Мой далекий берег [СИ]

Глава 19

Забор был сложен из каменных блоков времен осады Исанги. Вход, будто древние воины, охраняли проржавевшие, с выбитыми стеклами фонари. Побеги ломоносов с мирно соседствующими на одной ветви лиловыми, голубыми и розовыми цветами свешивались над облезающей калиткой, чешуйчатой, словно спинка ящерки. Сколько помнил себя Ястреб, ломоносы всегда цвели: даже в летнюю сушь, даже зимой. Потому что хозяйка домика, родная сестра матери Крадока, была ведьмой. Тетке повезло умереть от старости в своей постели прежде ночи разбитой луны, чуть больше двух лет назад. Дом по завещанию остался пограничнику Крадоку.

Ястреб выбрал Исангу после долгих споров с Лэти и ведьмаком Бокрином. Больше всего на свете хотелось пограничнику отправиться в Крому, туда, где Берегиню видели в последний раз. Но друзья, да и он сам, понимали неразумность этого. Всех, посмевших заступить врагу дорогу, проще схватить именно в столице, где власть Пыльных стражей и оборотней, их рабов, особенно сильна. На стороне Пыльных было и недоброе ведовство, и городская охрана, и бдительные тихари-соглядатаи, расплодившиеся, как тля. А, сидя в порубе, много не наищешься и не навоюешь.

Ястреб заикнулся, было, что можно поселиться в Укромном лесу. Лэти хмыкнул: «Это первое место, где нас станут искать. Ну, второе». И пусть прислужники Пыльных не посмеют войти в Лес — все тропинки в Крому и вокруг известны наперечет. Какая натоптана — там и сядет засада. А Лэти-проводник сможет за руку мимо провести не всегда и не каждого.

Надо было отыскать убежище подальше от недреманных очей; такое место, где власть Пыльных не очень сильна. И занятие, которое позволит, не таясь, у всех на глазах встречаться с уймой народу. Выбор был невелик: пустоземье возле Черты либо полуденные города: Шемаха, Исанга, Согдая, Брагова. Тут Ястреб и вспомнил о теткином доме.

Путешествовать с проводником оказалось одно удовольствие: там, где дорога занимает месяц, с Лэти уложились в три дня. Проводник сознался, что научился спрямлять дорогу совсем недавно и сам не понимал, как это у него выходит. Ястреб усмехался: «Не все ли равно, как устроен телевизор, лишь бы работал!» Вот только сил «прямой путь» отнимал немало, и когда окончился, Лэти, зевая, привалился к забору и ни к чему больше способен не был.

Дом стоял пустым. Дурная слава ведьмы сберегла его и после теткиной смерти. Вокруг кустились в человеческий рост лопухи и крапива, проросли рябинник, кленики, худые самосейки-ясени. Виноград и берсень[18] манили обильным урожаем. Но никто не тронул и ягодки на них, кроме птиц. Шкурка шершаво прошлась по языку, когда Ястреб раздавил крыжовинку зубами, кислой вязкой мякотью наполнился рот. Пограничник огляделся, прикидывая, сколько придется вложить усилий, чтобы привести хозяйство в порядок. Дом был еще крепок, только крыша просела от весенних ливней, прохудилось крылечко, раздавила стекло, упав, сухая яблоня… И дверь из крытого войлоком дерева, закиснув от сырости, точно прикипела к ушакам.

Выбив ее парой ударов топора и оставив проводника отсыпаться, Ястреб повернул стопы к бургомистру.

Извилистые мощеные улицы Исанги больше напоминали просвистанные осенним ветром горные ущелья. Улицы пахли дымом, тушеным перцем и копченой рыбой. В глухой зелени садов за каменными заборами прятались низкие дома. Прохожих не было, только на углу, где крутая лестница с выкрошенными ступенями сворачивала к морю, лысый босой дядька в холщовых штанах и кожаном переднике подновлял изваяние Берегини замешанными на горячем воске красками. И это примирило Ястреба с чужим городом сильнее, чем что-либо еще.

Бургомистр не томил Ястреба ожиданием, еще и к обеду пригласил. Отправил писаря к судейским за дарственной на дом. Ненавязчиво поинтересовался, чем Крадок собирается заниматься в Исанге. Торговому, да еще и приморскому городу всегда нужны хорошие воины: чтобы держать в узде пиратов и контрабандистов…

Тщательно обсосав очередную индюшачью косточку и облизнув красные от пряной подливы пальцы, бургомистр посетовал на житейскую несправедливость:

— Вгорячах утопили ведьм, а теперь думаю, может, зря? Ни зубы заговорить, ни ломоту в коленях вылечить…

Ястребу захотелось свернуть сотрапезнику шею: чтоб уж навсегда выздоровел. Он заглянул в честные, похожие на маслины выпуклые глаза и поинтересовался ядовито:

— Так что, больше некому?

В чем-то бургомистр все же был прав. Крадок уже слышал от Лэти и Бокрина, как расплодились после ночи разбитой луны неведомые прежде хвори; про то, как тайком, с опаской, но бегают к ведьмам страдальцы за облегчением. Мелкие болячки любая женщина вылечить могла. С ранами и переломами попроще управился бы охотник. А вот серьезное да незнаемое… И про вновь образованную лекарскую гильдию слыхал Ястреб. Но настоящих мастеров в ней почти не имелось. Так, где-то переняли, услышали, тайком у прирожденной подучились — это совестливые. А то могли взять деньги ни за что, а помер пациент — значит, судьба.

Бургомистр завздыхал. И осторожно, как по первому ледку крадучись, поинтересовался:

— Лилия, покойница, не учила тебя, часом? Чего важного по лекарскому делу тебе не передала? Может, книжицу с составами?

— Может, и да, — отозвался задумчиво Ястреб, с трудом вспомнив, что Лилией звали тетку. — Что, тоже топить станете?

— Каюсь, отмолю!! — всплеснул хозяин пухлыми ладошками. — Я тебе все… я для тебя все… и хозяйство, и шаланду с сетью, и дом починю… и грамотки выпишу! Только лечи!!

Так иногда творится судьба.

Сад зарос хуже леса, переплелся настолько, что глаз застревал в каше веток и лиан с вянущими листьями.

— Лоза, она сердца требует… Два раза в год обрезать, да окучить, да не сильно воли давать…

Ястреб вскинул голову. Из-за каменного заборчика, разделяющего подворья, глазел на него дедок. Казался бы дедок вовсе ветхим от старости. Да только глаза его молодо искрились, а в морщинках пряталось любопытство. Точь-в-точь озирающий плотину бобер.

— Ведьма знатная была, а лозы не знала. Лоза мужских рук хочет. А ты ей кто будешь?

— Лозе?

Старик обиженно поджал губы:

— Молод со мной шутковать еще.

— Прости, дедушка, — Ястреб почтительно поклонился. — Если ты о тетке Лилии, так я ей племянник.

Дед сменил гнев на милость.

— Это ладно, — закивал он меленько, — это хорошо. Я уже стар домовничать… А Лилия злилась бы, что хозяйство в упадке. Ты пошто двери порубил?! — тут же рявкнул он. — Аль соседушку не мог покликать?

— А ты б разве сладил, дедушка…

— Охти мне!! — старичок всплеснул руками. — Да нешто вы, молодые, совсем с ума рехнулись? Я ж о домовом: домовике, доможиле, домовом хозяине, дедушке-соседушке, суседке, доброжиле, лизуне, постене, батанушке, ведающем…

Ястреб заслонился руками:

— Будет, дедушка!! Будет!

Сосед помахал костистым пальцем: стой пограничник чуток поближе — выбил бы глаз:

— Ну, то-то. Прощевай пока. Я приглядывать стану.

Ястреб хмыкнул. Не иначе дед — теткин тайный воздыхатель. А если и тихарь — они и должны быть такими, обычными — почему так рьяно объявился? Домовика звать советовал. Неужто не знает, что у ведьм в домах доможилы не живут? Духа хозяек в доме слишком много, чужой не вместится. При невестке Ивке точно не было. Или бывают исключения?

Пограничник присел на крылечко. Вынул из кармана краюху хлеба и рыбку, завернутые в платок. На пробу разложил на щелястой доске, обмахнув с нее пыль и сухие листья. Одними губами прошелестел:

— Дедушко домовой, соседушко домовой, приди хлеба-соли покушать, меня послушать…

Хмыкнул неловко. На заставах домовиков не случалось, отвык. Или успел въесться в кости рациональный мир за Чертой?

Ничего не происходило. Ястреб просто сидел, отдыхал, откинувшись к дверному косяку, вольготно вытянув ноги, подставив лицо неяркому по осени солнцу. Взгляд лениво скользилпо заросшему двору, каменной кладке забора, выглядывающей из зелени малой сараюшке: может, хлевушку, но, скорей, поварне или овину. Это потому что над двускатной тростниковой крышей торчала беленая некогда труба.

У трубы что-то шевельнулось, и на порушенный кирпичный край выплеснул дымчатый с салатными глазами котяра[19].

— Кис-кис… — позвал Ястреб.

— Сам ты «кис-кис»! — отозвался кот. — Между прочим, меня Яшкой звать. Так, правда, приглашаешь?

Голос у котищи был вибрирующий, басовитый, весьма неприятный. А поскольку коты даже на Берегу не говорящие, подумал Ястреб, то это оборотень, верней всего, домовой дух. Соседушки обожают перекидываться в серых котов.

Пока он вот так рассуждал, дымчатый Яшка одним изящным прыжком слетел на крышу, другим на каменный забор, а третьим скоком взял высоту крыльца и с урчанием впился в рыбку. Поди вот, поговори с ним сейчас.

— Перестань хихикать, — не прекращая жевать, отрезал доможил. — Я два года, считай, с хлеба на квас перебиваюсь. У, ряха бесстыжая!

— Так тебе квасу? Или пива?

Котище вытащил из рыбки зубы, но придавил ее лапой: а то еще сбежит… Ответил с жадным блеском в глазах:

— И того. И другого. И молока, молока побольше! Ну, чего расселся? Давай!

— А пузо не треснет?

Яшка гневно сощурился:

— Ты поговори у меня. Вот приду ночью и на грудь лягу! Или коням гриву к хвосту привяжу.

— Напугал ежа голым профилем… Нет у нас коней.

— Так ты врал насчет пива?

Ястреб протянул руку и решительно почесал разобиженного домового за ухом:

— Потерпи. Сейчас в лавку схожу.

К пиву, опять же, хорошо пошла вяленая рыбка. И не одна. Бока у котяры раздулись, глаза замаслились. Он развалился на крыльце, постукивая хвостом:

— Станем сказки сказывать?

— А работать?

Яшка совсем по-человечески вздохнул. Посозерцал, как выстреливают из подушечек и прячутся когти.

— Ты, навроде, спросить хотел… Или мне послышалось?

— Хотел, — Ястреб усмехнулся. — Ты только в кота перекидываться умеешь?

— Не только, — домовик потер лапой нос. — В горностаюшку еще, в ящерку-басилиска, опять же, в петуха черного… А что? Показать?

Ястреб ненадолго зажмурился, прижав глаза кулаками; потянулся и резко встал:

— Все. Пора двери чинить, темнеет уже. А мысль мелькнула. Как додумаю, скажу.

Входная дверь годилась уже только на дрова. Не найдя сразу ничего подходящего для замены, Ястреб дал себе зарок выбрать поутру доски и сколотить новую. Все это время Яшка терся поблизости, охал, лязгал, что-то ронял и, судя по отчаянному писку, пугал в зарослях мышей. Но даже весь этот шум не разбудил разоспавшегося Лэти. Может, и к лучшему.

— Ну, надумал? — не вытерпел, наконец, Яшка. Оказал из чащобы выпачканную землей и зеленью морду. Вид у него был устрашающий. — Или поужинаем?

— Что-о?!..

— А что? Я тут голодую и холодую, — домовой сделал попытку загибать пальцы, — дверь ты, опять же, сломал. Приплелся невесть откуда… Сплошной убыток хозяйству.

Пограничник обхватил руками щеки, не позволяя прорваться хихиканью. Закашлялся.

— Ну чего? Чего такого я сказал? Можно подумать, ты воздухом кормишься? Вставай, давай, кашу вари. Всухомятку питаться вредно.

— Кашу?

Котище похлопал загоревшимися в сумерках глазами:

— Ага, кашу. С молоком и сахаром. И маслом.

Ястреб, не вставая с крыльца, подпер скулу ладонью. Повертел головой, то ли восхищаясь, то ли возмущаясь Яшкиной наглости.

— Или не умеешь? Тогда черняя своего буди. Откуда выкопался такой? Не старик, а сед, и на лицо точно темный чулок натянули…

— Он проводник.

Яшка отскочил, выпустил когти, шерсть на загривке встала дыбом.

— Не бойся, он не за тобой пришел. Мы Берегиню ищем. Ее душу выплакать заставили.

— Вот и ладно, — домовик злорадно осклабился. — Пусть поживет, на себе почует, каково это — без души.

Отскочил, хрустнув ветками. Ястреб стиснул зубы, уложил руки на коленях.

— И тебе не совестно?

— Совестно?! А она братьев моих жалела? Когда они в Черте вместе с домами горели!! У нас души-то нет. И вырий нам заказан. Все, что есть — родной дом. И мы его по правде любим, не как вы. Пусть хоть теперь поймет!

Яшка забыл, что надо бояться. Вышел из зарослей весь, уперся лапами в землю, взглядом — в пограничника.

— Мы же плакали, мы же криком кричали, предупреждая о Черте. Что ж она не вмешалась?

— Я слышал вас… однажды. Когда Черта внезапно стронулась. Мы тогда шалашики из еловых лап сделали и хлеб в них положили…

— Нужны нам ваши шалашики!! Думаете, нам из дома в дом охота переезжать? Нужда гонит. А вы нам — угольки из старой печки, веник али валенок… Тьфу! Иные так и умирают вместе с домом. Потому что, любя его, от посмертия отказались. Знаешь же, что мы внешностью с пращуром сродственны. Тем, что дом ставил.

Он утер капнувшую слезу.

— Стыдно винить за глаза, — сказал Ястреб. Вынул ладанку, вытряхнул камушек на ладонь. Яшка вздрогнул. Но, как ни упирался всеми лапами, а будто притянуло. Обнюхал голубую капельку, щекотнув усами ладонь.

— Тебя, доможила, величают мышиным хозяином.

Котяра согласно кивнул. Не удержавшись, похвастал:

— Еще муравьям велеть могу, паучкам, мокрицам, землеройкам. Воробьям тоже, и ласточкам.

— Так вот. Мышка туда проберется, куда человеку хода нет. Пусть бы поискало серое племя эти камушки, Берегинины слезы. Как вернется к ней душа — тут ей и ответ держать.

Домовой сердито сощурился:

— Хитрый ты. Может, камушки в реку давно побросали, рыбам на потеху.

— Не верю. Пыльные воды боятся. Не зря два последних года сушь стоит.

— Это у меня в горле сушь стоит, — Яшка пнул пустую миску, из которой хлебал давеча пиво. — Так будет сегодня каша?