Мельница на лугу

Глава 5

Свидание Эммы с Марком прошло так, как она и предполагала. С того момента, как она открыла дверь и пошла к автомобилю рядом с ним, возникло чувство, что это случалось много раз раньше. Между ней и Марком Хардичем никогда не прерывалась связь – это она знала точно.

Они поехали в ресторан, что находился в городе приблизительно в десяти милях от Хардичей. Марка там не знали, но его вид и манеры, несомненно, произвели впечатление на официанта, и он сопроводил их к лучшему из свободных столиков. Он оказался в самом центре зала, и Марк указал на другой, расположенный в углу и затененный колонной.

Когда же они остались одни, Марк сказал:

– Ты не против этого перемещения? Я не хотел бы, чтобы ты подумала, что я прячусь.

– Я не против, – сказала Эмма. Из чувства самосохранения она не возражала Марку. Она хотела быть наедине с ним.

Это был тихий ужин. Марк Хардич уже привык за эти полгода обедать в одиночестве или с сестрой. Эмма ощутила это. Поэтому было безопаснее говорить поменьше, предоставляя Марку выбор тем.

Только когда Марк вез Эмму домой, он слегка расслабился. Уже у дома он спросил, хотела бы она сходить на концерт на следующей неделе. Послушать Баха. Она, конечно, хотела. Все равно куда, все равно на что. Лишь бы Марк был рядом.

Следующим утром, когда она смотрела в окно на «Хардич-Хаус», радость переполняла ее, как три года назад. Она громко смеялась, широко раскрывала руки, словно пыталась обнять весь мир. А затем она вспомнила про мельницу. Мельница была на месте, конечно. Она всегда была видна, все годы она смотрела мимо нее на «Хардич-Хаус», но Корби сумел сделать так, что теперь нельзя было считать мельницу просто фоном.

Даже с такого расстояния он мог бы видеть ее в окне почти танцующей, в очень легкой ночной рубашке. Она уронила руки и пошла одеваться, думая при этом, что сейчас она согласна с Сарой Хардич – лучше бы отец продал луг Марку.

Из-за Корби могли возникнуть проблемы. Марк не заговаривал о нем вчера вечером, и Эмма чувствовала, что и ей лучше избегать этих разговоров. Но Сара будет ждать своего шанса. Если что-либо подтверждающее более тесные отношения Эммы и Корби достигнет Сары Хардич, она сделает все, чтобы Марк тоже был в курсе. А вдруг Сара вообще наймет частного детектива. Это была сумасшедшая мысль, но присутствие Корби все-таки создавало проблемы.

Придя домой в понедельник вечером, она снова нашла его в кухне и вздохнула:

– Я знаю, что вы готовите обед время от времени, но никто не предупреждал меня о сегодняшнем вечере.

– Никто ничего и не готовил, – сказал он, – это – холодная говядина, а ваш отец занят с Серой Леди. Он нашел кого-то знающего и пошел разузнать о ней.

– А что вы делаете здесь?

– Он попросил, чтобы я сообщил вам.

– Но почему он не оставил записку?

Корби пожал плечами:

– Спросите его. Сегодня не ваш день рождения, не так ли?

– Нет. А что?

– Кто-то прислал вам цветы днем.

Это мог быть Дэвид Хавкинс – один из нескольких экс-поклонников, от которых Эмма уехала. Но вдруг это Марк? Ее «Где?» было произнесено с затаенным дыханием.

– В ванне, – сказал Корби.

Огромный букет белых роз, столь совершенных, что она едва смела коснуться их. Она взяла крошечный конверт и открыла его дрожащими пальцами. «Спасибо, Эмма. Марк», – было написано на открытке внутри.

Она была на седьмом небе от счастья. О, как она была счастлива!

– Спасибо – за что? – произнес Корби с любопытством, прочитав открытку, так как Эмма все еще держала ее в руке, и она непроизвольно отдернула руку.

– Как вы смеете? – прошипела она.

– Вы должны признать, что это похоже на компромисс.

Спасибо. За первую брешь в каменной стене одиночества, за понимание, за заботу… Это не имело смысла для Корби, и она не хотела ничего обсуждать с ним.

Она нежно подняла букет. Должно быть, в нем три или четыре дюжины роз. Слишком красивый, чтобы быть реальным. Она забеспокоилась. Цветы будут увядать, и она потеряет первый подарок Марка.

Корби наклонялся вперед, нависая темной головой над белыми цветами.

– Никакого аромата, – сказал он. – Но шипов также нет.

Она сказала жестко:

– Не касайтесь моих цветов!

– Что же будет, если дотронусь?

Она испугалась на мгновение, что он заберет их у нее. Мучая ее, будет держать их высоко над головой, чтобы она не могла достать, или вообще выкинет в окно. Он улыбался, но это не будет шуткой, это будет чудовищно. Если он коснется цветов, то никогда больше не войдет в этот дом. Она остановит его. Она скажет…

– Вы думаете, что они завянут? Они не завянут. Вряд ли они вообще когда-нибудь завянут. Думаю, что они сделаны из пластмассы.

– Не смешите. – Эмма дотронулась до ближайшего лепестка губами. Он был бархатно мягок.

Корби рассмеялся:

– Вы не были уверены, не так ли?

– Они красивы, – сказала Эмма. – Я никогда не видела таких красивых роз. – Они с трудом поместились бы в двух больших вазах. Она засушит несколько бутонов между страницами какой-нибудь толстой книги отца.

Зазвонил телефон.

– Я подниму трубку? – предложил Корби.

– Хорошо. – Ее руки были полны роз, но вдруг она поняла, что это Марк. – Стойте! – Она бросила розы назад в ванну. – Я сама подойду.

Корби снова засмеялся. Поскольку она спешила к телефону, он сказал:

– Буду краток. Если я дотронусь до них, то запачкаю их.

Это был Марк.

– Розы, – сказала она. – Спасибо за розы.

– Спасибо, – отозвался он.

Она смежила глаза и вообразила, что он здесь, рядом, в небольшом холле.

Он говорил о программе концерта в четверг вечером, и она с энтузиазмом поддерживала разговор, хотя в действительности знала весьма немного о Бахе.

– Пикули с холодной говядиной? – спросил Корби с порога.

Она покачала головой.

– Кто это? – спросил Марк.

– Брат, – ответила она и удивилась своему спокойствию. Это выскочило так быстро, она даже не прекратила смотреть на Корби. Но все шло прекрасно. Если бы она сказала: «Это – Кемпсон, человек, про которого я говорила, что едва его знаю. Он накрыл на стол», блаженство тут же бы кончилось.

Все равно она была удивлена, что струсила. Она снова поблагодарила Марка за розы, и они попрощались. Затем она повернулась к Корби. Щеки ее горели.

– Вы ненавидите его, не так ли?

– Да, – сказал Корби, громыхая посудой.

– И он ненавидит вас, а я не сказала, что вы здесь. – Она задыхалась. – Тем более, что мы здесь одни. – Она была смешна, но она заслужила это.

Он аккуратно поставил приправы и отошел в сторону оценить сервировку.

– Все просто, – сказал он. – Я уже говорил, вы можете называть меня братом.

Она уже не могла успокоиться. Она завопила:

– Не знала, что смогу так легко соврать!

– Вы недооцениваете себя.

Она печально улыбнулась:

– Я не люблю себя. Почему вы накрываете на стол? Почему я должна врать о такой ерунде?

Корби пожал плечами. Он казался незаинтересованным. Он сказал:

– Хотите соленого?

– Я не знаю. – Она не любила соленья.

– Вы меня удивляете, – сказал он. – Я думал, что вы всегда знаете, чего хотите.

Она словно в рот воды набрала – он же смеялся над нею. Она вспомнила, когда в первый раз почувствовала недоверие к нему. Она тогда остерегалась говорить ему что-либо лишнее, что он мог бы использовать против нее. Хорошо, теперь она дала ему понять, что Марк обидится даже на товарищеские отношения между ними. Соврала, и Корби слышал ее ложь.

Она сказала решительно:

– Я все расскажу Марку.

– Теперь?

– Да, теперь.

– Вы расскажете ему, что вы и я были здесь наедине? Что вы притворились, что я ваш брат, потому что знали, как он будет на это реагировать?

– Я пришла домой, а здесь были вы.

– Это еще вопрос. Хорошо, теперь, – он уселся напротив нее; но она не села, она не чувствовала голода, – даже самый заклятый враг Марка Хардича не сможет обвинить его в отсутствии чувства юмора. Как же ему не рассмеяться над всем этим?

– Что же вы… – начала она.

– Я скажу вам, что я буду делать, – сказал Корби с видом игрока, – я буду держать пари с вами – мельница против обеда с бифштексом: когда вы сообщите ему о вашем промахе, это будут последние пластмассовые розы, которые вы получили от него в подарок.

Она ненавидела его за эту улыбку и за то, что он был прав. Так мало было надо сейчас, чтобы разрушить ее отношения с Марком.

Она сказала:

– Я рискну.

– Не думаю, что рискнете.

– Вы думаете, это смешно? У вас есть чувство юмора.

– Я говорю о том, что считаю нелепым, – сказал Корби. Вдруг он встал и включил свет. Уже стемнело. – Вдруг Марк Хардич пойдет под окном и увидит вас и меня сидящими за столом вместе.

Она спрашивала себя, поверил ли ей Марк, когда она сказала, что это был Кит. Мог бы он пройти под окнами? Конечно нет. Это было бы недостойно, унизительно. Она подошла к окну, отдернула занавеску и сказала холодно:

– Ужинайте. Я поем позже.

Корби сказал:

– Надеюсь, мой цветочек, у вас хорошо кончится с Хардичами!

Лучшее, что можно было придумать, – это держаться от Корби подальше. У него было дикое свойство характера: умение вывернуть любую ситуацию наизнанку, что раздражало Марка и мучило Эмму. Было не слишком трудно избежать общения с ним, хотя он все еще свободно посещал «Милл-Хаус», как если бы он принадлежал ему. Отец не пытался помешать ему. Но Эмма не хотела, чтобы ей испортили счастливое время. Даже более счастливое, чем те восемь недель три года назад, потому что теперь она знала, что в жизни Марка нет другой женщины.

Каждый день казалось, что узы, их связывающие, крепли. Не было разговоров о любви. Потребуется время, прежде чем золотой призрак его жены потускнеет. Но, благодаря Эмме, Марк Хардич не был больше отшельником. Он медленно возвращался в мир, и Эмма была его постоянной спутницей. Он не зависел от нее. Он был сильным человеком, но она все же помогала ему. И так восхищалась им, что все еще казалось невероятным, что Марк Хардич нуждается в ней, звонит ей.

Сара Хардич осталась в стороне. Эмма видела ее три раза в сентябре: дважды в «Хардич-Хаус» и однажды, когда Сара вошла в магазин, чтобы купить себе что-нибудь на осень. Сара мало говорила во время этих встреч и была почти тиха, словно, притаившись, поджидала своего часа.

В магазине знали, что Эмма встречается с Марком Хардичем. Вообще все ее знакомые потихоньку любопытствовали. Смерть Гиллиан сделала Марка трагической фигурой. Все знали Гиллиан Хардич, и все чувствовали, что Эмму ждут тяжелые испытания. Они желали ей счастья. Но в ее случае было не до хихиканья или вопросов: «Когда свадьба?»

Паула Матеус, управляющая, обслуживала Сару Хардич, когда Эмма вышла из складского помещения. Паула несла пару пальто, которые Сара собиралась примерять, и, заметив Эмму, подумала предложить ей обслужить клиентку.

Сара сказала:

– Доброе утро, Эмма, – с холодным презрением.

– Доброе утро, мисс Хардич, – сказала Эмма и пошла дальше, чтобы уложить на полку свитера.

Паула поднялась наверх позже, когда покупки были сделаны и мисс Хардич покинула магазин.

– О, дорогая, – сказала она. – Неприятности?

– Она не любит меня, – сказала Эмма живо. – Никогда не любила. Никогда не полюбит.

– Что она о себе думает? – грубо встряла Дженни. Пренебрежительное отношение Сары, должно быть, заметили все. Дженни любила Эмму. И каждый знал, что мисс Хардич ждет для себя королевских почестей везде, где ступает ее нога. – Чванливая старая ворона, – пробормотала Дженни.

Управляющей не было до этого дела – мисс Хардич была хорошей клиенткой. Она усмирила Дженни взглядом и сказала Эмме:

– Она любила госпожу Хардич, не так ли? Они всегда ходили вместе. Мне кажется, ей нелегко… – Потом, поняв, что, оправдывая Сару, она не утешила Эмму, вздохнула.

Эмма сказала:

– Я надеюсь, что так.

Она не обманывала себя. Если отношения между братом Сары и Эммой Чандлер налаживаются, Сара тут ни при чем. Сара использует любую мелочь, чтобы помешать им. И Эмма чувствовала, что ее козырем станет Корби. Хотя она была замечательно сдержанна во время двух посещений Эммы «Хардич-Хаус». Посещения были краткими: однажды после театра, когда Марк пригласил Эмму в дом чего-нибудь выпить, перед тем как проводить ее до дому, и один раз, когда Эмма ждала, в то время как он говорил по телефону, – оба раза Сара сумела вклинить имя Корби. Есть ли у него планы по поводу луга? Один ли он живет на мельнице?

Эмма сказала, что она не знает о его планах, и предположила, что он живет один. Она согласилась, что он сделал мельницу пригодной для жилья, и сказала, что да, она заходила туда однажды.

Марк никогда не упоминал Корби, а Эмма доверилась Крисси и попросила, чтобы та не говорила о Корби в конюшне. Относительно его ужинов здесь и посещений. Между нами ничего нет, но мисс Хардич может что-нибудь сочинить.

Крисси сказала решительно:

– Я могу потерять работу, если упомяну его имя там. О нем нельзя говорить. – Она также была поклонницей Хардича. Она добавила презрительно: – Как будто ты можешь думать о нем, когда рядом мистер Хардич!

Крисси живо следила за романом Эммы. У нее была крошечная квартирка. Теснота и хозяйственные заботы не способствовали стремлению прийти домой пораньше. Да еще Кит работал допоздна: он вбил в голову, что они должны купить себе дом.

Крисси завидовала Эмме. Марк Хардич явно был к ней неравнодушен. Эмма особенная, она всегда была такой. В Эмме есть шарм. И Крисси не удивилась бы, если бы Эмма стала второй женой Марка Хардича.

Она любила слушать, где они были, и рассматривать одежду Эммы. От мысли, что Корби Кемпсон может все разрушить, у нее закипала кровь. Крисси была полностью на стороне Хардичей, и Кит мог смеяться над этим, но он тоже был их частицей для нее.

Марк Хардич уже встречался с Эммой три недели, и вот имя Гиллиан было упомянуто. Тем вечером Эмма надела клетчатый шотландский свитер, и в машине Марк сказал:

– Симпатично. У моей жены был такой же.

Эмма инстинктивно вскинула руки, но он продолжил:

– Очаровательно. Тебе очень идет.

Нерв, который прыгал на его щеке, когда Эмма хотела погладить лошадь, любимицу Гиллиан, не дергался теперь. И в голосе не было слышно напряжения. Рискуя, она сказала тихо:

– Я слышала о Гиллиан. От Крисси и девочек, с кем я работаю. Они очень ее любили.

– Все любили ее, – сказал Марк.

Еще один барьер преодолен. Ему стало легко говорить о Гиллиан без страдания. Позже, тем же вечером, разговаривая о пьесе, которую смотрели в разное время и Марк, и Эмма, он сказал:

– Я возил Гиллиан на нее. Ей она не слишком понравилась.

Эмма наслаждалась разговором – наконец-то найдена тема, позволявшая разговориться. Она спросила:

– Тебе понравилось?

И Марк ответил:

– Я думаю, ее неоправданно расхвалили.

Итак, у Гиллиан и Марка были сходные вкусы. Эмма догадывалась об этом. И еще Эмма заметила, что он говорит о Гиллиан в настоящем времени, словно он еще ждал ее возвращения. У них был идеальный брак. У Гиллиан Хардич были все качества, которые Марк Хардич желал найти в женщине.

Это унижало. Чтобы понравиться, Эмме, получалось, только и надо было выяснить, что бы Гиллиан сказала или сделала в той или иной ситуации. Марк Хардич был талантливый человек, прирожденный лидер. Споры раздражали его, и Гиллиан, догадалась Эмма, принимала роль слабой женщины и была счастлива, защищенная и любимая.

Так же поступала и Эмма. Насколько могла. Не возражала. Она не говорила ничего, что, она чувствовала, могло бы быть недопустимым. И, насколько могла, держалась подальше от Корби Кемпсона.

Она теперь не бывала наедине с ним, после того звонка с ложью Марку. Она теперь не бывала около мельницы. Никто не мог пойти к Марку или Саре и насплетничать, что Эмма Чандлер и Корби Кемпсон ближе, чем соседи.

Как-то ее отец сказал:

– Отдай Корби от меня, Эмма.

И она заколебалась. Речь шла о газете, и она стояла в нерешительности, оправдываясь:

– Почему нельзя подождать? Почему именно теперь? Почему он сам не может?

Отец сказал раздраженно:

– Оставь это. Я сам отнесу, если так много шума из-за ерунды.

– Конечно, это совсем не трудно. – Все-таки она согласилась. Ее совесть была неспокойна – она любила отца и заботилась о нем, однако Марк Хардич занимал все же главное место у нее в мыслях.

Она не видела Марка сегодня вечером. Она собиралась к Крисси, помочь ей сделать химическую завивку. Эмма купила все необходимое для домашней химии в обеденный перерыв. Несколько пакетиков и коробок дожидались вечера, чтобы пойти в дело.

На верхнем этаже мельницы горел свет. Все же еще не было темно, только вечерело. Эмма открыла ворота и поспешила по заросшей дорожке к лестнице мельницы. Она постучала в дверь и, когда Корби открыл, сунула газету ему в руки:

– Мой отец послал ее. Не знаю зачем.

– Я знаю, – сказал он. – Спасибо. – И так как она собралась идти, он добавил: – Остановитесь. Никто не гонится за вами.

– Я не бегу.

Не хотелось терять время. Она остановилась, чтобы сказать это, а он произнес:

– Вы бежите без остановки недели напролет. Зайдите и переведите дух.

Открытая дверь гостеприимно зазывала в тепло и свет, так же было, когда солнечный свет струился через незастекленные окна в ее детстве.

Корби сказал:

– Если вы убежите сейчас, я буду думать, что выгляжу величественно, как призрак, и вы испугались меня.

– Не дождетесь!

Он лениво облокотился о дверной проем.

– Я знаю причину, почему вы испуганы. Боитесь, что расскажут Хардичу, что вы были в трущобах.

– Ни слова о Марке, ладно? Он не говорит о вас.

– О ком он не говорит?

– Не важно. – Скоро месяц, как она обменивается только совсем краткими репликами с Корби. Ей показалось, что она играет с огнем.

И тут он схватил ее за руку, продолжая улыбаться. Он был силен, она чувствовала силу каждого пальца. Сомнительно, сможет ли она вырваться. Во всяком случае, ей хотелось войти. Она двинулась внутрь, и он выпустил ее. Она вышла на середину комнаты. Это был теперь дом, и все же оставалась старая мельница.

Ей было жаль, что не она планировала реконструкцию, но ей был не нужен дом. У нее был дом, дом ее отца, и, возможно, будет еще серый дом.

Если бы Марк узнал, что она здесь, он бы разочаровался в ней, он увидел бы все в искаженном свете. Однако он уже должен понять, что он самый близкий, самый дорогой человек в жизни Эммы. Она могла быть любезна с другим мужчиной, но ее сердце отдано Марку.

Сейчас она не была похожа на ту девушку, которая, испугавшись, сказала: «Мой брат». Она и Марк постоянно общались. Поэтому не было причины, почему она не могла провести пять минут на старой мельнице.

Корби сказал:

– Заходите, посмотрите картину.

Он перешагивал через две железные ступеньки. Эмма следовала за ним. Здесь было светло: железные фонари, свисающие со стропил, керосиновые лампы на столах.

– Где картина? – спросила Эмма.

– На мольберте.

Эта картина отличалась от тех, которые она видела, когда была здесь раньше. Тогда цвета были темно-голубые и зеленые, пурпурные и черные.

Она сказала:

– Это не Реонский холм.

Он писал вид Реонского холма, как сказал ее отец, для весенней выставки.

– Он самый, – сказал Корби.

Она знала холм хорошо. Он был виден отсюда. Холм на горизонте. Его название упоминается в книгах по истории, потому что там проходило одно из сражений Гражданской войны.

Основания холма на картине было не видно, оно потонуло в долине. Чахлые деревья отбрасывали причудливые тени, которые, казалось, перемещались, когда вы прекращали на них смотреть. Память о давней битве витала в воздухе, и Эмма сказала:

– Дети устраивают пикники на Реонском холме. Там красиво и трава зеленая.

– Его назвали Красным Реоном после сражения, – сказал Корби.

– Это было давно, – ответила Эмма.

– Но это – все еще там. Если рыть глубоко, можно раскопать поле битвы.

– Я не хочу раскапывать поле битвы. Я люблю зеленую траву.

Она знала все об этом. Ее отец посвятил главу в книге Реонскому холму. И старую легенду, которая связана с ним, гласившую, что спустя годы после сражения лязг стали, залпы орудий, крики людей и ржание лошадей снова слышатся с холма. Говорили, что оставшиеся в живых приходили на холм и видели армии, построенные в боевом порядке, мертвых товарищей, умирающих снова, и свои воюющие тени. Старики приходили и говорили, что видят себя молодыми и не изменившимися.

Она сказала:

– Вы знаете о призраках, конечно. Я рада, что этого больше нет. Мрачная перспектива, призрачное сражение каждого двадцать пятого июля. Сочувствую людям, которые жили здесь в те дни.

– Мои симпатии – с людьми, которые сражались здесь, – сказал Корби. – Оставшиеся в живых бежали. Вообразите, как каждый год все повторялось.

– Возможно, через двадцать лет никто не узнал бы вас.

– Не верьте этому. Друзья и родственники помнили бы имя типа, опустившего свою алебарду.

Она засмеялась:

– Если бы солдаты знали, что это произойдет, они, вероятно, никогда бы не покинули поле битвы. Не ожидали такого эффекта, особенно в дни, когда не было телевидения. Самое ужасное – опять и опять повторяется, много раз.

Самое ужасное… Пока Эмма смеялась, она вспомнила Сару Хардич, стоящую у магазина и сообщающую ей о Гиллиан. Две девушки, останавливающиеся рассказать глупую шутку. Ужасное, безнадежное чувство оцепенения, с которым она побрела, спотыкаясь, в дальнюю часть магазина, подальше от них всех. «Если бы я должна была видеть, что случилось со мной снова и снова, я сошла бы с ума», – подумала она.

Ее выражение лица изменилось, и Корби отметил это. Он знал о причине бегства Эммы из дома. Ходили сплетни. Она почувствовала, как тонкий, острый скальпель Корби, словно исследует ее мозг, читает ее мысли, и сказала, слабо защищаясь:

– Не знаю, проигрывали ли вы когда-нибудь.

Он ничего не ответил. Он смотрел на нее в течение долгого времени, потом наконец сказал:

– Думаете, нет?

Конечно, и у него были потери. Дерзко было предположить, что он всегда побеждал. Независимо от того, насколько жесткий был он человек, насколько защищающий себя.

– Хорошо, – сказал он, – вы покупаете это? Живопись. Они снова дурачились. Она слегка покачала головой:

– Я люблю удобоваримые картины на моих стенах.

– Как вы думаете, а я удобоварим, чтобы жить со мной?

Она широко раскрыла глаза:

– Господин Кемпсон, что вы мне предлагаете?

– Это ваш путь вернуть мельницу.

Она осмотрелась, как если бы взвешивала за и против, прежде чем ответить:

– Не думаю, что хочу этого. Ужасно.

– Какой позор, – сказал он. – Это была моя козырная карта.

Как и ночью, когда они покупали кувшины, она почувствовала себя легко и весело. Она сказала:

– Много вы купили кувшинов за последнее время?

– Я завязал с кувшинами, – заявил он торжественно. – Какова судьба медведя Мэнди?

Она хотела подарить его маленькой племяннице Крисси, Мэнди, но забыла об этом. Она сказала:

– Все еще восседает на вершине комода рядом с тем яйцом. Слышали что-нибудь о Бет или Соверен, о них всех?

– Мы поддерживаем связь. – Было в его голосе что-то такое… Казалось, он сейчас рассмеется. Она посмотрела на него вопросительно.

Он подошел к низкому столику, дивану и стульям. Сел на диван и взял блокнот со стола. В считанные секунды, в то время как Эмма наблюдала за ним, осознавая, что он делает, подходя ближе, чтобы видеть, он набросал рисунок.

– Кто это? – спросил он.

Две головы, волосы. Одна голова с волосами как пух, другая с длинными и беспорядочно разлетающимися, с яркими, слегка безумными глазами.

– Бет и Спарки. – И это было сумасшествие. Она сидела на диване около него, подогнув под себя ноги, а он делал наброски с ярмарки, один за другим, настолько хорошие, что часто она могла назвать имя прежде, чем он нарисует половину изображения.

Он снова нарисовал Спарки, добавив медальон, который тот носил, и объяснил:

– Одна сторона означает мир, другая – войну. Голубь и орел. Плохо придется тому, кто не потрудится посмотреть на медальон и рассчитывается наличными со Спарки. Но с утра можно сразу узнать, каково его отношение к жизни сегодня.

– Хорошая идея, – приветствовала Эмма. – Мы все должны носить медальоны, чтобы было видно, с кем можно говорить, а кому хочется одиночества. – Соверен! – признала она характерный разрез глаз. – Почему ее зовут Соверен?

– Она носит кольцо с совереном. Разве вы не заметили?

– Нет.

Он сделал набросок Соверен немного большего размера – светлые волосы, которые, казалось, стрижены секатором.

– Вы не видите то, что происходит у вас под носом.

Она сказала легко:

– Такая куча всего произошла в тот вечер! Я так много увидела. Хамстер – рыжеволосый, и нос у него дергается, за это-то он получил свою кличку. Настоящий Полишинель. Бет, я предполагаю, сокращение от Элизабет.

– Бет – Мэрилин Десири. Друзья прозвали ее Бет. Узнав ее получше, вы заметите, что это ей подходит.

– Как я узнаю ее лучше?

– Мир тесен, – заметил Корби. Но Эмма в ближайшее время не собиралась на ярмарку.

Дальше Корби изобразил Кита и Крисси. Эмма с удивлением следила, как на чистом листе бумаги появляются знакомые черты. Но когда стала появляться характерная линия носа Хардичей, она сказала:

– Не знаю.

– Вы не можете определить, кто это? – Марк или Сара, имел в виду он.

– Пока не ясно.

Корби усмехнулся:

– Не волнуйтесь, это не портреты. Только кожа и кости.

Зеленая трава Реонского холма скрывала тайны истории. Она смотрела на клочки бумаги и думала, что у него получаются превосходные портреты. Сказала:

– Боже мой, ну и здорово!

Он улыбнулся:

– Вот уж не ожидал, что вы мне это скажете, мой цветочек.

– Это не относится к вашему характеру. – Она снова взяла набросок Кита и Крисси. Его стоило вставить в рамку. Да все эти рисунки можно было смело вставлять в рамки. Ей хотелось, чтобы ее отец увидел их, потому что она рассказывала ему про ярмарку и про личности оттуда. – И какой же вы цветочек имеете в виду? – спросила она требовательно.

Корби сказал тихо:

– Ну уж не пластмассовые розы, конечно.

Она могла бы не заметить этого или сказать снова: «Который же?» Но не сказала ничего, потому что кто-то постучал в дверь.

Ее будто облили холодной водой, отрезвив внезапно. Она поправила руками волосы, будто они растрепаны и их необходимо было причесать.

– Это шпион? – игриво спросил Корби.

Почему бы ей здесь не сидеть, она не чувствовала вины за собой. Улыбаясь, она ответила: – Откройте, посмотрим. Но он все еще сидел, смотря на нее.

– Я спрятал бы вас под кровать, – сказал он, – но это не та кровать, чтобы можно было прятаться.

– И не та ситуация, – продолжила она. Идя за Корби, она сказала безразлично: – Мне надо уходить. Я обещала заглянуть к Крисси, она, наверное, уже беспокоится.

Крисси не беспокоилась. Она знала. Это она стучала в дверь. Эмма уже спускалась с лестницы, когда Корби открыл дверь. Голос Крисси звучал обвиняюще:

– Папа сказал, что Эмма пошла к вам.

– Правильно, – сказал Корби. – Вы войдете?

– Нет, спасибо! – Это прозвучало так, будто за порогом ее ждала гибель.

Эмма подошла к открытой двери и начала было извиняться:

– Я и не заметила, как пролетело время.

Крисси свирепо взглянула на нее.

– До свидания, – сказала Эмма Корби.

Он тоже попрощался.

Крисси молчала, пока они не достигли ворот. Затем зашипела:

– Сумасшедшая!

Злая и разъяренная, Крисси была довольно забавна. Эмма спросила немного неуверенно:

– Ты что, думаешь, спасла меня от участи хуже, чем смерть?

Крисси остановилась, руки в боки:

– Не ты ли просила меня ничего не говорить в конюшне, чтобы не дать повода заподозрить тебя в излишней близости с ним?

– Да, – согласилась Эмма. – Только…

– Право, – сказала Крисси. – Я работаю на господина Хардича и расскажу тебе, если он заподозрит тебя в заигрывании с Корби…

– Я не заигрываю.

– Он не выносит Корби Кемпсона. На твоем месте я за милю обходила бы этого человека.

– Я относила газету, – сказала Эмма.

– Для папы. Я знаю. Все можно свалить на папу. Он мог бы продать дом и циклопу.

– Корби – циклоп? – оправдывалась Эмма.

Крисси фыркнула насмешливо:

– Ты можешь смеяться. Кит смеется.

– Но я не смеюсь, – возразила Эмма.

Они зашли в дом за купленной Эммой косметикой. Затем пошли на квартиру к Крисси. На полпути к ней Крисси сказала:

– Извини, если я сорвалась. Я не люблю его.

– Спасибо, что увела меня. – В этом не было необходимости, однако все выглядело трогательно. Крисси примчалась спасать Эмму.

Квартира сейчас смотрелась более обжитой. Появился некоторый беспорядок – разбросанные шлепанцы и газеты, куча неглаженого белья, заброшенная в буфет. Крисси скривилась:

– Некуда положить вещи. Благодарю Бога, что работаю на открытом воздухе. Если бы я торчала в этой тесноте весь день, я бы померла. – Стоя в дверном проеме кухоньки, она сказала: – Кит принесет рыбу и чипсы на ужин, нормально?

– Прекрасно! – одобрила Эмма. И занялась наложением химического раствора на волосы Крисси.

– Эмми, – сказала Крисси, – что касается Корби.

– О, опять! – вздохнула Эмма.

– Мне кажется, господин Хардич знает кое-что о нем. Дело не только в покупке земли. Нам приказано не подпускать его к конюшням и к дому.

– Он хотел войти в конюшни?

– Я не знаю, – сказала Крисси, – но я буду держаться подальше от него, Эмми. Господин Хардич – прекрасный человек, я доверяю его суждениям о людях, и, если он к кому-то плохо относится, значит, у него есть основания.

– Корби тоже не любит Марка, – сказала Эмма тихо.

– Не думаю, – объяснила Крисси. – Он просто ревнует.

– Может быть, – сказала Эмма.

В коробке, которую Кит, когда пришел домой, поставил на стол, была кукла-невеста.

– Это на день рождения Мэнди, – объяснила Крисси.

«Розовый медведь Тэдди», – вспомнила Эмма и спросила:

– Когда?

– Послезавтра, – сказала Крисси. – Кстати, на почте продают хорошие книги. Она хорошо читает и любит их.

– Купите одну от меня? – спросила Эмма. – Вы знаете, что ей хотелось бы. – Сказав это, она поняла, что рада такому повороту. Мэнди хочет книгу, и не придется отдавать этого смешного медведя Тэдди.

На следующий день, когда Эмма работала, в магазине зазвонил телефон. Как раз в это время она обслуживала клиентку, которая все никак не могла сделать выбор из двух платьев.

– Не знаю, что и делать, – говорила женщина. – Я нравлюсь мужу в синем, но в синем я выгляжу утомленной.

Эмма сказала, что ей идут оба платья, и это была правда.

– Телефон, – сказала Паула тихо, коснувшись руки Эммы.

– Меня? Кто это?

Паула, все так же шепотом, сказала:

– Мисс Хардич. Я сказала, что позову вас, но она решила дать вам возможность обслужить покупателей и ждет у телефона.

Эмма подняла трубку с некоторым трепетом. Что, интересно, Сара Хардич хочет сообщить ей? Вряд ли что-нибудь хорошее.

– Эмма, не знаете ли, где мой брат? – резко начала Сара.

– Нет. – Эмма видела Марка сегодня вечером, но сейчас она не могла сказать, где он. Конечно, кто-нибудь из его работников должен знать. – Насколько это срочно?

– Достаточно срочно, – сказала Сара. – Ваш друг Кемпсон превращает луг в цыганский табор.

Эмма задыхалась. Сара продолжала:

– Это недопустимо. Когда мой брат увидит это…

– Да, – сказала Эмма. – Спасибо за сообщение.

Она положила трубку. Она больше не могла говорить. Сара, вероятно, позвонила, чтобы съязвить – «ваш друг». Цыганский табор? Эмма позвонила домой, никто не брал трубку.

Она посмотрела на Паулу, слегка обеспокоенную и недоумевавшую, и сказала:

– Она что-то говорит про табор цыган за нашим домом.

– Хорошо, но вы-то какое имеете к этому отношение? – не поняла Паула.

– Большее, чем хотелось бы, – отозвалась Эмма. – Я думаю, это мои друзья. Не возражаете, если я уйду пораньше?

– Чтобы навестить цыган? – спросила Паула.

– Боюсь, придется, – ответила Эмма.

Она двинулась в Хардичи как можно быстрее. Корби, очевидно, разрешил своим друзьям с ярмарки разместиться на его земле. Это была его собственность, никто не мог помешать ему, но земля примыкала к парку «Хардич-Хауса», и Марк Хардич вряд ли мог обрадоваться близости ярмарочных торговцев.

Когда Марк придет домой, возникнут осложнения. Эмма не хотела, чтобы ее отец стал буфером между Корби и Марком. Он продал Корби эту землю и полагал, что все останется как было. Никакого строительства на этом месте. Корби обещал. Только в тишине он мог заниматься живописью.

Теперь, согласно Саре Хардич, он превратил участок земли в цыганский табор. Вот почему он сказал вчера вечером: «Когда вы узнаете Бет получше…» Ни слова о том, что случилось сегодня. В то же время он делал портреты торговцев с ярмарки для нее, играя в сумасшедшую игру с именами.

Эмма была возмущена. Он поставил ее отца в ужасное положение, и Эмму также. «Ваш друг Кемпсон», – сказала Сара. «Никакой не мой друг», – подумала Эмма, подъехав к дому.

Она увидела след от фургонов на примятой траве. Прямо вниз по старой дороге и затем под прямым углом к ней. Со стороны «Хардич-Хаус» все было отлично видно, а если глядеть из «Милл-Хаус», роща закрывала обзор. Весь луг теперь был лагерем шатров и палаток. А между деревьями виднелись фургоны.

Ворота были закрыты, но на них висели возбужденные дети, радостно кричащие:

– Ярмарка приехала!

Отца не было дома, она обошла все комнаты. Тогда она поспешила к роще.

Она насчитала шесть маленьких фургонов. Три больших. И еще там была целая толпа ярмарочников. И Марк был там. Она увидела его и Корби, как только обогнула рощу. Марк в бриджах и жакете, Корби в свитере и брюках. Сердце у Эммы упало от нехорошего предчувствия.

Она оказалась в гуще событий. Ей было жаль, что она не смогла увидеть Марка до этого и сказать ему, что она ничего не знала. Она не могла слышать, что они говорили, но, при их любви друг к другу, едва ли они обсуждают, как провели день.

Спарки узнал ее. Его пронзительный голос, способный перекричать даже шум ярмарки, перекрыл все другие звуки в радостном приветствии:

– Корби, вон твоя девушка идет! Эй, куколка, прокатимся на карусели! – Он подскочил к ней. Волосы хаотически торчали.

Она увидела, как Марк обернулся и нахмурился. На лице у него было отвращение и недоверие.