Мишель

4

— Что случилось? — спросила Мишель, увидев, как две соседки по комнате, как только она вошла, смолкли на полуслове. — Что вы замолчали?

— Что случилось?. — пожала плечами Джоан, и в голосе ее звенело раздражение. — Да что ты! Разве может хоть что— нибудь случиться в Кейботе?

Джоан тянула гласные на манер обитателей Новой Англии, но не нарочно. Она происходила из виднейшего семейства Бостона, и несколько поколений ее предков переучилось в Кейботской школе, некогда именовавшейся Пансион миссис Кейбот для благородных юных леди.

— Вот так всегда! Спросишь как человека, а в ответ какое-то шипение, — срываясь вопреки обыкновению, бросила Мишель. Ссориться с Джоан было глупо — все-таки три года совместной жизни… и только-только ее начали здесь принимать за свою.

— Ой-ей-ей, какие мы сегодня нежные! — отозвалась Джоан.

— Мы только что говорили о танцах в пятницу по случаю дня Святого Валентина. — Лэйни, вторая соседка по комнате, пухленькая и хорошенькая девушка, была прирожденным дипломатом. — Судя по всему, от нас будут требовать стопроцентной явки, и основанием для отсутствия могут быть только перелом ноги или чума. Считается, что мы должны дать урок хороших манер всем этим приглашенным плебеям.

Поколебавшись, Лэйни спросила:

— А ты — ты идешь?

Мишель уже понесло, и, чувствуя, что Джоан с нетерпением ждет от нее отрицательного ответа, она все-таки улыбнулась и мило сообщила:

— Думаю, что да.

— Надо полагать, чтобы снова пудрить мозги подряд всем парням? — хмуро огрызнулась Джоан.

Так вот в чем дело! Мишель чуть не рассмеялась. Джоан ревнует! Знала бы ее подружка, как мало у нее оснований для таких черных мыслей.

— Я тут ни при чем! — продолжая дразнить девушку, сказала Мишель. — Я ни на кого не обращаю внимания, а потому, наверное, все и приглашают меня танцевать. Они знают, что им не придется потом отбиваться от меня.

Джоан надулась:

— А как же, извините, вышло, что ты танцевала с Алли Форестером целых три раза на последней студенческой вечеринке?

Алли Форестер? Неужели Джоан замахнулась на него? Впрочем, почему бы и нет? Джоан обожает богатых, очень богатых, сверхбогатых мужчин, а Алли определенно из этой категории. Кроме того, он такой же зануда, как и сама Джоан.

— Он танцевал с разными девчонками, — возразила Мишель. — В том числе и с вами, мисс Джоан. Он, кстати, сказал, что хотел сообщить тебе кое-что, но ты не догадалась заговорить первой.

Пока Джоан, пунцовея на глазах, обдумывала услышанное, Мишель изящно уселась на стул. Вообще-то Алли не говорил этого. Напротив, он сказал Мишель, что ее соседка по комнате на кого угодно наведет тоску. Но почему бы не помочь подруге? Джоан нельзя назвать хорошенькой, но есть в ней… благопристойность, что ли? «Совсем как в маме, — подумала Мишель, и ей стало больно. — Джоан и мама отлично бы спелись… Не то, что я…»

Джоан что-то путано объясняла — кажется, оправдывалась, но Мишель уже не слушала ее. Она подошла к зеркалу и лишний раз с удовлетворением отметила, как сильно изменилась ее внешность за эти три года учебы: большой чувственный рот, сияющая кожа, глаза… Глаза, пожалуй, чуть великоваты для худенького лица. И волосы — эта невообразимая копна некогда рыжих волос потемнела до каштанового цвета, и теперь никому и в голову бы не пришло называть ее Морковкой…

Только не было у нее уверенности в том, что ей нравится эта новая Мишель. Оказавшись в центре внимания мальчиков и мужчин, она чувствовала себя неуютно. Ее не привлекали все эти поцелуйчики и тисканье в темноте, не говоря уж о других вещах, которыми хвастались девчонки. Ей казалось, что она предназначена для чего— то иного. Три года назад один замечательно красивый и храбрый парень пообещал, что она будет его женой. А поцеловав ее, он словно взял ее сердце в залог. Правда, он не сдержал обещания и не появился в Сэнсановской частной школе, но Мишель все еще ждала его, как ни глупо это покажется со стороны.

Возможно, не стоит так выделяться и открыто пренебрегать тем, за чем гоняются ее одноклассницы? Слава Богу, она уже получила урок и знает, чем такое поведениеможет кончиться. А раз так — сегодня она пойдет на танцы и посмотрит, как поведет себя окрыленная Джоан…

Вечер проходил, как всегда, скучно. Джоан никак не решалась выяснить отношения с Алли, мальчишки, как обычно, наперебой приглашали Мишель танцевать, и она через раз соглашалась: чтобы не разозлить других девчонок, но и не заработать репутацию зазнайки и недотроги, от которой совсем недавно с величайшим трудом избавилась. Жизнь — политика, и несчастья подстерегают тебя повсюду, не только в клетке с тигром или на воздушной трапеции, как ей не раз говаривала Роза.

… С Розой она дружит по-прежнему: ведь каждое лето она ездила с отцом на гастроли. Мишель понемногу начала помогать ему в делах — не потому, что строила какие-то далеко идущие планы, а просто она видела, что папе нужен помощник. Ради этого она посещала в Кейботе все курсы, имевшие хоть какое-то, даже самое отдаленное отношение к экономике. Мама планировала через год отослать ее в престижный Лоуренсовский университет, который в свое время сама мечтала закончить, но Мишель все больше сомневалась в успехе маминого начинания. Дело в том, что цирку требовался человек, который был бы правой рукой отца, а в далеком, очень далеком будущем смог бы заменить его. Казалось бы, в чем вопрос, когда есть Дэнни? Увы, Дэнни проявлял полное равнодушие к судьбе Брадфорд-цирка.

Мишель невольно вздохнула. С Дэнни вообще творилось что-то странное. За последние два года он сменил полдесятка школ, причем в каждой из них он сперва подавал большие надежды, а кончалось все неизменно грандиозным скандалом. Иногда причиной была выпивка, иногда шашни с девчонкой, но большей частью — карточные игры. «Что делать! Неизлечимый случай картежной лихорадки», — сказал он ей, когда они встретились на Рождество. «То есть?» — не поняла его Мишель. «Это редкое заболевание, не описанное в медицинских справочниках и принципиально неизлечимое. Проявляется оно, как только идет нужная карта или, наоборот, когда ни черта не идет». И он ухмыльнулся, ничуть не смущенный, более того — весьма довольный собой.

Дэнни никогда особенно и не скрывал своего равнодушия к семейному делу, поэтому папа с дедушкой уже махнули на него рукой. И возникал вопрос: а кто же? Мишель хотелось сказать: «я», — но женщина может заниматься бизнесом, лишь отказавшись от всяких надежд иметь свою собственную семью и детей. А Мишель мечтала о счастливой любви и браке, и такое несоответствие мучило ее.

Глотая розовый пунш, которым угостил ее последний партнер, Мишель безупречно вежливо слушала его назойливую болтовню, как вдруг по спине ее побежали мурашки — словно кто-то смотрел на нее сзади. Не прекращая улыбаться и кивать, она медленно и грациозно повернула голову и взгляд ее встретился с глазами стройного кудрявого молодого человека, стоявшего в дверях.

Краска залила ей лицо, потому что это был Дэвид Лэски. Мгновение спустя он уже невозмутимо входил в зал, сделав вид, будто не узнал ее.

— Эй, с тобой все в порядке? — услышала она голос своего кавалера.

— Да. Не обращай внимания.

Мишель толкнула дверь, и в ноздри ей пахнуло кислым запахом пива и жирным ароматом жарящихся прямо на раскаленных противнях котлет для гамбургеров. Она никогда прежде не бывала в таверне «Мачта» — ученицам Кейботской школы строжайше запрещалось посещать кафе и бары, где подавались алкогольные напитки, — но уж, конечно, слышала о ней. Она с испугом подумала, что в зале может сидеть кто-нибудь из их школы, но в следующее мгновение уже обо всем позабыла — за столиком в углу она увидела Дэвида, который весело махнул ей рукой. Вчера под предлогом того, что ей душно, она вышла на улицу, и через секунду перед ней возник Дэвид. Просто и мило, словно и не было трех лет разлуки, он назначил ей свидание в таверне. Она так же просто и легко согласилась, и он исчез и больше на танцах не появлялся.

Вот и сейчас он с улыбкой приподнялся, а когда Мишель хотела сесть в кресло напротив, непринужденным жестом пригласил ее сесть рядом.

Подошел официант, и Дэвид, восхитив Мишель своей раскованностью завсегдатая, заказал гамбургеры, жареное мясо и импортное пиво.

— Надеюсь, эта улыбка предназначена мне? — спросил Дэвид.

— Я просто вспомнила одну вчерашнюю шутку.

— Боже, ты разбиваешь мне сердце! — Поймав ее руку, он прижал ее к груди. — Чувствуешь, как стучит?

— Это, наверное, у тебя будильник за пазухой! — засмеялась Мишель.

Дэвид издал протяжный стон.

— Я не спал всю ночь, — сообщил он. — Все думал и думал о тебе.

— Что значит одна ночь против трех лет… — колко заметила Мишель.

— Ах да, я ведь обещал приехать в Сэн— сан… Житейские неурядицы. Пришлось какое-то время провести в Европе, изучая тонкости циркового дела. Брат почему-то решил, что мне оно будет интересно… А я… я все это время ждал встречи с тобой, вспоминал тот поцелуй…

— Судя по всему, не первый в твоей жизни…

— Но мне же было шестнадцать, а я мужчина… Итак, я вспоминал наш с тобой поцелуй и все подсчитывал, сколько тебе еще осталось до совершеннолетия. Я ведь обещал, что мы поженимся, как только ты повзрослеешь! А уж если я сказал, то не отступлю ни за что и никогда. И вот я сижу здесь, позади три года, а тебя все нет и нет…

— Я упустила автобус на десять тридцать. Прости, что задержалась, — снизошла до извинения Мишель. Она не стала объяснять, что пропустила автобус, не желая ехать в компании соседок по комнате, от которых так просто не отвяжешься.

— Конечно, прощаю. Как я могу тебя не простить? Просто мне начало казаться, что ты вообще не придешь, и я подумал, что, может быть, у тебя уже есть парень и я все только порчу…

Он снова поймал ее за руку, и у Мишель слегка закружилась голова… Такой легкий, такой искренний в своем огорчении… Такой красивый…

— Нет, портить совершенно нечего, — отозвалась она.

— Боже, ты живешь в окружении слепых идиотов, — моментально развеселился Дэвид и отодвинулся чуть назад, чтобы официант мог поставить на стол тарелки.

Мишель обнаружила, что несмотря на любовное головокружение, аппетит у нее зверский. Смеясь над шутками и комплиментами собеседника, она церемонно ела гамбургеры и мясо, как вдруг Дэвид переменился в лице, локтем отодвинул от себя нетронутую тарелку и хрипло сказал:

— Уйдем отсюда.

— Да, но… куда?

— У меня есть приятель. Он снимает в центре квартиру. Можем немного посидеть там, поговорить обо всем, и никто не помешает…

При всей своей чистоте и неискушенности Мишель прекрасно поняла, что он ей предлагает. Воспитание, привычные представления о девичьей чести требовали возмутиться, раз и навсегда прекратить отношения с человеком, способным на такие беспардонные предложения, но ей хотелось совершенно другого: уйти с ним, остаться с ним наедине… и даже отдаться ему, если он осмелится, но так, чтобы он не принял ее за дешевую девицу, готовую броситься на шею первому встречному.

— Извини, — он произнес это так сокрушенно, что Мишель чуть не бросилась утешать его. — Конечно, я не должен торопить тебя. Прости меня, ладно?

Мишель, онемев, уставилась на него. Странно: вместо облегчения она испытывала разочарование.

— Не понимаю, за что ты просишь прощения? — спросила она, стараясь быть небрежной. — Не можем же мы просидеть здесь весь день. А слоняться по улицам — не та погода. Слишком уж холодно.

— Ты уверена? — приподнял он брови.

— Более чем.

— Мы просто потреплемся, ведь мы даже толком не знаем друг друга. Нужно наверстывать упущенное за все три года.

Так же мило и непринужденно болтая — Мишель обнаружила свое удивительное сходство во вкусах и привычках с Дэвидом, — они проехали на такси через весь Купервилль и остановились у обшарпанного многоквартирного дома.

Гостиная была обставлена полированной мебелью в псевдошведском стиле, но потертый диван оказался на редкость уютным, в камине горел огонь, и звуки февральского ветра, сотрясающего оконные стекла, придавали всей комнате необыкновенный уют. Дрова в камине при ближайшем рассмотрении оказались имитацией, но Мишель казалось, что она слышит их треск. Дэвид приготовил ей кофе и достал из маленького холодильника кофейный кекс.

— Я бы предложил выпить, — лениво бросил Дэвид, — но не уверен, считаешь ли ты это в порядке вещей.

— Я иногда пила херес с моей цирковой приятельницей Розой…

— О, слышал о такой! Известная предсказательница судьбы. Знаю, знаю.

— А вот мама даже слышать не желает об алкоголе, прямо паранойя какая-то! Может быть, именно поэтому мой брат так и пристрастился к выпивке.

— Брат?

— Дэнни. Он старше меня на три года.

— Ах да, красильщик слонов!

— Да, это один из эпизодов давней войны между нашими двумя цирками. Я все детство слышала истории о происках этих подлецов Лэски, а ты, наверное, наслушался того же о нас.

— Значит, мы — как Ромео и Джульетта?

— Не знаю…

— Когда мы встретились, тебе, как и ей, было четырнадцать, — Дэвид засмеялся, увидев, что Мишель залилась краской. — Наши семейства погрязли в родовой вражде, но я, как Ромео, намерен, невзирая ни на что, добиваться твоей любви.

Он наклонился к ней и ласково взял ее руку в свои ладони.

— Ты такая красивая, Мишель!

Комплимент прозвучал легко и изящно, как будто произносился не впервые, и все равно Мишель было необыкновенно приятно.

— И вовсе я не красивая, Дэвид. Я бывшая рыжая девчонка с бледной кожей, не поддающейся никакому загару. И не надо меня обманывать — я вполне довольна собой и не нуждаюсь в комплиментах.

— Глупая, глупая Мишель! Неужели ты не видишь, как сводят меня с ума твои губы и как мне хочется запустить пальцы в твои чудесные каштановые волосы?

И он поцеловал ее, медленно и осторожно, и тронутая его деликатностью Мишель прижалась к нему. Поцелуй стал настойчивее, и горячая волна захлестнула ее изнутри. Через какое-то время она обнаружила, что прильнула к нему, позволив его языку раздвинуть ее губы. Нет, это не было грубым вторжением — это была ласковая требовательность, и когда он дотронулся до ее подбородка кончиками пальцев, она откинула голову назад, чтобы ему было удобнее.

Уступая ему, она легла на тахту, и когда он прижался, свидетельство того, что он возбужден, было налицо. Мишель понимала, что должна его остановить, но… но она не могла.

Рука Дэвида была уже у нее под блузкой, забралась под лифчик, а затем с неслыханной смелостью — в переплетение каштановых волос между бедер.

— Боже, — простонал он, отрывая губы от ее сосков, — я не могу остановиться. Ты меня с ума сводишь!

И хотя пальцы и губы Дэвида выдавали его искушенность, при которой трудно потерять голову, слова его возбуждали ее еще больше. А потом он внезапно отпрянул.

— Я не думал заходить так далеко… — тяжело дыша, сказал он. — Прости меня.

Мишель с отчаянием вгляделась в его глаза. Как можно дарить такое наслаждение и при этом извиняться? И не только извиняться, но и бросать ее на полпути?

— Ты ведь этого не хочешь… — жарко и путано бормотал он. — Я и в самом деле думал только поболтать, а тут взял и потерял голову. Видит Бог, я ничего такого делать не собирался, Мишель.

Вид у него был такой расстроенный, что Мишель вместо ответа приподнялась и обняла его. Она слышала, какое это страдание для мужчины — зайти так далеко и не кончить.

И вот он уже раздевал ее, покрывая все тело лихорадочными поцелуями, а потом разделся сам. В цирке Мишель привыкла к мужской наготе, но сейчас при виде этого чудесного тела у нее захватило дух. Через несколько минут, доведя ее до исступления, он сам издал неясный крик, а она почувствовала, как изнутри ее наполняет пульсирующее, изливающееся фонтаном тепло. «Господи, — бормотал Дэвид, упав на нее. — Ты — это что-то невероятное, Морковка!»

Мишель ничего не ответила и лишь в порыве любви стиснула его — руками и бедрами, не желая выпускать Дэвида из своего тела. И только затем ей пришло в голову, что она совершила по-своему непоправимый шаг.

Слезы потекли у нее по щекам, и Дэвид слизнул их.

— Соленые, — сообщил он. — Слушай, неужели я сделал тебе больно?

— Нет-нет, что ты! Мне, наоборот, непонятно: я думала, это должно быть больно. Ведь я…

— Да, понимаю. Ты и в самом деле ждала меня все три года. Но так тоже бывает, особенно если девочка много ездит верхом.

— Я с трех лет не вылезаю из седла.

— Ах да! Мы ведь с тобой люди из цирка. Но я старался, чтобы тебе было приятно…

— Это было так замечательно!

— И для меня тоже. И ты знаешь, когда три года назад я встретил тебя, я сразу понял, что именно так все и будет. Ты ведь тоже в это верила?

— Да.

— А тебе жалко, что ты отдала мне свою невинность? — мягко спросил Дэвид, и Мишель была благодарна ему за то, что он не назвал это «вишенкой» или «цветочком», придавая их любви оттенок площадной вульгарности.

— Немного жаль. Но когда я подумаю, что отдала ее тебе, мне становится радостно.

— Как ты жила эти три года без меня?

— Плохо. Я ни с кем не дружила, не бегала за мальчиками, не поддерживала их глупых разговоров, и меня здесь невзлюбили и даже начали травить.

— Бедная! И все это потому, что ты ждала меня.

— Но я многому научилась, и прежде всего — не показывать своих истинных чувств, так что теперь меня, кажется, приняли.

Дэвид накинул на себя и Мишель теплое шерстяное одеяло.

— Любовь любовью, а простудиться и заболеть нам ни к чему, даже если мы Ромео и Джульетта. Кстати, насчет Шекспира. Остаток зимы и весна в нашем распоряжении, и мы сумеем воспользоваться этим, правда ведь?

— Конечно.

— А затем тебе еще год учиться до выпуска и совершеннолетия. А там… там ты увидишь, как я умею держать свои обещания. Пока же…

— Пока же… — эхом повторила она, и они, посмотрев друг другу в глаза, рассмеялись и порывисто обнялись, сжигаемые все тем же вечным огнем.