Мечта цвета фламинго

– Но ведь эти выходные ты обещал мне посвятить! – обиженно надула губки Юлия.

– Раз обещал, посвящу! Но в последний раз, поняла?

– Ну конечно! – сверкнула она глазами и подумала, что он всегда так говорит, а сам все посвящает и посвящает…

Юлия занималась мелким бизнесом. Она имела в одном из бывших спортивно-концертных комплексов, ныне превращенных в вещевые рынки, точку, где торговала женским платьем и трикотажем. В нынешние выходные по предварительной договоренности знакомые ребята из Беларуси должны были привезти ей товар. Трикотаж был хорошего качества и мгновенно разбирался петербурженками. Платья были похуже, но тоже всегда находили своих покупательниц. Ребята только выгружали неподъемные баулы на платформы, а дальше переть их надо было собственными силами. Тратиться на носильщиков и такси Юлия не считала нужным, потому что ее бывший муж Сергей был крепким мужчиной и к тому же всем ей обязан, поскольку она одна воспитывает и содержит его сына. Он, конечно, пытается влезать в воспитательный процесс, но она его редко к сыну допускает. Пусть тоскует о сыне, это гораздо выгоднее. Юлия уже десять раз пожалела, что так неосмотрительно развелась с ним. Она была на восемь лет моложе Сергея, выглядела ослепительно и рассчитывала, что замена ему найдется в самом ближайшем будущем. Рассчитала она правильно, жаждущих ее прекрасного тела действительно было достаточно, но почему-то никто не делал ей серьезных предложений, видя ее худосочного сына Петю в очках с большими диоптриями. Может, дело было и не в сыне, а в неподъемных баулах, таскать которые никому не хотелось. Но ни один из делящих с ней постель мужчин не казался ей достойным того, чтобы она тратилась на носильщиков и такси. Спишь с ней – отрабатывай! Пару раз приподняв сумищи со шмотками на продажу, мужчины один за другим исчезали, даже не попрощавшись. Сергей же был безотказен. Во всяком случае, пока… Что еще за бред он нес о женитьбе? Хорошо, что она кое-что с собой захватила! Как чувствовала!

– Я предлагаю выпить за успех нашего завтрашнего предприятия, и послезавтрашнего – тоже! – пропела Юлия и вытащила из пакета, стоящего у кресла, бутылку французского коньяка «Камю» и коробку с пирожными.

– Я не хочу, Юля, – отмахнулся Сергей. – Я только что с банкета…

– Какого еще банкета? – удивилась бывшая жена. Сергей раньше не шастал ни по каким банкетам, а все время проводил с Петей.

– Отмечали двадцатилетие лаборатории.

– Да ну? – округлила глаза Юлия. – Уж не там ли ты присмотрел себе будущую женушку?

– Представь себе, именно там! – как мог ядовитее ответил Сергей Игоревич.

– Только не говори мне кто! – игриво замахала руками Юлия, вспоминая немногочисленные встречи с мужниными сотрудниками и многочисленные их фотографии. – Я сейчас сама угадаю, кто… Я же знаю твой вкус! Это та… такая… с длинными белокурыми волосами, с классическим лицом, в теле… Кажется, ее зовут Ниной… Я угадала?

Сергей Игоревич внутренне вздрогнул. Именно к Нине он подкатил в первую очередь, когда понял, что сходит с ума от одиночества в своей пустой квартире. Он пытался бороться с собой, приводил себе в пример Лактионова, который всю жизнь живет один и совершенно не расстраивается по этому поводу. Но память тут же услужливо подсовывала ему Морозова, который, видимо, тоже не умел жить один, поскольку без конца женился. Нина вежливо отказала ему. От стыда Сергей Игоревич не знал, куда провалиться, и запретил себе даже думать о женщинах. Продержался он в своей гулкой и печальной квартире недолго и подъехал к Фаине, которая тоже была одинока и очень хотела выйти замуж. Фаина взяла на раздумье неделю, а потом призналась, что вообще-то мечтает подбить на совместную жизнь Лактионова, и даже туманно намекнула что-то насчет своей дочери Танюшки. Сергей Игоревич ничего толком не понял и после второй неудачной попытки решил бросить взгляд на других женщин центральной лаборатории «Петростали» и даже всего Санкт-Петербурга. Скоро он понял, что неизвестности боится пуще одиночества, и разрабатывать сей женский Клондайк ни за что не станет. В собственной лаборатории на очереди оставалась одна Валентина. Вообще-то Сергею нравились худые женщины с узкими бедрами, но, присмотревшись к Валентине повнимательнее, он обнаружил у нее необычайно чистые синие глаза, гладкую, почти без морщин кожу и красивую грудь, соблазнительно мелькающую в глубоком вырезе легкого летнего платья. Когда он присовокупил к уже отмеченным физическим достоинствам Валентины ее спокойный, незлобивый характер и умение готовить золотистого гуся с яблоками и черносливом, понял, что к ней надо было подойти в первую очередь. Она наверняка согласилась бы, потому что синяки на ее милом лице стали появляться все чаще и чаще, к тому же он не испытывал бы теперь чувства неловкости при общении с Ниной и Фаиной.

– Не угадала, – сказал он бывшей жене. – И вообще я не желаю обсуждать с тобой свою личную жизнь.

– А мы и не будем обсуждать, – легко согласилась Юлия. – Мы просто выпьем за твою будущую жену! Грех тебе отказываться! – Она вскочила с кресла, достала с застекленной полочки маленькие хрустальные стопочки, сильными пальцами отвинтила фирменную крышку и разлила коньяк.

И они выпили сначала за будущую жену Сергея, потом за саму свадьбу, затем за успех бизнеса Юлии, потом за сына Петю, за его здоровье и успехи в учебе, а затем Юлия куда-то исчезла. Сергей Игоревич медленно тянул душистый коньяк из стопочки, когда она вдруг вернулась, но без джинсов-стрейч. На ней была одна коротенькая маечка, почти обнажавшая грудь. Юлия подняла руки, якобы поправить волосы, и Сергей вынужден был зажмуриться. Кроме маечки, на бывшей жене не было ничего. Она знала, что ему нравилось, когда она была раздета не до конца. В этот самый момент, когда перед Сергеем стояла почти голая женщина, и позвонила Валентина. Он, разволновавшись, не смог ей сразу ответить. Он слушал пищащую зуммером трубку и никак не мог сообразить, что ему сделать. В конце концов непослушными пальцами он набрал номер Валентины и сказал, что рад и что обо всем они переговорят в понедельник. Несмотря на дурманящие коньячные пары, он почувствовал, что Валентине хотелось бы услышать что-нибудь другое, но ничего лучшего в такой ситуации он придумать не мог.

– Это она! – констатировала Юлия.

Сергей согласно качнул головой, избегая смотреть на бывшую жену.

– Сере-е-еженька! – вдруг жалобно протянула она. – Ну, посмотри на меня! Зачем тебе какая-то женщина, когда есть я? Ну сваляли дурака, развелись… Так можем же и сойтись вновь?

Сергей Игоревич в ужасе поднял глаза на Юлию. Она сбросила с себя маечку, качая бедрами, подошла к нему и своими ловкими и сноровистыми руками начала делать то, чему, отягощенный французским коньяком, противиться он был абсолютно не в состоянии. Размягченный после интимных удовольствий, которых уже давно не имел, Сергей Игоревич думал о том, что, пожалуй, зря растревожил Валентину. Юльку он знает как свои пять пальцев, и Юлька его – как облупленного. Вон как ловко с ним справилась! Она знает, что он любит! Он еще ощущал на своем теле ее руки, слегка царапающие камешками колец. С Валентиной может так и не заладиться. Кто знает, к чему ее приучил Шурик? Шурик – моложе! Молодые, они нынче такие подкованные в этом деле… Вдруг он, Сергей, не будет соответствовать? Нет, лучше проверенная Юлька. Ну и что, что она капризная и любит командовать?! Зато рядом опять будет Петька! К тому же еще неизвестно, как помыкала своим мужем Валентина. Может, он от этого и спился?

Валентина, размышляющая этой ночью о предстоящем ей новом замужестве, даже не могла предположить, что ее будущее благополучие висело на волоске и зависело исключительно от ловкости бывшей жены Сергея Игоревича. Юлия была достаточно ловка, но все-таки просчиталась. Ей бы немножечко мудрости Галины Андреевны Голощекиной, которую та всегда проявляла, когда дело касалось ее личной жизни. Юлии бы утром сказать бывшему мужу:

– Сереженька, съезди, пожалуйста, один к поезду, а я пока оформлю бумаги. А вечером нам опять будет так же хорошо, как вчера!

После этого ей стоило бы поцеловать Сергея и, может быть, даже сделать ему какие-нибудь авансы на обещанный вечер. Но Юлия решила, что главное уже сделано. Строгим голосом деловой женщины она заявила:

– Так! Сергей! Сейчас ты поедешь на вокзал один. Парни все те же, ты их узнаешь. У меня – другие дела! Заплатишь им вот это, – она сунула ему в руки пухлый конверт с деньгами, – потом везешь товар в комплекс и ждешь меня! Не вздумай доверять Лидке, что, мол, она постережет баулы! Это такая прохиндейка! И поторопись, а то опоздаешь! Белорусы ждать не будут: сбросят товар на платформу, а дальше – наши проблемы.

– А как же деньги? Они же будут ждать деньги?

– Деньги они с меня потом вытрясут. Ты за них не беспокойся. Я же с ними собираюсь и дальше иметь дело, и они об этом знают. Так что давай! Вперед! – и она довольно сильно подтолкнула Сергея к выходу, что было еще одной ее тактической ошибкой.

Сергей с бледным от негодования лицом медленно развернулся, выхватил у нее сумочку и вытряс ее содержимое на журнальный столик. Среди всяческой женской мелочовки он отыскал ключи от своей квартиры, потряс ими у нее перед носом и сказал:

– Ты последний раз здесь была, Юлия! Ясно?

Она поняла, что проиграла, но расстраиваться ей было некогда: белорусы ждать не будут. Она окончательно спрятала улыбку и металлическим голосом произнесла:

– Разумеется, мне все ясно, а сейчас – марш на вокзал! Ты мне обещал, и не вздумай отказываться, а то вообще никогда не увидишь Петьку!

Светлана Аркадьевна Тарасова остановила машину у подъезда входящей в моду питерской модели Сабины. Она специально надела лучший свой костюм из натурального шелка цвета бордо, чтобы девчонка не заносилась. Этот эксклюзив существует в одном экземпляре. Татьяна Кравец сшила костюм специально для Светланы и при ней разорвала в клочья лекала. Конечно, такому асу своего дела, как Кравец, ничего не стоит и без лекал сшить точь-в-точь такой же костюм, но она, конечно же, не станет этого делать. Светлана Аркадьевна – ее главный спонсор, вернее, не она, а Мишка, что дела не меняет. Через несколько лет Кравец не нужны будут никакие спонсоры, потому что она – грандиозный талантище, и клиенты станут к ней записываться, но пока о ней знают немногие. Ее открыла Светлана. Однажды ее неожиданно пригласили на презентацию с последующим банкетом, и ей срочно нужно было платье, да такое, чтобы не ударить в грязь лицом перед женами питерских бизнесменов. Она вспомнила, что в старом доме на Загородном проспекте, где они с Тарасовым начинали свою супружескую жизнь, жила Татьяна, которая здорово и, главное, быстро, шила. Именно эта Танька сшила юной Свете потрясающий наряд к свадьбе. Светлана перерыла весь дом, нашла старую записную книжку и позвонила бывшей соседке. К счастью, как потом оказалось обоюдному, Татьяна никуда не переехала и даже обрадовалась срочному заказу, поскольку очень нуждалась в деньгах, а Светлана посулила ей весьма неслабый гонорар. К следующему вечеру наряд был готов. У Светланы перехватило дыхание, когда она, одевшись в голубое с дымкой платье, подошла к зеркалу в тесной Татьяниной комнатушке. Платье было очень простое и в то же время стильное. Оно красиво облегало крупную, но стройную Светланину фигуру. Впереди оно не имело никаких украшений, если не считать узкой гофрированной полоски, пришитой чуть ниже талии. Фишка была в необычном крое спинки в виде деформированной, вытянутой вбок капли. Внутри этой капли от шеи к талии тянулась серебристая нитка, унизанная голубыми, в тон платью, стразами. Татьяна Кравец в тот главный в своей жизни день получила удвоенную сумму гонорара, а вечером от зависти к Светланиному платью зеленели и чахли жены абсолютно всех питерских бизнесменов и банкиров. Одна из них даже не выдержала и спросила Светлану, не может ли она пристроить ее к своему мастеру, поскольку у дочери скоро свадьба, и им хотелось бы иметь к этому дню эксклюзивные наряды. Светлана не стала жаться. Она сосватала их Татьяне, а потом купила Кравец помещение и помогла оснастить его. С тех пор она имела бесплатную портниху, которая одевала ее, как в лучших домах моды мира, а Михаил Иннокентьевич Тарасов считался официальным спонсором салона модной одежды «Татьяна», что тоже было немаловажно.

Светлана Аркадьевна бросила в зеркало заднего обзора последний взгляд на себя и осталась довольна. Колье и, как всегда, крупные серьги из темно-розового халцедона здорово подходили к костюму. Они были на несколько тонов светлее ткани и безупречно гармонировали с помадой, сумочкой и туфлями. Пожалуй, Сабинка треснет от зависти.

Сабина сразу отметила костюм. Светлана поняла это по слегка вытянувшемуся лицу девушки и дрогнувшим губам и специально задержалась в прихожей у большого зеркала. Она небрежно поправила рукой камни на груди, одернула короткий пиджачок с эффектными сборками на рукавах и даже чуть-чуть крутанулась на каблуках, чтобы легкая юбка метнулась в стороны, и Сабинка увидела ее модно-«рваный» подол с полупрозрачными вставками на клиньях годе. Удовлетворившись произведенным эффектом, Светлана Аркадьевна прошла в комнату, которая больше походила на игрушечный домик куклы Барби: горы мягких игрушек, розовых подушечек, занавесочек с бантиками и фотографий в рамочках. И на всех, разумеется, она, ослепительная модель Сабина. Не спрашивая разрешения, Светлана уселась в кресло и уставилась на девушку. Конечно, она хороша, ничего не скажешь: мини-юбочка обнажает длинные ноги, облегающая белая футболка демонстрирует пышную грудь, разумеется, без бюстгальтера. Сабина либо отдыхала на юге, либо загорала в солярии, и ее кожа была ровного золотисто-медового цвета. Светлана подумала, что она специально выставила его на обозрение, чтобы уесть престарелую предпринимательницу. Ну и напрасно! В двадцать лет – все прекрасны, а вот выглядеть так, как Светлана, в сорок – это надо очень постараться, и у Сабинки, таскающейся на все модные ночные тусовки, где черт знает что курят и чем ширяются, вряд ли получится.

– Я не стану ходить вокруг да около и сразу скажу, зачем пришла, – заявила Светлана. – Я хочу знать, что задумал против нас с Михаилом твой Ленчик Волосов.

Сабина соорудила на прекрасном лице что-то вроде с трудом сдерживаемой улыбки и, слегка растягивая слова, ответила:

– Откуда мне знать, Светлана Аркадьевна? Я в его бизнес не лезу.

– Все ты знаешь, – с угрозой прошипела Светлана, – и тебе лучше мне сказать, потому что в противном случае… – В этом месте она решила выдержать эффектную паузу. Сабина тут же на нее клюнула и уже более бодрым голосом, без всякой томности, спросила:

– И что же будет в противном случае?

– В противном случае Ленчик узнает, что параллельно с ним, пятидесятилетним жирным и лысым мужиком, ты живешь еще и с юным знойным Рашидом из варьете «Аладдин». Волосов, конечно же, вышвырнет тебя из этой кукольной квартирки, и ты вместо Сабины опять превратишься в обыкновенную Ирку Собину, которой место не на подиуме, а на какой-нибудь прядильной фабрике.

Светлана надеялась, что после такой ударной информации Сабина замечется по комнате и, ломая руки, расскажет все, что знает, но девушка расхохоталась ей в лицо.

– Рашид из «Аладдина» – это вчерашний день, Светлана Аркадьевна! Ваши сведения устарели! – сказала она, нагло улыбаясь и закуривая длинную черную сигарету. – Курите! – она протянула пачку Светлане.

– У меня свои. – Светлана достала из розовой сумочки любимые сигареты с шоколадным вкусом и, закуривая, судорожно обдумывала создавшуюся ситуацию. Как на грех, в голову ничего путного не лезло. Прокололась она с этим Рашидом, ох прокололась. Информацию надо проверять. Говорят же, семь раз отмерь, а потом отрежь.

– Допустим, что эти сведения устарели, – наконец сказала она, выпустив в сторону Сабины длинную струю дыма. – Но ведь я могу собрать и новые. Вряд ли ты долго пролежишь под жирным стариканом Волосовым! Захочется, поди, молодого тельца-то, а!

– А вдруг не захочется, а? – повторила интонацию Светланы Сабина. – Может, у меня такие извращенные вкусы, Светлана Аркадьевна! Не допускаете? Я, может быть, потому и кинула Рашида, что от толстых жирных мужиков получаю больший кайф!

– Все, конечно, может быть, Ирка, – вздохнула Светлана. – Признаю свое поражение. Но ты все-таки знай, что я буду рыть дальше, потому что мой магазин – это мой магазин, и твоему толстопузому Ленчику я его за просто так не отдам!

Светлана еще долго сидела в машине возле подъезда Сабины и курила одну сигарету за другой. Да-а-а… Сорвалось мероприятие. Девка оказалась кремневой. Пообтерлась в кругах питерского бомонда. Голыми руками не взять. Светлана Аркадьевна загасила сигарету и, резко выдохнув, прогоняя тем самым сковавшую тело слабость, взялась за руль.

Она на автопилоте ехала по забитым машинами улицам и думала о том, что в последнее время почему-то все у нее идет наперекосяк, все из рук вон. Она посмотрела на часы. Скоро Павлик пойдет к Муромцевым чинить компьютер. Лишь бы там не сорвалось! Только бы он клюнул на Ляльку! До чего же она, Светлана, устала от этого бешеного ритма жизни, от того, что приходится все за всех решать, все за всех продумывать и устраивать. Так хочется обыкновенного обывательского счастья: чтобы сын женился, чтобы внуки пошли, горластые, слюнявые, чтобы они с Мишкой чинно гуляли с колясочкой. Стоп! С Мишкой! Светлана резко затормозила, потому что иначе врезалась бы во впереди едущую темно-синюю «Ауди», свернула в узкую улочку и остановилась, не глядя, разрешена ли там парковка. С Мишкой? Какое там с Мишкой! Мишка теперь будет гулять с Ниной. Светлана Аркадьевна почувствовала, что сейчас расплачется, совершенно непонятно отчего. Что, собственно, такого ужасного случилось? Подумаешь, Сабинка утерла ей нос! Не впервой! Она еще свое возьмет! Не с такими передрягами справлялась! Но Мишка… Когда она передавала его Нинке в руки, как неодушевленный предмет, даже не могла подумать, что станет этим терзаться. С Борисом у нее все в лучшем виде. Чего еще надо? Вот и сейчас, как только она подумала о нем, низ живота будто окатила горячая волна, а по обнаженным рукам пробежали мурашки. Все-таки он классный любовник! Но представить, как они с Борисом гуляют с колясочкой, в которой будет лежать Пашкин ребенок, ее внук, Светлана все же не смогла.

Она решила поехать к Кравец, чтобы выбрать себе парочку платьев. Все-таки новые шмотки очень успокаивают нервную систему и врачуют раны. К тому же через неделю ей идти на юбилей, и неплохо бы заказать какой-нибудь улетный туалет. И хорошо бы в каком-нибудь новом стиле, потому что душа просит перемен. Татьяна Кравец готовилась к поездке со своей коллекцией вечерних платьев и молодежной спортивной одежды во Францию. Эту поездку, которая должна была вывести ее на новые рубежи, тоже устроила ей Светлана, потому вообще-то имела полное право выбрать себе платье прямо из этой коллекции, но, к сожалению, они шились на тощих манекенщиц ростом под два метра. До таких высот Светлана Аркадьевна не дотягивала. В общем, она посмотрит, что там у Таньки есть хорошенького.

Татьяна, не мешкая, провела спонсоршу в комнату с новыми платьями. Они, как всегда, были выше всяких похвал. Светлане сразу приглянулось шифоновое светло-зеленое с вышивкой по подолу, стилизованной под павлиньи перья.

– Класс! – сказала она, прикладывая к себе платье перед зеркалом.

– Брось, Света, это не твой цвет, – сказала ей Татьяна. – Я тебе могу предложить другое, и размерчик как раз твой имеется.

Она прошлась меж стойками и вынесла длинное кремовое платье с крупными, голубыми, под цвет Светланиных глаз, цветами. Оно было декольтированным, и к нему полагалась чудного вида голубая накидка с рукавами, как на портретах женщин эпохи Возрождения, отделанными золотистыми шнурами. Затюканная жизнью бизнес-леди, не мешкая, стащила с себя бордовый костюм и птицей впорхнула в удивительный наряд. Из зеркала на нее глянула загадочная женщина.

Татьяна подошла к приятельнице и патронессе и забрала в узел на затылке ее белые волосы. Светлана Аркадьевна показалась себе еще изысканней и прекрасней.

– Нравится? – с улыбкой спросила Кравец.

– Танька! Ты волшебница! – Светлана, у которой резко улучшилось настроение, чмокнула Татьяну в щеку. – Париж будет у твоих ног! Вот увидишь!

– Хотелось бы! – весело ответила Татьяна. Она взяла в руки зеленое платье с перьями павлинов, любовно оглядела его и сказала: – А это я специально сшила для Сабины. Я предложила ей поехать со мной. К ее черным волосам и темно-карим глазам это платье очень подойдет! Видишь, тут, в перьях, столько коричнево-золотистого, как раз к ее медовой коже, и… – Кравец осеклась, увидев, как перекосилось ненавистью лицо Светланы. – Что-то не так, Света? – спросила она.

– Не так! – резко выпалила Светлана Аркадьевна. – Сабина не поедет в Париж, пока я не дам на это «добро». Понятно тебе, Татьяна?

– Чего уж тут непонятного, – усмехнулась Кравец и перешла на «вы». – Вы уже говорили: кто платит, тот и заказывает музыку. Это я очень хорошо запомнила.

Светлане стало стыдно, и она, переменив начальнический тон на дружеский, извинилась:

– Прости, Таня. К тебе это не имеет никакого отношения. У меня с Сабиной свои счеты. Но если ты можешь отказаться от ее услуг, то я прошу тебя, откажись… Я не приказываю, нет… Я прошу! Пожалуйста! Во-первых, в Питере полно красивых девчонок Сабининого типа, а во-вторых, возможно, что она и поедет, только ей придется за разрешением прийти ко мне! Так как, Татьяна?

– И как я ей скажу, что она должна идти просить у тебя разрешения? Она ведь может просто отказаться ехать и к тебе не пойдет.

– Не нашлась еще такая моделька, которая отказалась бы продефилировать на парижском подиуме. И Сабинка приползет ко мне, я в этом нисколько не сомневаюсь. Эта поездка – ее шанс прыгнуть выше собственного носа, и она его не упустит! Это я тебе говорю – Светлана Тарасова!

В субботу после юбилея лаборатории Нина проснулась поздно и сразу же вскочила на ноги. Сегодня же придет Павел Тарасов, а она так и не сломала компьютер! В ночной рубашке она пробежала к окну, где на стареньком письменном столе стоял такой же старенький комп.

– Мать, ты что, с ума сошла? – пробормотала со своего продавленного диванчика Лялька. – Сегодня же суббота! Дай поспать!

Нина, не обращая внимания на дочь, включила компьютер, потом, как советовала Светка, неправильно выключила его, а потом включила снова. Компьютер огорченно пискнул и выдал стандартную надпись, что станет проверять жесткий диск, поскольку работа Windows не была завершена должным образом. Нина обрадовалась, надеясь, что этот динозавр не справится с проверкой, но он справился. Она еще пару раз проделала тот же самый финт с неправильным выключением, но компьютер, обиженно пища и щелкая, упорно делал свое дело и в конце концов восстанавливал все функции.

– Гад! – сказала ему Нина и легонько стукнула кулаком по клавиатуре. Компьютер выдал на экран окно справки и помощника в виде скрепки с выпученными глазами. Нине стало ясно, что писатели-фантасты совсем недалеки от истины, когда пишут, как компьютеры захватывают власть над людьми. Этот старикан под 286-м номером явно живет своей собственной жизнью, совершенно независимо от Нины с Лялькой. Можно представить, что о себе воображает какой-нибудь навороченный Pentium.

Нина набрала в грудь побольше воздуха и решительно оборвала пару проводков позади системного блока. Монитор тут же погас.

Павел должен был прийти в три часа, и Нина замучилась, придумывая Ляльке всяческие задания, чтобы она не слиняла на пляж по причине жаркого дня.

– Вчера же еще он работал! – злилась Лялька, безуспешно пытаясь включить компьютер. – Если пропадут мои файлы, я выброшусь из окна, так и знай! – кричала она матери.

– Я же не виновата, что он сломался, – виновато отвечала ей Нина.

– А нечего было, не проснувшись, лезть к компьютеру! Чего тебя вдруг приперло?

– Не волнуйся! Я уже позвонила своей приятельнице, и в три часа к нам придет ее сын, который в этих делах ас. Если никуда не убежишь, то сможешь посмотреть, как чинят компьютер.

– Мать, ты разговариваешь со мной, как с пятилетней: посмотри, Лялечка, как дядя будет машинку чинить!

– Я думала, что тебе может быть интересно, – огорченно пролепетала Нина.

В конце концов выяснилось, что дочь никуда не собирается, потому что ждет какого-то важного звонка, и до двух часов Нине можно было наконец расслабиться.

Полтретьего она стала привязываться к Ляльке, чтобы та наконец оделась. Дочь по-прежнему ходила по дому в полуголом виде, и Нина боялась, что Павел может подумать о ней невесть что.

– Да оденусь я, не дура, – отмахнулась от нее дочь, и тут как раз прозвенел звонок в дверь.

Лялька бросилась к шкафу, а Нина пошла открывать. На пороге действительно стоял Павел Тарасов и виновато улыбался.

– Понимаете, я не рассчитал время, – сказал он. – Приехал раньше, а ждать в машине назначенного срока – умереть можно! Такая жарища!

– Ждать! Еще чего! Не говори глупостей! Подумаешь, на пятнадцать минут раньше! – Нина провела его в комнату, надеясь, что Лялька уже успела набросить на себя какую-нибудь одежду. Лялька успела. Она выплыла им навстречу из-за шкафа в таком микросарафанчике, который назвать одеждой можно было лишь с большим натягом, но который ей здорово шел.

Появление девушки произвело на Павла ошеломляющее впечатление. Он не мог и предположить, что в обшарпанной однокомнатной квартире на задворках Питера может обитать эдакая нимфа. Лялька вмиг оценила ситуацию, выгнулась, как кошка, перед прыжком и томно представилась:

– Ля-я-ля.

– Павлик… – растерянно пробормотал младший Тарасов, и по тому, что он назвался уменьшительным именем, Нина поняла, что дочь может брать его голыми руками, что та и сделала:

– Проходите, Павлик, к компьютеру! Он у окна, на столе. Совершенно непонятно, что с ним приключилось. Еще вчера вечером он был абсолютно здоров.

Нина двинулась за молодыми людьми следом, но потом спохватилась, что Павел вызван не столько для компьютера, сколько для дочери, и решила переждать начавшиеся развиваться в нужном русле события в кухне за очередным розовым романом про любовь. Ждать ей пришлось часа три. Роман был прочитан до конца, выпито три кружки чая, и Нина уже начала сомневаться в компьютерной профпригодности Павла. Даже она, вообще ничего не понимая в ломаных компьютерах, и то первым делом произвела бы его внешний осмотр и наверняка сразу обнаружила бы порванные провода. Наконец дверь из комнаты открылась, из нее царственной походкой вышла Лялька и практически выпал взъерошенный Павел. Нина содрогнулась. Неужели они уже успели решить и основной вопрос? Конечно, для этого молодой человек и приглашался, но нельзя же так сразу… с места в карьер… Что за мораль у молодняка, в конце концов?

– Ну что там, с компьютером? – осторожно спросила она.

– Там, знаете… – Павел взглянул на нее затравленно, откашлялся и продолжил: – Там… такая сложная поломка… сразу и не сделаешь. Материнскую плату нужно менять и вообще… Я еще завтра зайду. Вы не возражаете?

Нина отрицательно покачала головой, а Лялька сдернула с вешалки свою сумочку.

– Мам, меня Павлик довезет на машине до пляжа, мы искупаемся… а потом… не знаю… Может, он меня и домой отвезет, а может, сразу к Наташке. Мы собирались с ней сегодня вечером встретиться и пойти в «Дюну» на дискотеку.

Никаких возражений от матери Лялька, естественно, не планировала услышать, тем более что на предмет этой дискотеки в соседнем баре «Дюна» они уже давно периодически ссорились и к общему знаменателю так и не пришли. Нина считала «Дюну» злачным местом, а Лялька утверждала, что это обычная молодежная тусовка, в которой с ней ничего и никогда случиться не может. В сложившейся ситуации Нина предположила, что смертельно раненный Лялькой Павлик, скорее всего, потащится за ней и в «Дюну», что как-то успокаивало.

Молодые люди ушли, а Нина решила позвонить Светке, чтобы отрапортовать о проведенной на высоком уровне операции и порадовать вполне определившейся традиционной сексуальной ориентацией Павлика. Для начала она подошла к компьютеру и заглянула за «спину» системного блока. Два проводка так и болтались оборванными. Ничего себе! Материнскую плату собрался менять! Да у него плата еще о-го-го какая! Всех переживет! Знаток! Программист! Может, он вообще в компьютерах не разбирается? Родители имеют такую манеру – заблуждаться на предмет собственных детей. Нине расхотелось звонить Светке. Надо, пожалуй, подождать Ляльку и как следует расспросить про этого Павлика. Нина решила выпить еще одну кружечку чая, но в комнате раздалась заливистая телефонная трель. Нина решила, что это Светка не выдержала, и с неохотой подняла трубку.

– Позовите, пожалуйста, Лялю, – попросил приятный мужской голос.

– А ее нет, – почему-то растерялась Нина.

– Вы не подскажете, где она может быть?

– Насколько я знаю, она пошла на пляж, а потом собиралась… кажется, в «Дюну»… Знаете… тут у нас такой бар… – совершенно непонятно по какой причине Нине вдруг пришло в голову так подробно докладывать этому мужскому голосу о возможных дочерних перемещениях по Петербургу. – А что передать? Кто звонил?

– Спасибо. Ничего передавать не нужно, я ее найду. – Мужчина отключил телефон так решительно, что Нине тут же представилось, как он колотит бедного Павлика, отыскав его с Лялькой на пляже или в идиотской «Дюне».

Нина промаялась в неизвестности до часа ночи, пока наконец не соизволила вернуться Лялька.

– Ну как? – бросилась к ней Нина.

– Что «как»? – отшатнулась Лялька.

– Павлик как?

– А-а-а… – протянула дочь и скинула босоножки на высоченных каблуках. – Спекся твой Павлик!

– В каком смысле? – непослушными губами прошептала Нина. Неужели тот мужчина все-таки достал Пашку? Что она скажет Светке?

– Готов на все, вплоть до загса.

– Да ну! Не может быть!

– Обижаешь, мать! – Лялька стянула через голову свой сарафанчик, швырнула его в комнату на диван, но на него не попала. Сарафанчик распластался на полу, а его голая хозяйка прошлепала в кухню к холодильнику.

– Ляля, но нельзя же так сразу! Нужно же узнать друг друга получше!

– Кто тебе сказал, что я собираюсь с ним в загс? – Девушка отрезала себе огромный кусок колбасы и с жадностно принялась есть его.

– Он тебе не понравился?

– А что, тебе хотелось бы, чтобы понравился? – Лялька даже перестала жевать колбасу. – Что-то на тебя, мать, не похоже…

– Просто я подумала, что… он и симпатичный… и в компьютерах разбирается, что в наше время немаловажно, потому что – это кусок хлеба… Да-да-да! И не надо на меня смотреть такими ужасными глазами! Я твоя мать, и мне не безразлично твое будущее!

– Я, мам, как-нибудь сама позабочусь о своем будущем, – буркнула Лялька и отвернулась к окну, дожевывая колбасу. – Тебе, знаешь, доверишься, и окажешься за кем-нибудь таким, вроде нашего папеньки.

– Павлик не вроде папеньки! – обиделась за молодого человека Нина.

– Ты-то откуда знаешь?

– У него родители состоятельные! Тарасовы, если хочешь знать!

– Чего-чего? Этот Павлик – сын твоего Иннокентьевича?

– Да, именно это я и пытаюсь тебе втолковать!

– И сын Тарасова ходит подрабатывать чинкой компьютеров? Ему что, в наследстве отказано?

– Ляля, не говори глупостей! Я не собираюсь Тарасовым платить за компьютер! Это они по дружбе! Павлик просто здорово во всем этом разбирается… Кстати, – Нина подсела поближе к дочери, – а что он с нашим компьютером делал три часа?

– Так… Лазал там внутри… по платам, что ли… Я в этом не понимаю.

– И что?

– Ну ты же слышала, что завтра еще придет.

– Ляль, а ты рада?

– Чему?

– Ну… что он придет?

– Не знаю, мама, – лицо дочери сделалось таким печальным, что Нина решила, что на самом деле Павлик абсолютно ничего не понимает в компьютерах, а дочь боится ей об этом сказать. – Мне никто не звонил? – спросила она с большой надеждой в голосе.

– Вообще-то звонил. Такой приятный мужской голос…

– Все-таки он позвонил! – Лялька бросилась к телефону и заперлась с ним в ванной.

Нина подумала, что Павлик зря завтра придет чинить компьютер, потому что в Лялькином сердце, очевидно, царит кто-то другой. И у этого «другого» очень приятный и решительный голос.

Впервые за много лет Нина собиралась на работу с неохотой. На юбилее открылось столько новых обстоятельств из жизни, казалось бы, до последней клеточки знакомых сотрудников, что ей страшно было взглянуть им в глаза. Как теперь строить свои отношения с Фаиной, которая, оказывается, спит и видит, чтобы Нину сократили? А Виктор? Действительно ли он влюблен в нее или это пьяные бредни? Осталась-то у него Фаина! Какой мужчина упустит шанс, когда женщина сама лезет к нему в постель? Нина содрогнулась, представив, как ведущий инженер Лактионов обнимает Фаину. Да что же это такое? Ей нет никакого дела до нищего Лактионова в неглаженых рубахах! У нее есть богатый и красивый любовник, о котором любая женщина может только мечтать! Нина вытащила из сумочки кольцо с бриллиантовой крошкой, надела на палец и решила идти в нем на работу. Пусть напоминает ей Михаила, который его подарил, и защищает от всяких странных, навязчивых и совершенно ненужных мыслей.

С Лактионовым она столкнулась уже в проходной. Сердце почему-то дрогнуло и, казалось, скатилось со своих высот куда-то ниже пояса. Еще в пятницу они, вот так же встретившись с Виктором в проходной, весело поздоровались и вместе пошли в лабораторию, обсуждая погоду и прочую незначительную ерунду, а сегодня резко отскочили в стороны, будто ожегшись друг об друга. Нина поднималась по лестнице на свой этаж, чувствуя спиной горячий взгляд Лактионова. В конце концов этот взгляд ее разозлил. Как спать, так с Фаинкой, а как глядеть, так ей в спину! Какие же все мужики сволочи! Нечего глядеть! Нечего отскакивать от нее, как ужаленному! Жениться надо на Фаине и становиться отцом Танечки! Нина посмотрела на кольцо Тарасова, укрепилась духом и вошла в лабораторию. Фаина, причесывающаяся перед зеркалом, сквозь зубы процедила приветствие и недочесанная, с торчащим на затылке клоком волос, пошла к своему месту. Вошедший Виктор глухо поздоровался и, не глядя на женщин, сразу юркнул за шкаф ставить чайник. Через несколько минут появились Валентина с Юрой, и обстановка несколько разрядилась, потому что Морозов весело и в лицах принялся рассказывать, как встретила его после юбилея жена Людмила. Последними зашли в лабораторию Голощекина с начальником.

– Ну как вы там праздновали после моего ухода? – сладким голосом тут же спросила Галина Андреевна, и Нине показалось, что она всех их подозревает в развратных действиях.

– Да мы недолго, – зачем-то соврала ей Валентина. – Еще немного потанцевали и разошлись.

– Неужели даже «Ямщика» не спели? – не поверила ей Галина.

– Я, конечно, пел, не без этого, – рассмеялся Юра, – а других – даже и не подозревайте! Чисты, как стекла!

Нина вдруг почувствовала, что совершенно не может находиться в этой лживой обстановке, когда все говорят совсем не то, что думают. Может, и хорошо, если ее сократят? Они все уже совсем не те, что раньше. Все в их отношениях переплелось, запуталось и распутыванию не подлежит. Можно только обрубить по живому.

Нина взяла свои образцы и пошла на микроскоп. Она успела просмотреть только один, когда дверь в приборную щелкнула и вошел Виктор. Нина рассчитывала, что он сядет за анализатор, но Лактионов встал рядом с ней. Она подняла на него глаза, и ей сделалось жарко. Кольцо Тарасова не помогало, хотя она вцепилась в него всей пятерней правой руки.

– Нина Николаевна, – чужим голосом начал Виктор. – Она не оставалась у меня… она ушла… честное слово.

Нина дрожащей рукой поправила волосы и бросила ему:

– Да мне-то что за дело до этого?

– Даже если и нет дела, я все равно хочу, чтобы вы об этом знали.

Нина поняла, что ничего не может рассмотреть на экране, выключила микроскоп и встала перед Виктором.

– Лучше бы вы женились на ней, Виктор Иваныч, раз уж так получилось, – сказала она и сама удивилась тому, что говорит. Ей ведь и в самом деле нет до этого никакого дела.

– Что получилось? – вскинулся Лактионов. – Ничего у меня с ней не получалось и получиться не может, и вы знаете почему!

– Ну как же… А Танюшка?

– Она и вам навешала лапшу на уши! – Лактионов уже кричал на всю комнату. – Фаина сочинила эту историю с моим отцовством и, похоже, сама уверовала в нее! Она всем рассказывает про нашу поездку на море, только не учитывает, что я-то помню, что мы ездили в разные места: она куда-то в Крым, а я – на Кавказ! Я, знаете, на расстоянии не умею!

– При чем тут Крым и Кавказ? – почему-то не могла остановиться Нина. – Для этого дела совсем не обязательно куда-то ездить…

– Вы мне не верите, Нина? – Лицо Лактионова исказилось такой мукой, что ей опять захотелось заплакать.

– Я верю… Только… Фаина вас любит…

– А я…

Возможно, ведущий инженер Лактионов сказал бы сейчас самые главные слова в своей жизни, но кодовый замок на дверях щелкнул, и в приборную зашла Голощекина.

– Ой, я, кажется, не вовремя, – проговорила она, пряча сладко-улыбающиеся и все понимающие глаза. – Вы, наверно, не все успели выяснить на юбилее! Я, пожалуй, подожду в комнате обработки результатов.

– Не стоит беспокоиться, Галина Андреевна, – с трудом справилась с собой Нина. – Вы, как нельзя, вовремя! Микроскоп в полном вашем распоряжении. – Она собрала раскатившиеся по столу образцы и молча вышла из комнаты.

Голощекина, вместо того, чтобы садиться за микроскоп, остановилась перед Виктором и наставительно произнесла:

– Я бы на вашем месте без лишних слов сделала ей предложение!

– А я бы на вашем месте помолчал, потому что, если вы скажете еще хоть одно слово по делу, которое вас абсолютно не касается, я убью вас, Галина Андреевна! Честное слово! – Ведущий инженер Лактионов впервые за много лет смело посмотрел Голощекиной в глаза, и она поняла, что он непременно убьет ее, если вдруг почувствует в том острую необходимость.

Нине неприятны были все сотрудники: небритый взъерошенный Юра, поссорившийся все-таки после юбилея со своей Людмилой и потому неестественно веселый; Валентина с Сергеем Игоревичем, тихо обсуждавшие у окна свою дальнейшую судьбу; злющая обиженная Фаина; Виктор с зеленым лицом и сумасшедшими глазами, приторная Голощекина, от которой вообще можно было ждать чего угодно. Когда все сотрудники в конце концов разошлись по своим производственным делам и в комнате обработки результатов остались только Нина с Голощекиной, Галина сказала:

– Ниночка, мне кажется, что вам стоит приголубить Виктора, а то он прямо на людей кидается! Представляете, сказал сегодня, что убьет меня!

– Он пошутил, – промямлила Нина.

– Какие уж тут шутки! Если бы я не уважала всей душой Виктора Иваныча, то не стерпела бы такого оскорбления. Но я человек добродушный, а потому готова простить влюбленному человеку его вполне объяснимую несдержанность.

Нина сочла за лучшее промолчать. Голощекину это, конечно, не удовлетворило, и она продолжила:

– Я, конечно, вижу, Нина Николаевна, что у вас есть поклонник посерьезнее нашего Виктора, – и она многозначительно кивнула на кольцо, сверкающее бриллиантовой крошкой, – но мне кажется, вы могли бы уделить несчастному некоторую долю вашего внимания.

Нина чувствовала, что Галина жаждет поговорить с ней за жизнь и за любовь, и раздумывала, как бы поинтеллигентнее заткнуть ее слащавый рот.

– Мне сейчас не до этого, Галина Андреевна, – только и нашла что сказать Нина.

Данный ход оказался неверным, потому что таким образом обозначилась тема, которую Голощекиной хотелось обсуждать гораздо больше, чем любовь ведущего инженера Лактионова.

– Я вас очень понимаю, Ниночка, – тут же перевела стрелки Галина. – Вам сейчас нужно думать о себе. Вся центральная лаборатория гудит о том, что вас сокращают. Секретарша Леночка мне под большим секретом сказала, что уже видела подготовленные на вас документы, представляете!

Нина удивилась, что не почувствовала при этом сообщении ничего. Сократят так сократят. Ей и самой уже невыносимо тут работать. Одни глаза Виктора чего стоят! Она посмотрела на тарасовское кольцо. Как оно глупо выглядит на ее доярочьей руке, да еще рядом с замасленными стальными образцами от развалившегося в цехе прямо при изготовлении патрубка. Она решительно стащила его с пальца и сунула обратно в сумочку. Это, конечно же, не укрылось от всевидящего ока Голощекиной.

– Я тоже считаю, Ниночка, что таким украшениям не место на заводе, – тоном классной руководительницы заявила она, и Нина почувствовала солидарность с Лактионовым, который сегодня уже намеревался убить Галину Андреевну. А неутомимая Голощекина между тем продолжала развивать свои мысли дальше: – Я рада, что вы нашли такого богатого поклонника, потому что сами знаете, как всегда вами восхищаюсь. Вы этого достойны, Ниночка! Нам будет вас так не хватать! – она притворно и протяжно вздохнула. – Я не скрою, что говорила о вас даже со своим Львом Егорычем и просила, чтобы он вмешался и посодействовал! Он со своей стороны обещал, что сделает все возможное, чтобы оставить талантливого инженера Муромцеву в лаборатории! Представляете, он так и сказал – талантливого инженера! То есть, исходя из этого его замечания, можно сделать вывод, что руководство «Петростали» знает вас с самой лучшей стороны, и, наверно, ваше сокращение – чистой воды недоразумение, которое Лев Егорыч, скорее всего, уладит!

Нина поняла, что сейчас запустит в Голощекину тяжелым справочником по фрактографии, и решила уйти от греха подальше. Она вылетела в распахнутую по причине невероятной жары дверь лаборатории и в изнеможении прислонилась спиной к стене коридора, отделанной пластиком. Она слышала, как Галина двинула стулом, а потом принялась набирать номер на телефонном аппарате.

– Левушка! – заворковала Голощекина. Когда она говорила с мужем, даже если перед этим, к примеру, по-базарному ругалась с Морозовым, ее голос мгновенно преображался: делался нежным, бархатистым, невинным и чистым, как слеза ребенка. Галина Андреевна свято блюла благополучие своей семьи, только в нее одну верила и лишь одну ее охраняла от всяких посягательств и дурных влияний из вне. – Я больше так не могу, милый! Ты должен мне помочь! Если меня сократят, я просто умру.

Видимо, Лев Егорыч предлагал супруге сидеть дома, поскольку материальных затруднений они не испытывают, на что Галина Андреевна ответила:

– Дело не в деньгах, милый! Что я буду делать дома, если ты весь день на работе, да и Давидик к сентябрю съедет?

Нина поняла, что подслушивает сугубо личный разговор, и хотела пройти в приборную, как вдруг он, этот разговор, принял неожиданное направление.

– А я считаю, что ты можешь сделать так, чтобы сократили Муромцеву! – довольно резко сказала мужу Голощекина, особенно выделив голосом слово «можешь». – Мы уже говорили об этом, и ты обещал, что подумаешь! При этой Нине уже и Лактионов стал совершенно неуправляемым. Ты не представляешь, они в открытую, ничего и никого не стесняясь, занимаются любовью прямо в приборной! Если бы я не видела этого своими глазами, то не говорила бы тебе об этом, ты же меня знаешь! Ты представь, я пошла сегодня на микроскоп, открываю дверь, а там эта Муромцева и…

«Эта Муромцева» стерпеть подобное была не в силах, оторвалась от стены и вошла в лабораторию. Голощекина захлебнулась фамилией Лактионова, пробормотала: «Перезвоню», шлепнула трубку на аппарат и уставилась на Нину, очевидно, размышляя, что она могла слышать.

– Я слышала все, – обрадовала ее Нина.

– А я… между прочим, ничего такого и не говорила… – Лицо Галины, застигнутой на месте преступления, сделалось устрашающе багровым. – Я вам сегодня уже говорила, что вы с Виктором…

Она еще долго несла невообразимую чушь. Нине казалось, что Голощекина боится остановить поток своего красноречия, потому что после этого придется выслушивать противоположную сторону, и знала, что ничего хорошего при этом не услышит. Нина не собиралась с ней спорить, переубеждать в чем-то или защищаться. Она с омерзением смотрела на эту жуткую женщину и не понимала, что ею двигало. То, что она хотела остаться на работе, которую очень любила, и всеми силами старалась устранить соперницу, было как раз понятно, но зачем она сегодня признавалась ей, Нине, в любви и восхищении? Зачем плела про помощь и содействие, которые ей якобы собирался оказать сам Лев Егорыч? Кто просил ее об этом? Кто ее тянул за язык? Во всяком случае, не Нина. Она взглянула на продолжающую разглагольствовать Голощекину и испугалась, что ту хватит удар. Ее лицо было уже густо-малинового цвета, а лоб и нос покрылись крупными каплями испарины. Что ж, Галина Андреевна, за все в этой жизни надо платить! И за подлости – самой высокой ценой! Подскочившее давление – это только начало!

Не обращая больше внимания на вопли совсем сошедшей с катушек сотрудницы, Нина села за стол и написала заявление на отгулы на три дня. Как раз до пятницы, когда окончательно станет ясно, кто пойдет за ворота. Как это она раньше не догадалась! Ведь если ее сократят, то отгулы пропадут. Не дарить же их, в самом деле, этой «Петростали»! Да и Тарасов давно уже подбивал ее взять недельку за свой счет и пожить у него на даче. Нина отказывалась из-за неопределенного положения на работе, но теперь в лаборатории вообще невозможно находиться. Конечно, она поедет на дачу! Может быть, даже стоит прихватить с собой Ляльку. Наверно, на дачу приедет и Павлик. Он вчера все-таки припаял оторванные проводки системного блока, и они долго еще болтали с Лялькой в комнате, но что-то Нине не очень понятны отношения, которые между ними сложились. Пашке Лялька запала в самую душу, это было видно невооруженным глазом, а вот что думает о нем Лялька – совершенно непонятно. Ни за что ведь не скажет! Темнила!

Фаина сидела за компьютером и плохо соображала, что делает. Она уже третий раз переделывала акт и сейчас, перечитав последний вариант, поняла, что опять написала ерунду. Она закрыла документ и решила раскинуть пасьянс. Если она победит этот проклятый комп, значит, Нина откажет Виктору и она еще сможет надеяться… Хотя, если честно, надеяться ей абсолютно не на что. В пятницу, когда все сотрудники ушли из квартиры Лактионова, она вытерпела самое страшное унижение, которое только может вынести влюбленная женщина от мужчины.

Сначала, правда, они довольно мирно прибирались в квартире. Потом Фаина мыла посуду, и Виктор даже ей помогал: подносил к раковине стопки грязных тарелок, а потом вытирал чистые полотенцем и оттаскивал обратно в комнату, где хранил их в бельевом шкафу. Когда Виктор унес последнюю партию, Фаина скользнула в ванную: ей надо было переодеться. Она из кожи вон лезла, чтобы быть хоть чем-то похожей на Нину. Она, Фаина, от природы была очень худой. В юности, когда в моде были девушки с женственной фигурой, ее узкие бедра и маленькая, едва заметная грудь смешили парней. У нее даже было прозвище – Карандашик. Тогда Фаина мечтала растолстеть с такой же силой, с какой большая часть женщин мира мечтает похудеть. Она в неимоверных количествах и специально на ночь ела булочки, пирожные и сладости; под страхом разоблачения комсомольской организацией ездила для заговора «на тело» к одной бабке в дальний пригород Питера – и все без толку: желаемого на теле не нарастало. Зато сейчас, когда Фаине было уже хорошо к сорока, она наконец оказалась на пике моды. На ней безупречно сидели узкие джинсы и короткие облегающие юбки. Она много раз ловила на себе завистливые взгляды Голощекиной, которая могла позволить себе только юбки-миди и брюки с длинными просторными, скрывающими тучные бедра, блузками. Нина завистливые взгляды не бросала, хотя была гораздо полнее Фаины, зато на нее, Нину, постоянно глазел Виктор. Фаина однажды с пристрастием оглядела Нинину фигуру. Грудь примерно второго размера, бедра – далеко за сто сантиметров. Она не кажется толстой только за счет длинных ног. Что ж! Ноги у Фаины не короче. А бедра…

Она купила себе пояс для радикулитчиков. Болезные радикулитчики надевали его на поясницу, а Фаина спускала на бедра для их утолщения. Бюстгальтеры она покупала на размер больше и только на косточках, которые красиво приподнимали грудь, а в чашечки еще и засовывала специальные поролоновые вкладыши. В таком виде она ходила всегда и не позволила себе снять данную экипировку даже в эту жуткую жару, которая нынешним летом сменила беспросветные майские дожди.

Сейчас, когда они остались с Виктором вдвоем, поролоновые вкладыши срочно требовали удаления, не говоря уже о поясе радикулитчика. Кроме того, надо было сполоснуться, слегка спрыснуться специально купленной для этих целей туалетной водой для интимных мест и надеть чистые полупрозрачные трусики, тоже специально приготовленные для сегодняшней ночи. На эти трусики Фаина возлагала очень большие надежды.

Складывая ненужные прибамбасы в сразу разбухший полиэтиленовый пакет, она усмехнулась. Кто бы видел, что она сейчас делает! Ей почему-то вспомнилась классика, «Пиковая дама», и именно то, как Герман оказался невольным свидетелем «отвратительных таинств» туалета старухи-графини. Оказалось, что у нее, Фаины, тоже есть таинства, но ее цель велика, она оправдывает средства, и потому ее таинства, конечно же, не столь отвратительны, как классические.

Она оглядела себя в зеркало. Пожалуй, лифчик лучше вообще снять. Все равно от него никакого толку, зато сквозь тонкую ткань салатного цвета шелковой блузочки сразу кое-что проступит. Она запихнула снятые трусы в пакет, поправила новые, расстегнула пуговки на блузке, практически на две трети, провела щеткой по волосам, выкрашенным в светло-русый, под Муромцеву, цвет и походкой «от бедра» вышла из ванной.

Виктор стоял у дверей с ее сумочкой в руках.

– Я провожу, – сказал он. – Уже поздно.

Фаину будто неожиданно стукнули по голове. В глазах потемнело от унижения, но она заставила себя среагировать адекватно. Может, он еще не успел увидеть ее призывно расстегнутую блузку? Она повесила пакет на ручку двери ванной у себя за спиной, изогнувшись так, что блузочка еще более распахнулась, и маленькая, но неплохой формы грудь оказалась прямо перед его глазами. Виктор с места не двинулся, хотя «нечаянно» обнажившиеся Фаинины прелести, конечно, заметил, поскольку весьма густо покраснел.

– Витя, уже и метро закрыто, – напомнила она ему.

– Поэтому я и собираюсь тебя провожать, – буркнул Виктор, старательно отводя глаза от распахнутой блузочки салатного цвета.

– Зачем ты так? – проскулила Фаина. На глаза ее навернулись горькие слезы стыда, но она решила сегодня пойти до конца. Когда еще представится такой случай? – Ты же знаешь, что я… – Она вскинула на него слепые от заполнившей их влаги глаза.

– Не надо ничего говорить, – безжалостно перебил ее Виктор. – Ничего не может быть. И ты об этом знаешь.

– Ты любишь ее?

– Люблю, – впервые произнес это слово по отношению к Нине ведущий инженер Лактионов. – И ты тоже это знаешь. И все знают…

– А ей все равно! – вскричала Фаина. – Неужели ты такой дурак, что не видишь на ней новые дорогие украшения, красивую одежду? Она же в содержанках у этого Иннокен…

Фаина поперхнулась отчеством Тарасова, потому что Виктор залепил ей звонкую пощечину. Она сразу как-то по-старушечьи взвыла и, закрыв руками лицо, опустилась на ящик для обуви. Лактионов тут же присел рядом, пытаясь отнять ее руки от лица.

– Ну… прости меня, Фаина… Я не хотел… Я негодяй… Прости…

Фаина, тут же перестав плакать, поняла, что это ее шанс, который упускать нельзя. Она обвила шею Виктора обеими руками и прижалась к его груди. На какое-то время ведущий инженер Лактионов замер, Фаина тут же схватила его руку и положила себе на грудь. Наверно, она поторопила события, потому что Виктор вскочил с ящика, помотал головой, очевидно, стряхивая наваждение, и проревел:

– Быстро застегивайся, и я отведу тебя домой!

– Ни за что! – отчеканила Фаина. – Ни за что я не пойду с тобой домой! Я сама!

– Уже первый час ночи, – пытался сопротивляться Виктор.

– Мне плевать, какой сейчас час ночи, понял! – сквозь зубы проговорила уязвленная и раздавленная Фаина, путаясь в петельках блузки. Наконец справившись с ними и застегнувшись так, что одна ее пола оказалась короче другой, она схватила пакет с уликами в одну руку, сумочку – в другую и бросилась к двери.

– Нинка еще посмеется над тобой! – бросила она Виктору с порога. – Сама того не понимая, она еще за меня отомстит!

Фаина шла по пустынным улицам и думала о своей горькой судьбе. Неужели она до такой степени неинтересна как женщина, что мужчина может вот так, запросто, от нее отказаться? Что ему стоило обнять ее? Она доказала бы, что хотя бы в постели ничуть не хуже Нины. Она так любила бы его, что он забыл бы и думать о Муромцевой. Фаина вспомнила, как после институтского распределения в первый раз пришла в лабораторию и увидела Виктора. Тогда он ей не очень понравился: взлохмаченный, мрачный и очень ядовитый. Ему поручили научить ее работать на микроанализаторе, но они оба не справились с отведенными им ролями учителя и ученицы. Она, увидев три шкафа с кнопками, ручками, тумблерами, дрожащими стрелками, мигающими индикаторными лампами и с бешено скачущими в окошечках цифрами, испугалась сразу и навсегда. Вмиг возненавидя эти шкафы, она никак не могла запомнить ни порядок смены образца в вакуумной колонне, ни что за чем включать, ни бессмысленного, как ей казалось, набора букв компьютерной программы. Она сразу возвела перед собой стену, которая называлась «нежелание понять». Пробить ее Виктор так и не смог. Он волновался, раздражался, злился на себя за это раздражение, на Фаину за ее бестолковость, но научить ее работать так и не смог. Все по очереди: и начальник лаборатории Сергей Игоревич, и Нина, и Валентина, и даже Голощекина – тоже пытались помочь Фаине освоить анализатор, но они не знали, что она осваивать его не собирается. Она очень скоро поняла, что в лаборатории полно другой работы, на которую она вполне годна, и незаметно подвела всех к мысли, что рентгеновский микроанализ вполне без нее обойдется, а вот по части составления самого разного рода документации ей равных нет. Когда Фаину, к ее удовлетворению, наконец отлучили от анализатора, она в спокойной, без нервозности, обстановке и разглядела Виктора. И чем дольше она на него смотрела, тем больше он ей нравился: хорошего роста, широкоплечий, с неброским, но приятным мужским лицом без знойности, как у Морозова, и без налета той самой гнилой интеллигентности, которая, с точки зрения Фаины, очень портила начальника. Настоящий мужик. С одной стороны, настораживало, что у него никогда не было постоянной подруги, с другой стороны – это как раз и открывало перед Фаиной самые широкие перспективы.

Надо сказать, что широта перспектив на протяжении довольно длительного времени никак не желала сужаться. Виктор на Фаину обращал ровно столько же внимания, сколько на начальника, Валентину или Юру Морозова. Это радовать не могло, но тогда они были еще молоды, Фаина утешалась в объятиях временных кавалеров и ждала своего часа. Когда выяснилось, что ни один временный кавалер и не собирается становиться постоянным, Фаина встревожилась: время уходит, и без того не слишком выразительное лицо блекнет. Так можно и к Виктору опоздать. Кому нужна перезрелая девица? Она начала оказывать Лактионову материальные знаки внимания, как то: в обеденный перерыв угощала собственноручно приготовленными сложными бутербродами и своими фирменными ватрушками, связала на двадцать третье февраля пушистый мохеровый шарф и постоянно брала в долг деньги, хотя ей и не было это нужно. Ей казалось, что чем чаще она вертится у него перед носом, тем быстрее подведет к осознанию необходимости ее постоянного присутствия рядом. Нематериальные знаки она ему тоже оказывала: бросала пылкие взгляды, изо всех сил прижималась в танцах на вечеринках и праздниках лаборатории, и каждый раз, беря у него в долг ненужные ей деньги, слегка пожимала, как бы в благодарность, его пальцы своими. Инженер Виктор, ставший уже к тому времени ведущим, ни на какие ее знаки внимания не реагировал. Именно тогда Фаина и заметила, что он очень остро реагирует на Нину Муромцеву, которая ему не оказывала абсолютно никаких знаков, и в ее сердце поселилась постоянная, изматывающая душу ревность.

Когда им вдвоем с Виктором профсоюз предложил горящие путевки на юг, радости Фаины не было предела! Вот он случай, которого она так ждала! На курорте, да на море, да под горячими лучами солнышка, да теплыми вечерами и ночами, а самое главное, в отсутствие перед глазами Нины Муромцевой, – Виктор все-таки падет в ее распростертые объятия. Она уж постарается изо всех сил!

Трудно передать всю силу ее разочарования, когда выяснилось, что Виктору досталась туристическая путевка на Кавказ, а ей, Фаине, – санаторная, в Крым. Она проплакала всю ночь напролет, когда стало окончательно ясно, что ничего больше сделать нельзя. Накануне она объездила все имеющиеся в городе туристические бюро, чтобы за полную стоимость купить себе точно такую же путевку, какая досталась Виктору. Но горящая путевка на то и горящая, что все остальные уже давно проданы, а эта случайно завалялась или была сдана, к примеру, внезапно заболевшим человеком.

В Симферополь Фаина летела злая, как сто тысяч злых тигров, и предстоящий отдых виделся ей в самых мрачных тонах. В душном автобусе, везущем ее в санаторий, она вынуждена была то и дело вытирать непроизвольно скатывающиеся с глаз слезинки. Но очень скоро ласковое море, яркий безмятежный небосвод, кипарисы и цветы сделали свое дело. Фаина оттаяла и оглянулась по сторонам. За собственным столиком санаторной столовой она приметила мужчину лет тридцати, который поглядывал на нее с интересом. Фаина решила брать от жизни все, что она дает ей в руки, и назло бездушному Лактионову закрутить роман с этим мужчиной. Он был несколько не в ее вкусе: толстоват, мешковат и с уже хорошо обозначившимися залысинами, но она ведь не замуж за него собирается, а так только… провести время с пользой для души и… и тела…

И если насчет души у Фаины так и остались до конца отпуска некоторые сомнения, то для тела польза оказалась неоспоримой. Мешковатый мужчина, назвавшийся Гошей, тоже оказался питерцем, тоже явился в санаторий по горящей путевке. В первый же вечер он полез Фаине под юбку, вернее, под легкий халатик, предусмотрительно надетый ею на голое тело, разумеется, только из-за страшной жары. Фаина для вида поломалась приличное количество времени, чем распалила Гошу, уже успевшего коснуться ее обнаженного тела, до невероятности, и после этого каждый вечер вела себя подобным же образом. Она вообще перестала носить нижнее белье, благо погода располагала, но всегда перед тем, как допустить Гошу до себя, разыгрывала целые сцены якобы оскорбляемого им целомудрия. Эта игра увлекла обоих, они получали обоюдное удовольствие, и Фаина, поначалу временно отодвинувшая на задворки своей души несговорчивого инженера Лактионова, начала подумывать о том, чтобы его так и оставить на задворках, а замуж выйти за мешковатого Гошу, который больше не казался ей таковым. А что? Мужик он легкий, в общении приятный, и в интимных отношениях у них – самая что ни на есть полная гармония. Фаина сговорилась со своей соседкой по комнате, молодой разбитной девчонкой, чтобы та свалила куда-нибудь на ночь, и решила оставить у себя Гошу, чтобы предаться наконец любви не на природе, а на простынях, хоть и не слишком белых и чистых, но все-таки вполне цивильных. Разумеется, Гоша остался, но из тех самых гармоничных отношений вмиг что-то ушло. Оказалось, что остроту им, этим отношениям, как раз и придавала напряженная обстановка, когда за кустики или большие камни пляжа, где они с Гошей располагались, всегда кто-нибудь мог зайти. Там уместен был и халатик на голое тело, и расстегнутые, но не снятые брюки. А на простынях санаторного номера голый Гоша опять показался Фаине мешковатым и неуклюжим, а лишенная налета оскорбленного целомудрия полностью обнаженная Фаина вообще не вызвала у него должного воодушевления, и он даже слегка опозорился. Через несколько минут утраченные было функции определенной части тела, конечно, были восстановлены, и все прошло как надо, но досада у обоих осталась. В конце концов Гоша заснул на мятых простынях, а Фаина спать не могла. С задворок воспоминаний, куда был задвинут при появлении в ее жизни Гоши, выплыл вдруг и встал в полный рост ведущий инженер Лактионов. Фаина содрогнулась и с отвращением посмотрела на распростертое рядом с ней обрюзгшее чужое тело со свесившимся на сторону так и не загорелым животом. Выскользнув из постели, она зачем-то полезла в карман его брюк и вытащила паспорт. Посмотрим! Наверняка еще и женат, и имеет кучу детей! До отметок о браке и детях она не дошла, потому что, прочитав его полное имя, отчество и фамилию, закаменела и смогла только прошептать: «Не может быть…» На второй странице новенького, недавно обменянного паспорта рядом с фотографией было напечатано: Муромцев Георгий Константинович. Фаина напрягла память. Она как-то выписывала пропуск Нининой Ляльке, чтобы та ознакомилась с приборами лаборатории и, может быть, пришла бы к ним работать после института. Молодых специалистов, в отличие от старых, на «Петросталь» брали с большой охотой. Точно! Лялька была Георгиевна! Вот так номер!

После этой ночи они почти перестали встречаться. Только в день отъезда, когда Гоша, не таясь и ничего не подозревая, выложил на стойку служащей санатория свой раскрытый паспорт, Фаина спросила, не знаком ли он с Муромцевой Ниной Николаевной. Гоша сказал, что так звали его бывшую жену, и даже не стал расспрашивать, откуда Фаина ее знает. Между ними все было кончено, они оба это хорошо понимали, и обсуждать им больше нечего.

Сразу по возвращении в Питер Фаина поняла, что беременна. Сначала она хотела сделать аборт, чтобы не рожать братика или сестричку Нининой Ляльке. Потом решила, что родит. Совершенно неизвестно, что ждет ее в жизни дальше. Ни на каких мешковатых Гош она больше не купится, а позарится ли на нее еще кто-нибудь – совершенно неизвестно. Что-то желающие в очередь не становятся. С того времени она полюбила ведущего инженера Лактионова с удесятеренной силой. Поскольку родившаяся девочка была связана некоторым образом с Ниной, а Нина – с Лактионовым, очень скоро Фаине стало казаться, что Танюшка – дочь Виктора. Это стало навязчивой идеей, тем более что вспоминать ее настоящего отца ей не хотелось так же сильно, как не любила говорить о муже Нина.

Фаина вспомнила, как вешала лапшу на уши на предмет отцовства Виктора Валентине с Ниной и еще кое-кому из доверенных лиц центральной лаборатории «Петростали», и ей делалось… не стыдно, нет… Ей делалось так горько, что хоть под машину кидайся. В пятницу Лактионов растоптал ее и размазал по полу собственной квартиры. И она, Фаина, кинулась бы под машину, обязательно кинулась бы, если бы не Танюшка…

Пасьянс не сложился. Неужели Нина не откажет Виктору? Нет… Глупости… Конечно же, это не может зависеть от результата дурацкой игры. А что будет, если она, Фаина, расскажет Нине, кем приходится Танюшка ее Ляльке? Честно говоря, ее давно подмывает это сделать. Она молчит только оттого, что интимные отношения с Муромцевым не сделают ей чести. Не зря Нина никогда не говорит о своем бывшем муже.

Светлана Аркадьевна Тарасова решила тяжелый день понедельник посвятить наконец себе. С утра она приняла душ, съела фруктовый салат и улеглась на тахту с клубничной маской на лице. Для полного расслабона она вставила в музыкальный центр диск с любимыми мелодиями и предалась приятным размышлениям о том, что сын Павлик оказался вполне нормальным парнем и что если все пойдет хорошо, то она устроит им с Лялькой пышную свадьбу в каком-нибудь неслабом дворце, а сногсшибательные наряды всем сошьет Танька Кравец. Она как раз представляла себе Павлика в строгой пиджачной паре и белой рубашке с галстуком, когда запищала трубка домофона. Светлана нехотя поднялась с тахты и недовольно спросила в трубку:

– Ну кто там еще?

– Это я, Светлана Аркадьевна, Ирина Собина. Мне нужно с вами поговорить.

Светлана усмехнулась, нажала кнопку, впуская Сабину в подъезд, приоткрыла входную дверь квартиры и опять улеглась на тахту, даже не подумав стереть с лица клубнику.

Сегодня Сабина походила на скромную воспитанницу закрытой женской школы. Ее роскошные темные волосы были закручены в тугой узел на затылке, лицо не имело и признаков косметики, а одежда представляла собой маловыразительный серый костюмчик: юбку-миди и легкий пиджачок без всяких портновских изысков.

– У тебя на все про все двадцать минут, – бросила ей Светлана свою любимую фразу, которую использовала всегда, когда хотела дать человеку понять, кто здесь хозяин положения.

– Да, конечно, – подобострастно согласилась Сабина, а отдыхающая бизнес-леди с трудом сдержала рвущийся из груди смех. Все-таки Париж – это страшная сила!

– Я кое-что узнала для вас, – тихо продолжила девушка, – если, конечно, вам это еще интересно…

– Пока еще интересно. Валяй выкладывай, что там нарыла. – Светлана не сомневалась, что девчонка все знала и раньше, но решила соблюдать принятые в этом кругу правила игры.

– Дело в том, что Леонид… он хочет получить помещение вашего магазина на Западной улице… У магазина очень выгодное расположение.

– Это, знаешь ли, не новость. – Светлана Аркадьевна хотела добавить, что поездку в Париж эдак не заработаешь, но спросила другое: – Интересно, и как же он хочет его получить?

– Насколько я знаю, он собирается провести референдум жителей района на предмет законности застройки этого участка.

– Ну и что дальше-то? Я сомневаюсь, что жители района проголосуют против «Веги», потому что, кроме нее, рядом нет ни одного нормального крупного продуктового магазина. А раз твой Ленчик разинул рот на помещение, значит, ему невыгоден снос здания!

– Он просто хочет развернуть кампанию против вас, как зарвавшихся хапуг… Извините, – Сабина покраснела, – это не мое выражение… И на этой волне вышибить из магазина. А потом… провести новый референдум по поводу того, сносить здание или нет. Он тоже не сомневается, что жители не откажутся от магазина, и потому собирается сам его занять, проведя кое-какие улучшения и разбив вокруг маленький скверик… ну… насколько позволяет участок… Он даже хочет устроить там фонтан…

– Фонтан, значит! – Разъяренная Светлана поднялась с тахты и ярким полотенцем стерла с лица клубничную маску. – Ну, я ему устрою фонтан! Допрыгается у меня твой Ленчик! – Она посмотрела на притихшую Сабину и, пренебрегая уже всеми правилами игры, сказала: – Все! Вышли твои двадцать минут! Жду от тебя сувенир из Парижа! Но смотри! Если донесешь Волосову, что была у меня, из Франции прямиком отправишься на чесально-валяльную фабрику в какой-нибудь Урюпинск! Это я тебе обещаю!

После ухода Сабины предпринимательница Тарасова надолго задумалась. Собственно, девчонка ничего нового не сказала. Что-нибудь в этом роде она и предполагала. Если бы она, Светлана, была жительницей Западной улицы, то ни за что не стала бы тратить время на дурацкие референдумы, потому что «Вега» – хороший и недорогой магазин и расположен в нужном месте. Но среди жителей района обязательно найдутся обиженные и оскорбленные, которым в кайф свалить владельца магазина, а потом всю оставшуюся жизнь рассказывать об этом детям и внукам. Они даже и не заметят, что вместо зеленой зоны на прежнем месте так и стоит магазин, только под другим названием и с другим хозяином, и даже будут продолжать покупать себе в нем продукты. Кроме того, при современной системе электронного подсчета голосов и связях Ленчика Волосова сфальсифицировать результаты референдума – пара пустяков. Что-то надо делать! Не дарить же Волосову магазин! Он действительно находится в очень выгодном месте, и денежный оборот у него колоссальный. Светлана блефовала перед Сабиной насчет того, что она что-то там устроит Волосову. На самом деле она совсем не представляла, что следует предпринять по этому вопросу. Да и в обещанный Урюпинск упечь Сабину она вряд ли сможет при любом раскладе. Она взяла девчонку просто на испуг.

Светлана выключила центр и решила ехать прямо к Волосову. Вообще-то у нее есть один козырь, который в крайнем случае можно выложить на стол. Но этот случай действительно должен быть крайним, потому что иначе Леонид Геннадьевич сотрет ее в порошок, никогда не простит.

Волосов был очень неразборчив в связях. С Сабиной он жил почти открыто, но, помимо нее, не брезговал и другими: женщинами, мужчинами, девочками, юношами. Официальная жена Волосова, Маргарита, держащая на Староневском косметический салон «Фея», сквозь пальцы смотрела и на Сабину, и на прочих женщин любого возраста, потому что по части любовных утех и сама была не промах, но мальчиков она мужу прощать не собиралась. Два года назад, застукав своего Ленчика аж с двумя молодыми людьми из подтанцовки одной из звезд питерского шоу-бизнеса, она устроила ему большой скандал, пообещав отлучить от основного капитала семьи, держателем которого сама и являлась. Известно, что Леонид Геннадьевич слезно клялся ей до мальчиков никогда больше не опускаться, потому что, по правде говоря, девочки даже лучше и в Питере их полно, как грязи. Когда Светлана пыталась собрать дополнительные сведения о Сабине, то узнала, что с красавцем Рашидом из «Аладдина» девушка рассталась именно потому, что застала его однажды в объятиях Ленчика. Волосов засыпал Сабину золотом с бриллиантами, и той ничего не оставалась, кроме как простить своего богатенького спонсора. От черноокого Рашида глубоко уязвленная Сабина отказалась раз и навсегда. Светлана была хорошо знакома с Маргаритой Волосовой, поэтому танцовщик из «Аладдина» и являлся тем козырем, которым в крайнем случае она могла убить какую-нибудь карту Леонида Геннадьевича. Надо только не промахнуться и вытащить этот козырь вовремя.

Светлана Аркадьевна открыла шкаф и выбрала из своего богатого гардероба строгий васильковый костюм. Пиджачок без воротника застегивался встык крючками с изящными петлями, отделанными перламутром, удлиненная узкая юбка имела небольшой разрез на боку. Что называется, простенько и со вкусом. С одной стороны наряд официален, с другой – разрез и открытая шея оставляют простор для воображения. Светлана надела на шею свою любимую бирюзу и осталась очень довольна собой. Она решила не договариваться о встрече с Леонидом Геннадьевичем, потому что знала, где его найти. Он целыми днями пропадал в одном из своих «Солнышек» недалеко от Сенной площади. В магазине у него был большой и просторный кабинет, а на втором этаже – не менее просторная квартира.

Не обнаружив Волосова в магазине, Светлана поднялась на второй этаж. По причине жары Леонид Геннадьевич принял ее в распахнутом коротком халате с пальмами. Обнаженная красная грудь, поросшая бурым кудрявым волосом, была мокрой то ли от пота, то ли от того, что Волосов принял душ и решил не вытираться.

– Какие люди! – развел руками Леонид Геннадьевич, пропуская Светлану в квартиру. – Чему обязан?..

Светлана Аркадьевна села в кресло и сразу приступила к делу:

– На кой черт, Леня, тебе сдался магазин на Западной, если в городе полно незастроенных участков?

– Я, Светочка, очень доступно и четко изложил свою точку зрения в известной тебе замечательной газете под названием «Будни нашего микрорайона». Неужели не читала?

– Ну почему же не читала? Я всегда держу руку на пульсе нашего города.

– Ты очень верно поступаешь, Светулька! Пить будешь? – Волосов сделал широкий жест, обводя рукой целый строй разноцветных и разнокалиберных бутылок, стоявших на специальном столике.

– Нет. Я за рулем.

– А я, с твоего позволения, выпью. – Волосов насыпал в огромный, чуть ли не литровый, стакан колотого льда и плеснул в него из бутыли коричневого стекла приличную порцию янтарной жидкости. По распространившемуся по комнате запаху Светлана поняла, что напиток является весьма крепким.

– Думаешь, я поверю, что ты радеешь о зеленых зонах отдыха петербуржцев? – усмехнулась Светлана.

– Именно так, Светик, именно так! Радею и болею всей душой! И готов ради почтенных обывателей даже поссориться с тобой, моя любезная Светлана Аркадьевна, хотя бог видит, как ты мне нравишься! – кривлялся Леонид Геннадьевич, потя– гивая между ужимками свой крепкий напиток.

– И ты думаешь, что я позволю тебе оттяпать у меня магазин? – Лицо Светланы стало красным и злым. Между бирюзовыми камнями на шее тоже проступили безобразные красные пятна.

Волосов тут же перестал кривляться. Лицо его из снисходительно-приторного стало каменно-жестким.

– Светка! Да ты что! Совсем забыла, кто ты есть? – Волосов навис над ней всей своей огромной тушей. От него отвратительно пахло спиртным и потом, и Светлане некстати подумалось, как, наверно, противно юной красавице Сабине иметь с таким животным какие-то отношения. – Ты есть всего лишь домохозяйка и жена бизнесмена Тарасова! – отчеканил Леонид Геннадьевич и довольно чувствительно ткнул ей в грудь толстым волосатым пальцем. – Ты – никто, и звать тебя – никак! Все твои «Веги» принадлежат Мишане, и только с ним я буду иметь дело в любой инстанции! А ты прекрасно знаешь, что Мишаню окрутить – как чихнуть, и потому все твои магазинчики один за другим упадут мне в рот спелыми ягодками! «Вега» на Западной – всего лишь первая ласточка!

– Ты не посмеешь, – прошептала Светлана.

– Еще как посмею, – усмехнулся Волосов. – Бизнес, милая моя, – дело грязное и не бабье! Бабье дело – оно того… оно тоже приятное… – Леонид Геннадьевич, не церемонясь, провел рукой по Светланиной груди. Она вздрогнула, еще не очень хорошо понимая, что происходит, а Волосов продолжил: – И мы с тобой, конечно, всегда сможем договориться, если ты того пожелаешь… – И он погладил круглые колени жены бизнесмена Тарасова, нагло задрав ей юбку.

– Пошел вон! – брезгливо отбросила его руку Светлана.

– Зачем же так грубо, девочка моя! Тебе надо думать о «Вегах», а то Мишка еще раньше того, как я до них доберусь, профукает их вместе со своей прошмандовкой!

– С какой еще прошмандовкой? – пролепетала Светлана.

– Ну как же? Не можешь же ты не знать, что у Мишки есть баба! Он же открыто, ни от кого не скрываясь, таскается с ней по ресторанам и прочим присутственным местам!

– Это ты про Нину? – вырвалось у Светланы.

– Значит, знаешь, – удовлетворенно расхохотался Волосов.

– Она не прошмандовка! – почему-то не к месту обиделась за подругу Светлана.

– Ты и это знаешь? Не сама ли ты ее ему и подложила, чтобы сподручнее было трахаться с мясником Борькой!

Светлана похолодела от такого волосовского провидения и сидела, вжавшись в кресло, ни жива ни мертва. Похоже, она переоценила свои силы и недооценила Леонида Геннадьевича, который между тем продолжал свое наступление:

– Я тебе больше скажу, Светик! Я все про тебя знаю! Я знаю, что ты женщина энергичная, умная и на многое способная, иначе не имела бы всего, что имеешь! И я знал, что рано или поздно ты ко мне придешь, и, представь, – Волосов дурашливо подпрыгнул, его толстый живот вывалился из халата и качнулся перед Светланиным носом из стороны в сторону, – подготовился!

Светлана Аркадьевна испуганно посмотрела по сторонам, будто ища в комнате приметы этой подготовки.

– И нечего тут зыркать своими стрекозьими глазенками, – совсем грубо сказал Леонид Геннадьевич. – На стенах моих ничего не написано! Все у меня вот тут! – он сделал хороший глоток из стакана и картинно постучал пальцем по своему мясистому лбу. – Я, милая моя, порылся кабанчиком, – Волосов отвратительно прихрюкнул, – и накопал мно-о-ого интересного. Например, я выяснил, что твой Борюсик ради тебя бросил беременную жену и еще двух уже готовеньких малолетних чад.

Светлана побледнела, что означало крайнюю степень растерянности. Она никогда не спрашивала Бориса о тех мостах, которые он, по собственному его выражению, сжег, чтобы быть рядом с ней. Ей почему-то казалось, что мостами он называл не очень значительные привязанности интимного свойства и не слишком обременительные обязательства перед прежними работодателями. Сейчас она ужасалась тому, что ей и в голову не приходило, что у сорокалетнего мужика могут быть дети.

– Судя по твоему виду, Светочка, ты об этом не знала. Он тебе небось втюхивал, что один на белом свете, как перст, а ты ушки-то и развесила, камешками завешанные. Я тебе еще больше скажу: этот твой «одинокий» мясник неслабо у тебя зарабатывает, да еще наверняка от щедрот твоих бабьих навар имеет, а малолетним детишкам и законной жене на сносях ни копеечки не шлет. Скупой рыцарь, однако, а, Светочка! На тебя-то ему ведь тратиться не надо! Как сама думаешь, на что он собирает?

– Врешь ты все, Леонид! Чтобы мне досадить! – Светлана схватилась рукой за горло. Ей не хватало воздуха в душной, пропитанной запахом алкоголя квартире Волосова.

– Глупости какие! Зачем мне нужно тебе досаждать! Я говорю чистую правду. Могу даже телефончик дать… э-э-э… – Леонид Геннадьевич завел круглые глаза под потолок, – Мирзоевой Нелли Валерьевны, законной жены твоего скупого рыцаря. Хочешь?

Светлана судорожно помотала головой в знак протеста, потом собралась с силами и спросила:

– Зачем тебе это, Леня? Что тебе с того, кто есть Борис?

– Это я для того тебе говорю, Светик, чтобы ты четко представляла мои возможности, когда всерьез решишь затеять со мной борьбу. Я ведь еще не то нарою, я тебе всю жизнь изуродую, если ты со всем своим темпераментом попрешь против меня. – Волосов прикончил свой стакан, плеснул из бутылки новую порцию и наконец уселся напротив Светланы в кресло.

Посмотрев на довольного собой и уже прилично пьяного хозяина квартиры, Светлана решила, что пора вытаскивать из рукава свою главную карту. Она глубоко вздохнула и неожиданно твердым голосом проговорила:

– Я на тебя, Ленчик, все равно попру, как только ты сделаешь еще один шаг к моей «Веге» на Западной улице. Я заплачу известному тебе Рашиду из варьете «Аладдин» такую умопомрачительную сумму, что он не сможет отказаться поведать Маргарите о ваших с ним отношениях. Тебе Марго такой суммы не отстегнет! Это я точно знаю! Тебе его у меня не перекупить!

Волосов дрогнул рукой. Стакан наклонился, и из него на пушистый кремовый ковер потекла струя алкоголя.

– У меня тоже неплохие информаторы, правда, Ленчик? – Светлана изо всех сил старалась удержать на лице маску невероятной храбрости и независимости.

Волосов, слегка покачиваясь, угрожающе поднялся с кресла. Светлана Аркадьевна на всякий случай тоже встала. Леонид Геннадьевич, тяжело дыша, приблизился к Светлане и непечатно выругался. Она заставила себя усмехнуться ему в лицо. Волосов отбросил в сторону стакан, и он разбился о стенку шкафа из вишневого дерева. Удушливые алкогольные пары, казалось, накрыли Светлану с головой. Она закашлялась, а Волосов вдруг рванул полы ее пиджачка. Перламутровые застежки разлетелись в пыль. Она ахнула, а липкая рука уже ухватилась за бюстгальтер.

– Сейчас ты у меня узнаешь, кто кому Рашид! – взревел Волосов и повалил ее на диван. Его рука через разрез на боку полезла к ней под юбку. Тонкая ткань трещала и рвалась по швам.

Ненависть, отвращение и злоба придали Светлане сил. Разодранная до пояса юбка позволила ей высвободить одну ногу. Она уперлась ею в стенку все того же вишневого шкафа и невероятным усилием свалила с себя на пол грузное тело Волосова. Возможно, это удалось ей только потому, что он был пьян, но дело это не меняло. Она, не дожидаясь, пока он, путаясь в полах своего халата и заковыристо матерясь, поднимется, схватила валявшуюся на полу сумочку и, кое-как зажав руками разодранную одежду, бросилась к выходу из квартиры. На ее счастье, замок удалось открыть без особого труда. Проблема заключалась в том, как дойти до машины в таком непотребном виде. Светлана Аркадьевна раздумывала недолго. Она выхватила из сумки сотовый телефон, позвонила в волосовский магазин и потребовала немедленно принести на квартиру патрону какой-нибудь чистый рабочий халат. После этого она уселась на подоконник подъезда таким образом, чтобы ненароком вышедшим из лифта жителям дома не слишком бросалась в глаза ее измочаленная одежда. Она хотела закурить, но руки так тряслись, что вытащить из пачки сигарету ей не удалось.

Хорошенькая, завитая и ярко накрашенная девочка в передничке с рюшками довольно быстро принесла мужской темный халат подсобного рабочего, но Светлане было все равно, как он выглядит. Она резво соскочила с подоконника. На юбке треснул последний шов, и она упала к ногам потрепанной бизнес-леди, к ужасу молоденькой продавщицы. Светлана без слов вырвала из рук девчонки халат, быстро всунула руки в рукава, переступила через юбку и бросилась вниз по лестнице. Молоденькая продавщица ошеломленно хлопала длинными ресницами и одновременно прикидывала, кому лучше всего рассказать о том, что она сейчас имела счастье видеть у квартиры хозяина их магазина. Потом она приподняла двумя пальцами останки васильковой юбки и рассмотрела их хорошенько. Нет никакого сомнения, что из такой миленькой ткани можно выкроить чудный топик на тоненьких бретельках или даже крохотную юбочку. Девушка аккуратно сложила шелковую добычу в квадратик, упрятала в карман своего нарядного передничка с рюшками и поспешила обратно в магазин.

Светлана Аркадьевна, вцепившись в руль, никак не решалась тронуть машину с места. Ее душили рыдания. Она изо всех сил их сдерживала, потому что не хотела привлекать к себе внимания народа на оживленной улице напротив большого универ– сама. Ехать же с полуслепыми от набегающих слез глазами было опасно. Светлана, уставившись в одну точку в центре руля, пыталась разобраться, кто все-таки победил в этой безобразной схватке. Устрашился ли Волосов ее угрозой или спьяну просто не успел ей доходчиво объяснить, кто есть кто и кому чего следует бояться. Может, бросить все эти магазины к чертям собачьим и зажить обыкновенной жизнью домохозяйки, каковой ее только что назвал Волосов? Домохозяйки… хозяйки… только чего и чьей? Мишка валяется в ногах у Нины. Кажется, завтра они собираются ехать на дачу в Репино. Вроде бы даже Павлик хочет увязаться за ними… Тоже хорош! Сын называется! Без слов принял новую папашину любовь! Как будто так и надо! Словно она, Светлана, стала такая страшная и убогая, что ее непременно нужно заменить другой бабой! А Борис… Боричек, как называла она его в минуты страсти… У него какие-то беременные жены… какие-то дети… Эта сволочь Волосов даже намекнул, что Борис на что-то откладывает ее деньги. Зачем откладывать? Попросил бы у нее, она не отказала бы. И жене с детьми не отказала бы. Да ведь если ради любви, то она до пенсии содержала бы всех его детей! Неужели он этого в ней не угадал? А она сама? Разве она разгадала Бориса? Любит ли он ее? Он никогда не говорил с ней о любви. Это она, ошалев от поцелуев и ласк, называла его и любимым, и единственным, и ненаглядным. Борис все всегда делал молча. Его знойную страсть она принимала за любовь. Неужели это не одно и то же? Как говорится, котлеты отдельно, мухи – отдельно. Секс – это одно, а любовь, оказывается, совершенно другое. И как счастливы должны быть те, у кого это в одном флаконе. Да-а-а… Нечего и раздумывать… Победил ее Волосов Леонид Геннадьевич… Победил… Да что там говорить! Он ее убил… В землю закопал, надпись написал… Светлана Аркадьевна не выдержала, задавленно всхлипнула, уронила растрепанную голову на руль и с наслаждением разрыдалась.

– Я никуда не поеду! – надув и без того пухлые губы, твердила Лялька.

– Ляля! Я тебя не понимаю! В кои-то веки нас приглашают на шикарную дачу, а ты кочевряжишься! – злилась на дочь Нина. – Ну что ты будешь делать в душном пыльном городе?

– Это я тебя, мать, не понимаю! Красавец-мужчина приглашает тебя на дачу, а ты собираешься ехать туда со своей дочерью! Совсем обалдела!

– Лялька! Как ты смеешь со мной так разговаривать?!

– А как с тобой еще разговаривать, если ты нормального человеческого языка не понимаешь! Сказала же, что не поеду! У меня в городе дела, ясно?

– И какие же у тебя дела? Можно узнать?

– Нельзя! Это личные мои дела! Я же в твои личные дела не лезу!

Нина задохнулась от возмущения:

– Никаких личных дел, о которых ты не знаешь, у меня нет!

– Ага! Так я и поверила!

– Ну… и напрасно не веришь… Я ведь даже Тарасова от тебя не скрываю.

– Сейчас проверим, как ты не скрываешь! Ну-ка скажи мне, родная маменька, каковы твои дальнейшие планы?

– В каком смысле? – почему-то испугалась Нина.

– В прямом! Ты за Михаила Иннокентьевича замуж собираешься?

– Нет! С чего ты взяла? Вовсе не собираюсь! Да и не хочу я замуж. Я там уже побывала… Зачем мне замуж, когда и так хорошо? – зачастила, будто оправдываясь, Нина.

– Так и будете его жене рога наставлять?

– Какие еще рога? Почему рога? По-моему, так говорят только о мужчинах… – Нина готова была еще долго рассуждать о рогах, потому что никак не могла сообразить, как лучше ответить на прямой вопрос дочери. Не рассказывать же ей, в самом деле, что Светка ей самолично отдала мужа в бессрочное пользование.

– Ага! Увиливаешь! – радостно вскричала Лялька. – Что и требовалось доказать!

– Ничего я не увиливаю, просто… Просто Тарасов мне замуж не предлагал! – металлическим голосом отчеканила Нина.

– Как же тогда все получается? Разве шашни с женатым мужиком не противоречат твоим высоким принципам? Ты же у нас всегда была образцом и эталоном!

– Ляля! Ты много себе позволяешь! – прикрикнула на дочь разъяренная Нина.

– Я ничего себе не позволяю. Я просто хотела доказать тебе, что далеко не все ты мне рассказываешь о себе, что вообще-то нормально. Только и ты уж мне в душу не лезь, а!

– Знаешь, милая моя, я тебе мать, а потому прав у меня на тебя побольше…

– О-о-ой! – недовольно протянула Лялька. – Только не надо мне в сотый раз рассказывать, как ты из-за меня ночей недосыпала, а наш гнусный папаша дрых без задних ног! Когда рожу себе детей, сама буду недосыпать, вот равновесие и восстановится!

Нина горестно, как старая бабка, у которой уже все позади, вздохнула и решила сказать напрямую то, из-за чего она так добивалась поездки Ляльки на дачу Тарасовых:

– Понимаешь, Ляля, в Репино хочет приехать Павлик. Специально из-за тебя… И я подумала…

– Мама! – оборвала ее Лялька. – У нас с Павлом ничего не выйдет!

– Почему? – удивилась Нина, по мнению которой, о лучшей партии, чем Павлик Тарасов, и мечтать было нельзя.

– Потому что!

– Ляля! Я же должна знать, почему… И Михаил Иннокентьевич интересуется… Павлик что, обидел тебя чем-нибудь?

– Ничем не обидел…

– Так что же?

– Ничего такого, кроме того… словом… все равно ты, конечно, должна об этом узнать…

От такого богатого предисловия у Нины противно засосало под ложечкой.

– В общем, я люблю другого человека, – наконец разродилась дочь.

– Что значит, любишь? – глупо спросила Нина и ужаснулась сама себе.

– Замечательный вопрос! – воскликнула девушка. – Я так и думала, что ты не знаешь, как это любят!

– Ляля!! – взвизгнула Нина.

– Ну что Ляля!! Я правду говорю! Вот скажи, ты папаньку моего любила?

У Нины перехватило дыхание. Ответить дочери положительно она не могла.

– Во-о-от! – потрясла пальцем перед ее носом Лялька. – А Иннокентьевича своего любишь? Только честно!

Нина помертвела. Она не знала, что ответить. Она закрыла глаза и была близка к обмороку, а дочь не унималась:

– А я люблю! И мне не нужны никакие Павлики Тарасовы! Я не собираюсь, как ты, с его папочкой… без любви только потому, что Михаил Иннокентьевич богатый и красивый!

Нина, с трудом взяв себя в руки, безразличным тоном спросила:

– Зачем же ты меня так рьяно на первое свидание с ним собирала? Трусы свои от сердца отрывала?

– Так я же думала, что ты влюбилась! А сейчас вижу, любви у тебя – ни в одном глазу!

– И как же ты это видишь?

– А я на себя в зеркало смотрю и с тобой сравниваю! И вообще, если хочешь знать, мы уже и заявление подали!

– Как? – Нина в изнеможении опустилась на диван. – Этого еще не хватало! – Она еще много чего хотела сказать дочери, но из горла почему-то вырывался какой-то куриный клекот.

Дочь смотрела на нее взглядом, полным снисхождения и сострадания, и Нине опять казалось, что Лялька – это ее умудренная жизнью мать, а она – глупая, непутевая, ни на что не годная дочка. Неизвестно, как долго еще Лялька разглядывала бы Нину, если бы ее не оторвал от этого многообещающего занятия телефонный звонок.

Дочь метнулась к аппарату, и ее голос из снисходительного тут же преобразовался в воркующий, причем точно таким же непостижимым образом, каким преображался голос Галины Андреевны Голощекиной, когда она говорила по телефону с мужем. Нина поняла, что это звонит ОН, очевидно, тот самый, с приятным голосом, который она уже однажды имела счастье слышать. Нина думала, что Лялька опять запрется в ванной, но та, посмотрев в сторону матери, неожиданно громким голосом сказала:

– Знаешь что, давай-ка приезжай к нам! Я матери во всем призналась, и она уже минут десять сидит в полном столбняке. Пора выводить! Захвати там… сам знаешь что…

Все те сорок минут, которые понадобились Лялькиному молодому человеку для того, чтобы добраться до жилища Муромцевых, Нина так и просидела на диване в режиме ожидания с глазами, горящими, как индикаторные лампы рентгеновского микроанализатора. Лялька ее не трогала, поскольку срочно красила глаза, взбивала кудри и прикидывала на тело одну тряпку за другой. Когда прозвучала трель дверного звонка, Нину пробила такая дрожь, будто это не к Ляльке, а к ней пришел жених, которого она еще никогда в жизни не видела и с которым ей сейчас же, немедленно, предстоит идти к венцу. У нее мгновенно пересохло во рту и одеревенели конечности. Когда в комнату вошел молодой человек, в дополнение ко всему Нине совершенно отказала членораздельная речь. Она не смогла даже приличным образом поздороваться, потому что перед ней стоял сам Давид Голощекин, и не убеленный сединами престарелый джазмен, а украшенный вьющимися смоляными кудрями молодой и статный сын Галины Андреевны и ее всеми уважаемого мужа Льва Егорыча.

– Вы меня не помните, Нина Николаевна? – тем самым приятным голосом спросил Давид.

– Помню… – прошептала Нина.

– Видишь, что с ней сделалось, как только я ей сказала о нашей свадьбе! – заметила молодому человеку Лялька.

– Что вы, Нина Николаевна, в самом деле, сидите с таким видом, будто у вас несчастье какое! – разулыбался Давид, которому, наверно, показалось, что он удачно пошутил. – У нас все хорошо, у нас – свадьба!

– Этой свадьбе не бывать! – вышла из ступора Нина и мрачно добавила: – Только через мой труп! – встала с дивана, с каменным лицом вышла из комнаты и заперлась в ванной.

– Ну мать – ты ваще-е-е! – крикнула ей вслед Лялька.

Дальнейших ее воплей Нина не слышала, потому что включила на полную катушку воду и в дополнение к этому заткнула пальцами уши. Когда она наконец решилась освободить уши и закрутить кран, в квартире стояла гробовая тишина. Она осторожно вышла из ванной. Ни Ляльки, ни Давида нигде видно не было. На кухонном столе в прозрачной пластиковой коробке белел взбитыми сливками огромный торт, зеленела запотевшая бутылка шампанского и, небрежно свесив головки, лежал букет кремовых роз с длинными стройными стеблями. Нина подошла к столу, дотронулась пальцем до этой стройности и вскрикнула. На пальце появилась алая капелька крови. Нина смотрела, как она увеличивается в размерах, и вместе с размерами этой капли росла в ее груди щемящая боль. Она всхлипнула и разразилась плачем. Она опустилась на пол возле стола с яствами и розами и рыдала в голос до тех пор, пока не заболели челюсти и нос не заложило до такой степени, что было уже не вздохнуть, не охнуть. Она, держась за стены, с трудом добралась до ванной и сунула голову под кран, забыв на нервной почве про отключенную горячую воду. Эта ее забывчивость в данном случае оказалась на руку, потому что холодная вода разом ее отрезвила, и она получила способность хоть как-то соображать. Нина вытерла голову, так спутав волосы, что пришлось замотать их в безобразный ком и сколоть старорежимными шпильками, оставшимися еще от мамы. Пройдя в комнату, она бросилась ничком на диван и принялась размышлять над создавшейся ситуацией. Конечно, не так она должна была встретить известие о Лялькиной свадьбе. Конечно, они должны были выпить шампанского и закусить тортом со взбитыми сливками. Но это было бы возможно, если бы на месте Давида был любой другой молодой человек. В лапы Голощекиным Нина дочь не отдаст! Пусть и не надеются! Но как объяснить Ляльке свое неприятие Давида, она тоже не знает. Не рассказывать же ей про его потрясную мамочку и про то, куда падает яблоко от яблони… Она все равно не поверит, раз влюблена. Нина вздохнула протяжно и прерывисто, как, бывало, вздыхала малолетняя Лялька, наплакавшись всласть. Как это она ей сегодня сказала: «Ты не знаешь, как любят?» Так, что ли? Как это она не знает! Глупости какие! Что она, хуже всех? А уж Ляльку она любит так, что… Впрочем, это из другой оперы. А в самом деле, была ли в ее жизни любовь? Может, и правда не было… Может, она, Нина, какая-нибудь ущербная… Может, ей не дано… Вот, например, в школе, в десятом классе, как раз тогда, когда они сидели со Светкой за одной партой, все девчонки были влюблены в своих одноклассников, а она почему-то ни в кого, если не считать легкого флирта на выпускном вечере с Ляховым. Она, конечно, и в юности читала романы про любовь, мечтала о ком-нибудь, вроде мистера Рочестера из «Джен Эйр» Шарлотты Бронте, но не слишком замечала устремленных на нее глаз ровесников. На вечере встречи по поводу двадцатилетия окончания школы ее пригласил на танец Женя Иваницкий, блестящий морской офицер, капитан первого ранга, и сказал, что влюблен был в нее в старших классах до безумия. Изумленная Нина спросила его, почему же он не дал ей об этом знать. Иваницкий, усмехнувшись, ответил, что она казалась ему слишком недоступной. Потом он еще говорил, что помнил о ней всегда, что даже дочку свою назвал Ниночкой, что так они и живут в его сердце две самые любимые Ниночки. Нина смотрела на красавца Иваницкого и не могла понять, почему не обращала на него внимания в школе. Она чувствовала, танцуя с ним третий танец подряд, что стоит ей только дать ему самый малюсенький намек, как она тут же получит в полное владение всего морского офицера, в парадной форме и с кортиком на боку. Но в ее жизни уже был печальный опыт возврата в прошлое. Вон он, Димка Ляховой, танцует с Наташей Евдокимовой и даже не смотрит в ее сторону, будто между ними ничего и не было. Нет, повторять пройденное она не станет… Ей очень не хочется присутствовать при том, как будет таять любовь к ней морского офицера, подобно уплывающему кораблю или печально известной стопке голубого кафеля. Нина заставила себя не смотреть больше в бездонные глаза Иваницкого и даже ушла с вечера раньше всех. Дома она достала групповую фотографию их 10-го «Б» и долго разглядывала лицо Жени, который, как оказалось, и тогда был лучше всех.

В Политехническом институте, где училась Нина, специальность «металловедение и термическая обработка металлов» считалась женской, и потому девушек в их группе было больше, чем парней; зато кузнецы, механики, электрики и прочие – почти сплошь молодые люди. Было где разгуляться девушкам. Но Нина и там почему-то не разгуливалась. Все праздники она вместе со всеми отмечала в общежитии. После каждой вечеринки таяло число девственниц, и уже обращенные опытные женщины активно вербовали в свой строй новых рядовых. В конце концов оставаться «еще не», когда все остальные «уже давно», Нине стало неприлично, и она пала жертвой собственного старосты Георгия Муромцева, которого тогда все почему-то звали Герой. Честно говоря, она не собиралась в тот вечер предпринимать ничего подобного, произошло то, что вернее всего можно назвать несчастным стечением обстоятельств. Они только что сдали трудный зачет по кристаллографии и решили отметить это дело портвейном «777», поскольку у знаменитого на весь Политех преподавателя по прозвищу Жмурик сдавать с первого раза удавалось далеко не всем. Собственно, только те, которые сдали, и пошли в комнату, где еще с двумя ребятами с другого факультета жил Гера Муромцев. Накануне Нина из-за этого зачета, который шел в диплом, зубря кристаллографические плоскости, почти не спала ночь. Жмурик мурыжил ее очень долго, намекая на то, что красивым девушкам никогда еще не удавалось сдать его предмет с первого раза. Нина решила во что бы то ни стало его все-таки сдать. И она сдала, но вышла от Жмурика выжатая, как лимон, с тошнотой, головной болью и с ломотой во всем теле. Когда они в Гериной комнате обмывали зачет, портвейн показался ей слишком крепким. Потом она узнала, что староста Гера старательно подливал ей в стакан водки, но тогда, очумелая от кристаллографии, она считала, что просто перезанималась и перенервничала. Каким образом они остались с Герой одни в комнате, Нина не помнила. В какой-то момент она вдруг обнаружила себя без юбки на узкой казенной койке рядом со старостой Муромцевым. Может быть, она так себя и не обнаружила бы, если бы староста, залепив мокрым своим ртом, как пластырем, ее рот, а острым носом – ее нос, не мешал ей дышать. Когда Нина таким образом очнулась, сопротивляться не имело уже смысла: она была слаба и пьяна, а Гера твердо решил довести начатое дело до конца. Обо всем последовавшем за пластыреобразным поцелуем Нина предпочитала никогда больше не вспоминать, но утром «после того», увидев на серой жеваной простыне бурые пятна и не сомневаясь в причине их происхождения, она сделала Гере предложение, потому что считала, что как честная женщина теперь просто обязана выйти за него замуж. Староста Муромцев поначалу даже не мог поверить такому своему сказочному везению. Его планы относительно Нины Степановой не простирались дальше парочки ночей в люлькообразной койке, а вышло так, что благодаря удачному сочетанию портвейна с водкой, он, мальчик из Сызрани, получал питерскую прописку в большой сталинской двухкомнатной квартире почти в самом центре города.

На свадьбе гуляла вся группа, жалкая кучка Нининых родственников и многочисленная родня Геры из Сызрани. На самых почетных местах сидели два парня с другого факультета, благодаря отсутствию которых в решающий момент в комнате общежития молодожены и обрели свое счастье. Один из этих парней, по кличке Гусь, занимал у Нины, ставшей Муромцевой, деньги «до стипендии» все оставшееся до окончания института время, то есть более четырех лет. Долги он никогда ей не возвращал, поскольку считал, что Нина и так ему всем обязана. Староста Гера тоже считал, что Нина всем ему обязана, так как не он, а она сделала ему предложение, а он просто снизошел до ее слезной мольбы. Когда выяснилось, что Нина забеременела аккурат с портвейна «777», Гера вошел в страшный штопор. Он кричал, что совершенно неизвестно, с кем она еще спала после кристаллографии, поскольку зачет тогда сдали целых пятеро парней и всего одна девушка – Нина. Он настоятельно советовал ей сделать аборт, потому что после «ерша» в виде вина с водкой обычно рождаются дебилы. Нина аборт делать не стала, во-первых, потому что здорово боялась, во-вторых, потому что пожилая врачиха очень доходчиво объяснила ей, что после этого у нее может вообще не быть детей, а в-третьих, потому что хотела от своего бестолкового замужества поиметь хоть какую-нибудь радость.

Лялька принесла ей не радость, а огромное счастье. Нина даже готова была полюбить всем сердцем своего старосту Геру, поскольку без его непосредственного участия такая славная девчушка не получилась бы, но Гера от Ляльки самоустранился, продолжая бесстыдно намекать, что ребенок не от него. Нина промучилась с Муромцевым еще несколько лет, а в тот день, когда Лялечке исполнилось четыре годика, она сделала себе подарок – предложила мужу развод. Гера тут же раскрыл рот на жилплощадь, и двухкомнатную «сталинку», конечно, пришлось разменять на комнату в центре и крошечную однокомнатную квартирку в некотором отдалении от него. Муромцев, разумеется, претендовал на квартиру, но Нинин дядя, единственный из близких родственников, оставшийся после смерти матери, быстро навел порядок и собственноручно и собственномашинно перевез и перенес Герины вещи в комнату в коммуналке. Больше о Георгии Муромцеве Нина не слышала и старалась не вспоминать. Лишь однажды, когда Ляльке было уже четырнадцать лет, Георгий, пьяный в дым, заявился к ним с водкой и подарками, вызвал у дочери отвращение вплоть до рвотных спазмов, с чем и ушел, чтобы больше не показываться никогда.

Вспомнив свое неудачное замужество, Нина опять расплакалась. Конечно, ни о какой любви между ними не шло и речи. Лялька во всем права! Она, Нина, не знает, что это такое любовь… С Ляховым и Владиком, несостоявшимся участковым врачом-терапевтом, у нее был лишь голый секс, и больше ничего! А с Тарасовым? Вспомнив Михаила Иннокентьевича, Нина даже подняла голову от подушки, в которую рыдала. А с ним? Что у нее с Тарасовым? Она не знала… Любит ли она его? Любит ли он ее? Или они, слабые, жалкие, безвольные людишки, только поддались железной Светкиной воле? Вот Светка… Вся в любви, замуж собирается… А хочет ли она, Нина, замуж за ее Тарасова? Похоже, что нет… Или все-таки да? До чего же все непонятно! До чего же все муторно! А тут еще Лялька со своими насквозь лживыми Голощекиными… Наплачется она еще за Давидом, как она за Герой! Нет! Пожалуй, на сегодня уже достаточно и ужасающих воспоминаний, и страхов перед будущим! Сейчас она умоется, выпьет их шампанское и заснет, даже не станет ждать Ляльку. Сколько можно, в конце концов! Она тоже человек! Завтра она непременно поедет с Тарасовым на дачу, обязательно отдохнет там по полной программе, а перед отъездом выяснит с ним все о любви… или о нелюбви… В общем, сейчас не стоит об этом думать!

Нина в очередной раз прошлепала в ванную, приняла душ, любовно расчесала волосы и вышла в кухню. Розы окончательно поникли. Похоже, реанимации не подлежат. На всякий случай она все-таки поставила их в высокую, синего стекла вазу и уставилась на шампанское. Она, пожалуй, не сумеет его открыть. Ну и ладно! Можно обойтись и без шампанского! Что она, пьяница, что ли, чтобы пить в одиночку.

Нина поставила торт и бутылку в холодильник и пошла в комнату. Сегодня у нее состояние, как после того зачета по кристаллографии. Хорошо, что ей никак не открыть бутылку. Нина рухнула на диван, прямо на покрывало и маленькую, уже мокрую от слез, подушечку, не доставая из тумбочки постель. Последнее, что она в этот вечер почувствовала, была острая зависть к влюбленной Светке, поскольку глупую влюбленность Ляльки в расчет решила не брать. Наверно, Нина уснула бы гораздо спокойнее, если бы знала, что волевая Светлана Аркадьевна в этот самый момент также орошала слезами подушку, только более крупных размеров. Состоятельная бизнес-леди и нищая инженерша плакали об одном и том же: о несостоявшейся в их жизни любви.

Этот жаркий летний вечер был весьма урожайным на женские слезы. Кроме Нины Николаевны Муромцевой и Светланы Аркадьевны Тарасовой, еще как минимум две женщины также долго и горько плакали. Правда, стоит отметить, что у этих двух женщин было неоспоримое преимущество перед первыми двумя в виде налитых мужских плеч, которые они использовали в качестве впитывателей своих слез. Одной из них была Лялька, которая решила никогда в жизни не прощать свою бесчувственную мать, не знаться с ней и не видеться никогда. Ну… разве что в доме престарелых, куда Нине Николаевне, конечно же, придется отправиться в виду отсутствия у нее дочери, и в очень скором будущем, поскольку возраст у нее и так уже преклонный. Она, Лялька, конечно, придет проводить мать в последний путь, но вряд ли простит и на смертном одре. Давид, целуя ее спутанные кудри, смеялся, шептал всякие ласковые слова, раз десять назвал лапусенком и в конце концов взял на себя смелость заявить, что все еще утрясется. Ляльке так хорошо и комфортно плакалось у него на плече, что, честно говоря, она была просто счастлива, и, по большому счету, ей стало наплевать, утрясется что-либо или не утрясется вообще ничего и никогда.

Давид Голощекин, смеясь и целуя Ляльку, на самом деле находился далеко не в таком развеселом состоянии, которое демонстрировал своей возлюбленной. Он не знал, почему оказался так неприятен ее матери, но зато очень хорошо знал свою мамашу. Галина Андреевна, к которой они направились сразу после неудачного визита к Нине Николаевне, встретила их очень тепло и наговорила кучу комплиментов развесившей уши Ляльке, но Давид видел, как щурятся и жмурятся материнские глаза, что ничего хорошего, увы, не предвещало.

Именно Галина Андреевна и была еще одной женщиной, которая плакала в летний вечер у мужа на плече. Лев Егорыч, услужливо его подставив, молчал рыбой, ибо считал, что если двадцативосьмилетний сын наконец женится, ничего плохого не случится, и даже наоборот, будет одно только хорошее. Спорить с женой он не собирался, так как понимал, что ему не переубедить ее. В конце концов он заснул, а Галина Андреевна, соскользнув с его плеча, пошла плакать в кухню. Вернее, плакать ей уже расхотелось, потому что женщиной она была деятельной и на расслабление обычно отводила себе не более двадцати минут единовременно. Конечно, эта свадьба должна быть расстроена. Она сразу себе это сказала, как только Давидик заявил о женитьбе, но после того, как она увидела невесту, еще более укрепилась в собственном мнении. Лариса! Какая там Лариса! Всего лишь Лялька Муромцева! Голодранка! Конечно, похоже, что ее мамаша все-таки путается с Тарасовым, но вряд ли от его магазинов что-нибудь отвалится Ляльке. У него небось и свои дети имеются. И вообще, что можно ожидать от этой девчонки, если ее мамочка никому не отказывает. Галина Андреевна имела обыкновение верить в собственные фантазии, а потому, рассказав Льву Егорычу, как застала в приборной Нину с Виктором в недвусмысленном положении, тут же раз и навсегда в это твердо уверовала. Ей даже казалось, что как-то, краем глаза, она видела Нинины шашни и с Морозовым, что не исключает, а как раз подтверждает (ввиду страшной неразборчивости) ее интимные отношения и с начальником лаборатории, Сергеем Игоревичем. Таким образом, с точки зрения Голощекиной, Лялька Муромцева была тем самым гнилым яблоком, которое, как известно, падает рядом с яблоней.

Галина Андреевна распаляла свое воображение на предмет неприятия Ляльки все больше и больше, чтобы нечаянно не перейти в мыслях к тому, как она прокололась в лаборатории с телефонным звонком Льву Егорычу. Но в конце концов доводы, которые она приводила себе по поводу неудачного выбора Давидика, иссякли, и пришлось-таки подумать о Лялькиной мамаше. Как она на нее, Галину, смотрела! Вернее, сначала смотрела, а потом специально не смотрела, чтобы это еще оскорбительнее выглядело. А что, собственно, она такого сказала? Да ничего особенного! Чистую правду! Приборная комната служит для работы, а не для отправления потребностей некоторых не слишком чистоплотных членов коллектива. У Лактионова, между прочим, есть место для любовных утех – однокомнатная квартира, и нечего лабораторию превращать в бордель! Галина нервно постукивала костяшками пальцев по столу, а Нина с Виктором уже виделись ей в самых откровенных и отвратительных позах у святая святых, а именно: электронного микроскопа. Конечно, она зря по телефону сказала Левушке о том, чтобы он порадел сокращению Муромцевой. Обо всем же дома договорились! И чего ее опять понесло? Обстановка в лаборатории нестабильная – вот что! Фаинка какая-то вздрюченная. Наверно, тоже видела Нинку с Виктором! Вы подумайте, никого не стесняются! На этой мысли добродетельную Галину даже слегка передернуло от отвращения. Она неожиданно для себя зевнула и поняла, что тема Лактионов – Муромцева тоже уже отработана до предела и пора, хоть и не хочется, переходить думами к намечающейся свадьбе. А если переходить к свадьбе, то первый (он же самый главный) вопрос, который встает во весь рост, заключается в следующем: что будет, если свадьбу предотвратить не удастся, а Нинка, уже в качестве тещи и на полных основаниях, расскажет Давидику об этом злосчастном телефонном звонке? Расскажет она, разумеется, с прибавлениями против Галины и собственным самоочищением. Что при этом сделает Давид, предсказать трудно. Он уже давно воротит голову от матери. На этом месте своих размышлений Галина наконец здорово испугалась. В самом деле, Нина Николаевна Муромцева представляет собой скрытую угрозу. Она настоящая бомба замедленного действия, поскольку обладает абсолютным знанием. Они проработали вместе пятнадцать лет, и она, Галина, почему-то раньше никогда не задумывалась о том, что все, сказанное ею в лаборатории, при желании можно повернуть против нее. Она даже вспомнила, как один-единственный раз, разумеется, к случаю, чтобы показать, как она хорошо разбирается в людях, рассказала про Льва Егорыча, который хотел ее слегка обмануть, но не смог, потому что она тут же его раскусила. Если Нина расскажет об этом Левушке, то дальнейшее развитие событий даже представить себе невозможно. Она тогда, увлекшись рассказом, выдала некоторые интимные подробности и даже, по-своему обыкновению, кое-что присочинила. Левушка не простит. Семейная жизнь, которую она изо всех сил охраняла от всяческих посягательств, может дать трещину. И из-за кого? Из-за каких-то Муромцевых! Как же она, Галина, так непростительно опростоволосилась? Ну кто же мог предположить, что Давидик увлечется Лялькой. И когда он успел? Вроде бы все время был на глазах или в крайнем случае с Оксаной. Галина хрястнула кулаком по столу. С сахарницы свалилась крышка, колесом прокатилась по столу, упала на пол и разбилась. Несмотря на то, что крышку из синего хрусталя было жалко, Галина Андреевна решила верить примете: битая посуда, если и не к счастью, то обязательно к хорошим событиям! Не удастся Нинке лишить ее сына и мужа! Даже засланный казачок в виде живописной Ляльки не поможет! Она сделает все, чтобы спасти свою семью – единственное, что у нее есть и чем она действительно дорожит. В этом ее сила, в этом ее оправдание, и для такого дела все средства будут хороши! Галина Андреевна расправила слегка поникшие плечи и решила пойти спать. Генеральная линия определена, а утро, как известно, еще мудренее вечера.