Мы родились сиротами

ГЛАВА 7

Афина Тьюри сидела за столиком в просторном зале, стилизованном под старину. Светильники на стенах и люстры под потолком изображали свечи — они изготовлялись на основе технологии бездымного холодного пламени — от них не ощущалось ни жара, ни запаха, но тысячи маленьких рыжих язычков танцевали, тянулись вверх и пригибались от дуновений точно так, как если бы это был настоящий огонь.

Стол сервировали на две персоны. Афина Тьюри жестом отослала приведшую Малколма девушку и, поднявшись, сама отодвинула ему стул.

В жизни она оказалась не такой величественной, но, пожалуй, более привлекательной, чем на фотографиях в газетах и в интернете. На ней было узкое черное платье со вставкой на спине, расшитой сдержанно поблескивающими пайетками.

«Как змея…» — некстати подумалось Малколму. Садясь, он успел заметить, что сопровождавшая его девушка никуда не ушла, она выбрала себе удобное место возле колонны у стены зала и осталась стоять там, сканируя своим внимательным взглядом огромное помещение.

Официант с полотенцем на руке белоснежным как ангельское крыло принес меню и карту напитков. Окружающая роскошь немного смущала Малколма. Он разглядывал прозрачный будто слеза округлый хрустальный бокал на высокой тонкой ножке, не решаясь к нему прикоснуться. Разложенные в определенном порядке возле его тарелки странные приспособления лишь отдаленно напоминали привычные нордовские ложки и вилки. Несколько раз Малколм робко оглядывался на девушку в черном костюме, будто бы она, проводница из привычного мира в этот, новый, могла ему теперь помочь. Она так и оставалась стоять там, у стены — непринуждённая на первый взгляд поза, рация в нагрудном кармане пиджака, сосредоточенный взгляд, медленно плывущий поверх пестрой ресторанной толпы — и ему стало ясно, что это молчаливое наблюдение продлится, сколько потребуется, весь вечер, пока Афина Тьюри будет расслаблено флиртовать, беспечно пить вино и, чувствуя себя сошедшей на землю богиней, царственными жестами заказывать музыку живому оркестру…

Малколм растерянно листал полностью кожаное меню и молчал. Переворачивая тонкие эластичные страницы с вытесненными на них названиями блюд, юноша старался делать это как можно более медленно и деловито.

«Интересно, со скольких животных пришлось содрать кожу, чтобы обеспечить весь ресторан подобными книжками.» — мелькнула непрошенная мысль.

Он не представлял, о чем можно говорить с сидящей напротив женщиной.

— Посмотри на меня, — сказала она властно и чуть насмешливо, — не бойся.

Малколм послушно поднял на нее взгляд, ему ничего не нужно было больше делать, его глаза были прекрасны, они говорили поклонницам то, во что они хотели верить, таким уж они обладали свойством, эти большие тёмно-синие глаза в обрамлении пышных ресниц.

Афина Тьюри взяла его руку и, медленно поднеся к губам, с восхищенной бережностью поцеловала её.

— Принесите нам самого лучшего вина, — сказала она официанту, неслышно приблизившемуся к столику. Предметы появлялись и исчезали в его аккуратных и ловких руках так, будто он был фокусник.

— Да, пожалуйста, сейчас я приглашу консультанта по винам, для элитной коллекции напитков у нас отдельная карта.

К столу через пару минут подошла девушка в элегантном костюме, состоящем из фрака, юбки-рюмочки и блузы с белой бабочкой на воротнике.

— Эксперт по редким и уникальным сортам вин, к вашим услугам, — произнесла она, обращаясь преимущественно к Афине Тьюри, в этом заведении её, вероятно, знали.

— Сегодня мне хочется утонченной и романтической старины, — изрекла она мечтательно, — говорят, что хорошее вино может сообщить настроение той эпохи, когда выращены были ягоды, из которых оно изготовлено.

— У нас есть напитки прошлого и даже позапрошлого века, одной из наших бутылок почти двести лет, это красное вино от очень известной в прошлом, но ныне уже не существующей династии виноделов, оно имеет очень богатую историю, прежде чем оказаться здесь, наша бутылка объехала почти весь мир, о ней многие спрашивают, но ещё никто не отважился откупорить её.

— Как раз то, что нужно, — сказала, задорно блеснув глазами Афина, — несите, мы смелые, мы рискнем.

Бутылка была покрыта тонким слоем сероватой пыли со свежими следами пальцев. Девушка-эксперт на глазах у Афины и Малколма протерла её белоснежным полотенцем.

Вино оказалось почти густое, будто масло, тёмное, как венозная кровь, терпкое и удивительно ароматное — миллионы оттенков чудесного солнечного запаха кружили голову, стоило только приблизить бокал к лицу. Здесь был и рассвет над влажной весенней пашней, и полуденный зной чужой, далёкой страны, и натруженные шершавые ладони сборщиков винограда, их бережные прикосновения — самые лучшие гроздья сорвали и осторожно уложили они когда-то в плетеную корзину, чтобы теперь, почти два века спустя Афина поднесла к своим полным красивым губам прозрачную льдинку бокала, сделала небольшой изящный глоток и, слегка причмокнув, прикрыла глаза, упиваясь долгим послевкусием коллекционного напитка…

Малколм никогда в жизни не пил вина. Он с опаской поглядывал на бокал, чуть меньше чем на треть наполненный этой пахучей черной кровью.

— Это не яд, — улыбнулась Афина, поправив на плечах боа из какого-то редкого меха, — попробуй.

Юноша покорно сделал небольшой глоток.

— Ну как? — спросила она, блестя глазами. Происходящее ее, по-видимому, забавляло. Точно Малколм был ручной обезьянкой, которую на потеху усадили за общий стол.

— Хорошо, — пробормотал он, чувствуя приятное онемение языка от терпкости напитка, — прекрасно…

— Вот представь себе, — Афина взяла в руки бокал и слегка наклонила его, разглядывая на просвет, — ведь давно уже умер винодел, трудившийся ради того, чтобы мы пили сейчас это вино; он с любовью собирал ягоды для него, перебирал, чтобы семена и плодоножки не испортили вкуса, мял их, разливал сок в специальные сосуды — он вложил в этот напиток всю свою душу, и эта душа сейчас в нем содержится — больше века назад умерший человек продолжается в этом напитке, и теперь мы с тобой волей-неволей связаны с ним…

— Мы пьем душу мертвого винодела? — робко уточнил Малколм.

— Очень точный образ, браво, — улыбнулась Афина, — мне нравится…

— Чем же мы заслужили такую жутковатую честь? — спросил он, рассматривая круглобокую темную бутылку, подписанную на почти уже непонятном старомодном языке.

Афина рассмеялась.

— Я за это заплатила.

— А я?

— Ты красивый, — она протянула руку и взяла его за подбородок, как и тогда, во дворе Норда. Малколм вздрогнул от этого прикосновения, вино начинало действовать, все вокруг преобразилось, свет стал ярче, и пронзительная мелодия скрипки, звучащая в зале, глубже проникала в душу.

Рубиновые губы Афины продолжали шевелится.

— Красота — самое большое достояние, — говорила она, — ценнейшее из сокровищ, это универсальная валюта, и сопутствующие ей удовольствия желанны для всех… Красивая жизнь. Ведь в этом словосочетании очень глубокий смысл, не правда ли? Красивые вещи, красивая еда, красивые ситуации. Все это окружает богатых и счастливых людей. И мы завидуем им, хотим быть среди них, такими как они. Хотим испытывать наслаждение любоваться красотой, наслаждение обладать ею, во имя красоты совершаются самые великие подвиги и преступления. С точки зрения биологии красота — отражение безупречного генофонда — поэтому красивые люди могу ничего не делать, им всё предложат и всё дадут, ибо единственное, что движет живым, это инстинкт продолжения рода. Всякий хочет продолжится в красоте и готов платить за шанс соединить свои жалкие гаметы с гаметами красивого человека…

Афина Тьюри прервалась, чтобы глотнуть вина.

— Ты красивый, поэтому заслуживаешь всего самого лучшего. Я купила душу мертвого винодела для тебя, — она улыбнулась самодовольно и хищно, в этой женщине было что-то жуткое, в ее формулировках, в ее точеных пальцах, играющих с ножкой бокала; Малколм побаивался её, и в то же время она его неодолимо притягивала, привлекала — где уж ровесницам с их плоскими шутками, пустым бахвальством и дурацкими плюшевыми медведями!

А руки… Что за руки! У девчонок не бывает таких рук, уверенных и точных в каждом движении, с суховатой изящно увядающей кожей на тыльной стороне кисти — возраст женщины всегда выдают руки, причины их старения не гормональные, никакими препаратами нельзя стереть с рук следы переделанных дел, да и, пожалуй, и не нужно. Руки — это летопись жизни, и на кисти Афины Тьюри можно было смотреть бесконечно, читая по ним, упиваясь ими…

Выдержанное вино преобразило окружающим мир, наполнив его сочными красками и удивительными образами. Малколму казалось, будто никогда прежде ему не было лучше, чем теперь, будто он впервые в жизни по-настоящему влюблен и очень счастлив.

Заказав оркестру невероятно красивую медленную мелодию, Афина вывела его в центр зала. Почти все, кто был там, смотрели на них, и, скорее всего, восхищались.

Наверное, даже стоящая у стены строгая девушка в черном костюме отвлеклась от своего напряженного наблюдения, всего на миг, только чтобы подумать, как великолепно эти двое смотрятся вместе — осанистая царственная Афина и хрупкий нежный как лилия Малколм…

Он опомнился в роскошной постели люкса на предпоследнем этаже отеля «Эльсоль». Разворошенное белоснежное белье вздымалось вокруг него словно облака, это напоминало пробуждение на седьмых небесах. Малколм был один, в полусумрачном номере стояла тишина, не чувствовалось совершенно никакого движения, только неугомонно сновал туда-сюда маятник больших часов из красного дерева, да слегка шевелились задернутые шторы, когда пробегали по складкам их, как по клавишам, невидимые пальцы сквозняка.

Случившееся вызвало у Малколма лишь легкое недоумение. Он не ожидал, что Афина возьмет всё так просто, как нечто принадлежащее ей по праву, но и горьковатого послевкусия не ощущалось — надеяться на какую-то глубину в этой истории было бы, пожалуй, слишком глупо.

Потянувшись, он слегка привстал — нежное плечико выплыло из облачного вороха одеял словно луна — и взглянул на часы. О, Пречистый и Всеблагая! Они показывали пятнадцать минут одиннадцатого!

Малколм вскочил, отшвырнув невесомые будто пух ткани, и как был, в самом прекрасном из своих одеяний, подбежал к дверям.

Ему немедленно нужно возвращаться в Норд, ведь общежитие совсем скоро закроется! Юношу охватила паника: отель «Эльсоль» так далеко, ехать почти через весь Атлантсбург, а времени всего три четверти часа… Что делать? Позвонить портье? Вызвать такси? Где Афина?

— Ну куда же ты в таком виде? — раздался из полумрака спокойный и чуть насмешливый голос, — хочешь, чтобы в коридоре все попадали в обморок?

Возле дверей стояла строгая девушка в черном костюме. Она протянула ему одежду, которую, вероятно, заботливо подобрала до этого с пола.

— У меня… у меня очень мало времени, — горестно прошептал Малколм.

— Вот и одевайся скорее, я отвезу тебя, возможно, мы еще успеем.

Юноша был так потрясен происходящим, что ничего не спрашивал. Натянув на себя одежду, он совершенно безучастно, как сомнамбула, последовал за девушкой по коридору к лифтам, затем дальше вниз, по каменной лестнице, потрясающе освещенной рядами маленьких круглых светильников, размещенных по краям ступеней. От него уже ничего не зависело, и он вверил свою судьбу не по годам суровой охраннице Афины Тьюри так, как привык вверять её женщинам. Она усадила его в знакомый уже черный автомобиль.

Малколм сильно волновался, он поминутно выглядывал из-за спинки кресла, чтобы украдкой взглянуть по на спидометр.

— Лучше расслабься и смотри в окно, — получил он иронично-доброжелательный совет, — там иногда можно увидеть что-нибудь хорошее, а от того, что ты вертишься, как уж на сковородке, машина быстрее не поедет, в этот час обычно движение здесь плотное…

Малколм, так уж он был устроен, послушно прильнул к стеклу; он привык не рассуждая выполнять всё, что ему говорили женщины — один раз осознав, что им это нравится, командовать, ощущать свою власть, этот юноша делал всё, чтобы им угодить… И потому число его поклонниц росло с каждым днём…

Атлантсбург пышно украсили к Дню Освобождения Женщин — главному государственному празднику в Новой Атлантиде — всюду развешены были светящиеся гирлянды, от бегающих огоньков рябило в глазах. Эта бешеная симфония электричества, которую, вероятно, обеспечивала целая атомная станция, не могла не завораживать своей кичливой роскошью, своим совершенно бессмысленным бесконечным бегом по кругу: чем-то озабоченные люди спешили по тротуару мимо, они привыкли, им совершенно не было дела, смотрел только Малколм, да и тот мимоходом, из окна автомобиля — он никогда ещё не видел ночных огней Мегаполиса.

— Ах ты, чёрт, — сказала девушка-водитель, — кажется, у нас кто-то на хвосте!

— В каком смысле? — встревожился Малколм.

— В прямом. За нами едет вон та чёрная «Сиена Лаерта». Ни одного поворота ещё не пропустила, жучиха…

— И мы теперь не сможем попасть в Норд? — еще более обеспокоенно спросил юноша.

— Мы попробуем, дай бог, мне почудилось, — не показав заранее поворота, она выехала на перекресток и неожиданно свернула в узенькую боковую улочку. Кто-то резко тормознул, кто-то просигналил вслед и даже грязно выругался в окно автомобиля.

— Как тебе такой финт ушами? — задорно спросила она у неведомого супостата.

Малколма при повороте неслабо приложило головой о стекло.

— Извини, детка, — небрежно бросила ему через плечо девушка за рулем, — в любом деле иногда приходится идти на незначительные жертвы, чтобы избежать более крупных.

Чёрная «Сиена Лаерта» поехала прямо.

— А кто может преследовать нас? — спросил Малколм, потирая ушибленное место.

— Да кто угодно. Активисты движения «Семейный Очаг», религиозные фанатики разные, противники репродуктивных технологий, просто придурки, которых чем-то возмущает Афина, она женщина экстравагантная, мало ли…

— «Семейный очаг», — Малколм заинтересованно выпрямился на сидении, — я видел что-то такое в новостных лентах поисковиков, — чем они занимаются?

— Они считают, что проект «Искусственный эндометрий» в конечном итоге окончательно погубит семейные ценности, стараются всячески продвинуть эту теорию в массы, устраивают демонстрации и акции протеста. Моя нанимательница является для них чем-то вроде овеществленного зла, ведь именно она придумала выводить людей как скот на сельскохозяйственных предприятиях. Несколько раз активисты закидывали машину Афины несвежими яйцами и гнилыми овощами.

Малколм слушал очень внимательно, и теперь женщина, с которой он весьма приятно провел несколько последних часов предстала перед ним в совершенно ином свете — он впервые задумался о реальном масштабе ее личности; ведь это не просто знаменитость в самом зените своей славы — такие женщины остаются в истории, они непосредственно участвуют в ней, создают ее, и иногда им даже оказывается под силу развернуть по своему ее тяжелое зубчатое колесо…

Девушка за рулем что-то напевала, уверенно петляя по незнакомым переулкам.

— А религиозные фанатики?

— Какие именно? Помимо государственной Церкви, Ортодоксальной Мужской Церкви и еще нескольких официально признанных конфессий, существует огромное множество различных ответвлений и сект. Но мыслят они все примерно по одному и тому же шаблону, а действия их зачастую носят экстремистский характер и преследуются по закону. Их главная идея состоит в том, что Афина своими экспериментами попрала основные этические ценности человечества. И не только она одна. Эти безумцы регулярно совершают покушения на биологов, генетиков, репродуктологов, словом на всех, кто имеет какое-либо отношение к наукам, задевающим, с их точки зрения, «промысел божий». Некоторые из них считают, что глобальная мутация половых хромосом не самостоятельный процесс, а следствие неудачного научного эксперимента над людьми и злопыхательски мстят всем ученым подряд. А самые повернутые мечтают уничтожить науку как таковую и заменить ее слепой верой, так, как это было тысячи лет назад…

Они теперь ехали гораздо западнее, чем предполагалось. Было уже без двадцати одиннадцать, и надежды на то, что они успеют добраться до Норда к закрытию общежития почти не оставалось. Девушка-шофер настороженно посматривала по сторонам.

— Думаешь, нас все-таки преследовали, — спросил Малколм, точно так же, как расспрашивал до этого о предполагаемых врагах Афины — больше для того, чтобы отвлечься от своей тревоги.

— Я почти уверена.

Едва она успела это сказать, из боковой улицы вынырнула знакомая им «Сиена» и на перекрестке невозмутимо пристроилась сзади их автомобиля.

— Лущить их луковки… Вот не было печали, так кони замычали… Ты… знаешь, что, — она постаралась произнести это как можно спокойнее, — лучше пригнись. На всякий случай.

Малколм как всегда перечить не стал.

До выезда из города осталось несколько минут спокойной езды, может, они ещё успеют.

«Сиена Лаерта» ехала следом, повторяя каждый поворот.

Идиоты, — недовольно буркнула девушка-водитель, — Наверняка ведь какие-нибудь экзальтированные школяры! Не умеют ни черта, а в террористы лезут; я их с одной обоймы всех положить могу, а жалко прямо до слез, мальчишки вот вроде тебя, молоденькие, личики беленькие, безбородые, — она ощутимо поднажала на газ. Черная «Сиена» старалась не отставать, хотя мощностей двигателя у неё было гораздо меньше, чем у личного автомобиля Афины.

Малколм взглянул на часы. Без пятнадцати одиннадцать. Надежда утекала как последние капли из верхней чаши водяных часов. Немного притормозив, машина проехала первый пост ГАИ на выезде из Атлантсбурга. «Сиена» немного отстала, но потом снова возникла в зеркале заднего вида будто навязчивый рекламный баннер в сети.

Все остальное произошло за секунды. Друг за другом раздалось несколько хлопков. На заднем и на переднем стекле появились звездочки расходящихся трещинок вокруг пулевых отверстий. Малколм, затаив дыхание, залег на заднем сидении автомобиля.

— Понеслось, — спокойно сказала девушка в чёрном. Тут же в руке у нее появился пистолет. Отстегнув ремень безопасности, она раскрыла дверцу, ловко изогнулась, держась за руль одной рукой, и всем корпусом повиснув на миг над несущемся асфальтом выстрелила назад.

Раздался ответный хлопок, одинокий и какой-то обиженный. Чёрная Сиена с визгом затормозила и пошла юзом.

Девушка-водитель прибавила скорость.

— Вот так. Хотя бы выиграем время, — пробормотала она, глядя в зеркало.

— Ты пробила им колесо?

Она кивнула.

— Круто… — восхищенно прошептал Малколм.

Через некоторое время на приборной панели замаячил красный огонек — критический уровень запаса топлива. Девушка в черном чертыхнулась, хлопнув по рулю.

— Они пробили мне бензобак, — мрачно констатировала она, — теперь мы не сможем ехать дальше.

Впереди маячили огни бензоколонки. Там, заехав за небольшое здание экспресс-супермаркета, суровая девушка остановила автомобиль.

— Здесь относительно безопасно. Я думаю, проскочат… Если им, конечно, удастся сменить колесо.

— О Всеблагая! Где мы? — Малколм, паникуя, выскочил из машины, вокруг в свете дорожных фонарей простирались совершенно незнакомые места.

— Это западное шоссе, — сказала девушка-водитель, — дальше есть перемычка между ним и южным, по которому обычно ездят из Атлантсбурга в твой пансион. Не волнуйся. Когда-нибудь мы туда попадем.

— Но мне нужно быть там прямо сейчас! — горестно воскликнул Малколм, большие глаза его моментально наполнились слезами, — взгляни, на часах без пяти одиннадцать! Я пропал… вся моя репутация… погибла… Как ты не понимаешь, я опозорен… Навсегда!

— Извини, — только и сказала она. Выйдя из машины тоже, девушка-водитель расслабленно прислонилась спиной к дверце, подняв голову, посмотрела на небо. Кое-где между грязными клочками облаков можно было отыскать первые робкие звезды.

Тут-то Малколм и заметил, что у его спутницы что-то капает с рукава.

Метнувшись к ней, он тут же позабыл о своем горе.

— О, Пречистый… Кровь… Ты ранена!

— Да, мне попали в плечо, — у Малколма мурашки бежали по позвоночнику, а девушка-шофер сообщила об этом совершенно буднично, словно о незначительном пустяке, — Подойди ближе, — скомандовала она, — Сможешь перетянуть мне рану? И побыстрее. У меня кровь плохо сворачивается, дай что-нибудь, какую-нибудь тряпку…

Малколм начал беспомощно шарить вокруг.

— Нет… У меня ничего нет! — с тоской воскликнул он, поднимая на неё огромные испуганные глаза.

— А это что? — строгая девушка кивком головы указала на его новенький модный нежно-сиреневый галстук.

Часы в машине показывали двадцать три ноль пять.

Малколм робко дотронулся до застёжки на воротнике. Ему, конечно, очень жалко было галстук, такой красивый, и совсем почти не ношеный, он недавно заказал его в онлайн каталоге аксессуаров… Только куда деваться. Не носить ему больше таких галстуков, все, что есть, полный шкаф, придётся раздать приятелям — то-то они обрадуются. Он вздохнул… Двери общежития закрылись, теперь ночь, а он стоит с какой-то совершенно незнакомой, но красивой, да к тому же истекающей кровью девушкой возле бензоколонки — потери галстука уже не избежать никак, остается только выбрать более эффектный способ…

— А… ну его к лешему, — торопливо развязывая галстук, злорадно пробормотал Малколм, — всё одно, мне его больше не носить, так хоть польза будет.

Девушка тем временем сняла пиджак и рубаху, оставшись на прохладном весеннем ветру в самой нижней тонкой белой маечке, под которой обескураживающе подробно угадывалось тело; едва приподнятые выпуклости рудиментов молочных желез с маленькими, только чуть крупнее чем у мужчин шариками сосков. Она повернулась к нему окровавленным плечом.

— Вяжи прямо поверх раны, и крепче затягивай, не жалей.

— О Всеблагая, — прошептал юноша одними губами, он боялся крови и с трудом преодолевал дурноту, — тебе не больно?

Обматывая рану, он чувствовал, как тверда на ощупь хрупкая с виду рука.

— Знаешь, со мной подобное нередко случается, вроде как у поваров ножом порезаться. Работа такая.

Малколм изо всех сил стянул кончики своего сиреневого галстука на плече суровой незнакомки. Ткань моментально потемнела, впитав свежую кровь.

— Так пойдет? — спросил он взволнованно.

— Нормально, теперь надо выбираться отсюда, — как ни в чем не бывало она надела пиджак, куртку, села в машину и принялась водить пальцами по сенсорному экрану автокомпьютера.

— Мы опоздали, — грустно сказал Малколм, — уже больше одиннадцати, — электронные ворота общежития автоматически блокируются в 23.00, и после этого войти туда невозможно даже с ордером на обыск… Таковы правила Норда. Никаких специальных пропусков, никаких исключений. Бригада скорой помощи на территории детского общежития своя, поэтому администрация зоны просто не видит необходимости в том, чтобы открывать кому-либо ворота по ночам.

— Ну, значит, мы за бортом, — покачала головой девушка, — но все равно ехать надо, хоть куда-нибудь, не здесь же оставаться, в самом деле? Афина наказала мне доставить тебя на место в целости и сохранности. И выходит, теперь я смогу исполнить это только утром. Садись.

— И куда мы поедем? — обеспокоенно спросил Малколм.

— На этой машине, разумеется, никуда. А так — в гостиницу. Иначе нам не удастся как следует отдохнуть. Здесь есть неподалёку, не «Эльсоль», конечно, но вполне достойный приют для усталых путников, я хотя бы рану свою промою как полагается…

— И ты не пойдешь к врачу?! — удивился юноша.

— С такой-то царапиной? — отмахнулась девушка, — Нет, конечно. Сам видел, пуля прошла по касательной, лишь слегка надорвав кожу, продезинфицирую хорошенько и готово. Если бы каждое такое ранение выбивало меня из колеи, то для обеспечения безопасности нужно было бы держать целый полк таких как я.

Малколм заметил, что пошёл дождь. На боковом стекле появилось несколько тонких прямых похожих на трещинки линий.

Его спутница озабоченно глядела на дорогу:

— Интересно, кто приедет раньше, такси или какие-нибудь очередные клоуны с пистолетами?

В недорогой гостинице на окраине Атлантсбурга сняли номер на четвертом этаже. Тут была двуспальная кровать, телевизор, бар и небольшой балкон.

— Помоги мне промыть рану, — сказала она, — если крови не боишься, — открыв аптечку, захваченную из машины, девушка вынула оттуда стерильные бинты, пакетики с кровоостанавливающим порошком и большую матовую белую бутылку с голубоватой жидкостью.

Расширенными от ужаса глазами Малколм наблюдал за нею. Ему не то что помогать — в обморок бы не хлопнуться… Когда в Норде девчонки дрались, разбивали друг другу носы, расквашивали губы, сидели, прижимая к лицу окровавленные платки, он всегда ахал, отворачивался, бледнел — ему становилось дурно — а многочисленные поклонницы каждый раз умилялись тому, какой он трепетный и нежный…

— Ну вот и всё, — сказала девушка, — стирая ватой с неповрежденной кожи плеча подтеки голубоватой жидкости, которая, попав в рану, обильно пенилась и грозно шипела. Это самый надежный в мире антисептик. Говорят, что именно он спасает раненых в перестрелках гангстерш. Афина заказывает его через каких-то своих знакомых за границей. Подойди сюда и обмотай мне руку бинтом.

Мужчина не должен возражать женщине. Что бы он ни чувствовал, придётся подчиниться.

Преодолевая свой страх, Малколм делал то, о чем она просила: аккуратно раскручивая, обводил вокруг её крепкого стройного плеча рулон белоснежного бинта; боковым зрением он видел её строгий профиль на фоне простых гостиничных обоев, тонкую шею, маленькое ухо с круглой как монетка мочкой — если бы кто-то третий смотрел на них со стороны, ему бы, наверное, так не удалось понять, кто из них принадлежит к мужскому полу, а к то — к женскому, до того они были похожи, оба хрупкие, юные, с гладкими нежными лицами — мутация половых хромосом удивительным образом сблизила два биологических пола, девушки стали чуть более резкими, угловатыми, а юноши, напротив, смягчились в своих чертах… Это была общая тенденция. Как известно из биологии, в первые мгновения своей жизни всякий зародыш — женский; человечество в своей эволюции стремилось к утраченному единообразию.

Малколм закончил накладывать повязку.

— Спасибо. Ложись теперь спать.

— Я не хочу.

— Почему?

— Не знаю… Мне страшно.

— Тебе совершенно нечего бояться. Афина дала мне инструкцию оберегать тебя, и пока я рядом никто тебя не обидит, спи…

Малколм не раздеваясь прилег на гостиничную кровать. Некоторое время он тихо полежал с закрытыми глазами, но сон не шел, слишком много всего произошло, столько мыслей роилось у него в голове…

— Ты так метко стреляешь, — сказал он, повернувшись на постели, — попала им в колесо с одного выстрела…

— Хочешь повеселиться? — спросила она, — иди сюда.

С этими словами она вышла на балкон номера и достала из-за пояса пистолет. Привинтив к нему глушитель, она кивнула Малколму:

— Ну, смелее… Иди.

Малколм подошел, с опаской косясь на тонкий длинный ствол.

— Видишь вон те глупые гирлянды, ко дню Освобождения, — она указала взглядом на ряд мелких разноцветных лампочек, висящих над оживленной улицей чуть ниже балкона, на котором они стояли.

Он кивнул.

Она потерла плечо.

— Болит? — сочувственно спросил Малколм.

— Немного, — ответила она небрежно и, сняв пистолет с предохранителя, скомандовала, — называй мне цвета.

— Красный, — тихо сказал он.

Раздался уже знакомый ему тихий и зловещий хлопок — одна из красных лампочек, ярко мигнув, погасла.

— Зеленый.

То же самое произошло и со второй лампочкой из гирлянды.

— Желтый.

Ни разу не промахнувшись, она выбивала лампочки по цветам до тех пор, пока у нее не кончилась обойма.

— Ух ты… — потрясенно пошептал Малколм.

— Я была снайпером, — пояснила она, — пока меня не демобилизовали после тяжелого ранения. А теперь работаю у Афины, ей очень нужны надежные люди. Как ты уже имел возможность убедиться, врагов у неё — до черта…

— А я сначала думал, что ты просто водишь личный автомобиль.

— Нет, я телохранительница.

Постояв немного на прохладном ветру, они вернулись в номер.

— И она… госпожа Тьюри, наверное, хорошо тебе платит?

Девушка усмехнулась.

— Всяко больше, чем пенсия по инвалидности.

Малколм непонимающе взглянул на неё. В ассоциативный ряд, возникающий у него в сознании при произнесении слова «инвалид», эта девушка не вписывалась совершенно… Крепкие руки, меткий глаз, мускулистая спина под тонкой спортивной маечкой. Рядом с нею, теперь, после представления на балконе, он чувствовал себя в абсолютной безопасности…

— У меня только одна почка, нет селезенки и полимерный протез вместо нижнего ребра, — с шокирующей откровенностью пояснила она, — а всё, что я умею в жизни — это попадать с полукилометра в некрупную дыню, так что…

Она замолчала, протирая корпус пистолета. Гладкие бугорки мышц перекатывались у нее на спине. Малколм был потрясен, сначала он не мог вымолвить ни слова, потом спросил осторожно:

— И тебе не тяжело… работать у Афины?

— Стрелять по живым, знаешь ли, всегда тяжело, хоть с одной почкой, хоть с двумя. Но, что поделаешь, работа такая, — признала она со вздохом, и добавила сердито:

— Хватит болтать. Тебе давно спать пора. Давай не выдумывай, разбирай постель и ложись по нормальному. В одежде, по себе знаю, как следует не выспаться.

— А как же ты? — спросил он и почему-то заволновался.

— Я отдохну в кресле.

Она сдернула с кровати большое покрывало и, усевшись поудобнее, использовала его в качестве пледа, расслабленно откинула голову и прикрыла глаза.

Малколм был почти обижен тем, что эта суровая незнакомка до сих пор никак не проявила симпатии по отношению к нему. Разбалованный ухаживаниями с тринадцати лет, он успел привыкнуть к тому, что его ангельское личико и покорный взгляд огромных сапфировых глаз неизменно вызывают у девушек желание залезть к нему в штаны; он воспринимал как должное туманные намёки и даже откровенные домогательства, в то время как нормальное человеческое отношение уже казалось ему неестественным…

Поначалу у Малколма не возникало сомнений, что и мрачная охранница Афины, выбрав удачный момент, воспользуется пикантной ситуацией (весенняя ночь, они наедине в гостиничном номере) и возьмет с него всё. Он уже морально к этому подготовился, и даже почти хотел этого — да почему «почти»? — он хотел; забившись под одеяло, Малколм предчувствовал её прикосновения — они представлялись ему не слишком умелыми и по-солдатски чуть-чуть грубоватыми…

А она, оказывается, собиралась просто подремать в кресле!

Неужели он совершенно не кажется ей привлекательным? Эта мысль задела его, и Малколм решил сам проявить активность. Может, она просто стесняется? Он привстал на постели, намеренно столкнув одеяло со своего плеча так, чтобы это выглядело как будто оно соскользнуло само, он хотел еще разок продемонстрировать ей, как бы ненароком, какая у него кожа… Лилейная, лепестковая.

— Тебе там точно удобно? — спросил он, кокетливо взмахнув длиннущими ресницами.

Ироничная ухмылка тронула ее узкие губы.

— Вполне, — ответила она, как ему показалось, с тонкой насмешкой, — не стоит так за меня переживать.

Малколма точно жаром опалило; он ни секунды не сомневался в том, что она всё поняла… И этот отказ, ироничным полунамеком, показался ему отчего-то таким унизительным, что он не смог сдержать обиды:

— А ты, я смотрю, идеальная охрана, — попытался съязвить он, натянув одеяло до подбородка, — не собираешь объедки со стола своей хозяйки…

В ответ на это она поднялась с кресла, подошла к кровати и присела на корточки у изголовья.

— Тот, кто был на войне, отлично знает цену объедкам, — произнесла она со спокойной улыбкой, на этот раз в ее словах не было совершенно никакой иронии, они прозвучали как никогда серьезно, и невыразимая глубина открылась в них Малколму, — почему не доесть, особенно если вкусно… Мы ведь не гордые, — она протянула руку и взяла юношу за подбородок, почти так же как когда-то Афина, только гораздо бережнее, повернула к себе его лицо и, глядя прямо в глаза, добавила с неожиданной нежной грустью:

— Только ты — это не объедки…

— Я совсем не хочу спать, — виновато прошептал он в ответ, — посиди со мной, просто посиди.

Они проговорили до самого рассвета, выпили в номере по порции кофе со сладким ликером и кокосовой стружкой, как она любила, но несмотря на это по дороге в Норд Малколм задремал на заднем сидении такси, положив голову на плечо строгой девушки в черном пиджаке, с которой он чувствовал себя в совершеннейшей безопасности, словно в раю или в материнской утробе…

Он плохо помнил, как перекочевал из такси на потертый диванчик в наблюдательной будке при входе в корпус общежития, все происходило в непреодолимой сладкой дреме; сквозь сон он слышал, как девушка в черном что-то тихо объясняла коменданту, шуршала бумагой, заполняя какие-то бланки. Потом исчезли все звуки и даже мягкий свет, просачивающийся сквозь веки: Малколм спал по-настоящему, глубоко и спокойно, ему казалось, что девушка, у которой он даже не спросил имени, до сих пор рядом, и теперь она уже никогда не оставит его…