Моя по праву зверя (СИ)

Глава 12

Она прижимается — вся, без остатка. Мягкая, горячая, скользит в руках, будто ищет, куда вжаться глубже. Бёдрами — ко мне, грудью — в грудь. Дышит в ухо, тянет за волосы, кусает мочку, стонет тихо, как будто давно принадлежит.

Волк внутри взвывает — вот она, самка, его. Просится. Течёт. Отдаётся, как будто не может иначе.

Но я чувствую — не то.

Под кожей — не её жар, а искусственный. Вкус на губах — сладкий до тошноты. Запах — не её. Возбуждение с привкусом чужой воли. Химия, а не инстинкт. Подстава, которую влили в кровь, чтобы толкнуть в руки.

Я сдерживаюсь. Зверь рвётся — но я держу. Веду её к воде, почти волоком, почти не дыша. Каждый её шаг — искушение. Каждый вздох — вызов.

Она смеётся, легко и беззаботно. В её смехе нет ни тени тревоги, хотя я крепко сжимаю её бёдра, сдерживая внутреннего зверя.

— Ты всегда был таким горячим, — шепчет она, пока я несу её к воде. Голос ленивый, вкрадчивый. Как сирена, которая поёт не для того, чтобы звать, а чтобы утащить на дно.

— Белла, — предупреждаю, но она только посмеивается, трётся щекой, утыкается носом в шею.

— Запах твой… как дурман. Хочется снова и снова. В тебя хочется нырнуть с головой — и не выныривать, — шепчет, проводя губами по коже.

Сдерживаюсь. Зверь внутри воет, скребёт под рёбрами. Он слышит зов, чувствует жар её тела — и хочет сорваться. Но это не её голос. Не её выбор. Это чужой яд по венам.

— Перестань, — хриплю. — Или я не смогу.

— А ты не хочешь?.. — Она вскидывает на меня глаза, в которых горит дурман и что-то ещё, более острое. Боль? Грусть? Вопрос?

— Не так. Не сейчас, — Отвечаю глухо. По-мужски. Решительно.

Она хмурится. И только тогда до меня доходит: за всей этой игрой, шепотом и прикосновениями она ищет ответ. Реальный. Мой. И я должен его дать — честно, без гнева и страсти.

— Мы на месте, — говорю, опуская её на землю. Луна заливает берег серебром, вода темнеет под камышами, прохлада пульсирует в воздухе.

Она делает шаг — босыми ступнями по холодной траве — и тут же отскакивает, будто очнулась.

В глазах вспыхивает растерянность, а за ней — узнавание, словно сквозь туман в крови пробилось что-то настоящее.

И страх — не передо мной, а перед той силой, которую она ощутила, когда я сдержал зверя.

Я обнимаю крепче. Кладу ладонь на затылок.

— Всё хорошо, — шепчу в висок, глухо, сдержанно. — Пока я здесь, с тобой ничего не случится.

Я надеялся на передышку — пару секунд тишины, чтобы сбить жар.

Но Белла подаётся вперёд, глаза ещё мутные от дурмана, а в голосе уже каприз — дерзкий, на грани истерики.

— А с Селеной ты тоже был таким холодным? — шепчет, и пусть нет в её словах упрёка, но удар проходит точно — туда, где ещё болит.

Вдох. Держу паузу. Секунда, и я уже не знаю, сдерживаюсь ли — или просто не нахожу, что ответить.

Она не понимает, как близко я к грани. Как легко могу сорваться. Не на неё. На всё, что её разрушает.

— Ты не в том состоянии, чтобы говорить об этом, — отвечаю глухо, с нажимом, не оставляя ей пространства для спора.

Белла хмурится, как упрямая девчонка: щёки горят, руки сжаты на груди, подбородок задран — будто сейчас укусит.

Я ставлю её на ноги у самой кромки озера — аккуратно, но твёрдо, не отпуская до последнего.

— Ты с ума сошёл?! — взвизгивает она, отскакивая. — Там же ледяная! — и смотрит на меня, как на предателя, забывая, кто именно удержал её от настоящей грани.

Закатываю глаза, но уголок губ непроизвольно дёргается — едва заметная ухмылка.

Передо мной снова она — настоящая, дерзкая, колючая, со злостью вместо тумана в крови.

— Именно этого и добиваемся, — говорю ровно, но с нажимом. — Тебе нужно остыть. Зайдёшь сама — хорошо. Нет? Я не спрошу дважды.

Она смотрит, колется глазами, дышит неровно, а я чувствую — если бы не эта чёртова химия, я бы уже вдавил её в землю, в траву, в себя. Прижал бы так, чтобы запомнила — не телом, душой.

Но это не её влечение, не её выбор. Запах — не её, движения — не из сердца, а из яда в крови.

А я хочу свою — настоящую, злую, упрямую, холодную, пока не расплавлю сам.

Хочу, чтобы шептала моё имя не из дурмана, а потому что не может иначе — потому что я её Альфа.

Она смотрит в упор — дерзко, вызывающе, вся будто пылает изнутри. Готова укусить, броситься, обрушиться — но не двигается. Стоит. Выдерживает.

А я чувствую, как меня накрывает волной — от запаха, от жара её кожи, от этой проклятой химии, что искажает настоящую.

— Тебе надо — ты и купайся, — рычит, огрызаясь, будто до последнего цепляется за контроль.

Я делаю шаг. Она — назад. Но медленно. Проверяет, насколько я серьёзен.

Хватает пары секунд — и она уже у меня. Теплая, дерзкая, извивающаяся. Ловлю, сжимаю, подхватываю на руки, как ничего не весящую.

— Райан, не смей! — шипит, бьётся, но слабо. И поздно.

— Поздно, котёнок, — бросаю и шагом вхожу в ледяную воду, не отпуская.

Бросаю её в озеро — резко, без предупреждения. И сам следом, с головой, как в огонь.

Холодная вода обрушивается ледяным ударом, выбивая дыхание и стирая остатки жара. Она проникает под кожу, как жгучие иглы. Мгновение — и я всплываю рядом.

Белла всплывает рядом. Хватает ртом воздух, захлёбывается, волосы прилипли к щекам, глаза сверкают бешенством. Такая злая, мокрая, настоящая. Как будто яд вымыло из вен вместе с жаром. Как будто проснулась.

— Ты идиот! — визжит, цепляясь за мои плечи. — Псих! Ненормальный!

Она бьётся, дрожит от холода — от злости, от уязвимости, которую не может проглотить. А я просто стою. Молча. Дышу. Смотрю, как она возвращается ко мне — шаг за шагом, к самой себе.

И всё внутри сжимается от того, как сильно я её хочу. Эту. Трезвую. Свою.

Она бросается ко мне — мокрая, злая, с кулаками.

— Ненавижу тебя… — срывается с губ шёпотом, будто больше для себя, чем для меня.

Перехватываю запястья, сжимаю крепко, но бережно. Вглядываюсь — и вижу: боль, злость, испуг. Но главное — ясность. Без дурмана. Без жара. Только она.

— Лучше? — спрашиваю, глухо, сдержанно.

Она тяжело дышит, губы дрожат, но кивает. И мне этого хватает — потому что моя Белла начинает возвращаться.