Моя безумная фантазия

Глава 6

Джеймс Эдвард Моршем, наследник хорошо налаженного конного завода, которым владел его отец, Сэмюель Моршем, сидел на опушке леса, окружавшего поместье Моршемов. Он не лег спать после полуночного осмотра новорожденного жеребенка. Роды были трудные, и он хотел убедиться, что жеребенок оправился, а если нет то умертвить его как можно скорее, не причиняя животному страданий. Ради своих питомцев отец не считался ни с чем, и если это означало, что его сыну придется бодрствовать всю ночь, значит, так тому и быть.

Что ж, лучше так, чем лежать без сна, мучаясь угрызениями совести. Отчаяние мешает сну даже вернее, чем одиночество, а одиночество убило бы его, он ничуть в этом не сомневался.

Джеймс привалился к стволу огромного клена и поднял глаза на ночное небо, видневшееся сквозь ветви. Прошедшим днем небо было чистого голубого цвета, как глаза Алисы, — другого названия этому цвету у него не было, Правда, теперь все напоминало ему об Алисе.

… Ему было пять лет, когда родилась она, крохотное существо, пронзительно кричавшее и наполнившее дом запахом детской и своими требованиями. Она была его второй сестрой и явилась разочарованием, потому что мачеха обещала Джеймсу братика. Похоже, отец и сын оба разочаровались, когда родилась Алиса. Правда, Джеймс потом изменил свое мнение, а вот отец так, кажется, и не смирился.

Как все мальчишки, Джеймс тогда считал, что младенцы не заслуживают того, чтобы из-за них переживать, однако так продолжалось лишь до тех пор, пока не увидел Алису, наряженную для крещения. Кружевные пеленки и чепчик делали ее похожей на куколку. В тот день ему дали подержать ее. Она шевелилась и всхлипывала, а он приказывал ей помолчать срывающимся мальчишеским шепотком. Она широко открывала глазенки и улыбалась, решив, должно быть, что ей не так уж плохо в этих неуверенных руках. Если это и не была любовь с первого взгляда, то со второго уж точно.

Вот так они стали лучшими друзьями, пятилетний мальчик и обожавшая его девочка. Даже теперь Джеймс мог припомнить, сколько раз они лежали на этом самом пригорке и разглядывали облака, которые то подозрительно напоминали тетю Эдди, то одну из кошек, живущих на конюшне, то единорога на троне.

Много лет они были друзьями. Алиса стала единственным человеком, кому он признался, что хотел бы исполнять музыку, которая целыми днями звучит у него в голове. Когда выдавалась свободная минутка, он записывал ее — грандиозные симфонии. Ноты складывались у него в голове в поток музыки, сладостный источник, пробуждающий чувства. И только Алисе он играл самые любимые свои произведения на пианино — единственном вкладе ее матери в семейную жизнь, если не считать четырех дочерей.

Сидя однажды вечером в гостиной при мягком свете свечей, он вдруг с ужасом и восторгом осознал, что его чувства к Алисе далеко не братские. Он уловил и запомнил эту минуту и сохранил ее глубоко в сердце, оберегая, как самое ценное сокровище.

Джеймс с трудом проглотил комок в горле, подумав, что бессонница обострила память. Год прошел, как она исчезла, — год, наполненный неотложными делами и ужасными мыслями…

Он не хотел, чтобы она выходила замуж за Арчера Сент-Джона. Об этом человеке рассказывали всякое. Поговаривали, что и в юности он стремился к уединению, а с возрастом и вовсе стал избегать людей. Одно время Джеймс даже думал, что Алиса отвергнет ухаживания Арчера, но она только улыбалась и называла Джеймса глупеньким, а весной стала невестой.

В тот день он потерял своего лучшего друга, и с тех пор все пошло не так.

Он часто ловил себя на том, что, сам того не желая, вспоминает день ее возвращения из свадебного путешествия и бередит свои старые раны. Молодожены отсутствовали целых полгода, путешествовали по всему континенту — такой свадебный подарок преподнес жених невесте.

Джеймс помнил тот день, словно это было вчера. Алиса стояла у него перед глазами — в платье цвета морской волны, с маленькой муфточкой, согревающей ее нежные пальчики. От нее пахло лавандой, и этот аромат смешивался с запахом раннего листопада.

Она изменилась, стала печальнее, не такой живой и веселой. Его подозрения подтвердились два месяца спустя, когда она плакала на его плече и жаловалась на неудачное супружество. А он обнимал Алису, благодарный за любую возможность держать ее в своих объятиях. Джеймс закрыл глаза.

Закутанный в тяжелое пальто и увенчанный высокой касторовой шляпой — непременными принадлежностями путешественника, — Арчер Сент-Джон стоял рядом со своим экипажем и с нетерпением наблюдал, как Джереми в очередной раз проверяет упряжь, просматривает связки между лошадьми, кожаные крепления, серебряные заклепки, удила, кожаные шоры. Подобная дотошность подтверждала его репутацию ценного работника, великолепного знатока своего дела. Однако Арчеру казалось, что он слишком уж старается.

— Если ты еще раз проверишь упряжь, Джереми, то, клянусь, я уволю тебя по возвращении в Сандерхерст. В последнюю неделю ты стал таким въедливым, каким был до отъезда моей матери в Индию.

Обветренные руки замерли, их владелец как будто вздрогнул.

— Уж не из-за того ли случая, Джереми? Ты же знаешь, я тебя ни в чем не виню. Именно я приказал ехать побыстрее.

Джереми взглянул на небо, потом себе под ноги и наконец поднял взгляд на стоявшего перед ним хозяина.

— Она заставила меня дать обещание, сэр. Поклянись жизнью отца, сказала. Чтобы я проверял все дважды на случай неполадки.

— И кто же так заботится о моем благополучии, что сумел заставить тебя дать такое обещание?

— Миссис Беннетт, сэр. Она еще в гостинице мне сказала, что боится за вас. Получила предупреждение, ну и хотела, чтобы вы побереглись.

— Ты всегда так чутко прислушиваешься к словам женщин, Джереми?

Арчер никогда прежде не видел своего кучера в замешательстве. Чуть ли не по-девичьи смущенно кучер пробормотал:

— К этой — да, сэр, прислушался. Она сказала, что вас надо защитить, сэр. Так сказала ей графиня. Алиса хочет, чтобы вы побереглись.