиться к главному призу.

Заслоняя глаза от солнца, Адель окинула взглядом ристалище, недоумевая, почему участники турнира теперь разбились на две большие группы, стоявшие по разные стороны. Когда она спросила об этом Барбару, та ответила ей, что они готовятся к «Большой свалке». У Адель сердце ушло в пятки, поскольку даже она знала: «Большая свалка» представляла собой имитацию настоящего боя.

– Но ведь они могут ранить друг друга?

– Иногда такое случается. Но все равно это потрясающее зрелище. Главная задача состоит в том, чтобы захватить как можно больше пленников и потом получить с них выкуп. Вот увидишь, тебе понравится.

Адель глубоко вздохнула, пытаясь успокоить отчаянно бьющееся сердце. Вряд ли предстоящее сражение могло доставить ей удовольствие, да и весь турнир в целом сильно ее разочаровал. Правда, пышно разодетые рыцари храбро носились галопом по огороженному полю, орудуя мечами и булавами, но по ходу дела многие участники получали ранения. Ее пугал вид крови, и, вместо красочной картины рыцарских доблестей, о которой Адель так часто приходилось слышать от других, это зрелище больше напоминало ей бойню.

Когда распорядители турнира лично удостоверились в том, что силы обеих сторон равны, одетый в белое с голубым герольд протрубил сигнал к началу битвы; при этом его румяные щеки раздувались, словно спелые яблоки. Затейливые ноты, вырываясь одна за другой, звучали настолько пронзительно, что Адель в конце концов пришлось зажать уши. Последовавшее затем перечисление имен и громких титулов участников схватки почти целиком было унесено ветром.

Каждый из рыцарей, выехавших на ристалище, имел у себя на руке алую или белую ленту, соответствовавшую цвету его команды. Рейф и Джералд расположились бок о бок, их разгоряченные кони били копытами о землю и энергично вскидывали головы.

Наконец все было готово к началу состязания, и толпа постепенно затихла. Тишину вокруг нарушал только шелест флагов и вымпелов, развевавшихся на ветру.

Оглушительный звук рога послужил сигналом к атаке. Две небольшие армии стремительным галопом помчались навстречу друг другу, издавая воинственные кличи и вопя, словно орда дикарей. Когда обе стороны столкнулись между собой, громкий лязг металла эхом разнесся над трибунами. В ход были пущены мечи, копья, булавы; стальные шлемы и щиты звенели, как колокола, делая своих обладателей удобной мишенью. Выбитые из седел всадники продолжали сражаться пешими на мечах и кинжалах. Эта потешная битва представляла собой блестящую демонстрацию воинского искусства, однако для Адель каждая следующая минута казалась невыносимой мукой. Когда кто-нибудь из участников свалки падал на землю, попадая при этом под копыта лошадей, у нее из груди вырывался крик тревоги. Некоторые из окровавленных бойцов теряли свои мечи и вынуждены были прибегать к кинжалам.

Сквозь шум и неразбериху слышались возбужденные крики толпы, на все лады подбадривавшей своих любимцев. Насколько было известно Адель, на некоторых пользовавшихся особой славой рыцарей даже делались ставки. Рейф тоже принадлежал к их числу, и она не знала, радоваться ли ей этому или, напротив, огорчаться. Впрочем, уже одно то, что он пользовался репутацией человека, привыкшего находиться в самой гуще битвы, само по себе могло служить основанием для беспокойства.

На поле царила такая сумятица, что Адель трудно было выделить Рейфа среди двигавшихся в разные стороны отдельных групп бойцов: только когда лучи солнца падали на его щит, ей удавалось мельком увидеть, как он сражается с очередным противником. Снова и снова он отражал их нападения. Это продолжалось до тех пор, пока он не получил удар в спину такой силы, что его жеребец споткнулся и Рейф оказался выброшенным из седла. Когда ряды всадников снова сомкнулись вокруг него, Адель в ужасе закричала, опасаясь, что его вот-вот затопчут насмерть.

К счастью, ее страхи оказались напрасными: Рейф сумел подняться на ноги и вступил в сражение одновременно с двумя соперниками. В конце концов он взял верх над обоими, затем совершенно неожиданно снова оказался повергнутым на землю и на этот раз уже не поднялся.

Адель тут же вскочила с места и без колебаний протиснулась сквозь толпу, устремившись к подножию трибуны. Барбара и Маргарет кричали ей вслед, чтобы она не тревожилась зря, однако Адель их не слушала – она должна была собственными глазами убедиться в безопасности возлюбленного.

Вскоре она смешалась с шумной толпой, сновавшей внизу. Торговцы задевали ее углами своих деревянных лотков, полных горячих, аппетитных на вид пирогов. Куда бы она ни пошла, они кричали ей в ухо или останавливали ее, хватая за рукава, в надежде, что она купит у них товар.

Пространство возле наскоро сколоченного ларька, где продавался эль, было переполнено мужчинами, желавшими промочить горло. Когда Адель спросила, как ей добраться до шатров участников, сразу несколько человек вызвались показать ей путь. Отказавшись от их услуг, она нагнулась и пролезла под перилами, после чего направилась вдоль ограждения, не обращая внимания на свистки и непристойные предложения оруженосцев, попадавшихся ей по пути.

Когда мимо нее на носилках пронесли нескольких раненых рыцарей, вассалы которых шли впереди, освобождая для них дорогу, Адель последовала за ними к ряду шатров.

Лучи солнца проникали сквозь разноцветные навесы из парусины, придавая воздуху вокруг неестественные голубые, красные и желтые оттенки; над крышами шатров весело развевались вымпелы. Более состоятельные рыцари могли похвастаться шелковыми навесами с заляпанной грязью позолотой по краям, однако самые бедные из участников состязания лежали прямо на земле под открытым небом, пользуясь тенью от навесов, пока их слуги вытирали им лица и вливали в рот бодрящий эль. Друзья пытались помочь истекающим кровью раненым при помощи клочков материи, оторванных от их одежды. Адель заметила здесь нескольких женщин явно не благородного происхождения – судя по всему, то были жены или возлюбленные простых рыцарей. Впрочем, она знала, что Рейфа среди этих людей не было – хотя он и не имел собственной палатки, однако мог воспользоваться огромным темно-вишневым с серебром шатром Фицалана в самом конце лагеря.

Адель грубо отталкивали локтями, осыпали бранью, требовали, чтобы она уступила дорогу… Некоторые из пострадавших выглядели мертвенно-бледными, но их веселых спутников это, похоже, нимало не беспокоило. Между шатрами водили взад и вперед огромных боевых коней, которые громко фыркали и били копытами. По дорогому платью Адель конюхи сразу же догадались, что эта женщина принадлежит к высшей знати, и приподняли шляпы, явно удивленные тем, что видят ее здесь. Судя по их реакции, благородные дамы избегали появляться в подобных местах.

– Вы кого-то ищете, леди?

Обернувшись, Адель заметила рядом с собой деревенского парня в красной тунике, который из уважения к ее титулу почтительно коснулся рукой вихрастого лба.

– Да, мне нужен лорд Рейф де Монфор. – Она с трудом перевела дух. – Полагаю, он сейчас с людьми Фицалана.

Выражение лица парня изменилось.

– Идемте со мной, я покажу вам самый короткий путь. А что, лорд де Монфор ранен?

– Не знаю. Я только видела, как он упал и не поднялся.

Провожатый сочувственно кивнул и повел Адель между парусиновыми стенами палаток, сделав ей знак держаться за туго натянутые канаты, чтобы не оступиться. Здесь вовсю работали оружейники, исправляя вмятины в щитах и доспехах, так что за стуком молотков и лязгом металла почти ничего нельзя было разобрать. Адель поспешно следовала за юношей, который ловко петлял между наковальнями и грудами металлического лома. В какой-то момент ей показалось, что они свернули не в ту сторону, – такая кругом царила суматоха.

Возле ограды выстроился целый ряд повозок; между ними и шатрами беспрестанно сновали люди – слуги, конюхи, а также подозрительные личности, которые неизменно присутствовали на каждом сколько-нибудь значительном турнире.

– Вы уверены, что нам сюда? – наконец крикнула Адель парню, но тот продолжал не оглядываясь идти вперед, оставив ее между двумя дюжими мужчинами в подбитых волосом кожаных куртках. К ее досаде, здоровяки загородили ей проход, а когда она попыталась обойти их, умышленно встали у нее на пути.

– А ну, прочь с дороги! – приказала она, смерив их суровым взглядом.

– Что ты здесь делаешь, красотка? – спросил один из мужчин, ухмыльнувшись и протянув руку к ее волосам. Он уже успел заметить на лбу у девушки золотую диадему.

– На помощь! Кто-нибудь! Помогите! – в тревоге закричала Адель, когда ее схватили за руки. Она брыкалась и била их кулаками в грудь, отчаянно пытаясь вырваться, но никто даже не подумал прийти ей на выручку. И тут она почувствовала, как чья-то тяжелая рука легла ей на плечо, а ее рот зажала чья-то грязная ладонь.

– Пойдем со мной, дорогая. Я помогу тебе, – прошептал ей на ухо мужской голос.

У Адель кровь застыла в жилах. Этот голос был ей до боли знаком – ее спасителем оказался не кто иной, как Лоркин Йейтс!