Мечта цвета фламинго

– Руководство решило сократить его.

– Как это его? – не могла поверить Нина. – Да вы что, девчонки! Юра! Сергей Игоревич! Что за ерунда? Разве можно сокращать Лактионова? Без него же микроанализатор сдохнет!

– Это никого не интересует, – глухо отозвался начальник.

– Но вас-то должно интересовать! – возмутилась его бездействием Нина. – Не понимаю, почему вы тут спокойно сидите и ничего не предпринимаете?

– А что я, по вашему мнению, Нина Николаевна, должен предпринимать? – раздражился Сергей Игоревич.

– Ну… не знаю… Вы должны куда-то идти… Кому-то доказывать… Вы же не можете не понимать, что со смертью одного из приборов на ладан задышит и вся лаборатория!

– Брось, Нинка, выступать! – оборвал ее Юра. – Пока ты там нежилась в отгулах, Сергей уже оббегал всех, кого мог.

– И что? – не унималась Нина.

– И, говоря официальным языком, он ни у кого понимания не встретил.

– И все-таки это странно… должна же быть какая-то причина… Почему именно его?

– Квартиру ему припомнили, – угрюмо вставила Фаина и с ненавистью взглянула на Нину, будто это она и была виновата во всем, а теперь прикидывается невинной овцой.

– Как это квартиру? – совсем растерялась Нина.

– Ну… ты же знаешь, что он с «Петросталью» судился.

Конечно, Нина знала. Когда Виктор, уроженец Саратова, после распределения устраивался на работу на завод, ему, как молодому специалисту, обещали квартиру в Питере, который тогда еще гордо звался Ленинградом. Пообещать-то пообещали, а дать забыли. Целых двенадцать лет Лактионов прожил в общежитии барачного типа с картонными перегородками, общей кухней и удобствами в конце коридора. На тринадцатом году общественной жизни, когда в соседнюю с ним комнату въехал новый сосед, отвратительный буйный алкаш, терпение Виктора истощилось. Он начал ходить по разным инстанциям с требованием обещанной квартиры. Но ни его личная просьба, ни ходатайство администрации центральной лаборатории, ни решительное требование профсоюзной организации дело с мертвой точки не сдвинули: обещанную квартиру «Петросталь» предоставлять ему не собиралась, мотивируя тем, что жилье ему обещала не она, а несуществующая ныне некая «Ленстальконструкция», позорно носившая имя сомнительного пламенного революционера. Подстегиваемый воплями буйного алкаша, Виктор сдаваться не собирался. Вместе с еще двумя такими же уже престарелыми молодыми специалистами они подали на завод в суд, и нанятый ими за приличные деньги молодой и резвый адвокат в короткий срок сумел доказать, что «Петросталь» и «Ленстальконструкция» – одно и то же предприятие. Он, этот адвокат, еще много чего нарыл против «Петростали» и в защиту престарелых молодых специалистов, таким образом квартиры получили все трое претендовавших, но двое сразу по получении новехонькой жилплощади предусмотрительно уволились с завода, а Виктор неосмотрительно остался. Надо сказать, что победа этих «трех танкистов» над «Петросталью» разбудила других дремавших по комнатухам общаг бывших молодых специалистов, и против завода потянулась бесконечная череда исков. Но и завод уже не дремал. Молодой и резвый адвокат резвость свою быстро поубавил, когда получил солидное денежное единовременное пособие от руководства «Петростали». И в самом деле, чего ему еще было желать? Класс свой адвокатский он уже продемонстрировал, клиенты к нему записывались в очередь, и квартирным вопросом бывших молодых специалистов он теперь вполне мог уже пренебречь.

Виктор квартиру получил, очень обрадовался и о своих трудностях по ее добыванию благополучно забыл. Руководство «Петростали» забыть об этом не могло, потому что поток исков не оскудевал. Гарантии, что пострадавшие не найдут еще какого-нибудь неподкупного или, что гораздо вероятнее, ушлого юриста, у завода не было. Когда пошла череда сокращений, в некоторые подразделения завода пришли бумаги с фамилиями тех, кто зарекомендовал себя по отношению к родному предприятию не лучшим образом. Разумеется, лист с фамилией скандалиста Лактионова лег на стол начальника центральной лаборатории Олега Григорьевича Мальцева. Он долго не давал бумаге хода, придумал финт, чтобы лаборатория рентгеновского микроанализа сама выбрала претендента на сокращение, но ему очень скоро дали понять, что ждут точного выполнения принятого выше решения, и Мальцев сдался. Поработать ему еще хотелось. Младший сын болтался, как дерьмо в проруби, проматывал семейные денежки и успокаиваться не собирался. Выставят на пенсию – того и гляди, по миру пойдешь!

Нина напряженно ждала конца рабочего дня. Она без конца смотрела на Юрин будильник и в конце концов заметила невдалеке от него лицо Валентины с блестящими глазами и таким выражением, будто она очень хочет ей что-то сказать, но не решается. Нина тут же подошла к ней и потребовала:

– Ну-ка быстро колись, отчего у тебя так блестят глаза, будто ты только что получила подарок от Деда Мороза!

– Ой, Нинка! – явно обрадовалась ее вниманию Валентина. – Ты права, я и правда подарок получила… Самый настоящий… Я даже не ожидала, что так бывает…

– Ты про Сергея? – догадалась Нина.

Валентина кивнула, а Нина, улыбнувшись, спросила:

– Неужто влюбилась?

– Нет… то есть, не знаю… – зарделась Валентина. – Понимаешь, он меня к себе домой пригласил… ну… как бы… официальное предложение сделать… с шампанским, с цветами… ну… и ты понимаешь…

– И ты у него осталась, – подсказала ей Нина.

– Да… то есть… нет… то есть я не хотела, но так получилось…

– В общем, я чувствую, что тебе понравилось, так, Валечка?

– Понимаешь, Нина, я даже не знала, что можно так… Понимаешь, мы с Шуриком поженились совсем молодыми, сразу после школы и в то время, когда… ну, ты помнишь, секса у нас в стране как бы и вообще не было… Вот, – она еще больше покраснела и показала на свои щеки, – я до сих пор не могу это слово произнести без того, чтобы не покраснеть. Я и думала, что мы с ним все правильно делаем, как все… Нет, конечно, в кино я всякое видела, но считала, что к реальной жизни это не имеет никакого отношения да и не нужно вообще. Какая разница, каким способом детей на свет производить?

– А Игоревич, похоже, тебя переубедил? – рассмеялась Нина.

– Зря смеешься! Я, между прочим, могла бы так никогда и не узнать, что от этого дела восторг можно получить. У меня такое первый раз в жизни было!

– Честное слово, я рада за тебя, Валя!

– Ну а ты? – Валентина решила перевести разговор на приятельницу.

– А что я? – сразу напряглась Нина.

– Видишь ли, в лаборатории, – и Валентина, сделала выразительный жест рукой, объединяющий даже не столько лабораторию, сколько всю «Петросталь», – болтают… всякое о тебе и Тарасове… Неужели правда?

– А тебе как бы хотелось? – опять улыбнулась Нина.

– При чем тут я? Ты-то как?

– А я, Валечка, никак не дождусь трех часов! Минутки считаю! Осталось еще целых двадцать!

– Свидание… – сразу как-то сникла Валентина.

– Интересно, почему таким мрачным тоном спрашиваешь?

– Да так… Витьку жалко…

– Не надо, Валь, не жалей, – посветлела лицом Нина. – Я к нему пойду… сразу после работы!

– Нинка!! – выдохнула Валентина и хотела броситься к ней с поцелуями, но в комнату вошел Сергей Игоревич. Нина подмигнула Валентине и пошла к своему рабочему месту собираться домой.

Сергей Игоревич сел за свой начальнический стол, бросил быстрые взгляды на обеих женщин и в преддверии конца рабочего дня погрузился в приятные размышления. Нина, конечно, хороша, ничего не скажешь, но до чего же здорово, что она ему отказала. Если бы она не отказала, то в его жизни не случилось бы Валентины. Он никак не думал, что она будет вести себя с ним так трогательно и стыдливо, как девочка. Это многого стоит! С такими женщинами любой мужчина чувствует себя по меньшей мере Гераклом. А он-то боялся! Видать, молодой Шурик не очень-то баловал ее вниманием! А какие благодарные глазищи были у нее после! Синие озера! Моря! Океаны! Надо же, а он и не догадывался, что на самом деле тяготеет к полным женщинам… даже, пожалуй, к эдаким рубенсовским формам. Если под влиянием счастья в личной жизни Валентина еще несколько поправится, на пару килограммчиков, пожалуй, он возражать не будет. Долой джинсы-стрейч! Да здравствуют просторные платья и удлиненные юбки!

Как только стрелки морозовского будильника показали три часа, Нина, бросив всем: «До свидания!», резвой ланью выскочила из лаборатории. У проходной ей пришлось резко притормозить, потому что она увидела жемчужно-зеленую «Хонду» Тарасова. Нина хотела осторожненько пробраться за кустами мимо машины, но Михаил уже увидел ее и вышел навстречу.

– Поедем сегодня куда-нибудь? – спросил он. – Надеюсь, твое сердце наконец успокоилось?

Нина виновато посмотрела на него, покусала в раздумье губы, а потом решительно пошла к машине. Когда Тарасов угнездился на водительском месте, она сказала:

– Нам надо поговорить, Миша.

Он вскинул на нее в мгновение встревожившиеся глаза.

– Понимаешь… Ты очень хороший человек, и я тебе очень благодарна… Ты заставил меня вспомнить о том, что я женщина… и привлекательная еще женщина… Честно говоря, я уже стала об этом забывать.

– Такое многообещающее начало разговора пророчит скорый конец нашим отношениям, – усмехнулся Михаил. – Я прав?

– Ну… в общем… да…

– Это из-за него?

– Из-за кого? – встрепенулась Нина.

– Ну… из-за того, с которым я имел счастье вчера сидеть рядышком на вашем подоконнике.

– С чего ты взял? Вовсе…

– Брось, Нина, – перебил ее Тарасов. – Я вчера уже многое про вас понял.

– Что именно?

– То самое! Я видел, как он смотрел на тебя, а ты – на него.

– Я не смотрела на него! – возмутилась Нина. – Мне вчера вообще не до него было!

– Это тебе так кажется. Ты без конца оборачивалась и смотрела в его сторону. Я же сидел рядом с ним и все видел. А от него вообще электричество исходило. Меня, между прочим, и убить могло!

– Ну что ж… Тем лучше… Раз ты все видел, тем проще мне объяснить тебе все…

– Не надо ничего объяснять. Я тоже благодарен тебе за счастливые минуты и… – Он сделал рукой жест, будто что-то отрезал от себя. – …да что там говорить… за блаженный месяц!

– Но я ведь не ранила тебя смертельно, а, Миша? – Нина провела рукой по его щеке. Он взял ее руку в свою, поцеловал в ладонь и ответил:

– Нет, Ниночка, не смертельно, хотя… если бы еще немного, то… В общем, за меня не бойся, я выживу… во всяком случае, постараюсь… Но все-таки чертовски жаль! – Он привычно погладил ее своим взглядом. – У меня опять такое ощущение, будто жизнь проплывает мимо, а я, как из окна вагона скорого поезда, чего-то никак не успеваю разглядеть и понять… У тебя, Нина, не бывает таких ощущений?

– Бывает, Миша. Сегодня я как раз и собираюсь рвануть стоп-кран, остановить этот бешено мчащийся поезд и… успеть…

– Где будем останавливать наш поезд? – с печальной улыбкой спросил Тарасов.

Нина назвала улицу, где жил Виктор Лактионов.

Они ехали по хмурому Питеру. Несколько раз принимался моросить мелкий дождь. Нина зачем-то пожалела, что не взяла зонт. Тарасов включил магнитофон. Салон наполнила печальная красивая мелодия. Наверняка о несчастной любви. Певица, скорее всего негритянского происхождения, пела так проникновенно, что Нине захотелось плакать. Она сама не знала, отчего. То ли оттого, что надо прощаться с таким милым Тарасовым, то ли оттого, что она совершенно не знает, что ждет ее через десять минут. Может быть, Виктора нет дома. Может, он дома, но совершенно не обрадуется ее приходу. Михаил мог и ошибиться насчет взглядов Лактионова. Нина посмотрела на чеканный профиль Тарасова. Может, зря она все это затеяла? Говорят же, что от добра добра не ищут. А еще говорят, что лучшее – враг хорошего. Михаил – это хорошее. Голосистая негритянка разбередила Нинину душу так, что она готова была броситься Тарасову на шею со словами: «Прости меня, дуру. Только ты мне один и нужен». Но в этот момент они как раз подкатили к подъезду Лактионова, Михаил на самом душераздирающем вопле прервал негритянку, и наваждение кончилось.

Тарасов повернул к Нине лицо. Она видела, что он расстроен, но негритянка уже молчала, а без ее помощи остановить Нину было невозможно. Неужели все дело в том, что Михаилу не хватило всего нескольких минут? Если бы путь к дому Виктора был подлиннее… Нина ужаснулась своим мыслям. Нет! Этот этап ее жизни закончен! Она уже говорила себе как-то: два раза в одну воду не входят. Прощай, Михаил Иннокентьевич, депутат, бизнесмен и прекрасный во всех своих проявлениях мужчина!

Виктор Иваныч Лактионов открыл дверь.

– А-а-а… – протянул он, впуская коллегу в квартиру. – Информация наконец-то дошла и до вас. Пожалеть, значит, пришли, Нина Николаевна… Похвально, похвально… У вас всегда было доброе сердце…

Тон, который взял Лактионов, пригвоздил Нину к порогу. Вообще-то он ничем не отличался от того, с каким они обычно разговаривали, но ей казалось, что сегодня, как только они с Виктором увидятся, так сразу и утонут в объятиях друг друга. Похоже, у бывшего ведущего инженера Лактионова на этот счет было абсолютно иное мнение. Нина стряхнула с себя возвышенные мечтания и вместо приготовленных для Виктора нежных слов начала говорить совершенно другие:

– Виктор Иваныч! Но это же черт знает что такое! Надо же как-то бороться!

– Как говорится, уже… За что боролся, на то и напоролся, Нина Николаевна. Неужели коллеги вам не рассказали мою душераздирающую историю?

– Рассказали, – махнула рукой Нина. – Ну и что? Не смогли договориться с начальством «Петростали», надо идти дальше!

– Куда? – горько улыбнулся Виктор. – Очнитесь, Нина Николаевна! Советы давно почили в бозе, даже в партком с месткомом не обратишься!

– Можно же не в партком, а… а… например, к депутату!

– Уж не к этому ли… вашему… «Прикупив даров»? Нет уж! Увольте! – И Лактионов болезненно скривился.

– Можно и к другому… – сказала Нина и заставила себя посмотреть Виктору в глаза.

Как много лет она уже смотрит в эти серые кораблики с острыми мачтами смешных ресниц! Нельзя допустить, чтобы они уплыли из ее жизни! Вот сейчас Лактионов согнет указательный палец левой руки и потрет им переносицу, а потом… Не успела Нина додумать эту мысль до конца, как Виктор действительно потер нос, а потом знакомым ей жестом засунул руку в карман спортивных брюк.

– Никуда и ни к кому я больше не пойду! – сказал он. – И вообще, не надо меня жалеть! Я уже практически договорился с Генкой Черемисиновым… Помните, он работал у нас в квантометрической лаборатории, пока она не приказала долго жить?

Нина кивнула.

– Так вот у Генки своя фирма. Они делают входные двери. Он давно меня звал…

– Виктор Иваныч! Какие двери! – вскинулась Нина. – Вы классный физик и металловед! Прибор без вас загнется!

– Он и со мной скоро загнулся бы, потому что уже давно выработал свой ресурс. Вы же знаете…

– Я знаю, что если бы вы… остались… то и прибор жил бы еще долго…

– Можно подумать, что я по своей воле… Нет! – Он жестом остановил рвущиеся из Нининой груди сочувствия и сожаления. – Я же сказал, не надо мне вашей жалости. И прибор выживет, если Юрка захочет, а электронщики ему помогут. Вы с Галиной отличные операторы, справитесь, а Морозов вам все еще и обсчитает. Он недавно написал такую программу, закачаешься! Мы с ним так на нее рассчитывали…

Лактионов отвернулся и сглотнул нервный комок, а Нина опять подумала, что знает, как при этом напряглись его скулы, как возле глаз собрались лучики тонких морщинок. Она все о нем знает. За столько лет изучила каждый жест, каждую интонацию. Она знает, что если чуть оттянуть ворот его футболки, то справа на шее можно увидеть маленькую родинку. Она всегда видна в распахнутом вороте его рубашки. Вспомнив об этой его особой примете, Нина чуть не разревелась. Да что же это такое! Почему же ей так плохо и больно? Почему так разрывается сердце? Она чувствовала, что не сможет существовать без его ежедневной иронии, без ругани за микроскопом, без поддержки на технических советах, без его улыбки и даже без корявого почерка, которым он путано и непонятно пишет свои исследования.

– А как же те формулы? Как же коэффициент? – зачем-то спросила она.

– Нина Николаевна! О чем вы? Формулы есть в любом учебнике, – глухо отозвался Виктор.

– Я говорю про ваши формулы…

– Они остались в моем рабочем журнале. Я знал, что вы это не бросите, и оставил свой журнал в верхнем ящике вашего стола. Только… у меня почерк… сами знаете…

– Витя! Мы не о том говорим! – взвыла вдруг Нина.

– Ну почему… – От ее «Витя» он начал медленно покрываться малиновым неровным румянцем. – Вы всегда с трудом разбирали мой почерк… Злились… Я самое главное постарался переписать на последней странице поразборчивей…

– Витенька! Это все не то!

Потрясенный вспышкой ее эмоций, Виктор застыл, уперев взгляд в пол.

– Немедленно посмотри мне в глаза! – не своим голосом приказала Нина.

Виктор поднял голову, посмотрел, куда она велела, и тут же исчез из коридора сокращенный, но несгибаемый инженер Лактионов, собирающийся делать входные двери. Перед Ниной стоял измученный, опустошенный человек, у которого отняли все: работу, зарплату, любимое дело. Он опять болезненно сморщился, обхватил голову руками и, вдруг обессилев, съехал по стене вниз, сел на пол и уставился в стену невидящими глазами. Нина плюхнулась на колени рядом с ним и тут же почувствовала, как треснули даренные Тарасовым дорогие колготки. Она еще успела подумать, что, оказывается, врут люди про то, что дорогое всегда качественное, и тут же обняла Виктора за шею и стала целовать куда придется, приговаривая всякие вечные глупости, вроде того, что все еще будет очень хорошо. Он сидел недвижим, а она целовала и целовала до тех пор, пока он наконец не очнулся, не потянулся к ней и с бешено бьющимся сердцем не приник к ее губам. К его несказанному удовольствию, заколка на Нининых волосах опять услужливо расстегнулась, отлетела в сторону, и их накрыла завеса светлых густых волос.

Колготки расползались, и чем больше делались дыры на коленях, тем сильнее прижималась к Виктору Нина, тем нежней целовала его щеки, глаза, губы, тем глупее говорила ему слова. А поскольку глупость заразительна, очень скоро и бывший инженер Лактионов понес совершеннейшую чушь на предмет того, что очень рад своему сокращению, потому что, потеряв микроанализатор, он обрел ему замечательную замену в лице Нины. Они смеялись, целовались и были безумно счастливы до тех пор, пока не пришел Юра Морозов и все не испортил.

Нина с Виктором в унисон вздрогнули, когда над их головами в коридоре залился трелями звонок входной двери. Нина вскочила с пола, отряхнула юбку и уселась на табуретку в кухне, независимо закинув ногу на ногу, напрочь забыв об изодранных колготках. Виктор пригладил встрепанные Ниной волосы и открыл дверь. Юра с порога потребовал, чтобы бывший инженер Лактионов не расстраивался, потому что все кругом сволочи и даже хуже. Непечатное выражение мы опустим, потому что и сам Морозов очень огорчился, что оно у него вырвалось, когда увидел в кухне Нину. Он церемонно извинился перед ней, поставил на стол бутылку «Посольской» и сказал Виктору:

– Разорился вот… Ради тебя, Витек! Выпьем за дружбу?! Закусь – с тебя!

Лактионов опять тем же жестом потер переносицу, бросил быстрый взгляд на Нину и смущенно отказался:

– Юр! Давай… не сегодня…

Морозов проследил за его взглядом и разулыбался:

– Да ты что, Вить! Нинка же своя в доску! – Он обернулся к ней, увидел истерзанные колготки и ошалело добавил: – Н-ну ты, мать… как… извини, шалава привокзальная… Упала где, что ли?

– Упала, Юрка, упала, – подтвердила Нина. – Пришлось, видишь, к Виктору зайти… ну… чтобы зашить, значит…

– А-а-а… ну… так ты зашивай, а я пока могу в «Вегу» сбегать… за каким-нибудь «Монахом» тебе или… – Морозов остановился на полпути к двери, – …или ты, может, теперь только «Вдову Клико» пьешь, а Нинка?

– Не надо сегодня, Юра, ни «Вдовы», ни «Монаха», ни «Посольской» твоей! – попросила его Нина. – Давай как-нибудь в другой раз, а?

– Да ну вас, честное слово! – рассердился Морозов. – Развели тут реверансы и китайские церемонии! Давайте посидим втроем, как люди! Не чужие же! Столько лет вместе, как идиоты, отпахали на ниве науки, которая, как оказалось, и на нюх не нужна российскому капитализму со звериным лицом.

– Удивляюсь я тебе, Юрка, – покачала головой Нина. – Третий раз уже женат, а такой простой вещи не понимаешь, что тебя деликатно просят выйти и вернуться вместе с «Посольской» не ранее, чем завтра.

– Да? – удивился Морозов. – Так бы сразу и сказали! – Он еще раз окинул изучающим взглядом инженера-исследователя, Нинины колготки, удовлетворенно крякнул, сунул «Посольскую» в карман и, пробурчав: «Что я, злодей какой!», быстро покинул территорию.

С уходом Юры Морозова из однокомнатной квартиры бывшего инженера Лактионова ушло и то безумное состояние счастья, которое Нина с Виктором только что бурно переживали. Нина почему-то принялась натягивать на изодранные колени юбку, которая натягиваться не желала и оставляла безобразные дыры на самом виду. Виктор, деликатно отведя глаза в сторону от этого процесса, задушенно сказал:

– Я, конечно, понимаю, Нина Николаевна, что из жалости ко мне вы изодрали дорогую вещь. Честное слово, как только получу полный расчет, куплю вам новые чулки…

– Не чулки, а колготки, – процедила Нина, и злобно добавила: – Еще юбку купите, Виктор Иваныч! Видите, эта запылилась в вашем грязном коридоре!

– Юбку сами купите, а я заплачу!

– Да?! Неужели заплатите?! – вскочила со своего места Нина, подошла близко-близко к нему и по-змеиному зашипела в лицо: – А за поцелуи тоже заплатите?! А за ласковые слова, которые я вам шептала, заплатите?! Да у вас не хватит вашего жалкого полного расчета, чтобы оплатить все, что я перечувствовала; все, что я вам из самого сердца вырвала и под ноги бросила!

Бывший инженер Лактионов потемнел лицом и еле смог проговорить:

– Нина…

– Идиот ты, Витенька! Полный идиот! – крикнула она и вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала.

А потом было все, чему назначила судьба произойти в этот день и в эту ночь. Никакой забугорной Камасутре и не снилось, что могут испытать и прочувствовать российские инженеры со сломленной судьбой, треснувшими колготками да на надрыве! Нина целовала морщинки у глаз Виктора и наполнялась такой нежностью, какую ей так и не сумели предоставить ни торопливая любовь Ляхового среди голубого кафеля, ни Владикин секс для здоровья, ни тарасовские аристократические изыски, не говоря уже о бездарных поползновениях бывшего мужа.

– Неужели, если бы меня позорно в три шеи не вытолкали с «Петростали», ничего не было бы, а Нина? – спросил вдруг Виктор.

– «Петросталь» тут ни при чем, – счастливо улыбаясь, отозвалась она. – Просто оказалось, что я не могу без тебя жить.

– И ты поняла это сегодня?

– Я чувствовала это уже давно, просто разные обстоятельства…

Бывший ведущий инженер Лактионов закрыл ей рот поцелуем, потому что совершенно не хотел слушать про всякие обстоятельства, среди которых, того и гляди, опять выплывет ненавистный «Прикупив даров». Лучше не упоминать его имя всуе.

Оторвавшись от Виктора, Нина опять улыбнулась:

– Вить, у нас с тобой сегодня праздник сокращения!

– Я люблю тебя, – уткнулся ей в волосы Виктор.

– Я тоже очень тебя люблю.

– И ты не исчезнешь завтра?

– Я буду с тобой всегда, – пробормотала Нина и уснула у него на груди.

А потом сразу две пары венчались в одной небольшой церквушке. Ее за красоту выбрала Лялька вместо того храма, с которым у Давида уже была предварительная договоренность. На Ляльке было длинное кремовое платье и белоснежная ажурная фата. Нина прекрасно смотрелась в голубом строгом костюме и с заколкой в волосах, сверкающей полудрагоценными камнями. Церковные прихожане и зеваки, толпившиеся за родственниками и друзьями венчающихся, соглашались друг с другом, что, скорее всего, замуж выходят две сестры, и довольно трудно сообразить, которая же из них лучше. Женихи, с их точки зрения, тоже стоили один другого. Тот, который помоложе, конечно, эффектнее и элегантнее, зато другой, постарше, отличался строгим мужественным лицом и наверняка очень надежен.

Нина и Виктор накануне по-быстрому и в полной простоте расписались в районном загсе. Свидетелями у них были Валентина и Сергей Иванович. Алкаш Шурик после ухода от него жены и сына три дня гудел по-черному, не просыхая, и чуть не отдал богу душу. Наутро четвертого дня он проснулся в объятиях Ольги Лахудры и решил, что жизнь – все-таки хорошая штука, даже несмотря на то, что они, как оказалось, пропили холодильник и телевизор.

Фаины в церкви не было, да и быть не могло. Узнав о готовящейся свадьбе Лактионова с Муромцевой, она подала заявление об уходе из лаборатории, которое тут же удовлетворили, поскольку в нынешние подлые времена на заводе никого не удерживали. Фаина в короткий срок продала свою маленькую квартирку и уехала к маме в Николаев, где устроилась фасовщицей на частную макаронную фабрику и даже уже строила глазки механику Константину. А Лялька Муромцева так никогда и не узнала, что в городе Николаеве живет ее сводная сестра. Георгий Муромцев о существовании этой своей дочери тоже не знал. После той достопамятной поездки в санаторий он вскоре женился на своей сослуживице по «Электросиле», старше его десятью годами, и зажил наконец, как ему того и хотелось, у волевой женщины Антонины за пазухой.

Юра Морозов пришел на бракосочетание со своей третьей женой Людмилой и подумывал о том, что, может, и им стоит обвенчаться. Хватит уже, побегал по женщинам, пора и честь знать. Людмила в этот момент думала совершенно о другом. Она рассчитывала, сколько надо купить того розового плотного шелка, который вчера ей так понравился в магазине, чтобы сшить костюм, как у Нины, но с вырезом и фестончиками на рукавах, как у ее дочери Ларисы. Выходило, что если она купит этот материал, то до зарплаты, пожалуй, денег не хватит. Может, не покупать? Нет! Купить все-таки стоит! Надоело себе во всем отказывать! Решив, таким образом, вопрос для себя положительно, Людмила улыбнулась, и они с Юрой пошли поздравлять молодоженов большим букетом темно-бордовых роз.

Со стороны жениха молодой пары присутствовали оба родителя. Лев Егорыч, в темной тройке с еле заметной серой полоской, был полон достоинства. Галина Андреевна стояла подле него с непроницаемым лицом и, как всегда, очень хорошо выглядела в платье с большим кружевным воротником и в неброских золотых украшениях. Она тоже уволилась с «Петростали», и центральная лаборатория, таким образом, перевыполнила план по сокращению сотрудников. Олег Григорьевич Мальцев был отмечен руководством и понял, что некоторое время еще поработает во славу тяжелой промышленности и во благо собственной семьи.

А что касается четы Голощекиных-старших, то они не развелись. Первичная ячейка общества была сохранена, но постепенно утратила все свои традиции, которыми еще недавно так славилась и гордилась. Льву Егорычу по-прежнему всегда вовремя подавали обед, но уже отсутствовали гематитовые кольца на льняных салфетках. По правде говоря, эти салфетки Галина Андреевна так больше никогда и не доставала из шкафа. На кухонном столе в пластиковом стаканчике навечно устроились простенькие белые бумажные салфетки. И она уже не выбегала в коридор молодой серной встречать вернувшегося со службы мужа, который теперь всегда открывал дверь своим ключом. Единственная традиция, которой Лев Егорыч продолжал неукоснительно следовать, заключалась в мытье рук и переодевании в домашний спортивный костюм. Пока он это делал, Галина Андреевна наливала ему в глубокую тарелку, под которой уже не было второй, плоской, по-прежнему наваристого супа. Рядом, как в советской столовке, она ставила тарелки со вторым и десертом, а иногда – и весьма неизящную (с изяществом на голощекинской кухне было покончено навсегда) фаянсовую кружку с киселем или компотом и уходила в комнату читать. Потом она стала уходить в библиотеку, где полюбила бывать и где стала задерживаться как можно дольше. Галине, по достоинству оценив ее деловое рвение и добросовестность, даже предложили поработать там в качестве библиотекаря. Она согласилась и вскоре почувствовала себя в библиотеке незаменимой и уже позволяла себе покрикивать на молодых и нерасторопных девчонок, присланных на практику из колледжа библиотечного дела. Иногда на сон грядущий она пыталась разобраться, почему жизнь с ней так несправедливо обошлась, но ответа на этот вопрос не находила. В конце концов она решила, что по заслугам ей воздастся после, стала частенько заглядывать в церковь, научилась правильно креститься и даже покрывала свою по-прежнему стильную стрижку красивым павловопосадским платком с оранжево-бордовыми «огурцами».

Лев Егорыч тоже стал дольше положенного задерживаться на рабочем месте. Как-то вдруг, в одночасье, он понял, что секретарша Ираида, тридцативосьмилетняя одинокая дама, наряжается, красится и звенит браслетами исключительно для него одного. Он посмотрел на нее попристальнее, нашел, что она представляет собой еще вполне лакомый кусочек, и однажды, как бы ненароком, провел рукой по ее крутому бедру, вызывающе обтянутому узкой и короткой кожаной юбкой. Ираида отозвалась сразу, закрыла на ключ дверь в приемную и деловито, без всякого смущения, начала раздеваться прямо возле пикающего факса. Очень скоро Лев Егорыч понял, что нынешние одинокие женщины благодаря отсутствию мужниного присмотра набираются такого бесценного сексуального опыта, что оказываются настоящей находкой для закосневшего в браке добропорядочного мужчины.

Таким образом, взамен утраченных семейных традиций Голощекины получили каждый свое: Галина Андреевна – пищу духовную, а Лев Егорыч – телесную, и похоже, что каждый остался по-своему доволен.

Что касается поверженной Оксаны, то она скоро утешилась, приняв предложение известного журналиста-международника, и уехала с ним сначала в Эмираты, потом в Израиль и Зимбабве. Перемена мест очень отвлекала от печальных воспоминаний.

Поздно вечером Светлана Аркадьевна Тарасова, страшно усталая, зверски голодная и раздраженная, вышла из машины перед собственным домом. Сейчас, вместо того, чтобы встать под душ, ей придется что-то готовить себе на ужин, иначе желудок немедленно прогрызет какая-нибудь прожорливая язва. Она открыла дверь квартиры и застыла… В лицо ей пахнуло таким ароматным мясным духом, что она едва не грохнулась в голодный обморок. От падения ее спасла услужливо подставленная мужская рука.

– Миша-а-а… – протянула Светлана и чуть не заплакала. – Я…

– Все потом, Света, – оборвал ее Тарасов. – Иди в душ, затем – ужин, и только после этого все разговоры.

Светлана благодарно улыбнулась и, глотая слезы, удалилась в душ.

Потом она поглощала мясо, приготовленное мужем, и думала о том, как, в сущности, здорово, когда тебя ждут дома с горячим ужином. Она смотрела в мужнины бархатные глаза и опять казалась себе безмозглой учащейся металлургического техникума, так и не осилившей специальность «обработка металла давлением».

– Ну? Утолила первый голод? – спросил Михаил, когда она, отдуваясь, откинулась на спинку кресла.

Светлана Аркадьевна смогла только кивнуть.

– Читай! – Тарасов протянул ей сложенный вчетверо лист голубоватой бумаги для принтера.

Светлана с некоторой опаской развернула. Не заявление ли это в загс о разводе? Но это было не заявление. Это была бумага из Комитета по градостроительству и архитектуре администрации г. Санкт-Петербурга. В ней значилось, что магазин фирмы «Вега» находится на земельном участке между домами № 45 и 47 по улице Западной на совершенно законных основаниях, поскольку закладка намечавшегося в этом месте сквера будет произведена в глубине двора, образованного этими двумя домами и домом № 30 по Горбатому переулку. Для этих целей специально будет снесено здание прачечной, давно находящееся в аварийном состоянии.

– Ми-и-ишка!! Как ты достал эту бумагу?

– Когда я узнал, что Ленчик Волосов раскатал губу на эту «Вегу», я отправился в комитет с целью дать какому-нибудь тамошнему чиновнику такую взятку, от которой тот не смог бы отказаться. Но первым, кого я увидел в коридоре, оказался мой хороший знакомый еще по кузнечному цеху «Петростали». Не знаю, взялся бы Дмитрий мне помогать даже и по старой дружбе, но представь: он живет в доме № 47 по улице Западной и отоваривается исключительно в «Веге»!

– С ума сойти! – восхитилась Светлана.

– Вот именно! – рассмеялся Тарасов. – И как раз для такого случая я припас… – И он поставил на стол рябую бутылку «Царицы Тамары».

Выпив фужер своей любимой «Хванчкары», Светлана Аркадьевна мстительно произнесла:

– Представляю, как станет бесноваться Ленька, когда увидит это решение Комитета по градостроительству!

– Он уже видел. Я первым делом съездил к нему и показал.

– Ну и как? Бесновался?

– Еще как! Он собирался обосноваться в «Веге» на Западной отдельно от своей Маргариты, которая пару недель назад окончательно порвала с ним и выгнала его из дома.

– Опять застала с мальчиками?

– Нам-то что за дело! Говорят, он отбыл в оставшийся ему еще от родителей дом в Малой Вишере, где нынче и посыпает голову пеплом. Ну его, Светка! Давай лучше выпьем еще твоей «Тамары»!

Они выпили, и Светлана Аркадьевна решилась спросить, сосредоточенно разглядывая при этом знакомую до последнего завитка этикетку:

– А как твои дела с Ниной?

– Они закончены, Света. А как твои с Борисом?

– Не лучше, чем твои, – жалко улыбнулась она, прикоснулась, как за помощью, к любимой бирюзе и сказала: – Видишь, я по-прежнему ношу крупные камни.

– Мне кажется, я начал понимать толк в самоцветах, – улыбнувшись, заявил Тарасов.

– Правда? – просияла Светлана. – А я, представь, собиралась заменить это ожерелье на тонкую серебряную цепочку… чтобы в твоем вкусе…

– Не надо… Тебе очень идет бирюза.

– Ты думаешь?

– Теперь я в этом просто уверен.

– И ты… ты сейчас не уйдешь?

Михаил Иннокентьевич подошел к Светлане. Она медленно поднялась с кресла.

– Прости меня, Миша, – всхлипнула бизнес-леди. – И… больше не уходи никуда…

Тарасов прижал белокурую голову жены к своей груди и, немного подумав, ответил:

– Я не уйду… не бойся… Я буду с тобой всегда…

После свадьбы своей обожаемой Ляльки уничтоженный и униженный Павел Тарасов попытался лечь на виртуальное дно. «Pentium-4», модернизированный под «Pentium-5», по-прежнему сопротивлялся, выкидывал всякие дурацкие надписи и отключался. Плюнув ему в монитор, вместо виртуального дна Павел залег на собственную тахту и стал мечтать о том, как астигматизм Давида Голощекина постепенно подорвет все его здоровье, и новоиспеченный Лялькин муж довольно быстро придет в полную негодность. Они с Лялькой сдадут его в какой-нибудь хоспис и предадутся безумной любви. Особенно приятно было мечтать о безумной любви, и Павел мечтал до тех пор, пока не заметил, что мысли непроизвольно сошли с накатанной колеи и плавно перетекли с Ляльки на видеоадаптер, системную плату и разъемы расширения. Он встал с тахты, стер пыль с системного блока, собственный засохший плевок с монитора и включил компьютер. «Pentium» не стал больше выкаблучиваться, а сразу заработал как вол.

Однажды, поднимаясь к себе в квартиру по лестнице, ввиду очередной поломки лифта, на подоконнике одной из площадок он обнаружил рыдающую рыжеватую девчонку. Когда он из чувства естественного сострадания спросил, что у нее случилось, та взахлеб начала рассказывать, будто только и ждала, когда кто-нибудь наконец у нее этим поинтересуется. Оказалось, что девушку вероломно обманул однокурсник Толик с собственной ее подругой Ленкой, чего вынести она не в состоянии. Она вот сейчас еще немного поплачет и, пожалуй, шагнет прямо с подоконника в бездну, а Павел пусть потом всем рассказывает, что в смерти своей она просила никого не винить. Павел предложил рыжеватой девушке перед смертью выпить горячего кофе и напоследок посмотреть на его компьютере какой-нибудь хороший мультик.

– Только кофе! – решительно произнесла девушка. Она выпила две большие чашки кофе, съела три бутерброда с сыром и просмотрела подряд четыре отечественных мультфильма и один импортный – под названием «Красавица и чудовище».

Павел, обросший в бесплодных мечтаниях жесткой щетиной, видимо, показался девушке кем-то вроде мультфильмовского чудовища. Ей срочно захотелось начать его расколдовывать, и потому шагать в бездну она передумала. Павел сопротивлялся расколдовыванию недолго, поскольку девушка оказалась очень хорошенькой, когда смыла со своего лица разводы черной туши и красно-коричневой помады. Кстати сказать, волосы ее были вовсе не рыжеватыми, а прекрасного цвета темной меди.

Светлана Аркадьевна, как и мечтала, заказала свадебные наряды молодоженам и себе с мужем у Татьяны Кравец, специально для этой цели прикатившей на несколько дней из Парижа, где она прочно обосновалась после триумфального показа собственных моделей. Сабина, переименовавшая себя в Париже в Ирэн, не приезжала, потому что во Франции почувствовала себя более востребованной, нежели на российском подиуме.

Пожалуй, стоит еще сказать несколько слов о бомже Корявом. После того случая с парнем, который прицепился к нему из-за найденного в урне кольца, столоваться в кафетерии «Ам!» ему было отказано. Любашка по дружбе еще пару раз выносила ему пирожки, но вскоре вышла замуж за своего Валерика и из кафетерия уволилась. Корявый считал, что судьба его несправедливо обошла второй раз. Первый раз – с блокадными льготами, а второй – с этой Любашкой. Именно он, Корявый, способствовал ее соитию с Валериком, а она вместе с молодым мужем взяла да испарилась в недрах Питера без всякой ему благодарности.

Однажды для интереса он опять зашел в тот двор, где ему несколько дней сказочно везло с урной. Каково же было его удивление, когда он увидел выходящего из подъезда того самого парня в обнимку с девчонкой, которая выбросила это кольцо. Корявый мигом сообразил, что это его шанс и, как гриб после дождя, вырос перед молодой парой. Он объявил им, что с них причитается, поскольку, если бы не он, то парень, возможно, не помирился бы с девушкой, и вообще неизвестно, чем бы все кончилось. Парень расхохотался и выдал забавному бомжу две десятки из кармана легкой летней рубашки. Корявый пожалел, что парень положил в карман так мало денег, и решительно заявил, что ввиду этого обстоятельства придет за деньгами еще.

И он приходил. Нечасто, потому что всегда знал свое место, но все-таки приходил. Парень никогда ему не отказывал и называл своим талисманом. Корявый всегда принимал деньги с достоинством и вскоре стал считать их своей блокадной льготой.

Таким образом, все наши герои как-то устроились, и на этой истории с полным основанием можно наконец поставить точку.