Мушкетерка

Глава двадцать вторая

— Таня?

Я вздрогнула, а затем поморщилась, когда чай плеснул мне на руку.

— Прошу прощения, — сказала я, поспешно вытирая пролитое.

— Ты всю неделю какая-то странная. Ты что, призрака увидела? — спросила Портия, с любопытством скосив глаза на Арью, однако та лишь неопределенно склонила голову набок.

— Мы вот-вот вычислим аристократов, которые тайком провозят в город оружие. Меня удивляет, что мы все не ведем себя странно, — заметила Арья, неотрывно глядя на меня.

Мадам де Тревиль, на мгновение задержавшись на пороге, вошла в комнату:

— Девочки, вы тут не видели мои бумаги? У меня кое-что пропало из кабинета. В основном письма, ничего особенного. Все жизненно важные документы я держу при себе. Решила узнать у вас. У Жанны я уже спрашивала.

Заметила ли она беспокойство на моем лице? Намек на предательство? Зачем ей спрашивать нас о бумагах, если она сама же их и украла, — или это просто способ сбить нас со следа? Я тряхнула головой. После того как Арья поделилась со мной своими подозрениями, они засели у меня в голове, пустили там корни и разрослись буйной порослью, питаемые бессонными, проведенными в размышлениях ночами. А когда мне все же удавалось заснуть, меня обступали кошмарные версии мадам де Тревиль, Анри и мушкетерок, которые по очереди втыкали кинжалы в папу, превращая его грудь в одну сплошную рану. А когда я склонялась над ним и пыталась вытереть его лицо, чтобы мама могла его узнать, они, подобрав тот же кинжал и передавая его из рук в руки, по очереди вонзали мне в спину.

— Что за письма? — спросила Портия у мадам де Тревиль.

— Моя личная корреспонденция — не ваше дело.

— Я не видела ваших писем, мадам! — выпалила я.

Арья пнула меня под столом.

— Спасибо, Таня! Ты единственная из мушкетерок смогла ответить на простой вопрос, — съязвила мадам де Тревиль.

— Может, стоит спросить об этом кардинала? Ведь ваша еженедельная встреча состоится сегодня, — предложила Арья.

Мадам де Тревиль, опешив, повернулась к Арье, но быстро взяла себя в руки:

— И чего мне удивляться? Вы достаточно долго за мной наблюдали, чтобы узнать мое расписание. Для протокола, теперь мы встречаемся через день. До равноденствия и фестиваля осталось всего две недели.

— Кардиналу не удалось убедить короля уехать из города? Или хотя бы отказаться от посещения предстоящих балов и праздничных мероприятий? — спросила Портия.

— Вести переговоры с королем — все равно что пытаться договориться с ребенком. Он еще совсем дитя, — вздохнула мадам де Тревиль, проводя рукой по лицу.

Арья поймала мой взгляд. Никому не говори.

Зашифрованная товарная накладная. Вероятность предательства. Окровавленное тело отца на обочине. Уменьшающаяся фигура мамы за окном отъезжающего экипажа. Мои мушкетерки. Которые должны были изменить все. Которых я должна была защитить.

Я уронила голову на руки, спрятала лицо в ладонях и беззвучно закричала, широко открыв рот.

Кухня была единственным помещением, где я чувствовала себя почти как дома. Конечно, ни одна комната в Люпьяке ей и в подметки не годилась, но благодаря наполнявшему ее солнечному свету и дыму от печки я могла уловить что-то знакомое в цвете и плотности воздуха.

Я целый день всех избегала. Мне невыносимо было видеть лица, которые стали мне так дороги, и думать о том, не является ли одно из них маской предателя. Сделав еще один глоток родного воздуха, я опустила подбородок в ладони, прижавшись к тонким шрамам.

В дверях кухни появился Анри. Каким-то образом это усугубило мои сомнения. Дверь скрипнула и шаркнула по полу, стоптанные ботинки переступили порог. Увидев меня, он остановился, его щеки залил румянец:

— Я принес еще одну книгу по криптографии, которую нашел в библиотеке Сансона. Подумал, что она может пригодиться для дешифровки.

Он избегал встречаться со мной взглядом. Я прочистила горло.

— Я могу взять.

Он поговорит со мной, даже если мне придется его заставить. Даже если под этими невинными кудрями скрывается правда слишком ужасная, чтобы облечь ее в слова.

— О, я должен был отдать книгу тете, она…

— Она на встрече. — Ложь буквально отскочила у меня от зубов. — Я возьму.

Анри застыл, словно споря с самим собой. Он и теперь старательно смотрел мимо меня на букет увядающих лиловых астр на столе.

— Ну… ладно. — Он порылся у себя в сумке. Я попыталась заглянуть внутрь, но Анри был слишком быстр. — Вот. — Анри сунул книгу мне в руки.

Неловкий, нескладный, добрый Анри. Анри, который так отчаянно краснел, что едва ли сумел бы утаить ошибку. Анри, который украл для меня карту. Анри, который и эту книгу, наверное, украл. Анри, который хотел добиться большего. Я положила книгу на стол перед собой.

— Вы что-нибудь еще хотели…

— Прошу прощения, но мне пора идти… столько работы…

— Анри, постойте…

Но дверь уже захлопнулась за ним. Цветы продолжали увядать на столе.

Несколько минут спустя раздался еще один звук, на этот раз с другого конца кухни. И хотя я знала, что это не Анри, что это просто не мог быть Анри, я все же подумала, что он вернулся, чтобы объясниться.

— Таня, можно с тобой поговорить? — раздался голос мадам де Тревиль. Дрожа от страха, я пошла за ней в кабинет. Она знает. Подняв глаза, я ожидала увидеть ее разгневанное лицо, глаза, похожие на осколки стекла. Но увидела нечто прямо противоположное. — Как ты?

Я заморгала:

— В порядке… кажется.

— Тебе кажется, что ты в порядке? Или ты в порядке?

— Я в порядке. — Эта ложь далась мне легко. Она была привычной.

— Я не хотела ничего говорить в присутствии других девушек. Но те письма — они были от твоего отца. — Все внутри у меня сжалось, и тем не менее корсет вдруг сделался слишком тесным, я не могла вдохнуть. — И если это ты взяла письма, Таня, сейчас ты можешь мне в этом признаться. Я не стану осуждать тебя за то, что ты хотела больше узнать о нем и его работе.

— Его письма? Они… пропали? — Мой голос дрожал.

— Значит, ты их не брала. — Я сцепила руки, на глаза навернулись слезы. — Нет причин опасаться, что твоя личность будет раскрыта. Твой отец никогда не упоминал твоего имени, он знал, что делает. Настоящий шпион сумеет защитить свою семью. Однако, — мадам де Тревиль поморщилась, — я боюсь, что все его длинные письма, в которых он описывал многочисленные таланты и достоинства своей безымянной дочери… они исчезли. Быть может, я просто забыла, куда положила их. Все когда-нибудь случается в первый раз.

Однако по ее тону было непохоже, что она сама в это верит.

— Дело не в том… просто… — Я пыталась подобрать слова и в итоге решила остановиться на чем-то простом, очевидном. — Я, конечно, хотела бы их прочесть.

— Понимаю, это не то же самое, что прочесть слова, написанные его рукой, но знай: твой отец был о тебе самого высокого мнения. — Голос мадам де Тревиль едва уловимо дрогнул. Может, вспомнила, как они тренировались вместе? Как он верил в нее, когда все остальные от нее отвернулись? Или это раскаяние, что она предала его? — Чтобы внести ясность: ты в последнее время не видела ничего странного, необычного? Ничего подозрительного?

Могу ли я быть уверена, что разглядела цвет волос ночного гостя? Это был лишь один локон. И было так поздно. Так темно. Цвет, тон, оттенок — все смешалось во мраке.

Перед моим мысленным взором возник Анри, протягивающий мне книгу, его теплые золотисто-карие глаза под теплыми золотисто-каштановыми кудрями. Эта картинка заставила сердце болезненно сжаться.

— Ну что ж, — вздохнула она. Я вскинула голову, однако мадам де Тревиль уже перешла к следующему вопросу, ее лицо приняло рассеянное выражение. — Скажи мне, если заметишь что-нибудь. — Она поворошила какие-то бумаги на столе, ненадолго умолкла. — Сходи к Теа. Она не смогла починить твои панталоны, тебе понадобятся новые. О чем ты думала, пытаясь уклониться, прежде чем парировать удар? И на тренировке?

Я думала о том, что мне нужно почувствовать шпагу в руке, удар стали о сталь. Что нужно перестать видеть предателей за каждым углом, перестать гадать, не работает ли наша наставница или ее племянник против нас. Что мне нужно перестать слышать, как Этьен произносит мое имя. Перестать слышать полный упрека голос отца, твердящий, что я никогда не добьюсь успеха, если не сосредоточусь. Что, когда я дерусь, я должна полностью отдать себя схватке и больше ничему — и никому.

Смешно было вспоминать, как в мой самый первый день в Париже мадам де Тревиль сказала, что мы не можем позволить себе иметь секреты. Теперь мне казалось, что секреты — единственное, что у нас есть.

— Как думаешь, каково это?

— Что именно?

Теа переставляла катушки с нитками в своем швейном наборе — деревянном ящичке на резных ножках, покрашенном в глубокий темно-коричневый цвет.

— Целоваться. — Я обернулась, чтобы взглянуть на нее, и она шикнула на меня: — Ты испортишь мою работу!

— Теа, милая, опять ты читала романы? — фыркнула Портия. Они с Арьей отрабатывали парирование неподалеку. Мадам де Тревиль в последнее время не давала нам спуску, заставляя работать над слабыми местами даже после занятий. По ее словам, не существовало такой вещи, как «свободное время», — для нее это было время, потраченное впустую. Глаза Портии искрились, когда она со свистом размахивала клинком. — Прошу, скажи, что ты бросила «Астрею». Ее пока дочитаешь, успеешь состариться. Как у кого-то хватает силы воли прочесть пять тысяч страниц… хватит, господин д’Юрфе, мы уже поняли: вы одержимы влюбленными пастухами и пастушками. Но неужели это все ваше наследие? Пять тысяч страниц любовных страданий? — Арья наконец сумела обойти защиту Портии и зацепить ее рукав. — Это ни в какие ворота!

— А мне кажется, что пять тысяч страниц, посвященных любви, — это романтично, — надулась Теа. — Персонажи любят друг друга такими, какие они есть, они такие добрые и милые. — Она хмуро поглядела на мои ноги, продевая иглу сквозь дыру, зияющую в панталонах. Сшивать там было уже нечего. — Вряд ли я сумею их спасти. Придется послать Жанну за тканью и сказать, что это для Анри. Заказывать у портного по твоим меркам — чересчур подозрительно, как думаешь? Попробуй примерь вот эти, — предложила она, вручая мне другую пару.

Зайдя за ширму, я стащила с себя испорченные панталоны.

— Пять тысяч чего угодно — это перебор, — заявила Портия. — Чтобы ты сказала, если бы я внезапно потребовала пять тысяч пар перчаток? Или пять тысяч ночных сорочек?

— Ты бы так не поступила. Ты бы скорее потратила деньги на картины. Пейзажи и портреты. Не на одежду, — возразила Арья. — Ты бы открыла собственную галерею и водила по ней экскурсии, на которых переучивала бы аристократов, объясняя им, что их учителя ничего не понимали в переходах цвета.

Я надела панталоны, которые дала мне Теа, ткань натянулась. Я почувствовала, что мои ноги стали сильнее, зрение прояснилось. Даже головокружение слегка утихло. Когда я вышла из-за ширмы, панталоны сидели на мне так плотно, что пришлось шагать вразвалку. Портия при виде меня смутилась, но это не помешало ей насмешливо фыркнуть.

— Посмотри на себя! Ты похожа на утку. Теа, ты решила поиздеваться над подругой? — Она склонила голову набок. — Странно. Обычно ты кажешься бледнее.

— Действительно странно. Может быть, дело в панталонах? В том, что они очень легкие? Мои прошлые были плотнее.

Теа сосредоточенно нахмурилась, между бровями появилась знакомая складка. Что-то пробормотав, она прихватила ткань рядом с коленом, но ничего не сказала, просто вернулась к отрезу ткани и принялась чертить выкройку.

Арья и Портия отсалютовали друг другу в знак окончания поединка. Портия вытерла со лба капельки пота.

— Я тебя почти достала. — Сверкнув глазами, она выжидательно уставилась на Арью.

Арья издала нетипичный для нее смешок:

— Можешь продолжать убеждать себя в этом.

Смех Портии зазвенел, словно колокольчик:

— Comme tu veux. Как пожелаешь.

Арья заколебалась, не сводя глаз с Портии. Но затем перевела взгляд на меня, на Теа и кивнула:

— Все правильно.

Веселье Портии угасло. Она указала на освободившееся место перед собой и призывно посмотрела на меня:

— До следующего бала остались считаные дни. Если мадам де Тревиль решит назначить тебе другой объект, кто знает, что учудит юный Вердон.

По позвоночнику пробежала нервная дрожь.

— Я же говорила, я не думаю, что он в самом деле…

— Да я не о заговорщиках сейчас! Нет, если Вердон затеет дуэль, то это будет дуэль за твою честь. — Она усмехнулась, и ее клинок опасно блеснул. — Постарайся, чтобы он заметил, как ты прикасаешься к новому объекту. Не в этом смысле. — Она фыркнула, когда я чуть не выронила шпагу. — Я имею в виду — в танце. Или ненароком задень своей рукой его — так, ненавязчиво. А если хочешь, чтобы было наверняка, проведи пальцами по его груди. Вот так, медленно. Только чтобы другие благородные гости не увидели. — Она подмигнула.

— Таня, что с тобой? — спросила Теа, поглядев на меня. — Ты вся красная.

— Со мной все нормально, — ответила я громче, чем хотела. — Просто прекрасно!

Портия хихикнула, поймав мой свирепый взгляд, когда я готовилась к ее атаке. Я не думала о том, что отразится в глазах Этьена, когда он увидит, как я танцую с другим мужчиной. Не думала о том, как он произносил мое имя. Когда Теа спросила меня, каково это — целоваться, я вовсе не думала о его воображаемых губах, которые легонько касаются моих. Нет. Ни о чем подобном я не думала.

В следующие несколько дней каждый раз, когда мы видели мадам де Тревиль, она корпела над зашифрованным посланием. Точнее, над его копией, запятнанной чернилами и углем. Она беспощадно вычеркивала целые абзацы отвергнутых гипотез, роняя кляксы такие же синие, как круги у нее под глазами.

Мадам де Тревиль разрешила каждой из нас переписать себе код, чтобы попытаться разгадать его. Я так долго смотрела на свой экземпляр, что буквы начали сливаться. Безнадежно. Портия ломала голову над своей копией каждый раз за едой. Это был уже третий листок — на первые два она пролила чай. Арья изучала свой листок в каждую поездку в карете.

За восемь дней до начала Зимнего фестиваля я проснулась от того, что желудок скрутило от страха. Папино лицо померкло, хотя я изо всех сил цеплялась за обрывки сна. Мои пальцы были перепачканы чернилами, у кровати стояла догоревшая свеча и лежал разорванный черновик очередного письма к матери. Поверила бы она мне, стала бы вообще меня слушать, если бы я рассказала ей, что Франция в опасности? После того письма, в котором мама сообщила, что благополучно добралась до дяди, она так мне и не написала. И я тоже ничего не посылала ей с тех пор, как написала, что устроилась в Париже. Наступил декабрь. Воздух стал холоднее, и буквы шифра крутились у меня перед глазами всякий раз, как я опускала веки.

— С меня довольно, — воскликнула Портия, когда я в спешке выходила из своей комнаты — я уже опаздывала на завтрак. Я чуть не упала от неожиданности. — Вот черт! Голова кружится? Принести тебе стул?

Сердце бешено стучало; я не двигалась, ожидая, пока оно успокоится. Наконец я сумела покачать головой и со вздохом ответить, что я в порядке.

— Чего именно с тебя довольно? — спросила я.

— Мадам де Тревиль — она ведет себя так, будто все прекрасно, а ведь всего через восемь дней мы потеряем наш единственный шанс на равенство! Не надо на меня так смотреть, — сердито сказала Портия. — Ладно. Допустим, нет ничего выдающегося в том, что мы стали мушкетерками, но представь, что это может значить для других, к чему это может привести в будущем. Для всех женщин!

В устах Портии это звучало так просто. Да, это могло — и должно было — многое изменить. Но сперва я должна была защитить своих сестер по оружию. К чему такое наследие, если за него придется заплатить жизнями людей, которые мне дороги?

Портия продолжала свою пламенную речь, пока опускала меня на подъемнике, и позже, когда мы шли по коридору в столовую.

— И да, полагаю, будет печально, если король умрет, но дело ведь не в этом! Он лишь средство проторить дорогу для каждой женщины, которая придет после нас. Я бы так же яростно защищала голубя, этого крылатого паразита, если бы от этого зависело, как мужчины на нас смотрят. — Она поежилась. — Проклятье, теперь я весь день буду представлять себе, что на троне сидят эти летающие крысы.

— Bonjour, добрый день, — поздоровался Анри. Я даже не видела, как он подошел.

Мои плечи под плащом напряглись. Я привыкла носить плащ везде, как будто он мог защитить меня от того, что проникнет в дом. Или от того, что уже было в доме. Глупо, но все же… когда я чувствовала, что папа и мама рядом со мной, голос страха был похож скорее на шепот, чем на оглушительный рев.

— Bonjour, — выдавила я, переводя взгляд с книг по криптографии, которые он держал в руках, на золотисто-каштановые кудри, обрамлявшие его лицо. Я сглотнула.

Портия потянула меня за локоть и снова тронулась с места.

— Ты чего застыла? Переживаешь, что он скажет что-нибудь о моей вспышке? — фыркнула Портия, когда мы завернули за угол. — Бедный мальчик даже не умеет сплетничать. Я могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз он говорил со мной или Арьей. А я здесь уже полгода!

Когда мы вошли, мадам де Тревиль подняла на нас глаза. Теа и Арья уже сидели за столом.

— Как любезно с вашей стороны присоединиться к нам. — Я поежилась; Портия опоздала из-за меня, потому что сегодня была ее очередь возиться с подъемником. — Как уже знают Теа и Арья, я исключила более десяти возможных шифров, известных мушкетерам. Они либо вообще не подходили к посланию, либо давали в результате какую-то тарабарщину. — Теа пристально разглядывала свою чашку. — Времени у нас больше нет. Кого мы можем задержать сейчас? Мы знаем, что граф де Монлюк тайно встречался с младшим братом Вердона. Это подозрительно. Знаем, что у делового партнера последнего увеличился оборот, что сокращения в его бухгалтерских книгах обозначают оружие, знаем о мушкетах, которые Вердон-младший перевозил вместе с зашифрованным посланием. Вердон-старший инвестировал в театр, открытие которого стало отвлекающим маневром для ввоза чего-то в город — вероятно, еще одной партии оружия. Не кажется ли вам, что все указывает на Вердона-старшего? У нас пока нет прямых доказательств, которые бы связывали все воедино. Именно поэтому Танино задание так важно. Нам нужна информация от Этьена Вердона. Мы не можем арестовать второстепенных игроков, пока не схватим его отца. Если он и в самом деле стоит за этим заговором, если он снабжает дворян деньгами и оружием с помощью своего брата и кораблей его партнеров, значит, он должен присутствовать при финальной сцене, чтобы заполнить образовавшийся вакуум власти… — Мадам де Тревиль сжала челюсти. — Нет. Придется ждать. Этого хочет король.

— Но король — ребенок, — заспорила Портия.

— Он твой ровесник, — напомнила ей Арья, крошившая пальцами ломтик хлеба.

— Ребенок, — продолжила Портия, — причем совершенно оторванный от реальности. Он не бессмертен. Ну и что с того, что мы не сумеем схватить всех заговорщиков и самого Вердона? Если мы арестуем остальных дворян, Вердон лишится необходимой поддержки. И в качестве дополнительного подарка к Зимнему фестивалю: король не умрет.

— Это будет лишь временная победа, — возразила мадам де Тревиль, утратив свою обычную сдержанность. — Мы должны точно установить, кто из дворян участвует в заговоре, прежде чем производить аресты. Нужно отрубить чудовищу все головы, чтобы обеспечить полное поражение. Иначе оно вернется с новыми силами. Мы не можем позволить потенциальным убийцам короля разгуливать по улицам Парижа.

— Может, нам всем принять участие в сегодняшней миссии? — спросила Портия. — Таня возьмет на себя сына Вердона, а также еще одного объекта, чтобы вызвать ревность. Теа займется Монлюком — если его сын появится на балу, мне не удастся флиртовать с отцом. А мы с Арьей сможем каждая выбрать по объекту из списка потенциальных участников заговора. Все при деле, никто не теряет время, просто отвлекая внимание.

Когда Портия заканчивала свою речь, Теа закивала в знак согласия. Однако лицо мадам де Тревиль сделалось суровым.

— Это слишком рискованно.

— Но мы мушкетерки, — напомнила Арья. — Наша жизнь по определению полна риска.

Мадам де Тревиль стукнула кулаком по столу. Чашки задребезжали на блюдцах.

— То, что случилось с Теа, не должно повториться. Я этого не допущу.

— Мадам, — неуверенно начала Теа.

Но мадам де Тревиль еще не закончила:

— Я отправила вас троих в контору и оставила Теа без прикрытия.

— Мы знали о рисках, когда вступали в Орден, — заметила Портия. — Мы не глупые коровы, спешащие на убой. Даже Таня, которая была просто наивной овечкой и краснела при малейшем двусмысленном намеке, когда здесь появилась… ну, теперь она стала на полгода старше. — Я недовольно заерзала на своем месте. — Вы хотите этого так же сильно, как и мы, не отрицайте, — настаивала Портия. — Хотите уважения со стороны командования мушкетеров, хотите, чтобы они знали, что вы сделали для короны.

— Мадам, — снова встряла Теа. Она потянулась через стол и робко прикоснулась к руке нашей наставницы. Так же, как я коснулась руки моей матери в ту ночь. Но на костяшках пальцев мадам де Тревиль не было крови. — Мадам, вы не должны переживать за нашу безопасность — вы научили нас, как защитить себя.

— О боже, кажется, она сейчас заплачет, как думаешь? — пробормотала Портия рядом со мной.

Мадам де Тревиль заморгала, глядя на серьезное лицо Теа. Она прочистила горло. И наконец, надолго задержав дыхание, кивнула.

Арья посмотрела на меня, и на ее лице были написаны мои собственные мысли: мадам де Тревиль хотела возмездия, хотела славы. Но еще она хотела защитить нас. Она не может быть предателем.

Портия передала мне подвеску каплевидной формы: я надела ее через голову, и она удобно устроилась в ложбинке на груди. Папин перстень висел на длинной неприметной цепочке, надежно спрятанный за лифом платья.

— Это не слишком… откровенно? — спросила я.

— Ты что, решила, раз мы отмечаем праздник Непорочного зачатия, нужно выглядеть как сама Дева Мария? — Она не дала мне времени ответить и тут же повернулась к Арье, уперев руки в бедра. — Ну?

Арья, укутанная в пену кружев, выпрямилась на стуле.

— Этого будет достаточно, чтобы привлечь внимание Вердона? И другого объекта? — спросила она.

Портия пожала плечами:

— Ну мы же не можем отправить ее туда совсем без одежды. Думаю, достаточно.

— Никуда я без одежды не пойду! — прошипела я, когда Портия задумчиво приложила палец к подбородку. Раздался стук в дверь, мы вздрогнули.

— Войдите! — крикнула Портия.

— Тетушка просила передать, что экипаж готов, — раздался из-за приоткрытой двери голос Анри.

— Мы спустимся через минуту, — ответила Портия и хихикнула, когда шаги стали удаляться. — Судя по его поведению, он нас боится. Он так и не оправился от той истории с незваным гостем. Я извинилась — чего еще ему надо? Я вовсе не хотела сделать ему больно, и это не изменилось. Я совершенно не планирую повторять экзекуцию.

Она отошла помочь Теа с румянами, а Арья устремила в дверь взгляд, который приберегала для самых строптивых объектов: с выражением холодного расчета.

Затем она повернулась ко мне:

— Я передумала насчет этих сережек. Дашь мне примерить одни из твоих?

Я подавилась вопросами, которые рвались наружу:

— Конечно. Я сейчас…

— Я схожу с тобой. Нет смысла тащить их сюда, если они не сочетаются с желтым атласом, — сказала Арья.

Она решила, что тот ночной вор, шпион — это Анри… Но это не может быть правдой. Только не Анри. И пусть мне показалось, что я видела его волосы, — я тогда не могла мыслить ясно. Я была напугана, у меня кружилась голова. Человек в маске был собранным, бесстрастным. А Анри… Анри не такой.

Я села на кровать, Арья опустилась в кресло.

— Я устала, — призналась она. — Я устала видеть обман и предательство в каждой тени. И я постоянно сомневаюсь в собственных выводах. Я действительно видела что-то? Или это лишь мое воображение? И если я правда что-то видела, видела ли я то, что происходило на самом деле? Я сто раз обдумала каждую версию. Мадам де Тревиль… ты знаешь, меня нелегко сбить с толку, но ты только посмотри на ее лицо, Таня. С каким лицом она говорила о Теа.

— К слову об Анри, он такой милый и добрый…

— Не позволяй чувствам затуманить твой разум, — перебила меня Арья. — Ты неравнодушна к людям, Таня. Ты неравнодушна к любому, кто дает тебе хоть малейший повод, и ты ожидаешь, что твои чувства взаимны. Это помогает при работе с объектами. Ты честная, настоящая, они это чувствуют. Но твоя открытость выйдет тебе боком, если ты не научишься это контролировать.

Мой язык словно налился свинцом, горло сжалось. Хоть я и сидела, хоть мне ничего не угрожало, я схватилась за столбик изголовья для равновесия. Причиной горячих непролитых слез, стоявших в глазах, на этот раз было не головокружение.

— Я не могу просто взять и выключить свои чувства. А если бы и могла, то не стала бы!

Я не позволяла себе думать об утрате, которую всячески старалась вытеснить, но которая возвращалась острой болью всякий раз, как сталкивались два клинка. Я не позволяла себе вспоминать о Маргерит, которая мучила меня, о том, кем она когда-то была, но потом перестала. Я не позволяла себе думать о матери, о том, как смотрела на ее уменьшающуюся фигуру в окне экипажа до тех пор, пока она не превратилась в едва различимое пятнышко. Я не позволяла себе думать об Этьене, о том, как я благодарна ему за то, что он относился ко мне с пониманием и никогда не отстранялся.

Я не позволяла себе думать об Анри, добром юноше, который, возможно, был вовсе не добрым.

— Таня, — мягко проговорила Арья, — я знаю, что тебя предавали раньше. Что тебе делали больно. Пойми, мы никогда тебя не бросим. Мы — мушкетерки. Мы никогда не бросаем своих. Но ты не можешь рассчитывать, что остальные будут относиться к тебе так же. И никто из нас не может.

Слова, слова, слова. Слова были врачами, которые шарахались от моей матери в коридорах. Слова были детскими обещаниями о дружбе на всю жизнь. Арья ничего не могла мне обещать. Моя болезнь означала, что в любой момент дорогие мне люди могут решить, что я не стою тех проблем, которые им доставляю.

И все же эти девушки видели, как я упала в обморок. Они видели меня во время приступов головокружения, и не раз. Но тем не менее не бросили меня. И остаются рядом до сих пор. Да, Анри видел меня раненой. Но он не видел меня по-настоящему больной. Он не видел меня по утрам, когда я не могла встать с кровати. Он сделал для меня подъемник, но ему никогда не приходилось поднимать меня на нем.

— Таня, — повторила Арья, — как бы Анри ни был дорог тебе, он не один из нас.

Встретившись с ее понимающим взглядом, я подавила смешок:

— Не говори ерунды, мы просто друзья. И потом, ему нравится Теа.

— Что?

— Он все время говорит о ней.

— Так, значит, он тебе не нравится. — Сглотнув, я покачала головой. Арья молчала, ее лицо сделалось задумчивым. — Что ж, тогда… Никогда бы не подумала, что я обрадуюсь, если ты увлечешься молодым Вердоном. Однако он, судя по всему, менее опасный вариант. По крайней мере, до тех пор, пока ты сохраняешь дистанцию. Я имею в виду — ту дистанцию, которую надо сохранять с объектом в интересах дела.

Я на время потеряла дар речи, и Арья добавила:

— Если бы мадам де Тревиль была здесь, она велела бы тебе закрыть рот. Она бы сказала, что это просто неприлично.

Я глубоко вздохнула.

— Сначала ты решила, что у меня чувства к Анри, потом — что к Этьену? Теряешь хватку.

Губы Арьи тронула усталая улыбка.

— Себя обманывай сколько хочешь. Но меня ты не обманешь. Как я говорила — ты ожидаешь взаимности. У меня пока не получилось убедить тебя в том, что нас будет достаточно. Я не могу забрать всю боль, которую тебе причинили. Я знаю, что тебе потребуется какое-то время на то, чтобы понять и принять, что мы рядом. Но до тех пор… обещай, что ты не станешь заходить слишком далеко. Мы можем удержать тебя от падения, если закружится голова. Подхватим, если потеряешь равновесие. Протянем руку, чтобы вытащить из воды. Но если ты оттолкнешь нас, если позволишь себе падать глубже… то кто спасет тебя из омута? Это за пределами наших возможностей.

Забившись в угол кареты и прислушиваясь к цокоту копыт и перестуку лакированных колес, я наблюдала, как темные глубины парижской ночи превращают рисунок на занавеске в странные, причудливые формы. Феникс, возрождающийся в языках пламени, похожих на жидкое золото. Грифон, скребущий когтями землю, несущийся мне навстречу, прежде чем раствориться в клубах дыма. Когда его фигура сменилась раскрытой в реве пастью льва, я закрыла глаза.

— О чем задумалась? — Голос Теа вернул меня в реальность. Четыре пары глаз уставились на меня.

Папин перстень излучал тепло и спокойствие, и я подняла руку к груди, чтобы прижать его к сердцу. Таня, Таня, Таня. Сердце отстукивало выверенный ритм моего собственного призыва к оружию.

— О том, как поймать убийцу.

Теа сжала мою руку. Я представила, как мои чувства выключаются. Свет слабеет. Свечи гаснут.

Не осталось больше ни огорчения, ни стыда, ни тоски. Только отец на обочине дороги и болезненное, яростное биение сердца.

Карета проехала под мостом. Мы погрузились в темноту.