Мы родились сиротами

ГЛАВА 9

Весна размахнула свои роскошные вышитые рукава во всю ширь. Небо наполнилось птицами. Деревья на территории Норда зазеленели, сначала робко, пастельно, а затем всё сочнее и сочнее. Воспитанники друг за другом сбрасывали длиннополые пальто, куртки, теплые шапки, и по вечерам с футбольного поля доносился веселый гомон — приближался сезон игр. Солнце теперь подолгу стояло над гаражами, но даже когда оно закатывалось, ещё некоторое время было светло — медленно таяла на горизонте алая полоска, на фоне которой так четко вырисовывались клеточки металлической сетки, окружающей поле.

В один из вечеров, не слишком подходящих для футбола из-за некстати испортившейся погоды, Саймон и Онки сидели рядом на стволе изогнутого дерева возле игровой площадки.

— Ты какая-то мрачная сегодня, тебе грустно? Неужели ты так расстроилась, что сегодня не погоняешь мяч?

— Нет, — ответила она, запрокинув голову.

Саймон бессознательно тоже взглянул наверх. Над ними клубилось бледно-серое пасмурное небо, ветер приносил время от времени мелкие капли дождя.

— Мне не грустно, — сказала Онки, — мне страшно. Только это не настоящий страх, не такой, когда боишься боли или смерти, а другой… Но он не меньше выбивает из колеи.

— Чего же ты боишься? — спросил мальчик. Тонкие пряди волос щекотали его нежный лоб; недовольно сморщившись, он убрал их рукой.

— Не твоё дело, -отрезала она.

В разговоре с ним Онки всегда пыталась показаться жестче, смелее, независимее, чем была.

— Ну почему же не моё? Мы ведь друзья… — Саймона опечалило её недоверие.

— Разве ты сможешь мне помочь?

— А вдруг смогу.

Онки усмехнулась. Саймон уже привык к её высокомерию и сумел убедить себя, что, когда дружишь с девчонкой, иначе просто не бывает. Он ведь всего лишь мальчик — мальчик! — маленькое беззащитное существо, а она — ооо! — девчонки гордые и сильные, они здесь главные, они созданы порабощать мир, и ему ли спорить с Онки Сакайо…

— Я не хочу участвовать в следующем туре олимпиады по математике, — сказала она.

— Но почему? — удивился Саймон, — Ведь в предыдущем ты, кажется, победила…

— Вот именно! Я хочу, чтобы меня запомнили победительницей… — Онки снова запрокинула голову, сердитым сильным движением, мягкие волосы её рассыпались, очки подпрыгнули на носу. Врач совсем недавно прописал их ей, и Онки безумно стеснялась очков, но тщательно делала вид, что даже гордится ими — она решила, что так ей удастся избежать насмешек.

Саймон как всегда внимательно слушал её.

— На следующем туре будут более сильные соперницы, и я боюсь не устоять против них… Я почти уверена, что на этот раз не стану лучшей… Понимаешь?

— Ну и что? В этом нет никакой трагедии… Хотя бы попробуешь свои силы…

Онки повернулась к нему с таким холодным режущим взглядом, что он сразу понял: говорить этого не следовало…

— Ничего ты не смыслишь! — Онки сжала кулаки, — Я этого просто не вынесу… Для меня не быть первой — это позор! Надо придумать какой-нибудь предлог, чтобы не участвовать в следующем туре…

— По-моему страх куда позорнее поражения, — заметил Саймон.

Онки снова взглянула на него со сталью в глазах.

— Но так я хотя бы смогу думать про себя, что я победила бы, если бы участвовала…

— Твоё тщеславие порой граничит с глупостью, — отчеканил он, отворачиваясь. — Страх — это уже поражение. Ты можешь сколько угодно тешить себя иллюзиями, но от этого не станешь более сильным игроком.

Онки сделала вид, что не услышала этих слов, такое за нею водилось, она намеренно оставляла без комментариев все реплики Саймона, хотя бы отдаленно напоминающие советы, дабы показать ему, что для неё поучения маленького мальчика совершенно ничего не стоят.

Оттолкнувшись от ветки руками, она легко спрыгнула на землю.

Саймон грустно смотрел ей вслед. И зачем он только простил эту упрямую воображалу? Он ведь клялся самому себе никогда больше не разговаривать с нею, застав их с полуодетым Малколмом в гараже…

Ему снова вспомнился день, когда Онки выпрашивала у него прощение. Началось с того, что она в очередной раз вступилась за Фича. За него постоянно приходилось вступаться — над ним не издевались, кажется, только ленивые…

Онки разогнала недоброжелательно настроенную компанию, на сей раз ей потребовалось пустить в ход кулаки и даже пришлось получить несколько ссадин — в качестве награды за свой «подвиг» она попросила Саймона поговорить с нею наедине. Он не хотел соглашаться, но Фич робко заметил ему, что они очень обязаны Онки, и посоветовал всё-таки внять её просьбе. И мальчику пришлось сдаться.

Сначала разговора не получалось, они злились друг на друга, каждый норовил съязвить побольнее, и Саймон сказал, что простит Онки только тогда, когда она порежет себе руки канцелярским ножом. Он не думал, что она это сделает, он обиделся и играл с ней в злую игру, но Онки взяла злополучный нож и полоснула себя несколько раз… Он и сейчас помнил, как ярко зажглись на светлой коже красные нити порезов. Она сжала руку в кулак, но с него все равно капала кровь. А потом она сказала, глядя ему прямо в глаза:

— Когда ты вырастешь, я поцелую тебя, Саймон Сайгон.

Это прозвучало в тот миг почти как угроза, ничуточки не ласково, скорее упрямо и хмуро, но это была самая приятная угроза из всех, какие только могут быть на свете, Саймон почувствовал, как мурашки побежали у него по позвоночнику, а жар прихлынул к лицу. И он простил её.

Вскоре после этого разговора Онки и Саймон снова поссорились, и на этот раз тоже совершенно по-взрослому — на разрыв.

Вышло всё как раз из-за поцелуев.

Саймону предложили играть в школьном спектакле. По сценарию девочка, исполняющая главную роль благородной разбойницы, в финале должна была слегка чмокнуть его в щеку, намекнуть зрителю на зарождающиеся чувства — Саймону доверили играть прекрасного Принца — и Онки, узнав об этом, неожиданно пришла в ярость:

— Неужели ты согласился?! Вот уж не ожидала от тебя. Ради какого-то дурацкого спектакля ты способен разрешить целовать себя неведомо кому!?

— Ну… ведь это же искусство. Просто дружеский поцелуй… И она не неведомо кто, я знаю Дейзи давно, мы с ней в одном классе…

— «Дружеский поцелуй!» — недобро передразнила Онки, — как же… Мы с тобой тоже, вроде, друзья, но что-то не очень ты подставляешь мне щечки для поцелуев!

— Ну… хочешь… поцелуй, — пробормотал Саймон быстро и покраснел.

— Не шутишь? — спросила она, как будто немного испугавшись.

— Нет…

С колотящимся сердцем Онки склонилась к нему и несколько раз осторожно потрогала сомкнутыми губами нежную щечку мальчика будто ароматный персик перед тем как надкусить…

Он даже зажмурился от удовольствия.

— Я не хочу, чтобы кто-то еще целовал тебя, — жестко заключила Онки, выпрямившись рывком.

Саймон взглянул на неё с лёгкой досадой за внезапно прерванное блаженство.

— Я запрещаю тебе участвовать в этой дурацкой пошлой постановке. Ясно?

— По какому праву? — удивился Саймон, — я же не твоя собственность?

— Пока да, но ты должен учиться подчиняться. Потом, когда мы вырастем, и ты станешь моим мужем, я буду главой нашей семьи, и ты будешь обязан во всем слушаться меня. Потому что я — женщина. Так принято в нашем обществе. И это — хорошо. Это — правильно…

Ощутив на себе напряженный пристальный взгляд его больших серьезных глаз, Онки воодушевилась и продолжала:

— Ты будешь носить мою фамилию… Саймон Сакайо, как тебе, нравится?

— Нет! — отважно заявил он, и хорошенькие губки его гневно задрожали, — На таких условиях — подавись ты своей фамилией! Я свободный человек, я буду играть в школьном спектакле, если захочу, и никогда — слышишь! — никогда не стану твоим мужем!

Он произнёс это громко, выразительно, точно в лицо плюнул, развернулся и побежал прочь, чувствуя, как щекочет в носу, как глаза заливают бессильные слезы гнева, обиды и какой-то новой болезненной нежной тоски.

Незадолго до начала каникул наставник попросил Малколма задержаться после занятий. Юношу это нисколько не встревожило — за последние несколько месяцев он так привык к нагоняям и замечаниям, что они перестали нарушать его эмоциональное равновесие.

— Сегодня мы с вами идем к госпоже Крис. Нам назначено на три часа, — объявил наставник, едва Малколм успел притворить за собой дверь кабинета.

— Зачем? — у юноши радостно встрепенулось сердце.

«Неужели они решили вернуть мне Сэмми!?»

Это было первое, о чем он подумал.

— Я не знаю. Она сама мне позвонила, и попросила проводить тебя в её кабинет, — наставник поднялся, поправил галстук, — идем скорее, а то опоздаем, только прошу тебя, ради Всеблагой, рубашку застегни под горло… Иначе стыдно с тобой по административному корпусу идти…

Директрисса сидела за столом в своем просторном кабинете, перебирая бумаги. Звук открывающейся двери заставил её поднять голову.

— Добрый день, Малколм. Садись, пожалуйста, — она указала юноше на удобный мягкий стул для посетителей, стоящий напротив директорского кресла по другую сторону широкого стола.

— Добрый день, — ответил юноша не без робости, обстановка кабинета, роскошная и вместе с тем аскетичная (всё очень изящно и дорого, но ничего лишнего) располагала к более смиренному поведению, чем помпезный ковровый зал.

— Садись же, чего ты ждешь? Не стой передо мной навытяжку, ты не девчонка, армия тебе не грозит… — директрисса слегка улыбнулась собственной шутке и, отложив бумаги, сомкнула руки в замок перед собою на столе, — располагайся поудобнее…

И вот тут Малколм по-настоящему насторожился. Еще никогда с ним не разговаривали до такой степени любезно, почти как с равным — после скандальной истории с «принятием позора» он сжился с постоянным ожиданием от представителей местной власти одних лишь взысканий, порой совершенно обоснованных, но иногда и напрасных.

— На мою электронную почту пришел запрос от крупного рекламного агентства «РичЧиф». Они хотят заключить с тобой контракт.

От удивления юноша не мог вымолвить ни слова.

— У них есть один капризный клиент, — продолжала директрисса, — автомобильная компания «Сиена Лаерта». Так вот. В тот вечер, когда вы ужинали в ресторане Эльсоль с госпожой Тьюри, — Аманда Крис говорила обо всём этом так, словно истинность рассказа Малколма о том вечере никогда никем не ставилась под сомнение, — за соседним столиком случайно оказалась одна весьма интересная леди, а именно — ведущий менеджер отдела продвижения компании «Сиена Лаерта». И теперь она во чтобы то ни стало хочет, чтобы ты снялся в их новом рекламном ролике, заказанном агентству «РичЧиф». Летом готовится выпуск на рынок очередной модификации автомобиля, Х-900, кажется, и они предлагают весьма неплохие деньги.

— Мне? — удивленно переспросил Малколм.

— Ну… и тебе в том числе, но, разумеется, если ты примешь все условия контракта и распишешься вот здесь и здесь, — директрисса бесцеремонно шлепнула на стол прямо перед носом юноши несколько скрепленных скобами листов офисной бумаги.

— Сколько примерно я получу?

— Где-то двадцать тысяч атлантиков, — Аманда Крис немного нахмурилась, как будто что-то подсчитывала в уме, и на лице ее заиграла довольная улыбка.

Малколм, как и все дети Норда, никогда в жизни не имел собственных денег больше, чем те пять-десять атлантиков, которые ежемесячно приходили каждому на личный электронный счет. По меркам воспитанников это была приличная сумма — ее хватало, чтобы пару раз сходить в кино и в местное кафе-мороженое, купить в маленьком магазинчике на территории какую-нибудь ерунду, заказать в интернете косметику, не слишком дорогой предмет одежды, игрушку или, если подкопить пару месяцев, даже гаджет. Отличникам платили больше, это было своеобразное поощрение за успеваемость, и у Онки Сакайо, говорят, даже образовались сбережения — огромная сумма! около двухсот или даже трехсот атлантиков! — она ведь не за кем не ухаживала, не спускала своих денег и почти ничего себе не покупала… Целых триста атлантиков! О богатствах Онки в Норде ходили легенды, и Малколм как-то спросил ее:

— Это правда, что у тебя так много денег?

Онки небрежно кивнула.

— А что?

— Да так. Просто интересно. Почему ты не тратишь их?

— Мне ничего не нужно, — ответила девочка, прицеливаясь, чтобы бросить мяч в баскетбольную корзину.

При таком положении дел совершенно не удивительно, что сумма в двадцать тысяч атлантиков сразу вскружила Малколму голову настолько, что он даже не придал особого значения окончанию фразы Аманды Крис, которое она намеренно слегка замяла:

— Это около тридцати процентов от суммы контракта… Так что, ты согласен? — переспросила она, настойчиво предлагая Малколму ручку.

— Да, да, конечно, — потрясенно прошептал он, послушно выводя свои инициалы в тех местах, куда указывал, скользя по бумаге, длинный хищный палец директриссы.

— За тобой приедут, — сказала она, снова пролистывая документы, по-видимому, для того, чтобы окончательно проверить, везде ли стоят подписи, — можешь быть свободен, — интонация её стала несколько небрежнее, чем в начале разговора, — до свидания.

После ужина с продолжением в отеле «Эльсоль», Малколм стал поневоле присматриваться к женщинам постарше. То, что он испытал тогда, в темноте, среди загадочных теней от штор и балдахина огромной кровати, не шло ни в какое сравнение с тем, что могли дать ему Мидж, Белка и им подобные…

«Директрисса, наверное, ненамного моложе Афины Тьюри, но всё же моложе…» — думал он в те мгновения, когда она своими ухоженными пальцами в эксклюзивных перстнях указывала ему, где ставить подписи. «Интересно, правду ли говорят, что у неё роман с секретарем?»

Напоследок, когда директрисса отвернулась, юноша осмелился с этой мыслью на неё взглянуть. На миг в его глазах она перестала быть всемогущей грозной директриссой, и стала просто женщиной. Довольно, кстати говоря, привлекательной.

Прядь каштановых волос, заправленная за ухо. Нежная линия шеи со свойственной зрелости едва заметной припухлостью под подбородком. Маленькие морщинки на лбу и у глаз видны только тогда, когда Аманда Крис хмурится.

Взрослые женщины ведут себя иначе. С ними гораздо интереснее. Они не кидают глупых понтов, не хвастаются, не мелют чепуху, не ходят в синяках. У них есть деньги не только на мороженое…

Афина Тьюри так необычно всё устроила. Точто это была и не близость вовсе. А нечто совсем другое. Волшебство. Загадочное, тёплое, нежное волшебство. И она ничего не говорила. Это Белка и Мидж постоянно болтали, нарушая всю романтичную таинственность воссоединения тел…

Афина Тьюри за всё время сказала только одну фразу. Странную.

— А ты ведь действительно светишься в темноте…

Едва Малколм покинул директорский кабинет, Аманда Крис вызвала к себе секретаря, прижав к дверному косяку, поцеловала его и, алчно блестя глазами, объявила:

— Ты будешь теперь ходить у меня в шиншилловых мехах, детка.

Смуглый юноша опустил взгляд и возразил несмело:

— Да мне этого не нужно… Вы знаете, чего я хочу больше всего на свете…

Несмотря на то, что их отношения давным-давно уже перешли известные границы, молодой секретарь всегда обращался к директриссе только на «вы».

— Опять ты начинаешь, — она досадливо поморщилась, — я же просила тебя обойтись без этих намеков. Автобус в пробке быстрее не поедет, даже если все пассажиры начнут браниться. Есть объективные обстоятельства, не позволяющие нам немедленно оформить отношения.

— Но сколько же ещё ждать? — тихо спросил он, подняв на Аманду Крис свои красивые грустные глаза, в каждом из которых зрачок — большая темная ягода — ловил блики оконного света.

— Это зависит от очень многих факторов, — она сразу заговорила суховатым деловым тоном, — мы ведь уже обсуждали это. В семье трое детей, и они уже вполне взрослые, их нужно правильно подвести к такой деликатной теме, обосновать им мое решение. Вдобавок надо будет обговорить с мужем долю имущества, которую он получит после развода, размер содержания, которое я должна буду выплачивать ему ежемесячно, алименты. Да что я буду повторяться? Молото-перемолото тысячу раз… Тебе нужно запастись терпением. Развод — дело очень серьезное.

— А когда свекровь не последний чин в прокуратуре — тем более, — горько съязвил он, — Я больше так не могу. Лучше увольте меня, с глаз долой из сердца вон, как говорится.

— Да брось… — Аманда ласково привлекла юношу к себе и попыталась поймать его губы, но он отстранился, — опять что-то на тебя нашло… А я уж размечталась… что вот сейчас как раз пара часов свободных у меня есть, поедем куда-нибудь, пообедаем, хочешь, в наш любимый «Домик на краю обрыва», весной там очень-очень красиво, зацветают кусты дикой вишни на скалах, ты знаешь… — она выпустила его из объятий и отвернулась, демонстрируя сожаление, — я так много работаю, нахожусь в состоянии постоянного нервного напряжения, а выдается редкая возможность расслабиться и — как назло! — любимый мужчина закатывает истерику…

Молодого человека кольнуло чувство вины. Оно всегда появлялось, когда она так отворачивалась и говорила с такой интонацией — как будто бы каждый раз нажимала на застарелую мозоль. Возможно, она делала это намеренно, но могло ведь так получаться и само собою — если речь идет о тонких духовных материях, никогда нельзя огульно обвинять кого-либо в фальши.

Юноша подошел к ней сзади, робко коснулся руки.

— Простите, пожалуйста…

И уже через несколько минут они неслись в служебной машине по автотрассе в направлении гор.

Саймон и Фич пересекали двор между корпусами общежития, когда в очередной раз встретили Малколма. Фич всегда очень сильно не любил эти моменты — он чувствовал опустошающую обиду, когда Саймон, с которым у него только начало зарождаться взаимное доверие, обрывал разговор на полуслове, забывал о нём, словно его и не было, и со всех ног бросался навстречу этому скандальному красавчику с неумеренно ярко подведёнными глазами…

Фичу приходилось стоять в сторонке и смотреть, как они обнимаются, шепчутся о чем-то, и как Малколм ласково гладит своего бывшего питомца по русой головке. Фичу казалось, что это длится целую вечность — все мы знаем, как мучительно тянется время, когда стоишь молча рядом со своим другом, встретившим кого-то тебе совсем чужого… И ещё Фич страстно завидовал Малколму. Как же легко тому достается любовь! Вот почему одни всё получают сразу и сполна, а другим приходится прилагать огромные усилия, чтобы выбить себе какие-то крохи!

Так было и на этот раз.

Саймон побежал навстречу Малколму, тот поймал мальчика почти на лету и слегка приподнял. Потом поставил на землю и поцеловал в макушку.

— Я уезжаю, Сэмми… — сообщил он с грустной улыбкой.

— Куда?

— Не знаю. Директрисса сказала, что мне предложили работать по контракту.

Саймон слушал, опустив голову. Длинная ровная челка скрывала его глаза.

— А ты вернешься? — спросил мальчик, подняв на старшего товарища взгляд — по-детски открытый и в то же время невероятно твердый — под таким невозможно было лгать…

— Конечно, малыш… — Малколм попытался сглотнуть комок, некстати подкативший к горлу, — я думаю, что это всего на пару месяцев, не больше. А потом я приеду, привезу много-много денег и подарю тебе велосипед. Помнишь, я обещал?

Саймон кивнул.

Это было давно, ещё в первый год его обучения в Норде. Он приехал из детского бокса молчаливым диковатым мальчиком и однажды по-детски неуместно нелогично заупрямился — не захотел идти на урок. Сначала он заперся в кабинке мужского туалета и никого не подпускал к себе, кидаясь бумажными шариками, а потом опустился на пол и стал тихонечко плакать. Тогда Малколм перелез через заграждение между кабинками, сел рядом и долго разговаривал с ним — ему на тот момент только-только дали шефство над Саймоном, они оба еще присматривались друг другу — он спросил малыша, как будто бы между прочим, чтобы заговорить зубы, какая у него мечта, и тот ответил, что хочет велосипед. Большой, двухколесный, с переключателем скоростей. Малколма тогда сильно огорчила невозможность немедленного исполнения этого желания, но он пообещал: когда он вырастет и найдет работу, первым, что он купит на свою зарплату, будет велосипед для Саймона.

Из донесшихся до него обрывков разговора Фич понял, что Малколма вскоре не будет в Норде и уже хотел было порадоваться этому, но неожиданно поймал взгляд Саймона — тот простился со своим другом и теперь возвращался к нему через спортивную площадку. Никогда прежде Фич не замечал в глазах у девятилетних мальчиков такой печали. Он вообще только один раз видел нечто подобное. Ещё в детском боксе. На его территории долго жила бродячая собака — крупная черная сука — ее прикормили работники столовой и она постоянно ошивалась неподалеку. Детей она не трогала, лежала на солнышке, виляя хвостом, и охотно позволяла себя гладить. А как-то по весне она ощенилась. Всех щенков собрали в матерчатый мешок и утопили. Считается, что животные не понимают боли, но эта сука — Фич никогда не сможет забыть — она смотрела на него глазами, полными совершенно человеческой неутолимой тоски — такими же глазами сейчас смотрел на него Саймон.

— Я не верю, что он вернется… — прошептал мальчик.

Качнувшись на длинных нижних ресницах, упала и скатилась по щеке прозрачная крупная слеза.

— Но ведь он же твой друг, он не стал бы лгать тебе… — попытался утешить его Фич.

— Он и не лжет, — в голосе Саймона сквозила совсем взрослая смиренная грусть, — он просто сам ещё не знает, что больше не захочет возвращаться. Норд ведь не самое интересное место на Земле. И нам хорошо здесь лишь потому, что мы никогда не видели ничего другого. Он так переменился после того, как побывал в Атлантсбурге. Мы даже представить себе не можем, что за мир там, за этими воротами…

Малколму было грустно покидать Норд, он осознавал, что отъезд необратимо изменит его жизнь, и пока неизвестно, к лучшему или к худшему, но с другой стороны — за кирпичными стенами интерната его ждало нечто совершенное новое, гораздо более значительное и интересное, а, главное, своё, юноша предвкушал: там, снаружи, у него будет жизнь, в которой он сам волен устанавливать правила. И теперь — он старался об этом не думать, но не слишком получалось — у него появится шанс, пусть не очень большой, но и не исчезающе малый, снова встретить ту девушку-телохранительницу, хотя бы случайно. Ему хотелось заглянуть ей в глаза и понять, что она его не помнит. Тогда бы он, конечно, огорчился, но по крайней мере смог бы унять в себе эту непривычную пронзительно-нежную тоску, которая с каждым днем становилась всё сильнее — что-то заставляло-таки Малколм надеяться: встретившись снова, они не разойдутся просто так, как незнакомые люди. Загадочное древнее чутье подсказывало ему: та долгая ночь произошла с ними обоими. Не может же один человек остаться совершенно безучастным, наделав бурю в душе у другого? Или может? В любом случае, чтобы ответить на этот вопрос, нужно встретиться с нею снова…

Вещи были упакованы, такси должно было подъехать к воротам в течении часа, Малколм уже попрощался со всеми, с кем ему хотелось, к нему снова прибежал растрепанный запыхавшийся Саймон и, разрывая сердца им обоим, а заодно и всем свидетелям, плакал, повиснув у него на шее, вслед за ним в комнату робко заглянул Фич, он тоже хотел пожелать отъезжающему счастливой дороги; классный наставник помог вынести сумки во двор, пришла Онки Сакайо, ободряюще пожала Малколму руку и напутствовала по своему, даже в такой момент не изменив привычке вести себя чуть свысока.

А потом совершенно неожиданно появилась Белка. Малколм спиной почувствовал её приближение. Теплый весенний ветер принес едва ощутимый запах — такой знакомый — нотка табака и маскирующая ее мятная жевательная резинка.

Он обернулся. Она остановилась в нескольких шагах от его багажа. Белинда Блейк старалась держаться, не изменяя своей всегдашней нагловатой манере — прислонилась к ближайшему гладкоствольному деревцу, что росло на газоне возле тропинки, скрестила свои красивые чудовищно длинные ноги в блестящих колготках и высоких кожаных сапогах с заклепками, постояла так, теребя полы распахнутой косухи.

— Ну что… — сказала она, — пока.

Малколм не мог видеть глаз девушки, она стояла вполоборота, и ветер заслонил её лицо внезапно подхваченной прядью красных волос. Но он ощутил тяжесть этих слов, скупых, подобранных небрежно, взятых наугад из всего обширного родного языка.

— Пока, — ответил юноша тихо, тоже стараясь не смотреть прямо на неё. Ему сначала хотелось добавить что-нибудь условно утешительное из серии «еще увидимся», «я буду вспоминать о тебе», «береги себя», но представив, как неуместно и мелодраматично-фальшиво это прозвучит, он осекся.

Белка недолго ещё постояла возле дерева, глядя куда-то вдаль, поверх гаражей, над которыми ровным синим полотном поднималось высокое небо. Ветер теребил жесткие красные пряди, забрасывал на лицо. Челюсти девушки неторопливо шевелились, неторопливо пережевывая мятную резинку.

— Вы идете? — спросила охранница, выглянув из своей застекленной будки, — машина уже подъехала.

Она вставила электронный ключ в щель на пульте управления воротами: с легким жжужжанием распахнулась тяжелая бронированная калитка для пешеходов, и Малколм, подхватив вещи, смело шагнул в неизвестность через высокий металлический порог.

Солнце за воротами, казалось, светило ярче, чем на территории Норда. Шоссе, залитое светом, слегка серебрилось вдали. В салоне машины громко играл шансон. Таксистка в майке с растатуированными до плеч руками курила, опираясь локтем на опущенное стекло.

Всю дорогу Малколм смотрел в окно — по обе стороны автострады простиралась холмистая равнина, блестящая, изумрудная, мелькали коттеджные поселки за высокими заборами, придорожные отели, лотки со всякой всячиной, а вдалеке, в светящейся голубоватой дымке обрисовывались вершины гор.

«Как красиво!» — восторженно думал юноша, его смелое сердце радостно открывалось новому, легко отпуская прежнее, так уж оно было устроено, жизнь текла сквозь него широким шумным потоком, таким сильным, что совершенно не оставалось времени, чтобы грустить о каждом проносящемся мимо месте, предмете или человеке…

В офисе рекламного агентства юношу попросили заполнить несколько дополнительных договоров, выдали ключи от снятой для него менеджерами комнаты и назначили время встречи со съемочной группой.

— До завтра, — сказал доброжелательный юноша-администратор с тщательно уложенными волосами, красивым и ярким макияжем глаз и безупречным маникюром, — не опаздывайте, пожалуйста, для вас вызвали парикмахера и визажиста, они должны привести вас в порядок перед тем, как приедет начальство.

Приглашенный парикмахер около двух часов колдовал над изящной головкой Малколма, размахивая различными странными инструментами, распыляя что-то и разбрызгивая. А вышло в итоге нечто вроде совершенно неприбранной головы, как будто Малколм просто встал утром и забыл расчесаться, для юноши осталось загадкой, что именно этот человек так долго делал. Визажист подкрасил ему глаза, тоже почти незаметно, навел с помощью теней вокруг них эффектную томную дымку, выровнял цвет лица, придав ровной коже Малколма с помощью пудры утонченную бледность.

— Какой типаж! — восхищенно воскликнул он, окончив работу, — почти ничего не нужно делать! Слава Богу, что такие красивые люди рождаются очень редко, иначе нам, специалистам по маскировке недостатков, пришлось бы сложить зубы на полку!

Потом помощник визажиста приводил в порядок тело Малколма — удалял ненужные волоски и тщательно обрабатывал кожу специальным составом, чтобы она, если возникнет необходимость снять одежду, безупречно выглядела в кадре. До приезда продюсера и режиссера клипа оставалось пятнадцать минут, а юноша некстати вспомнил, что с самого утра ничего не ел… Не хватало только голодно обморока на съемочной площадке! Он решил купить сэндвич в закусочной напротив, но, выходя, в дверях столкнулся с двумя хорошо одетыми дамами.

— Вот и наша звезда, — сказала, довольно ухмыляясь, одна из них.

Малколм увидел свое отражение в огромных стеклах ее темных очков, закрывающих половину лица.

— Давай, живо, поехали на студию, мы уже опаздываем.

Сэндвич с креветками, молочным соусом и холодным листиком салата так и остался яркой картинкой в воображении Малколма, его усадили в служебную машину и куда-то повезли. Он вздохнул, почему-то так всегда получалось, что его персоной самовластно распоряжались другие. Впрочем, иногда это даже приятно, самому не нужно ни о чем заботиться… За окном проносились огромные здания парковок, офисных центров, молов, собранные из стеклянных панелей, ослепительно отражающих свет, высоченные дома, устремленные в небо стрелами далеких верхушек и витрины, витрины, витрины… Бесконечность вещей, товаров, услуг, призванных удовлетворять потребности капризного населения… Расписной ад, в котором сразу же затеряешься, как единственный лепесток живого цветка на фоне обрывков цветной бумаги…

Частная киностудия располагалась на окраине города в большом недавно отстроенном павильоне, в некоторых помещениях которого еще не полностью завершена была отделка, они стояли пустые — просторные комнаты с белеными стенами и потолками, отданные на откуп солнечному свету и роящейся в его лучах мелкой пыли.

Шаги гулко отдавались в широких чистых коридорах, напоминающих больничные.

— Нам сюда, — сказала одна из дам, та, что была без очков, продюсер или режиссер, Малколм пока не научился отличать их.

Она толкнула одну из дверей с номером на прибитой сбоку пластиковой табличке, и решительной походкой направилась внутрь, по-хозяйски осматривая на ходу огромное помещение, в центре которого на небольшом цилиндрическом возвышении (как бы на сцене) стоял сверкающий в лучах солнца новый автомобиль.

Больше в комнате не было ничего.

Возле постамента копошились какие-то люди, по-видимому, сотрудники студии. Молодая девушка в голубом рабочем комбинезоне и садовых перчатках волокла по полу большой мешок, наполненный, как показалось Малколму, чем-то вроде опилок: мелким, мягким. Стройный смуглый юноша в такой же робе подметал пол, еще три женщины устанавливали и настраивали аппаратуру: несколько камер и мощные осветители по разные стороны от сцены. Одна из них, заметив вошедших, бросила своё занятие и вышла им навстречу.

— Добрый день, Виктория, главный оператор.

Спутницы Малколма по очереди пожали ей руку. С дамой без очков, что так уверенно ориентировалась в здании киностудии, главный оператор определенно была уже знакома, они взглянули друг на друга многозначительно — словно сообщили что-то без слов, и обменялись короткими приветствиями, а второй даме Виктория, очевидно, представилась впервые.

— Марта Брей, продюсер рекламных роликов, агентство «РичЧиф», — отрекомендовалась та в свою очередь.

Теперь Малколму наконец-то удалось разобраться кто есть кто. Продюсер была в солнцезащитных очках, здесь, в помещении, она подняла их на лоб, а режиссер постоянно теребила пристегнутую к поясу джинсов оригинальную деревянную цепь с крупными звеньями. В этой её невротической привычке, в нарочитой резкости тона, которым эта женщина давала указания бегающим вокруг людям, в красивом, но как будто потухшем лице, в широких худых плечах — в всём её облике чувствовалась какая-то ущербность, будто бы она сама не знала за собой никакой силы или власти, но пыталась утвердиться в собственных и чужих глазах…

— Марта, Эдна… Минут через десять можно будет сделать пробный дубль, — сообщила Виктория. Стройная. Лет тридцати пяти. С четкими рублеными чертами длинного лица. От нее тонко пахло молотым кофе.

К Малколму тут же подскочил здешний визажист, ухоженный молодой парень с крашеными волосами до плеч. Он критически осмотрел юношу, завистливо вздохнул, слегка провел пуховкой по щекам и лбу Малколма, полюбовался, помахал еще какой-то толстой кисточкой, поцокал и остался весьма доволен результатом.

— Надевай костюм, — перед Малколмом развернули белоснежную рубашку и черные кожаные брюки, — не застегивайся наглухо, зрителя нужно немного подразнить.

— Поднимись наверх и встань рядом с машиной, — велела ему Марта Брей, когда он закончил с переодеванием, — мы глянем, как вы смотритесь вместе…

Малколм забрался по монтажной лесенке и робко приблизился к безупречно отполированному сверкающему автомобилю, — неееет, так не пойдет, — режиссёр замахала руками, — веди себя свободно, тут тебе не музей, представь, что это твоя машина, владей ею, распоряжайся…

Малколм нерешительно открыл дверцу.

Виктория, которая увлеченно возилась до этого с камерой, теперь подняла голову и, слегка усмехнувшись, сказала, как будто бы себе под нос, впрочем, довольно громко.

— Чувствую, это будет скучнейший клип…

— Ты опять что ли забыла, кто здесь командует? — тут же гневливо отозвалась Эдна, дернув своими костлявыми плечами, — знай свое место, это я говорю тебе, с какого ракурса, под каким углом и что конкретно показывать зрителю, поняла?

Виктория хмыкнула; конфликт между нею и режиссером, по-видимому, был давним: обе амбициозные, они трудно ладили, каждая норовила перетянуть одеяло на себя, отстоять свое мнение и вытащить на экран именно свое видение кадра.

— Кажется, она права, — заметила Марта, — на мой вкус тоже клипу чего-то не хватает… Хотя креативный отдел агентства пыхтел над его сценарием больше недели, получилась тягомотина. Ведь у нас есть всего полторы минуты, чтобы влюбить зрителя в этот автомобиль.

— Клипу стоило бы придать более выраженную эротическую окраску… — со смаком произнесла Виктория. Она ловко вытянула из пачки сигарету и зажала её губами. — Пусть это будет провокация. Такой видеоряд сразу привлечет внимание. Даже если человек просто щелкает по всем каналам, смелый кадр остановит его сразу.

— Но глупо же раздевать модель в этом ролике, — нахмурившись, возразила Эдна, однако её уверенность в собственной правоте слегка пошатнулась, — мы рекламируем всё-таки автомобиль, а не гель для душа.

— Секс — это то, что лучше всего продается, — пояснила Виктория, выпустив струйку дыма, — Красивый мужчина — в первую очередь статусная вещь. Наша задача — создать у зрителя определённый ассоциативный ряд, мотивирующий его к покупке: если у тебя есть роскошная машина, то у тебя будет и роскошный любовник, роскошные друзья, роскошная жизнь — большинство людей хотят приобретать что-либо только для того, чтобы вызывать определённые реакции у других — уважение, восхищение, вожделение — некоторым, есть и такие, нравится вызывать зависть…

— В её рассуждениях есть рациональное зерно, — поддержала Викторию Марта Брей.

Эдне пришлось-таки уступить. Она немного помолчала, перебирая звенья своей деревянной цепочки, а потом с легкой ноткой раздражения сдалась:

— Ладно. Будь по-вашему. Пусть раздевается.

Контракт, как оказалось, полностью вверял исполнителя главной роли в клипе всем этим деятелям массовой культуры, поэтому никто из них троих даже не попробовал поинтересоваться мнением Малколма по данному вопросу, и ему, стоящему в стороне и слышавшему весь разговор от первого до последнего слова, посчастливилось на себе ощутить всю глубину понятия «продать душу».

— Сними одежду, — велела, подойдя к помосту, Марта, глядя на юношу снизу-вверх своими четырьмя глазами, двумя собственными и двумя надо лбом — круглыми, блестящими и совершенно бессмысленными, словно у мухи.

— Всю? — спокойно спросил юноша.

— Естественно, — сверкнув глазами, ответила ему Виктория, Малколм уже успел почувствовать источаемый ею аромат опасности — большие темные глаза бесцеремонно и алчно изучали линии его тела, в пристрастности ее интереса можно было не сомневаться, служители чистого искусства не позволяют себе такого — сидеть нога на ногу на высоком стуле возле камеры, курить одну за одной и смотреть, не отводя взгляда…

Эдна подтвердила слова Виктории кивком головы.

— Да, пожалуй, выйдет нелепо, если в кадре окажется резинка от нижнего белья… А это, кстати, что такое? — осведомилась она, указывая взглядом на большой матерчатый мешок, стоящий возле помоста.

— Розовые лепестки, — немного смутившись, ответила Марта Брей, — я заказала курьерскую доставку.

— Боже мой! Какая пошлость! — воскликнула, всплеснув руками, Эдна, — это же так надоело! В каждом клипе, на каждом плакате какие-нибудь лепестки! Нельзя было придумать что-нибудь более креативное?

— Так решил заказчик, — пояснила, преодолевая неловкость, Марта, — Я, как представитель агентства, отвечаю за выпуск этого ролика, но основные идеи принадлежат специалистам по рекламе компании «Сиена Лаерта».

— И что, если заказчики идиоты, то мы должны поступаться нашими творческими цензами, и снимать вопиющую банальность? — негодующе воскликнула Эдна, перебирая свои деревянные звенья. Они воинственно постукивали, соприкасаясь друг с другом.

— Не кипятись, — как будто бы чуть свысока обратилась к ней Виктория, — мы все здесь люди подневольные, и если нам в конечном итоге не удастся договориться друг с другом, то не будет вообще никакого клипа. А желание заказчика — это закон, он кормит нас, подруги мои, поэтому давайте попробуем с помощью наших талантов как-нибудь реанимировать те идеи, которые нам подсунули…

— О, Всемогущая… — Эдна хрустнула пальцами, — ни за что бы не согласилась, кабы не трудное положение, — она вздохнула и повернулась к автомобилю, — кстати, в первоначальной версии сценария не было никаких лепестков.

— Представительница заказчика позвонила мне вчера вечером… — как будто бы оправдываясь, пояснила Марта, — Их неожиданно посетило вдохновение, — добавила она с саркастической ноткой.

Эдна кисло усмехнулась.

— Какого они цвета? — невозмутимо спросила Виктория. Ей, казалось, доставляло своеобразное удовольствие поддразнивать режиссера, выражая диаметрально противоположные мнения, — Черные?

— Белые… — немного грустно созналась Марта Брей.

— Мы сделаем их черными при обработке данных с камеры, — провозгласила, грациозно поднявшись со стула, Виктория, — готова поспорить, что это будет весьма эффектно.

В это время из-за дверцы автомобиля осторожно выглянул Малколм, на котором теперь не было совершенно ничего лишнего.

К нему снова подскочил визажист — требовалось слегка припудрить кожу, чтобы она излишне не лоснилась в кадре.

Когда он закончил, исполнитель главной роли красивым размашистым движением захлопнул дверцу и неторопливо пошел вдоль машины, двигаясь на удивление непринужденно, словно вокруг не стояли ни люди, ни камеры, устремившие на него свои радужные немигающие глаза…

Он просто сделал несколько шагов.

…но все работники кино-мастерской: и режиссер, и продюсер, и операторы — подняв головы, невольно замерли в этот миг, ослепленные сиянием чистой красоты, словно солнцем, нежданно выглянувшим из-за туч.

— Черт с вами, поехали… — скомандовала, немного приободрившись, Эдна.

Марта суетливо поправила упавшие очки.

Кто-то нажал кнопку, и массивная платформа с автомобилем начала медленно поворачиваться. Загудел воздушный насос, и столбом взметнулись к потолку поднятые мощным потоком нежные лепестки роз…

Через несколько дней, когда рекламный ролик был смонтирован и обработан, Малколма пригласили на предварительный показ в небольшой кинозал с двумя рядами мягких удобных кресел.

Погас свет, и на огромном экране появился сперва роскошный черный автомобиль; камера, плавно скользя по изгибам корпуса, льстиво подчеркивала его изящество, ловя ускользающие блики и как бы невзначай замечая падающие на капот шелковистые лепестки… Потом из-за приоткрывшейся дверцы показалась сперва узкая ступня, подыскивающая опору — из машины вышло прелестное обнаженное существо — и камера, стыдливо отводя взор, когда это было необходимо, не спеша изучала обольстительные изгибы молодого тела, двигающегося вдоль машины, она плыла за ним, подчеркивая иногда те из лепестков, которые, падая откуда-то сверху, касались кожи — как бы ни злобствовали режиссеры, как бы ни пытались подмять под себя её творческую волю, Виктория была и оставалась гениальным оператором — пожалуй, только слепой мог бы этого не признавать…

— Волшебство! Магия… Как вам удается?! Столько страсти и ни грамма пошлости! — повернувшись назад, восхищенно прошептала молодая девушка, одна из ассистенток Эдны, студентка университета кино и телевидения.

— Секрет невероятно прост. Камера — это мои глаза. Именно так я смотрю, — с легким самодовольством отозвалась со своего места Виктория.

Её последняя фраза заставила Малколма внутренне напрячься, словно в ожидании нападения — в который раз он почувствовал исходящую от этой женщины опасность, и пугающую, и манящую, словно пламя для мотылька — нечто подобное он уже испытывал однажды, сидя в ресторане «Эльсоль» напротив Афины Тьюри.

Он не удивился, когда Виктория задержала его после показа.

— Тебе понравился ролик?

Она стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, курила, вставив папиросу в изящный деревянный фильтр, похожий на клюв диковинной птицы.

Юноша молчал, для него было очевидно, что не этот вопрос на самом деле хочет задать ему она, остановив на его лице пристальный взгляд больших темных глаз — она могла с тем же успехом поинтересоваться, любит ли он дождь или какая, по его мнению, партия займет большее число кресел в Совете по итогам следующих выборов…

Длиннопалой рукой Виктория отвела назад жесткие черные волосы с нитями благородной ранней седины, откинув голову, коснулась косяка затылком.

Малколм украдкой разглядывал её: трепещущая жилка на длинной смуглой шее, резко обрисованные скулы, тонкие морщинки возле угла глаза — небольшая плата за шарм загадочной леди с ироничным прищуром и знойной дымкой во взгляде… В всем облике этой женщины: в ее движениях, в мимике, в глубоком грудном голосе — ощущалось присутствие чего-то дикого, с трудом обуздываемого рассудком; в Виктории таилась первозданная грубая сила страсти, и Малколм, разумеется, не ошибся, предположив, что перед ним очередная охотница за сокровищами его тела.

— Да, — ответил он, опустив ресницы.

— Хочешь поужинать? — спросила она в свою очередь, — неподалеку есть отличный ресторанчик, где подают дичь, поджаренную на угольях.

— Спасибо, я не голоден, — ответил юноша, по-прежнему не глядя на неё.

— Ну нет, так нет, — отреагировала Виктория порывисто, почти едко; как многие слишком страстные натуры, она часто торопилась с выводами, в особенности, когда речь шла о чем-то для неё важном.

Она с силой оттолкнулась руками от косяка и, повернувшись к Малколму спиной, собралась уходить. Она увидел её вдруг и опасной, и жалкой, как охотник видит дикого хищного зверя под прицелом своего ружья.

— Я не говорил «нет», — этот юноша до того привык скруглять острые углы, что это стало его натурой, — я только сказал, что не буду ужинать, во всяком случае, дичью…