Мир на костях и пепле

10

Комментарий к 10

Сразу извиняюсь за относительно длительное ожидание главы, но в свое оправдание скажу, что она получилось большой, а делить на несколько мне показалось бессмысленным. Так что приятного чтения!)

С самого детства я слышала одну и ту же фразу, тысячу раз прозвучавшую из разных уст. Отец рассказывал истории о «королевстве», в котором многие люди не могут позволить себе купить кувшин молока и буханку хлеба на завтрак, пока другие устраивают празднества и ни в чем себе не отказывают. Он говорил о «короле», который ради забавы крадет детей из семей и заставляет их драться друг с другом. Поведал мне о строгих законах и о том, как некоторые из них можно обойти. И каждый рассказ всегда заканчивался одной и той же фразой.

«Ты должна быть сильной, — говорил он, поглаживая меня по голове. — Это поможет тебе со всем справиться». Поэтому он научил меня охотиться и выживать в сложных обстоятельствах.

Я не перестала слышать эту фразу даже когда отец погиб. Жители Шлака, продавцы в Котле, бывшие знакомые мамы и шахтеры, знавшие нас, все повторяли вновь и вновь, что мы с Прим должны быть сильными.

Прощаясь перед 74 Голодными Играми, практически все просили лишь об одном: «Будь сильной». Это же я слышала потом от Хеймитча и Цинны. Они все ожидали, что я справлюсь с испытаниями, а я никого не хотела подвести. Согласившись стать Сойкой-Пересмешницей, я будто дала обещание целой стране, что буду бороться до последнего, чего бы это мне не стоило. Теперь уже каждый человек вокруг ожидал от меня того же, что и отец когда-то в детстве.

Но правильно ли я поняла, что значит быть сильной на самом деле?

Ведь для меня это означало быть закрытой, упертой, где-то даже наглой, откровенно отчаянной и бесстрашной хотя бы внешне, ведь внутри все иногда трепетало от паники. А еще это означало не показывать своих чувств и слабостей никому и брать на себя ответственность даже за то, что зачастую казалось не по плечу.

Но сейчас, разговаривая по телефону с Энни Крестой, а точнее с Энни Одэйр, я впервые задумываюсь о том, что, вероятнее всего, заблуждалась всю жизнь. Иначе как еще объяснить происходящее? Жизнь отобрала у этой девушки все до последней нитки, но вместо того, чтобы раскиснуть и вынуждать окружающих носиться с собой, она решила, что должна пройти через это, каким бы тяжелым не был путь. И, более того, после терапии в Капитолии Энни взяла под крыло Пита и Джоанну, хотя этого от нее даже никто не ждал. Она раньше остальных в клинике решила вернуться в свой дом, чтобы готовиться к рождению ребенка. Ребенка, который никогда в жизни не увидит своего отца…

И как при этом не возненавидеть весь мир, так еще и остаться таким открытым и искренним человеком, если не будучи чертовски сильной?

Вероятно, я не знаю никого сильнее Энни, о чем не без восхищения говорю ей, на что она лишь смеется в ответ.

Разговаривать с ней оказывается на удивление легко даже мне, а раздражение, которое раньше возникало постоянно, теперь вызывает только чувство стыда. Мы обсуждаем наше здоровье, доктора Аврелия, отстраивающиеся дистрикты и мою маму, которую она частенько видит в больнице. Еще я спрашиваю про ее беременность, которая, по словам Энни, протекает гораздо лучше, чем ожидалось, за исключением бессонницы, ставшей настоящим испытанием.

— Я и раньше частенько не могла подолгу уснуть, но теперь это вообще проблема, — жалуется она. — В самом начале врачи говорили, что это связано с гормонами, теперь же объясняют все пережитым стрессом. Как бы там ни было, остальные анализы почти в порядке, так что причин для беспокойства нет.

Я вспоминаю, что мама во время беременности Прим тоже не могла уснуть, и отец даже собирал для нее какие-то травы. Обещаю посмотреть, что это за растения в нашей семейной книге, а Энни говорит, что в случае чего спросит мою мать при следующей встрече. Впервые за долгое время снова испытываю болезненную обиду за то, что она настолько отдалилась, буквально открестилась от меня, но делиться этим ни с кем не собираюсь. Тем более мне не привыкать.

И, конечно же, мы обсуждаем Пита. Говорить о нем мне тяжелее всего.

— Пит мне много рассказывает о тебе. О вашей жизни, — будничным тоном делится Энни, а я чувствую, как расплываюсь в глупой улыбке.

— Что рассказывает?

— Да просто о том, как отлично вы проводите время. Его очень радуют твои успехи, а еще он даже не надеялся, что вы сможете так близко общаться. Я в этом никогда не сомневалась, но он же ведь такой упертый. Зато теперь у меня есть отличная возможность напоминать, что я всегда права, — смеется она.

— Он не зря сомневался. Мне до сих пор кажется, что все настолько шатко, что может рухнуть в один момент.

— О чем это ты?

— Да даже о сегодняшней ссоре! — говорю я, ожидая ответа, но Энни молчит. — Вы не говорили об этом?

— Ты можешь не верить, но мы никогда не обсуждаем что-то совсем личное. Тем более, если это касается только вас двоих, — это меня искренне радует, потому что всегда было некомфортно представлять, как они в красках разбирают наши разговоры и разногласия, будто кто-то подсматривает за чем-то почти интимным. Так что теперь я чувствую облегчение и даже благодарность. — Сильно поругались?

— В общем-то, нет. Ничего особенного в этой ссоре не было. Меня больше волнует то, что к ней привело. И как раз об этом я и хотела поговорить с тобой, — набираю в грудь воздуха, снова испытывая неловкость. — Он постоянно говорит, что боится мне навредить.

— Но ведь этот страх не беспочвенный, Китнисс. Прошло совсем немного времени, поэтому…

— Нет, думаю, дело совсем в другом, — перебиваю я. — Он не хочет подпускать меня ближе. Я понимаю, что это может быть из-за охмора, но, кажется, Пит уже довольно хорошо понимает, где правда, а где ложь. Да и он сам сказал еще давно, что больше не считает меня врагом или переродком. И я бы могла подумать, что он просто не хочет сближаться ни с кем, если бы не ваша дружба. Может быть, просто я делаю что-то не так.

— Китнисс, не думаю, что ты можешь делать что-то не так. Насколько я могу судить, он всегда очень честен. Почему ты отрицаешь, что Пит может беспокоиться о твоей безопасности в самом деле?

— Потому что нет никакой опасности, Энни. Я же вижу, как он легко справляется с приступами даже в моем присутствии!

— Милая, ты ошибаешься, — ее голос вмиг становится очень печальным. — Это вовсе не легко, могу тебя заверить. Мы редко обсуждаем приступы, но те, о которых я знаю — это сущий кошмар. Возможно, снаружи все выглядит гораздо лучше, чем есть на самом деле, но поверь, Пит не стал бы прикрываться своей болезнью, если бы причина была в другом.

Теперь грустно становится и мне.

— А ты не знаешь, как я могу ему помочь?

— К сожалению, этого никто не знает.

— Но он ведь доверяет тебе, верно? По крайней мере, гораздо сильнее, чем мне. Даже сегодня я предложила ему свою помощь, а он отказался и позвонил тебе.

— Уверена, что тебе он доверяет точно не меньше. Я могу лишь предположить, но, возможно, дело в том, что я нахожусь в более чем сутках езды на поезде, так что мне никак нельзя навредить? Во время приступов он себя почти не контролирует, так что, начнись он во время эмоционального разговора, и одному богу известно, чем все может закончиться.

— Тогда выходит какая-то безысходность, — выдыхаю и слышу такой же грустный вздох в трубке. — Что же мне тоже нужно уехать подальше, если я хочу помочь?

Энни долго ничего не отвечает, а я раздраженно ковыряю ногтем обои, бросая кусочки бумаги на пол. Спустя пару минут девушка довольно хмыкает.

— Кажется, мне в голову пришла идея. Она странная, конечно, но может сработать. Есть ручка и бумажка?

И когда я слышу суть идеи, послушно делая заметки в блокноте, то просто хочу ударить себя по голове за то, что не додумалась до этого сама, а Энни довольно хихикает, что смогла меня как-то приободрить. Искренне благодарю ее и желаю спокойной ночи, очень сильно надеясь, что хоть одна из нас сможет сомкнуть глаза этой ночью.

Но сон, разумеется, не приходит. Из-за ядерного коктейля чувств, который в себя включает и вину, и воодушевление, и тревогу одновременно, я только ворочаюсь в душной комнате, в тщетных попытках найти удобное место.

Слова Энни так и крутятся в голове, подкрепляя нежелание спать. «Ты тоже можешь позвонить Питу, раз так он чувствует себя более уверенно. Он не будет бояться тебе навредить, а ты сможешь помочь». Изначально это кажется мне, в самом деле, очень удачным решением, но теперь я начинаю думать, что Пит может не понять, зачем говорить по телефону, если нас разделяет несколько метров. Или вовсе не захотеть говорить.

Если произойдет второе, то мои доводы только подтвердятся, и все отговорки про безопасность и невозможность себя контролировать окажутся лишь отмашками и предлогами. Но, если подумать, то Энни права. Пит всегда был честным человеком, а прикрываться болезнью даже как-то низко.

И, как обычно, узнать правду можно только лишь попытавшись. Хватаю с тумбочки записную книжку и направляюсь к телефону, даже не пытаясь спланировать речь. Терпеливо слушаю долгие гудки бесконечно долго, прижимаясь лбом к стене, и даже вздрагиваю, когда трубку поднимают.

Голос звучит слегка хрипловато, и я мысленно ругаю себя, что так по-идиотски разбудила человека.

— Это я, — виновато бормочу в трубку.

— Китнисс? — уже начинаю ожидать возмущения, но ничего подобного за вопросом не следует. Наоборот, теперь мой собеседник встревожен. — Что-то случилось?

— Пит, прости, что разбудила. Ничего особенного не случилось. Прости.

— Так в чем дело?

— Хотела извиниться.

— Ты уже извинилась. Дважды, — теперь голос звучит немного раздраженно, и я нервно сглатываю, теряя всю изначальную решительность. Но сдавать назад уже никак нельзя, тем более извиниться и в правду нужно.

— Нет, я не про то, что разбудила. Прости, что ляпнула эту глупость вечером. Я вовсе не это имела в виду, но ты же знаешь, со словами у меня всегда были проблемы.

Пит молчит на протяжении нескольких ударов сердца, а потом тихонько хмыкает.

— Да уж… — вроде бы, больше никакого раздражения не слышно. — Ничего страшного, забудь. И ты меня не разбудила. Еще слишком темно, чтобы спать.

— И слишком жарко.

— Это точно. Как в печке, — смеется Пит, и я облегченно улыбаюсь, почувствовав, что все снова в порядке. — Так это все? Тебя резко замучила совесть, и ты решила позвонить?

— Вроде того. Так как дела?

В телефоне опять слышится тихий смешок.

— Китнисс, мы виделись пару часов назад, и увидимся снова еще через несколько часов. Хочешь узнать, как мои дела именно сейчас по телефону?

— Ну, ты же не спишь. И я не сплю. А вечер прошел, как бы так сказать, не совсем удачно…

— Если ты про приступы, то не волнуйся, мне уже гораздо лучше.

— Это отлично, — заключаю я и больше не могу подобрать никаких слов. Пит тоже молчит, отчего становится только более неловко.

— А как твои дела? — интересуется он спустя очень долгую паузу.

— Все в порядке.

— Это отлично, — повторяет Пит мою же реплику, и я снова слышу только собственное сердцебиение.

Через несколько секунд неловко становится уже настолько, что хочется провалиться под землю. Кажется, сложности в нашем общении совершенно не имеют никакого отношения к неконтролируемым приступам или охмору. Вся проблема лишь в том, что я ни на что не годный собеседник.

— Ну, тогда спокойной ночи? — так же неловко бормочет Пит, и я сначала только киваю, закусив губу, пока не понимаю, что он меня не видит.

— Ага.

— Спасибо, что позвонила.

— Нет проблем.

Бросаю трубку на место и прикрываю лицо руками.

«Какой позор» — вырывается у меня вслух. Бреду в свою комнату и роняю голову лицом в подушку. Было бы прекрасно это забыть, но мой мозг не настолько милосерден. Вместо этого он вновь и вновь прокручивает нелепые слова и еще более нелепые молчания, заставляя краснеть. К счастью, в какой-то момент эта пытка перерастает в сон, в котором я стою на сцене рядом с Цезарем Фликерманом совершенно голая в огромном зале, набитом тысячами людей, с телефонной трубкой в руках и не могу вымолвить хоть слово, пока ведущий ежесекундно забрасывает меня какими-то вопросами. Проснувшись, я долго не могу понять, было ли это более унизительно, чем дурацкий ночной телефонный разговор, и прихожу к заключению, что нет.

Идти на завтрак теперь совершенно не хочется, но выбора особо не остается, когда в дом заходит Сэй и начинает греметь посудой. Приходится спуститься.

— Китнисс, ты уже встала? — она добродушно улыбается, отряхивая передник. — Я сегодня решила прийти пораньше, чтобы приготовить что-то из того, что любит Пит.

Внезапно я понимаю, что не имею ни малейшего представления о том, что любит Пит. И это настолько абсурдно, ведь большую часть совместного времени мы проводим за едой и разговорами. Но за все это время мне и в голову не приходило просто узнать о его предпочтениях. Одновременно с этим всплывает картинка с сырными булочками и Питом, отвечающим ментору, что всегда помнил, что я их очень люблю. И хотя это, конечно, ерунда, но мне становится немного стыдно.

Молча наблюдаю за тем, как Сэй жарит бекон, а потом делает тосты с омлетом и козьим сыром, пытаясь вспомнить любые другие подробности о жизни Пита. Он упоминал, что по ночам читает, но я даже не спросила, какие он любит книжки. Я понятия не имею, чем занят Пит, когда он весь день проводит дома. Не знаю, о чем они часами болтают с Хеймитчем, прогуливаясь по дистрикту. И при этом удивляюсь, когда он отказывается от сложных разговоров на тяжелые для него темы.

Энни все-таки не права. Наше общение вовсе нельзя назвать близким, но виноват в этом не Пит со своей излишней осторожностью. Как всегда причина в моей слепоте и неумении сходиться с людьми. Не удивительно, что он может часами болтать по телефону с другими, а со мной не может переброситься и парой фраз. Нам не о чем говорить, кроме совместного прошлого, которое настолько пропитано ядом и кровью, что вспоминать лишний раз совершенно не хочется.

От этих мыслей становится как-то тоскливо, поэтому, когда Пит показывается на пороге столовой, я, как ни стараюсь, не могу даже выдавить улыбку. Настроение ухудшается еще сильнее, когда я замечаю огромные синяки под его глазами и рассеянный взгляд — явный признак беспокойной ночи. Ну конечно, человек пережил один из худших вечеров за последнее время, а тут я со своими претензиями, а потом и звонками с извинениями.

За мрачными размышлениями даже не замечаю, как Пит что-то у меня спрашивает. Понимаю это, только когда уже даже Сэй вопросительно вздергивает брови и ожидающе смотрит на меня.

— Что? — приходится переспросить.

— Видимо, не удалось, — ухмыляется Пит одним уголком губ. — Я спросил, удалось ли тебе в итоге поспать.

— Нет, я спала, просто… не самые приятные сны. А тебе?

Он отрицательно машет головой, продолжая есть свой завтрак.

— Это, наверное, из-за жары, — подключается к разговору Сэй. — Очень многие сейчас жалуются.

— Не то что бы мы нормально спали еще до жары, — пожимает плечами Пит. — Но да, сейчас стало хуже. Вот бы оказаться где-нибудь у моря. Энни говорит, что воздух в их Дистрикте по вечерам свежий и прохладный, — он мечтательно вздыхает.

— Но это все равно не помогает ей от бессонницы, — говорю это прежде, чем подумать, и сразу же улавливаю заинтересованный взгляд Пита. Конечно, наша вчерашняя беседа вовсе не является тайной, но о ней еще никто не знает, и я бы предпочла, чтобы так и осталось. Но теперь поздно, и приходится изворачиваться. — Она звонила и просила найти в нашей семейной книге растений упоминания об отварах, которые отец давал маме в то время, как она носила Прим. Мать упоминала об этом однажды, когда они встретились в больнице.

Ложь, на удивление, выходит очень складной, и Пит кивает, продолжая ковырять завтрак.

— Может быть, и вам двоим стоит пить этот отвар? — спрашивает женщина. — Что это за травы, Китнисс? Их сложно раздобыть?

— Отец собирал их в лесу, так что, думаю, нет. Я поищу информацию сегодня днем.

Сэй удовлетворенно кивает, уже собирая со стола грязную посуду, и говорит, что должна бежать к внучке, которая совсем скоро проснется. По дороге она обещает зайти к Хеймитчу, и вставить ему по первое число, если он снова надрался.

— Пусть спит, — заступается Пит. — Вчерашний вечер был не из приятных.

— Это не дает ему никакого права губить свое здоровье, — спорит Сэй, складывая порцию еды Хеймитча на тарелку.

Когда женщина уходит, я заканчиваю убирать стол, а Пит по-обыкновению моет посуду. Почему-то взгляд задерживается на его спутанных волосах, которые уже порядком отросли. Кажется, сосед улавливает мой взгляд, потому что оборачивается и неловко улыбается, а я пытаюсь натянуть улыбку в ответ.

— А что это за книга? — спрашивает он, но я не понимаю вопрос и вздергиваю брови. — Ты сказала, что найдешь рецепт отвара в вашей семейной книге.

— Ты не помнишь? — удивляюсь я, и Пит отрицательно машет головой, печально поджав губы. Так он делает всегда, когда понимает, что забыл о чем-то важном для него в прошлом.

— Что-то крутится в голове, как будто бы я знаю об этой книге, но, что именно, понять не могу.

— Ее начал кто-то из травников по маминой линии много лет назад, а отец внес туда дополнительные растения, которые являются съедобными, чтобы мы никогда не голодали. А потом мы с тобой продолжили книгу и дополнили ее другими растениями, о которых я узнала от Гейла и на Играх.

— Мы с тобой? — удивляется Пит, а теперь уже и я поджимаю губы, услышав в голосе искреннее удивление.

— Да. Ты рисовал, а я записывала все, что знаю.

Он кивает и ненадолго задумывается.

— Когда это было?

— Еще до того, как объявили о Квартальной бойне. Я подвернула ногу и не могла ходить, а ты приносил мне каждый день выпечку и оставался, чтобы сделать зарисовки. Еще мы смотрели телевизор по вечерам, но это раздражало всех, кроме меня.

Пит снова задумчиво кивает, протирая несчастную тарелку в сотый раз, и плотно уходит в себя. Проходит не меньше пары минут, прежде чем он отвечает.

— Звучит как-то слишком нормально для нас.

Усмехаюсь, припоминая, что тогда он тоже сказал нечто подобное однажды.

— Сложно поверить, да? Я покажу тебе книгу, ты должен вспомнить свои рисунки.

Он, наконец-то, оставляет тарелку в покое, вытирает руки и поворачивается ко мне лицом. Его глаза выражают нечто такое, что очень трудно понять, но на душе становится тяжело и больно настолько, что хочется обхватить себя руками.

— Я тебе верю, — спокойной говорит он, и по телу почему-то бегут мурашки. — К тому же я вряд ли вспомню.

Несмотря на это, после ухода Пита я все равно отправляюсь на поиски книги. Как и многие другие вещи, причиняющие неприятные воспоминания, она спрятана в подвале много месяцев назад. Все имущество, которое было у нас в Тринадцатом, прислали мне спустя неделю после возвращения домой на поезде. Мать отказалась забирать хоть что-либо, напоминающее о прошлой жизни, с собой в Четвертый, а у меня просто не хватило бы духу отказаться. Тем не менее, в подвал с того дня я больше не спускалась. И я даже толком не знаю, что именно было доставлено и сложено здесь в больших коробках, потому что этим занимались Хеймитч с Сэй, пока я калачиком лежала в углу своей комнаты и мечтала уснуть и не проснуться.

Это помещение напоминает маленький склад провизии, потому что на всех полках стоят бесконечные баночки и консервы, которые, видимо, запасла для меня Сэй. Делаю для себя мысленную заметку поругать ее за это, потому что совершенно неразумно хранить столько еды в доме для одного человека, когда весь дистрикт многие месяцы жил, плотно затянув пояса.

Провожу рукой по коробкам и с радостью отмечаю, что каждая из них подписана. На самой огромной стоит пометка «Одежда. Тур», и я приоткрываю крышку, заглядывая внутрь. Видимо, еще до моего возвращения или сразу после, пока я еще ничего не понимала, в подвал также были спущены вещи, которые каким-либо образом могут меня напугать или расстроить, потому что эта коробка забита до краев моими нарядами от Цинны. Наугад вытаскиваю бежевый свитер крупной вязки и прижимаю его к щеке, наслаждаясь мягкостью шерсти. Да, смерть стилиста, подарившего мне имя и образ, стала когда-то для меня настоящей трагедией, но сейчас кажется, будто случилось это в какой-то другой жизни или целую тысячу лет назад. Мысли об этом не похожи на острый клинок в сердце, они скорее лишь воспалившиеся царапины, которые я заклеиваю пластырем, закрывая коробку.

Дальше в ряд стоят несколько некрупных коробов с надписями «Альбомы и фото», «Из комнаты Примроуз», «Из комнаты Mrs Эвердин» и последняя большая коробка «Жилой отсек Е», к которой я и направляюсь, стараясь даже не смотреть на предыдущие. Книга растений, как и ожидалось, на месте. Тут же я нахожу выводную трубку с последней Арены, парашют и свадебное фото родителей, а на самом дне лежит маленький золотой медальон — подарок Пита. К сожалению, еще один подарок — жемчужина, был безвозвратно утерян в те дни, когда в капитолийской больнице с меня вместе с обгорелой кожей снимали куски одежды. В одном из этих расплавленных кусков, бывшим изначально маленьким карманом, и находилась жемчужина.

Кручу в руках изящное украшение, но не решаюсь открыть, так как фото внутри, которые когда-то должны были напомнить, ради чего стоит жить, сейчас причинят бесконечную боль и наверняка подарят моим сегодняшним ночным кошмарам особую жестокость. Но и оставить кулон в коробке рука не поднимается, так что я просто засовываю его в карман и направляюсь к лестнице с книгой подмышкой.

Найти нужные травы совсем несложно, и я переписываю название, дозировку и способ приготовления в свой блокнот, чтобы позже поделиться с Энни, а потом приступаю к поиску рисунков Пита. Их здесь целая куча, так что я просто делаю закладки на нескольких, которые нравятся мне сильнее всего.

А потом понимаю, что до самого вечера не имею ни малейшего представления, чем заняться, и начинаю слоняться из комнаты в комнату. Принимаю прохладный душ, чтобы хоть немного спастись от жары, и падаю у телевизора, наугад включив первый попавшийся канал. В передаче рассказывают о передовой медицинской технике, которой планируют снабдить больницы в каждом дистрикте, и от монотонного голоса ведущего я очень быстро засыпаю. Проснувшись уже вечером, долго разминаю конечности и шею, затекшие от неудобного дивана, пока не перестаю чувствовать себя деревянной.

До ужина еще полно времени, и поскольку готовить его я не планирую, то снова встает вопрос, чем можно заняться. На улице слишком жарко, чтобы дойти хотя бы до Хеймитча, так что я решаю отправиться в гости к Питу и показать ему рисунки, но вовремя останавливаюсь, задумавшись над тем, что стоит все-таки уважительно относиться к его просьбам, особенно, когда обратное неминуемо приводит к ссорам.

Спустя еще несколько кругов по дому я все же решаю, что, если приглашу Пита к себе, и он согласится, то это не должно вызвать никаких скандалов, так что иду к телефону и уже по памяти набираю номер. В этот раз гудки не кажутся такими долгими, да и трубку он поднимает почти сразу.

— Это я, — вместо приветствия снова говорю я, и Пит тихо усмехается в ответ.

— Снова совесть?

— Нет, сегодня я еще не успела сделать ничего плохого.

— Ну, не расстраивайся, еще не вечер.

— Вообще-то я по делу, — говорю серьезно, но не могу сдержать улыбку. — Нашла книгу растений, придешь посмотреть?

— Эм. Я еще немного занят.

— Чем?

— Наши соседи попросили испечь пирог для своей дочери. Такая маленькая рыжая девочка Агнес, они живут через два дома от наших.

— Да, я знаю Агнес.

— У нее завтра день рождения, так что…

— А когда освободишься?

— К ужину, наверное.

Отчего-то мне начинает казаться, что для такого пекаря как Пит, закладывать больше трех часов на пирог немного странно, но я молчу. И он тоже молчит. И в этот раз я чувствую не стыд, а раздражение, которое тоже тихонько держу в себе.

— Тогда до встречи? — говорит Пит, не выдержав первый.

— Ага.

Кладу трубку и несколько минут недоумевающее смотрю на телефон, будто это он передает слова неправильно, чтобы меня разозлить, но это, конечно же, не так.

Меня просто в очередной раз отшили.

Чтобы не сделать ничего глупого, набираю Энни, в надежде, что она дома и не спит, и мне везет. Судя по голосу, девушка снова рада меня слышать, и я диктую ей названия трав и всю добытую информацию. А потом зачем-то рассказываю о походе в подвал и об этой коробке с номером жилого отсека, которая хранит в себе тонну тяжелых воспоминаний.

— У меня тоже есть такая коробка из Тринадцатого, — говорит Энни. — И когда-нибудь я тоже надеюсь, что смогу ее открыть.

Задумываюсь над тем, что может лежать там внутри, и даже жмурюсь от неприятных ощущений. Наверное, это ее свадебное платье. Возможно, еще и костюм Финника. Или его веревка для узлов. Или фото. Почему-то задумываюсь над тем, смогла ли я открыть такую коробку на ее месте, но чем дальше бредут мысли, тем хуже становится на душе. Энни тоже молчит, но эта тишина говорит куда больше слов.

Чтобы поскорее перевести тему, я рассказываю о том, что успела воспользоваться ее советом уже дважды, но оба раза были, мягко говоря, неудачными. Потом объясняю про книгу растений и рисунки в ней, о которых Пит вообще забыл, а сейчас снова придумал причину, чтобы не приходить.

— Рисунки это вообще больная тема, Китнисс, — говорит Энни, тяжело вздыхая. — Не думаю, что он вообще захочет видеть какие-то рисунки. Не принимай на свой счет.

— Больная тема?

— Ну, из-за частичной потери памяти или, кто б знал из-за чего еще, он больше не рисует. В Капитолии доктор Аврелий рассчитывал на то, что старые картины помогут пробудить воспоминания, но они только его раздражали, а новые рисовать не получалось. Пит никогда не признается, но это большая потеря для художника. И тут, я думаю, с возвращением воспоминаний становится только хуже. Он и так потерял слишком многое, а рисование было для него по-настоящему важным.

Вспоминаю наш давний разговор о выставке в Тринадцатом и закрашенные картины на чердаке, и в очередной раз удивляюсь тому, что за все это время даже ни разу больше не поинтересовалась его успехами. Он тогда осудил себя прошлого за то, что переносил кошмары на холст, и я просто подумала, что еще не время. Но больше ни разу не спрашивала…

— Я не знала, что это настолько серьезно, — только и могу сказать я, снова испытав колющую вину.

— К сожалению, да. Так что не накручивай себя. Я уверена, что вы встретитесь на ужине, и все будет в порядке.

И хотя я думаю, что понятие «порядка» для нас больше вообще не существует, не спорю и прощаюсь с Энни, пожелав ей хорошего вечера.

Ужин проходит совершенно обычно, и я даже не запоминаю ни одной темы разговора, потому что тайно весь вечер поглядываю на Пита, будто пытаясь разглядеть в нем что-то еще, на что не обращала внимания или не замечала. Но он выглядит как обычно, шутит как обычно и ведет себя как обычно. Все секреты скрыты гораздо глубже. Там, куда он меня настойчиво не пускает.

После ужина, когда Сэй с внучкой уходят домой, Хеймитч еще долго сидит на диване и смотрит телевизор, комментируя новости Панема, а мы с Питом за столом молча потягиваем прохладный лимонад.

— На трезвую голову этого лучше не видеть! Нет, ну вы гляньте-ка, проныра Плутарх! — он всплескивает руками, поворачиваясь к нам и понимает, что мы даже не смотрим в сторону телевизора. — Хорошо, что вы этого не видели! Мне срочно нужно выпить.

— Сэй тебя убьет, — спокойно замечает Пит, и я согласно киваю.

— Хоть один вечер продержись, Хеймитч. Сам знаешь, если не будешь завтра утром здесь свеженький как огурчик, она введет сухой закон в отношении тебя во всем дистрикте. А я больше не буду тебе таскать бутылки подпольно.

— Вот она благодарность! — он показательно вздергивает голову и направляется к выходу, а мы с Питом только тихонько смеемся и желаем ему спокойной ночи под аккомпанемент хлопающей двери.

Лимонад в моем стакане заканчивается, а стакан Пита уже давно пуст, но он по-прежнему сидит напротив и рассматривает узор на скатерти. А я рассматриваю его, и даже не шевелюсь, чтобы не испортить момент. Когда он, наконец, поднимает голову, то я мгновенно расстраиваюсь, потому что ожидаю, что сейчас снова останусь одна в этом абсурдно большом доме.

Но Пит не уходит. Он несколько раз набирает в грудь воздуха, будто хочет что-то сказать, но никак не решается. Вопросительно поднимаю бровь, а он лишь трясет головой, отворачиваясь к окну.

— Приготовил пирог? — решаю начать первая. Пит только кивает. — Понравилось имениннице?

— Она его еще не видела. Праздник будет завтра. Они заранее извинились, что будет шумно — почти все дети дистрикта соберутся.

Мысленно подмечаю, что детей тут не так уж и много, чтобы было о чем переживать, но эта мысль не успокаивает, а огорчает. Сотни, а, может, и тысячи детей погибли при бомбежке. Картинки в голове заводят слишком далеко, и я уже не могу избавиться от подступившего к горлу спазма, когда представляю площадь возле Дворца Президента и детей, тянущихся к парашютам. Прячу подступившие слезы, делая несколько глотков кислого напитка подряд, но это не помогает, поэтому приходится встать и сделать вид, будто мне понадобилось срочно ополоснуть стакан. К счастью, Пит ничего не замечает, либо делает вид, что ничего не замечает. В любом случае я благодарна за это.

— Так ты покажешь мне книгу? — спрашивает он, и я даже вздрагиваю от неожиданности. Приходится наспех смахнуть слезы и выключить воду.

— Ты уверен, что хочешь посмотреть?

Он пожимает плечами.

— Нет. Но мысль об этой книге не дает мне покоя с самого утра. Будто я вот-вот что-то вспомню. Возможно, что-то важное.

Становится интересно, что может вспомнить Пит, увидев рисунки. Может ли быть такое, что он вспомнит, как любил рисовать и как старательно выводил каждый лепесток под моим чутким руководством? Или, может быть, он вспомнит, как ему нравилось приходить и проводить время вместе. Вне всяких Игр и Арен, просто как обычные люди. Как парень и девушка, которые…

Трясу головой, старательно запрещая себе снова выстраивать воздушные замки, и направляюсь в свою комнату за книгой. Открываю ее перед Питом на странице с подготовленной закладкой и зачем-то дополнительно указываю пальцем на рисунок. Проходит несколько очень долгих минут, когда Пит просто смотрит на изображение листов, компрессы из которых помогают при укусах Ос-убийц, и даже не отрывается. Потом он несмело проводит пальцем по контуру и задумчиво хмурится. Перевернув страницу, все повторяется вновь. Я тихо сижу на стуле рядом и даже не знаю, что сказать. И вообще я не уверена, что сейчас стоит что-то говорить. Дойдя до последнего рисунка, он поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Голубые глаза не выражают ничего хорошего — в них только боль, как от серьезной утраты.

— Этот не закончен, да? — я киваю, приходя в чувства. — Жаль.

— Удалось что-нибудь вспомнить?

— Пока нет, но, возможно, это произойдет позже. Или во сне. Если получится поспать.

— Хочешь попробовать закончить рисунок? Это может помочь. Ничего, если вдруг не получится…

Не успеваю договорить, потому что Пит резко встает со своего стула и закрывает книгу со звонким хлопком, от которого я даже вздрагиваю.

— Пит, подожди, — хватаю его за руку и тоже встаю. — Не уходи. Прости, я знаю, что это сложная для тебя тема. Я помню, что ты говорил, что больше не рисуешь. Но это не важно, — он резко поднимает на меня глаза, а я прикусываю язык и мысленно уже бьюсь головой об стол. — Нет, прости, я не так сказала. Это важно, конечно же, я просто хотела сказать…

— Китнисс, не извиняйся, — он осторожно освобождается от моей руки и даже натягивает подобие улыбки. — Спасибо, что показала мне вашу семейную книгу и рисунки. Ты очень мне помогла, но уже поздно, и мне пора.

Он быстрыми шагами направляется к выходу, а я бросаюсь следом, хоть и понимаю, что момент уже упущен и испорчен. У самого порога Пит останавливается всего на мгновение, но этого мне хватает, чтобы снова ухватиться за его руку.

— Пожалуйста, не расстраивайся. И не слушай меня. Никогда, — он печально ухмыляется, выглядывая на улицу. — Я серьезно, Пит. Не слушай, что я говорю. Мне нужно гораздо больше времени, чтобы сформулировать мысль, если я нервничаю.

— Почему ты нервничаешь?

— Я хочу помочь!

Он глубоко вздыхает и делает шаг обратно в дом.

— Ты и так помогаешь. И я понимаю, что ты хотела сказать. Просто это все очень сложно, и мне нужно побыть одному. Тем более скоро ночь, а я говорил, что по ночам сложнее всего, помнишь?

— Так, может, лучше не быть одному? — Пит поднимает на меня вопросительный взгляд. — Мы могли бы придумать какие-то занятия. Нормальные человеческие занятия. Все равно мы почти не спим до самого рассвета, вдвоем было бы легче. Посмотрим дурацкие новости или напечем булок на весь дистрикт. Ты мог бы читать и мне бы дал какую-нибудь книжку. И, умоляю, не говори ничего про безопасность. Будем сидеть в пяти метрах друг от друга или вообще в разных комнатах.

Я замолкаю, искренне не понимая тех эмоций, которыми окрашено его лицо. Он смотрит в мою сторону, но взгляд будто расфокусирован и ничего толком не выражает, а мое сердце колотится так, что сейчас вырвется наружу. Мучительно долго жду ответа, но по сменяющимся эмоциям на его лице я уже понимаю, что сейчас услышу.

Хотя он все еще молчит, я уже чувствую неприятный холод внутри и даже убираю руку, делая несколько шагов назад.

— Китнисс, это очень хорошая идея, но… — он выглядит грустно и потерянно, будто ждет какого-то спасения со стороны. Например, чтобы его сдуло ветром или земля разверзлась прямо под нами, только бы не пришлось объясняться. Не знаю, откуда берутся силы, но этим спасением решаю выступить я сама.

— Да, можешь не объяснять, я уже сама поняла. Забудь, — Пит опять слегка удивлен и открывает рот, чтобы продолжить свою речь, но я его перебиваю. — Нет, все в порядке, правда. Я же говорила не слушать меня. Просто тяжелый день, а еще эта жара… Правда, забудь.

Он неуверенно кивает и медленно разворачивается в сторону своего дома, а я скрещиваю руки на груди, чтобы унять дрожь, и просто смотрю ему в след.

На середине пути Пит разворачивается, снова пытаясь изобразить улыбку, и машет рукой, а я киваю и зачем-то выпаливаю:

— Звони, если захочешь поговорить.

После чего и сама начинаю ожидать какой-нибудь кары небесной, которая спасет меня от этого позора. К счастью, когда дверь соседнего дома закрывается за его хозяином, я чувствую облегчение и, наконец, выдыхаю. Кровь пульсирует в голове, и я обхватываю ее ладошками, поднимаясь по лестнице. Мне настолько неловко и некомфортно, что я просто мечтаю оказаться голой на сцене и дать интервью Фликерману, только бы забыть последние пять минут. Не вижу себя в зеркало, но отчетливо ощущаю красные пятна, которые ползут по щекам и шее.

Уж не знаю, что было в этом лимонаде, но эта излишняя болтливость явно не может исходить просто от меня. Может быть, это от недосыпа? Или тепловой удар? Хотелось бы, чтобы это был тепловой удар, а весь прошедший вечер — лишь галлюцинация, но что-то подсказывает, что мне так не повезет.

Валюсь на кровать настолько обессиленная, что даже не могу сконцентрироваться на какой-нибудь одной мысли. Эта какофония сводит с ума, но в то же время спасает, не давая еще раз обдумывать этот позор. А еще она утомляет меня только сильнее, поэтому, вопреки всем ожиданиям, я очень быстро проваливаюсь в сон.

Мне снится Энни, стоящая на берегу моря в свадебном платье. Я хочу обнять ее, но, подойдя ближе, замечаю, что ее руки в крови. Она вытирает их о белый шелк, а ее улыбка постепенно превращается в животный оскал. Хочется убежать, но ноги прирастают к месту, а Креста достает из-за спины колокольчик и начинает звонить в него. «Призывает других переродков» — отчего-то понимаю я, все сильнее пытаясь оторвать ноги от земли. В какой-то момент этот звон становится настолько сильным, что я не слышу ничего больше и зажимаю уши, пытаясь спастись от оглушающего звука, и просыпаюсь.

Вздрагиваю в кровати и понимаю, что на самом деле закрываю ладошками уши, а звон все никуда не девается. Требуется несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем я понимаю, что это вовсе не колокольчик, а телефон. Выпутываюсь из простыни и бегу по коридору, по дороге бросая взгляд на часы — уже третий час ночи. Подхватываю трубку и ударяю себя в висок, неожиданно быстро поднеся ее к уху.

— Алло, — звук выходит слишком резким, к тому же я вовсю пытаюсь отдышаться.

— Это я, — доносится с того конца провода, и от неожиданности я даже перестаю хватать ртом воздух. — Ты уже спала, да? Черт, прости.

— Нет, Пит, все в порядке. Мне снился такой ужас, что этот звонок очень кстати. Еще минута, и вся Деревня бы услышала мои крики.

— Мне жаль, — почти шепотом говорит он.

— Все в порядке?

— Эм. Ну да. Я просто захотел поговорить.

Мое сердце все еще быстро бьется от пережитого кошмара и пробежки до телефона, но оно начинает еще более резкий стук, когда я слышу эту фразу. Кладу ладошку ниже горла, будто пытаясь успокоить этим сердцебиение, и глубоко вдыхаю.

— Да… Да, конечно. Давай поговорим.

Комментарий к 10

Ну давайте и мы с вами поговорим) поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями/ожиданиями/мыслями. Я знаю, что очень многие ждали разговора с Энни, так что расскажите, как вам их беседы. Энни совершенно не раскрытый персонаж в книгах, а уделять ей много времени на то, чтобы раскрыть и объяснить в рамках этой работы, я не вижу смысла, так что мне еще самой не до конца ясен ее характер) Было бы интересно узнать, какой эту девушку видите вы.

Ну и, конечно же, нажимайте “жду продолжения”, если поскорее хотите новую главу.

P.S. после этой главы размер фанфа меняется с изначального миди на макси, а мне присуждается звание автора, который просто не способен уложиться в планируемые изначально размеры.