На поводу у сердца

Глава 7

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них.

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда уходите на миг!

(Белла Ахмадулина)

Сколько боли может выдержать один человек, не потеряв при этом здравый смысл?

Сколько грусти может испытать человеческое сердце, не остановившись?

Сколько скорби может поглотить в себя душа, после сохранив способность дальше жить и чувствовать? Смеяться? Удивляться мелочам? Радоваться новому восходу солнца? Желать достичь вершин успеха? Стремиться к совершенству? Любить, даже несмотря на то, что тебе не получить взаимности?

Именно эта вереница вопросов выстраивается в моей голове, пока я стою на кладбище под мелко моросящим дождем, смотрю, как гроб с самым дорогим мне человеком забрасывают сырыми горстями земли, и как губка впитываю в себя душераздирающие эмоции скорбящей, плачущей толпы, одетой во всевозможные оттенки черного.

Уверен, Мэгги бы сейчас была крайне недовольна, увидь она всю эту кучу мрачных одеяний. Она никогда не надевала черное. В ее гардеробе вообще нельзя было отыскать хоть одну серую, тусклую и однотонную вещь. Бабушка всегда говорила, что наш город и так слишком хмур и скуп на яркие краски, чтобы люди еще добавляли ему темноты своим внешним видом. И Мэгги безукоризненно придерживалась своих слов, облачаясь лишь в разноцветную одежду. Временами чересчур рябую, аляпистую и немного не сочетающуюся друг с другом, но всегда веселую и привлекающую к себе внимание.

Бабушка была поистине уникальным человеком с ослепительным свечением души. Про свечение я, конечно, образно выражаюсь, но что-то мне подсказывает, если бы люди обладали видимой аурой, сияние Мэгги было бы именно солнечным. Теплым, светлым, согревающим, дарящим всем окружающим радость и надежду на то, что даже если сейчас вам кажется, будто ваша жизнь находится на самом краю пропасти, рано или поздно все непременно изменится в лучшую сторону. Просто никогда нельзя унывать и опускать руки, нужно только двигаться вперед. Не бежать от проблем, а идти им навстречу, перешагивать их или разбивать своим телом. Не зацикливаться на неудачах, а извлекать из них уроки, которые в последствии помогут вашему движению к намеченной цели.

И я все это делал. Все так, как меня учила Мэгги. Я ни перед чем не останавливался с того с самого момента, как достиг сознательного возраста, поняв, что вместо детских игр и бездумных скитаний по улицам мне нужно начать действовать ради светлого будущего моей маленькой, но самой любящей и заботливой семьи.

Семьи, ради которой сутками не спал, целиком отдаваясь работе. Семьи, что заслуживала еще долгих лет благополучной и счастливой жизни вдалеке от всей этой грязи, нищеты и преступности, из которых состоит каждый закуток улиц Энглвуда. Семьи, общением с которой я день за днем пренебрегал, в то время как стоило почаще навещать, проводить вместе время, узнавать, как прошел день, говорить о своей благодарности и том, что нет для меня человека ближе.

Да. Я все это должен был делать… Но не делал, даже зная, как Мэгги по мне скучает. Все думал, что у нас еще вся жизнь впереди насладиться вместе моими будущими достижениями. Но ее нет. Ни целой жизни, ни года, ни дня, ни даже минуты, за которую я попытался бы сказать ей хотя бы малость того, что теперь будет снедать меня до конца моей жизни.

Я бы обнял ее еще раз на прощание, вдохнув родной запах ягод и корицы, ощутил ее теплую ладонь на своей спине и извинился за то, что был так невнимателен, слеп, эгоистичен. За то, что после дня ее нескончаемых звонков не смог догадаться, что Мэгги словно предчувствовала приближение беды и всего лишь хотела напоследок услышать мой голос.

А что сделал я? Что? Я накричал на нее за это. Сорвался без причины, грубо, незаслуженно. Заставил почувствовать себя виноватой, а кто виноват – так это я. И дать понять ей о своем раскаянии мне тоже не светит, потому что нет ее больше. Нет! Есть только последние слова, доносящиеся извиняющимся голосом из динамика телефона, которые я даже не соизволил дослушать до конца, отчего теперь они колотят по нервам, точно молот, остервенело забивающий гвозди.

Я не верил в случившееся, когда впервые увидел ее мертвое тело, которое все еще источало остатки живительного тепла, но уже полностью лишилось всех эмоций. Мне не удалось уловить даже крупицу чувств, которые Мэгги испытывала в последние секунды жизни. Она была пуста. Впитывать было нечего. Но я все равно не верил. Как не верю и сейчас, пока обездвиженно смотрю на могильное надгробие, под которым теперь будет покоиться самый чудесный человек, а ударная доза скорби, сожаления, боли и траурной печали всех пришедших попрощаться с ней людей пропитывает каждый уголок моего сознания.

Наверное, это покажется странным, но даже сейчас, будучи клубком, сплетенным из всех гнетущих, тягостных и тоскливых эмоций, которые способен испытывать человек, я все равно не плачу. Почему-то не могу. Да и это не страшно: мне хватает слез всех друзей и знакомых Мэгги, которые подходят ко мне выразить соболезнования, лишь сильнее вываливая на меня всю гущу своих болезненных чувств.

Думаю, мне никогда не передать, каково это – не просто слышать их утешительные слова и видеть печальные лица с покрасневшими от слез глазами, но и полностью перенимать их внутреннюю горечь. По всей видимости, потому-то мне и не плачется. Ведь чувствую я всех, кроме себя, и никак не могу это контролировать.

– Остин… ты идешь? – тихий девичий голосок разбавляет мои угнетающие мысли.

Я наконец «просыпаюсь», замечая, что люди уже начали постепенно покидать место захоронения.

Еще раз прочитав высеченное имя бабушки на бездушной, каменной глыбе, заставляю себя перевести мутный взгляд на белокурую малышку. Все это время она так же, как и я, не проронила ни одной слезинки и не отходила от меня ни на шаг, крепко сжимая мою руку своей маленькой ладонью.

– Идешь? – повторяет она, вглядываясь в меня грустным взглядом.

И наверное, впервые в жизни я благодарен ее защитной стене за то, что не позволяет мне нырнуть с головой в ее скорбь. Я готов терпеть мощнейший сгусток одинаковых чувств нескольких десятков людей, но ощущать на себе боль Николины я просто не смог бы. Рухнул бы на землю и даже не пытался бы встать.

– Куда? – с трудом выдавливаю из себя.

– Соседи устраивают Мэгги поминки. Твою бабушку все любили, и они хотят попрощаться с ней как полагается. Все вместе, – произносит Ники и проводит пальцами по моей щеке, стирая с нее дождевую влагу.

Ее лицо тоже полностью покрыто мелкими каплями, светлые пряди волос намокли, начав сильнее закручиваться на концах. Длинные ресницы с бровями собрали на себе крошечные природные кристаллики, которые делают ее внешность еще милее.

Удивительно, как в столь неадекватном состоянии я могу подмечать такие мелочи. Но вероятно так происходит потому, что в эти тяжелые для меня минуты ее прекрасное лицо – единственное, что у меня получается по-настоящему увидеть. Оно одно теперь имеет смысл в моей жизни. Только Николина не позволяет мне поникнуть духом и сохраняет желание двигаться дальше, чтобы суметь вытащить ее из этого унылого города, пока он с концами не поглотил ее талант.

– Бабушка бы не хотела, чтобы ты оставался один, но если не хочешь, мы можем не идти. Никто тебя не осудит… К тому же я знаю, как тебе, должно быть, невыносимо находиться со всеми рядом, – продолжает заботливо щебетать моя маленькая девочка, даже не представляя, насколько сильную моральную поддержку мне оказывает одно лишь ее присутствие.

– Нет, я пойду. Выдержать один день с болью утраты людей, которые любили Мэгги, – это меньшее, что я могу сделать в память о ней.

Поминальный фуршет проходит в квартире миссис Кэрол – самой близкой подруги моей бабушки. В свою квартиру за прошедшие несколько дней я заходил лишь в вечер ее смерти и вряд ли сделаю это еще хоть раз. Возвращаться в родные стены, где в воздухе витает запах бабушкиных духов, мебель пожизненно пропахла выпечкой, а на каждом углу лежат ее вещи, нет ни сил, ни желания, да и в принципе необходимости тоже. Марк предлагал пожить у него, но я отказался. Зависать на его постоянных вечеринках, которые он устраивает у себя дома почти каждую ночь, мне совсем неохота, поэтому оставшееся время в городе, пока заканчиваю учебу, я проведу в общежитии университета, где и жил последние несколько лет.

– Остин.

Из болезненных мыслей меня вновь вытягивает женский голос, но на сей раз тот, что услышать вновь я точно никак не ожидал.

Отследив взгляд Николины, устремленный куда-то за мою спину, я оборачиваюсь и за долю секунды узнаю одну из самых красивых и важных девушек, которые когда-либо были в моей жизни.

– Лара, – выдыхаю я, несколько раз моргая, чтобы точно убедиться, что передо мной стоит именно она.

– Привет.

Как всегда сногсшибательно прекрасная брюнетка в строгом, черном платье чуть ниже колена неспешно подходит ко мне ближе.

– Прости, я не успела на похороны, но заехала на кладбище чуть позже. Там кто-то оставил записку с адресом, где проходят поминки, и вот… я решила… прийти выразить свои глубочайшие соболезнования… и… просто проверить, как ты, – тихо, с некой робостью проговаривает Лара и начинает мешкать, будто не знает, стоит ли меня обнимать или нет.

Но я беру инициативу свои в руки и обнимаю девушку сам: крепко сжимаю изящную фигурку, зарываясь носом в ее черные локоны, глубоко вдыхая теплый запах фруктового шампуня с выразительными нотками спелых яблок.

Да… Лара пахнет точно так же, как я и запомнил, однако даже этот дивный аромат не выбивает сквозь грусть тех трепетных эмоций, которые я испытывал рядом с ней раньше.

– Откуда ты узнала?

– Марк сообщил, – отвечает Лара, отстраняясь от меня. – А я… Я не могла не прийти, даже несмотря на то, что… – заминается она, переводя свой янтарный взгляд с меня на Николь и обратно.

– Я ненадолго отойду, Остин, – сообщает Ники, явно ощутив воцарившуюся между нами неловкость, и порывается сбежать, но я останавливаю, неосознанно хватая за запястье.

И смотрю на нее, вроде бы желая что-то сказать, а что – и сам не знаю. Ни одной буквы в голове не появляется. Понимаю лишь, что теперь только она – моя жизнь, которую я больше всего на свете боюсь потерять, поэтому не желаю, чтобы она хоть куда-то отходила от меня.

– Я буду рядом, Остин, не переживай. Я просто оставлю вас пообщаться, а сама пойду побеседую с Барретом.

Ники поглаживает мое предплечье, и я заметно расслабляюсь, совсем скоро отпуская ее. Перевожу внимание на Лару, тут же попадая на удочку ее пристальных глаз.

– Так… Значит, тебе Марк позвонил? – разбавляю затянувшееся молчание, приглашая ее присесть на диван.

– Нет, он не звонил, а нашел меня в университете. Видимо, решил, что тебе нужна будет любая поддержка. Даже моя, – объясняет Лара, опуская ресницы. – Я не знала, будешь ли ты рад меня видеть, но я не могла не прийти.

– Что ты такое говоришь? Конечно, я рад. Просто Марк мне ничего не сказал. Если бы я знал, что ты в курсе, сам за тобой заехал бы. Тебе не стоит одной появляться в Энглвуде, – беру ее руку в свою, переплетая наши пальцы.

Зачем? Не знаю. Наверное, хочу попытаться почувствовать хоть что-то, кроме скорби. Хоть немного тепла, нежности, любви… Но, к сожалению, ни одному из тех жарких чувств, что Лара всегда во мне вызывала, ни на градус не удается поднять мое поникшее настроение.

– Не волнуйся. Я приехала сюда не одна. И меня будут ждать внизу, сколько потребуется, – с осторожностью сообщает она.

И пусть это заявление нисколько не взрывает мой мозг ревностью, я все равно, не сдержавшись, спрашиваю:

– У тебя уже кто-то появился? – вопрос звучит без всякого недовольства, но с заметной долей удивления.

Со дня нашего расставания прошло неполных два месяца. Хотя… чему тут удивляться? Лара во всех смыслах прекрасна. Такие девушки не бывают долго одинокими, а те счастливчики, которым повезет заполучить ее симпатию, должны быть кончеными болванами, если позволят хоть когда-нибудь ей уйти.

И да, приятно познакомиться, я Остин Рид – тот самый конченый болван, который допустил подобное. Но так же, как и всему остальному, ни злости, ни искреннему сожалению пока что нет места во мне.

– Прости… Ты не обязана отвечать на этот вопрос, – порываюсь выпустить ее руку, но ее тонкие пальцы сами сжимают меня сильнее, а влажный взгляд заставляет застыть.

– Я отвечу… – она судорожно сглатывает. – Мы же никогда друг другу не врали, даже в отношениях, поэтому и сейчас не хочу этого делать. Да, у меня появился кое-кто, но это не мешало мне скучать по тебе каждый день, Остин. Я честно очень скучала по нам и тому времени, что мы провели вместе. И когда я узнала что… Мэгги… Я не могла поверить… Ей же не было и шестидесяти. И она всегда была такой энергичной… Жизнерадостной. Я просто не понимаю… Она же никогда не жаловалась на здоровье. Как такое могло случиться? За что? Я не могу… Я не…

Лара не справляется со своими эмоциями, выпуская наружу водопад горьких слез. Они начинают стекать по ее щекам вниз, покрывая ткань платья влажными пятнами.

Никогда не мог выдерживать женских слез и сейчас не выдерживаю. Вновь сгребаю девушку в объятия, нежно поглаживаю ей по волосам и терпеливо жду, пока она усмирит свой всплеск беспросветного унынья, в котором я буквально утопаю с головой.

– Прости… прости… я не должна, – невнятно бормочет сквозь слезы она, прижимаясь к моей груди еще сильнее.

А я даже ответить ничего не могу: ментальная боль вконец парализует тело, начиная трансформироваться в физическую. Я сжимаю челюсть, чтобы не застонать от мучений.

– Прости, Остин… Я правда не хотела, чтобы так… Я пришла поддержать тебя, а вместо этого разрыдалась на твоем плече, как ненормальная. Прости.

– Прекрати, Лара. – Обхватываю ее заплаканное лицо ладонями, большими пальцами стираю дорожки слез. – Для меня много значит уже то, что ты пришла сегодня. Извиняться тебе точно не за что, – всматриваюсь в янтарные глаза, то и дело ловя пальцами очередные слезинки.

Между нашими лицами от силы десять сантиметров, однако я не ощущаю ни намека на прежний накал, который был у нас в нашу последнюю встречу, ни уж подавно того напряжения, которое испытывал несколько дней назад, когда держал в руках свою малышку. Лицо Ники было так же близко, как и Ларино сейчас. Но тогда пульс бомбил так мощно, словно я без остановки пробежал не один километр, а губы покалывало от желания впиться в ее рот и никогда больше не выпускать сладкий язычок из своего плена. А сейчас… Нет ничего даже близко похожего на то внутреннее землетрясение. Определенно, ничего больше не осталось.

Однако так, по всей видимости, чувствую лишь я один. Уже в следующий миг я ощущаю нежный поцелуй Лары на своих губах, на который я вдобавок ко всему еще и отвечаю. Недолго, всего пару секунд, но я это делаю, как полагаю, по-прежнему отчаянно надеясь укрыть себя от всепоглощающей грусти, вытянув из Лары сохранившуюся ко мне любовь. Но как только четко понимаю, что и подобный тактильный контакт не поможет достичь желаемого облегчения, отстраняюсь от нее, заставляя девушку негромко всхлипнуть от растерянности.

– Прости… Я не знаю, как это получилось. Прости, – вновь жалобно повторяет Лара, прикасаясь пальцами к своим губам.

– Да все нормально. Я все понимаю.

– Нет, прости, я это зря сделала… Просто… Мне так… жаль… Остин… Прости…

– Да успокойся. Ты в самом деле сейчас еще и за поцелуй извиняться собралась, глупая? – вяло усмехаюсь я и, опершись локтями на колени, устремляю озадаченный взгляд в сторону коридора, где Ники продолжает вести беседу с нашим арендодателем, время от времени поглядывая на меня.

«Получается, и поцелуй наш она тоже видела.» – мгновенно проносится в голове эта мысль, что доставляет ощутимый дискомфорт в районе сердца. Хотя, по сути, это не имеет никакого значения. Для нее не имеет… Ники ясно дала понять, что для нее я просто друг и ничего больше, а существование ее загадочного парня лишь подтверждает мои выводы о том, что мне не стоит портить нашу многолетнюю дружбу своими никому не нужными признаниями.

Я просто хочу, чтобы она была счастлива. И не важно, со мной или с каким-то другим мужчиной. Клянусь, я приму любой ее выбор с важной пометкой о том, что непременно поквитаюсь с каждым, кто посмеет ее обидеть, и наоборот, благодарно пожму руку тому, кто подарит ей счастье, которого она поистине заслуживает. Я обязательно сделаю это, даже если сам при этом буду подыхать от печали и ревности.

Николина – особенная девушка. И дело не только в ее сильном характере или в невинно-соблазнительной красоте, которую она ни с того ни с сего решила раскрыть всему миру. И даже не в ее уникальной способности скрывать свои эмоции, оставаясь для меня непостижимой загадкой, а потому что есть в ней некий притягательный шарм. Его можно заметить далеко не сразу (как это произошло со мной), но если все же получилось это сделать, его влияние на тебя уже будет не по силам остановить.

Я заведомо готов назвать круглым глупцом того, кто попытается бороться с этим. Бессмысленное дело. Безнадежное. И это рано или поздно, так или иначе, поймет каждый, кто хоть когда-нибудь полюбит Николь.

– Я искренне рада, что ты наконец это понял.

Теплый голос Лары вынуждает меня напрячься и посмотреть на нее.

– Понял что?

– Не прикидывайся, Остин. Только не со мной. Я всегда это чувствовала и сейчас вижу, как ты на нее смотришь.

– Чувствовала и видела что?

– Что ты любишь ее, – уверенно отвечает она и переходит на шепот: – Не как сестру.

– И как же ты могла это знать, если я сам это понял лишь недавно?

Лара усмехается она, слегка покачивая головой, будто я только что сморозил какую-то глупость.

– Ты в самом деле смешной, Остин, если правда думаешь, что твоя любовь к ней появилась лишь недавно, – ее заявление заставляет меня нахмуриться. – Я вообще поражаюсь, как ты – человек, который обычно видит все до мельчайших деталей, умудрился так долго не замечать очевидных вещей? Ты мог сутками творить чудеса в своих компьютерных системах, но за столько лет вашей дружбы не смог адекватно проанализировать свои поступки и чувства к ней, чтобы понять – твоя любовь к ней уже давным-давно вышла за пределы братской.

– О чем ты? Про «давным-давно» ты явно преувеличиваешь, Лара. Пока мы были с тобой вместе, у меня даже мыслей об этом не зарождалось, ты и сама это знаешь. Поэтому не совсем понимаю, почему ты вообще говоришь подобное.

– Я говорю лишь то, что всегда замечала в вас двоих, но просто, как и любая другая влюбленная девушка, отчаянно пыталась убедить себя, что это все мне только кажется. Но мне не казалось. Теперь я точно это вижу и осознаю. Ты всегда слишком сильно переживал за нее, заботился и оберегал от всего света. Ты мог по полдня не отвечать на мои звонки или сообщения, но каждый раз, стоило только Николине позвонить, ты отбрасывал все свои дела и отвечал ей, даже если этими делами была я. Ты неоднократно забывал о наших встречах, заставляя меня подолгу стоять и ждать тебя в разных местах города, в то время как о встрече с Николиной ты никогда не забывал, да и вообще был готов сорваться к ней незамедлительно и в любое время суток. Чего стоит один лишь твой порыв сразу после боя помчаться в клуб. Ты был весь избитый, уставший, едва стоял на ногах, но стоило мне сказать, что Николина пошла разбираться с Марком, ты мгновенно ожил и полетел ее спасать. И я не могу не добавить ко всему этому еще и то, что лишь с ней ты всегда смеялся так громко и раскатисто, как никогда не смеялся со мной. Так же как и довести тебя до крайней точки кипения, когда ты был способен кулаком пробивать стены, тоже могла лишь она одна. А такие мощные чувства вряд ли способна вызвать просто сестра, не думаешь? – сдавленно спрашивает Лара, из последних сил пытаясь вновь не расплакаться.

А я даже должного чувства вины испытать не могу из-за кипящего во мне пиздеца чужой скорби.

– Лар… Я не хотел тебя так обижать… Я даже не замечал этого. Прости. Черт! – тихо ругаюсь, сжимая челюсть до зубовного скрежета. – Я точно отморозок, раз позволял себе так поступать с тобой.

– Нет, нет, Остин, я не держу на тебя обиды и ни в коем случае ни в чем не упрекаю.

– А должна.

– Нет, не должна! – протестует она, стирая с щеки предательски скатывающуюся слезинку. – И не только потому, что сейчас совсем неподходящее время для упреков, а потому что я в самом деле не злюсь и не обижаюсь на тебя.

– Нет?

– Конечно. Ведь как можно обижаться на того, кто и сам не понимал, что вытворяет? Ты делал это не нарочно, а лишь потому, что по-другому не мог. Потому что любил ее слишком сильно, даже не подозревая об этом. А на такое нельзя злиться. И я не злюсь. К тому же меня никто не заставлял закрывать на это глаза и день за днем убеждать себя в том, что ты ничего к ней не испытываешь. Я делала это сама. Добровольно. Потому что очень любила тебя и, что уж скрывать, все еще люблю… – он замолкает, чтобы явно сглотнуть слезливый комок в горле. – Люблю, потому что тебя невозможно не любить, Остин. Ты потрясающий парень.

– Не говори ерунды. Потрясающие парни не доводят до слез таких потрясающих девушек, как ты, – протестую я, прямо-таки ненавидя себя за то, что причинял ей всю эту боль и все еще продолжаю это делать.

– Нет, Остин. Ты правда потрясающий… Просто, к сожалению, не для меня. Но Николине с тобой, несомненно, повезло. Каждая девушка мечтает о том, чтобы ее кто-то так любил, как любишь ее ты, – закончив свое откровение, она бросает короткий взгляд в сторону Ники.

Она уже закончила разговор с Барретом и теперь, прислонившись к стене, печатает что-то в телефоне.

– Вряд ли Николина мечтает о таком, Лара. Может, я и понял, что люблю ее совсем не так, как думал, но она по-прежнему видит во мне всего лишь брата, – констатирую я, украдкой проводя взглядом по ее стройным ногам с острыми коленками, упругим бедрам, спрятанным под черной тканью юбки, тонкой талии и наглухо закрытой зоне декольте.

Добираюсь до усталого, бледного лица малышки и по его выражению упорно пытаюсь понять, с кем именно она сейчас переписывается – с подругой или же своим таинственным ухажером, с которым наотрез отказывается меня знакомить?

– Ох, Остин, – протяжно вздыхает Лара, плавно приподнимаясь с дивана.

То же следом делаю и я.

Она вскидывает голову, заглядывая мне прямо в глаза, смотрит чересчур внимательно, будто запоминает черты моего лица, а затем растягивает губы в мягкой улыбке и произносит:

– Ты не только потрясающий парень, но и прекраснейший пример того, как даже самые умные люди могут разом превращаться в слепых лопухов, когда дело касается женщин.

И после этих слов Лара приподнимается на цыпочки и со всей присущей ей нежностью целует меня в щеку, пока я и без проникновения в ее чувства отчетливо понимаю, что именно она делает.

Лара прощается. И почему-то я больше чем уверен, что на сей раз навсегда.