Мир на костях и пепле

12

Комментарий к 12

Не бечено, пб работает)

Приятного чтения.

Тепло.

Я чувствую его, даже когда Пит отстраняется и делает несколько медленных шагов назад, потерянно смотря себе под ноги.

Я чувствую его на кончиках своих пальцев, которые еще помнят мягкость пшеничных локонов, и в груди, где сердце до сих пор отпускает слишком частые удары.

Я чувствую тепло внутри себя, и я точно знаю, что так бывает только рядом с Питом.

Рядом с ним я и сама становлюсь теплом.

Не огнем, готовым вспыхнуть и разнести все в любой момент, а только лишь удивительной смесью покоя, умиротворения и легкой безмятежности.

Рядом с ним я чувствую, что можно больше не бороться, можно сбросить броню и колючки, можно довериться и шагнуть в неизвестность, можно не строить из себя сильную и стойкую, можно быть собой или даже немного хуже, потому что все равно никто не осудит.

И если и остаётся хоть какой-нибудь страх, так он заключается только в том, что больше не получится соприкоснуться с этим теплом. Сражаться теперь нужно только за то, чтобы оно никогда не заканчивалось. И к этому сражению я готова как никогда.

Я слежу за Питом настолько внимательно, что даже вздрагиваю, когда дверь позади громко хлопает, оповещая об уходе взбешенного Хеймитча, а потом еще раз, когда Сэй легко дотрагивается до моего локтя, чтобы попрощаться.

Пит впервые смотрит на меня только после того, как мы остаемся одни, разделенные этими ужасными двумя шагами. В его глазах читается страх и усталость, но между бровями нет привычного залома, что я сразу же трактую как хороший знак и улыбаюсь, не получая улыбки в ответ. Пит несколько раз открывает и закрывает рот, не решаясь на первое слово, которого я так сильно жду, а когда, наконец, получаю свое совершенно незаслуженное: «Ты с ума сошла, Китнисс?» — закатываю глаза и не сдерживаю нервный смешок. А он, будто в самом деле ожидая ответа на свой вопрос, настойчиво вздергивает брови и впивается взглядом.

— Нет, — отвечаю я, присаживаясь на край стола.

— А мне кажется, что сошла.

— Значит, ты ошибаешься. Я в порядке. И ты в порядке. Не произошло ничего такого, о чем стоило бы волноваться.

— Но могло произойти, Китнисс, — упорствует он, и я чувствую в себе силы и уверенность спорить хоть всю ночь.

— Но не произошло. Я была в этом уверена.

Теперь и Пит закатывает глаза, глубоко вздыхая.

— Хеймитч прав, это дурость. И я ума не приложу, чем ты думала, если вообще, конечно, думала.

— Можешь говорить, что угодно, Пит, но ты не сможешь меня переубедить, — поднимаю голову и встречаюсь с холодным взглядом голубых глаз, из последних сил пытаясь сохранить тепло, так приятно окутывавшее меня всего минуту назад. — Я сделала то, что должна была, и можешь не сомневаться, что сделаю это снова.

Кажется, это окончательно его добивает. Он сначала всплескивает руками, потом хватается ладонями за лицо, зажмуривая глаза, отворачивается к окну и снова поворачивается обратно, резко хлопнув по столу рядом со мной.

— А представь хоть на секундочку, Китнисс, что ты не права. Представь, чем все могло обернуться! Как бы я жил потом с этим? Ты могла отобрать у нас все, что мы так долго строили. Я бы не смог смотреть в глаза тебе, Хеймитчу и Сэй, и я бы никогда себя не простил, — в его взгляде читается неподдельное раздражение, а губы напряженно подрагивают, выплевывая слова. — Неужели это не слишком высокая плата за то, чтобы проверить свою правоту?

— Пит… — только и успеваю сказать я, прежде чем он, резко развернувшись, обходит стол и направляется к выходу. Я вскакиваю следом и пытаюсь дотянуться, но он ловко убирает руку в сторону, поднимая ладонь наверх и останавливая меня. Все в его позе и выражении лица говорит о том, что никакие мои слова или действия сейчас не помогут.

И я замираю на месте, позволяя ему уйти и забрать с собой остатки тепла, по которому начинаю скучать в ту же секунду.

Оставшись в полном одиночестве, я поднимаюсь наверх и усаживаюсь на пол прямо рядом с телефоном.

— Он позвонит, — говорю себе я, скорее озвучивая вслух мечты, чем пытаясь себя убедить. — Он успокоится и позвонит.

Идут часы, и я задремываю, привалившись к стене, пока дурацкий кот не проходит мимо, требовательно мяукая и усаживаясь напротив. Если вернулся Лютик, значит, скоро утро, и я просидела тут большую часть ночи, о чем также свидетельствуют затекшие ноги и спина, но Пит так и не позвонил. И теперь становится гораздо сложнее упорно продолжать убеждать себя, что он все еще может это сделать.

Смотрю в глаза коту, совершенно непонимающему, что я забыла на полу, и отчего-то начинаю злиться. На секунду кажется, что даже этому потрепанному созданию очевидно, насколько жалко я выгляжу со стороны и насколько несбыточные надежды питаю.

— Иди куда шел, Лютик, — злобно бросаю я и отмахиваюсь рукой, но он только слегка вздрагивает одним ухом. — Он позвонит, ясно?

Кот все также медленно моргает, не отводя от меня своего взгляда, будто ожидая объяснений, и я подталкиваю его в сторону ногой, только вот он сразу же усаживается обратно и снова впирается в меня своими глазищами.

Под этим взглядом становится совсем неловко — я будто вижу себя со стороны, и даже ёжусь от неприятного ощущения. Проторчать тут всю ночь, дожидаясь звонка, который, очевидно, все равно бы не произошел. Да уж, Китнисс, просто блеск.

Последний раз пытаюсь отогнать кота, но, ничего этим не добившись, медленно поднимаюсь на ноги, болезненно разгибая спину. Готова поклясться, что, если бы этот шерстяной мешок мог осуждающе покачать головой, то он бы это сделал, потому что по-другому его позу трактовать никак нельзя. Приходится спрятаться в своей комнате, ведь осуждающих взглядов мне в последнее время и так хватает.

Когда встает солнце, и становится совершенно очевидно, что Пит не позвонит, я тихонько подкрадываюсь к окну и присматриваюсь к соседнему дому, будто он может дать мне хоть какую-нибудь подсказку о своем владельце, но, к сожалению, ничего особенного не замечаю. Хотя на что я вообще, собственно говоря, рассчитывала? Единственный человек, который может подсказать мне, что на уме у Пита Мелларка — он сам, только вот он явно не рвется ко мне на порог с объяснениями. И я имею ли право требовать эти объяснения?

Одно я знаю точно — я ни капельки не жалею о том, что произошло вчера, и сделала бы так снова, но только вот среди моих близких нет ни одного человека, кто со мной согласен. Наверное, будь я хоть немного умнее, послушала бы советы, приняла опасения и не нарушала бы наши привычные будни своими душевными порывами, но только это была бы уже не я. Готова поспорить, Хеймитч теперь будет дуться и игнорировать меня всеми способами, пока в один прекрасный день не напьется и не выдаст все, что думает. Сэй не станет осуждать напрямую, но я уже представляю ее взгляд, наполненный волнением и заботой, и становится не по себе. А Пит…

С ним все сложнее. С одной стороны, он несколько раз напрямую просил меня держаться на расстоянии ради моей же безопасности, а я, вроде как, согласилась с ним, чтобы лишний раз не ссориться. И вчерашние слова только подтвердили то, что я предала его доверие, подвела его и поставила под угрозу нашу тихую стабильную жизнь. В глазах Пита читался страх, отчаяние и горькое разочарование, но его руки, сомкнутые вокруг моей спины, крепко прижимающие к себе, разве они не говорят об обратном? Разве это не показатель моей правоты, если в самую темную минуту он до боли нуждается в поддержке, и, когда получает ее, справляется с приступом гораздо легче?

Может быть, дело вовсе не во внутренних демонах и охморе? Возможно, тьма давно обуздана, но сам Пит просто боится признаться себе в этом? Ведь никто не разочаруется в тебе, если будет ждать только плохого, мне ли не знать. Я сама жила по этому принципу очень долго, ведь огорчать дорогих тебе людей гораздо больнее, чем это может казаться.

Но так жить нельзя. Этот неправильный выбор отбирает у тебя всякие шансы на счастливое будущее. Нельзя ставить на себе крест, нельзя возводить стены, нельзя опускать руки. И нельзя отталкивать близких даже из добрых намерений.

Чтобы не сойти с ума от шквала мыслей, спускаюсь вниз и готовлю завтрак, а, когда Сэй приходит вместе с внучкой, настойчиво избегаю встречи с ее взглядом. К счастью, женщина достаточно мудра, чтобы не говорить о вчерашнем, но неприятная тема все равно витает в воздухе, потому что больше никто так и не приходит.

Сэй порывается притащить Хеймитча силком, и мне стоит больших усилий переубедить ее в необходимости этого действия. Она злится на него и на Пита за компанию, из-за чего мне хочется крепко обнять ее вместо всяких слов, ведь, кажется, она теперь становится единственным человеком, который не планирует меня осуждать. Вместо этого я получаю порцию поддержки и даже смеюсь, когда она парадирует вчерашнюю истерику ментора, заблаговременно прикрыв ладошками уши внучки. А после завтрака она предлагает заплести мне косичку, и я охотно соглашаюсь, скорее из-за того, что нуждаюсь в чьих-то теплых и надежных руках, а не в опрятной прическе.

— Пит разозлился? — осторожно спрашивает она, пока я зажмуриваю глаза от удовольствия, почувствовав в волосах ее пальцы, и просто киваю в ответ. Сэй грустно вздыхает, продолжая перебирать пряди. — Не переживай, он скоро отойдет.

— Я даже не знаю, как лучше теперь поступить. Оставить его в покое или извиниться? Хотя, если честно, мне вообще не жаль.

Сэй гладит меня по голове: ото лба до самого затылка, и я, открыв глаза и запрокинув голову еще немного назад, вижу ее загорелое лицо, подернутое доброй улыбкой. Не могу вспомнить, чтобы кто-то смотрел на меня так раньше, но отлично понимаю, что означает это выражение. Так родители смотрят на своих детей, даже если они вытворили что-то невозможное: с принятием и любовью. Сердце сжимается в плотный комок, а глаза начинает жечь, когда до меня доходит это осознание, но Сэй трактует мои эмоции явно не на свой счет. Она наскоро завязывает косичку и притягивает меня за плечи к себе, продолжая гладить по голове.

— Правильно, тебе не о чем жалеть. Ты поступила так из светлых намерений, так что здесь нечего стыдиться. Вы так молоды, и наломаете еще больше дров за всю жизнь, чем наломали уже. Поверь, без этого никуда, — она легко касается моего подбородка, и я поднимаю лицо наверх, встречаясь с ней взглядом, от которого сразу же становится теплее. — И я не советчица тебе по поводу Пита, потому что совсем плохо знала его раньше, но одно могу сказать точно: судьба крепко связала вас, так что вдвоем вы сможете гораздо больше, чем поодиночке.

Благодарность от услышанного тяжело передать словами, поэтому я еще долго сижу вполоборота на стуле, прижимаясь щекой к фартуку Сэй, и продолжаю чувствовать поддержку, даже когда она уходит в город. Становится немного легче, хотя на душе все еще неприятно пусто, а ответы на сложные вопросы так и не находятся.

Я жду хотя бы какой-нибудь весточки от Пита весь день, а когда вечером понимаю, что буду ужинать в одиночестве, еле сдерживаю нахлынувшие эмоции. Утро следующего дня мы проводим вдвоем с Сэй, и она зовет меня помочь ей с поставкой продуктов, скорее чтобы не оставлять меня одну, чем ожидая реальную помощь. И я благодарна ей за это, потому что вечером от усталости просто валюсь в кровать и мгновенно засыпаю, и только на утро болезненно вспоминаю, как женщина предупреждала меня вчера, что не сможет прийти на завтрак. А это значит, что я снова буду одна.

Примерно к обеду от скуки мне уже хочется лезть на стену, и я начинаю чувствовать практически физическую потребность в том, чтобы послушать утренний бред Хеймитча, потягивающего кофе с похмелья, или истории Сэй о жизни в городе. И я совершенно точно каждой клеткой тела нуждаюсь в том, чтобы хотя бы увидеть Пита и убедиться, что все в порядке. Ну, если представить, что наша вялотекущая жизнь в последние месяцы — это порядок.

Ноги сами несут меня к телефонной трубке, но смелости хватает только на то, чтобы набрать номер Энни, которая все равно не отвечает. В следующие несколько часов я делаю пару попыток дозвониться в Четвертый Дистрикт, но они оказываются безрезультатными, так что я просто смиряюсь с тем фактом, что сегодня единственным моим собеседником будет Лютик, который тоже вовсе не собирается кого-то выслушивать, практически сразу забираясь на верхнюю полку шкафа.

Прослонявшись весь день по дому, решаю, что должна хотя бы навестить Хеймитча и дать ему возможность высказать все, что он обо мне думает. Возможно, чтобы заслужить его прощение, даже придется похвалить гусей (на этот случай я не без труда вспоминаю несколько их имен), но на что только не пойдешь от отчаяния. Уже на пороге решаю вдобавок прихватить небольшую бутылочку чего-то очень спиртного, припасенную у меня с незапамятных времен, чтобы наверняка расположить ментора к себе.

Жар с улицы неприятно бьет в лицо даже сейчас — прямо перед закатом, и я мгновенно покрываюсь липкой влагой. Ловлю себя на мысли, как приятно осознавать, что наша Деревня живет своей отдельной жизнью, совершенно не зависящей от проблем бывших Победителей. Раньше, если Хеймитч уходил в запой, а я предпочитала не вставать с кровати неделю, то единственным движением здесь были визиты Сэй, не без труда пытающейся вернуть нас в чувства. Теперь, даже если внутри моего дома ничего не происходит, — вокруг кипит жизнь: колышется развешенное постиранное белье, где-то вдалеке слышен лай собаки, из дома по-соседству доносятся звуки телевизора, во дворе рядом мужчина мастерит из дерева что-то на данный момент напоминающие ящик. Не знаю, что раздражающего находит Хеймитч в этой неторопливой суете, но меня перемены только радуют. В нашем Дистрикте снова потихоньку возобновляется жизнь, а разве не ради этого было все то, через что мы прошли?

Хотя ментора, прожившего в полном одиночестве здесь почти двадцать пять лет, вполне можно понять. Он-то даже наше общество выносит с большим трудом, что уж говорить о «чужаках» со всей страны. Да и познакомиться с соседями сложновато, когда двое невыносимых подопечных то и дело пытаются испортить жизнь то себе, то друг другу, а в Дистрикте столько не выпитого алкоголя…

Стучу в дверь скорее из желания с порога расположить к себе Хеймитча, сколько из вежливости, и толкаю ее, не дожидаясь приглашения. В доме горит свет и пахнет… едой? Причем вкусной едой, а не какими-то соленьями из банок. Принюхиваюсь и захожу внутрь, почти натыкаясь на внезапно появившегося хозяина. Он, на удивление, бодр и трезв, хотя и выглядит хмуро, отчего я даже начинаю сомневаться, что зашла в нужный дом к нужному Хеймитчу.

— Ты чего здесь? — ошарашено спрашивает он, оглядывая меня с ног до головы.

— И тебе привет, Хеймитч, — вручаю ему в руки бутылку, заслужив одобряющий кивок, и прохожу мимо. — Тебе никто не поверит, но я пришла мириться.

— Китнисс, слушай… — взволнованно начинает ментор где-то у меня за спиной и замолкает, а я замираю на входе в гостиную, встречаясь взглядом с парой небесно-голубых глаз, и понимаю причину его беспокойства.

— Привет, — говорит Пит, зарываясь рукой в свои волосы, и я невольно тоже повторяю этот жест.

Хеймитч нервно откашливается, и мне приходится напрячься изо всех сил, чтобы сделать вид, что прямо сейчас мое сердце не выпрыгивает из грудной клетки. К тому же становится как-то обидно, ведь эти двое просто проигнорировали мое существование и устроили тут самый обычный ужин, только без одного раздражающего обстоятельства.

— Зачем, говоришь, пришла? Хочу, чтобы ты повторила при свидетелях, солнышко.

Игнорирую его вопрос и несколько долгих секунд решаю, что делать дальше. Вариант убежать хоть и кажется привлекательным, но не очень вписывается в мою нынешнюю картину мира, поэтому приходится присесть на дальнее кресло настолько ненавязчиво, насколько вообще это можно сделать в сложившейся ситуации.

— Не знала, что у вас тут мальчишник. Я не помешала?

— Нет, — отвечает Пит. — Конечно, нет. Ты голодная? У нас тут есть…

— Нет, спасибо, я не голодная. Поела в одиночестве, как, впрочем, и утром, — отвечаю довольно резко даже для себя, вызывая смешок у Хеймитча. Оборачиваюсь и смотрю ему в глаза, пока он переминается с бутылкой в руках, и даже подумываю забрать подарок обратно. Или треснуть ему им по голове.

— Полезно иногда отдохнуть друг от друга, — пожимает плечами ментор, и мои брови ползут вверх.

— Друг от друга или от меня?

— Ой, солнышко, не ломай комедию. Мы как раз обсудили с Питом, что пора возвращаться к привычному режиму, так что завтра заявимся к тебе всей отбитой компанией.

— Рада слышать, — как можно холоднее отвечаю я. — В следующий раз, когда запланируете саботировать нашу, вроде как, общую традицию, введите меня в курс дела, ладно?

Пит поджимает губы и виновато смотрит то на меня, то на Хеймитча, и в итоге не выдерживает самый первый. Он встает с дивана, стряхивая невидимые крошки с брюк, и подходит к Хеймитчу, быстро хлопнув его рукой по плечу.

— Э, ну, не буду мешать, — бормочет он, поворачиваясь ко мне. — Мы уже, вроде как, договорили, так что я пойду.

— Ага, договорили, — закатывает глаза Хеймитч и открывает бутылку одним движением, а потом подносит горлышко к носу, принюхиваясь.

Задумываюсь, был ли он уже таким недовольным до моего прихода, и если да, то о чем они могли болтать, ведь ментор обычно очень терпелив в присутствии Пита, к тому же изначально, наверняка, планировал спустить собак только на меня. Как бы там ни было, желание мириться и тем более хвалить гусей улетучивается, так что узнать правду сегодня не удастся.

— Нет, можешь остаться, правда, — говорю Питу как можно спокойнее, хотя внутри все кипит. — Я тут вспомнила, что у меня есть дела поважнее.

— Это какие же? — бровь Хеймитча насмешливо изгибается, а губы подергиваются в самодовольной ухмылке.

Этот вопрос я тоже решаю пропустить мимо ушей и быстро направляюсь к выходу, еле сдерживая себя, чтобы не толкнуть ментора плечом. Он, будто читая мои мысли, отступает правее, бросая на меня, а потом и на Пита такой взбешенный взгляд, что явно еле сдерживает очередную порцию брани, но молчит, упрямо сжав челюсти.

Проскользнув мимо, я снова оказываюсь в липкой духоте улицы, борясь с желанием пнуть дверь или заорать во весь голос.

Домой из города возвращаются строители в пропитанной пылью одежде, шумно обсуждая что-то со своими новыми соседями и коллегами по совместительству, а я шагаю им навстречу, направляясь обратно к себе. Некоторые посылают мне на ходу дружелюбные улыбки, а те, с кем мы уже успели познакомиться лично, здороваются, и я, изо всех сил делая вид, что не разревусь от злости и обиды прямо через пару минут, стараюсь отвечать в той же добродушной манере.

У самого дома скорее инстинктивно разворачиваюсь на звук приближающихся шагов и вижу Пита, направляющегося ко мне почти бегом. Лицо у него, как у провинившегося ребенка, которого вот-вот отчитают родители, и в любой другой день это бы меня очень умилило, но не сейчас. Сейчас меня жутко бесит, что за эти дни он не счел нужным поговорить со мной, зато вел светские беседы за ужином с Хеймитчем. С Хеймитчем, который, к слову, тоже не посчитал нужным хотя бы заглянуть на минутку и убедиться, что со мной все в порядке. Он, конечно, не обязан этого делать, но так уж у нас повелось в последние годы, что мы заботимся друг о друге, несмотря на то, как сильно можем раздражать и беситься. И я, в конце концов, не сделала ничего такого, за что меня можно пустить под трибунал (по крайней мере, на этой неделе), так что это вдвойне обидно.

Наконец добравшись до дорожки около наших домов, Пит принимает еще более взволнованный и виноватый вид, и я даже этим наслаждаюсь, скрестив руки на груди.

— Так душно, — говорит он, немного запыхавшись. — Наверное, будет дождь.

Поднимаю голову к небу скорее по инерции, чем из реального любопытства, но все же отмечаю, что Пит прав.

— Поговорим о погоде?

— Эм, нет, наверное, нет, — мнется он и медленно подходит ближе. — Не злись, Китнисс. Я хотел прийти утром, но Энни забрали в больницу, и я себе места не находил, а потом еще Хеймитч со своими нравоучениями, так что…

— Подожди. Энни забрали в больницу?

— Да, — грустно кивает он, поджав губы. — Мне Аврелий сказал. Твоя мама вместе с ней, и, вроде бы, все уже нормально, но я очень перепугался. Еще ведь слишком рано.

— А что случилось? Она мне говорила, что чувствует себя хорошо, если не брать в расчет бессонницу.

— И мне она тоже так говорила, но, как оказалось, это не совсем так.

Пылавшая только что обида мгновенно утихает, когда я вижу отчаянную беспомощность вперемешку с болью в глазах Пита, и теперь снова хочу поддержать его. Я волнуюсь за Энни, но ему она стала гораздо ближе за последние месяцы, так что нетрудно представить, насколько новость могла его подкосить.

И теперь, прекратив злиться, я замечаю то, что не видела раньше: темные круги под его глазами — гораздо более выраженные на светлой коже, чем от обычных кошмаров, взлохмаченные волосы и в целом дерганый вид, который совсем недавно от незнания списала на неловкость от нашей встречи.

— Пит, надо было сказать мне. Надо было прийти или хотя бы позвонить. Незачем тащить весь груз на себе.

— Я знаю, — он тяжело вздыхает, смотря себе под ноги. — И я хотел, честно. Я собирался прийти, чтобы извиниться, но Хеймитч как с цепи сорвался.

— Стой, а что вообще Хеймитчу от тебя нужно? Я ожидала, что он будет отчитывать меня, но уж никак не тебя.

Пит криво улыбается, не поднимая на меня глаз.

— Похоже, в этот раз мы оба его разочаровали.

— Не хочешь объяснить? — наверное, слишком настойчиво спрашиваю я и наконец пересекаюсь с ним взглядом.

Несколько секунд мы так и стоит друг напротив друга, и волосы Пита потрясающими красками подсвечивает закат, вызывая ощущение нереальности происходящего, а потом он глубоко вздыхает, пожимает плечами и легко кивает, будто это решение далось ему непросто. А в следующий момент я уже следую за ним по дорожке к своему дому и очень сильно надеюсь на то, что хотя бы в этот раз нам удастся ничего не испортить.

Разливая холодный чай, я снова чувствую, что волнуюсь, как в первый раз, и никак не могу унять легкую дрожь внутри. Пит вертит в руках маленькую круглую печеньку, оставшуюся еще с прошлой недели, и резко поднимает на меня глаза, когда перед ним опускается стакан, будто вырываясь из собственных мыслей.

— Сначала я хочу извиниться за тот вечер, — робко говорит он, обхватывая стакан обеими ладонями. — Я не должен был говорить все эти вещи, потому что ты ни в чем не виновата.

— Пит, перестань…

— Нет, дай мне договорить, — перебивает он. — Я понимаю, почему ты это сделала. Той ночью я много думал и понял, что, наверное, сделал бы то же самое. Это не означает, что я перестал считать, что тебе лучше держаться от меня подальше, нет, но… теперь я понимаю, почему иногда это невозможно.

— И почему же?

Уголки его губ медленно ползут вверх, и я как завороженная слежу за этим движением, неохотно отводя взгляд, когда он снова начинает говорить.

— Мы с тобой такие: вечно спасаем друг друга, верно? — цитирует Пит мои же слова, вызывая улыбку.

Вместо ответа я просто тянусь вперед и накрываю его ладонь. Пит колеблется всего несколько секунд, а потом выпускает стакан и мягко сжимает мою руку между двух своих, и хотя его пальцы холодные, я снова чувствую прилив тепла, от которого сразу же становится спокойно.

— Получается, Хеймитч взбесился, потому что ты перестал считать меня ненормальной?

— Во-первых, я не говорил, что перестал считать тебя ненормальной, — говорит Пит с улыбкой, и за это я пинаю его ногу под столом, вызывая смешок. — Но, если не вдаваться в подробности, то да.

— А если вдаваться?

— Ну, он пришел ко мне утром с разговором о том, как убедить тебя больше никогда так не делать, но… Знаешь, было бы глупо отрицать, что приступ тогда прекратился почти мгновенно, о чем я ему и сообщил. И тут понеслось, — он усмехается и качает головой. — Я и сам понимаю, что это могла быть случайность, или просто я слишком удивился, и это могло оказаться более яркой эмоций. И я совершенно точно не планировал просить тебя повторить, чтобы убедиться в результате, но Хеймитча в тот момент просто прорвало, и больше он меня не слышал. Грозился привлечь Аврелия, если я к нему не прислушаюсь, и мы спорили, наверное, часа три подряд, но так ни к чему и не пришли.

Чувствую, как от злости к моему лицу начинает приливать кровь.

— Это не его дело, Пит. Это его не касается.

— Да, я понимаю, но он переживает за тебя, — его рука крепче сжимается вокруг моей, а большой палец чертит какие-то узоры, вызывая мурашки. — И, если честно, это совершенно обоснованно. Он прав практически во всем, так что не злись.

— Нет, он не прав. Он ничерта не знает, Пит.

— Я думаю, что все мы ничерта не знаем, Китнисс. И правда может стоить слишком дорого, в этом он точно прав.

— Так и чего он хочет? Чтобы мы всю жизнь сидели на противоположных сторонах стола за завтраком, а потом расходились каждый по своим делам?

Пит переводит взгляд на тот самый противоположный угол, который обычно занимаю я, и пожимает плечами.

— Он за нас отвечает. За тебя в первую очередь. Так что да, думаю, именно этого он и хочет.

— Мне не нужно, чтобы за меня кто-то отвечал. Я вполне могу позаботиться о себе сама.

— Знаю, но это же Хеймитч.

И хотя ментор последние дни потратил на то, чтобы вынести Питу мозг, он все равно говорит о нем с каким-то теплым трепетом, который передается и мне. Возможно, Хеймитч из нас троих сейчас находится в наиболее адекватном состоянии, но это все равно не дает ему права лезть туда, куда не просят.

— Не вмешайся он, все было бы лучше, — уже спокойнее говорю я, как завороженная наблюдая за движением пальца по моей руке. Взгляд Пита направлен туда же. — Мы бы просто поговорили, пришли к чему-то…

Он кивает и улыбается.

— Да, ты права.

— Вообще стоит ввести правило: всегда разговаривать, что бы там не приключилось накануне.

— Никогда бы не подумал, что услышу от тебя что-то подобное, — усмехается Пит. — Ты себя точно хорошо чувствуешь? Пришла мириться к Хеймитчу, теперь вводишь правило на обязательные разговоры. Что это на тебя так влияет?

— Наверное, диета на сырных булочках, — отвечаю я, пожав плечами, хоть и очевидно, что влияет на меня только тот, кто сидит напротив.

— Тогда мне стоит срочно позаботиться о новой партии, — говорит он, откидываясь назад на стуле, из-за чего наши руки расцепляются, и я несколько секунд просто надеюсь, что он вернет их на прежнее место, но потом, с трудом скрывая разочарование, подтягиваю свою ладошку к себе.

И хотя на лице Пита наконец-то появляется расслабленная ухмылка, синяки под его глазами напоминают о том, что на деле все совершенно не так прекрасно.

— Тебе бы выспаться, — говорю я. — Выглядишь очень побитым.

— Спасибо, ты очень добра, — Пит наигранно закатывает глаза. — Но да, поспать бы не помешало.

Я провожаю Пита до порога и очень сдерживаюсь, чтобы не обнять его на прощание, только для этого в данный момент нет совершенно никаких оснований, но я и не расстраиваюсь, потому что точно знаю, что завтра утром мы снова увидимся. Когда он проделывает уже половину пути до своего дома, то разворачивается и машет рукой, а я машу в ответ, будто расстояние между нами нельзя преодолеть в пять шагов.

— Звони, если не сможешь заснуть, — говорю я, прежде чем закрыть дверь и отправиться в спальню с абсолютно дурацкой улыбкой на лице.

И он звонит. Этой ночью, а потом и следующей, и всю оставшуюся неделю. А еще меняет свое обычное место за столом и усаживается справа, а не напротив, отчего Хеймитч все утро прожигает его недовольным взглядом, что лично меня очень веселит.

Ночные звонки уже становятся нашей маленькой традицией, и хотя мы не обсуждаем ничего важного, я, в самом деле, чувствую, как это топит оставшиеся льдинки между нами. Пит рассказывает про Капитолий и доктора Аврелия, про книги, который тот высылает ему почти каждую неделю и про пекарню, которую достроят уже к концу лета, а я готова слушать что угодно хоть до самого утра. Единственное, что омрачает эти полуночные звонки — частые приступы, во время которых Пит дышит так глубоко, что от шума из телефона у меня по спине бегут мурашки. После каждого раза я предлагаю прийти к нему, чтобы чем-то помочь, но Пит уверяет, что ему будет спокойнее, если мы просто поговорим, разделенные толстыми стенами. И я остаюсь на своем месте, хоть внутри и чувствую безумную потребность быть ближе.

Вскоре Энни выписывают из больницы, но она уклончиво отвечает на вопросы о своем самочувствии каждый раз, когда я поднимаю эту тему, так что я уже даже начинаю задумываться над тем, не позвонить ли матери, но пока что не решаюсь взять в руки трубку. Питу она тоже ничего не говорит, и он обеспокоен еще сильнее меня, но не хочет допытываться или давить, так как эта тема слишком личная. Он говорит, что, если Энни нужна будет наша помощь, она обязательно попросит, и я стараюсь в это поверить.

Во время одного из наших разговоров мы обсуждаем что-то отдаленное и случайно касаемся болезненной для нас обеих темы — Финника. Но Энни начинает рассказывать о нем с таким энтузиазмом, что я не чувствую неловкости или вины за то, что упомянула его имя. Она рассказывает историю об их помолвке за много лет до Квартальной бойни и даже до ее Игр, и я просто не верю своим ушам, когда узнаю подробности.

— Финник всегда хотел вырваться из рабства Капитолия, и одна женщина из правительства во время очередной, кхм, «встречи» подсказала ему, что нужно жениться. Вроде бы за десять или пятнадцать лет до этого один парень освободился от Сноу, когда завел семью. Финник очень боялся подставить меня под удар, так как на тот момент уже и так потерял отца, в чем винил себя, но спустя почти пять лет со дня его победы жить стало совсем невозможно. И мы рискнули. О помолвке практически никто не знал, а свадьба должна была состояться через несколько месяцев. Только вот именно мое имя чудесным образом прозвучало на Жатве. Да, возможно, это лишь совпадение, но я давно перестала в них верить. Я знала, что не вернусь, но Финник уверял, что сделает все, чтобы я выжила. Уж не знаю, на какие сделки ему пришлось пойти, но, когда я уже даже перестала бороться, Арену вдруг затопили, и вот я стою в короне и жму руку президенту, — она грустно усмехается и ненадолго замолкает.

— Гори он в аду, — вклиниваюсь я, испытав неподдельную ненависть.

— Да уж, я думаю, именно он сейчас и делает, — весело бормочет Энни и продолжает рассказ. — Так вот, Финник вытащил мое тело, но душа осталась где-то там, вместе с двадцатью тремя погибшими беззащитными детьми. Я не говорила, не ела, не спала, мне было безразлично совершенно все, даже он. Я хотела умереть — заснуть и больше не проснуться. Но, собственно, мне не нужно тебе это объяснять, — я лишь безмолвно киваю, разделяя ее чувства из прошлого в полной мере. — Мне становилось только хуже, и вот спустя несколько месяцев я совсем слетела с катушек. Не знаю, как Финник это вынес, но он боролся за нас двоих каждый день. Кормил меня с ложки, относил на руках к берегу, расчесывал волосы, утешал по время бесконечных приступов и читал стихи. Когда наступали короткие просветления, я смотрела в его бирюзовые глаза и не могла вспомнить, как это — любить его. Более того, я считала, что совершенно не достойна любви, что мои руки теперь по локоть в чужой крови, и от нее мне никогда не отмыться. Кажется, моя душа была настолько истерзана, что испытывать нечто хорошее просто не могла. Но Финник не собирался сдаваться и упрямо напоминал о каждом нашем счастливом мгновении с завидной частотой. Наверное, и ему пришлось полюбить меня заново, ведь от прежней Энни Кресты осталось слишком мало, а, может быть, его сердце было настолько чистым вопреки всей грязи вокруг, что он вовсе и не заметил разницы. Так или иначе, нам пришлось заново полюбить друг друга, и это единственное, что вытащило меня из пропасти.

После этого откровения мы обе долго молчим, прежде чем находим хоть какие-нибудь подходящие слова, а фраза «пришлось заново полюбить друг друга» пульсирует у меня в голове еще несколько дней.

Я задумываюсь, пытается ли полюбить меня Пит, и нужна ли ему вообще эта любовь после всей той боли, что она ему причинила, и просто от всего сердца надеюсь, что нужна, хоть факты порой и говорят обратное. Остается сделать только одно — взять пример с Финника, предоставленный мне так чертовски вовремя, так что несколько дней подряд я активно придумываю, чем бы могла занять Пита, предложив ему свое общество. И не придумываю ничего умнее, чем попросить помочь выкопать иссохшие примулы и посадить возле наших домов что-то другое. К счастью, занятие и правда оказывается не таким уж и быстрым, потому что полевые цветы с опушки леса, высаженные нами в первый день, замертво вянут уже через пару дней, так что приходится углубиться в садоводство. Мы листаем книгу трав, чтобы узнать что-то полезное, спрашиваем совета у соседей и у Сэй, заказываем семена и удобрение в Одиннадцатом, и в итоге только спустя неделю подбираем цветы и травы, которые переживут высадку в конце лета и не погибнут под палящим солнцем. По итогу мы имеем две немного странные клумбы, которые совершенно отличаются от соседских, но очень хорошо описывают нас с Питом: на моей в основном растут полевые цветы, а Пит ожидает урожай пряных трав, которые потом можно будет использовать в выпечке.

Хеймитч предпринимает всего одну попытку поговорить со мной, но я больше не хочу слышать ничего про безопасность или опасность, потому что ни на что на свете не променяю эти несколько часов в день, когда мы копаемся по локоть в земле и хотя бы отчасти чувствуем себя обычными нормальными людьми.

Когда однажды утром у Пита на грядке всходят первые ростки укропа, мы радуемся так, будто сегодня настоящий день рождения, и я внезапно вспоминаю, что свое восемнадцатилетние в этом году просто пропустила, что, конечно, не удивительно. Сэй предлагает отметить его сейчас, то есть собраться нашей обычной компанией, и чтобы Пит испек торт, но что-то в глубине души заставляет меня отказаться. Это «что-то» по факту является болезненным напоминанием о том, что через несколько недель после моего дня рождения мы с семьей всегда отмечали еще один — день рождения Прим. После этого завтрака мое настроение портится настолько сильно, что до самого вечера я лежу на кровати и просто мечтаю перестать думать о сестре хотя бы на секунду, чтобы не сойти с ума. Ужин тоже проходит в напряженной обстановке, как бы сильно Сэй не пыталась развлекать нас городскими байками.

Когда дверь закрывается, и я снова остаюсь одна в доме, то единственным желанием у меня на тот момент является плакать до беспамятства, пока окончательно не лишусь чувств. Но этим планам не дано сбыться, потому что всего через несколько минут раздается стук в дверь, а за ней стоит Пит с кексом в руках — сверху на белом креме аккуратно выведена цифра восемнадцать, и это буквально самое милое, что Пит когда-либо для меня пек.

— Конечно, не именинный торт, но ты его, вроде бы, и не хотела, — со смущенной улыбкой говорит он, а в следующий момент я уже отчаянно прижимаюсь к нему всем телом, заполняя пустоту внутри.

Пит обнимает меня одной рукой, пока второй пытается спасти свой кулинарный шедевр, и не отстраняется настолько долго, насколько требуется мне, чтобы прийти в чувства. Мы усаживаемся пить чай с моим праздничным кексом, хотя только что поужинали, а когда приходит время разойтись по своим домам, я снова начинаю бояться, что дыра внутри станет затягивать меня еще сильнее, и прошу Пита остаться.

Не знаю, что помогает больше — отчаянная мольба в моем голосе или тот факт, что последние недели мы проводили наедине без единого инцидента, но Пит соглашается. Мы размещаемся на безопасном расстоянии: я на диване, а он на кресле рядом со столиком, и смотрим телевизор, пока не засыпаем. Ночью я просыпаюсь от кошмара, но, кажется, не успеваю начать кричать, потому что Пит по-прежнему спит в неудобной позе на кресле, уронив голову себе на плечо. И я чувствую себя настоящей преступницей, когда бесконечно долго рассматриваю его подрагивающие во сне ресницы, расслабленные черты лица и мягкие завитки волос. Хочется дотронуться подушечкой пальцев до его губ, провести плавную линию по скулам и зарыться в волосах, но я так и не понимаю, имею ли на это право. Вместо этого приходится довольствоваться тем, что есть, хотя даже спать в одной комнате в двух метрах друг от друга уже кажется какой-то небывалой роскошью.

Пит просыпается под утро, зашуршав пледом, но я не открываю глаза, зачем-то делая вид, что все еще сплю. Я чувствую, как он останавливается рядом с диваном и стоит так несколько минут, прежде чем уйти.

И после того, как дверь тихо закрывается, я убеждаю себя, что нет ничего ненормального в том, что до самого прихода Сэй я сначала сжимаю в руках, а потом накрываюсь с головой пледом, который пахнет Питом. Этот запах ассоциируется у меня с теплым уютом и спокойствием, и в полудреме я мечтаю о том, чтобы когда-нибудь в каждом уголке моего дома пахло также.

Комментарий к 12

Да, так у нас тоже бывает:D

Не забывайте делиться эмоциями и нажимать ждунишек)

Ваши добрые слова после прошлой главы помогли вдохновению вернуться вопреки всем неприятным жизненным обстоятельствам. Спасибо) всех обнимаю!