Месть мертвеца

Глава двенадцатая

Мама Манфреда, Рейн Бернардо, была более юной копией своей матери. Однако сходство оказалось чисто физическим. Рейн не обладала задатками медиума, у нее не было никаких особых связей с Ксильдой. Рейн начала с работы на фабрике и постепенно проложила себе путь до места в администрации. Она этим гордилась, а еще гордилась тем, что в одиночку вырастила сына. Ее пугало, что Манфред пошел по стопам Ксильды, а не по ее стопам. Но она любила сына, любила мать и, сидя у постели Манфреда, была весьма подавлена.

«Быть подавленной» для Рейн означало, что она произносила всего пятьдесят слов в минуту вместо ста.

Рыжими волосами и пышными формами Рейн пошла в мать, но ее формы были далеко не такими щедрыми. Вообще-то Рейн казалась очень привлекательной женщиной, и я не сомневалась, что она еще не отметила сороковой день рождения.

Мы очутились в больнице в то время, когда ее открыли для первых обычных посетителей.

Я еще никогда не видела Барни Симпсона таким серьезным, интересно, друг ли он Тома Алманда? После того как Барни задал обычные вопросы о том, удобно ли пациенту в больнице и доволен ли тот здешним лечением, врач помедлил. Может, он восхищался Рейн? В конце концов Барни состоял в разводе.

— Мне очень жаль насчет вашей матери, — сказал Барни Рейн. — Она была колоритной леди, и я знаю: вы будете по ней скучать. Она произвела немалое впечатление на наше маленькое сообщество за то короткое время, которое здесь пробыла. Ее еще долго будут помнить.

«Это образец тактичности», — подумала я.

И хотя Манфред был бледен и явно испытывал боль, на лице его промелькнула тень улыбки.

— Я ценю ваши слова, — отозвалась Рейн, не желая уступать доктору в учтивости. — Спасибо, что так хорошо о ней заботились. Манфред сказал, что вы заходили, чтобы повидаться с ней. Ее здоровье так ухудшилось, что мы с Манфредом знали: ей суждено умереть в любую минуту, и мы ни в чем не виним больницу.

Рейн бросила на Манфреда успокаивающий взгляд, а тот закрыл глаза, абстрагировавшись от этой беседы.

— Манфред думает, что следует произвести вскрытие, — обратилась к нам Рейн. — И ее не наблюдали врачи здесь, в Доравилле. Хотя, конечно, она посещала врачей в Теннесси и была у кардиолога прямо перед тем, как отправилась в Доравилл. Как вы считаете?

Тут вошел доктор Томасон.

— Ну и дождь снаружи, — произнес он, стряхивая капли с зонта. — Просто дождь, не лед, — успокаивающе добавил он.

— Хорошо, что вы приехали сюда сейчас, — заметил Барни. — Позвольте мне пересказать, о чем мы только что говорили.

И он повторил Томасону вопрос Рейн.

— Как насчет вскрытия, Лен? — поинтересовался Симпсон.

— Зависит от того, что мы услышим от доктора в Теннесси, — задумчиво сказал Лен Томасон. — Если ее доктор считает, что смерть была ожидаемой, не внезапной и нет вопросов, на которые надо найти ответ, думаю, резонно предположить, что вскрытие не нужно. Именно такую рекомендацию я и дам коронеру. С другой стороны, — продолжал он, подняв обе руки, чтобы показать нам: подождите! — если тот доктор, знавший ее лучше всех, не удовлетворен, нам придется провести это исследование.

Доктор Томасон изложил все так прозаически, что, выслушав его, вы невольно убеждались: именно так и следует поступить. Такие манеры, должно быть, служили неоценимым подспорьем в его практике. Они почти заставили меня устыдиться своих подозрений, что он имел какое-то отношение к смерти мальчиков. Теперь, когда я наблюдала, как он серьезно улыбается, отвечая на вопрос Рейн, я могла лишь вообразить, как легко способен был Лен Томасон убедить мальчика отправиться с ним куда-нибудь. Доктору доверяют все. Существовали тысячи предлогов, которые он мог выдумать, чтобы побудить молодого человека отправиться вместе с ним. Сейчас я не могла найти ни одного из таких доводов, но не сомневалась: дайте мне время, и я их придумаю.

Даже Барни Симпсон, который не производил впечатления беззаботного человека, оживлялся в присутствии доктора Томасона. Я вспомнила, что прошлой ночью Симпсон пришел, чтобы поговорить с Ксильдой. Нет, он просто заглянул и ушел. Он даже не входил в палату.

На другом конце вестибюля, у двери с надписью «Использование кислорода», вместе с чьими-то родственниками молился Доук Гарланд. С ним тоже пошел бы кто угодно. Он был таким кротким и мягким, таким образцово-вежливым.

Почему я вообще беспокоюсь о еще каких-то подозреваемых? Тома Алманда арестовали. Дело закрыто. Трудно было поверить, что один человек мог причинить столько бед. Даже сын Алманда умер из-за его пороков. Но что-то еще ощущалось во всем этом — незаконченное, незавершенное.

Я не сомневалась: у Тома имелся сообщник, партнер по преступлению.

Как только я призналась в этом себе самой, идея уже не отпускала меня. Пока Толливер разговаривал с Барни Симпсоном, а Рейн обсуждала с доктором Томасоном рану Манфреда, я поняла, по каким причинам подозревала такое. И, держа причины в голове, подняла глаза и встретилась взглядом с Манфредом. Я почувствовала, как Манфред вступил со мной в контакт.

— Мама, — внезапно произнес он.

Рейн испуганно повернулась к кровати.

— Что, милый? Ты хорошо себя чувствуешь?

— Я тут подумал, — начал он. — Пожалуй, я соглашусь с тобой насчет вскрытия, если ты позволишь Харпер прикоснуться к бабушке и рассказать нам, что она видит.

Рейн перевела взгляд с Манфреда на меня, и по ее сжатым губам я поняла, что она пытается сдержать отвращение. Рейн не только не очень-то верила в талант матери, она его ненавидела.

— Ох, Манфред, — очень расстроенно сказала Рейн, — в этом нет необходимости. И я уверена, что Харпер не захочет этого делать.

— Я узнаю, как она умерла, — заявила я. — И я уверена, что это куда дешевле и не так агрессивно, как вскрытие.

— Харпер! — воскликнула Рейн с полным досады лицом.

Она мгновение боролась с собой, и я почувствовала к ней жалость. Внезапно она повернулась к доктору Томасону:

— Вы бы не возражали, доктор? Если Харпер… посмотрит… на мою мать?

— Нет, вовсе нет, — ответил доктор Томасон. — Мы, медики, давно уже поняли, что на земле существует нечто большее, чем то, с чем мы сталкиваемся на практике. Если это принесет утешение вашему сыну и если вы согласны…

Он казался искренним. Но с другой стороны, социопат, убивавший мальчиков, и должен был казаться вполне нормальным. Иначе люди бы давно уже вычислили его.

— Вы слышали что-нибудь о мальчике, которого забрали в Ашвилл? — спросила я.

— Да, слышал. — Томасон несколько раз кивнул. — Он не разговаривает, вообще молчит. Но там не думают, что его жизнь в опасности. Считают, что он поправится. По большей части его молчание объясняется психологическими причинами, а не физическими. То есть его язык и гортань работают нормально. Легкие — тоже. Что ж… Мисс Коннелли, тело находится на Мейн-стрит, в похоронном бюро «Покойся с миром». Я позвоню туда, после того как уйду из больницы, и там вас будут ожидать.

Я склонила голову. Меня не ожидало там ничего приятного, но я и вправду хотела знать, что забрало Ксильду в иной мир. Я была перед ней в большом долгу. И перед Манфредом тоже.

— Как вы думаете, сколько Манфреду придется пробыть в больнице? — поинтересовалась Рейн.

Доктор Томасон, собиравшийся покинуть палату, повернулся, чтобы кинуть на Манфреда оценивающий взгляд.

— Если его состояние не изменится к худшему, не поднимется жар и не появятся симптомы, которые меня насторожат, завтра можно будет его отпустить, — ответил он. — А как насчет вас, юная леди? Вам уже не так больно? — внезапно спросил он меня.

— Мне куда лучше, спасибо, — ответила я.

Барни Симпсон, пытавшийся улучить перерыв в беседе, чтобы уйти, сказал всем:

— Увидимся позже, — и зашагал к двери.

Может, из-за боли, может, из-за потрясений прошедшей недели, но Манфред внезапно спросил:

— Ну, когда свадьба?

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Доктор Томасон в спешке покинул палату и оставил Рейн переводить взгляд с сына на меня, с меня на Толливера. Взгляд этот был почти таким же удивленным, какими мы с Толливером себя чувствовали.

Я знала, что Манфред не обрадуется, но не ожидала, что он рассердится. Я велела себе не забывать, сколько потрясений он пережил за последние несколько дней.

— Мы еще не назначили дату, — сказал Толливер.

Это стало еще одним сюрпризом для меня.

Теперь я злилась на всех. Рейн сидела с разинутым ртом, у Манфреда был надутый вид, Толливер не на шутку взъярился.

— Простите, — раздраженно произнесла Рейн. — Я думала, вы брат и сестра. Видимо, я неправильно поняла.

Я сделала глубокий вдох.

— Мы не родственники, но провели подростковые годы в одном доме. — Я пыталась говорить спокойно и ровно. — Теперь, думаю, Манфред устал. Мы пойдем в похоронное бюро. Кажется, доктор сказал, оно называется «Покойся с миром»?

— Да, — ответила Рейн. — Кажется, так.

Она выглядела сбитой с толку, и кто мог бы ее обвинить?

— Не позволяй ему запугать себя, Харпер, — бросил Толливер, когда мы вышли из больницы.

— Думаешь, Манфред произнес слово «свадьба», чтобы меня испугать? — Я засмеялась, но смех мой был невеселым. — У нас все в порядке. Нам не нужно делать поспешных шагов. Мы это знаем. Правильно?

— Правильно, — твердо ответил Толливер. — У нас впереди полно времени.

Я не привыкла к тому, что впереди еще полно времени, поскольку часто имела дело с внезапно скончавшимися людьми. Но сейчас я отогнала эти мысли.

Похоронное бюро находилось в стандартном одноэтажном кирпичном доме, парковка рядом с которым слишком быстро заполнялась. Я побывала в сотнях похоронных бюро, поскольку множество людей до последней минуты не могли принять решение и пригласить меня приехать. Я готова была поставить деньги на то, что это бюро окажется с двумя залами.

И вправду, когда мы вошли в вестибюль, то очутились перед двумя дверями, вдоль стен стояли скамьи, а на столике лежали книги для записи, ожидающие скорбящих. Вывеска на подставке — на ней к черному, похожему на войлок материалу прикалывали временные белые объявления — гласила, что в зале справа находится тело Джеймса О. Барриса. Комната слева была пуста.

Слева и справа от нас тоже были комнаты, в одной из которых сидел владелец похоронного бюро. Вторая, вероятно, была для его совладельца или помощника либо служила маленькой приемной для людей, лишившихся близких.

И вот вышла сама директор похоронного бюро, уютная круглая женщина лет за пятьдесят в опрятном брючном костюме и удобной обуви, ее волосы и скромный макияж радовали глаз.

— Здравствуйте, — произнесла она с мягкой улыбкой, должно быть служившей ей всегдашним подспорьем. — Вы мисс Коннелли?

— Да, это я.

— И вы здесь, чтобы осмотреть останки миссис Бернардо?

— Да.

— Толливер Лэнг, — сказал Толливер, протягивая руку.

— Кледа Хамфри, — ответила та, сердечно пожав ему руку.

Потом женщина провела нас по длинному центральному коридору в заднюю часть дома. Там имелась дверь, которую она отперла, и мы проследовали через стоянку для машин к большому зданию за похоронным бюро. Здание было очень симпатичным с виду, кирпичным, под стать дому, где находилось бюро.

— Миссис Бернардо там, в задней комнате, — сказала женщина, — поскольку хоронить ее будут не здесь. Тех, кого собираются перевозить, мы держим в транзитной комнате.

Оказалось, что «транзитной комнатой» Кледа Хамфри тактично называла рефрижератор. Она открыла блестящую стальную дверь без единого пятнышка, и на нас повеяло холодным воздухом.

На каталке в большом черном пластиковом мешке лежала Ксильда.

— Она все еще в больничной одежде, со всеми тамошними трубками и прочим, пока не будет принято решение о вскрытии, — сказала директор похоронного бюро.

«Черт!» — подумала я.

Лицо Толливера стало очень напряженным.

— По крайней мере, ее душа ушла, — заметила я, и мне захотелось дать себе пощечину, когда я осознала, что говорю вслух.

— Ох, — вздохнула жизнерадостная, уютная женщина. — Вы тоже видите их.

— Да, — ответила я, не на шутку испугавшись.

— Я считала, что я одна такая.

— Не думаю, что нас много, — сказала я. — Это помогает вам в работе?

— Когда они уходят, как и следует уходить, — отозвалась Кледа. — Если я вижу, что душа медлит, я приглашаю пастора, чтобы он помолился. Иногда это срабатывает.

— Мне следует это запомнить, — прошептала я. — Хорошо. Позвольте мне заняться делом.

Я закрыла глаза — это не было необходимым, но помогало — и, чтобы получить как можно лучшее впечатление, положила руку на мешок. Я чувствовала под мешком холодное тело.

«Мне так плохо, я так устала… Где Манфред? Что здесь делает этот человек? Смотрит на меня. Так устала… Спать».

Я распахнула глаза и встретилась взглядом с полными любопытства голубыми глазами директора похоронного бюро.

— Естественная смерть, — констатировала я.

Это не являлось убийством, если кто-то просто стоял и наблюдал. Я не почувствовала, что к Ксильде кто-то прикасался, не почувствовала никаких других контактов. Кто-то, какой-то мужчина, наблюдал за Ксильдой в ее последние моменты, но это вряд ли было удивительным. Это мог быть доктор или медбрат. Невозможно было сказать, кто именно. Однако картинка, которую я увидела, вызывала озноб: кто-то спокойно и бесстрастно наблюдал, как Ксильда умирает. Не оказывал помощи, не вмешивался, ничего.

— Ох, хорошо, — заметила Кледа. — Уверена, что семья будет рада об этом узнать.

Я кивнула.

Черный мешок вернулся в транзитную комнату.

В грустном молчании мы вернулись вдоль парковки, прошли по коридору и покинули похоронное бюро через переднюю дверь.

— Думаю, вы подготовились к огромной работе, — сказал Толливер. — Когда тела… подростков… вернут родственникам.

Я не сомневалась, что он собирался сказать «жертв».

— Да, сэр, мы будем очень заняты, — согласилась Кледа Хамфри. — Один из тех мальчиков — мой племянник. Его мама, жена моего брата, практически не может заставить себя подниматься с постели по утрам. Одно дело — когда кого-то хватают и убивают. Это уже достаточно плохо. Но знать, что твой сын несколько дней был жив и все это время его зверски истязали и использовали так противоестественно… Она просто убита.

На это вообще не существовало обнадеживающего ответа, потому что я думала, что она совершенно права. Знать, что тот, кого ты любишь, был изрезан, обожжен, изнасилован, — это делало сам факт его смерти куда хуже, и с этим ничего нельзя было поделать. Я всегда считала, что мою сестру Камерон изнасиловали, прежде чем убить, хотя у меня никогда не было доказательств этого. И просто воображать, что такое могло произойти, было ужасно. Я считала сам акт изнасилования противоестественным, вне зависимости от воли жертвы. Но в такое напряженное время, как это, некогда было обсуждать подобный вопрос.

— Нам очень-очень жаль, — сказала я.

— Спасибо, — с достоинством ответила Кледа Хамфри, и мы ретировались.

— Она очень достойная женщина, — заметил Толливер, когда мы сели в машину. — Вероятно, самая мягкая из всех работников похоронного бюро, с которыми мы имели дело.

Это было чистой правдой.

— Похоже, она восприняла нас как нечто само собой разумеющееся, — сказала я.

— Приятно для разнообразия.

Я кивнула.

Пастор Доук Гарланд остановил на парковке свой скромный «шевроле» как раз тогда, когда Толливер вставил ключ в зажигание. Пастор приблизился к нашей машине, поэтому Толливер повернул ключ и нажал на кнопку окна.

— Здравствуйте еще раз, — сказал Доук, наклонившись, чтобы посмотреть на нас.

— Чем вы занимаетесь? — спросила я, надеясь, что он не спросит нас насчет нашего визита в «Покойся с миром».

— Ну, одно из тел уже вернут завтра, Джеффа Макгроу, поэтому я здесь, чтобы поговорить с Кледой о поминальной службе. Думаю, нам понадобится дополнительное регулирование движения, поэтому я уже побывал в управлении шерифа. Думаю, что Кледе нужно подготовиться к дополнительным визитам вечером.

— Это должны снять с ваших плеч, — заметил Толливер. — Приближается много поминальных служб.

— Что ж, я не был священником всех этих мальчиков, — ласково улыбнулся Доук. — Но вся община явится на каждые похороны, поэтому у всех нас трудное время. И может быть, мы его заслужили. Как такое могло произойти среди нас, а мы ничего не знали?

Меня мучил тот же самый вопрос.

— Не было ли это отчасти из-за бывшего шерифа, Эйба… э-э… Маддена? — спросила я. — Не было ли это из-за его политики притворяться, что мальчики сбежали, а не пропали и им грозит опасность? Похоже, он готов был взвалить на себя часть ответственности на мемориальной службе в тот вечер.

Доук Гарланд был застигнут врасплох.

— Может, мы не должны показывать ни на кого пальцем, — произнес он, но в его словах не было жара.

Похоже, он вообще не думал о роли Эйба Маддена в этой ужасной драме.

— Вы и вправду считаете, что он имеет отношение к случившемуся? — спросил священник.

— Конечно, — удивленно ответила я.

Я не знала Эйба Маддена. Мне не приходилось заботиться о его чувствах и репутации.

— Если он действительно вел себя по отношению к пропавшим мальчикам так, как я слышала, тогда, конечно, он имеет отношение к случившемуся. Возможно, если бы расследование пошло полным ходом, больше мальчиков ходили бы сейчас по земле.

— Но разве обвинения сделают случившееся более легким? — риторически спросил Доук.

Я решила ответить на риторический вопрос буквально.

— Да, сделают, для всех, кроме Эйба Маддена. Обвинять кого-то — это и вправду помогает людям чувствовать себя лучше, во многих отношениях. По крайней мере, судя по моему опыту. К тому же, если можно исправить поведение, которое приводит к такой проблеме, проблема может не повториться. — Я пожала плечами.

Может, так, а может быть, нет.

Надо отдать должное Доуку Гарланду, он не стал говорить банальности, как были склонны делать некоторые другие представители духовного сана. Он как следует обдумал мою идею.

— В этом немало смысла, — наконец произнес он. — Но вообще-то, мисс Коннелли, это все равно что назначить козла отпущения, которого били бы за наши грехи.

Я, в свою очередь, обдумала сказанное.

— Хорошо, в вашем высказывании тоже есть кое-что, — призналась я. — Но в случившемся все равно есть кого обвинять, и бывший шериф должен взять на себя хотя бы часть вины.

— Как он и сделал, — напомнил Доук Гарланд. — Вообще-то мне было бы неплохо заглянуть к нему. Может, он думает так же, как и вы.

Я задумалась: не пытается ли пастор, чтобы и я, в свою очередь, почувствовала себя виноватой? Но я не чувствовала вины. Мне не нравилось видеть подавленных людей, которых гнушаются остальные, но я знала по опыту, что каждый должен понести ответственность за свои действия, прежде чем сможет продолжать жить дальше.

Похоже, нам больше нечего было друг другу сказать. Я посмотрела на Толливера, приподняв брови, и тот произнес:

— Пастор, нам надо ехать.

Не продолжая беседы, мы подняли в машине окна и покинули парковку.

— Куда мы? — спросил Толливер. — Я, конечно, могу ехать и куда глаза глядят, но поскольку дорога все еще кое-где обледенела…

— Я есть хочу, а ты?

На этот вопрос ответить было легко.

Похоже, сейчас все заведения Доравилла были открыты, и люди расхаживали по делам, явно испытывая облегчение. Я тоже испытывала облегчение. Теперь мы могли выбраться отсюда в любое время.

— Что, если мы просто уедем? — предложил Толливер. — Через час мы уже можем быть на шоссе между штатами, которое ведет как раз в нужном направлении. Там мы найдем хоть двадцать ресторанов.

Это было искушением. Мы остановились на парковке перед «Макдоналдсом», и я смотрела на золотистые арки, пытаясь ощутить что-то, кроме смирения.

— Нам нужно вернуть ключи, — увильнула я от ответа.

— Да, это задержит нас на пять минут.

— А они нас отпустят?

— «Они» — это агенты Бюро расследований штата? Сандра Рокуэлл?

— Любой из вышеперечисленных.

— А что им может от нас понадобиться?

— Мы не подписали своих показаний насчет вчерашнего происшествия.

— Да, верно. Может, нам придется остановиться в полицейском участке на сорок пять минут и сделать это. Ладно, давай купим гамбургер, а потом покончим с этим делом.

Я хотела уехать, действительно хотела, но что-то не давало мне покоя, а может быть, таких вещей было даже две или три. Но я все время напоминала себе, что я не офицер полиции и не несу ответственности. С другой стороны, если я что-то подозреваю, то должна упомянуть об этом тому, кто воспримет меня серьезно.

Я едва замечала, что стою в очереди с Толливером, о котором должна перестать думать как о своем брате. Тот этап наших отношений закончен. И еще я поняла, что теперь могу прикасаться к нему у всех на глазах. Теперь он знал о моих чувствах. И сам испытывал такие же чувства ко мне. Я не должна их больше скрывать. Это было ужасно, насколько сильной оставалась привычка стоять в стороне от Толливера, не прикасаться к нему, не наблюдать за ним — привычка, которую я приобрела в ту пору, когда боялась его потерять, если он поймет, что я его люблю. Со времени ледяной бури я могла наблюдать за ним сколько угодно, и он бы наслаждался этим.

— Помнишь, как вчера мы разговаривали о том, что Ксильда сказала в Мемфисе? Что во время льда мы будем очень счастливы? — спросила я.

— Да, она так сказала. Значит, Ксильда не была мошенницей, по крайней мере не все время.

— Думаю, что когда она состарилась, то стала чаще бить в цель, — сказала я.

— Не знаю, поверит ли когда-нибудь в это ее дочь.

— Рейн просто хочет, чтобы все было нормальным. Может, если бы меня вырастила Ксильда, со всеми ее взлетами и падениями, с моментами откровения, я бы хотела того же.

— Думаю, то, как растили нас, было достаточно скверно.

Толливер был прав. Расти у Ксильды было бы проще пареной репы по сравнению с нашей жизнью в трейлере в Тексаркане.

Сидя в одиночестве за столом в ожидании, пока Толливер принесет наш заказ, я снова думала о самопожертвовании Чака Алманда. Я уже собрала одной рукой салфетки и соломинки, принесла их на стол и вернулась за пакетиками кетчупа. Теперь я глядела на стол, который был чистым, и мечтала больше никогда в жизни не заходить ни в одно место с фастфудом. Потом я снова стала думать о Чаке. Мне не давало покоя его загадочное поведение.

Толливер поставил поднос на стол, и я начала снимать с него еду. По крайней мере, это я смогу есть одной рукой. Не дожидаясь просьбы, Толливер открыл для меня три кетчупа и выжал на мою картошку фри.

— Спасибо, — поблагодарила я и продолжила свои размышления.

Но здесь было не место рассказывать Толливеру, что меня беспокоит, даже если бы это помогло мне сложить вместе все детали головоломки. Только не здесь, не в Доравилле, где жители, не занятые в школе или на работе, тусовались вместе, делясь с соседями микробами, и ели нездоровую пищу. Я быстро потеряла аппетит и положила недоеденное на поднос.

— В чем дело? — спросил Толливер.

Он и вправду беспокоился обо мне, но в его вопросе слышался намек на тревогу, а может, и раздражение. Ему хотелось уехать. От Доравилла у него мурашки бежали по спине, а по ночам снились кошмары о тех подростках.

— Давай еще раз съездим на место захоронения, — сказала я. — Мне очень-очень жаль, — добавила я, увидев, какое у Толливера выражение лица. — Но мне нужно туда попасть.

— Мы нашли тела, — как можно тише произнес он. — Мы их нашли. Сделали то, что требовалось. Получили деньги.

Мы так редко не соглашались друг с другом или, по крайней мере, редко ощущали наше несогласие. Я почувствовала тошноту.

— Мне жаль, — повторила я. — Давай поговорим об этом в другом месте.

В холодном молчании Толливер свалил наши объедки в мусорный бак и со стуком поставил сверху поднос. Он придержал для меня дверь, когда мы выходили, отпер дверь машины. Потом сел на место водителя, но не завел мотор. Он просто сидел, ожидая объяснений. Он едва ли когда-нибудь поступал так раньше. Обычно, что бы я ни говорила, годилось. Но теперь наши отношения претерпели глубокие изменения, и мы еще не нашли нового баланса. Но баланс сдвинулся. Теперь мне приходилось давать объяснения, и я приняла это. Не всегда удобно быть Королевой мира. И я начинала понемногу привыкать к этому.

В прошлом я бы просто сказала Толливеру, что мне нужно снова побывать на месте преступления, и он отвез бы меня туда, не задавая лишних вопросов. По крайней мере, так бывало в большинстве случаев.

Я подтянула левую ногу на сиденье и повернулась так, чтобы оказаться спиной к пассажирской дверце.

Толливер ждал.

— Вот как я рассуждаю, — начала я. — В той истории, которую мы сейчас имеем, все выглядит так, будто Чак Алманд помогал отцу ловить мальчиков. Отец втягивал его в семейное дело, показывая, как убивать котов, собак и других небольших животных, чтобы Чак вырос в большого серийного убийцу, как папа Том. Верно?

Толливер кивнул.

— Но эти рассуждения неправильны, — сказала я. — Если Чак помогал отцу и если мы примем идею, что требуется больше двух человек, чтобы скрутить мальчиков…

— Гейси работал один, — бросил Толливер.

Это было правдой. Джон Уэйн Гейси пытал и убивал мальчиков близ Чикаго и действовал один. К тому же в фильме, который я видела, он не выглядел очень спортивным парнем.[26]

— Гейси надевал на них наручники, верно? Говорил, что это игрушка и что он покажет, как их снимать, а потом наручники оказывались настоящими, — продолжила я.

— Думаю, так и было.

— Итак, у него имелась уловка, и у Тома она могла быть.

— Дамер[27] тоже действовал один.

— Да.

— Поэтому вряд ли твои рассуждения что-то доказывают.

— Я думаю, что тут действовали два человека.

Куда легче усмирить здорового подростка, если похитителей двое. Вероятно, мальчиков какое-то время оставляли в живых для того, чтобы ими могли насладиться двое мужчин, каждый по-своему.

— Может, одного возбуждал секс, другого — пытки или каждого — некая личная комбинация и того и другого. А может, один просто наслаждался, убивая. Есть такие люди. Вот почему мальчики еще какое-то время жили. А мы знаем, что так и было. Чтобы оба убийцы могли провести время с жертвами.

— И ты в этом уверена.

— Не могу сказать, что на сто процентов. Но я так думаю.

— На основании чего?

— Ладно, может, на основании чего-то неуловимого, исходящего от тех захоронений, — сказала я. — А может, это просто мое воображение.

— Что ж… Там был Чак. И Том заставил Чака ему помогать.

— Нет. Я так не думаю. Вот к тому я и вела, когда мы начали говорить про Гейси и Дамера. Смотри, трупы животных были довольно свежими. А мальчики исчезали в течение пяти лет. Верно? Приблизительно. Но похоже, ни одно из животных не погибло раньше, чем год назад. Здесь теплое лето, множество насекомых.

— Итак, каков итог?

— Тому помогал не Чак. Это был кто-то другой, тот, кто все еще на свободе.

Толливер посмотрел на меня с совершенно непроницаемым лицом. Я понятия не имела, о чем он думает и согласен ли со мной.

— Что? — протянув руки ладонями вверх, спросила я.

— Я думаю, — ответил он.

Пока Толливер думал, он включил зажигание, что было хорошо, потому что в машине было очень зябко.

— Итак, что делать? — в конце концов спросил он.

— Понятия не имею, — ответила я. — Мне нужно забежать к Манфреду, чтобы сказать, что его бабушка умерла своей смертью. Хотя там был кто-то, кто ничего не сделал.

— Что?

— Кто-то наблюдал, как она умирает. И не позвал на помощь. Вряд ли, если бы он позвал, это что-нибудь изменило. — Я покачала головой. — Просто жутко. Она знала, что кто-то стоял там и наблюдал.

— Но не трогал ее? И не помогал?

— Нет. Просто наблюдал.

— А это не мог быть сам Манфред?

Я ухватилась за такую идею. Это имело бы смысл. Манфред необязательно должен был знать, что Ксильда умирает.

— Нет, — нехотя произнесла я, обдумав мою связь с последними моментами Ксильды, которые пережила в похоронном бюро. — Нет, это был не Манфред. По крайней мере, если это был он, то Ксильда уже не узнавала собственного внука, а я не ощутила такой дезориентации из контакта с ней.

Толливер высадил меня, а сам поехал заправить машину.

Я шагала по больнице, будто работала там, и, войдя в палату Манфреда, обнаружила, что он один. Пытаясь не выглядеть так, словно я испытала большое облегчение — Рейн, вероятно, была милой женщиной, но с ней было нелегко, — я подошла прямиком к постели и прикоснулась к руке Манфреда. Он распахнул глаза, и на мгновение мне показалось, что он собирается завопить.

— О, слава богу, это ты, — сказал он, когда понял, кто перед ним. — Что ты выяснила?

— Твоя бабушка умерла своей смертью. Э-э… Ты не помнишь, чтобы стоял в дверях ее палаты и какое-то время смотрел на нее?

— Нет. Я всегда просто входил и садился в кресло рядом с ее кроватью. А что?

— Когда она умирала, кто-то стоял в дверях, наблюдая за ней.

— Они ее напугали?

— Необязательно. Она была удивлена. Но не это послужило причиной смерти. Она уже умирала.

— Ты уверена?

Манфред не знал, что делать с этим случайным кусочком информации. И я тоже не знала.

— Да, уверена. Она умерла своей смертью.

— Это отлично, — вздохнул он с огромным облегчением. — Спасибо тебе огромное, Харпер. — Он взял меня за руку, сжав своей теплой рукой. — Ты сделала это для меня, и наверняка это было ужасно. Но теперь нам не нужно вскрытие, бабушка может упокоиться в мире.

То, что Ксильда упокоится в мире, не имело никакого отношения к тому, будет сделано вскрытие или нет, но я решила, что лучше будет этой теме беседы умереть естественной смертью — так же, как умерла Ксильда.

— Послушай меня… — начала я.

Его лицо затвердело — я говорила серьезным тоном.

— Слушаю.

— Не оставайся здесь один. Не оставайся один в Доравилле.

— Но парня же арестовали, — возразил Манфред. — Все позади.

— Нет, — ответила я. — Нет, я так не думаю. Вряд ли кто-нибудь действительно умыкнет тебя из больницы, но если тебя выпишут, все время держись вместе с мамой.

Он понял, что я на редкость серьезна, и кивнул — нехотя, но кивнул.

А потом в палату вошла медсестра и сказала, что Манфреду пора встать и пройтись с ее помощью, так что мне пришлось выйти из больницы, чтобы постоять перед ней в ожидании Толливера.

Барни Симпсон направлялся к входу в больницу со стопкой бумаг, и я случайно пошла с ним в ногу.

— Я-то думала, что администратор обычно прикован к своему столу, — сказала я. — А вы ходите по всей больнице.

— Если бы моя секретарша не заболела, я сидел бы в кабинете весь день, — согласился Симпсон. — Но она взяла больничный. Один из пропавших мальчиков был ее внуком. И хотя пройдет еще много времени, прежде чем они смогут похоронить мальчика, казалось правильным дать ей день или два, чтобы она побыла с дочерью.

— Мне так жаль все эти семьи.

— Что ж, по крайней мере, есть одна счастливая семья. Родственники того мальчика, которого нашли под стойлом, наверняка сегодня радуются. — Он кивнул и свернул в маленький коридор, слева и справа там были двери в кабинеты.

На всех в Доравилле повлияли эти преступления, хотя я догадывалась, что влияние уменьшалось из-за эмоциональной отдаленности от эпицентра — места массовых убийств.

Теперь, подумав об этом, я чувствовала себя слегка глупо. Это было сумасшествием — предупреждать Манфреда. Он был старше. Но он был невысоким, привлекательным и — сейчас — беззащитным. А еще он был здесь чужаком, и его бы не хватились так быстро, как хватились бы одного из местных мальчиков. Это было сумасшествием, потому что, если посмотреть на дело с точки зрения логики, оставшийся на свободе убийца — убийца, который, похоже, беспокоил только меня, — никоим образом не смог бы забрать еще одного мальчика. Все наблюдали, все были настороже, все были подозрительны, по крайней мере раньше. Но это уже другая история.

Страшилище сидело в тюрьме, его раздражающий сын был мертв, последняя жертва находилась в безопасности в больнице и должна была выжить. Счастливый конец почти для всех.

Я слышала, что говорившие об этом люди даже не слишком огорчались из-за бедного Чака, потому что он все равно был бы слишком сражен смертью отца. Все решили, что Чак помогал отцу справляться с мальчиками и именно вина заставила его пожертвовать собой. Возможно, он искупил свои грехи.

Возможно, часть таких рассуждений была правдивой.

Но если бы Чак был жив, то был бы сейчас на волосок от смерти. Потому что партнер его отца заподозрил бы, что Чак знает, кто он такой, даже если мальчик не знал. Поэтому кто-то был воистину счастлив, что Чак мертв, и имел веские причины для такого счастья.

Я подумала обо всех хороших вещах, которые видела в Доравилле, обо всех милых людях, с которыми здесь встретилась. Но в траве этого приятного горного городка таилась змея, причем огромная змея.

Доравилл не заслуживал того, чтобы его погрузили в такой ужас.

Когда Толливер остановил рядом со мной машину, я забралась в нее, и, не говоря ни слова, мы поехали к старой ферме Дэвей, месту, где было столько холодных могил.

Там были Клавин и Стюарт, и в кои-то веки я не испытала неудовольствия при виде их. Они измеряли местность и делали очередные снимки строения — как оно ориентировано по отношению к дороге, — окружающей местности и всего другого, что им приходило в голову.

Мы с Толливером вышли из машины и молча наблюдали за ними несколько минут.

Они были заняты и не склонны разговаривать. Каждый коп пытался притворяться, что не видит нас. Тут все сильнее задувал ветер, было зябко, хотя яркое солнце слегка смягчало холод.

Я сбросила тяжелую куртку, надела голубую толстовку, стянула капюшон вокруг лица и сунула руки в карманы. Толливер обхватил меня рукой и поцеловал в щеку.

Словно по сигналу, два человека из Бюро расследований штата приблизились к нам.

— Вы дали показания в полицейском участке насчет вчерашнего? — спросил Клавин.

— Нет. Мы сделаем это перед тем, как покинем город. Мы просто хотели задать несколько вопросов, посмотрим, сумеете ли вы на них ответить, — сказала я. — Полагаю, пройдет много времени, прежде чем тесты тех бедных мальчиков будут сделаны.

— Что вы хотите знать? — кивнув, спросил Стюарт. — Думаю, вы имеете право на пару ответов, поскольку это вы их нашли.

То была свежая точка зрения, с которой Клавин не обязательно должен согласиться.

— Я хочу знать, кормили ли их и заботились ли о них после того, как схватили, — сказала я. — Или, может, их усыпили. Я хочу знать, пытались ли продлить им жизнь.

Оба агента застыли. Клавин теребил крошечный цифровой фотоаппарат, Стюарт загружал какие-то небольшие аппараты в кузов взятого в прокате внедорожника.

— А что? — удивился Стюарт. — Почему вы хотите об этом знать, мисс Коннелли?

— Я думаю, не участвовало ли в пытках мальчиков больше одного человека, потому что сильно подозреваю: Том Алманд работал не один, у него был приятель-убийца, который помогал ему справиться с бедными мальчиками. Некоторые мальчики были уже не маленькими. А Том Алманд — небольшой человечек. Итак, имелась ли у него история, которая заставляла подростков довериться ему достаточно, чтобы попасть в ситуацию, из которой не было выхода? Или у него имелась сильная правая рука, человек, заботившийся о том, чтобы они попали в такую ситуацию?

Двое агентов переглянулись, и этого было достаточно.

— Вы должны рассказать людям, — потребовала я. — Они думают, что теперь в безопасности, а это не так.

— Послушайте, мисс Коннелли, — начал Стюарт, — половина их преступной группы у нас в тюрьме. У нас их место для убийств. У нас место, где они избавлялись от трупов. У нас выживший, в безопасности, под охраной. У нас даже их запасное место, где они держали жертвы, по какой бы причине им ни понадобилось такое место: может, они приготовили его на случай, если услышат, что этот участок продан, или поняли, что доехать сюда зимой трудно. Тогда они использовали место в амбаре Алманда. Мы поняли это, потому что в амбаре не так уж много пятен крови. И здесь мы нашли не все вещи. — Он кивнул на старый сарай слева от дома Дэвей.

— Нам очень хочется поймать второго выродка, Харпер, — добавил Клавин. — Вы даже не знаете, как нам этого хочется. Но мы не думаем, что он собирается в ближайшее время схватить еще кого-нибудь. Вы понимаете, к чему мы клоним?

Нет, я была слишком тупа, чтобы это понять.

— Да, понимаю, — отозвалась я. — И, в определенной степени, я согласна. С его стороны было бы сумасшествием схватить еще кого-то. Но ведь он и вправду сумасшедший!

— Пока он ухитрялся сохранять идеальную маскировку, — заметил Стюарт. — Он достаточно умен, у него сильно чувство самосохранения, чтобы продолжать маскироваться.

— Вы в этом уверены? Уверены достаточно, чтобы рискнуть жизнью какого-нибудь мальчика?

— Послушайте, дело в том, что вы больше не имеете отношения к этому расследованию, — заявил Клавин. Его терпение иссякло.

— Я знаю, что я не коп, — возразила я. — Обычно я просто приезжаю в город, делаю свою работу и уезжаю. И мне нравится такой порядок. Но, бывает, случаются дела похуже. И тогда нам приходится оставаться дольше. Мы хотим уехать из Доравилла. Но мы не хотим, чтобы еще кто-нибудь погиб. А пока вы не поймаете второго убийцу, такая возможность существует.

— Но что вы можете сделать, чтобы этому помешать? — резонно спросил Клавин. — С нашей точки зрения, после того как вы вчера дали показания, вы и ваш брат можете уехать. У нас есть номер вашего мобильника, есть ваш домашний адрес.

— Он мне не брат, — бросила я.

Если Толливер может рассказывать об этом людям, я тоже могу.

— Как угодно, — бросил Клавин. — Эй, Лэнг, вы знали, что ваш отец в тюрьме в Аризоне?

— Нет, — ответил Толливер. — Но я слышал, что он вышел из тюрьмы в Техасе.

Если они пытались выбить Толливера из колеи, то подошли к делу не с той стороны.

— Вам обоим кошмарно не повезло с родителями, — сказал Клавин.

— Без сомнения, — согласилась я.

И меня он тоже этим не разозлит.

У Клавина был слегка удивленный вид, может даже слегка пристыженный.

— Я никак не могу вас раскусить, — напустилась я на него. — Вы же можете быть порядочным человеком, когда хотите. Но все это дерьмо насчет наших родителей — неужели вы думаете, что мы не слыхали все это раньше? Думаете, мы не помним, каково это было?

Он не ожидал, что я готова к боевым действиям. У Клавина явно были свои проблемы.

— Лучше продолжайте дальше свой путь, — сказал он.

Стюарт украдкой наблюдал за ним.

— Возвращайтесь в город. Дайте показания, а потом уезжайте. Вокруг этого дела и так слишком много шума. Медиум. Вы. Теперь, когда вы видели, как Том Алманд замахнулся на медиума лопатой, думаю, вы знаете, кто на вас напал. Вы будете выдвигать против него обвинения?

Как ни странно, я даже не подумала об этом. С тех пор как на меня напали, столько всего произошло, что то нападение не значилось в моем списке загадок в числе первых, требующих разрешения.

Я поразмышляла над этим с минуту. Теоретически я была полностью за то, чтобы Том заплатил за нападение. Но, рассуждая реалистически, как мы могли доказать, что это был Том? Единственным свидетельством против него являлось то, что он ударил лопатой другого человека, и у него имелись причины меня ударить… Если считать причиной тот факт, что я нашла тела его жертв. А я считала это причиной. Из-за меня он больше не мог развлекаться. По крайней мере, я так думала, до тех пор пока не распахнулась крышка люка.

Каждый раз, думая о крышке люка, я видела лица тех мальчиков: лицо, покрытое кровью, безжизненное, и другое — точно так же окровавленное, полное страха и ужасного осознания.

Мне придется вернуться сюда, чтобы дать показания, но конкретных улик, кроме найденных, вообще-то больше не было.

— Нет, — покачала я головой. — Выдвигать обвинения я не буду. Алманд говорит?

— Не говорит ни единого проклятущего слова, — ответил Клавин. — Вообще-то он был в порядочном шоке — из-за сына, думаю. Но потом стряхнул с себя это и сказал, что мальчик всегда был слабым.

— Он сказал так из-за чьего-то влияния, — отозвалась я. — Это слова кого-то другого.

— Я тоже так думаю, — согласился Стюарт. Он повернулся к нам спиной, чтобы взглянуть на земли, которые дали такой странный урожай. — Алманд не заговорит, чтобы случайно не допустить оплошности и не выдать своего долбаного дружка.

Меня слегка удивило, что Стюарт произнес при нас грубое слово. Но если бы я смотрела на те тела и проводила расследования в той лачуге так же часто, как Стюарт, я бы тоже была глубоко расстроенной и выбитой из колеи… Что ж, даже больше, чем уже была сейчас.

Я сама не понимала, почему я еще здесь. Там не было призраков, не было душ, не осталось ничего от костей восьми подростков, которых положили здесь в землю. Только холодный воздух, порывистый ветер и двое сердитых мужчин, что провели слишком много времени, наблюдая слишком близко, какой ужас могут сотворить люди друг с другом.

— Что вы сделаете с лачугой? — спросила я.

Толливер, как и Стюарт, повернулся, чтобы на нее посмотреть.

— Нам придется ее полностью разрушить и снести, — сказал Клавин. — В противном случае охотники за сувенирами растащат ее по кусочку. Как видите, специалисты из лаборатории убрали большинство самых окровавленных мест, чтобы исследовать в лаборатории. И все инструменты, которые там были — наручники, железо для клеймения, клещи, игрушки для секса, — все это тоже отправилось в лабораторию. Мы привезли сюда кучу народа.

Губы Толливера скривились от отвращения.

— Как он мог смотреться в зеркало? — спросил он.

Толливер редко подавал голос, когда мы находились в такой профессиональной ситуации. Но мужчины меньше женщин привычны к тому, что их могут изнасиловать, и мысль об этом приводит их в ужас. Женщин такой ужас сопровождает всегда, раз уж у них есть женские гениталии.

— Потому что он собой наслаждался, — ответила я. — Легко смотреть в зеркало, когда жизнь — веселье.

Стюарт удивленно повернулся ко мне.

— Да, — кивнул он. — Вероятно, каждое утро он чувствовал себя счастливым. Том Алманд втирал очки всем членам этой общины, годами. И наверняка каждый день был доволен собой. В конечном итоге единственным человеком, которого он не смог одурачить, был его собственный сын.

— А всех остальных он одурачил? — спросила я.

Толливер сжал мою руку. Я стиснула его руку.

— Все работавшие с ним вместе в Центре медицинских консультаций говорят, что прекрасно с ним ладили. Алманд всегда приходил вовремя, добросовестно относился к назначенным встречам, давал умные рекомендации и справки, и за все время, которое он там проработал, поступали лишь самые незначительные жалобы от пациентов.

Меня впечатлило, что собрано так много информации за такое ограниченное время. Интересно, не находился ли он под подозрением с самого начала? Возможно, в полиции получили сведения о нем из его досье или чего-то в этом роде.

— Ну а что насчет близких друзей? — спросила я.

— Похоже, таковых у него не было, — ответил Стюарт. — Но последние шесть лет он состоял в совете по расширению больницы, так же как Лен Томасон и Барни Симпсон. И это вполне разумно. Все они профессионалы здравоохранения, хотя и занимались разными аспектами этого дела. А в прошлом году в совет избрали и того священника, который вел поминальную службу. Они пытались получать достаточные субсидии, федеральные деньги, деньги от частных лиц, принимали участие в кампаниях по сбору средств — занимались всякими такими делами. Нотт-Каунти и вправду нуждается в новом здании, как вы сами могли заметить.

Похоже, все дороги вели к больнице. Неважно, в каком направлении я начинала двигаться, но заканчивала у передних дверей больницы Нотт-Каунти.

— Мальчик еще не заговорил? — Я сознавала, что скоро Стюарт и Клавин перестанут отвечать на вопросы. Просто не захотят — и все.

— Еще нет.

— Его тщательно охраняют?

— Можете не сомневаться, — сказал Клавин. — С этим мальчиком ничего не случится.

— Его семья дала о себе знать?

— Да, они сообщили о его исчезновении прошлой ночью. И мы нашли его машину на обочине дороги примерно в миле от дома Алманда. С лопнувшей покрышкой и без запаски.

— Что ж, это все объясняет. Учитывая, какая стояла погода, он был рад, что его подвезут, как бы сильно ни нервничал.

— Дети никогда не думают, будто с ними может что-то случиться, — мрачно произнес Стюарт.

Мальчику пришлось узнать, что это не так. И никогда он уже не станет таким, каким был прежде.

— Вы не считаете, что стоит приставить охрану к Манфреду Бернардо? — спросила я.

— Он старше тех мальчиков, — ответил Стюарт.

— Но он замешан в раскрытии дела.

— Он взрослый и находится в больнице, где за ним наблюдает множество людей, — ворчливо проговорил Клавин. — Наш бюджет и так уже трещит по швам.

— Было интересно побеседовать с вами, — сказала я. — Спасибо.

— Ты знала, что они окажутся там? — поинтересовался Толливер по дороге в Доравилл.

— Нет, понятия не имела. Я просто хотела снова взглянуть на то место, когда оно стало чистым.

— Чистым?

— Без трупов. Только грязь и деревья.

Несколько минут мы ехали молча. Потом я сказала:

— Толливер, если бы ты знал, что тебя должны обвинить в убийстве в течение ближайших, скажем, трех или четырех дней, ты не был бы уверен, когда именно, но знал бы, что это произойдет, что бы ты тогда сделал?

— Сбежал бы, — ответил Толливер.

— А если бы ты не был вполне уверен, что такое случится?

— Если бы я думал, что есть шанс, что меня не опознают, когда поставят среди других людей, или что-нибудь в этом роде?

Я кивнула.

— Если бы я думал, что есть шанс вести прежнюю жизнь, полагаю, остался бы, — глубоко задумавшись, сказал Толливер. — Пускаться в бега становится все сложнее и сложнее с увеличением числа компьютеров и использованием платежных и кредитных карточек. Наличными пользуются редко, и людей, которые расплачиваются так, запоминают. Почти везде ты должен показывать свои водительские права. В Соединенных Штатах трудно остаться невидимкой и трудно пересечь границу без паспорта. Если ты не профессиональный преступник, почти невозможно сделать и то и другое.

— Я не думаю, что мы имеем здесь дело с профессиональным преступником. Думаю, мы имеем дело с полным энтузиазма дилетантом.

— Давай убираться отсюда, — бросил Толливер.

Похоже, ему надоело мне потакать.

Мы спорили и раньше, но наши споры никогда не имели элементов личного. Но теперь мы стали большим, нежели менеджер и талант, большим, нежели брат и сестра, большим, нежели выжившими в общем аду.

И Толливер был прав. Мы не имели права заниматься тем, чем положено заниматься полиции, и бог ведает — полиции здесь хватало, чтобы выполнить свою работу. Но каждый раз, когда я думала о Чаке Алманде, погибшем в тринадцать лет потому, что он хотел дать мне нить к тому, какой была его жизнь, каково было жить с человеком, пытавшим ради забавы других мальчиков… Каждый раз я говорила себе: «Ему это удалось. Он привел тебя туда и полицейских тоже, именно такова и была его цель. Так пусть теперь полицейские возьмут на себя эту ношу».

— Хорошо, — сказала я. — Давай уедем.

Толливер расслабился. До этого момента я и не осознавала, какими напряженными были его плечи.

Он был прав.

Нам следовало отправиться в полицейский участок, чтобы дать показания, и, поскольку вокруг все еще было множество репортеров, мы сперва позвонили по мобильнику и спросили, нельзя ли нам войти через заднюю дверь. Нам не дали такого разрешения.

— Там уже все переполнено, — сказала диспетчер. — Все сотрудники из Бюро штата держат там свои машины и пара судебных медэкспертов, к тому же помощники шерифа работают сверхурочно. Припаркуйтесь перед участком, и мы отрядим кого-нибудь вас подождать.

Нам пришлось припарковаться в стороне от полицейского участка из-за всей этой прессы, и мы быстро пошли к ним, не глядя ни влево, ни вправо. Нам повезло: мы почти добрались до двери к тому времени, как нас узнали. Когда вокруг зазвучали громкие голоса, задававшие вопросы, на которые я не отвечу, я сосредоточилась на двери. Неужели мы в последний раз идем к этому зданию?

Помощник шерифа Роб Тидмарш стоял наготове, чтобы распахнуть дверь. Он проводил нас в ту самую комнату для допросов, где мы не так давно были вынужденными гостями. Теперь в этой комнате за ноутбуком сидел молодой человек, готовый извлечь из нас информацию.

Мы выложили ему, что случилось в амбаре, он распечатал наш отчет, и мы расписались. На все это ушло примерно часа полтора — вдвое больше, чем мы рассчитывали, и мы раз шесть видели, как мимо прошла Сандра Рокуэлл, так и не соизволив с нами заговорить.

«Должно быть, дел у нее полно, — подумала я, пока Толливер разговаривал с молодым человеком — тот был примерно его ровесником. — В случае серийных убийств, должно быть, надо собрать и выстроить в порядке миллион деталей».

Я не могла представить, каково это — быть главной в таких случаях. А еще иметь над собой других людей, явившихся в мой город и отбирающих у меня дело на глазах у моих подчиненных… По крайней мере, важные аспекты этого дела.

Неудивительно, что у Рокуэлл не нашлось времени, чтобы остановиться и поговорить с нами. Строить дело против человека, который убил восемь мальчиков и пытался убить еще одного, куда важнее, чем ублажать «эго» женщины, сделавшей свою работу и получившей за это плату.

Не имеет значения, какую связь я чувствовала с этим делом, мне пора было уезжать. Я никогда не оставалась так долго, а может, проведенное здесь время просто казалось долгим. А еще я никогда не находила так много мертвых тел за одно расследование. Это было впервые для всех нас.

Я чувствовала, будто вскрываю головы нескольких людей — вскрываю и заглядываю внутрь, пытаясь обнаружить вину, которая, как я знала, есть в одном из них. Я продолжала непоколебимо верить, что есть и второй убийца. Но не могла придумать способа выяснить наверняка, кто же он, и Толливер был прав. То была не моя работа. На одну обманчивую минуту я пожелала быть телепатом. Тогда я могла бы просто прочитать, что у человека на уме, и понять — виновен он или нет.

Но этого не случится, и я бы не пожелала дара телепатии даже своему злейшему врагу. Если бы я была медиумом… Ну, после того как я видела, какие разрушения привнес в жизнь Ксильды даже ее умеренный дар, после того как я видела, каким одиноким чувствует себя Манфред, я бы не пожелала и такого дара тоже. Мой собственный талант был сфокусированным, таким особенным, что имел очень ограниченное использование. И я уже исчерпала свои лимиты в этом маленьком городке у подножия холма.

Мы вышли через ту же самую дверь, через которую вошли, но репортеры тем временем заметили нашу машину и собрались вокруг нее. Толливер обхватил меня за плечи, и мы проложили путь через толпу. Хотя моя рука была в гипсе, а на голове оставалась повязка, было трудно заставить их отодвинуться. Может, мы слишком их избегали, из-за чего они преисполнились решимости «достать» нас.

Я могла бы поклясться, что узнала одного диктора новостей. Потом поняла, что видела его на одном из национальных новостных каналов.

— Вы когда-нибудь раньше находили так много тел в одном месте? — спросил он.

Это был такой уместный вопрос и в точности на ту тему, о которой я думала, что я ответила:

— Нет, никогда. И никогда не хочу снова это сделать.

Остальные начали вопить громче. Если я ответила на один вопрос, то могу ответить и на другие. Но потом диктор совершил огромную ошибку, он спросил:

— Каково это?

На это я не буду отвечать. Мои чувства касаются только меня одной. Несколько секунд я боролась за то, чтобы открыть дверцу, упасть в машину, застегнуть ремень и запереть дверцу. И вот я в безопасности, меня больше ни о чем не спросят. Потом Толливер рухнул на сиденье водителя. Он завел машину, и толпа репортеров утихла и расступилась, чтобы дать нам проехать.

Нам повезло, что все они остались у полицейского участка, надеясь получить еще пикантные новости от полиции или агентов Бюро расследований штата. Мы смогли добраться до дома Твайлы без преследователей.

В гараже стояла только машина Твайлы.

Сколько еще времени пройдет, прежде чем она займется похоронами внука. А потом будет судебный процесс и вся сопутствующая ему гласность. Джефф Макгроу не упокоится в мире еще несколько лет, по крайней мере в своей семье.

Толливер остановился за машиной Твайлы и, оставив нашу на стоянке с включенным мотором, вышел с ключами от дома у озера. Он не сказал ни слова. Может, боялся, что, если что-нибудь скажет, я тоже скажу; например, что передумала насчет отъезда.

Пока я ждала, сзади подъехала и остановилась машина. Спустя секунду кто-то постучал в окно. Я нажала кнопку, чтобы опустить стекло. У машины стоял Доук Гарланд, самый прекрасный и невинный человек, какого я когда-либо видела.

— Здравствуйте еще раз, мисс Коннелли, — сказал он.

— Привет. Я забыла сказать вам, как хорошо вы провели поминальную службу. Надеюсь, вы собрали много денег для предстоящих похорон.

— Хвала Господу, думаю, мы уже получили примерно двенадцать тысяч долларов, — ответил он.

— Отлично!

Я была искренне впечатлена. Так много денег в таком бедном местечке, как Доравилл. Если разделить их между семьями шести местных мальчиков, это будет немного, тем более с учетом стоимости похорон в наши дни. Но все равно это будет подспорьем.

— У троих мальчиков имелись похоронные страховки, поэтому их семьям не понадобятся деньги, — словно прочитав мои мысли, сказал Доук. — И мы надеемся получить по крайней мере еще три тысячи благодаря лотерее. Твайла сделала очень щедрое предложение — доплатить все, что мы не выручим в лотерею.

— Это щедро.

— Она отличная женщина. Могу я задать вопрос просто из чистого любопытства, мисс Коннелли?

— Э-э… Хорошо.

— Я не уверен, что когда-нибудь бывал в том старом амбаре за домом Алманда. Где именно был бедный молодой человек?

— Он был в своего рода… Ох, подождите, мне не положено об этом говорить. Простите, копы заставили меня дать обещание.

— Что ж, ходят самые разные слухи, знаете, — заметил он. — Я просто хотел прояснить факты. А где ваш спутник?

— Он вернется через секунду, — ответила я.

Внезапно я почувствовала себя очень одинокой, хотя была в машине, припаркованной на подъездной дорожке пригородной улицы. Я подпрыгнула, притворившись, что почувствовала вибрацию телефона.

— Алло? — сказала я, держа телефон возле уха. — А, привет, шериф. Да, я здесь у дома Твайлы, разговариваю с пастором Гарландом. Он стоит прямо здесь, он вам нужен? Нет? Хорошо.

Я посмотрела на священника с извиняющимся выражением лица, тот улыбнулся и помахал, а потом двинулся к дому. Я продолжала вести притворную беседу, до тех пор пока он не вошел через заднюю дверь.

Чувствуя себя полной идиоткой, я ощутила облегчение оттого, что он ушел. Где, черт побери, Толливер? Почему он так долго?

Я повернулась на сиденье и начала расстегивать привязной ремень. Пойду и выясню, что его задержало. Я тревожилась не на шутку, меня беспокоило ощущение, что я просмотрела что-то очень важное.

Что-то, касающееся девятого мальчика, который выжил.

Я перестала возиться с ремнем и призадумалась. Личность мальчика установили. Он был в безопасности в больнице Ашвилла. Может, он никогда не заговорит о том, что с ним случилось, но, вероятнее всего, заговорит — когда привыкнет к тому, что он в безопасности и почувствует себя лучше физически. И когда он начнет говорить, то назовет второго убийцу, если и вправду есть второй. Но что, если он ни разу не видел второго убийцу? Возможно, его держали в конюшне, потому что его похитил Том Алманд, один лишь Том Алманд? Что, если Алманд в первый и единственный раз заставил сына помочь ему, и именно это толкнуло Чака на отчаянный поступок. Может, у Алманда не было шанса поделиться своей добычей, прежде чем его раскрыли. Тогда у его сообщника имелось еще больше шансов выкрутиться.

И Доук Гарланд не был преступником. Он только что спросил меня, где держали мальчика. Если бы он был вторым убийцей, он знал бы это. Если же он только пытался запутать дело, то мог бы просто вообще ничего не говорить. Это не повлияло бы на то, что я думаю. Почему же он задал мне этот вопрос, если только и вправду ничего не знал?

Но кто-то знал, кто-то, с кем я недавно разговаривала. Кто-то сказал, что мальчик был под полом в стойле или что-нибудь в таком роде.

Кто это был? Мы встречались с таким множеством людей. Явно не Манфред, и не Рейн, и ни один из полицейских — им и положено было об этом знать. Тогда кто? С кем я разговаривала? С леди из похоронного бюро, Кледой как ее там… Нет, не она.

Я сидела в машине с приоткрытой дверцей, поставив на землю одну ногу, и думала. С внезапностью, ошеломившей меня, рядом со мной остановился большой внедорожник, дверцу моей машины распахнули и, схватив меня за руку, выдернули наружу. Потом большая рука ударила меня по тому месту, куда меня давным-давно стукнули лопатой, и я потеряла сознание.