— Жак, да кто нас слушать будет? — воскликнула я, кутаясь в куртку: конец декабря выдался прохладным.
— Нас — может, и никто, — сказал Жак, — а вот тебя, Марсель, очень даже все будут! Ты — лучшая ученица! Твое имя на плакате с какими-то грязными намеками! Ты обязана выступить!
— Выступить? — ужаснулась я, — выступить перед толпой студентов?
У меня похолодели и без того замерзшие руки, а сердце медленно покатилось в живот. Живот подвело и почувствовалась тошнота.
— Да, выступить, — Жак что-то тыкал в телефоне, — там уже они вовсю скандируют, репортеры ожидаемо собрались… Надо такси, можем не успеть!
— Жак, я не смогу, — жалобно пискнула я, — я не смогу, я боюсь.
— Тогда они его потопят, — сказал Этьен, глядя мне в глаза сквозь стекла очков.
Я сглотнула.
— Такси приехало, садимся, — скомандовал Жак, — так, Марсель, давай по тезисам! Что будешь говорить! Этьен, давай подключайся! Нужна сильная и емкая линия защиты!
Возле Университета собралось около сотни человек — у меня перехватило дыхание! Сейчас, перед ними, я должна говорить? Я прищурилась и разобрала надписи на плакатах: «НЕТ насилию!», «Лорье — ВОН!». От последнего у меня встал ком в горле. Мне тоже когда-то сказали «Вон», даже не разобравшись.
Мы протискивались сквозь толпу, работая локтями. Жак первый взлетел на ступеньки, Этьен (щеки его горели, взгляд опущен в пол — парень ну очень сильно боится публики) встал рядом. Я все еще переминалась с ноги на ногу у подножия ступенек — во мне все трепетало, тело ходило ходуном: меня била крупная дрожь.
— Слово Марсель! — крикнул Жак, — дайте слово Марсель!
Толпа притихла, и Жак втащил меня на ступени. Я оглядела собравшихся студентов: лица их раскраснелись. Толпа хотела карать.
Я набрала воздуха и попыталась крикнуть, что есть мочи.
— Он не виноват! — вырвался из моей груди какой-то странный хрип.
— Что?? Не слышно!!! Говори громче! — донеслось с разных концов.
— Мишель Лорье невиновен! — громче крикнула я.
На этот раз меня услышали, толпа зашумела.
— Доказательства! Покрываешь! Сама с ним в связи!
Я с ужасом ловила обрывки обвинений в адрес Мишеля и в свой. Все слова, что мы пытались отрепетировать в такси, выветрились. Перед глазами плыли круги, усилием воли я хваталась за обрывки сознания, чтобы не рухнуть на ступени. Воздуха не хватало.
— Да кто ты такая?! — все громче кричали мне.
Казалось, каждая секунда моего молчания рождает десятикратную ненависть.
— Вы спрашиваете, где доказательства?! — рявкнул Жак, и толпа притихла, — я спрашиваю то же! Где доказательства? Где предполагаемая жертва? Где Адель?
— Ей стыдно! Она не может! — толпа снова заревела, но я заметила, что на лицах некоторых студентов показалось сомнение.
— Она написала плакат! — выкрикнул Жак, — если она начала — почему не идет дальше? Вы все! На кого вы учитесь? Вы же юристы, мать вашу!
Снова повисла тишина: все слушали, что скажет Жак.
— Вы слышали о презумпции невиновности? Я сейчас пойду и обвиню ректора во всех смертных грехах! Вы мне поверите или решите, что я слетел с катушек после экзаменов? Я разговаривал с месье Лорье! И знаете, чем он занят? Он громит свой бизнес: добровольно уговаривает, — Жак сделал акцент на последнем слове, растянув его, — уговаривает своих клиентов уйти в другие конторы, чтобы не бросить тени на их репутацию! А чем занята Адель? Кто видел ее, кроме Марсель?
Толпа заголосила, было не разобрать, что выкрикивают студенты. Однако, одна из них — девушка в первых рядах, крикнула очень громко:
— Да кто такая эта ваша Марсель?! Она только выпендривается! И Адель написала, что Марсель сама с месье Лорье… Понятно теперь, откуда у нее такие оценки!
Снова студенты зашумели — в этот раз одобрительно. Они явно поддерживали мнение студентки. У меня на глазах выступили слезы. Я поймала взгляд Этьена — он смотрел на меня с такой жалостью, сам пребывая в состоянии близком к обмороку, что я не сдержалась и зарыдала.
— Марсель — лучшая студентка курса! — вдруг выпалил Этьен, и все притихли. Этьен говорил негромко, но так как все привыкли, что он незаметная тень самого себя — студентов, казалось, удивил сам факт того, что кучерявый очкарик умеет разговаривать.
— Марсель имеет наивысший балл у всех преподавателей, при чем тут Лорье! Или вы считаете, что она переспала заодно с мадам Трюссо, месье Жераром преклонных лет и с деканом впридачу?
Снова все затихли.
Я вытерла слезы и закрыла глаза. Я должна это сделать. Я должна заговорить!
— Я оказалась здесь, с вами, в этом Университете, потому что в моей прошлой жизни мне тоже сказали «ВОН!». Никто ни в чем не разобрался. Меня просто вычеркнули. Потом, человек, который поступил так со мной, твердил, что произошла ошибка. Пытался принести свои извинения. Но это «ВОН!» до сих пор стоит в моих ушах. А сейчас, теперь, — я распахнула веки и отыскала взглядом тот самый плакат, — теперь еще и в глазах. Вы можете меня не слушать, можете мне не верить! Но я не могу не вступиться за того, кого оклеветали! Пусть за это вы меня разорвете в клочья! Мишель Лорье — не совершал того, в чем его обвиняют! На том плакате есть еще одна неправда — у меня никогда не было никаких отношений с месье Лорье, кроме рабочих! Вы устраиваете травлю, даже не разобравшись! Я не знаю, что двигало Адель! И я считаю, что сейчас ей нужна помощь и поддержка. Только вот от меня она ее не приняла. Может, это получится сделать у кого-то из вас! Но месье Лорье не заслуживает ненависти на основании криво исписанной бумажки!
Я почувствовала, что силы меня покидают — я нащупала руку Этьена, стоявшего рядом, и крепко сжала ее. Жак поддержал меня с другой стороны. И мы втроем, держась за руки, спустились по ступеням и покинули площадь в полной тишине.