Муж во временное пользование

Глава первая

Солнце, по-весеннему яркое, придавало улицам города нарядность и оживляло даже самые хмурые лица прохожих. Нина шла неторопливо, впитывая свежесть апрельского дня, и с удовольствием ловила свое отражение в витринах магазинов.

Ощущение тревоги и опасности накатило, как всегда, внезапно. Переходя под аркой дома на соседнюю улицу, девушка услышала за собой гулкие шаги и невольно оглянулась. Ей показалось, что какая-то фигура быстро отступила за выступ стены. Нина поспешно вынырнула из тени на освещенную часть тротуара и устремилась туда, где было побольше людей. Оглянувшись еще раз, она ничего подозрительного за собой не заметила. Скорее всего, та фигура была лишь плодом воображения. Господи, неужели даже среди бела дня ее стали преследовать эти до отвращения знакомые страхи?..

В подъезде своего дома она на всякий случай несколько раз оглянулась — и лишь после этого решилась войти в замкнутое пространство лифта. Дома, наверное, никого нет. Отец на работе, а Катя, младшая сестра, еще не вернулась из института. Нина звонить не стала, открыла дверь ключом, вошла в переднюю и невольно подслушала чужой разговор. Но обнаруживать себя почему-то не хотелось. Катя беседовала в своей комнате с Борисом Ильчуком. Первое, что Нина услышала, были слова Кати:

— Мне Нинку жалко. Когда я уйду жить к тебе, она здесь будет, считай, совсем одна. Папа весь в делах. А на работе, в своей библиотеке, она среди дам, любопытных и завистливых.

— Это ее проблемы, — ответил Боря. — Пусть сама устраивается. Когда мы поженимся, будешь жить у меня.

— По-твоему, справедливо, что такая красавица, как Нина…

— Толку от ее красоты! — грубоватым тоном перебил Борис. — Она же все равно ни одному мужику пользы не принесет! Да, по-моему, ей и самой не хочется быть нормальной бабой.

— Пошел ты к черту со своими выводами! Что ты знаешь о ней? Может, у Нины в юности была драма, после которой она до сих пор не опомнилась. Ладно, молчи!.. Давай лучше музыку послушаем.

Загрохотал магнитофон, и Нина, сняв туфли, неслышно пробралась в свою комнату. Не раздеваясь, упала на кровать и лежала неподвижно, охваченная одновременно и обидой и яростью.

«Выходит, даже Борька Ильчук судит обо мне свысока и считает меня неполноценной. Эх, с каким удовольствием я бы вытолкала его вон!».

Впрочем, Нина, конечно, понимала, что даже изгнание Бориса ей бы не помогло. Злословить он все равно не перестанет. Боря — почти официальный жених Кати. Этого брака хочет отец. И папаша Бориса — Захар Ильчук — тоже. А Кате все равно. Боря ей нравится, как, впрочем, и многие другие парни, с которыми она встречалась раньше и которым продолжает морочить головы даже сейчас, будучи невестой. Брак с Борисом удобен и сулит ей вполне обеспеченную жизнь. К ней Катя привыкла в отцовском доме и не желает отвыкать.

Поразмыслив еще немного и успокоившись, Нина решила, что не стоит так уж злиться на Катиного жениха. Ведь, в сущности, этот циничный Боря прав. Она действительно будто не настоящая женщина. И нетрудно догадаться, какими эпитетами награждают ее за спиной злые языки: «чокнутая», «фригидная», «шизанутая»… А может, что и похуже говорят. Ну разве это нормально, когда девушка ее возраста и внешности упорно избегает мужчин? Тут разные мысли придут в голову.

Но такой Нина была не всегда. Несколько лет тому назад и она, как самая нормальная и даже чуть легкомысленная из-за своей красоты и материального благополучия девчонка, думала о свиданиях, об успехе, о веселых похождениях, которые, в конце концов, завершатся серьезной любовью и браком.

А потом… потом все кончилось.

Никто кроме родителей не знал о той истории. Даже Катя лишь догадывалась. Ну, а окружающие и вовсе видели только следствие, не подозревая причин.

Музыка в Катиной комнате смолкла, и Нина услышала, как сестра вышла проводить своего жениха.

Когда за ними захлопнулась дверь, Нина встала и подошла к зеркалу. Да, она красива. Похожа на маму с ее утонченной, аристократической внешностью. Мамы не стало четыре года тому назад. Но отец не женился больше. Такую, как мама, трудно найти. Может, когда-нибудь женится, но прежде постарается устроить дочерей. Он хороший отец.

Нина слегка повернулась перед зеркалом, тряхнула головой. Волосы, темно-каштановые с золотыми искорками, пышным облаком обрамляли лицо, волнами опускались на затылок и казались слишком тяжелыми для ее хрупких плеч и тонкой талии. Глаза, большие и блестящие, были редкого ярко-синего цвета. Высокие черные брови взлетали к вискам словно у какой-нибудь египетской царицы. В остальном же черты и краски лица были типично славянские: чуть вздернутый носик, полные, красиво очерченные губы, нежная линия подбородка, легкая скуластость, естественная белизна кожи, тонкий румянец.

Нина вздохнула. Ей стало жаль себя. Вернее, не себя, а ту красивую девушку, которая смотрела на нее из зеркала. На секунду Нина как бы оторвалась от своего «я» и увидела в синеглазой темноволосой красавице одну из героинь литературы или кино. К ним она всегда относилась с сочувствием, но никогда не отождествляла себя с ними, как это часто делали другие девушки и женщины. Герои и героини существовали для нее отвлеченно. Понимая любовь, она никогда не примеряла ее к себе.

Хлопнула входная дверь. Напевая, в квартиру вошла Катя. Тогда и Нина покинула свое укрытие, явилась на глаза сестре.

— Ты дома? — удивилась Катя. — А когда ты проскочила? Мы же тут с Борькой стояли возле лифта.

— Надо уметь, — усмехнулась Нина. — У вас так грохотал магнитофон, что в квартиру могла войти орава злодеев.

— Ты хотя бы с Борей поздоровалась.

— Зачем нарушать уединение влюбленных?

— Смеешься?

— Смеюсь. А что, не смешно? Провожает тебя один, на концерт идешь с другим, на природу едешь с третьим, а дома принимаешь официального женишка.

— Это кто сказал, что он женишок? Я еще ничего не решила. Как бы там папа с дядей Захаром ни планировали, последнее слово останется за мной.

Катя перекрутилась вокруг своей оси, взбила волосы на манер Аллы Пугачевой. Катя вся пылала яркими красками, была броской и буйной. Тоже стройная, но менее хрупкая, чем Нина, с более крупными чертами лица, она внешностью и повадками пошла в отца, а не в мать. Ее пепельно-русые от природы волосы были выкрашены в вызывающе-рыжий оттенок, а большие золотисто-зеленые глаза немилосердно подмалеваны и оттенены. Зато губы и щеки не нуждались в гриме: они у Кати были яркими сами по себе. Впрочем, все это буйство красок (включая, конечно, и манеру одеваться) отнюдь не делало Катю аляповатой или вульгарной, — напротив, яркость была настолько органична, что придавала Кате особый шарм. Нина невольно залюбовалась сестрой и решила, что Боря, конечно, ее не стоит. О чем и сказала:

— Конечно, для Бориса ты слишком хороша. И ты его не любишь. Хотя в наше время рассуждать о любви… Зато, говорят, браки по расчету бывают более прочными.

— А зачем мне слишком прочный брак? — рассмеялась Катя. — Я, может, не одного мужа хочу иметь. Жизнь сейчас какая? Все живут одним днем. А ты хочешь, чтобы я планировала на много лет вперед? Нет, увольте… А что касается Бори, так он мне нравится. А где граница между «нравится» и «люблю»?

— Ты права…

— Я всегда права! — заявила Катя, порхая по комнате и хватая с вазы то конфету, то яблоко. — А ты вот тратишь молодость зря. Мужененавистница. А могла бы морочить головы еще как! С твоей-то фигуркой, да с такими ножками… Ты же у нас в маму — вся из себя аристократичная, утонченная… Я против тебя — плебейка. Отцовская порода. Грубоватая и вульгарная.

— Но можно сказать — яркая и пикантная. Довольна?

Катя, конечно, была довольна. Она любила комплименты всегда и от всех.

В дверь позвонили. Катя побежала открывать, думая, наверное, что явился очередной поклонник или ее подружка Галя. На удивление это был отец. Он редко возвращался домой так рано. Только если дома были какие-то срочные дела или планировалась важная встреча на дому.

Василий Федорович Гаевой в свои 53 года выглядел хоть и не моложаво, но располагающе. В его коренастой фигуре, добродушном прищуре глаз и в широкой улыбке было нечто, вызывающее доверие и чувство надёжности. Только те, кто хорошо знал Василия Федоровича, не поддавались этой кажущейся простоте и открытости.

Нина тоже понимала, что отец — человек по натуре очень сложный, жизнь его была ухабиста, и поступки он совершал не самые образцовые. Начиная простым провинциальным юристом, он уже годам к 35 стал влиятельным функционером — партийным или советским, Нина точно не знала. В детстве и ранней юности она совершенно не интересовалась карьерой отца. Их семья жила хорошо, обеспеченно. И это казалось само собой разумеющимся. Повзрослев и став помудрее, Нина, конечно, многое поняла, но заранее простила отцу все компромиссы, на которые он шел, чтобы обеспечить своей семье достойную жизнь. В те годы, когда над простыми людьми висело всевластное слово «дефицит», семья Гаевого не знала страдающих очередей: Василий Федорович, как один из рулевых распределительной экономики, все получал с доставкой на дом.

И теперь, когда единственным дефицитом в бывшем Союзе остались только деньги, Василий Федорович был все так же на плаву. По-прежнему один из самых влиятельных людей в областном центре, он мог устроить и кредиты, и лицензии, и всякого рода разрешения и договоры. Да и связи его со столицами были прочны и надежны. Василий Федорович иногда повторял весьма резонную фразу: «Если не можешь осчастливить человечество — осчастливь хотя бы свою семью». И Нина уважала этот принцип, а остальное ее не касалось. Она не хотела ворошить это остальное.

Однажды случайно услышанный разговор отца с сестрой, ныне покойной тетей Клавой, открыл Нине то, что в семье всегда тщательно скрывалось от детей: Нина была Гаевому не родная, он ее удочерил, когда женился на ее матери, молодой вдове.

Для Нины открытие не имело особого значения: Гаевой любил дочерей одинаково, не делая различий между ними. И за это тоже Нина его уважала.

Словом, явные достоинства Гаевого как человека перетягивали его возможные недостатки как гражданина. Так Нина считала.

— А что ты сегодня рано? — удивилась Катя, открывая дверь отцу.

— Дело есть, — ответил Гаевой, на ходу снимая плащ. — Ко мне скоро должен прийти один человек. А вы никуда не собираетесь, девочки?

— Тебе надо, чтобы мы ушли, пап? — сразу догадалась Нина. — У тебя будет конфиденциальный разговор?

— Не то, чтобы, но… возможно, крупный будет разговор. Лучше вам, так сказать…

— Скандалист какой-то? — весело спросила Катя.

— Наверное, кто-то от Осиповича? — предположила Нина.

— Нина, ты и так слишком много знаешь, не будь такой любопытной, — отгородился от расспросов Гаевой.

— Хорошо, папа, мы пойдем, — согласилась Нина. — Мне нужно книги забрать у Фаины, а Катя собиралась к Гале забежать. Правда, Катя?

— Но сначала я хочу пообедать, — закапризничала Катя. — Поесть не дадут бедной студентке!

— Полчаса у нас есть, — сказал Гаевой.

После обеда девушки начали собираться уходить, но не успели, — раздался звонок.

Нина открыла дверь и отступила в сторону, пропуская гостя. Он вошел, поздоровался, сказал: «Я к Василию Федоровичу».

Катя уставилась на вошедшего бесцеремонно, ибо ее непосредственность ей это позволяла, и провозгласила:

— Здрасьте! А вы еще молодой. А я думала, что придет какой-нибудь старый брюзга.

— Почему старый? — удивился гость.

— Потому что от Осиповича всегда приходят старые, — пояснила Катя.

— Катя, уймись! — прикрикнул Гаевой. — Осипович тут ни при чем.

Пока длился этот короткий разговор, Нина незаметно разглядывала гостя. На вид ему было около тридцати. Строгие, суховатые черты лица его хранили непроницаемое выражение, но в поджатых губах чудилась насмешка. Глаза и брови прятались за дымчатыми стеклами очков. Волосы, прилизанные и лоснящиеся от геля — мода, которую Нина терпеть не могла — были какого-то неопределенно-серого цвета. Костюм был так же строг и невыразителен, как черты лица. В этой подчеркнутой серости и строгости что-то настораживало. Нина подумала об этом и удивилась. Она и сама не могла понять, что же такого зловещего было в незнакомце. И все же странное предчувствие подсказывало ей, что с его приходом спокойствие покинет их дом. Однако, стараясь отогнать это тягостное чувство, она вполне беззаботно объявила:

— Папа, нам с Катей уже пора идти. Ты не возражаешь?

— Идите, девочки. Только не задерживайтесь допоздна, — тоном театрального «благородного отца» сказал Гаевой.

Катя напоследок решила выдать еще одну фигуру и, подбоченясь, заявила:

— Если этот молодой человек тебя обидит, папа, — он будет иметь дело с нами! А мы женщины воинственные!

Нина, решив поддержать сестру, в тон ей добавила:

— Мы, правда, не знаем его имени, но можем составить словесный портрет… в затемненных очках.

— Мое имя — Ярослав, — объявил незнакомец и, сняв очки, выразительно глянул на Нину.

Глаза у него оказались серо-голубыми, взгляд — острым и проницательным. Нина даже поежилась, встретив этот неожиданный взгляд. Стараясь не терять шутливого тона, она спросила:

— Ярослав Мудрый?

— Если бы так, — усмехнулся незнакомец.

— А я — Екатерина! А это моя сестра Нина! — объявила Катя, церемонно жестикулируя.

— Ладно, пойдем, не будем мешать, — поторопила ее Нина.

Катя еще старалась что-то «выдавать», и Нина чуть ли не силком вытащила ее из квартиры.

— Неприятный тип, — прошептала Нина, когда они с Катей оказались на лестничной площадке. — Наверняка от него будут одни неприятности.

— Ну, почему неприятный? — пожала плечами Катя. — Нормальный.

Они вошли в лифт.

— И говорит с насмешечкой, и смотрит свысока, — продолжала излагать свои наблюдения Нина.

— С чего ты взяла, что с насмешечкой? — удивилась Катя. — У него на лице и тени улыбки не было.

Они вышли из лифта, и Нина, нервно передернув плечами, на ходу пояснила сестре:

— Насмешка была в словах, во взгляде. А лицо у него без улыбки, это точно. И вообще без всякого выражения. И мускул не дрогнет. Не лицо, а маска. И весь он какой-то прилизанный.

— Тебе вообще ни один мужчина не нравится, — шагая рядом, выговаривала Катя. — Ну, почему, скажи, этот Ярослав — прилизанный? Волосы гладко зачесаны? Так можно их растрепать. Костюм строгий? Но, между прочим, — я присмотрелась — добротный. И, вообще, может, строгость — его имидж.

— А, по-моему, он типичный канцелярист, архивный юноша. Под его добротным костюмом, наверное, мускулы как кисель.

— С чего ты взяла? Парень он высокий, и плечи довольно широкие.

— Ты в каждом видишь красавца и богатыря.

Катя подбоченилась, остановилась и, вытянув подбородок в сторону Нины, принялась отчитывать ее:

— А тебе одинаково не нравятся и хилые клерки и мускулистые спортсмены. Разве не так? Ты же не раз повторяла, что тебя отталкивает и пугает грубая мускульная сила.

Нина ответила столь же энергично:

— Как ты смеешь меня этим упрекать? Знаешь же, что это мое несчастье, беда, а не вина. Инстинкт отвращения, страха проявляется невольно…

— Прости, конечно, — вздохнула Катя. — Но мне кажется, — если бы ты влюбилась хоть раз — все бы твои комплексы прошли.

— В том-то и беда, что не могу я влюбиться.

— Но ты же влюбляешься в киногероев.

— Это совсем другое — абстрактное, платоническое чувство.

Сестры уже подошли к углу соседнего дома, в котором жила Катина подружка Галя. Здесь и расстались. Катя впорхнула в подъезд, а Нина пошла по улице. И вдруг остановилась. И помчалась назад. Решение пришло мгновенно: надо войти в квартиру так же тихо, как час назад, когда оказалась невольной слушательницей разговора Кати и Бориса. Теперь она вполне осознанно приняла решение подслушивать. Может быть, потому, что лицо и взгляд Ярослава показались ей не только подозрительными, но и странно знакомыми. Она не могла припомнить, где видела его: на улице, в институте, в библиотеке, но определенно где-то он мелькал. Или кто-то похожий на него. И в этой похожести на кого-то тоже было что-то зловещее.

Нина провернула ключ совсем неслышно и вошла в переднюю на цыпочках, а потом и вовсе сняла туфли. Перед кабинетом отца был маленький коридорчик с нишей, куда Нина и спряталась. Слышно ей было хорошо, — тем более, что разговор шел на повышенных тонах. Голос Гаевого от волнения срывался:

— Да если бы… если бы мне не позвонил Цапко и не сказал, что речь пойдет об общественном фонде… я бы тебя и на порог не пустил!

— Понимаю, — невозмутимо отвечал Ярослав. — Хватит об этом. Я ведь знал, чем вас заинтересовать. Только обходным путем сын Николая Торича мог проникнуть в ваш дом.

— Я еще раз повторяю: не помню никакого Николая Торича!

— По глазам вижу, что вспомнили. Конечно, в вашей жизни немало было таких николаев, иванов, через судьбы которых вы легко переступали. Вы хорошо шли по жизни, бойко… Известный юрист, потом партийный деятель, затем председатель всевозможных фондов, а теперь вот… Теперь вы не на виду, но ваши возможности по-прежнему велики. Вы же у нас серый кардинал, делатель королей… Ну, да ладно. Хочу напомнить прописную истину о том, что в этой жизни ничего не дается даром. За все надо платить — рано или поздно. Хотя и прошло уже двадцать лет, а заплатить вам все-таки придется.

— Послушай, парень, — в голосе Гаевого теперь слышались снисходительные нотки, — ты вроде не дурак. Сам посуди: кто тебе поверит? Кто начнет ворошить старое дело? Если даже когда-то и была допущена судебная ошибка, так это еще надо доказать.

— Последнее доказательство я получил совсем недавно. Я встретился с настоящим преступником и при помощи одной уловки выудил у него признание. Кстати, этот ваш бывший благодетель доживает свой век в доме престарелых, брошенный неблагодарными родственниками. К тому же он неизлечимо болен. Поворот колеса фортуны…

— Ты что же, собираешься меня шантажировать? Кто поверит твоим словам и показаниям старого маразматика? Прямо говорю: иди к прокурору, мели ему все, что хочешь. Никакого суда я не боюсь.

— Я не такой наивный, чтоб запугивать вас давним преступлением. Это раньше… Несколько лет назад, когда я узнал, в каком городе и на какой должности пребываете, у меня была мысль нагрянуть, припереть к стенке, отомстить… Потом понял, что из этого ничего не выйдет, кроме моего собственного несчастья… Однако из поля зрения я вас не упускал. Я не мог достать компромат о вашем прошлом, зато последние пять-шесть лет вы у меня на виду. В вашем окружении даже работал человек, который получал от меня деньги за сведения о вас. Например, я знаю, как вы занимались общественными фондами. Есть люди, для которых большая беда становится хорошей кормушкой. Звучит благородно: «Фонд помощи таким-то», «Номер счета такой-то»… Аварии, стихийные бедствия, болезни, инвалиды… Со всего света откликаются сердобольные люди…

— Короче! — резко перебил Гаевой. — Какая у тебя информация?

— Есть кое-что… Помню, была статья о подобных «благотворителях». Она называлась «Битый небитого везет». Хорошо, а? У меня, кстати, один знакомый независимый журналист с бойким пером. И не надейтесь от меня избавиться. Я всегда начеку. А компромат на вас — в надежном месте.

— Чего ты от меня хочешь? — глухим голосом спросил Гаевой. — Деньги нужны?

— И вы мне их дадите, чтоб только отделаться от меня? — насмешливо спросил Ярослав.

— Возможно, — тем же голосом отвечал Гаевой. — Но только раз и навсегда. И чтоб никаких повторных появлений.

— Не смешите. Зачем мне нужна эта одноразовая инъекция? За какого попрошайку вы меня принимаете? Я уже три года имею свое дело и в подачках не нуждаюсь. Мне нужна не рыба, а удочка. И вы мне ее дадите.

— Почему я?

— Так уж получилось, что именно вы у меня в руках. И при этом от вас в вашем городе многое зависит. А я решил обосноваться именно здесь.

— А раньше ты где был?

— В соседнем областном центре. Работал, правда, по мелочи, однако и не останавливался. А теперь — по-крупному хочу.

— Это как? Побольше нахапать — и за бугор?

— У меня другие планы. За бугром никто не ждет, а здесь друзья имеются. Да и сам я не без головы, не без энергии. Только на старте помочь некому. Кроме вас.

— Что надо?

— Да все. Кредиты, льготы, разрешения, аренда нужных цехов. Словом, зеленая улица у местных силовых. И у теневых тоже.

— А что у тебя за прожект?

— Фирма будет называться «Кантри». Я вообще-то не сторонник иностранных названий, но, возможно, это будет совместное предприятие.

— «Кантри»… Это малая сельхозтехника для фермеров?

— Не только. Фирма многопрофильная. Но, в основном — строительство в пригородах и пригородных селах. Время заполнять ниши, пока не поздно.

— И ты надеешься преуспеть всерьез и надолго?

— Особенно, если обеспечите поддержку чиновников. Ну, разве я избрал не благородный способ мести? Я вас не убиваю, не граблю, не калечу, не вымогаю деньги. Я лишь заставляю вас помочь мне преуспеть — и не в каком-нибудь темном деле. У меня будет вполне солидное и легальное предприятие. Постараюсь обойтись без криминальщины.

— Допустим, — после долгой паузы откликнулся Гаевой, — я стану хлопотать за тебя. Это сразу у всех вызовет подозрение. Ты — человек в городе новый, неизвестный, мне — никто. Каждый заподозрит неладное.

— Об этом я подумал. Мне и самому не надо, чтобы кто-то копался в нашем прошлом, задавался лишними вопросами. Но, если я стану вашим зятем — всякие вопросы отпадают.

— Что?.. — голос Гаевого даже сел. — Моим зятем? Я не ослышался?

— Да нет, а что в этом странного? У вас две дочери и обе незамужние. И я холост.

— Ты с ума сошел! Лучше под суд пойти, чем связать свою дочь с таким типом, как ты.

— Зря кипятитесь. Во-первых, брак будет фиктивным. А во-вторых, я разведусь, как только отпадет необходимость в вашей поддержке.

— Давай договоримся по-деловому, по-мужски. Не вмешивай сюда моих дочерей. Они про мои дела не знают.

— Думаю, догадываются. Впрочем, я не собираюсь разоблачать вас перед ними. Оставайтесь для них навсегда добрым, честным папашей.

— Смеешься? Конечно, разве ты отцовские чувства поймешь! Я с тех пор как овдовел, дочерей четыре года один воспитываю. И не женился больше. Ради них живу.

— Здесь я отдаю вам должное. Дочерей вы действительно любите. Даже несмотря на то, что старшая вам не родная.

— И это тебе известно?… Ну, ты прохиндей… Все пронюхал. Все рассчитал.

— Не отвлекайтесь. У меня мало времени. Вопрос о фирме должен решиться в ближайшие дни. Я не хочу упустить свой шанс. Так что соображайте быстрей. И не трепыхайтесь. У вас нет другого выхода.

— Что я дочерям скажу? Я же их не заставлю!

— Это ваша забота. Придумайте что-нибудь.

— Невозможно. У Кати жених. Они любят друг друга.

— Насчет любви я очень сомневаюсь. Но жених есть, что верно, то верно. Борис Захарович Ильчук. Сын вашего старого друга и сообщника. Боря не раз попадал в скандальные истории и даже баловался наркотиками. Но потом остепенился и сейчас может считаться вполне солидным женихом.

— Ну, уж Бориса я знаю лучше, чем ты. И Кате он нравится. Любовь у них, понимаешь?

— Как трогательно. Лады, не буду мешать влюбленной паре. Но у вас есть еще одна дочь. Старшая.

— Нину не трогай, — повышая голос, предостерег Гаевой. — Она тебе в невесты не годится.

— Почему? У нее, кажется, нет жениха?

— Здесь особый случай, — помолчав, ответил Гаевой. — Когда Ниночке было 17 лет, с ней… она… она стала свидетельницей одной истории… очень тяжелой. С тех пор у Нины… комплекс появился. Она избегает мужчин.

— Она не показалась мне замкнутой и закомплексованной.

— Да, потому что Нина — приветливый, общительный человек. По виду никто и не догадается, что у нее… Ну, в общем, Нина испытывает полнейшее отвращение к интимной жизни и о замужестве даже слышать не хочет.

— После той истории?

Гаевой скорее всего кивнул и на некоторое время в комнате воцарилось молчание, которое прерывалось лишь несколькими вздохами Гаевого. Поскольку посетитель молчал, отец, наконец, с трудом выдавил:

— Да. Но только не вздумай спрашивать ее об этом.

— Я не любопытен. И, потом, меня вполне устраивает абсолютно фиктивный брак. Так что, пусть ваша Ниночка не беспокоится. Трогать ее не буду. Я не страдаю сексуальной озабоченностью. Когда я получу ответ?

— Мне с дочками надо поговорить.

— Сегодня и поговорите. Завтра в девять утра я приду за ответом. И предупреждаю: никаких отсебятин! Все, до завтра.

Нина едва успела скрыться за дверью своей комнаты. Она услышала, как Ярослав решительными шагами покинул квартиру.

Нина, стараясь не выдать своего присутствия, осторожно уселась на стул и стала разбираться в подслушанной информации.

Итак, Ярослав — шантажист, хотя и очень своеобразный. Почему он «вышел» на отца, следил за ним? Была какая-то тайна, о которой речь, видимо, шла в начале разговора, до того момента, как Нина стала подслушивать. «Сын Николая Торича», «судебная ошибка»… Эти слова приоткрывали завесу. Очевидно, Гаевой, еще будучи юристом, каким-то образом повлиял на судьбу Николая Торича, отца Ярослава. И вот теперь, спустя много лет, Ярослав явился к Гаевому, словно граф Монте-Кристо к прокурору де Вильфору и требует расплаты за нечестное правосудие. Так или примерно так. Ну и что из этого следует? Меньше всего сейчас Нина готова была анализировать моральную сторону проблемы. Да, в прошлом отца существовали темные пятна, но не станет она его судить за это. Да и кто нынче без греха, чтобы бросить в него камень? Уж не этот ли Ярослав, наглый шантажист, делец до мозга костей? Теперь надо думать о том, как выйти из ситуации с наименьшими потерями.

И вдруг Нину словно осенило: ведь это и есть выход — и для нее, и для отца, и для всех! Где бы еще ей подвернулась такая удобная штука, как фиктивный брак? И ничего не надо придумывать, ни с кем специально договариваться — само плывет в руки. Выйдет замуж — и тем самым положит конец кривотолкам. А после развода всем станет говорить, что разочарована семейной жизнью и не желает повторения. Вот и все. Она поможет отцу — и одновременно решит свою проблему. Что тут думать? Это единственный выход.

А если шантаж будет продолжаться и дальше? Говорят, что шантажистам нельзя уступать, они от этого только наглеют. Но в любом случае надо выиграть время. Рисковать положением отца нельзя. О последствиях страшно даже подумать. Всю жизнь Нина и Катя чувствовали себя надежно защищенными широкой спиной Василия Федоровича — и вдруг эта защита может рухнуть. Катя — студентка, Нина получает в библиотеке чисто символическую зарплату. А за окном — середина девяностых, ставшая для восточных славян жестокой эпохой первоначального накопления, смутным временем. Выживает сильнейший. Нина не могла отнести себя к разряду сильных. Многие жизненные реалии ее пугали. Да и премудрости базарно-рыночной экономики были для нее скучной китайской грамотой. И потому ей ничего не остается, как приспосабливаться к обстоятельствам. Сейчас они таковы, что надо соглашаться на условия дерзкого шантажиста. Это единственный способ сохранить свой уютный мирок, не дать ему рухнуть.

Обдумав все как следует, Нина выглянула в коридор и прислушалась. Отец в кабинете с кем-то говорил по телефону. Тогда она осторожно скользнула к входной двери, открыла ее и позвонила снаружи. Вошла, не дожидаясь появления отца. Когда он выглянул в коридор, Нина уже снимала туфли и одновременно прятала в сумочку ключ.

— Ты дома, пап? А я звоню, звоню, думала, что ушел.

— В кабинете сидел, задумался, — хмуро ответил Гаевой.

— Этот неприятный субъект уже ушел? — как бы между прочим спросила Нина.

— В самом деле неприятный, — пробормотал Василий Федорович. — Ушел, но еще вернется.

В дверь позвонили. Гаевой и Нина одновременно вздрогнули.

— Он же не может так быстро вернуться, — прошептала Нина и пошла открывать.

Однако Гаевой отстранил ее, открыл сам. Вздохнули с облегчением: пришла Катя. Как всегда оживленная, она принялась выкладывать совсем не интересные для Нины новости о Галиных поклонниках, челночных вояжах Галиного брата, пьяных соседях, затопивших Галину квартиру. Василий Федорович, не слушая, ушел к себе в кабинет. Нина показала ему вслед глазами и прошептала: «По-моему, у папы неприятности». «Ну, мало ли что», — пожала плечами Катя, продолжая тараторить. Речь свою она обильно пересыпала словечками молодежного сленга, что коробило Нину, особенно сейчас, когда и без того настроение было испорчено.

— Слушай, Катька, — не выдержала Нина, — ты можешь разговаривать по-человечески? Меня уже тошнит от всех этих «приколов», «обломов», «торчать», «кумарить», «тусоваться»… как там еще?

— Ой, филологиня, блюстительница чистоты языка! — фыркнула Катя.

— Не в этом дело. Как филолог я бы даже записала все эти словечки для потомства. Но как твоя старшая сестра… не хочу, чтобы ты стала как все. Должно же остаться у человека свое лицо или как?

— А оно у меня есть! — заявила Катя, взъерошив волосы.

Гаевой вошел в комнату и прервал их спор:

— Девочки, мне надо с вами поговорить. И очень серьезно.

Нина сразу поняла, о чем пойдет речь, а Катя, ничего не подозревая, включила магнитофон и пошла пританцовывать.

— Выключи музыку! — прикрикнул Гаевой.

Дочь нехотя повиновалась.

Когда Нина и Катя уселись на диван, Гаевой поставил стул сбоку от стола, — так, чтобы видеть лица дочерей.

— Что случилось, папа? — насторожилась даже Катя.

— Этот человек — Ярослав Торич — он завтра придет за ответом. А без вас, дочки, я ничего не могу решить.

— А что ты ему должен ответить? — спросила Нина.

— От него мне будут большие неприятности, если я не помогу ему в одном деле, — вздохнул Василий Федорович.

— Я так и думала, что он шантажист, — заявила Нина.

— Я навел справки об этом Ториче. Вроде ничего криминального за ним не водится. Но и на шутника явно не похож. Боюсь, что придется с ним считаться. Но если бы все зависело только от меня, я бы вам и говорить не стал. Но тут еще вот какой нюанс. Он человек в городе новый, и ему надо свое положение укреплять. А мне нужен веский предлог, чтобы ему помогать. Вот проходимец и задумал стать моим зятем.

— Это уже интересно! — воскликнула Катя. — И кого же из нас он выбрал?

Гаевой не воспринял шутливого тона Кати и ответил очень серьезно:

— Насчет тебя я ему сразу отрубил: у Кати есть жених — и точка.

— Если не я, то кто? — лукаво спросила Катя. — Не пойдет же наша мужененавистница с ним в загс. Этот тип ей страшно не понравился.

— Помолчи. Брак будет фиктивный. И ненадолго. Пока этот субчик будет нуждаться в моей поддержке.

— Папа, он очень опасен для тебя? — спросила Нина.

— Опасность, конечно, не смертельная, но неприятности могут быть. Всегда найдутся люди, готовые меня свалить. И если этот даст им карты в руки, то… В общем, при умелом крючкотворстве могут и срок намотать. В любом случае, отмазываться долго придется. А вы как в это время будете жить?

— Я сразу поняла, что это серьезно, — вздохнула Нина. — Иначе ты не стал бы сообщать нам с Катей. Благодаря тебе мы с сестрой всегда жили в тепличных условиях. Теперь мы должны вместе преодолеть трудности. В общем, я согласна на фиктивный брак.

— Я еще попытаюсь оттянуть время и как-нибудь поставить на место этого типа. Но даже если ничего не получится, не переживай. Брак будет простой формальностью и долго не продлится…

— Папа, что тут рассуждать, — прервала его Нина. — Все равно у нас нет другого выхода. Подумай лучше о том, как мы все представим людям, чтобы не вызвать лишних вопросов. Прежде всего Катя должна придержать язык за зубами.

— Уж будьте уверены, — заявила Катя. — Я болтаю много, но чего нельзя… Мы девушки опытные и свой интерес блюдем.

Нина мельком подумала о том, что Катя не так уж проста и непосредственна, как умеет казаться.

Гаевой отправился в свой кабинет и принялся звонить по телефону, разбирать какие-то бумаги. Катя вспомнила, наконец, что уже апрель на исходе, весенняя сессия не за горами и пошла к себе доделывать курсовую работу.

Нина отправилась на кухню готовить ужин и еду «на завтра». Она была в семье поварихой. Раньше, два года назад, к ним еще приходила домработница, но потом она уехала в деревню, а другой не нашлось. Да они особенно и не искали: Нина решила, что чужой человек в доме — это неудобно, а они с Катей уже вполне взрослые девицы, смогут и сами обойтись.

Нина чувствовала, что отчиму хочется еще что-то ей сказать. За ужином он странно смотрел на Нину — рассеянно и одновременно изучающе. Однако ничего не стал говорить. Возможно, при Кате не хотел. Но когда Катя отправилась спать, а за дверью отчима все еще не погасла полоска света, Нина сама заглянула к нему в кабинет и спросила:

— Папа, ты ничего от меня не скрываешь?

Гаевой по-прежнему сидел за письменным столом, разбирал бумаги.

— Ничего, — буркнул он себе под нос.

Нина медлила уходить. И вдруг он резко повернулся к ней и внезапно заявил:

— Скрываю! Думал, что не узнаешь никогда. Этот тип каким-то образом пронюхал… В общем, лучше от меня узнай, чем от него. Понимаешь, Нина… я тебе не родной отец. Я тебя удочерил, когда женился на твоей маме. Твой отец умер, когда тебе было два года. А я тебя с трех лет воспитываю как родную. Когда мы много лет назад из Запорожья сюда переехали, я не думал, что кто-то узнает… Но всегда найдутся люди…

— Папа, а я, между прочим, давно об этом знаю. Случайно услыхала, как вы с тетей Клавой говорили… Но разве это имеет значение? Ты мне всегда был родным отцом, таким и останешься.

Лицо Гаевого просветлело, и он обнял Нину, похлопал ее по плечу.

— Ну, и хорошо, дочка, что ты такая умная. Я знал, ты меня не подведешь. Если бы красота и ум приносили человеку счастье, ты бы самой счастливой была…

— Я-то? — усмехнулась Нина. — По-моему, ты ошибаешься. Насчет красоты не знаю, а вот ума у меня точно нет. Образование, эрудиция, всякая там душевная тонкость — еще не ум. Наше время востребовало практические умы, а я к таким не отношусь. Мне, может, во времена шестидесятников надо было жить… Тогда поэзия была в моде, романтика…

— Ты у меня настоящая леди. Такие никогда из моды не выйдут.

— Жаль, что я не родилась в Англии девятнадцатого века, — рассмеялась Нина. — Ну, ладно, не совсем уж я беспомощная. Я умею принимать действительность такой, какая она есть. Наверняка не буду счастливой, но и не позволю себе стать несчастной. И вот что я придумала. Я буду использовать общение с Ярославом для того, чтобы помочь тебе.

— Что ты имеешь в виду?

— Я же буду жить с ним под одной крышей. Ну, неужели я такой недалекий человек и такая некрасивая женщина, что не смогу влезть к нему в душу?

— Зачем тебе его душа?

— У меня свой расчет. Войду к нему в доверие, усыплю его бдительность. И постараюсь выкрасть бумаги, которыми он тебя шантажирует.

— Ты наивна, Ниночка, — криво усмехнулся Гаевой. — Неужели думаешь, что он хранит эти бумаги в квартире под подушкой?

— Постараюсь выяснить, где именно.

— Не надо ничего выяснять. Чем меньше будешь общаться с этим типом, тем лучше. Я не знаю, на что он способен. А если заметит, что ты следишь за ним? Как отреагирует? Мне страшно за тебя.

— Глупости. Я же не овечка, идущая на заклание. Да и он… если решил организовать солидное дело, занять прочное положение, вряд ли опустится до уголовщины.

— Я не знаю, на что он способен…

— Да разве кто-то из нас знает даже свои собственные способности? Ну, ладно, отец, не волнуйся. Даст Бог, все обойдется.

Пожелав Василию Федоровичу спокойной ночи, Нина ушла в свою комнату, улеглась в постель и на удивление быстро уснула.