Моя безумная фантазия

Глава 18

— Вы поцелуете меня?

Она в самом деле так хорошо владеет собой? Или румянец на ее щеках говорит об истинных чувствах?

— Мой муж никогда не целовал меня. Не так, как, мне кажется, это должно быть. А больше меня не касался ни один мужчина.

Она с такой неохотой произнесла эти слова, что они прозвучали правдой. Он не хотел правды, не хотел видеть, как ее щеки медленно заливает румянец. Он не хотел узнать ее так, как предлагала себя она, — для наслаждения. Рыжеволосая нимфа с душой распутницы и несносностью амура.

Если бы ее голос так не дрожал, не говорил о неведении девственности, о первом пробуждении девушки, о невинности весны. Ей следовало бы, если уж она так хочет, исполнять роль дамы полусвета — распутной, опытной и сгорающей от желания.

А она бросает ему вызов: поиграй со мной. Искушение, против которого не устоит и святой. Скользкий путь таит опасность, того и гляди — упадешь. Все глубже и глубже — куда? В пропасть смятения, из которой никогда не выбраться.

Кто она? Пришедшая из древности нимфа, подруга, соблазнительница или что-то еще более неуловимое? Смело высказывающаяся женщина с глазами, полными желания, которая хочет играть страстями ради них самих, испробовать поцелуй и узнать его силу?

Он глупец, если думал, что она так проста. Тем не менее он подошел ближе, влекомый ее запахом, исходящим от нее покоем. Она стоит и ждет его решения. Нет? Ответ взрослого человека, мудрый, сдержанный, пристойный. Да? Ответ ребенка, обещание наслаждения, пусть даже и минутного, неблагоразумного, слегка порочного.

Он улыбнулся и пытливо посмотрел на нее. Мэри-Кейт даже не двинулась с места.

— Значит, хотите поставить опыт на мне?

Сент-Джон протянул палец и дотронулся до ее губы. Усмехнулся, увидев, что она снова вспыхнула, наполнившись теплом его взгляда, который и отталкивал, и манил.

Он наклонился к ней, почти коснувшись губами ее губ, но отодвинувшись на расстояние дыхания. Нежно очертил пальцами ее подбородок, провел по шее вниз и вернулся назад, тронув мочку уха.

— Алиса рассказала вам, как легко меня можно совратить?

Она непонимающе смотрела на него. Только величайшая актриса могла изобразить такое смущение.

— Я, признаюсь, изменял жене, Мэри-Кейт, — лениво проговорил Сент-Джон, перебирая пряди волос над ее виском.

Интересный цвет, яркий и богатый, как первый проблеск утренней зари.

— Но я сделал это только тогда, когда она отдала предпочтение чужой постели, — прошептал он.

Как манит его эта совершенная кожа, мягкая, нежная.

— И то не сразу. Разве такое уж преступление, если вы окажетесь в моей постели, Мэри-Кейт?

— Я хочу только поцелуя.

Тихий всплеск слов. Он сжал ее голову, запустив пальцы в густую массу волос. Одна за другой выпали шпильки, и пряди рассыпались по плечам, подчиняясь настойчивым пальцам.

— Но, Мэри-Кейт, глазурь не заменит пирога.

В запертой комнате в конце восточного коридора, рядом с кухней, находилась комната пряностей, где хранились специи для приготовления пищи. Кориандр, тмин, кардамон, черный перец, паприка — все было аккуратно разложено в снабженные этикетками стеклянные банки. Бок о бок стояли там молотый перец чили, порошок карри, куркума, мускатный орех, корица, имбирь, гвоздика Валюта империи Сент-Джона.

А от Мэри-Кейт исходил тончайший аромат, принадлежащий женщине нежной, желанной, неуловимый, будоражащий, таинственный запах. Он вдохнул его, победитель, чувствующий себя побежденным ее молчанием и напряженным ожиданием.

Она не сводила с него широко раскрытых глаз. От ее взгляда его тело запылало. Словно она мысленно поцеловала его своими мягкими полными губами, словно соприкоснулись их языки, и его рот накрыл ее губы жадным, голодным поцелуем.

А ведь он еще не дотронулся до нее. — Алиса послала вас в качестве утешения, Мэри-Кейт? Возмещение за украденное у меня доброе имя? Мне оставить вас себе вместо моей неверной жены? — уже не в первый раз спросил он.

Она не успела ответить, потому что его губы тихо соединились с ее губами. Сокровенное движение узнавания. Возможно, так жрец в последний раз прикасается к своей жертве, прежде чем нанести роковой удар. У нее был вкус гвоздики и Мэри-Кейт.

Мягкие и чуть влажные губы, как будто пробуешь самый запретный плод. Вряд ли достаточно одного прикосновения языком. Ему захотелось впиться в нее так, чтобы завтра утром, проснувшись, она ощутила на губах его вкус.

Приподняв ее лицо, он отдал его, словно жертву, своему горячему языку. Губы Мэри-Кейт сразу же открылись ему навстречу, покоряясь его натиску.

Она издала тихий звук, выражая удовольствие, словно попробовала что-то необыкновенно вкусное, — засахаренные фрукты, вишни в сиропе или заморские сласти. Арчер улыбнулся бы этому звуку, если б не стремился, уже с меньшей осторожностью и с большей жадностью, пробовать ее дальше. Она распалила его до крайности. Девственница она или нет? Он ничего не знал и не хотел знать.

Он познавал ее так, как узнают друг друга любовники: по вкусу губ, по изгибу рта, по мягкой коже и гладкой эмали зубов. Он познавал ее, как собственный разум. Запоминал ее рот, губы, дыхание так, чтобы она стала частью его.

Наконец он оторвался, чуть отодвинулся и провел языком по ее губам, будто остужая их. Она всхлипнула, слабо протестуя. Он закрыл глаза и прижал ее голову к своей груди.

Возбуждение причиняло ему боль, одновременно приятную и требующую разрешения. Кровь пульсировала, откликаясь на этот зов, дыхание вспарывало грудь, каждый мускул готовился к проникновению. Он не животное, не существо, наделенное примитивными желаниями и лишенное разума, но сейчас говорили только чувства, инстинкт, древний, как человечество, требовал, чтобы он соединился с нею, разжал притиснутые к его груди кулаки и положил ее ладони на свою обнаженную грудь. Она вопьется в него ногтями, он оставит ей отметины своим ртом. Она будет теплой, влажной и зовущей… лоно, ожидающее семени, от которого мечтает освободиться его тело. Он отступил, отошел от нее.

— Вы хотели только этого, Мэри-Кейт? Поцелуя? Она непонимающе смотрела на него, губы приоткрылись, за ними мерцали белые зубы. Как хочется прижаться губами к ее губам, языком обвести их контур, коснуться их нежной лаской! Он никогда не испытывал ничего подобного. Как вдохнуть в нее свои желания, чтобы его слова стали частью ее дыхания, проникли в кровь?

Несмотря на расширившиеся от испуга глаза, она не убежала, не оттолкнула его даже тогда, когда он взял ее за локти и притянул к себе. Только тихий вздох сорвался с ее губ, но не в знак протеста, а в знак согласия.

Он чувствовал себя волком, изголодавшимся, пережившим нелегкую, длинную зиму, когда она безропотно, как ягненок, стояла в кольце его рук и ее кровь пылала и пульсировала. Схватить бы Мэри-Кейт, как волк хватает свою добычу. Не из жадности или по злобе, а для того, чтобы выжить. Он понял, что если отвергнет ее, не утолит голода ее плотью, то умрет.

Он склонился и прижался губами к ее шее, где быстро и сильно билась жилка. Она вздохнула, явно подчиняясь, приглашая его, и Сент-Джон улыбнулся. Он отпустил ее локти и положил руки ей на талию, туго затянутую и надежно охраняемую корсетом.

— Ты загадка, Мэри-Кейт, — прошептал он. — У тебя волосы проститутки и одежда старой девы. Ты наглухо закрыта для греха, но твои соски, как пули, вонзаются мне в грудь. Где твое истинное лицо?

Он не дал ей возможности ответить, заглушив слова поцелуем. Этот поцелуй манил, звал и обещал такое сладостное наслаждение, что Сент-Джон чуть не сгорел в нем.

Он отстранил ее, держа за локти. Она чувствовала себя тряпичной куклой, марионеткой, — которая ждет, чтобы рука мастера оживила ее.

Он рассматривал ее, как произведение искусства, подмечая теплый румянец щек, смущенные и беспомощные глаза — страсть, видимо, была редкой гостьей в ее жизни. Она потупилась под его пристальным взглядом, румянец запылал сильнее, будто соревнуясь цветом с завитками волос над виском. Она не пыталась вырваться да и не хотела.

Однако внешность бывает обманчива, особенно в случае с Мэри-Кейт.

— Если я поведу вас к себе в спальню, вы пойдете? Ну разумеется. Это же часть игры, не так ли? — Он отступил на шаг и насмешливо улыбнулся. — Вопрос в том, пойдете вы туда по собственной воле или только потому, что так вам приказала Алиса?

Мэри-Кейт распахнула окно и вдохнула холодный ночной воздух. Она задыхалась в ночной рубашке. В комнате было слишком жарко, душно, казалось, воздух густой массой заполнял легкие. Как глупо! Не от воздуха она задыхалась, а от биения своего сердца.

Она долго стояла у окна, слушая звуки ночи: крики ночных птиц, шорох ветвей, легкий шум зимнего ветра, шевелившего траву на ухоженных газонах.

Почему ночь так влияет на нее, заставляет чувствовать себя еще более одинокой? Почему именно этой ночью так обострены все ее чувства?

О, ответ здесь, рядом! От прикосновения ткани к ее соскам засосало под ложечкой, кожа стала чувствительной к малейшему движению воздуха.

Она не может обрести покой, ее разум, тело и душа пребывают в смятении. Ветер зовет ее, искушает, побуждает скинуть одежду и окунуться в его прохладный поток, остудить разгоряченную плоть. Вот пример ее испорченности. Другой был нынешним утром, когда она произнесла слова, которых не следовало произносить. Не следовало думать о невозможном, просить поцелуя…

Ей хотелось узнать, что такое поцелуй. Она не подозревала, что он обладает властью подчинить себе все тело. Она не подняла рук, но кончики пальцев покалывало от желания обнять этого человека. Даже пальцы ног горели от новых ощущений. Хотелось подвигать ими, избавить от покалывания и волны тепла. Он целовал ее, а она стояла неподвижно, погруженная в пронизывавшие ее разнообразные ощущения.

Мэри-Кейт никогда не захлестывала такая волна чувств. Что-то похожее на радость поднялось в груди, переполняя и угрожая взорваться. Она подняла руки и положила их ему на плечи, найдя то место, куда их следовало положить, словно все это было создано именно для этой цели. Она встала на цыпочки, чтобы полнее насладиться его поцелуем и прикосновениями. Словно огненная лента протянулась от рук к ногам и обратно, а потом проникла в глубь ее тела.

Когда его язык коснулся ее языка, она вздрогнула от удивления. Все ее существо содрогнулось от восторга. Дыхание в груди стеснилось, как будто она надела тугой корсет, губы пылали. Ей казалось, она этого не вынесет. Арчер, похоже, знал, как доставить поцелуем удовольствие.

Мэри-Кейт вдруг подумала, что слишком любопытна в отношении мужчин и поцелуев. Возможно, она слишком восприимчива, ее легко покорить. И еще — она совершенно околдована…

В ответ на невысказанные мысли с неба упала звезда. Насмешливо защебетала птица. Снова воцарилась тишина — глубокая, темная, подавляющая.

Она должна покинуть это место.

Когда месяц назад она оставила Лондон, то была полна надежд, уверена, что в конце пути ее ждет радость. А сейчас ее разумом владеют призрак и страстное желание того, чему не суждено случиться. Перед ее глазами возникло лицо. Не ангельское личико в ореоле светлых локонов, а другое — с черными глазами, сверкающими раздражением, ртом, кривящимся в насмешливой улыбке, упрямым подбородком.

Нет. Пожалуйста! Она тряхнула головой, чтобы развеять наваждение, но образ Арчера не так-то легко отогнать. Он не исчезал, и она заметила в этом лице то, чего не видела раньше: неотступную решимость, как и у Алисы Сент-Джон.

Как странно, что здесь, в этом месте, эхо ее голоса звучало лишь слабым возражением. За исключением того утра, когда Мэри-Кейт чуть не умерла от ужаса. Алиса, казалось, примирилась с ее присутствием в Сандерхерсте, словно задумала именно это.

Какая чепуха! В Сандерхерсте ничего для Мэри-Кейт нет, кроме соблазна, исходящего от Арчера Сент-Джона. Тут ее ждут только неприятности и сердечная боль.

Уходи-ка отсюда подальше, Мэри-Кейт, чтобы не слышать голоса Арчера Сент-Джона, чтобы воспоминания о нем не заставляли тебя в отчаянии стоять у окна. Наверное, пройдет много времени, прежде чем ты забудешь это утро и неистовое желание оказаться в его объятиях.

Ты просила поцелуя. Ты приняла бы и больше.

Здесь нет для тебя места.

Вот она — правда.