Муж во временное пользование

Глава пятнадцатая

Первая мысль, которая внезапно появилась из небытия, была связана с Ярославом. Витая в вязком тумане, пронизанном редкими дрожащими огнями, Нина не могла понять, на каком свете находится ее душа. Минутами она чувствовала себя как межзвездный скиталец на пути к новым земным воплощениям, а потом вдруг накатывала тяжелая тоска, безжалостной волной отгонявшая душу от берега живых… Едва осознав близость роковой грани, Нина подумала о Ярославе. Перемещение в иной мир навсегда разлучит ее с ним. Теперь, разделенные временем и пространством, они обречены обитать в разных мирах, и кто знает, встретятся ли где-нибудь их души?.. Он так никогда и не узнает, что она полюбила его… Нина останется в его памяти ущербным существом, неспособным перебороть свои комплексы, подняться над предрассудками и оценить настоящее чувство. Теперь у него будет своя жизнь, и чем дальше по времени, тем меньше станет вспоминать он о прошлом, в котором потеряется их мгновенная, не дожившая до полного счастья любовь… Больше всего сейчас Нина хотела вымолить у судьбы хотя бы полминуты, чтобы посмотреть в глаза Ярославу и сказать ему три слова: «Я люблю тебя». Если бы она успела произнести эти слова, ей было бы легче, поскольку знала бы, что при воспоминании о ней Ярослав будет чувствовать не горечь, а нежность, и душа его не ожесточится мыслью о неразделенной любви…

И вдруг Нина почувствовала, что в глаза ей бьет свет. Не тот, беспокойно дрожащий в вязком тумане небытия, а ровный, яркий, привычно земной. Постепенно он принимал конкретные очертания: белые стены и потолок, солнечные лучи в окна сквозь белые шторы. Через несколько секунд Нина осознала, что находится в больничной палате. Вскоре услышала чей-то незнакомый голос: «Она очнулась, зови врача».

Нина, наконец, поняла, что жива. У нее не было сил, чтобы словом или жестом выразить ликование.

И вдруг она испугалась: что, если сейчас все оборвется, и она опять уйдет отсюда, не успев сделать главного? Преодолевая слабость, поднялась с постели. Тут же к ней подошла женщина в белом халате и заставила снова лечь.

— Мне надо срочно позвонить! Сообщить своим!.. — Нина опять попыталась подняться.

— Лежи, лежи, — остановила ее медсестра. — Сами позвоним. Ты телефоны-то помнишь?

— Я все помню. Я память не потеряла, — поспешно ответила Нина. — Только скажите: давно я здесь?

— Уже трое суток без памяти. У тебя был шок. По голове тебя ударили какие-то бандюги.

— Помню, как они преследовали меня, а я убегала… А потом…

— Хорошо, что двое жильцов из дома напротив все видели, крик подняли и спугнули гадов. По телефону вызвали скорую. Сюда и привезли. А документов — никаких. Хотели объявление давать. Слава Богу, вчера сестра тебя отыскала.

— Катя была здесь? — обрадовалась Нина.

— Была. — Женщина в белом халате вздохнула как-то уж очень печально. — Да ты не волнуйся, она скоро опять придет. Будет дежурить, если нужно.

— Дежурить? Нет, я хорошо себя чувствую.

Медсестра снова печально на нее посмотрела и отвернулась.

— Вы что-то от меня скрываете? — вдруг испугалась Нина. — Что со мной произошло? Скажите правду!

Нина поспешно ошупала себе руки, ноги, лицо, стала оглядываться в поисках зеркала.

— Да все у тебя на месте, за это не волнуйся, — сказала медсестра.

Вошел врач, пожилой мужчина в очках, а вслед за ним — две молодые практикантки, и некоторое время были заняты осмотром больной. Ей задавали много вопросов, на которые Нина, погруженная в свои мысли, отвечала не всегда внятно. Ее совсем не обрадовало сообщение, что в больнице предстоит лежать еще дней десять, к тому же завтра придется отвечать на вопросы следователя. Она не стала рассказывать о тех догадках, что осенили ее в последний миг перед потерей сознания. Инстинктивная осторожность заставляла ее молчать. Наконец, осмотр закончился. Все ушли из палаты, а Нина, заметив над умывальником зеркальце, добралась к нему и взглянула на свое отражение. За три дня ее лицо осунулось и побледнело, глаза ввалились. Но все это было временным и поправимым. «Для человека, заглянувшего за роковую черту, я выгляжу совсем неплохо!» — весело сказала Нина сама себе и тут же почувствовала слабость до потемнения в глазах. Она едва успела сделать два шага к кровати, чтобы не упасть на пол. И тут же услышала знакомый голос:

— О, ты уже ходишь! Ну, молодец, поздравляю!

Борис Ильчук стоял в дверях, улыбаясь и размахивал большой сумкой.

— Вот уж кого не ожидала увидеть, — пробормотала Нина.

— А почему, собственно? Мы же столько лет знакомы, почти родственниками стали. Ну, не получилось у меня с Катериной, так что же, нам теперь всю жизнь собачиться, что ли?

Борис уселся на стул, и, выражая всем своим видом человеколюбие, принялся вытаскивать из сумки апельсины и бананы.

— Как ты узнал, что я здесь? — удивилась Нина.

— Мы же, повторяю, не чужие. — Борис посмотрел на Нину ясными глазами, в которых, казалось, блестели слезы. — Мы с отцом, между прочим, все организовали для похорон, Катю поддерживали. Ведь ее муж — хоть и неплохой парень, но абсолютно беспомощный лопух. А твой бывший муженек вообще в отъезде. Так что если бы не мы с отцом — Катю бы некому было поддержать. Мы и тебя по ее просьбе разыскивали по всем больницам.

«Ярослав в отъезде. Командировка? Личные дела?» — Нина мысленно прикидывала возможные варианты. И вдруг поняла, что в словах Бориса промелькнуло что-то более важное и непоправимое.

— Погоди, Боря… — Нина сделала паузу, задержав дыхание. — Я не поняла… О каких похоронах ты говоришь?

— Ну, ясное дело о каких, Василия Федоровича. Других похорон, слава Богу, пока не было.

Борис сказал об этом, как о чем-то давно известном и даже сделал круглые недоумевающие глаза.

— Папа умер?.. — Нина зарыдала, уткнувшись лицом в подушку. Подсознательно она была готова к подобному сообщению, но все же надеялась на чудо, ибо после всех пережитых потрясений считала, что заслуживает хоть какой-то поблажки от судьбы. И вот — страшное и неизбежное все-таки случилось. И гораздо раньше, чем она ожидала. Слезы немного облегчили ее издерганную потрясениями душу, и она смогла, наконец, заговорить:

— Так это был инфаркт… А врачи меня утешали, говорили, что все обойдется…

Нина опять заплакала. И тут в дверях палаты появилась Катя. С первого взгляда оценив обстановку, она накинулась на Бориса:

— Ты зачем рассказал об отце?! У нее же был шок, разве ей можно такое?.. Ты хочешь, чтобы она совсем дошла?!..

— Я думал, что она знает, — растерянно пробормотал Борис.

— Откуда? От кого? Это даже медсестры скрывали, а ты рассказал!

— Извини. Ну, тысячи извинений. Ей-богу! — Борис приложил руки к груди и сделал шаг к выходу. — Что поделаешь — проболтался. Нина бы все равно узнала — рано или поздно.

— Боря прав, — вздохнула Нина. — Лучше сразу узнать обо всех несчастьях.

— Не лучше, — возразила Катя. — Надо было подождать несколько дней, пока ты окрепнешь. Ой, Нина, Нина!

Сестры обнялись и заплакали. Они не заметили, как исчез из палаты Борис. Наконец, успокоившись немного, принялись друг друга расспрашивать. Нина сообщила Кате только фактическую сторону событий, ничего не рассказывая о своих переживаниях и догадках. Из слов Кати узнала, как именно развивались события в эти три дня, пока она была в беспамятстве.

Утром в понедельник Катя и Вадим вошли в квартиру Гаевого и на столе обнаружили записку от Нины. Позвонив в библиотеку, Катя убедилась, что Нины там нет. На всякий случай набрала домашний номер Ярослава; никто не ответил. Тогда Катя решила, что Нина пошла в больницу к отцу, и сама вместе с Вадимом немедленно отправилась туда. Василия Федоровича она нашла в ужасном состоянии. Первым делом он спросил, где Нина. Узнав, что Нину Катя не нашла, страшно заволновался и сказал, что час назад незнакомый позвал его к телефону и сообщил: «Ваша визитная карточка выпала из сумочки убитой девушки. Я позвонил вам на работу. Там сказали, что вы в больнице. Убитая, судя по приметам — ваша старшая дочь». Дальше разговор прервался, и Василий Федорович подумал, что это какой-то жестокий розыгрыш. Но, узнав, что Нина исчезла, по-настоящему испугался. Ему стало совсем плохо. Отца забрали в реанимацию, и вскоре Кате сообщили, что он умер. Она расплакалась, растерялась, Вадим утешал ее как мог. Что было делать? Пришлось обратиться к Ильчукам и сотрудникам Василия Федоровича. Помогли организовать похороны. А вчера, после похорон и поминок, ей сообщили о девушке, которая третий день пребывает в шоке. Катя тут же помчалась в больницу и увидела, наконец, сестру.

Рассказав все это, Катя принялась кормить Нину, приговаривая:

— Ешь давай, изголодалась за эти дни. Только на уколах и жила. Врачи, молодцы, отнеслись к тебе по-человечески. Надо будет их отблагодарить. Да… хорошо, хоть папа мне успел сообщить, где взять деньги. Он как чувствовал, что умрет… Да, а со следователем я уже беседовала. Он считает, что на тебя напали маньяки. Хотели оглушить, потом утащить и изнасиловать. Слава Богу, их спугнули крики. Ясное дело, я тоже так считаю. Конечно, их будут искать, но вряд ли найдут. Все это ужасно, не спорю, но хоть так все окончилось. Могло быть куда хуже. Кстати, я хотела обо всем сообщить Ярославу, все-таки официально он твой муж. Звонила ему на работу. Там сказали, что он в командировке. Не знаю, может надо было попросить, чтобы они его отыскали?

— Не вмешивай в это дело посторонних! — резко ответила Нина. — Зачем устраивать ажиотаж? Когда вернется, тогда обо всем и узнает. Лучше вот кому обо мне сообщи — Леночке Филоновой.

— Да, правда. Я о ней и забыла. Она звонила, волновалась за тебя. И на похоронах была. Просила сообщить, если что станет известно.

— Вот и сообщи. Ну, а еще Вадима своего приведи. Надо же мне с ним познакомиться.

После ухода Кати Нина долго обдумывала все происшедшее с их семьей за последние три дня. Казалось бы, разрозненная цепь печальных, не связанных друг с другом событий. Однако интуиция подсказывала Нине, что здесь все не так, как выглядит со стороны. Взять хотя бы анонимный звонок отцу в больницу. Для убедительности или для отвода подозрений кем-то была выдумана версия о визитной карточке, якобы выпавшей у Нины из сумки. Нина не носила с собой визитных карточек. Да и на службе у Василия Федоровича рано утром в понедельник еще никто не мог ответить, в какой именно больнице он находится. Стало быть, некто знал о прединфарктном состоянии Гаевого и решил его доконать. Причем, некто знал и о покушении на Нину. И был уверен, что она убита, что все: концы в воду…

Нина отчетливо припомнила тот ужас, который испытала, когда поняла, что ее преследуют. Страх перед насилием, боязнь темноты — то, что не давало ей покоя много лет, делало ее психику ущербной — все навалилось на нее в ту минуту, когда убегала от бандитов. Из-за подобного страха она уже не раз теряла сознание… И вдруг Нина четко поняла: три дня назад она тоже потеряла сознание от страха. И это произошло на долю секунды раньше, чем ее ударили по голове! Этим ударом хотели не оглушить, а убить. Но, поскольку Нина уже начала падать в обморок, удар не обрушился ей на голову со всей рассчитанной силой. Все произошло так быстро, что убийцы, вероятно, были уверены, что дело сделано. А когда узнают, что она жива?..

От тревожных мыслей ее отвлек новый визит Бориса Ильчука. Он вошел с улыбкой и бодрыми словами:

— Ну, успокоилась чуть-чуть? А то Катя такой крик подняла… Я даже с перепугу убежал. И с тобой не поговорил.

Борис уселся на стул, явно собираясь начать пространную беседу. Нине этого совсем не хотелось. Она подумала: должно быть, Ильчуки беспокоятся из-за своего долга Василию Федоровичу и хотят узнать о намерениях Нины и Кати.

— Значит, пострадала ты, бедняга? — сочувственно спросил Борис.

Нину покоробило от его слов, и она раздраженно передернула плечами.

— Сейчас вечером нельзя ходить одной, — продолжал Борис. — Могла бы мне позвонить. Я бы помог и дядю Васю в больницу отвезти, и тебя домой доставить в целости и сохранности. Но ничего не поделаешь, случилось то, что случилось… Ты хоть рожи подонков помнишь, чтобы их в милиции описать?

— Не помню. Все произошло так быстро… И потом было темно.

— Они тебя по голове ударили… могли убить, сволочи… Вообще удар по голове — штука опасная. Может лопнуть сосуд в мозгу — и тогда инвалид на всю жизнь. Слава Богу, с тобой такого не случилось. А еще удар по голове может память отшибить — полностью или частично. Сейчас для тебя очень важно побольше вспоминать, чтобы мозги заработали. Ты-то хоть все помнишь? Провалов в памяти нет?

Чем дольше Борис говорил, тем сильнее охватывало Нину странное беспокойство. Отчего бы Борису так интересоваться ее памятью? Возможно, надеется, что она забудет про денежный долг Ильчуков? Нет, тут что-то другое…

— Помнишь, как ты из Крыма приехала? — продолжал допытываться Борис.

Нина решила ответить не очень четко:

— Да как сказать… Кое-что помню.

— А когда узнала, что Василий Федорович болен? Помнишь тот вечер?

«Тот вечер»… Нина помнила, что именно в тот вечер она стала свидетельницей происшествия, из-за которого, возможно, едва не лишилась жизни. Чувство, похожее на инстинкт самосохранения, снова подсказало ей уклончивый ответ:

— Ты знаешь, Боря, мозги так медленно ворочаются… Ничего не могу припомнить толком. Да, о болезни папы я узнала, и это меня так потрясло… Но в какой именно обстановке я об этом узнала, не припоминаю… Потом к папе приезжала скорая… И снова в памяти провал. Последнее, что я помню — это как убегала от маньяков.

— Вот уж действительно маньяки, — энергично закивал Борис. — Самый страшный вид преступников. Их нельзя вычислить, потому что они убивают без всякой причины, без мотивов. Просто получают кайф от насилия.

— Наверное, именно такие на меня и напали, — подтвердила Нина, всем своим видом демонстрируя апатию.

Борис еще немного ее порасспрашивал, но она отвечала так рассеянно и невнятно, что разговор получался односторонний. Когда, наконец, Ильчук-младший ушел, Нина почувствовала новый прилив беспокойства, тревоги, почти страха. Что значит это неожиданное дружеское участие Бориса? Он явно хотел что-то выведать или в чем-то ее убедить.

Но, по логике, потеря ею памяти нужна не Борису Ильчуку, а Олегу Хустовскому. Впрочем, такие люди как Ильчук и Хустовский часто бывают чем-то повязаны друг с другом.

Что, если…

Она вспомнила, как отец говорил о мозговом центре, который, якобы, руководит такими исполнителями, как Ильчуки.

Тревога нарастала, и Нина, в конце концов, попросила сделать ей укол успокоительного. Вскоре она уснула и проснулась лишь к шести вечера. Пришли Катя с Вадимом. Катин муж оказался действительно красивым и обаятельным парнем, но, судя по всему, преуспевать он мог только в развлечениях. Они с Катей были пара — оба красивые, веселые прожигатели жизни. Правда, Катя казалась чуть практичней.

Потом пришла Лена, и, пока длился общий оживленный разговор, Нину не покидала мысль, что обязательно должна переговорить с подругой один на один, но так, чтобы не испугать ее и не насторожить.

Они собрались уходить все втроем. Нина попросила Лену задержаться.

— Ты никому не рассказывала о нашей слежке за домом Олега? И о телефонном розыгрыше?

— Нет, конечно. А что?

— Прошу, никому об этом не говори. Олег — темный человек. Мало ли какие дела он обделывал в своем особняке. Я случайно узнала, что он не любит, когда за ним следят. Поэтому держи язык за зубами. Зачем тебе лишние неприятности?

— Хорошо, но я не понимаю…

— Поверь: от таких, как Хустовский, надо держаться подальше. Будет лучше, если никто и не узнает, что ты с ним знакома. Прошлое давно забылось. Теперь ты и он — совершенно чужие люди.

— Так оно и есть.

Нина еще поговорила пару минут на другие темы, чтобы отвлечь внимание Лены от особы Олега Хустовского.

Когда подруга ушла, Нина снова погрузилась в свои мрачные раздумья. Она вспомнила, как любил отец повторять древнеримское изречение «Cui prodest?1» и говорил, что это первейший вопрос для любого криминалиста. Нина стала размышлять, кому была выгодна ее гибель и смерть Василия Федоровича. Всех врагов отца она не знала, но, по крайней мере, двое заинтересованных в его устранении были ей известны: Боря и Захар Ильчуки. Впрочем, если допустить, что это их рук дело, — многое здесь не вяжется. Разве они знали, что Василию Федоровичу стало плохо, и Нина повезла его в больницу? И неужели лишь для того, чтобы ускорить смерть Гаевого, они бы организовали убийство его дочери? Но даже если предположить за ними такие злодейские наклонности, то когда же они успели сориентироваться? Как узнали, что Нина будет идти одна в это время и по этой улице? Может быть, заранее наняли киллеров, чтобы те следили за ней? Нет, вряд ли они избрали бы такой опасный и извилистый путь к устранению Гаевого, когда знали, что он и без того скоро умрет.

Кому-то требовалось убрать именно ее, Нину, и как можно быстрей. А звонок Гаевому? Это было сделано уже попутно, на всякий случай. Анонимный звонок вполне соответствовал стилю Ильчуков. А вот убийство… Нет, это организовал кто-то другой. Тогда, выходит, Ильчуки прямо связаны с убийцей. Не по его ли заданию Боря интересовался памятью Нины? Да и не случайно он поспешил сообщить ей о смерти отца: надеялся, что Нина, еще не отошедшая от шока, снова впадет в беспамятство.

Ночью Нина не спала, ворочалась на больничной койке и смотрела в темное окно, за которым шевелились тени деревьев и мигал одинокий тусклый фонарь. Голову железным обручем сжимали ночные страхи. Грозит ли ей опасность и как уберечься? Казалось бы, простейший выход — завтра же все рассказать следователю. Пусть специалисты разберутся, было ли ночное нападение случайным или ее преднамеренно хотели убрать как свидетельницу. Но свидетельницу чего? Ведь это только ее догадки, которые легко опровергнуть. Она совсем не знает того человека и не уверена на сто процентов, что именно его видела на фотографиях Ярослава. И, потом, даже если это был он, то где доказательства, что с ним случилось несчастье?

Стоп! Нина даже вскочила с кровати. А машина, выезжавшая от улицы Крайней? Что им надо было там, среди заброшенных домов и именно в тот вечер? Не слишком ли странное совпадение? Рассказать все следователю! Пусть оперативники проверяют, сопоставляют факты. Правда, не хочется вмешивать сюда еще и Лену…

Немного подумав, Нина снова опустилась на подушку и тяжело вздохнула. Нет, не сейчас. Пока нет защиты и уверенности, опасно выдавать свою осведомленность. Ее и так плотно опекает Борис, пытаясь выведать, что ей известно. Олег — опасный тип, об этом и отец предупреждал. Если он решился на одно покушение, то не остановится и перед вторым. И кто знает, какой следователь придет к ней в больницу? Что, если он окажется знакомым Олега? Сейчас столько пишут о коррупции в органах. Нет, пока еще надо молчать и думать. Думать и набираться сил.

Приняв такое решение, она понемногу успокоилась и смогла ненадолго уснуть.

На другой день Нину перевели из палаты интенсивной терапии в общую. Все соседки по палате, а их было пятеро, уже знали ее историю и периодически выражали свое сочувствие, утешали: дескать, радуйся, милая, что все так обошлось, могло быть куда хуже.

Нина казалась с виду апатичной, словно пребывающей в ступоре, но это была только маска. На самом деле девушка находилась в постоянном напряжении и следила за каждым своим взглядом и жестом.

Через четыре дня Нина уже чувствовала себя почти здоровой, но выписывать ее пока не собирались. Во время очередного посещения Катя с таинственной усмешкой сообщила, что «случайно встретила твоего давнего поклонника». Нина вздрогнула и сразу же догадалась: «Олега Хустовского?»

— Точно! — подтвердила Катя. — Значит, не забыла его! И он тебя помнит. Сокрушался, когда я рассказала, что с тобой произошло.

— Ты бы всем подряд не рассказывала. Не очень это мне приятно, — проворчала Нина.

После сообщения она уже до вечера не могла прийти в себя, а ночью снова изводили кошмары.

Нина не решалась спросить Катю, есть ли новости о Ярославе. Впрочем, и так было ясно, что новостей нет, иначе бы Катя сообщила.

На лестничной площадке висел телефон, возле которого почти всегда дежурило двое-трое больных. Однажды Нина подгадала момент, когда телефон, наконец, освободился, и позвонила Ярославу на работу. Молодой женский голос с манерными интонациями ответил:

— Ярослав Николаевич в отъезде. Что ему передать?

— Когда он вернется?

— Думаю, не раньше, чем через неделю. А кто его спрашивает?

Нина повесила трубку и с раздражением подумала: «Какой противный голос. Наверное, секретарша».

Конечно, у Ярослава была своя жизнь, своя работа, свой круг знакомых, и все же Нине стало обидно, что он так легко обходится без нее. Да, она сама запретила ему делать какие-то шаги, но почему Ярослав не нарушит запрет? Неужели его таинственная командировка так важна, что он даже не удосужится позвонить оттуда и поинтересоваться, как дела у жены? Не может быть, чтобы Костя или Елагин не знали о смерти Гаевого и не сообщили Ярославу об этом.

«Ярослав Николаевич в отъезде», — мысленно передразнила Нина секретаршу, которую заранее представляла размалеванной фифой, готовой на все ради внимания неотразимого шефа. Нина подошла к большому зеркалу в вестибюле и убедилась, что к ней за эти дни вернулась прежняя форма. Как ни велики были недавние потрясения, но желание быть живой и любимой побеждало. Нина твердо решила, что Ярослав будет первым, кому она расскажет о своих опасных догадках. Теперь, после смерти отца, Ярослав был в ее жизни единственным сильным мужчиной, которому она могла по-настоящему доверять. Только он сможет во всем разобраться и помочь.

На следующий день Нина никого с утра не ждала. Катя с Вадимом должны были прийти только вечером. До полудня гуляла по двору, потом вернулась в палату. Там одна из соседок — приблатненная толстая тетя — зачитывала двум другим уголовную хронику из свежих газет, добавляя собственные комментарии совершенно непечатного свойства. Нина не слушала, лежала, отвернувшись к стене. Соседки уже привыкли к ее отрешенному состоянию и беседовали между собой. И вдруг одна реплика заставила Нину насторожиться.

— Глядите, девки, какой интересный мужик пропал, — сказала любительница уголовных историй. — Ишь ты… «Найти человека!» Кто-то его очень ищет. Пропал десять дней назад, — а уже объявление в газете.

— Ну-ка, дай взглянуть, — отозвалась другая соседка. — Да, ничего парнь. Какой-то Шеремет…

Нина собиралась как бы между прочим попросить почитать эти газеты. Но тут из коридора раздался громкий голос «Обедать!», и соседки стали собираться в столовую. Когда вышли, Нина взяла газеты, стала поспешно их листать. Фотография была помещена в «Вечерке». Нина едва не упала, когда увидела строгое и болезненно знакомое лицо. Буквы прыгали у нее перед глазами, отдельные слова никак не складывались в связные выражения.

«Игорь Анатольевич Шеремет… последний раз видели утром… возле маршрутного такси… тридцать пять лет… рост выше среднего… волосы черные, глаза карие… джинсы и серая футболка… кто видел, просим сообщить…»

Не выпуская газеты из рук. Нина стала лихорадочно обдумывать свое положение. Итак, это правда. Она была свидетельницей преступления. Этого Игоря Шеремета, скорей всего, убили и, возможно, спрятали тело в одном из заброшенных подвалов улицы Крайней. Все сходится. Свидетельницу недаром хотели убрать. Она сама виновата, что строила из себя всезнайку в телефонном розыгрыше.

Дверь в палату открылась, и на пороге появился Борис Ильчук. Нина едва успела бросить газету на прежнее место; однако по лицу Бориса она поняла, что он заметил ее жест. Нина раздраженно сказала:

— Между прочим, надо стучать.

— Между прочим, здравствуй, — ответил Борис, ничуть не смущаясь. — Прессу почитываем?

— Нет, с чего ты взял? — Нина нервно передернула плечами и попыталась изобразить усмешку. — Мне сейчас не до прессы. Чтение вредит моей больной головушке.

Она с трудом держала себя в руках, старалась не выдать своего испуга. Приход Бори в больницу именно сегодня, когда появилось объявление в «Вечерке», настораживал, а тут еще так неудачно получилось, что он увидел ее возле газет.

— Ты уж извини, что я эти дни не появлялся, — сказал Борис, усаживаясь возле кровати. — Такой был загруз, ни минуты свободной.

— Ничего, я не в обиде. — Нина прижала руки к коленям, чтобы незаметно было, как они дрожат. — Меня Катя с Вадимом каждый день навещают.

— Но сегодня их еще не было?

— Нет.

— Ну, вот и хорошо. Значит, сегодня я первый. — Борис буквально сверлил ее внимательным, изучающим взглядом. — Я тут тебе кое-какие деликатесы принес, поправляйся. Кстати, когда тебя выписывают?

— Н-не знаю…

— А что ты какая-то вся взвинченная? И руки трясутся… Кто-то тебя испугал? Или что в газетах вычитала? Там сейчас каждый день такие страсти печатают, сплошной бред.

— Да с чего ты взял, что я испугалась? Я спокойна и невозмутима, как индейский вождь. — Нина даже засмеялась, но смех получился ненатуральным. Она почувствовала, что отнюдь не убедила Бориса в своем спокойствии.

Когда он ушел, Нине стало даже холодно от страха, поскольку уже не сомневалась, что предчувствие не обмануло. Все именно так, как и предполагала: Борис по заданию Олега Хустовского разведывал, помнит ли Нина, где и когда видела последний раз пропавшего Игоря Шеремета. И она себя выдала! Борис понял, что ей многое известно. Из потерявшей память простофили Нина снова превращается в опасную свидетельницу. Теперь все может повториться, если только она не сумеет себя защитить. Уж на этот раз они не промахнутся…

Мысль о Ярославе причинила Нине боль. Она вспомнила тот ужас, который испытала, пребывая между жизнью и смертью, когда думала, что навеки разлучена с любимым, а Ярослав даже не узнал о ее любви. А если опять не успеет сказать ему об этом?.. Один раз любовь уже вытащила ее с того света; дважды такие чудеса не повторяются…

Нина побежала к телефону, решив во что бы то ни стало добиться точных сведений о местопребывании Ярослава. В конце концов, можно попросить помощи у Кости, у Елагина…

На этот раз Нине повезло: ответила не секретарша с манерным голосом; с первого же слова Нина узнала характерные интонации Кости Чепурного. Нина обрадовалась ему, как самому близкому другу, даже закричала в трубку:

— Костя, милый, это ты? Здравствуй!

— Здравствуйте… Кто говорит? — растерялся Костя.

— Это Нина! Ну… жена Ярослава. Не узнаешь? Костя, я звоню из больницы.

— Нина? Из больницы? Да, понимаю… Я тут недавно узнал, что у тебя какие-то неприятности… точно не знаю, какие. И отец твой умер… Тяжело, конечно…

— Да, но сейчас речь не об этом. Мне надо срочно увидеть Ярослава. Где он?

— Уже больше недели в отъезде. Поехал искать друга, и сам чуть не пропал. Только вчера объявился, позвонил, наконец.

У Нины сердце заколотилось от предчувствия, и, с трудом переводя дыхание, она поспешила задать вопрос:

— А как зовут друга, которого ищет Ярослав?

— Игорь Шеремет. Ты его знаешь?

— Он журналист? — внезапно догадалась Нина.

— Да, бывший военный корреспондент. Сейчас работает в независимой газете. Ярослав по телефону мне сообщил, что пока результатов нет, Игоря он не нашел. Я ему, между прочим, рассказал, что у тебя неприятности. Собирается скоро приехать. Буквально завтра. В какой ты больнице?

После разговора с Костей Нина воспрянула духом. Наконец-то она узнала, что с Ярославом все в порядке, что он уже знает о ее несчастьях и спешит к ней. И она ему сможет помочь в поисках друга. Хотя, скорей всего, Игоря Шеремета уже нет в живых… Но Ярослав во всем разберется. Осталось подождать до завтра. Надо еще немного продержаться, потерпеть. Только бы до завтра ничего не случилось…

Нина вернулась в палату. Принесенные Борисом деликатесы красовались на тумбочке, но Нина не решалась к ним притронуться. С опаской подошла к окну и выглянула во двор больницы. Вроде бы ничего подозрительного, и все же… Пока день, пока светло — не страшно, но придет ночь — и больничный садик покажется таким пугающим…

Катя с Вадимом, навестившие ее вечером, заметили, что Нина нервничает. Однако она ничего не стала им объяснять, даже не намекнула на грозящую ей опасность. Нина уже приняла решение, о котором никто не должен был знать.

Когда Нину забрали в больницу, у нее не было при себе никаких документов, зато ключи лежали в сумочке. Среди них был ключ от квартиры Ярослава. Уходя от мужа, забыла вернуть ему ключ. Слава Богу, что забыла. Теперь она сможет проникнуть в его квартиру и затаиться там на некоторое время. В больнице оставаться опасно даже на ночь. А уходить с Катей и Вадимом — значит, посвящать их во всю эту историю. Помочь все равно не смогут, зато станут излишне суетиться, да и сами окажутся под ударом. И потом отцовская квартира — первое место, где ее начнут искать, когда не обнаружат в больнице. А вот квартиру бывшего мужа вряд ли сразу вычислят…

Нина проводила Катю и Вадима до ворот больницы, попрощалась и вернулась во двор. Дальнейшие действия планировались ею заранее. Она была одета в платье-халат, которое вполне прилично могло выглядеть и на улице. Сумочка с ключами лежала в полиэтиленовом кульке, которым Нина помахивала так небрежно, словно он был пустым. Жаль, что возле больницы не останавливается ни автобус, ни троллейбус, а то бы сейчас же могла незаметно ускользнуть.

Нина села на скамейку под деревом и стала ждать удобного случая. Наконец, привезли больного на такси. Пока его выводили из машины, Нина внимательно огляделась вокруг. Вроде бы ничего подозрительного, никто на нее не смотрит. Тогда она быстро подошла к машине и юркнула на переднее сиденье. После этого назвала таксисту нужный район. Пока машина медленно выбиралась с больничного двора, Нина, низко наклонив голову, поправляла ремешки на босоножках. Когда же ехали по городу, она незаметно оглядывалась, чтобы убедиться в отсутствии слежки.

Но вот, наконец, машина остановилась возле нужного дома. Расплатившись с таксистом, Нина зашагала к подъезду. Уже начинало темнеть. Ни в лифте, ни на лестничной площадке ее никто не увидел, чему очень обрадовалась. Заранее приготовленный ключ выскальзывал из непослушных пальцев, но, в конце концов, дверь все-таки открылась.

В квартире Нина, преодолевая страх, оглядела все закутки, даже заглянула под диван и кровать. Убедившись, что ничего похожего на засаду нет, упала в кресло и отдышалась. Постепенно пик волнения спадал, сердце перестало слишком сильно колотиться. Нина пошла в ванную, постояла под прохладным душем, потом попила чаю на кухне. И, наконец, вернулась в комнату, легла на диван. Включить свет она не решилась.