Мой брат Михаэль

7

По дороге в Дельфы Саймон молчал, а я тихо сидела рядом и размышляла, что, интересно, могли рассказать этот гомерического вида старик и юноша, похожий на античную черно-красную вазу, несмотря на дешевую американскую упаковку. Когда мы подъехали к Дельфам, и деревья сгрудились над дорогой, закрывая звездный свет, Саймон свернул, остановился у воды, и выключил двигатель. Звук бегущей воды заполнил воздух. Он выключил свет, и деревья подступили ближе. Пахло соснами и прохладой. Горы больше не светились, стояли дворцами и башнями непроглядного мрака. Саймон вытащил сигареты и предложил мне.

— Ну и что вы поняли?

— Почти ничего. Теперь ясно, почему вы не побоялись взять меня с собой и впутать в свои личные дела.

— Они приняли неожиданный оборот. Я бы хотел рассказать, если можно.

— Конечно.

Мы сидели в машине и курили, и он подробно рассказывал мне все, что происходило в доме пастуха. Он говорил так живо, что все увязывалось с тем, что я видела, и стало понятно, какие жесты к чему относились. Когда он закончил, я не знала, как реагировать. Эти воды для меня слишком глубоки. Если я волновалась из-за машины, куда я гожусь теперь, когда речь пошла об убийстве брата. Неважно, что оно произошло четырнадцать лет назад, узнал-то он об этом только сейчас. Я недостаточно изучила Саймона, поэтому молчала. Он и сам не делал никаких комментариев, просто продекламировал все безразличным голосом, к которому я уже начала привыкать. Я подумала, скажет ли он еще что-нибудь про письмо брата или его находку, о которой он догадался… Но он не сказал ничего. Он бросил сигарету в пыль, а вместе с ней, казалось, и всю эту историю, поскольку резко поменял тему и интонацию.

— Пойдем через руины? Вы их еще не видели, а при свете звезд неплохо для начала.

Мы пошли по узкой тропинке между сосен по мягкому ковру иголок, перешагнули через узкий поток и выбрались на открытое пространство, где в тусклом свете темнели разрушенные стены.

— Тут торговали римляне, — сказал Саймон, — по местным стандартам совсем недавно, поэтому пойдем дальше… Вход на территорию храма. Ступеньки крутые, но дальше будет ровный проход между зданиями к самому храму. Видите?

Изумительное зрелище. Мощеная дорога зигзагами идет между разрушенными стенами сокровищниц и алтарей, колоннами, ступенями, пьедесталами. Бывшая Афинская сокровищница, камень, на котором сидела сивилла, предсказывая гражданскую войну… Обнаженный разрушенный пол храма удерживают на склоне остатки мощных стен и шесть великолепных колонн, возносящихся в заполненное звездами небо. Три тысячи лет войн, убийств, землетрясений, рабства, забвения не разрушили святого места, боги до сих пор ходят там, а люди с разумом и воображением могут узнать их и услышать шум колесниц. Это первое место в Греции, где мне это удалось. В Микенах есть призраки, но людей, не богов. Наверное, когда место две тысячи лет подряд является центром поклонения, камни что-то впитывают, меняется воздух. Ну еще и пейзаж идеален для святого места.

Мы осторожно прошли по огромным разбитым каменным блокам и встали около колонн. Далекую долину скрывала тьма, наполненная мелкими движениями ночного ветра, шумом сосен и олив. Сигарета моего спутника погасла. Он прислонился спиной к колонне и смотрел на гору за храмом, на густые тени деревьев и бледные образы камней.

— Что там?

— Там нашли Возничего.

Слово вернуло меня в настоящее, как электрический шок. Открывая для себя Дельфы, я совершенно забыла, что Саймону есть чем занять голову.

— Вы думаете, Стефанос правильно понял? И это имеет для вас какой-то смысл?

— Никакого, — сказал он жизнерадостно. — Почему бы вам не подняться в студию, не познакомиться с Нигелем и не попить кофе?

— С удовольствием, но, по-моему, ужасно поздно?

— Не для этой страны. Здесь если и ложатся в кровать, то только в полдень. В Греции… Вот вы устали?

— Ни капельки. Должна, наверное, но почему-то нет.

Он засмеялся.

— Это воздух, свет или просто опьянение Элладой. И это надолго. Значит, пойдете?

— С огромным удовольствием.

Мы пошли, и он вел меня под руку, будто имел какие-то права… Точно так же я дрейфовала за Филипом. Но все же не так. В чем разница, я не желала анализировать.

Я спросила:

— Мы не идем по дороге? Почему в эту сторону?

— Незачем идти вниз. Студия наверху.

— А машина?

— Вернусь за ней потом, когда отведу вас в отель. По дороге это совсем недалеко.

Ступени ведут к маленькому театру мимо штуки, которую соорудил Александр Великий после удачной охоты на львов. Театр меньше Афинского, но в темноте разбитая сцена кажется гладкой, ряды сидений поднимаются вверх и переходят в заросли остролиста и кипариса. Маленькая разбитая мраморная чаша. Неожиданно для себя я сказала:

— Вы, наверное, не согласитесь… Извините, конечно, нет.

— Что, по-вашему, я не соглашусь?

— Ничего. Это очень глупо в таких обстоятельствах.

— Обстоятельствах? А, это. Пусть это вас не беспокоит. Вы, наверное, хотите услышать здесь что-нибудь по-гречески, даже если просто «Таласса! Таласса!». Это? Что случилось?

— Ничего. Но если вы и дальше будете так же читать мои мысли, то станете очень неудобным компаньоном.

— Учитесь тоже.

— У меня нет таких талантов.

— Может, это и очень хорошо.

— Что вы имеете в виду?

Он засмеялся:

— Неважно. Я был прав?

— Да. Только, пожалуйста, не просто «Таласса!» Какие-нибудь стихи, если вам что-нибудь придет в голову. Я однажды слышала, как читали стихи в театре в Эпидаврусе, и это было, как чудо. Даже шепот долетал до верхних рядов.

— Здесь то же самое, только не так великолепно. Хорошо, раз вам хочется. — Говоря, он лазил по карманам. — Минуточку. Нужна зажигалка. Чтобы голос разносился правильно, надо найти точно центр сцены, он отмечен крестом.

Он вытащил ее из кармана, раздался звон, что-то упало. В слабом свете блеснула монета, я подняла ее, подала ему, оранжевое пламя ярко осветило оранжевый диск на моей ладони.

— Да это золото!

— Да, спасибо. — Он взял его и бросил в карман, как ничего не значащую мелочь. — Это — один из сувениров, присланных Стефаносом, на теле Михаэля их было три.

И он наклонился, продолжая искать крест. Казалось, его голова занята только желанием показать девушке руины.

Он почувствовал взгляд.

— Помните, я сказал, что это — не сегодняшняя трагедия? Не переживайте. Идите сюда, скажите что-нибудь, и услышите, как голос взлетает вверх по рядам.

Я встала в центр.

— Помню. Но вы это сказали, когда не знали, что Михаэль убит. Ничего не изменилось?

— Может быть. Слышите эхо?

Голос поднимался и падал обратно, обвивался вокруг меня, будто густел.

Я взобралась по узкому проходу и села в начале верхней трети амфитеатра. Мрамор сиденья был на удивление удобным и еще теплым от дневного солнца, сцена казалась маленькой, а Саймон — лишь бестелесной тенью. Но его голос взмыл могучим потоком, закрутился ветром, и греческие слова летали, как стрелы. Он остановился. Эхо проплыло по скале, как говор гонга, и умерло.

Он заговорил по-английски.

— … Аид, Персефона, Гермес, слуга смерти, Вечный Гнев и Ярость, дети богов, видящие всех убийц, изменников и воров, скоро придут! Будь со мной рядом, отомсти за смерть отца и брата приведи домой!

Он умолк, но слова разбудили ветер. Зашумели листья, выше, надо мной, пыль и камни посыпались под ногой блуждающего зверя, какой-то металлический звук и ночь затихла.

Я пошла вниз.

— Очень красиво. Но мне казалось, вы сказали, трагедия закончилась?

Первый раз за время нашего знакомства (семь часов — с ума сойти) он растерялся.

— Что вы имеете в виду?

Он пошел из центра сцены мне навстречу.

— Этот монолог был немного слишком актуальным, нет?

— Вы узнали его?

— Да. Софокл. Электра.

— Да. — Пауза. Бессознательно подбрасывая монеты в руке, он сказал: — Значит, я не прав. Не закончилась, по крайней мере, пока Стефанос не покажет нам это место, и…

Он остановился, а я подумала — замечательная королевская привычка, говорить о себе во множественном числе. Очень велик был соблазн спросить «Нам?». Но я просто сказала:

— И?

Он ответил грубо:

— И я не найду то, за что убили Михаэля. Золото.

— Золото?

— Да. Я так подумал, когда читал его письмо и смотрел на эти монеты. Наверно, он нашел золотой запас Ангелоса, припрятанный до Красного Рассвета.

— Но Саймон… — начала я и остановилась. В конце концов, он знает брата лучше, чем я.

Он протянул руку, и мы пошли вверх по ступеням. Вдруг он исчез в темноте, вернулся и дал мне что-то круглое, полированное и прохладное.

— Это гранат, за верхними сиденьями растет маленькое дерево. Съешь его Персефона, и тебе придется остаться в Дельфах.

Дорога оставила деревья, расширилась, мы шли рядом. Саймон говорил:

— Не думаю, чтобы это была ссора. Михаэль никогда не повернулся бы спиной к человеку, способному на убийство. Мы — британцы — переправили сюда много золота и оружия во время оккупации. Стефанос сказал, что Ангелос работал на коммунистический путч, значит, он был явно заинтересован придержать запасы, чтобы использовать позже. Когда его люди ушли на север, он вернулся один. Встретив Михаэля, он убил его, но обыскать не успел, поэтому не забрал ни монеты, ни письмо, говорящее о находке. Разве не правдоподобно?

— Вы думаете, значит, что они встретились, и Михаэль как-то затронул эту тему?

— Нет, тогда бы он тоже не дал Ангелосу шанса ударить себя по голове. Он, я думаю, увидел что-то прямо разоблачающее, что Михаэль нашел его клад. Он, наверное, в пещере — Парнас от их обилия похож на пчелиные соты. Скорее всего, Михаэль спрятался как раз в той, где все было укрыто, собирался пробыть там до ухода немцев, и тут Ангелос видит выходящего из его сокровищницы британского офицера. И если Михаэль не заметил его, естественно, грек дождался момента и попытался с ним разобраться. Это значит…

— Это значит, что клад — очень близко от места убийства.

— Именно. Вот и посмотрим.

— Но если там что и было, это давно забрали.

— Возможно.

— Ангелос бы вернулся и взял это. Ну не сразу, а потом.

— Если бы дожил до этого потом. Через три месяца он ушел из страны навсегда.

— А если нет? А если Нико, может быть, просто если допустить такую вероятность, прав, и он все еще жив? Ну серьезно.

Саймон засмеялся:

— Все в руках богов, — И подбросил монетку на ладони. — Что скажете, предложим ее в жертву Аполлону, если он приведет Ангелоса в Дельфы?

— На нож Ореста? — я старалась говорить легко, но слова прозвучали зловеще.

— Почему бы и нет? — Монета взлетала и опускалась в его ладонь, он был тенью среди звезд и смотрел на меня. — Я сказал правду, что трагедия закончилась. Не впадаю в депрессию или драматизм, но, черт возьми, мой брат был подло убит, и убийца за это не заплатил, а может, и заработал в результате состояние. Главное для меня не найти клад, я хочу знать, Камилла. Это все.

— Понимаю.

— Я приехал, чтобы поговорить со Стефаносом, увидеть могилу и оставить ее в покое. Но не могу уехать, пока все это не закончится по-настоящему, и я не узнаю, почему все произошло. Не думаю, чтобы там что-нибудь осталось, но я должен посмотреть. А Орест… Не то, чтобы я очень стремился к отмщению, но если бы встретил убийцу, хотел бы с ним основательно поговорить, — он засмеялся. — Или вы вместе с Нико сомневаетесь в моих способностях?

— Нет, конечно. Но этот человек, Ангелос, он же…

— Опасен, вы хотите сказать? Значит, если мы встретимся, я, по-вашему, должен все простить?

— Глаз за глаз? Так больше никто не думает!

— Не верьте. Все англичане думают именно так. Но на родине есть эффективный механизм, который производит это без всякой вины и ответственности, кроме подписи на чеке. Здесь не так. Никто за тебя грязную работу не совершит. Делаешь сам, и узнает об этом только стервятник. И Аполлон.

— Саймон, это — аморально.

— Как любой закон природы. Мораль — социальное явление, не соглашаться — ваше право. Греция — самая красивая и суровая в мире страна, и пробыв здесь немного, начинаешь жить по ее правилам. А иногда просто вынужден… А вы охраняйте свои моральные позиции, — засмеялся он, — и не верьте ни одному моему слову. Я — нормальный законопослушный и справедливый школьный учитель… Хватит об этих орестианских трагедиях. Михаэль мертв четырнадцать лет, а Дельфам исполнилось три тысячи, поэтому разрешим им самим хоронить своих мертвых. Они это делают, между прочим, прямо здесь, тропинка проходит рядом с кладбищем. Ну и как, заходим в студию выпить перед сном? Вот она.

И, ни разу не взглянув в сторону кладбища, он быстро повел меня к свету.