Мечтательница

12

Корд стоял в тени банановых деревьев и наблюдал за деревушкой и населяющими ее рабами, которые занимались повседневными делами. Хотя ни один из них даже не замедлил шаг, чтобы посмотреть на него открыто, молодой человек чувствовал, что за ним следят десятки глаз – глаз тех, чьим хозяином он был по простому стечению жизненных обстоятельств.

Над его головой шелестели от легкого ветра широкие банановые листья. Совершенно голые смуглые детишки играли в грязи среди отходов, сваленных прямо возле сахарного заводика. Детишки разговаривали на смешном языке, который когда-то образовался из африканских наречий, соединившихся с английскими словами и словами карибских аборигенов. Корд легко вспомнил некоторые слова, которые выдавали происхождение этих рабов: ашанти, фанти, дагоман – названия языков и племен, давно перемешавшиеся и теперь употребляемые рабами для обозначения людей, которых привозили на острова, закованными в цепи.

С того места, где он стоял, Корд видел женщин, копошащихся на огородиках перед домами, где росли кукуруза, сладкий картофель и маниока. Неподалеку, на травяной подстилке под навесом сидели три женщины и плели корзины, а мужчина рядом с ними отмерял веревку нужной длины.

Корд был уверен, что его дед никогда не понял бы этого обычая карибских плантаторов – выделять рабам маленькие участки перед домом, где они могли бы выращивать собственный урожай и держать немного мелкого скота и домашней птицы. По воскресеньям рабам разрешалось свободно передвигаться по острову, вывозить излишки собственных продуктов на рынок, продавать их за деньги или обменивать на одежду и ром. Генри никогда бы не понял также стремление Корда поскорее привести в порядок все бумаги, чтобы предоставить рабам свободу. Это он намеревался сделать, как только приказчик отца вернется на остров.

Корд вышел из тени и пересек площадку перед заводом. Большой дом, стоящий прямо на вершине холма, был прекрасно отсюда виден, но, поскольку это было необходимо, он приказал себе на некоторое время выбросить из головы и поместье, и Селин. Несколько детишек прервали игру и подбежали к нему поближе, остальные застенчиво наблюдали издалека. Через несколько мгновений Корд заметил высокого, стройного мужчину лет тридцати, появившегося в дверном проеме хижины и направившегося прямо ему навстречу.

На мужчине были надеты голубые штаны из грубой ткани, обрезанные у колен. Хотя некоторые рабы по воскресным дням носили рубашки, этот был раздет по пояс. У негра была крепкая шея, мощные плечи и сильные руки. Лицо раба выражало сдержанное любопытство, но он даже не улыбнулся в знак приветствия.

– Вы Моро, хозяин Данстан-плейс. – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

– Да, – подтвердил Корд.

– Я – Бобо. Старший бригадир, работаю на выпаривании тростникового сока.

– Моя тетя сказала, что с тех пор как уехал управляющий, вы следили за плантацией. – Корд внимательно наблюдал за Бобо. Ему хотелось произвести благоприятное впечатление на тех, кто здесь работает. И успех во многом зависел от того, как он поладит с этим человеком.

– За поместьем следила мисс Ада.

Корд не мог себе такого даже представить, но предпочел пока согласиться.

– А сколько здесь осталось рабов?

Бобо задрал голову и посмотрел на белое облако, плывущее по лазурному небу.

– Примерно сто двадцать. Разделенные на три бригады. Часть работает на сахаре, часть – на табаке и кукурузе, часть выращивает скот. Одна работает для мисс Ады в доме. Ее зовут Ганни. – Бобо снова окинул взглядом черных как уголь глаз фигуру Кордеро, внимательно изучая недавно прибывшего хозяина.

– Ты говоришь: табак и кукуруза?

Бобо кивнул:

– И крупный скот. И несколько лошадей. Корд скрестил руки на груди и оглянулся на возвышающийся на холме дом.

– Ты хочешь сказать, что моя тетушка настолько разнообразила виды работ?

– Я в этом ничего не понимаю. Но я говорю правду, вот и все.

– И вы ни от кого не получали помощи?

Бобо, не колеблясь ни секунды, отрицательно затряс головой:

– Никто не помогал.

– А я в Бэйтауне слышал, что все рабы разбежались.

– Может несколько. Примерно шесть. Очень давно, – добавил Бобо, пожимая плечами. – Большинству нравится жить в том месте, где они родились, где похоронены предки. Это ведь только остров. Куда же они пойдут?

– Мне хотелось бы, чтобы ты показал мне все хозяйство. Я хочу посмотреть, что… сделала… моя тетя.

Бобо начал с того, что повел Корда на сахарный завод, где прямо между тремя огромными зубчатыми валами пропускали тростник. Все было точно так, как помнил Корд, вплоть до глубоких борозд в земле, вытоптанных волами, которые приводили в движение мельницу.

В процессе производства темно-коричневый тростниковый сок стекал вниз между валами. По трубам его перекачивали в баки для перегонки, где очищали и выпаривали, превращая в сахар. Задача Бобо, отвечающего за перегонку, состояла в том, чтобы перекачивать только что отжатый сок из цистерны в первый медный котел, снять примеси, которые всплывают на поверхность, и оставшуюся жидкость разлить по медным емкостям.

Переходя во все меньший по объему, но более горячий сосуд, при непрекращающемся отделении примесей и выпаривании, сок становился густым и тягучим, приобретая темно-коричневый цвет. Четыре литра сока, запущенного в производство, превращались в полкилограмма неочищенного сахара «мусковадо», который потом еще предстояло очистить.

Процесс отделения примесей и переливания густеющей жидкости из одной емкости в другую, продолжающийся до тех пор, пока не останутся только кристаллы сахара, настолько сложен и даже опасен, что требует от работника не только огромного опыта, но, можно сказать, виртуозности. Человеку приходится терпеть удушающую жару и зловоние жженого сахара, да к тому же следить, чтобы не поджариться самому. Кипящий сахар стоил здоровья и даже жизни не одному рабу.

Богатство плантатора зависит не только от того, как рабы работают в поле, но и от того, кто и как трудится на мельнице и на выпаривании сахара. Корд догадывался, что Бобо должен был заслужить свою должность, власть и авторитет. Молодому человеку было также известно, что полученный сахар необходимо где-то хранить, а потом продавать. Он понимал и то, что хотя прошло и немало времени, но все-таки не столько, чтобы все полностью изменилось и оптовые покупатели с радостью стали бы заключать сделки и вообще иметь дело с рабом.

– А продажей сахара и рома занимается моя тетя?

У Корда складывалось ощущение, что он ходит кругами и пока никак не доберется до правды. Раб, напротив, прекрасно знал ответы на все вопросы.

Бобо нахмурился. Почесав затылок, он пожал плечами:

– Сосед, человек из соседнего поместья. Он складирует и продает для нее сахар.

– А кто этот сосед? Ты знаешь его имя? Бобо потер пальцем переносицу:

– Рейнольдс.

– Рейнольдс…

– Его зовут Роджер Рейнольдс. Но он никогда здесь не бывает, – быстро добавил он.

Хотя Корд терпеть не мог чувствовать, что кому-либо чем-то обязан, он был благодарен, что нашелся человек, который присмотрел за его собственностью. Большая часть земель на острове была истощена из-за того, что из года в год на выработанных уже полях выращивался сахарный тростник. Плантации Данстан-плейс могли похвастаться все еще плодородными почвами, не выжженными солнцем, не изрытыми эрозией. Здесь отлично росли табак и сахарный тростник, пасся скот.

– Так делами на самом деле занимается не тетя?

Бобо не знал точно, как ответить, но наконец кивнул:

– Все эти годы она считала, что управляет она. Но теперь вы хозяин.

– Не уверен, что окажусь намного лучше, чем Ада Данстан.

Тем не менее он собирался попытаться. Бог свидетель, он очень хотел преуспеть! И не ради себя и не назло деду. Корд дал слово посвятить все свои усилия памяти Алекса, и главным образом ради Алекса он хотел добиться успеха.

Не прошло и часа, как Селин уже влюбилась в этот особняк. Благодаря ветерку, шелестящему в кронах деревьев, на втором этаже было еще прохладнее, чем на первом. В длинный коридор выходили двери почти дюжины спален. Они соединялись также балконом, идущим вдоль всего дома.

Комната, которую она для себя облюбовала, конечно, нуждалась в свежей краске, новых шторах и обивке для мебели, но по размерам была почти такой же, что и весь дом, где они жили вместе с Персой. Двустворчатые двери открывались на галерею с видом на море, и этот вид настолько очаровал Селин, что она то и дело возвращалась к открытым дверям и снова и снова смотрела на плещущиеся волны.

– Мисс?

Она узнала голос Фостера и увидела, что слуга стоит в дверях. За спиной у него с нетерпеливым видом топтался Эдвард.

– Входите, – пригласила она, отворачиваясь от окна.

Слуги внесли тяжелый сундук и поставили его посреди комнаты.

– Что это такое? – Она обошла вокруг старого сундука с крышкой, украшенной накладным золотом. Вещи, которые Селин унаследовала от Джеммы О’Харли, слуги уже распаковали.

– Кое-что из вещей матери Корда. Мы подумали, что они лучше подходят к местному климату и вы с удовольствием их сможете носить, – сказал ей Фостер.

Селин смотрела, как он опустился перед сундуком на колени и открыл его. Эдвард крутился рядом и, как только Фостер поднял крышку, прижал руки к сердцу и тяжело вздохнул.

– Вот то замечательное небесно-голубое платье, которое она так любила. – Эдвард протянул руку и коснулся почти невесомого наряда. – Оно чудесно шло к ее глазам.

Фостер и Эдвард склонились над сундуком. Доставая платье за платьем вместе с подходящими к ним шляпками и туфлями, от которых слегка пахло плесенью прошедших лет, они то и дело вздыхали и вскрикивали, предаваясь воспоминаниям.

– Все такое красивое, – сказала Селин, легко прикасаясь пальцами к голубому шелку переданного ей Фостером платья.

– Кое-что вышло из моды, но мы проветрим и отгладим для вас те, что вы захотите носить, – пообещал Фостер. – Вижу, размер ноги у вас гораздо меньше, чем был у мисс Элис, – добавил он и принялся старательно складывать туфли на дно сундука.

Селин приложила платье к плечам, раскачивая его из стороны в сторону:

– В этом, без сомнения, будет гораздо прохладнее, чем в том, что у меня с собой, – согласилась она.

В этот момент в комнату вошла Ада. Ее отсутствующий вид сменился смущением, как только она заметила Селин, прижимающую к себе голубое платье.

– Элис? – прошептала она. – Что ты сделала со своими волосами?

– Нет, тетя Ада, я – Селин. Жена Кордеро. – Озабоченная девушка передала платье Фостеру и шагнула навстречу Аде.

Пожилая женщина уселась на кровать, на потертое покрывало, расшитое тропическими цветами. Она затрясла головой и улыбнулась:

– Конечно-конечно, моя милая. Но на минутку мне показалось, что ты Элис и просто что-то сделала, чтобы изменить цвет волос. Хотя, если подумать, я никогда не разговаривала с Элис именно в этой комнате.

Селин взглянула на Фостера и Эдварда. Первый, казалось, просто удивился, но второй, глядя на всех расширившимися глазами, прикрыл рот ладонями. Слуги ждали, что еще они сейчас услышат. У Селин было смутное предчувствие, что Ада как-то может объяснить сказанное, но это подчиняется только ее собственной логике.

– Она всегда спала в хозяйских покоях вместе с Огюстом. Знаешь, они очень любили друг друга. Собственно, я собиралась сказать, что никогда не слышала, чтобы ее дух разговаривал со мной в этой комнате. Хотя я нечасто здесь бываю, ведь в доме нужно следить за столькими вещами!

Эдвард стоял справа от Фостера. Оба они выжидательно смотрели на Селин.

– Ее дух? – переспросила Селин.

Ада попыталась взбить волосы, слегка обвисшие от влаги.

– Я думаю, это дух Элис. Рабы называют это «дашти»…

– Это то же самое, что «джамби»? – поинтересовалась Селин.

– Кажется, да. Такие замечательные слова, тебе не кажется?

– И вы разговаривали с Элис в этом доме?

– О да, и в саду тоже. – Ада посмотрела на открытую дверь и простирающееся вдали море. – Она так любила свой сад! Я старалась поддерживать его в таком состоянии, которое ей могло бы понравиться, но он слишком велик для одного человека, а рабы вечно заняты выращиванием урожая да своими огородами, так что я никак не решусь попросить их о помощи.

Итак, по дому разгуливают привидения, а его хозяйка вот уже лет десять стесняется потревожить рабов. Весьма любопытно! Фостер и Эдвард не пытались даже сделать вид, что заняты какой-то работой, они просто стояли и ждали, что произойдет дальше.

– И часто вы ее слышите? – поинтересовалась Селин, надеясь, что голос Элис Моро всего-навсего плод воображения Ады. Ведь, если души умерших могут бродить по земле, это означает, что Жар Перо, не говоря уже о капитане Данди, могут разыскать ее здесь, на Сан-Стефене.

Ада покачала головой, и в глазах у нее промелькнула улыбка:

– Только когда мне необходимо с кем-то поговорить.

– И она отвечает? – не удержался Эдвард, дрожа от страха.

– Конечно.

– О Боже… – только и сказал он.

– Очевидно, присутствие Элис никому не приносит вреда, – сказала Селин, больше ради того, чтобы подбодрить Эдварда, чем для собственного успокоения. В подобной ситуации ей приходилось бояться куда худшего, чем призрак Элис Моро.

– Именно это я и говорила колдуну, но он не хочет меня слушать, – печально улыбнулась Ада, качая головой.

– Колдуну? – переспросила Селин.

– Рабы верят, что этот старик своего рода волшебник или колдун. Он имеет огромную власть над рабами. Я сама видела, как он пытался вылечить больного, размахивая над ним костяной трещоткой и бросая в огонь что-то очень вонючее. Когда я только приехала, то не могла найти никого для работы в доме. Здесь все было закрыто с тех пор, когда умерла Элис, а Огюст покончил с собой, выйдя в море. Рабы были уверены, что на доме лежит проклятье. В конце концов, видимо, боясь, что рабы взбунтуются, Бобо уговорил меня пустить сюда колдуна, чтобы он прочитал свои заклинания. Но Элис по-прежнему здесь. – На лице Ады сияла блаженная улыбка.

Эдвард захныкал.

– Тебе нет нужды волноваться, Лэнг. Элис всегда тебя любила, – успокоила его Ада. – К тому же она разговаривает только со мной.

Селин одернула юбку, откинула назад волосы и принялась махать руками, чтобы немного охладить лицо.

– Кстати, я ведь пришла сюда с какой-то целью… Только вот с какой? – пробормотала Ада себе под нос, потом щелкнула пальцами. – Ты ведь не собираешься здесь спать, моя милая? Если Кордеро хоть немного похож на отца, он очень огорчится, когда обнаружит, что ты, так сказать, раскинула свой лагерь в этой комнате. Почему бы тебе не сказать Лэнгу и Арнольду, чтобы они перенесли твои вещи в хозяйские покои?

Селин вспыхнула и посмотрела на слуг.

– Я думаю, она права, а ты? – подтолкнул Эдварда Фостер.

– Ты о привидениях? – Эдвард, казалось, все еще не пришел в себя.

– Нет, о переезде в покои Кордеро, – объяснил Фостер немного раздраженно.

– Ах, да! Замечательная идея. – Эдвард принялся энергично кивать головой.

– Я останусь в этой комнате, – заявила Селин, надеясь, что ее голос звучит достаточно убедительно. – Кордеро будет очень много работать, занимаясь хозяйством, у него будет напряженный график. Уверена, он нисколько не будет против, просто я не хочу, чтобы меня тревожили.

Ада была совершенно поражена.

– Но вы же молодожены! Не хочешь же ты…

– Конечно, вы переберетесь! Мы просто перенесем сундук, – начал было Фостер, торопливо засовывая платья в сундук.

– Остановись, пожалуйста! – Селин вытянула руку, и Фостер замер. – Я уже решила. Я выбрала эту комнату и буду вам признательна, если вы подчинитесь моему решению.

Фостер принялся снова извлекать наряды из сундука, выкладывая их прямо на руки Эдварду. Ада нахмурилась, пытаясь понять, что происходит. Потом она, наконец, заулыбалась:

– Ну, по крайней мере, Корд будет рядом. Селин почувствовала, как учащенно забилось сердце.

– Что вы имеете в виду?

Ада показала на дверь напротив кровати Селин:

– Так ведь хозяйские покои находятся как раз за этой дверью.

Корд шел по темному дому, который прекрасно помнил с самого детства. Полумрак скрывал следы запустения и изношенности, которые со временем появились на прекрасной мебели, драпировках и шторах. Он прошел через столовую, чувствуя, как вокруг среди темных очертаний массивной мебели, длинного обеденного стола и старинных канделябров роятся воспоминания. Ему казалось, что он слышит голос отца и смех матери, доносящиеся из комнаты, где они часто проводили время.

Механизм самозащиты, включивший внутренний сигнал тревоги, подсказывал ему не углубляться в воспоминания о давно минувших временах, которые могли снова воскресить боль, давно поселившуюся в его душе, боль, которую он запрещал себе чувствовать. Раньше он прятался от этих воспоминаний, так же, как сейчас бежал от Селин, но теперь было слишком поздно, ему некуда было деться.

Весь день Корд провел в компании Бобо, объезжая поместье от вершины холма, склоны которого были покрыты тростником, до широкого серповидного пляжа внизу. Он ел вместе с Бобо там и тогда, когда им предлагали еду: фрукты прямо с дерева, кукурузу, которую готовили сами рабы, сладкий картофель, фасоль и соленую рыбу. Бобо следил также за тем, чтобы рабам еженедельно выдавались причитающиеся им ром и черная патока. Так что многие предлагали хозяину выпить.

К удивлению Корда, годы пощадили Данстан-плейс, поместье процветало. Большое поле табака, посаженного когда-то для нужд рабов, превратилось в плантацию, дающую большой урожай. Сахарный тростник высаживали таким образом, чтобы урожай можно было собирать с января по май – в самые сухие месяцы, наиболее подходящие для сафры. По пастбищам бродил немногочисленный, но сильный и здоровый скот.

После целого дня тщательной проверки и настоящих открытий, Корд убедился, что никто на этом острове даже не представлял, как процветало поместье Данстан-плейс под руководством его взбалмошной тетушки, раба, который занимался перегонкой тростникового сока и одновременно являлся надсмотрщиком, а также часто отсутствующего соседа по имени Роджер Рейнольдс.

Усталый, но освеженный купанием в любимой заводи под звенящим водопадом, Корд пересек гостиную. Остановившись у подножия лестницы, он положил руку на стойку перил лестничного марша, сделанную из вишневого дерева. В распахнутое окно виднелись звезды и врывался легкий ночной ветерок. Шелест пальмовых листьев и крики зеленых обезьян в дальнем лесу смешивались с тяжелым ароматом ночных цветов. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. Тюль на высоких открытых окнах покачивался на ветру, словно призрачная осенняя паутина.

Поднимаясь по лестнице, Корд вдруг подумал, что не очень ясно представляет себе, куда именно направляется. Он вспомнил комнату, в которой спал в детстве, но предположил, что Фостер и Эдвард решили разместить его в хозяйских покоях. Он представил себе Селин, ожидающую его в кровати, которую когда-то делили страстно любившие друг друга родители. И в тот же миг его губы растянулись в циничной усмешке. Будучи реалистом, он понимал: после того, что произошло сегодня днем, она, без сомнения, выбрала комнату, расположенную как можно дальше от его, а потом еще, наверное, забаррикадировала дверь.

Перешагивая через две ступени, он поднялся наверх и пошел по широкому коридору, прислушиваясь к своим одиноким шагам, глухо разносящимся по всему дому. Зал, погрузившийся в тишину и темноту, совсем не походил на тот, что сохранили детские воспоминания, когда он бегал по нему с радостным смехом. «Узнает ли Данстан-плейс такую же радость когда-нибудь еще?» – подумал вдруг Корд.

Молодой человек обнаружил, что дверь в хозяйские покои открыта, и на мгновение замер, чтобы унять волнение. Последний раз, когда он был в этой комнате, его отец лежал на кровати и пристально смотрел на море, нижняя часть его лица, не закрытая повязкой, заросла многодневной щетиной. Его единственный сохранившийся глаз померк, словно со смертью Элис из него ушли остатки жизни. Это было в тот день, когда Огюст сказал, что отправляет Корда прочь из дома.

Подталкиваемый былым гневом, Корд распахнул дверь пошире. В комнате стояла непроглядная темень, но тем не менее он понял, что здесь нет поджидающей его Селин. Гнев улетучился, и Корд снова почувствовал приступ давнего одиночества.

Не зажигая огня, он подошел к огромной кровати, стоящей на возвышении и защищенной от назойливых насекомых москитной сеткой. Глядя на постель глазами взрослого мужчины, он мог только представить себе, как неистовствовали здесь его родители.

Поскольку он не мог точно сказать, как поведет себя если прямо сейчас встретится с Селин, Корд предпочел не искать ее. Он расстегнул и сдернул с себя рубашку, бросил ее на соседнее кресло и сел, чтобы стянуть сапоги. Оставшись босиком, молодой человек поднялся и, распрямив плечи, поиграл бицепсами. Сцепив ладони, Корд вытянул руки над головой. Объезд владений утомил его, но подбодрил и доставил радость, которой он давно не испытывал.

Он еще не успел успокоиться, мысли его постоянно возвращались к тому, что он увидел и узнал за этот день. Хотелось выпить, но он решил пойти на балкон и послушать, как плещется море, а не бродить по дому в поисках спиртного. Корд подошел к самым перилам. Далеко за садом, окружающим дом, за широким склоном и открытой поляной лежало море, черные бриллианты мерцали в неясном свете месяца. Звездные отражения плясали на воде. Прибой бился о берег, и этот звук доносился до него на крыльях ветра. Вдруг шум моря заглушил слабый возглас удивления. Корд обернулся.

В проеме высоких французских дверей соседней комнаты стояла Селин. Подол белой ночной рубашки, которую он ей подарил, обвивался вокруг ее босых ног, лаская высокий подъем. Она подняла руку, чтобы отвести от щеки волосы, которыми играл ветер.

– Колдовство все-таки не слишком удалось, правда?

Он думал, что она развернется и уйдет. Оскорбительно-горький тон его вопроса-предположения должен был заставить ее искать убежища в своей комнате, но она не двинулась с места. Она продолжала стоять на ласкающем ее ветру, с развевающимися непослушными волосами, искушая его своей невинностью и молчанием. С пониманием и сочувствием, в которых он не нуждался и которых не хотел.

Наконец она заговорила:

– Почему ты это сделал?

– Что еще я сделал?

– Почему ты так поцеловал меня сегодня?

Он снова посмотрел на морскую гладь, не в силах вынести ее вида, догадываясь, что она стоит перед ним совершенно обнаженная, если не считать пары метров тонкого батиста. Он не мог смотреть на нее и не желать ее.

– Цель твоей жизни мучить меня, да? – тихо спросил он.

– Это потому, что ты так легко позволяешь себя терзать. Ты сам желаешь упиваться своей болью. Прекрати это, Кордеро.

В два шага Корд покрыл разделяющее их расстояние и остановился перед Селин, не решаясь прикоснуться к ней. Боясь, что это слишком многое ей откроет. Чары, которыми она так легко его пленила, выводили его из себя. Он никак не мог взять себя в руки.

– Ты всего-навсего избалованная дочка торговца, купившая себе мужа, благодаря толстому кошельку. Ты играешь в жизнь, придумывая байки об отце-цыгане и жизни в Лондоне. Что ты знаешь о боли?

– Достаточно, – прошептала она. – Я знаю достаточно, чтобы не копить ее в себе, не лелеять, словно это бесценное сокровище, как это делаешь ты.

– Что ты хочешь заставить меня сделать, женушка?

– Прекрати это, Корд. Забудь о прошлом. Теперь ты здесь. У тебя есть земля и дом, верные слуги и тетя, которая тебя любит. Будь благодарен за это. Позволь им любить тебя и подари им ответную любовь. Что касается меня… Можешь верить во что хочешь, но не смей думать, что я не знаю, как болит сердце и тоскует душа, только потому, что не считаю нужным выставлять свои чувства напоказ, словно траурную повязку на рукаве или завоеванный в бою трофей.

Она повернулась, чтобы уйти, но Корд протянул руку и схватил ее за плечо. Тепло ее кожи, которое он ощутил сквозь тонкую ткань, волной разлилось по его руке. Пальцы его впились в ее нежное тело, он почувствовал, что она вырывается, но не мог позволить ей уйти. Притянув Селин к себе, Корд прижал ее к своей обнаженной груди, зарылся лицом в ее пышные волосы и, закрыв глаза, упоенно вдыхал ее теплый запах. Опустив руки вниз, обхватил ладонями бедра девушки и прижал ее к себе с такой силой, что она почувствовала, как наливается его плоть, усиливается его желание.

Корд слегка откинулся назад, провел ладонью по ее лицу и снова подумал, какая она маленькая и хрупкая. В ее глазах смешались звездный свет, надежда и страх. Она тяжело дышала, словно бежала от опасности. Сердце ее билось в такт с его сердцем, и Корд выдохнул прямо ей в ухо:

– Я хочу тебя, Селин. Я хочу тебя больше, чем хотел чего-либо в моей жизни. И я хочу тебя прямо сейчас.