2

Не знаю, как долго я просидела там, но мне казалось, что целую вечность. Подвал казался сухим, и пахло там свежей хвоей, возможно, там хранили что-то такое…


Когда дверь в мою темницу распахнулась, у меня на языке вертелось пара язвительных высказываний. Но сказать я ничего не успела. Капитан со своим карикатурным дружком выкинули меня на улицу, словно приблудившегося котенка.


Небо медленно светлело. Неминуемо приближался рассвет. Я осмотрелась. Не далеко, у тротуара стояла моя карета, та самая, в которой меня увезли с главной площади. Я побрела к ней. В общем-то, ни на что особо не надеясь. Моя одежда была в ужасном состоянии, меха совсем не грели. И страх поселился в моей душе. Куда мне деваться? Как я могу маменьке показаться с такими новостями?


Меж тем, я подошла к карете, и открыла дверцу. Внутри спал Павлуша, крепко обнимая плетеную корзину.


– Паша, – позвала я, касаясь плеча возницы.


Мужчина встрепенулся и тут же проснулся. Паша был достаточно крупным, и на удивление проворным.


– Барышня! – воскликнул он почти радостно.


Я невольно улыбнулась его реакции.


– Поедем домой, Павлуша, – произнесла я, усаживаясь в экипаж.


– Анна Петровна, там, в корзине кое-какая еда… – буркнул он, и уселся на козлы.


Карета тронулась. К еде не притронулась, есть мне не хотелось.


Что все это значит? Кто все эти люди? Почему они продержали меня у себя и отпустили? Что стало с папенькой и Николаем? Почему они были на площади? Спас ли их Антон?


Все эти мысли кружились в моей голове, не давая покоя, пока я не задремала.


Павлуша, неожиданно резко осадил коней. Я ударилась головой спросонья о дверку экипажа, когда услышала голоса.


Я выглянула в окно. До дома оставалась не менее пары верст. Уже были видны белые очертания колон на склоне. Но нашу карету окружили люди в царской форме. Цвет их обмундирования указывал на принадлежность не известную мне прежде. Люди в такой форме расстреляли восстание не площади!


Один из гостей, офицер, подошел к карете и распахнул дверцу.


– Анна Петровна Боткина? – спросил он.


Я быстро кивнула, с опаской на него взглянув. Я не представляла, чего от него ожидать.


– Вам придется последовать с нами, сударыня, – только и сказал он, подавая мне руку.


– А в чем дело, офицер? – я проигнорировала его галантный жест.


– Моя фамилия Кропоткин, Анна Петровна. Необходимо, что бы вы проследовали с нами.


Я не могла, открыто противиться войскам царя, поэтому все же покинула свой экипаж. Единственное, о чем я мечтала, это быстрее добраться до дома. Но судьба распоряжалась иначе.


Меня усадили на лошадь, и обратно, в Город, я возвращалась уже верхом. Место, к которому меня подвезли, заставило меня испуганно оглянуться на Кропоткина. Это была контора дознавателей, с прилегающими к ней камерами для преступников. Одним словом – тюрьма.


Офицер не заметил моего взгляда, или сделал вид? Он помог мне спустится с лошади, и повел к зданию. Потом через какой-то коридор, вниз по лестнице, и снова коридор…


Через два поворота я окончательно перестала ориентироваться. Казалось, Кропоткин этого и ждал. Неожиданно он остановился, и отпер дверь.


– Сюда, Анна Петровна, – сказал он, и втолкнул меня в темное, сырое помещение.


– Но… – когда я оглянулась, дверь за мной тщательно запиралась. Сквозь зарешеченное оконце я увидела сосредоточенное лицо Кропоткина.


Меня посадили в камеру, как какую-то преступницу!


– Что происходит?! Почему вы запираете меня?! – приникнув к двери, спросила я.


– Завтра за вами придут. Отдыхайте.


Он развернулся и ушел.


Тишина и сумрак обступили меня. Мне стало страшно. Сырой, затхлый воздух помещения пробирал до костей. Я поежилась и обхватила себя руками. Слезы покатились по лицу. Я всхлипнула, и услышала, как где-то в углу пискнула мышка. Так же тихо и жалобно, как я.


Не буду описывать эту ночь. Ведь эта оказалась самая жуткая ночь в моей прежней жизни. Как оказалось, помимо мышей, там были еще и пауки, камера продувалась всеми ветрами, а стены источали сырость. Ужас, сковавший меня, заставил забиться в дальний угол камеры, как какую-то нищенку, и просидеть там безмолвно, и без движения почти до рассвета. Только моя муфта и накидка спасали меня от воспаления легких или обморожения.


Когда первые лучи солнечного морозного утра проникли в мою камеру, входная дверь распахнулась, и вошел Кропоткин.


Я тяжело поднялась на затекшие ноги, не позволяя офицеру помогать мне.


– Александр Сергеевич желает принять вас, – произнес Кропоткин, широким жестом приглашая меня в темный узкий коридор.


Я сдержанно кивнула, и направилась за Кропоткиным. Хотя все мое негодование было готов обрушиться на голову того самого Александра Сергеевича.


Кропоткин вывел меня в наиболее освещенную часть этого проклятого здания, и моему ужасу не было предела, когда я увидела, что весь подол моего платья пропитан грязью и водой. Мех на муфте и накидке скатался, и потерял всю свою прелесть. Если мне придется вернуться в камеру, я наверняка, замерзну там…


Наконец, передо мной распахнули входную дверь. И я оказалась в светлом, и главное, теплом помещении. В центре стоял стол, за ним сидел человек. Его грузная фигура, с тяжелым вздохом поднялась со стула, и тот облегченно скрипнул. Мундир, едва сдерживаемый золотыми пуговицами, казалось, вот-вот треснет. Мужчина, если этого толстяка так можно было назвать, изъял из жировых складок своего необъятного тела носовой платок, и обтер свой взмокший лоб. Его редкие темные волосы, едва прикрывали лысину. А толстое, с тройным подбородком лицо, приобрело лиловый оттенок.


– Наконец-то, – начал он, указывая мне на стул, – вы Анна Петровна, решили наградить меня своим обществом!


Я села на стул и тут же пожалела об этом, пропустив мимо ушей его колкую реплику. Нестерпимый, жуткий запах пота заставил меня молчать. И каждый раз, когда Александр Сергеевич делал движение, новая волна зловония накатывала на меня. Помимо всего прочего, в комнате оказалось невыносимо душно.


Инстинктивно, я прикрыло лицо рукой, но это не помогло. Господи, помоги мне! Я вспомнила о причине моего пребывания здесь, и уже ничто не смогло остановить меня. Резко, насколько это возможно, я поднялась со стула. Александр Сергеевич и Кропоткин удивленно на меня уставились.


– Для начала, – сказала я, про себя отмечая, что стоя запах, почти терпим, – мне очень хотелось бы знать, уважаемый Александр Сергеевич, по какому праву вы держите меня в тюрьме, как какую-то преступницу?! Разве я совершила преступление?


– Сядьте, барышня, – небрежно кинул толстяк, – и дождитесь вопроса. Только я здесь задаю вопросы.


В его голосе послышалась угроза, которую, как он думал, я не могла проигнорировать.


Стул снова жалобно скрипнул, когда Александр Сергеевич сел.


– Вы ответите за такое отношение ко мне, – холодно отозвалась я, всем видом своим, оказывая пренебрежение.


Толстяк усмехнулся.


– Если что, моя фамилия Белов, – не скрывая насмешки, произнес он.


– Не думаю, что таким непосильным трудом было бы узнать фамилию человека, подобного вам, – ответила я, сдерживая себя невероятным усилием, и высокомерно улыбнувшись, села.


Лицо Белова приобрело еще более не естественный оттенок.


– Что вы хотите сказать этим, барышня?


– Кажется, только вы здесь имеете право голоса? Вот и спрашивайте.


На этот раз его лицо побелело.


– Право, не встречал таких дерзких молодых особ прежде, – натянуто усмехнулся он, и разложил перед собой бумаги, – Итак, Анна Петровна Боткина, – начал он, – задержали мы вас по одной простой причине, нам очень хотелось бы знать, где ваш батюшка, Петр Николаевич?


Я уже поняла, что папенька ввязался в какое-то очень не хорошее дело. И в последние дни именно моя фамилия становится причиной всех моих бед.


– Я не знаю. Я не видела его давно, – спокойно ответила я.


Я искренне верила, что если я скажу все, что знаю (а я, в принципе, не знала ничего такого, что могло бы сказаться на моем папеньке и Николае, честно признаться, я не знала ничего), возможно, они отпустят меня, как те двое?


– А когда вы видели его в последний раз?


– Несколько дней назад.


– Точнее, Анна Петровна.


– Шестнадцатого декабря сего года.


– И где же?


– На главной городской площади.


Белов довольно прищелкнул пальцами, Кропоткин заулыбался.


– Могу я узнать, что происходит?


– А что было потом? Где вы были все это время?


– Я не знаю… какие-то двое держали меня в своем подвале, и все спрашивали, спрашивали…


– Что спрашивали?


– То же, что и вы.


– Искали Боткина?


Я промолчала.


– Обратно ее, Вань, – обратился Белов к Кропоткину, – Пусть знает свое место! Покушаться на власть императора! Это немыслимо!


Эти его слова напугали меня. Я вдруг все поняла. Папенька всегда был добр к нашим слугам. Он говорил, что единая власть монарха – это пережиток. Он утверждал, что знал, как должна развиваться Россия. И эти его таинственные друзья! И сборище на площади, и пушки, из которых стреляли по людям, и войска!


Отец всегда подспудно намекал на то, что он борец за справедливость, а я не слушала, не видела, не знала…не хотела знать.


Я похолодела, при виде двери моей камеры. Я знала, еще одной ночи я в ней не переживу.


Я с силой оттолкнула от себя Кропоткина и кинулась бежать по петляющим коридорам. Но мой побег был обречен. Не зная карты этого помещения, я очень быстро заблудилась и угодила в комнату, полную людей в форме. Они выпивали, (это в такую-то рань!) громко смеялись, приговаривались о чем-то. Когда я ворвалась в комнату, резко воцарилась тишина. Все удивленно меня разглядывали, так неделикатно нарушившую их веселье. И среди десятков пар глаз, я узнала одну. Ледяную пару, небесно-голубых глаз. Улыбка голубоглазого капитана сползла с лица, и ей на смену, казалось, пришел испуг. Впрочем, он быстро собой овладел, и двинулся мне на встречу.


– Кажется, барышня решила разбавить нашу компанию?! – громко сказал, приближаясь.


Я попятилась, совершенно не готовая к встречи с ним. Что я могла ожидать от него?


Не привлекая внимания своих собутыльников, капитан оттеснил меня обратно во мрак коридора.


– Какого черта вы делаете здесь, Анна? – спросил он.


Я недоуменно уставилась на капитана. Царапина на его щеке еще не зажила, а волосы не были такими уж длинными, доходили едва до скул.


– Я здесь исключительно по вашей вине! Вы, мерзавец! – прошипела я в тишине.


– Тихо, тихо, – усмехнулся капитан, и мне захотелось снова расцарапать его лицо, чтобы эта наглая улыбка сбежала с губ, – Вас держат здесь? Задержали?


– Да, черт возьми! А что, по-вашему, я могу бегать по коридорам тюрьмы ради развлечения?! – с этими словами, я собралась, было бежать, но капитан обхватил меня за руку.


– Эй, Кропоткин! Ты кое-кого потерял! – крикнул он.


Вот тогда-то мой гнев достиг своего апогея. Я развернулась, и с силой ударила мужчину по лицу.


– Отпусти меня, ты подлец! Отпусти немедленно! Сын собаки! Подлый проходимец! Ты позоришь мундир!


– Угомонись, ласточка, – почти нежно произнес он, и с легкостью пресек все мои попытки вырваться.


Из моих уст сыпались неимоверные ругательства, которые я слышала разве что от Павлуши, и то, только тогда, когда думал, что один. Моя воинственность переросла в истерику, и когда силы иссякли, я обмякла и заплакала.


Кропоткин подошел ко мне.


– Я хочу домой… – по – детски сообщила я, и лишилась чувств.

Загрузка...