Месть мертвеца

Глава первая

На Восточном побережье полно мертвецов. Когда работа приводит меня в эту часть Америки, в моей голове, словно без устали, хлопают крылья огромной стаи птиц. Это очень быстро надоедает. Но я не раз выполняла работу на востоке и вот снова еду через Южную Каролину, а мой вроде бы брат Толливер спит рядом на пассажирском сиденье. Я мельком взглядываю на него и улыбаюсь, потому что он не может меня видеть, и ничего страшного, что я гляжу на него с улыбкой.

У Толливера, как и у меня, черные волосы, и, если бы мы не занимались бегом и не проводили много времени на свежем воздухе, мы выглядели бы бледными. Мы оба склонны к худобе, в остальном же совершенно разные. Когда Толливер был подростком, отец никогда не водил его к кожнику, поэтому щеки Толливера покрыты рябью от лопнувших прыщей. Его глаза темнее моих темно-серых, у него высокие скулы.

Когда моя мама вышла замуж за его отца, два состоятельных представителя среднего класса объединились, чтобы стремительно покатиться вниз. Мама уже умерла, и кто знает, где сейчас отец Толливера? В прошлом году его выпустили из тюрьмы. Мой отец все еще сидит в тюрьме за растрату и ряд других должностных преступлений. Мы с Толливером никогда не говорим о своих родителях.

Если вам доведется бывать в Северной Каролине — там красиво поздней весной и ранним летом. К сожалению, мы попали туда в самом конце особенно мерзкого января. Зима выдалась холодная, серая и слякотная — недавно растаял снег, и через несколько дней вполне стоило ждать нового снегопада.

Я правила очень осторожно, так как дорога была грязной и запружена машинами. Мы приехали из тихого, солнечного Чарльстона, где супружеская пара решила, будто их дом непригоден для жилья, так как в нем орудуют призраки, и вызвала меня, чтобы я выяснила — нет ли в стенах или под полом трупов.

Ответ оказался точным: трупов в доме нет. Зато нашлись трупы на маленьком заднем дворе. Три трупа, все младенцев. Я не знала, что это означает. Они прожили совсем недолго, и мне не удалось достучаться до их крохотного сознания. Поэтому я не смогла сказать, что послужило причиной смерти, хотя обычно причина мне ясна. Но домовладельцы из Чарльстона пришли в восторг от результатов, особенно после того, как археолог выкопал скудные останки крошечных тел. Они будут с успехом рассказывать о мертвых младенцах следующие десять лет. Супружеская пара без колебаний вручила мне чек.

Моя работа не всегда приводит к уголовному делу.

— Где хочешь остановиться, чтобы поесть? — спросил Толливер.

Я взглянула на него. Он проснулся и потянулся, чтобы похлопать меня по плечу.

— Устала? — поинтересовался он.

— Я в порядке. Мы примерно в тридцати милях от Спартанберга. Далековато?

— Нет, нормально. «Крекер Баррел»?[1]

— Ты, должно быть, хочешь поесть овощей, — сказала я.

— Да. Ты знаешь, что я предвкушаю, если мы и вправду купим дом, о котором все время говорим? Предвкушаю приготовление домашних блюд.

— Мы хорошо готовим, когда мы дома, — согласилась я.

Купив несколько кулинарных книг в букинистических магазинах, мы выбирали очень простые рецепты.

Ситуация с нашей квартирой в Сент-Луисе сейчас висела на волоске. Мы так много времени проводили в дороге, что платить за квартиру было пустой тратой денег. Но нам требовалась база — место, куда поступает почта, место, которое можно назвать домом, пока мы разъезжаем по Соединенным Штатам. Мы копили деньги на дом — вероятно, мы купим его где-нибудь в районе Далласа, чтобы быть поближе к нашей тете и ее мужу. Они опекуны двух наших младших сестер.

Проехав еще двадцать миль, мы заметили вывеску ресторана, и я свернула на автомагистраль между штатами. Хотя было почти два часа дня, парковка оказалась переполнена. Я попыталась не скорчить гримасу. Толливер просто любил «Крекер Баррел» и не возражал против того, чтобы пробираться через всю эту дешевку в магазине, находящемся в том же здании.

Припарковавшись в полумиле от ресторана, мы потащились по слякоти мимо кресел-качалок на крыльце и потопали ногами на коврике, чтобы не наследить внутри.

Комнаты ресторана оказались чистыми и теплыми. Мы почти сразу заняли места, и официантка, очень юная женщина с прямыми, как конский хвост, волосами с удовольствием нас обслужила. Ну-ну, Толливер! Официантки, буфетчицы, горничные в отелях — женщины из обслуживающего персонала — любят Толливера.

Мы сделали заказ, и, пока я наслаждалась тем, что уже больше не в машине, Толливер думал о предстоящей работе.

— Нас пригласили правоохранительные органы, — предупредил он.

Это означало: меньше денег, но больше молвы. Мы всегда нуждались в хороших рекомендациях от профессионалов из правоохранительных органов. Примерно половину вызовов мы получали от детективов, шерифов, помощников шерифа и так далее. Может, они и не верили в меня, но, когда на них давили по поводу расследования, они мне звонили. Узнав обо мне из слухов, ходящих среди коллег, они хотели избавиться от того, что в шею им дышат некие влиятельные лица. Порой на них давили, веля найти кого-нибудь поскорее, и они уже просто не знали, где еще в их округе искать пропавшего человека. Закон платил скупо. Но платил.

— Что от меня требуется? Работа на кладбище или поиски?

— Поиски.

Значит, придется искать тело. Этим приходилось заниматься примерно в пятидесяти процентах случаев, когда я получала работу. Благодаря молнии, влетевшей в окно трейлера в Тексаркане, когда мне было пятнадцать лет, я могла находить трупы. Если тело лежало на кладбище, погребенное должным образом, наниматели хотели знать причину смерти. Если тело было невесть где, я могла обнаружить его, если место поисков имело определенные границы.

К счастью, гудение, издаваемое трупом, становилось менее интенсивным, если труп был старым, иначе я бы уже полностью спятила. Посудите сами. Трупы пещерных людей, трупы индейцев, первопоселенцев и скончавшихся позднее — это множество мертвецов, и все они давали мне знать, где покоятся их бренные останки. Я раздумывала, не разослать ли мою маленькую брошюру на места археологических раскопок и как Толливер отнесется к тому, чтобы собрать адреса для такой рассылки. Толливер всегда куда лучше меня управлялся с нашим ноутбуком, просто потому, что больше интересовался этим.

Не похоже, чтобы он был моим слугой или чем-то в этом роде.

Я рассказала ему первому о моих странных способностях, после того как оправилась от физических последствий удара молнии. Сперва он мне не поверил, но решил ублажить меня, испытав в деле: что я могу и чего не могу. И когда мы выяснили, каковы пределы моей странной новой силы, брат поверил в меня.

К тому времени, как я закончила школу, мы уже полностью составили план и двинулись в дорогу. Сперва мы путешествовали только по выходным. У Толливера имелась постоянная работа, а я подрабатывала в забегаловках. Но спустя два года он смог уволиться, и с тех пор мы вместе колесим по дорогам.

В настоящий момент Толливер играл в «пег гейм»,[2] они всегда лежат на столах в «Крекер Баррел». Лицо его было серьезным и спокойным. Не похоже было, чтобы он страдал, но он никогда и не показывал ничего подобного. Я знала: Толливеру приходится нелегко с тех пор, как обнаружилось, что женщина, не дававшая ему проходу, имела тайные мотивы. Даже если ты не сходишь по кому-то с ума, даже если этот «кто-то» вызывает у тебя легкую неприязнь, все равно больно обнаружить такое.

Толливер мало говорил о Мемфисе, но тамошние события наложили отпечаток на нас обоих.

Замкнувшись в собственном печальном мирке, я наблюдала, как двигаются его длинные белые пальцы. В последние несколько недель у нас с братом все было не так просто. И в том была моя вина… Полностью моя вина.

Официантка пришла, чтобы спросить, не наполнить ли снова наши чашки, и ухитрилась улыбнуться Толливеру слегка ярче, чем мне.

— Куда направляетесь? — весело спросила она.

— В окрестности Ашвилла, — ответил Толливер, поднимая взгляд от игровой доски.

— О, там красиво, — сказала официантка, внося свою маленькую лепту в развитие туризма.

Толливер улыбнулся ей с отсутствующим видом и снова склонился над игровой доской. Она восприняла это с философским пожатием плеч и поспешила прочь.

— Ты сейчас проделаешь во мне дыру, — не поднимая глаз, произнес Толливер.

— Просто ты прямо у меня перед глазами, — отозвалась я и облокотилась о стол.

Где, черт возьми, еда? Я сложила бумажную завязку, которой были скреплены завернутые в салфетку ножи и вилки.

— Нога болит? — спросил он.

У меня слабая правая нога.

— Да, немножко.

— Хочешь, я помассирую ее вечером?

— Нет!

Тут Толливер посмотрел на меня. И приподнял брови.

Конечно, я хотела, чтобы он помассировал мою ногу. Я просто не знала, что из этого получится. Я могла бы сделать что-нибудь неправильное… Неправильное для нас обоих.

— Наверное, вечером я просто приложу к ноге тепло, — сказала я.

Извинилась и пошла в дамскую комнату, где было тесно из-за мамы с тремя дочерьми. А может, ее дочка привела с собой подружек. Они были еще детьми, очень шумными. Я едва смогла войти в кабинку и тут же закрыла дверь на задвижку. Я постояла там мгновение, прислонившись лбом к стене. В горле у меня застряли в равной степени стыд и страх, и секунду я не могла дышать. Потом сделала длинный, дрожащий вдох.

— Мам, я думаю, эта леди плачет, — прозвучал пронзительный детский голос.

— Ш-ш-ш, — ответила мать. — Тогда мы просто оставим ее в покое.

А потом наступила благословенная тишина.

Вообще-то мне и вправду надо было воспользоваться туалетом, и у меня действительно болела нога. Я спустила джинсы и, сев, потерла правую ногу. Над коленом виднелся бледно-красный узор, который тянулся до верха бедра. Когда в окно влетела молния, я стояла к нему правым боком.

Присоединившись к Толливеру, я увидела, что наш заказ уже принесли, и смогла наконец заняться едой.

Когда мы вернулись к машине, Толливер занял место водителя — была его очередь. Я предложила включить аудиокнигу. В последнем магазине старой книги, который мы посетили, я купила три. Само собой, несокращенных. Я включила рассказ Даны Стабеноу,[3] откинулась на спинку сиденья и отгородилась от брата стеной. Нет, я не отгородила стеной его, я отгородила от него себя.

Толливер снял одну комнату в мотеле в Доравилле. Пока он стоял у конторки, я видела: он ждет, когда я попрошу его взять еще одну комнату, раз уж у меня такое необщительное настроение. За годы путешествий мы часто делили с ним комнату. Сперва у нас было слишком мало денег для двоих. Потом нам иногда хотелось побыть в одиночестве, а иногда было на это плевать. Мы никогда не делали из этого проблему.

«Не позволю, чтобы это стало проблемой теперь», — безрассудно решила я.

Я не знала, сколько мы еще сможем тащиться по этой мрачной темной дороге, пока Толливер не взорвется и не потребует объяснений, которые я не в силах ему дать.

Итак, мы будем делить комнату, и мне придется пребывать в неловком молчании. Я начинала к этому привыкать.

Мы внесли в комнату сумки.

Я всегда брала кровать, которая поближе к ванной, брат взял ту, что у окна.

Эта комната была вариацией других комнат, которые мы видели снова и снова: гладкие покрывала из полиэстера, стандартные стулья и стол, телевизор, бежевые стены в ванной.

Толливер занялся телефоном, а я растянулась на кровати и включила Си-эн-эн.

— Она хочет, чтобы мы явились завтра в восемь утра, — сказал Толливер, вынимая из сумки карандаш и раскрывая утреннюю газету на странице с кроссвордом.

Рано или поздно он не выдержит и научится разгадывать судоку, но пока он стойко держится приверженности к кроссвордам.

— Тогда мне лучше отправиться сейчас на пробежку, — бросила я и заметила, что брат на несколько секунд застыл, нацелив карандаш на кроссворд.

Мы часто бегали вместе, хотя под конец нашей пробежки Толливер обычно вырывался вперед, чтобы помчаться изо всех сил.

— Утром будет слишком холодно, даже если я встану в пять.

— Ничего, если ты побежишь одна?

— Да, без проблем.

Я вытащила свое снаряжение для пробежек и сняла джинсы и свитер. Я держалась к Толливеру спиной, но это было нормально. Мы не превращали скромность в идола, но все же пытались соблюсти какие-то границы. В конце концов, мы же брат и сестра.

«Нет, мы не брат и сестра, — сказало мое дурное „я“.— На самом деле он вообще тебе не родственник».

Я сунула в карман ключ от комнаты и вышла туда, где было холодно и влажно, чтобы убежать от своего несчастья.