Мы родились сиротами

ГЛАВА 15

Почти четыре года прошло с тех пор, как Онки Сакайо покинула Норд, и вот ей снова предстояло туда вернуться, только теперь уже в новом качестве — она должна была стать наставницей. Добрая традиция предписывала студентам университетов отдавать дань уважения тем учреждениям, где они получили базовое образование, оказывая посильную помощь педагогам, помогая им поднимать новую поросль молодёжи.

Сойдя с автобуса, Онки некоторое время зачарованно смотрела на запертые ворота, за которыми провела некогда десять лет своей жизни. Слегка кольнув, продёрнулась сквозь её сердце тонкая красная ниточка ностальгии.

Она шагнула к проходной и назвала своё имя.

— Сакайо… Сакайо… — задумчиво повторил вахтёр, — есть такая в пропускном списке, проходи.

И было нечто почти магическое в том, как внешне всё повторилось до мелочей, при этом до неузнаваемости изменившись внутри — Онки показалось, что её новая комната в корпусе для наставников практически в точности такая же как прежняя, детская, да и спортивная площадка под окнами выглядела так, как будто она сама играла на ней час назад, но все те лица, к которым она здесь так привыкла, либо исчезли вовсе либо невероятно преобразились, даже Ада, её резвая малютка Ада превратилась теперь в рослого нагловатого подростка, носила кепку козырьком набок, тискала юношей по углам, покуривала папироски и поминутно сплёвывала в сторону с красивым залихватски небрежным размахом…

Онки вышла на крыльцо корпуса и вздохнула полной грудью. Да. Ей удалось полюбить и новый Норд, точно так же как тот, который она запомнила, уезжая. Её воспоминания о детстве причудливым образом накладывались на сегодняшнюю реальность, переплетались с нею, образуя удивительный мир, в котором было одновременно и тепло и чуточку грустно.

Проходя через просторный холл около библиотеки она остановилась — у высокого окна с книгой в руках стоял один из самых прелестных юношей, каких ей доводилось видеть в жизни — знакомые черты почудились ей в его склонённом задумчивом лице.

«Бог мой, это же Саймон!» — мысленно воскликнула она.

Ощутив на себе пристальный взгляд, юноша поднял голову. Он, конечно же, сразу узнал Онки, но, видимо, не спешил бурно реагировать на неожиданную встречу.

— Что такое? — спросил он с лёгкой прохладной улыбкой, — Ты смотришь на меня, будто увидела приведение.

Онки нашлась не сразу.

— Возможно, так оно и есть, — медленно проговорила она, пытаясь примириться с мыслью, что сейчас здесь перед её глазами — самое прекрасное существо во Вселенной, и, пожалуй, если бы Всеблагая, сотворившая весь мир и всех людей, на самом деле существовала, то она, Онки, непременно изобрела бы способ выразить Ей своё почтение за столь великолепное произведение.

— Что ты читаешь? — спросила она быстро, чтобы уцепиться за какую-нибудь тему, а не просто глупо стоять и смотреть…

Саймон молча повернул книгу так, чтобы Онки смогла прочесть название.

— История философии, -озвучила она задумчиво, — неплохой выбор, и какая же тебе ближе из всех великих концепций мироустройства?

Саймон взглянул на неё пытливо и, как ей показалось, чуть насмешливо.

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе ответ прямо сейчас? — в его глазах заиграли лукавые огоньки.

Онки слегка растерялась.

— Нет, ты можешь подумать…

Саймон рассмеялся.

— Тебе так важно это знать?

— Я спросила… Ты ответь… Что такого? — заупрямилась она, чувствуя, что краска тёплой волной заливает лицо. Ей давно не приходилось разговаривать с юношами, тем более с такими хорошенькими, её окружение состояло в основном из бойких и деловых девчонок.

— С таким же успехом ты могла бы задать вопрос и попроще, — Саймон легкомысленно захлопнул книгу, — ведь тебе на самом деле не важно, что именно я скажу, а важно, чтобы я говорил хоть что-нибудь, верно?

Должно быть, он знал уже об очаровании своих больших зелёных глаз, острого носика, маленького рта, изящно обрамлённого тонкими губами… Слишком уж искушенно следил Саймон за сменой выражений на лице Онки Сакайо, оценивая силу произведённого им впечатления.

— Пожалуй, ты прав, — буркнула она, досадуя на себя за то, что не сумела скрыть своего ослепления, — сегодня вечером в кафе я буду слушать твои рассуждения на любую тему, — Искренность и прямота всегда были её козырными картами, Онки не преминула воспользоваться ими и на этот раз.

— Ты так говоришь, будто я уже согласился, — заметил Саймон, капризно поджав губки.

— А ты не согласен? — спросила Онки почти резко. Внезапное волнение, как порыв ветра, захватило её. Почему-то ей показалось, что отказ именно этого юноши пойти с нею на свидание страшнее конца света. Но ведь он вполне мог не хотеть сидеть с нею в дурацком кафе-мороженом! С какой стати вообще она, приглашая его минуту назад, была так уверена в его положительном ответе? Просто потому, что они старые знакомые? Глупо. За четыре года многое может измениться: может лопнуть один банк и возникнуть десяток новых, например. Вдруг у Саймона появилась подружка? Онки обеспокоенно скользнула взглядом по его воротничку и галстуку. Не обнаружив нигде заветной булавки, она испытала некоторое облегчение.

От юноши не укрылась эта её порывистая проверка, красивым движением руки он прикоснулся к своему галстуку так, словно хотел его поправить, и, искоса поглядывая на Онки, заметил:

— Даже если у меня нет никого, я не хожу на свидания с кем попало.

— Я смотрю, ты совсем не изменился! — рассердилась она, — такая же язва!

Онки хотела было повернуться и уйти, негодование на миг пересилило в ней очарованность, но Саймон сказал:

— Ты ведь так и не получила ответа.

Она раздражённо обернулась:

— Ну?

— Я согласен.

Онки Сакайо поспешила через холл дальше, она старательно делала вид будто куда-то опаздывает, а на самом деле небывалое шальное счастье, точно сжатый газ в баллоне, распирало её изнутри, ей невыносимо хотелось нестись вприпрыжку, махать руками, орать во всё горло…

Да! Да! Он сказал «да»! И сегодня… сегодня вечером… через несколько часов они увидятся снова!

Глядеть в лицо обыкновенного, в сущности, мальчишки, и верить, что перед тобою тот, ради кого демиурги творили Вселенную — о! — такое возможно только в двадцать… Но это, пожалуй, лучшее, что случается с людьми на земле.

Онки Сакайо училась на юридическом факультете и состояла в студенческом объединении, являющемся составной частью общественной правозащитной организации «ЦветокДружбы». Всё своё время, свободного от лекций и семинаров, она проводила вместе со своими подругами-единомышленницами, расследуя различные дела, которые по каким-либо причинам игнорировали власти, вскрывая эпизоды чиновничьего произвола, помогая обрести справедливость обманутым недобросовестными коммерческими фирмами и тому подобное — работы всегда было невпроворот, девочки спали по четыре-пять часов — приходилось разгребать постоянно прибывающие обращения от тех, кому кроме «цветкаДружбы» уже не на что было надеяться.

Последний громкий скандал разразился вокруг строительной компании «ШирокиеГоризонты», которая недавно выиграла тендер на обновление жилого фонда в нескольких кварталах Атлантсбурга. Вышеназванная компания, получив землю по застройку, обязалась выделить часть новых квартир для предоставления собственникам старого жилья, которое в ближайшем будущем планировалось сносить, чтобы на его месте тоже выстроить современные, более комфортабельные и вместительные дома. Однако, оформив документы на землю и опубликовав проектные декларации нового жилья, компания сразу же начала распродавать квартиры, мотивируя это тем, что средств на дальнейшее строительство у неё не хватает, хотя она и получала значительную поддержку из городского бюджета. Жителям старых квартир, прямо под окнами у которых возводились небоскрёбы, когда они спрашивали о том, скоро ли состоится у них обещанное новоселье, представители компании отвечали неопределённо, постоянно переносили сроки, а торговля недвижимостью шла полным ходом. Прокуратура, привлечённая несколькими заявлениями граждан, в действиях компании не усмотрела никаких нарушений действующего законодательства. День проходил за днём, дома строились на государственные деньги, квартиры продавались, но ни одна семья не была пока переселена из ветхого жилья в новое.

У себя в комнате Онки увлеченно переписывалась со своими товарками из «ЦветкаДружбы» — действия вышеназванной строительной компании возмущали её до глубины души. Текущей задачей было выйти на генерального директора, некую Аллис Руэл — это дало бы шанс раздобыть достоверную информацию и в конечном итоге вывести недобросовестных дельцов на чистую воду.

Онки придумала обратиться за помощью к Малколму. Она предложила ему сделаться приманкой для Аллис — войти с нею в более-менее близкие отношения и впоследствии выудить у неё необходимые сведения.

— Бизнесу есть дело только до барыша, а судьбы проживающих в старых кварталах людей не слишком его волнуют! — с жаром говорила она, — и никто не собирается им помогать, кроме нас, этим людям!

— Но ведь это же нечестно, — слегка разочарованно заметил Малколм, — действовать такими методами…

— Эх, ты, идеалист! — махнула рукой Онки, — Это только в сказках добро побеждает зло в честном поединке, а в наше время и добру приходится быть подлым…

Кроме «ШирокихГоризонтов» было ещё много не менее интересных и актуальных проблемы. Онки так увлеклась деловой перепиской, что совершенно потеряла счёт времени. О назначенном свидании она вспомнила лишь тогда, когда за окном начали сгущаться сумерки, и единой волшебной вспышкой россыпь жёлтых фонарей расцветила территорию Норда.

Прибежав в детское кафе растрёпанной и возбуждённой, Онки застала там Саймона: он сидел за столиком один и складывал кораблики из салфеток. На столе стояла уже целая эскадра. Заметно было, что он обиделся, однако это даже пошло ему на пользу, немного сбило с него спесь — Онки удовлетворенно отметила про себя, что его давешняя капризно-самодовольная гримаска уступила место взволнованной растерянности. Однако, завидев её, Саймон постарался придать лицу выражение гордой невозмутимости.

— Заставлять юношу ждать неприлично, — заявил он нарочито прохладным тоном.

— Да брось, — отмахнулась Онки, присаживаясь, — это же просто дружеское чаепитие, давно не виделись, — она сказала так нарочно, чтобы скомкать чувственную напряжённость первой встречи, ей всё еще было немного неловко за себя, — Прости, я немного закопалась с делами. Рассказывай.

— Про что?

— Про древних философов, разумеется. А хочешь не про них…

Онки положила подбородок на сложенные руки и, любуясь, смотрела на Саймона лучистыми глазами.

— Не хочу рассказывать, — сказал он, картинно отворачиваясь.

— Почему?

— Просто не хочу.

— Так не бывает, всегда есть причина.

— Я обиделся.

— Ну и что мне с этим делать?

— Что хочешь.

— Давай я куплю тебе пирожное. Это искупит мою вину?

— Нет.

— А мороженое?

— Нет.

— Какой ты, оказывается, претенциозный!

Со стороны, вероятно, спор двоих за столиком выглядел крайне глупо; ещё несколько минут назад Онки с трудом могла представить себе, что теряет драгоценное время, ведя подобную несуразную бессодержательную беседу с кем-либо, но сейчас происходящее приводило её в неописуемый восторг — она с радостью просидела бы здесь хоть целую вечность, бестолково препираясь с Саймоном, азартно пытаясь поймать взгляд его чарующих зелёных глаз, которые он нарочно прятал…

Детское кафе закрывалось в десять часов — Онки провожала юношу к корпусу общежития уже под россыпью ясных весенних звёзд.

Они ненадолго остановились в аллее, где узорчатые тени листвы чередовались с расплывчатыми пятнами золотого фонарного света.

— Можно тебя поцеловать? — спросила она, ласково развернув к себе Саймона за плечо.

— Нет, — сказал он.

Они стояли под фонарем, и его ресницы длиною в добрых три четверти дюйма бросали тени на лицо. Онки была так сильно очарована этим созданием, таким юным, таким красивым, что даже отдавая себе отчёт в поспешности своих действий, ничего не могла с собой поделать… Ни одному юноше до сих пор не удавалось столь сильно растревожить ее душу.

— Это потому, что ещё слишком рано? — спросила она, не умея скрыть огорчения.

— И поэтому тоже.

Онки напряглась.

— Разве есть ещё какие-то причины?

Саймон поднял на неё глаза. Наполнившись мягкими бликами, они показались ей в эту секунду прекраснее, чем когда-либо.

— Я не целовал никого, — сказал он тихо и серьезно, — и поцелую только тогда, когда буду совершенно уверен, что люблю…

— Ясно, — мрачно обронила она, — прости.

И они пошли дальше по аллее, тени их под фонарями то удлинялись, истончаясь, то снова укорачивались. Свежие весенние ароматы плыли над землёй, стелились невесомым полотном, растревоживая, будоража, навевая сладкое мечтательное оцепенение.

Двое в вечерней тишине не торопились. Они продолжали идти медленно, молчали, изредка перебрасываясь ничего не значащими замечаниями о том, как это всё хорошо: фонарный свет, первое апрельское тепло, скользящие под ногами узоры листвы… Никто из них не делал попыток преодолеть лёгкое отчуждение, возникшее между ними после обсуждения поцелуев.

Снова остановились и взглянули друг на друга Онки и Саймон только возле входа в корпус.

— Но насчёт меня ты не уверен? — вопрос был, очевидно, риторический, но он так и вертелся на языке, она не могла уйти, не задав его напоследок.

— Нет.

— Мне кажется, ты предаёшь много значения мелочам, — Онки старалась, чтобы её слова прозвучали спокойно и весело, будто бы между прочим (она не уговаривает его, ни в коем случае!) — Это же просто поцелуй…

— А для тебя это мелочи? — спросил он, настороженно прищурившись, — Так, ничего серьёзного?

— Я не это хотела сказать… Я имела ввиду… — затараторила Онки, почувствовав его натянутую интонацию и осознав, что попала впросак.

— Но именно это ты и сказала.

— И что, ты опять обиделся? — осведомилась она с усталой досадой.

— Нет. Я сделал выводы.

— О, Криста, дочь господня! — воскликнула она шутливо и вместе с тем печально, — с тобой просто невозможно! Что ни скажешь, всё не так! Как на бочке с динамитом — ни закурить, ни пукнуть!

— Браниться в присутствии юноши неучтиво, — непреклонно заметил Саймон, демонстративно отвернув своё прелестное личико.

В таком же примерно стиле проходили и все остальные свидания Онки и Саймона; каждому из них удавалось держать другого в напряжении; иногда они от этого уставали и, поссорившись по какому-нибудь совершенно пустому поводу, не виделись в течении нескольких дней, но потом их снова начинало тянуть друг к другу, какое-то время они сопротивлялись неведомой силе, стремящейся столкнуть их точно шары на бильярдном столе, но в итоге сдавались почти одновременно и снова возобновляли свои свидания-дуэли.

Риторический вопрос «Ну как, ты всё ещё не уверен?» Онки задавала Саймону теперь почти при каждом прощании у подъезда общежития мальчиков, и он, превратившись в повседневную присказку, в хохму, постепенно утратил свою остроту и таинственный нежный смысл.

Саймон это почувствовал и в какой-то вечер не преминул укоризненно заметить Онки:

— Ты как будто бы уже и не хочешь поцеловать меня…

— Хочу, только ты всё равно не позволишь, — резонно пояснила она, — так что же мне теперь ходить, натянув носок на голову, и выть?

— Да, — ответил Саймон с комичной строгостью.

— Ну, на это я не готова даже ради тебя, — отмахнулась Онки со смехом.

Юноша на секунду задумался, дразнящая усмешка заиграла на его тонких, удивительно красиво вырезанных губках — можно было с уверенностью сказать, что он задумал очередную пакость:

— А на что ты готова, чтобы завоевать мой поцелуй?

— Ты начинаешь торговаться? — спросила Онки с хитрым прищуром, — Это меня уже обнадеживает.

— Напрасно, — заявил Саймон. Он достал карманное зеркальце и, принявшись с нарочитой тщательностью поправлять свою длинную чёлку, задумчиво добавил, — вдруг я скажу, что поцелую тебя только если ты станешь Президентом…

— Тогда я стану им, чёрт возьми, — выдала Онки сумрачно, с каким-то крепким зловещим нажимом.

Саймон почувствовал, что слегка заигрался, и желая смягчить возникшее напряжение, приблизился к ней на шаг и едва ощутимо коснулся её руки.

Онки вздрогнула и зачем-то отдёрнула свою руку, будто от тока, а потом, внезапно опомнившись, схватила Саймона за оба запястья и порывисто привлекла к себе — их лица так рискованно сблизились, что поцелуй, казалось, был неминуем, каждый ощущал кожей тёплое дыхание другого — это длилось несколько долгих мгновений — но потом Саймон резко отвернул голову, чтобы не дать ей поймать губы, если она попытается, но Онки не попыталась, она выпустила его руки и отступила назад…

— Я еще не Президент, — констатировала она желчно.

Оба они потом в течение длительного времени вспоминали этот эпизод, каждый на свой лад; Онки показался оскорбительным его подчёркнутый протест, в конце концов, если уж он сам её спровоцировал… Саймона же задело её неожиданное охлаждение в последний момент — решила, так иди до конца — ему было досадно, что она сдалась, как говорится, без боя и не попробовала преодолеть его очевидно показное сопротивление… Но никто из них не озвучил другому своих выводов, непонимание между ними так и не рассеялось — их и без того непростые взаимоотношения ещё более усложнились…

С тех пор они никак не возвращались к вопросу поцелуев, просто избегали этой темы, она стала запретной, и даже шуточки из серии «уверен — не уверен» перестали быть обязательным атрибутом их вечерних прощаний.

Онки должна была отработать наставницей один полный год, но не обязательно непрерывно, по желанию можно было поделить этот год на части — пробыв в Норде три месяца, девушка попросила разрешения уехать — ей написали подруги из «ЦветкаДружбы», им срочно понадобилась помощь.

О своём отъезде Онки сообщила Саймону не без тайного торжества; ей нравилось периодически напоминать ему о том, что он — не самое главное в её жизни.

Прощаясь с Онки возле ворот, за которыми её ждало такси, Саймон втайне надеялся на какое-либо прояснение их отношений, или хотя бы на воскрешение темы поцелуев — скорое расставание обычно подталкивает людей к таким вещам. Но Онки вела себя совершенно так же как обычно, легкомысленно шутила, смеялась, и он не знал — искренна она или притворяется — именно это заставляло сжиматься его сердечко по тонкой летней рубашкой с ручной вышивкой-мережкой на воротничке и манжетах…

Когда Онки уже входила в будку пропускного пункта и оглянулась в последний раз, Саймон не отвел своих огромных влекущих глаз, он подарил ей на прощание долгий отчаянно-нежный взгляд, впервые, наверное, не побоявшись выдать себя…

Онки думала уже о «ЦветкеДружбы», о девочках, о Малколме, недавно ступившем на тропу борьбы за правое дело… И в первый момент она почти ничего не почувствовала, поймав этот взгляд. Такой долгожданный, выстраданный ею взгляд. Свидетельство её полной и окончательной победы…

Лавинная обжигающая радость, словно большой ушат ледяной воды после парной, накрыла её несколько мгновений спустя, после того, как захлопнулась дверца автомобиля…

«Ну и леший с ним, даже если он никогда не позволит мне себя поцеловать, я буду знать, это только из одного упрямства, а на самом деле он был бы на седьмом небе, если бы я не спасовала тогда и всё-таки поцеловала его, просто так, без всякого разрешения…»

Машина неслась сквозь залитые солнцем поля; Онки, томно развалившись на заднем сидении, умиротворенно улыбалась сама себе.

С шестнадцати до двадцати одного Малколм жил словно бабочка, беззаботно порхающая знойным летом с цветка на цветок, он переходил от одной поклонницы к другой, проводя практически всё своё время в развлечениях и удовольствиях; не работая ни дня, он швырял деньгами направо и налево — такому изобилию эксклюзивных рубашек, элегантных шарфов, дизайнерских пальто, хорошеньких мужских муфт и бриллиантов мог бы позавидовать даже супруг какой-нибудь акулы крупного бизнеса. Но век кокота короток — этого он не мог не понимать, да и природная порядочность давно уже подсказывала ему, что всякое существо должно посильно служить благу, и потому, когда Онки предложила ему вступить в общественную организацию «ЦветокДружбы», Малколм согласился легко и радостно.

— Теперь твоя красота будет спасать мир, — с уверенностью пообещала ему деятельная нордовская соученица, — если не весь целиком, то какие-нибудь кусочки — непременно.

За поразительно нежную кожу, мягко светящуюся в полной темноте, Малколму дали прозвище — Лунный Свет. Поклонниц эта его особенность поначалу настораживала, но потом бесповоротно очаровывала. Факт свечения бесполезно было отрицать, его замечали все, кому приходило в голову целомудренно погасить люстру перед тем, как начать раздевать Малколма. Разумеется, почти каждая из девушек пыталась выведать у кокота его секрет, но никому это так и не удалось по той простой причине, что он сам этого секрета не знал. Диалог всегда выглядел примерно так:

— Отчего это с тобой? Прежде я никогда не видела такой яркой кожи. Точно ты обсыпан мельчайшей искрящейся пыльцой…

— Не знаю.

— Да брось… Наверняка это одна из твоих профессиональных штучек. Надо же как-то выделяться среди тысяч других… Колись, ты пользуешься таинственным кремом с микроскопическими люминесцирующими частицами?

— Нет.

— Ты что, святой? И это у тебя нимб?..

— Ну что вы… С моей-то профессией… Уж где точно не стоит искать благочестивых праведников, так это в публичном доме… Я, наверное, родился такой. Сам по себе. Светлячки ведь бывают.

После этого разговор обычно заканчивался. Но сомнения оставались. Многие дамы полагали, что Малколм просто придумал себе выгодный маркетинговый ход. Дело известное: каждый судит в меру своей испорченности. В последнее время его клиентками становились исключительно топ-менеджеры крупных компаний.

Лунный Свет.

Это сочетание слов передавалось из уст в уста и стало известно многим богатым и влиятельным особам. Светящийся мальчик. Диковинка. Очень многие хотели взглянуть, потрогать, отведать. Купить себе немного лунного света. Малколм стал своего рода знаменитостью. Цена его росла. В самом деле, не может же такое экзотическое удовольствие, как вполне одушевленная домашняя луна, стоить дешево?

Лунный Свет.

Прозвища давали всем юношам подобного сорта, их по ним узнавали, и взлетевшим на вершину успеха, на гребень жизни, считался тот, чье прозвище, шепотом произнесенное дамой в кругу её подруг, вызывало загадочные улыбки, смущенные кивки и одобрительные подмигивания…

Ах, этот удивительный, тонкий мир высокого порока! Он полон своих тайных знаков, которых неискушённый не заметит даже в упор, он говорит на своём языке, этот зыбкий мир, на языке полутонов и полунамеков — юноши-кокоты, собираясь на великосветские балы или закрытые вечеринки всегда надевают смокинг и черную бабочку с едва заметной, будто росинка, стразой — так просто! — и достаточно внимательной леди ничего не требуется объяснять.

Аллис Руэл была поспешна, неласкова, и, казалось, отдавала дань некой традиции, ища плотских утех, а на самом деле не получала от них никакого удовлетворения.

Она сидела на диване подобравшись, обёрнутая белой простынёй, под которой тощие ноги, согнутые в коленях, торчали точно какой-то грубый каркас; куря сигарету, она задумчиво откидывалась, клала стриженый затылок на спинку дивана. Длинные жилы на ее шее напрягались, крепко выпирая из-под кожи.

«Злой скелет,» — подумал Малколм. Впервые за всю жизнь ему довелось быть близким с женщиной, к которой он испытывал откровенную неприязнь.

Новая служба требовала от него преодоления определённого морального барьера, поскольку прежде ему не приходилось использовать свою красоту в корыстных целях — он просто любил женщин, а они любили его — теперь же все его действия были подчинены выполнению определённого плана, и Малколм даже радовался тому, что Аллис ему совсем не нравится, ведь случись между ними роман, он просто не знал бы, как поступить. Сама о том не ведая, она помогала ему: дело было не только во внешности Аллис — да и в ней тоже, чего таиться, — но и в её манере общения, обрывистой, грубой и чуть свысока, когда она что-то говорила, нужно было догадываться, что имелось в виду, будто бы ей лень было закончить фразу или, к примеру, растолковать проскочившие в ней термины. Она будто бы самоутверждалась за счёт тех, кто провожал её недоумённым взглядом.

Это немало удивляло, но, зная, скорее всего, о своей непривлекательности, Аллис даже не думала исправляться: она была крайне небрежна, в её жидких коротких волосах обитала перхоть, ботинки сорок пятого размера вечно забрызганные грязью никогда не стояли в прихожей один к одному как полагается, а вечно валялись где-попало. Её длинное сухое лицо почти всегда выражало недовольство; об этом свидетельствовали две глубокие складки между бровями, уголки тонкогубого рта указывали вниз, острый подбородок выпирал вперёд, а жёлтые, неизменно в кофейном и чайном налёте зубы неплотно примыкали друг к другу.

Когда Малколм и Аллис вместе шли по улице: она — с мрачно сведенными бровями и борсеткой в одной руке, в длинном чёрном плаще, гротескно подчёркивающем ее непомерную рослость и худобу, в тяжелых ботинках с высокой шнуровкой, и он — в контрастно яркой дизайнерской одежде, свежий, нежный и жизнерадостно улыбающийся — видя их, прохожие, вероятно, испытывали невольную досаду: как же так получилось, что столь прекрасный цветок оказался в когтистых лапах чудища?

Он жил с нею уже почти полгода. Генеральный директор компании «Широкие Горизонты» была осторожна — она никогда не оставляла открытой ни почту, ни рабочие документы, всегда стирала историю посещений в браузере, и если бы она познакомилась с хорошеньким кокотом на какой-нибудь закрытой вечеринке, в клубе или его к ней привела бы подруга, то Аллис непременно заподозрила бы неладное. Она ждала подвоха отовсюду. Кредиторы. Конкуренты. Проверки губернатора. Полиция. Компаньоны. Собственные подчинённые, жаждущие занять её место. Ещё никогда Малколм не встречал настолько подозрительного человека.

Онки Сакайо настаивала, чтобы знакомство выглядело абсолютной случайностью. Для этого Малколм несколько вечеров подряд торчал под дождем на трассе, по которой Аллис обычно возвращалась на машине из офиса. «Номер я дам, скажу время с точностью до нескольких минут, девочки по городу следят за этим автомобилем, ты просто стоишь на обочине и голосуешь…» наставляла красавчика Онки.

Сезон ливней был в самом разгаре. Рубашка и джинсы Малколма набрякли водой и прилипли к телу, как если бы он одетым принимал душ. От холода губы его побледнели. Он встал на край бордюра и вытянул тонкую руку.

Приближающийся автомобиль с указанными номерными знаками показал правый поворот.

Сработало. Заметив несчастного, с головы до ног мокрого и продрогшего юношу на обочине, Аллис пожалела его и остановила машину.

В течении первых пяти минут разговора Малколм понял, что врать ей нельзя. А он должен был заниматься именно этим. У гендиректора «Широких Горизонтов» обнаружился прямо-таки профессиональный нюх на ложь. Всякую сказанную фразу она тестировала неожиданными вопросами, пытаясь подтвердить или опровергнуть для себя полученную информацию.

«Ты сказал, что живёшь в районе Старой Площади, там есть ещё булочная „Дырка от бублика“? А магазин коллекционных открыток?»

«Зачем вам?»

«Такого кокосового печенья не пекут больше нигде. Надо бы заказать. Моя сестра собирает винтажные почтовые знаки. Привез бы.»

Произнося такие на первый взгляд простые бытовые фразы Руэл сверлила собеседника подозрительным взглядом.

«Я не обращал внимания.»

Получая ответы «не знаю», «не помню», «наверное» Аллис напрягалась. Ей это было непонятно. Профессиональный лжец, человек, которого ложь кормит, для которого она является тем волоском, на котором он висит над пропастью — такой человек просто не может позволить себе забывчивость…

Аллис Руэл, разумеется, не распространялась Малколму о своих делах, логично, в общем-то — кто посвящает любовника, игрушку, в тонкости ведения бизнеса? Ему приходилось выкрадывать и копировать её электронные ключи, пока она спала, угадывать пароли к папкам на ноутбуке. Но добытое совершенно его не интересовало, он не старался ни во что вникать и сразу же пересылал найденные документы в «ЦветокДружбы»; ничуть не страдая от болезненного самолюбия, Малколм безропотно принимал свою роль пешки в этой большой игре и даже был весьма доволен ею.

Он очень сильно удивился, когда Аллис попросила его поехать вместе с нею на званый ужин во Дворец Съездов — прежде она не только не брала его ни на какие важные мероприятия, она вообще старалась поменьше показываться с ним; Малколму это было странно: другие, кому доводилось быть осиянными его благосклонностью, гордились этим, они везде и всюду таскали его с собой, упоенно демонстрируя и конкуренткам, и компаньонкам, и просто подругам… Желание хвастаться в обществе шикарной статусной вещью — вполне нормальное явление…

— Садись в машину, — велела Аллис со своей обыкновенной оскорбительной лаконичностью.

Она никогда не произносила пространных монологов, разговаривая с Малколмом, приберегая их, вероятно, для деловых партнеров; речи Аллис всегда готовила заранее, читала с листа, а потом складывала в архивную папку; все до единой они хранились там в хронологическом порядке — общение гендиректора «ШирокихГоризонтов» с молодым кокотом складывалось из её рубленых реплик: «принеси мне кофе/сок/виски/папку со стола/телефон», «раздевайся», «уходи» — и его кроткого молчаливого послушания.

Аллис за всё время не подарила Малколму ни одной безделушки, даже самой пустяковой, хотя это принято в отношениях подобного рода, иногда, правда, она швыряла ему свою платиновую кредитку со словами: «купи себе что хочешь», и обычно он приобретал что-нибудь нужное: одежду, косметику, абонементы на спа-процедуры, ну не драгоценности же ему себе дарить от имени Аллис? Какая-то особенная душевная скупость была в ней: ей жалко было усилий, эмоций, времени на всё, что не могло приносить доход. Деньги при этом она тоже, казалось, не любила: гендиректор «Широких Горизонтов» не кутила, не покупала дорогих вещей, даже за одеждой не старалась следить: ходила много лет в одном и том же. Создавалось ощущение, что зарабатывание денег для неё — патологическая идея фикс, самоцель.

Малколма поражала эта двойственность Аллис: она была небрежна абсолютно во всем, кроме построения своих планов, отчетов, выступлений — во всём, кроме своей совершенной и гармоничной, как храм, лжи; она разговаривала снисходительно и как будто нехотя с теми людьми, от которых никак не зависело её дело, или вообще игнорировала их, а с теми, кто мог ей быть полезен, она была на свой лад ласкова и почтительна, даже пыталась им улыбаться своим узким некрасивым ртом…

Для Малколма оставалось загадкой, как вообще можно так жить.

«И как она только не путает „нужных“ с „ненужными“?» — думал он иногда с грустной смешинкой.

Водителя у Аллис не было. Гендиректор «горизонтов» всегда садилась за руль сама. Как-то раз она вскользь пояснила: «Если меня захотят шлепнуть, стрелять будут с расчётом на заднее сидение — все важные птицы обычно там…»

«Шлепать» Аллис, может, никому и не было на самом деле надо, но предосторожности никогда не лишни. Привычный постоянный страх быть пойманной, раскрытой, обвинённой в чем-нибудь служил фоном для всех остальных эмоций Аллис и, несомненно, накладывал отпечаток на её личность.

Она сосредоточенно смотрела на дорогу. Малколм привык к её нервозности и подозрительности, но сегодня она, казалось, была встревожена сильнее, чем обычно.

Молодой кокот иногда испытывал к Аллис немного брезгливую снисходительную жалость, как к существу, не умеющему жить и оттого неприятному и несчастному; обычно такое чувство накатывало на него после короткой скупой на эмоции будто животной близости — голая Аллис казалась ещё более жалкой, такая костлявая, нескладная, желтая, ребра торчали у неё везде, даже там, где у других всегда обнаруживались пусть небольшие, но всегда упругие и нежные бугорки — рудименты молочных желез, шаровидные коричневые соски торчали на костлявой груди Аллис точно две бородавки, живот, когда она лежала, проваливался до спины, между ног у неё топорщился несуразный клок жёстких медно-русых волос.

Аллис была бесплодна — её сухое тощее лоно вряд ли смогло бы когда-нибудь пригреть новую жизнь — но ей ещё ни разу не пришлось об этом пожалеть, детей она не любила и не испытывала желания их завести.

Иногда, очень редко, правда, Малколму удавалось добиться от Аллис некоторого подобия человеческой радости в постели; он подолгу ласкал её пальцами и языком — профессионал, что тут говорить — и она даже тихо посмеивалась, выгибала свою жесткую спину; после, правда, она бывала ещё грубее, чем обычно, замыкалась в себе, выглядела обиженной, будто Малколм, доставив ей удовольствие, каким-то образом унизил её…

ООО «Широкие горизонты» — это была далеко не первая компания Аллис, до неё она управляла как минимум десятком фирм и фирмочек, которые моментально исчезали, как будто и не существовали никогда, в случае каких-нибудь финансовых нестыковок, конфликтов с партнерами, грозящих судебными разбирательствами, недовольств сотрудников и прочих коллизий. Потом, правда, они всегда возникали снова, эти фирмы и фирмочки, в новых местах и с новыми названиями — неизменной оставалась одна только Аллис Руэл — она обладала, надо признать, незаурядным организаторским талантом и определённой деловой хваткой — вновь созданная компания стремительно разрасталась вокруг неё, точно цепкий малинник. Но существовать долго эти скороспелые компании почему-то не могли — рано или поздно появлялись недовольные, и Аллис снова приходилось быстренько подбирать хвосты и мчаться в неизвестность, чтобы после на совершенно незнакомой почве опять раскидывать свои второпях рассованные по карманам семена…

На такой высокий уровень, как теперь, Аллис поднялась впервые. Городская казна — это вам не шуточки. Ей оказали огромное доверие, позволив выиграть тендер — нужно было как-то его оправдать… Надо сказать, что Аллис никогда не планировала заранее своих банкротств и побегов — каждый раз всё складывалось как будто само собою, под давлением обстоятельств, под воздействием каких-то случайных факторов — начиная свое новое дело с нуля, Аллис клялась себе, что на этот раз всё точно будет честно, что она будет скрупулезно выполнять все заявленные условия…

Но и сейчас что-то пошло не так…

С большой высоты — и дураку ясно — падать больно.

— Званый ужин у Губернатора — почти то же, что бал у Сатаны. Ассоциации сходные. И последствия могут быть такими же… — сказала Аллис.

Малколма удивило, что эта женщина поделилась с ним сиюминутными переживаниями — никогда прежде она не снисходила до того, чтобы посвящать юного любовника в свои мысли; Малколм почувствовал, что Аллис взволнована. Этот проблеск человеческого в их странных картонных отношениях на какой-то миг даже разбудил его совесть, ведь он всё-таки шпион, который должен раскрывать теневые сделки и сдавать заигравшихся игроков большого бизнеса властям…

Глядя на длинные голые белые руки Аллис с синим узором вен, Малколм ощутил небывалый прилив сочувствия — да, пожалуй, эта женщина действительно заслуживает наказания, она вор в законе, она обирает нуждающихся, всё правильно — но он обладал таким чутким сердцем, что чужое страдания трогало его вне зависимости от того, являлось ли оно напрасным или окупало содеянное зло.

Генеральный директор «ШирокихГоризонтов» стояла перед большим зеркалом в холле Дворца Съездов: бледная, впрочем, не более, чем обычно, жидкие тонкие волосы зализаны гелем. На ней было серебристо-дымчатое вечернее платье в пол — в глубоком заднем вырезе жалко торчала её худая сутулая спина с острым гребнем позвоночника.

У дверей топталось несколько охранниц. При входе они перебрали всё содержимое маленькой сумочки Аллис, и одна из них довольно оскорбительно ощупала Малколма везде, плотоядно облизывая губы — а как же, служба! — вдруг сей прелестный ангел засунул скальпель под резинку белья и кого-нибудь им зарежет?

Малколм поправлял бабочку, украдкой глядя на отражение Аллис.

Стоя у зеркала, она внезапно выпрямилась, расправила плечи, как будто вошла в образ, повернулась в профиль, чтобы взглянуть на застланную красным ковром парадную лестницу — Малколм впервые за долгое время подумал, что она не так уж уродлива.

«Ах, если бы она была добра… Если бы… Тогда, наверное, я смог бы полюбить её…»

Он тихо вздохнул.

Аллис Руэл повернулась и чинно, с достоинством принялась подниматься по ступеням, как будто не она только что забористо материлась за рулем и плевалась в окно, выкурив сигарету… Актерский талант у неё определенно был.

— За мной, — властно бросила она Малколму через плечо, — и не отходи от меня ни на шаг. Пока ты стоишь рядом, всё равно что прожектор светит прямо в глаза, и никто… Просто иди за мной.

— Вы чем-то встревожены? — шепотом спросил он, нагнав её и бережно взяв под руку.

— Закрой рот. Тебя это не касается, — ответила ему Аллис так же негромко.

Малколм успел пожалеть о своем недавнем порыве нежности к этой женщине и в то же время со странным брезгливо-сострадательным чувством заметил, что её рука, которой он касается, слегка дрожит… Должно быть, ей было чего бояться, и она боялась.

— Твоя задача сегодня вечером светить, — добавила со странной нервозной интонацией Аллис, — светить молча.

Прием гостей организован был в двух смежных залах — дальняя, банкетная, стояла нетронутой, сквозь приоткрытые двери виднелся белоснежный стол, нарядный, как император, снующие мимо официанты всё еще заканчивали его пышное убранство; а в другой зале, тоже просторной и прохладной, гости, собираясь небольшими группками, разговаривали между собой приглушённо, здесь была очень хорошая акустика — любое слово, сказанное достаточно громко, или шаги обуви на каблуках слышались в дальних уголках залы.

Губернатор лично приветствовала прибывающих. Она стояла неподалеку от входа и приехавшие одновременно гостьи толпились в дверях, чтобы соблюсти приличия: они подходили к хозяйке вечера по очереди и пожимали ей руку.

— Добрый вечер, леди Руэл, я рада видеть вас сегодня, — в этой фразе не было совершенно ничего особенного; в разных вариантах она была произнесена Губернатором уже не один десяток раз, но обращенная именно к Аллис, во всяком случает так Малколму показалось, эта фраза обрела какой-то особенный оттенок — в ней как будто слышался далекий отзвук надвигающейся на Аллис грозы.

— Добрый вечер, — отозвалась та деревянным голосом.

Губернатор продолжила свою игру. Она уже видела страх Аллис и понимала, что это именно страх — незаметно, но очень внимательно эта многоопытная женщина следила за сменой выражений на лице гостьи.

— Вы неважно выглядите, должно быть, лёгкая простуда?

Теперь Малколм не сомневался ни секунды — дело сделано, украденные им документы попали в нужные руки.

— Да, приболела немного, — пробормотала Аллис, изо всех стараясь сохранить приличествующее случаю бесстрастно-приветливое выражение, — позвольте представить вам, леди Губернатор, Малколм Лунный Свет…

Хозяйка вечера безо всякого воодушевления, но с вежливым вниманием скользнула взглядом по очаровательному молодому мужчине, ей представленному. Малколм не ожидал, что леди Губернатор сделает это — она выглядела такой величественной и неприступной — но она взяла его руку из руки Аллис и с деликатной неторопливостью поднесла её к губам.

— Очень приятно.

— Не отходи от меня, — снова шепнула Аллис своему спутнику, когда они удалились в глубину залы; теперь в её голосе отчётливо слышалась паника, она побелела еще сильнее, и можно было видеть, как трепещет на длинной жилистой шее тонкая венка, — здесь повсюду расставлены ловушки!

Малколм понял, что она имеет ввиду, ему случилось уже поймать на себе несколько заинтересованных взглядов. К ним подходили какие-то леди в сопровождении таких же, как Малколм, дорого одетых юношей с эффектно подведенными глазами, эти леди здоровались, заводили непринужденные светские беседы — Аллис всем им отвечала с напряжённой будто наклеенной улыбкой, с холодными руками, с лихорадочным блеском в глазах…

— Не отходи от меня, — повторяла она снова и снова, вызывая у Малколма запоздалую мучительную жалость.

Он и не думал отходить — он не знал никого из присутствующих в зале, ему не доводилось еще бывать среди людей, занимающих такое высокое положение в обществе, и, чтобы немного расслабиться и заодно отвлечь Аллис, он попросил её рассказать о тех, с кем знакома она сама.

Раньше она, вполне вероятно, ответила бы ему грубо. Но сейчас Аллис просто не могла оттолкнуть протянутую ей руку помощи — беседа могла принести облегчение не только тем, что позволила бы какое-то время не думать о страхе, но и тем, что к двум людям, которые оживленно разговаривают, просто так уже не подойдешь… Это своего рода защита.

Пока Аллис говорила, взгляд Малколма плавно переходил с одной группки гостей на другую, пока в какой-то миг не остановился на почти незаметной фигурке охранницы, стоящей возле окна. Их было здесь очень много, словно чёрные тени они появлялись то в одном, то в другом конце залы, своим ненавязчивым присутствием подчёркивая статус мероприятия.

Нечто смутно знакомое почудилось Малколму в одном из безликих строгих силуэтов.

— Давай подойдём поближе к окну, — сказал он Аллис, — мне немного душно, — его рука, которую она держала, слегка напряглась от волнительного предчувствия, и, несомненно, спутница заметила бы это, не будь она так поглощена своей собственной тревогой.

Девушка стояла в арке высокого окна, на фоне помпезной бордовой драпированной занавески. Хрупкое и сильное тело под безупречно гладким костюмом. Немного повернутая в сторону стриженая голова. Трогательная впадина затылка. У Малколма перехватило дыхание. Это она! Та, которую он однажды потерял и уже не надеялся обрести!

Глупо было бы немедленно броситься к ней. Грубейшее нарушение этикета. Десятки возмущенно повернутых голов — прелестный кокот, внимания которого добиваются самые богатые дамы Атлантсбурга, самозабвенно виснет на простой охраннице! Но сделать именно это Малколму хотелось сейчас больше всего.

Тем временем, отделившись от ближайшей группки гостей, к ним направилась одна из помощниц Губернатора и, судя по лицу Аллис, это внимание не сулило им ничего хорошего.

— Вы познакомите нас, леди Руэл? — спросила дама, разглядывая Малколма с прохладной светской улыбкой.

У Аллис, видимо, слегка отлегло от сердца. Как она и надеялась, внешность её спутника, словно звезда, парящая у неё за плечом, отвлекала внимание общества от неё самой. Появиться в свете под руку с таким красивым юношей — всё равно что в неприлично ярком наряде, на который все обязательно будут глазеть.

— Малколм Лунный Свет.

Он поприветствовал новую знакомую легким, исполненным невыразимого изящества кивком головы. Он знал, какое впечатление неизменно производят его пышные полуопущенные ресницы. И цену себе, в двадцать один то год, он знал уже очень хорошо, и, наверное, догадывался, что даже, пожалуй, сумел бы выгородить Аллис, если бы поставил себе такую цель…

— Пойдемте, выпьем по бокалу шампанского… — обратилась к нему женщина.

Он моментально оценил степень интереса, возникшего к его персоне, и саму заинтересованную. «Деловая, практичная, не слишком темпераментная, не станет сразу швыряться большими деньгами, но если почувствует искреннею симпатию, будет щедра и душой и кредиткой, пустышки ей не нужны, ценит утонченность, ум и верность, пусть временную, как в нашем деле обычно бывает…»

Кокот, который позволяет себе иметь сразу несколько покровительниц, не пользуется уважением — даже тут есть свои понятия о чести и порядочности.

— Я пришёл с дамой, — ответил Малколм, скромно опустив глаза, и как будто бы взволнованно поигрывая элегантным черным мужским веером, — если только она позволит…

Аллис колебалась. С одной стороны, ей не хотелось оставаться одной — к ней в любой момент могли подойти и начать тонкую продуманную атаку намёками, неудобными вопросами, якобы случайными замечаниями, но с другой — ослеплённые красотой и искусным кокетством Малколма враги ослабят свою бдительность и будут уже не так опасны…

— А почему нет? — сказала Аллис, изобразив на лице вежливое светское безразличие, — Я не слишком ревнива, иди.

Малколму было абсолютно всё равно, идти или не идти с этой помощницей Губернатора пить шампанское. Но он привычно изображал кокетливую заинтересованность в её обществе. Сейчас на свете существовала только одна по-настоящему важная для него вещь: во что бы то ни стало выяснить — кто она?

Под прикрытием ажурного веера с неброской изящной вышивкой стразами молодой кокот напряженно следил за перемещениями по залу девушки в чёрном костюме, умудряясь при этом весьма эффективно поддерживать какой-то никчёмный светский разговор уже с двумя помощницами Губернатора.

— Скажите, — спросил он, — а много ли здесь охраны?

— О! — воскликнула одна из дам в принятой шутливо-галантной манере, — если вы опасаетесь за свою безопасность, то я лично готова работать кулаками, защищая вас, будьте совершенно спокойны, Малколм, здесь их целая армия.

— Вероятно, они вооружены?

— Вас так это интересует? — удивленно спросила другая дама.

— Я просто любознательный, — сказал Малколм, улыбнувшись при этом так лучезарно, что обе женщины невольно замерли.

— Пожалуй, можно поинтересоваться у хозяйки приёма, — услужливо предложила одна из них, — чего не сделаешь ради вашего удовольствия…

Губернатор снисходительно улыбнулась в ответ на странную просьбу своей гостьи и указала рукой на чёрный силуэт на фоне задрапированной арки окна.

— Вон там стоит начальница охраны, она всё вам расскажет.

С замирающим сердцем Малколм двинулся вслед за дамами. Когда они подошли достаточно близко, девушка в чёрном, по-видимому, поняла, что им понадобилось нечто именно от неё и приветственно кивнула:

— Добрый вечер, леди, чем могу быть вам полезна?

В этот момент она приметила Малколма, стоящего за плечом у помощницы Губернатора. Она, несомненно, узнала его, это можно было заключить по тому, как коротко блеснули её глаза, и тень улыбки проступила на миг сквозь сосредоточенное выражение.

— Молодого человека интересует, много ли здесь охраны?

— Достаточно даже для того, чтобы сдержать штурм здания, я думаю, — ответила девушка в чёрном, не отпуская взглядом Малколма и тая чуть заметную удивлённо-радостную ухмылку в уголке узких губ, — вы можете быть уверены, нынче вечером здесь — самое безопасное место во всем Атлантсбурге.

Очаровательный кокот вспыхнул точно невинный юноша, по интонации почувствовав, что последние слова обращены именно к нему. Этой репликой, произнесённой глубоким тихим голосом, она словно отделила их от всего остального мира, они остались наедине в присутствии всех, и любое сказанное слово передавалось теперь между ними как будто по тайному каналу связи, не доступному прочим. Самое главное желание Малколма осуществилось — теперь он стоял так близко, что мог прочесть надпись на её бэйдже:

Эдит Хэйзерлей

служба охраны

«Эдит… Ее зовут Эдит!» мысленно повторял Малколм — ему хотелось сейчас, обвив руками её шею, заглядывать ей в глаза и называть ее по имени, много-много раз подряд, нежно-нежно…

— У вас нет больше вопросов ко мне? — Эдит перевела взгляд на помощницу Губернатора, — видите ли, эффективность нашей работы напрямую зависит от наблюдательности, мы не спасатели и не полиция, мы лишь предотвращаем неприятные инциденты, и всякое отвлечение повышает риск пропустить что-либо подозрительное.

— Спасибо, — отозвалась та сухо, — Довольны ли вы теперь? — помощница Губернатора резко сменила тон, в котором разговаривают с охраной, шофёрами, официантами и прочей обслугой на привычное светское воркование и слегка склонилась к своему прелестному спутнику.

Она уводила Малколма, галантно взяв его под руку, и напоследок он обернулся, почти отчаянно; широко раскрыв свои огромные ярко-синие глаза, в которых тонули миллионерши, он подарил Эдит взгляд, призванный разом всё ей объяснить, пронзительно-нежный, умоляюще-призывный…

Он вынужден был отвернуться — этикет не позволяет долго смотреть на людей — помощница Губернатора снова что-то говорила ему, уже на совершенно другую тему, а Малколм даже не слышал… «Только бы она всё поняла, только бы поняла…»

В центре зала стояла Аллис Руэл. Она разговаривала с Губернатором, и сквозь напряжённо улыбающуюся маску её лица веяло отчаянием.

— Прошу меня извинить, — сказал Малколм, опомнившись, и поспешил на помощь своей покровительнице, — моя дама, наверное, меня уже обыскалась…

— Я вернулся, — сказал он тихо Аллис, пристраиваясь у неё за плечом.

Губернатор с явно недовольным видом обратила на молодого кокота свой взор, но за секунду справившись с собой, улыбнулась:

— В таком очаровательном обществе чудовищно грубо было бы говорить о делах, — сказала она.

— У вас очень гостеприимная атмосфера. Пользуясь случаем, хочу еще раз поблагодарить вас за приглашение, — любезностью на любезность ответил Малколм, одарив Губернатора притворно-кроткой многообещающей улыбкой профессионального обольстителя.

Аллис Руэл продолжала стоять столбом, но краски ее лица несколько посвежели — облегчение, принесенное неожиданным вмешательством в сложный разговор, конечно, не могло быть ничем, кроме как отсрочкой, и она это отлично понимала, но всё же что-то в ее сознании еще сопротивлялось, не давая ей смириться с окончательным поражением, добровольно протянуть руки, чтобы на них надели наручники, и позволить увести себя со сцены роскошной и лёгкой жизни… «Главное… вырваться отсюда сегодня, — думала она, глядя вслед Малколму, который, ловко завладев вниманием Губернатора, повёл ее в сторону столиков с шампанским и фруктами, — если это удастся, то я спасена… Главное — уйти сейчас… А там… Два часа на сборы и самолет…» Аллис встряхнула головой, словно прогоняя наваждение, взяла с подноса проходящего официанта бокал шампанского и сделала несколько глотков. Холодная колючая жидкость лавиной прокатилась внутри ее сухого нервного тела, Аллис вздрогнула, расправила плечи и глубоко вздохнула. Она была жива, здорова и всё ещё оставалась миллионершей. «Свалю сразу, как окажусь за воротами… только бы продержаться вечер, если здесь на меня не наденут наручники… Ах, пальмы и солнце. Нас ждут пальмы и солнце, детка…» Она улыбнулась.

И в этот самый момент почувствовала деликатное прикосновение к плечу.

— Леди Руэл…

Это оказалась недавно назначенная вице-губернатор, пожалуй, слишком юная для такой должности, лет двадцать семь от силы, но невероятно деятельная и напористая. За те несколько месяцев, что она занимала свой пост, было снято около десятка начальников всевозможных проектов по развитию и благоустройству Атлантсбурга, финансируемых из бюджета — их сдувало с насиженных мест точно шляпы ветром — и даже пожилые видные чиновницы высоко ценили усилия этой хрупкой девушки, произнося её имя с уважением и опаской.

Заглянув в глаза вице-губернатору, Аллис поняла, что всё уже решено, и в коридоре, вполне вероятно, терпеливо ждут своей минуты люди с наручниками. Она просчиталась. Нужно было уходить раньше, не дожидаться этого последнего громового раската — гроза, что могла вот-вот разразиться над её головой собиралась достаточно давно — первые тучки появились ещё год назад, когда в газетах начали публиковать заметки некой активистки Онки Сакайо, привлекшей к проекту внимание широкой общественности.

«Надо было ещё тогда бросать всё и ехать… Куда глядят глаза, с одним чемоданом. Перевести сколько можно денег на зарубежные счета и делать ноги. Не жадничать и ни о чём не жалеть. А что теперь? Неужели у них есть неопровержимые доказательства? Без документов они ничего не смогут со мной сделать…» — эта мысль немного успокаивала, но у вице-губернатора был такой уверенный вид, она прохладно улыбнулась в знак приветствия, и непроницаемый блеск ее глаз испугал Аллис. Она почувствовала, как её спина становится влажной. «Только бы уйти сегодня…»

— Мне плохо, — сказала она, крайнее отчаяние часто делает людей удивительно изобретательными, — как хорошо, что вы уделили мне пару минут, леди Чест, это просто спасение какое-то… Вы знаете, есть ли здесь врач? Проводите меня…

— Да, выглядите вы неважно, — вице-губернатор неодобрительно приподняла брови и озадаченно оглядела Аллис, заметно было, что она слегка растерялась, — хотите я позову официанта?

— Кого-нибудь, пожалуйста… — Аллис вошла в роль: она страдальчески облокотилась на столик, старательно делая вид, что задыхается.

Поднялся небольшой переполох. Спустя минуту возле неё появились Малколм и два встревоженных официанта.

— У нас нет врача, — развел руками один из них, — нужно скорую вызывать.

— Вызывайте… — прохрипела Аллис.

— Нужно предупредить начальницу охраны, без ее звонка не откроют главные ворота… — официанты нерешительно топтались на месте; леди Чест стояла неподалёку, по её лицу проскользнула тень сомнения, когда Аллис в очередной раз напрягла и выгнула свою тощую спину.

— Я сделаю это, я смогу найти начальницу охраны, — с готовностью предложил Малколм, и, не дожидаясь ответа, на крыльях своего счастья помчался через зал.

Эта маленькая сцена положила начало цепочке удачных совпадений, которые помогли-таки Аллис Руэл уйти от правосудия — несколько часов спустя самолет уже нес её над океаном — старший официант отвел «болезненную гостью» в небольшое подсобное помещение, когда-то служившее кабинетом, а нынче предназначенное для хранения запасов, и позволил ей там прилечь до приезда скорой на узенькой кушетке среди ящиков с бутылками дорогущего шампанского.

Аллис руками оторвала большую половину своей длинной юбки, приподняла неплотно прикрытое окно — чистая случайность! — и спрыгнула со второго этажа в палисадник.

Эдит Хэйзерлей — ей единственной из всех сотрудниц охраны было дано лично Губернатором секретное поручение не выпускать леди Руэл за ворота без специального знака — в тот вечер допустила оплошность, наверное, единственную за весь срок своего контракта… Она увлеклась, на несколько минут она позволила себе совершенно забыть о работе, когда Малколм, откровенно сияющий любовью, подбежав к ней, едва не бросился на шею… Именно сегодня они встретились снова. Чистая случайность.

Подали ужин. Гости схлынули с дальнюю залу, и ближняя опустела, только официанты сновали через неё, один из них убирал с маленьких столиков бокалы с остатками шампанского и блюда из-под фруктов. А в небольшом закутке коридора, где стоял вынесенный во время ремонта из какого-то помещения шкаф со старинными книгами, прятались двое:

— Поцелуй меня, — нежно потребовал Малколм, сомкнув изящные руки на шее Эдит, — я не отпущу тебя, я не позволю тебе снова исчезнуть…

— Ты стоишь таких бешеных денег, — отвечала она с ироничной улыбкой; лаская, она слегка касалась его щеки изнанкой ладони, — и поцеловать тебя, право, всё равно что украсть у кого-то миллион. Прямо из кармана.

— Я расточителен! Я бессовестно расточителен… — шептал он со смехом, притягивая ее к себе, околдовывая близким тёплым ароматом кожи.

И был поцелуй. Да такой, что тайные счета всех присутствующих миллионеров опустели бы в одночасье, так и не собрав необходимой суммы… Все богатства мира потерпели бы фиаско, вздумай они тягаться с этим торопливо-жадным поцелуем за шкафом, ведь всякое сколачивание состояния — есть лишь погоня за неуловимым мигом личного триумфа, осознания своей самости, цельности, власти и свободы — а сложившаяся любовь способна дать человеку всё это сразу, да еще и более ярком, красочном воплощении — так решено природой — любовь абсолютно самодостаточна — и потому подростки, самозабвенно целующиеся на пляже, на самом деле гораздо счастливее многих капиталистов.

Рация Эдит сердито зашипела, встревоженный голос коллеги сообщил, что скорая приехала, а пациентки нет…

— О, чёрт, — сказала Эдит.

И оба рассмеялись. Им было нисколько не жалко для бессовестной мошенницы Аллис Руэл обретенной ею свободы; даже если бы она сейчас пришла к ним и попросила бы их помочь ей сбежать, они бы, верно, помогли — так немыслимо щедры были в эту секунду их души, озаренные счастьем…

Ещё несколько мгновений они стояли за шкафом, повернув друг к другу лица, ясные, как солнечные зайчики, как распустившиеся соцветья, и улыбались.

В дальнем конце коридора послышался стук быстрых шагов.

— Ну вот и все, — вздохнула Эдит, — надо работать.

Она отстранилась решительно, плавным, но не допускающим возражений движением. Оправила пиджак, блузку; лицо ее снова стало непроницаемым, строгим — прекрасный цветок закрылся, снова превратившись в тугой неприглядный бутон.

Она вышла из закутка и энергичными шагами направилась навстречу коллегам. Малколм ждал, что Эдит хотя бы оглянется в последний раз, но этого не произошло.