Мой любимый враг

45

Это его простое и спокойное «да» подействовало на меня как пощечина, хлесткая, унизительная и отрезвляющая. Зачем я вообще сюда пришла? Ах, ну да, узнать, что с ним. Ну вот – узнала. С ним всё прекрасно. И что теперь? Куда мне теперь?

На это его «да» я даже ничего не смогла ответить. Горло вдруг перехватило спазмом. Да и что тут скажешь: это я, Таня, выйди, пожалуйста, расскажи, почему меня бросил и ничего не сказал. Даже в уме это звучало убого. К чему унижаться еще больше?

К тому же я поняла – мне, по большому счёту, всё равно на его причины. Ну что там могло быть? Опять мама? Очередной приступ? Ясно одно: я для него не настолько и важна, раз он так легко отказался, да попросту кинул меня.

Господи, да я бы полуживая и раненая приползла, поменяйся мы с ним местами, но не бросила бы его, зная, что он там, ждет меня, переживает. А он… он даже не удосужился написать два слова.

Что бы у него ни происходило – он обязан был меня предупредить и точка. Это ведь не просто свидание. И он же знал, что я отсекла все пути. А раз забыл даже о такой малости, о чем мне вообще с ним говорить?

Я привалилась спиной к чугунной ограде и крепко зажмурилась, приказывая себе не реветь. Морозный воздух стал острым, колким, как будто пронизанный мельчайшими осколками стекла. Дышать больно. Шевелиться больно. Думать больно.

Прочь отсюда. Не хочу его видеть, не хочу слышать его извинения, не хочу знать про его больную маму.

С трудом, будто вмиг состарилась сразу на сто лет, я оторвалась от ограды, взяла сумку, которая показалась уже просто неподъемной, и, тяжело ступая, потащилась обратно.

Настолько меня выбил поступок Рощина, что я была не в состоянии даже думать о том, как буду отсюда выбираться, как снова пойду через лес, что буду делать в чертовом Молодежном, совсем одна, морозной ночью, с разряженным телефоном. Об этом думалось как-то отстраненно, а вот Рощин… мысли о нем причиняли такую боль, словно меня изнутри ножом резали.

Однако не успела я дойти и до ближайшего перекрестка, как сзади послышались шаги бегущего человека. И голос: «Таня!».

Я вздрогнула, закусила нижнюю губу, чтобы не разрыдаться на месте, но оборачиваться и останавливаться не стала. Продолжала упрямо ползти дальше, волоча свою дурацкую сумку. Конечно, он меня тут же догнал. Без куртки, без шапки, а все равно дышал тяжело.

– Таня, постой же! – Он обошёл спереди, взял меня за плечи. – Как хорошо, что ты нашлась. Я уже не знал, что думать.

– Это прикол такой? Я нашлась? – я аж опешила от его слов. – То есть это не ты, а я пропала? Это не ты, а я не пришла к половине восьмого на автовокзал, как договаривались?

Я чувствовала, что завожусь, но не могла остановиться. Тревога, страх, паника, обида, ярость – всё, что копилось во мне на протяжении этого жуткого вечера, неумолимо прорывалось наружу.

Он не отпускал, не убирал рук с моих предплечий, хоть я и старалась их скинуть. Пытался заглянуть в глаза и выглядел, конечно, виноватым, но толку-то?

– Таня, прости, пожалуйста, что так вышло. Я всё понимаю, я так тебя подвел. Я просто не смог приехать вовремя. А когда приехал – тебя уже не было. Я и к тебе заезжал, там у вас тоже никого… Вот только что вернулся… И не знал, куда сейчас ехать, кому еще звонить, где тебя искать… У тебя телефон выключен.

– Он разрядился. Не так давно. А до этого я два часа тебе названивала! Писала! Ты мне даже ответить не удосужился!

– Прости… я не мог позвонить. Не было у меня с собой телефона. Я не специально…

– О, ну раз неспециально, то ладно. Забудем, да? Подумаешь, ерунда какая, я всего лишь ушла из дома, написала отцу, что он мне больше не отец, чуть не свихнулась на этом чертовом автовокзале! И думала, что с тобой беда! Думала, что ты… ой, не хочу я ничего больше.

– Я, правда, не хотел, чтобы так вышло. И мне очень жаль, что ты перенервничала. Прости... Мама неожиданно вернулась, застала меня буквально на пороге, ну и… ей, в общем, плохо стало.

– Ну, кто бы сомневался. Я даже не удивлена ничуть тому, что твоей маме стало плохо. Ничего нового.

– Зачем ты так?

– Отпусти меня! Иди вон к маме. А меня оставь в покое. Я не хочу больше с тобой разговаривать.

– Таня, да куда ты? Останься у меня.

– Ты вообще меня слышишь? Я видеть тебя сейчас не могу! Просто не могу и всё.

Наверное, это прозвучало убедительно, потому что Рощин сразу отпустил меня. Но и не уходил.

– Ну куда ты сейчас пойдешь? Ночь же…

– К тёте поеду.

– Останься хотя бы до утра. Я к тебе не подойду, если не хочешь меня видеть.

Я даже спорить уже не стала, просто обогнула его и пошла дальше. Он не догонял меня больше, что меня, конечно, уязвило. Пусть даже я и говорила, чтобы он отстал, но всё равно… Как мало я, оказывается, для него значу. А я-то себе навоображала…

Хотя нет, он снова меня догнал. Придержал за локоть.

– Чего тебе? – развернувшись к нему, зло прошипела я.

– Просто подожди немного, – сказал он устало. – Сейчас такси приедет, отвезет тебя, куда скажешь.

– Не надо мне твое такси! – выпалила я.

Он лишь взвел глаза в ночное небо с таким выражением, будто всё ему осточертело до невозможности. Ему!

Его слегка потряхивало, видимо, начал подмерзать раздетый на морозе, и дыхание вырывалось клубами пара. Ну а я уже ни рук, ни ног, ни лица не чувствовала. Наверное, это плохо. Еще обморожения мне не хватало для полного счастья.

Но вот вдали, в конце улицы показались фары.

– Такси, – сказал он не просто уставшим, а каким-то чужим голосом.

Машина плавно подъехала и остановилась. Дима сунул водителю деньги в приоткрытое окно, даже не знаю сколько. Наверное, много, потому что сказал, что сдачи не надо. Можно было, конечно, до конца упираться, быть гордой и всё такое, но я уже с ног валилась от изнеможения.

Водитель оказался услужлив: выскочил, открыл багажник, аккуратно поставил туда мою сумку. Я тем временем нырнула в теплый салон.

А Рощин стоял на дороге и смотрел, пока мы не уехали.

***

Я продиктовала домашний адрес. Не захотела к Вале. В другой раз я бы побоялась, наверное, возвращаться к отцу, но после пережитого сегодняшнего стресса и всех этих мытарств у меня просто не осталось сил на страх. Такая апатия на меня навалилась, что я, наверное, не испугалась бы даже, если б вдруг начался конец света.

В такси меня разморило. Водитель монотонно рассказывал, как только что довозил кого-то в Молодежный, а его нагрели на четыреста рублей, и он расстроился. А тут наш заказ поблизости. И заплатили ему в два раза больше, чем надо, и он теперь опять радуется жизни.

– Вот так оно всегда и бывает, – философствовал он, – не знаешь где найдешь, где потеряешь.

Он ещё рассуждал на эту тему, но я уснула. Разбудил он меня, когда мы уже подъехали к моему дому. Предложил помочь с сумкой, но я отказалась. Доплелась сама.

Дома и правда никого не было. Я зажгла свет в коридоре, потом на кухне и в большой комнате. Пусто. Однако и моего письма на столе тоже не оказалось. Значит, отец появлялся, прочел и куда-то ушёл… Да и плевать.

Я снова погасила везде свет и убрела к себе. Рухнула без сил на кровать, прямо поверх покрывала. Уткнулась лицом в стену. Как жить дальше? Уже не из-за отца – из-за Рощина сердце болезненно сжималось и кровоточило. Он ведь предал меня. Он выбрал не меня. Он практически от меня отказался. Бросил на произвол судьбы. Как это перенести? Как вытерпеть? Я же так ему верила, я же его любила... люблю...

Вдруг из прихожей донесся шум. Хлопнула входная дверь. Отец. Если он сейчас пьяный, если полезет выяснять отношения – я точно умру. Просто кончусь и всё.

Я замерла, затаила дыхание. И тут же послышались шаги. Осторожные. Значит, по крайней мере, он не пьян, а то бы топал и всё крушил на пути.

Отец потихоньку приотворил дверь в мою комнату. Я притворилась, что сплю. Он не шумел, не издавал вообще ни звука, но я чувствовала его за спиной. Чувствовала, что он стоит рядом с кроватью и смотрит на меня.

Господи, да уйди уже. Дай мне хотя бы до утра побыть одной, мало-мальски успокоиться, прийти в себя.

Отец вышел. Но только я вздохнула, как снова вернулся. Неужели догадался, что не сплю? Только не это! Я просто не в состоянии сейчас ещё и его выслушивать.

Он подошёл к кровати. Я вся напряглась, сжалась в комок. И вдруг он укрыл меня покрывалом. А потом едва слышно прошептал: «Прости меня, Танюша, прости меня…».