3

Я не знаю, когда и как я оказалась опять в своей камере. Но пришла в себя я глубокой ночью, на соломенном топчане в углу. Я продрогла. Когда попыталась сесть, слабые руки едва не подвели меня. Сесть мне все-таки удалось. Я подтянула колени к своему измученному телу, и задумалась. Как там маменька моя? Хорошо ли себя чувствует? Наверняка, страшная весть из города достигла ее ушей. Вернулся ли Николай? Выжил папенька? Где Антон? Что с ним? Может быть…


Мои мысли прервали странные шумы из коридора у двери моей камеры. Я осторожно поднялась и едва слышно подошла к двери, в надежде разглядеть через зарешеченное окошко своего позднего визитера. Но, в той беспросветной мгле, рассмотреть мне, конечно же, ничего не удалось. Поняла я только одно, что через мгновение ночной гость окажется в моей камере.


Замок щелкнул. Дверь распахнулась.


Я хотела, было отступить, но визитер схватил меня прежде, крепко зажал мне рот. Я не успела даже пискнуть.


– Спокойно, Аня, это я.


Для меня послужило не очень веским аргументом успокоение, в виде: «Это я». Но все же, я узнала капитана.


Он убрал руку с моего лица.


– Зачем вы пришли? – спросила я.


– Не могу смотреть, когда дамы плачут. Как истинный джентльмен, пришел на помощь.


– Вы уже спасли меня раз. Теперь я не знаю, что стало с моим отцом и братом. Теперь вы хотите сделать меня преступницей?


– Вы хотите бежать, или нет? – строго спросил он.


Хорошо, что было темно. Он, наверняка, ехидно улыбался. Знал, что отказаться я не смогу. Если бы было светло, гордость не позволила бы мне принять такое заманчивое предложение, из-за его ехидной улыбочки.


– Что я должна сделать? – благоразумие взяло верх.


– Во всем слушаться меня. Справитесь?


Он опять ехидно усмехнулся. Я почувствовала, и одарила его силуэт ледяным взглядом. Жаль, что так темно!


– Идемте, – тихо произнес он, – я выведу вас. Там, где я вас оставлю, стоит экипаж. Возницу зовут Иван. Он доставит вас, куда прикажете. Вам все понятно?


– Должно быть, вы считаете меня совсем пустоголовой девицей, – пробормотала я.


Капитан хмуро вел меня по лабиринтам коридоров. Тюрьма спала. Нигде не было ни одного охранника. Я искренне удивлялась. Должно быть, сказалась дневная выпивка.


Неожиданно мой провожатый остановился.


– В следующем крыле, которое нам предстоит миновать, очень много охраны. Делайте только то, что я вам буду говорить. Ясно?


Зачем я доверилась ему? А точнее, почему?


– Надеюсь, оно того стоит, – пробормотала я.


– Разумеется, я делаю все это не бесплатно, – сообщил капитан, решивший, что я обращаюсь к нему.


– И что вы желаете получить? – спохватилась я.


Капитан медленно повернулся, окинув меня насмешливым взглядом.


– Вы хотите выяснить это прямо сейчас?


– Конечно. Может мне вообще стоит вернуться? Я не знаю, что ждет меня в конце этого пути, что происходит дома. Последняя моя одежда пришла в негодность. У меня ничего нет. Так что же вы желаете получить? Предупреждаю, – спохватилась я, осознав, что намеками подвела его к простому для него, и невероятно опасному для меня, решению, – оплату вы можете получить от меня лишь финансовую, и никакую другую…


– Не беспокойтесь, барышня. Я без оплаты не останусь. Может, все же решим этот вопрос позже, хорошо?


Я передернула плечами. Не нравилось мне все это. А капитан, меж тем, уже двинулся дальше. Я остановила его, схватив за рукав.


– Капитан, – начала я.


– Зовите меня Кирилл.


– Я не могу вам ничего предложить, а делать в долги не в моих правилах…


– Оставим это до лучших времен, прошу вас. Я решу это позже. С вашим батюшкой.


Сердце мое сжалось. А что, если я больше никогда не увижу папеньку? Что если его убили там, на площади, вместе с Николаем и Антоном? Что если…


– Обнимите меня, Анна Петровна, изобразим представление, – прервал мои мысли капитан.


– Зачем? – испугалась я.


– Мы, кажется, все решили, разве нет? Вы слушаетесь меня и выходите из тюрьмы, ясно?


Я небрежно приобняла капитана за талию. И почувствовала крепкую спину под тканью мундира. Он усмехнулся, и взглянул на меня.


– Нет, – сморщился он, – на падшую женщину вы не похожи…


Я испуганно следила за его резкими движениями. Он откинул в сторону мою накидку, и муфту, расстегнул пуговицы на вороте платья, обнажив слегка грудь, растрепал волосы.


– Ну, с богом? – рассмеялся он, и извлек из-за пазухи фляжку.


– Дайте мне, – прошептала я.


Кирилл молча протянул мне плетеный сосуд. Я приложилась к горлышку, и сделала большой глоток. Так, я впервые познакомилась с водкой. Напиток огнем растекся по моему телу, обжигая рот и пищевод. Жар ударил в лицо, страх куда-то исчез.


– Смейтесь, – шепнул на ухо Кирилл.


Я засмеялась, крепко сжимая в руке фляжку.


Мы вышли в свет комнаты. Солдаты, капитаны и офицеры, все наравне, пировали. Водка лилась рекой. Так что мы довольно легко миновали первую комнату, не привлекая внимания. То же повторилось и в остальных помещениях. Все смотрели на пьяного капитана и гулящую девку, как на нечто обыденное, и привычное.


Наконец, капитан распахнул передо мной дверь, и холодный морозный ветер обжег мое лицо и полуобнаженную грудь. Хмель как рукой сняло. Я содрогнулась, и сунула фляжку обратно капитану.


– Бегите, – произнес он.


Я осмотрелась, и заметила в ночном сумраке очертания кареты.


– Спасибо вам, капитан, – прошептала я, ежась на холодном ветру.


Он расстегнул мундир и накинул мне его на плечи, сам остался в одной белой рубашке. Тут же тепло его тела согрело меня.


– Спасибо, – повторила я, и бросилась бежать к карете.


– Я найду вас, Анна, – услышала я в след.


– Зачем? – обернулась я.


Но капитан уже скрылся за дверью.


Не долго думая, я забралась в карету и тихо произнесла вознице:


– Отвезите меня домой…


Я сказала не подумав. Откуда не знакомый мне человек, по имени Иван может знать, где я живу?


Но возница тронул лошадей, и экипаж помчался прочь из города.


На рассвете мы миновали редкий лес, и показались очертания дома. Мои самые страшные опасения оказались верны.


Когда солнце поднялось достаточно высоко, экипаж остановился на подъездной аллее. Я выбралась из кареты, не в силах поверить увиденному. Второго этажа нашей белокаменной усадьбы не было вообще. От первого осталось лишь черное, опаленное огнем пепелище. На месте сада – выжженное поле. Вся аллея усыпана поломанной и обугленной мебелью, каким-то тряпьем и прочим хламом.


Я оглянулась на возницу. Тот уже покидал границы нашего имения. Топот лошадей постепенно отдалялся, пока окончательно не затих в дали.


Я вновь взглянула на останки своего дома, и жуткая, ни с чем не сравнимая боль внутри пронзила меня.


Послышались чьи-то шаги. Я оглянулась. Ко мне шла моя горничная – Маша. Ее побитое лицо было перемазано сажей, платье изодрано.


Из моей груди вырвался всхлип, слезы хлынули по щекам.


– Маша! – вырвалось у меня, и я из последних сил кинулась девушке на шею.


Мария ответила на мое бурное приветствие крепким пожатием в своих объятиях.


– Машенька, где мама? С ней все в порядке?


Девушка отвела взор.


– Маша! Отвечай!


Горничная испуганно отшатнулась от меня, и я поняла, по выражению ее лица, по не желанию говорить, что что-то ужасное случилось с моей горячо любимой маменькой.


– Мама! – позвала я.


– Анна Петровна! – крикнул Маша, – Аня!


Я не слышала ее, метаясь по пепелищу своего когда-то прекрасного дома.


Крепкие руки неожиданно поймали меня и встряхнули. Это был Павлуша. Я взглянула в его глаза, и прочитала в них такое глубокое чувство вины, что мне стало еще хуже.


– Паша, – всхлипнула я, – где мама?


Наш возница, крепко, будто ободряюще сжал мои плечи, и тяжело вздохнув, повел куда-то. Когда мы обошли пепелище моего дома, я поняла. Домик конюхов уцелел.


Я ускорила шаг, и почти бегом ворвалась в постройку.


На узкой койке, в углу, со смертельным спокойствием на лице, лежала мама. Ее черные волосы были тщательно заплетены в тугую косу, она была одета в черное, непримечательное платье, но единственное, по всей видимости, из уцелевших. Я коснулась маминой руки. Она была холодной.


В ту секунду такая усталость и отчаяние навалилось на меня!


Мои ноги подкосились. Я упала на колени, рядом со смертным ложе маменьки. Глаза больше не источали слез, сухой ком перехватил горло. И такое жуткое безразличие ко всему охватило меня, что стало невероятно хорошо…


– Когда это случилось? – чужим голосом спросила я.


– Еще когда вы уезжали, Наталье Сергеевне не здоровилось. Она жаловалась, что грудь будто сжимает. А потом, когда вашу карету задержали, а вас в тюрьму посадили, у нее приступ случился. Она во всем себя винила. Потом приехал князь Белов и сказал, что якобы вашего батюшку казнили вчера, а братца то в ссылку отправили. Как только князь уехал, Наталья Сергеевна легла отдохнуть здесь вот. Утром я ей завтрак принесла, а она уже холодная была. Вот так, барышня. Как она рыдала-то, когда солдаты усадьбу жгли! Я пыталась их прогнать, да ударил меня один так, что я уж и не помню ничего после…


Я слушала ее, и не понимала. Отца казнили? Колю в ссылку? Мама умерла,… и дома нет. Я одна…совсем одна.


Я положила голову на мамину грудь, как когда-то делала в детстве. Но не мерное дыхание, ни стук ее сердца не могли больше успокоить меня. Я осталась совсем одна в таком огромном мире…


Маша нежно погладила мои волосы. Я не плакала. Меня сковал холод.


– Если желаете, барышня, – вторгся в нашу скорбную тишину громкий бас Павлуши, – можно маменьку вашу прямо сейчас схоронить. Я могилку то выкопал…


Я взглянула на уставшего Павлушу, и поднялась на ноги.


– Да, так будет лучше… – отозвалась, стараясь преодолеть озноб.


Маша взглянула на меня, быстро отыскала Павлушин тулуп, и накинула его мне на плечи, поверх мундира капитана.


Мы втроем переложили маму в сколоченный Павлом гроб, и вынесли на улицу. Там, и правда уже была готова могила. Мое сердце, казалось, замерло, когда я увидела ее.


– Стойте, а священник? Мама не простит мне, если я предам ее земле без молитв…


Паша оглянулся на деревенскую церковь, что стояла всего в версте от дома, на окраине деревни. Мы с Машей проследили за его взглядом, и поразились. Из деревни шли люди. Кто на телегах, кто пешком. Среди них был и отец Онисий. Уважаемый батюшка, настоятель деревенской церкви. Хорошо, что деревня уцелела, и людей не тронули…


Жители деревни собрались почтить память моей матушки, и предать ее земле. Некоторые подбадривали меня, другие приносили еду и теплую одежду. Весть о моем возвращении достигла всех.


В тот мрачный день снега не было, выглянуло солнце. И нас окружала только грязь. И от этой теплой и солнечной погоды мне было только хуже.


Между тем, отец Онисий прочитал молитвы над телом моей мамы, и деревенские мужчины осторожно заколотили гроб, и опустили его в могилу. Я простояла до конца, не смотря на то, что ноги подкашивались, и меня бросало то в жар, то в холод. Вот уже все разошлись, скорбно поглядывая в мое бледное лицо.


Потом ушли и Маша с Пашей, позволяя мне побыть с мамой наедине. Я не знаю, как долго я простояла над могилой, но когда я оторвала взгляд от холма сырой земли, небо затянуло и дул резкий, порывистый ветер.


Я развернулась на ватных, затекших ногах и направилась к домику возницы. С каждым шагом я чувствовала, что силы покидают меня. Мир помутнел перед глазами, ветер швырнул в лицо мелкий мокрый снег. И, казалось, от этого порыва, я упала на землю. Больше я ничего не чувствовала, не понимала и не видела. Пришла горячка, а вместе с ней и бред.

Загрузка...