Начать сначала

Глава 2

Последний конверт с ответом пришел в середине апреля.

Извещение о приеме Пакстон в «Сладкий шиповник» было получено еще в марте. Вассар, Веллесли и Смит сообщили о своем согласии в начале апреля, но эти школы не интересовали Пакстон. Она аккуратно складывала извещения в стол и продолжала ждать того ответа, ради которого все было затеяно, — ответа из журналистской школы Рэдклифф. Колледжи в Калифорнии были для нее запасными вариантами. Она молилась о положительном ответе и в глубине души не могла поверить, что ей могут отказать. В конце концов, у нее были хорошие оценки. Не отличные, но очень хорошие. Единственно ее беспокоили неважные успехи в спорте и то, что она не имела никакого хобби помимо учебы.

Она любила писать стихи и короткие рассказы, увлекалась фотографией, ходила в детстве на балет, поступила в драматический кружок в прошлом году, но затем решила, что это мешает учебе.

Она не раз слышала, что в Гарварде ценят многосторонне развитых молодых людей и уделяют много внимания внефакультетским интересам студентов.

Матери было очень приятно, что раньше других пришло приглашение в «Сладкий шиповник», но у нее и без того хватало забот, поэтому Пакстон могла спокойно дожидаться ответа остальных. Мать рассказывала подругам, что Пакстон получила приглашения из других школ: это очень льстило ее самолюбию, но практически не значило ничего. Школа могла быть как в Калифорнии, так и на другой планете — дочь должна обязательно остаться на Юге. Она уговаривала Пакстон сделать «разумный» поступок и ответить в «Сладкий шиповник» до того, как придут извещения из других школ.

— Я не могу сделать этого, — спокойно ответила Пакстон.

Ее огромные зеленые глаза изучающе смотрели на мать, будто она увидела ее впервые. — Я дала обещание. — Серьезнее обещания был долг перед отцом.

— Ты не найдешь счастья в Бостоне. Там ужасный климат и плохой колледж. Тебе будет гораздо лучше рядом с домом, в кругу семьи, к тому же ты всегда сможешь поступить в Гарвард на последних курсах.

— Почему мы не можем подождать и узнать, принята я или нет, — это более разумно!

Но то, что имело смысл для нее, было абсолютно бессмысленно для матери. Ее раздражало упрямое стремление Пакстон уехать на Север, когда она могла спокойно поступить в «Сладкий шиповник» и остаться рядом с домом. Джордж посвятил однажды целый субботний день, чтобы изложить сестре свою точку зрения в этом вопросе, и Пакстон улыбалась про себя, слушая его. Разговор с Джорджем — все равно что разговор с матерью. Они оба уверены, что ее жизнь неразрывно связана с ними и что глупо с ее стороны пытаться расправить крылья и улететь к новым горизонтам.

— А как насчет папы, Джордж? У него все было не так уж плохо, хотя он в свое время уехал на Север и ходил в колледж с этими янки? — Она поддразнивала брата, но он не понимал этого. К многочисленным добродетелям брата Бог забыл прибавить чувство юмора.

— Это разные вещи, Пакс. Ты же знаешь, я не патриот Юга.

Я просто считаю, что для девушки «Сладкий шиповник» — оптимальный вариант. Мать права. И у тебя нет никаких причин ехать в Бостон.

— Ну знаешь, с такими доводами Америку бы до сих пор не открыли, Джордж. Представляешь, если бы королева Изабелла уговорила Колумба не плыть в Новый Свет без особых причин. — Она смеялась над братом, но он не замечал этого.

— Мама права. Ты еще ребенок и делаешь все нам наперекор только для того, чтобы доказать, что уже большая. Ты не мужчина, и нет никакого смысла в твоем желании попасть в Гарвард. Не мечтаешь же ты о карьере врача или юриста. Ты должна быть рядом с нами. Вдруг мама заболеет? Она не так молода, как хочет казаться, мы нужны ей здесь. — Он исчерпал все доводы, в запасе остался только долг перед матерью. Пакстон никак не могла понять, зачем они так стремятся оставить ее при себе, подрезать ей крылья в самом начале ее взрослой жизни. Видимо, они считали, что она принадлежит им без остатка.

— Ей всего пятьдесят восемь, а не девяносто три, Джордж!

Я не собираюсь просидеть у нее под боком остаток жизни, дожидаясь, пока понадобится моя помощь. И откуда ты знаешь, какую карьеру я выбрала для себя? Может быть, я хочу стать хирургом. Это дает мне право ехать учиться на Север? Или я должна оставаться тут и печь булочки только потому, что я женщина?

— Этого мы тебе не предлагаем. — Джорджа все-таки задел ее тон.

— Я знаю, это. — Она стала говорить спокойнее. — И «Сладкий шиповник» — чудесная школа, но я всю жизнь мечтала поступить в Рэдклифф.

— А если ты провалишься?

— Я поступлю, я должна. — Она пообещала быть такой, чтобы отец мог гордиться ею.

— И все-таки если ты не поступишь? — хладнокровно настаивал он. — Тогда ты согласишься остаться на Юге?

— Может быть, — я не знаю. — Три школы Лиги Иви совсем не привлекали ее, а о Станфорде и Беркли она всерьез не задумывалась. Они слишком далеко, и у нее нет там никаких знакомых. — Посмотрим.

— Я полагаю, ты ответственно отнесешься к выбору, Пакстон. Дважды подумай, прежде чем расстраивать маму.

Почему же они, совершенно не задумываясь, расстраивают ее? Чего они хотят от нее? Зачем им нужно оставлять ее при себе в Саванне? Всю жизнь тогда придется ходить на званые обеды и ленчи с матерью, посещать заседания Общества дочерей Гражданской войны и когда-нибудь вступить-таки в Бридж-клуб — тогда Беатрис Эндрюз будет довольна, а Пакстон покроется плесенью. Перспектива скиснуть здесь от тоски не привлекала ее. Она хочет чего-то большего и для начала — поступить в школу журналистов Рэдклифф.

Только Квинни выслушивала ее. Няня была единственным человеком, любившим ее настолько, чтобы не мешать искать свой путь. Квинни одобряла ее поступки, считая, что девочке лучше жить независимо от людей, которые так много требуют от нее и так мало дают взамен. Квинни знала, что у Пакси светлая голова, полная идей, которые стоит воплощать в жизнь, а не сидеть под крылышком у матери и ждать замужества. Но если Пакстон после окончания колледжа захочет вернуться домой, Квинни будет ждать ее и встретит с распростертыми объятиями. Словом, она не собирается упрашивать ее остаться или изводить своими нотациями, как некоторые.

Письмо пришло во вторник, оно лежало в почтовом ящике вместе с другим, из Станфорда. У Пакстон перехватило дыхание, едва она заметила их. Был теплый весенний полдень, и она медленно брела из школы домой, думая о мальчике, который пригласил ее на весенний студенческий бал. Она впервые обратила на него внимание год назад, он был высокий, стройный, темноволосый, с красивой стрижкой. Но встречался с другой девушкой, а сейчас внезапно пригласил ее на вечер. В голове у нее был какой-то романтический сумбур, который стоило обсудить по приходе с Квинни. Но письмо затмило всех и вся. Ее будущее — в этом белоснежном листочке, который сложен и запечатан в фирменный конверт Гарвардского университета. Что там? «Дорогая мисс Эндрюз, нам приятно сообщить Вам, что Вы приняты…» или «Дорогая мисс Эндрюз, мы сожалеем, но…».

Руки дрожали, когда она доставала конверты из почтового ящика, не в силах решить, какой открыть первым. Она, опустилась на ступеньки крыльца их массивного кирпичного дома и разорвала первым письмо из Рэдклиффа — уже не было никаких сил терпеть неизвестность. Она отбросила со лба, волосы, облокотилась на затейливые кованые перила и на секунду закрыла глаза, умоляя отца благословить этот ответ… «Пожалуйста, ну пожалуйста… пусть я буду принята». Она открыла глаза и быстро достала листок с ответом. В первом абзаце не было ничего определенного: только этикетные раскланивания — и какой замечательный университет Гарвард и какая она замечательная абитуриентка. Во втором абзаце нашелся наконец ответ. Сердце остановилось, когда она прочла:

«Несмотря на то что Вы обладаете всеми качествами, необходимыми для поступления в Рэдклифф, мы полагаем в данный момент… возможно, другой институт… мы сожалеем, но уверены, что Вы добьетесь многого в любом академическом институте, который выберете… Желаем Вам всего наилучшего…» Глаза моментально наполнились слезами, слова и строчки заплясали и расплылись. В один миг все мечты рухнули. Рэдклифф отказал ей. Что делать? Может, ей действительно место только на Юге, в семейном кругу с недалекими рассуждениями за обеденным столом с матерью и братом? Или все-таки поехать в Вассар, Веллесли или Смит, приславшие положительные ответы? Но они такие нудные, эти традиционные учебные заведения.

Нервничая, она надорвала второй конверт. Может быть, стоит подумать о Станфорде? Но в первом же абзаце был почти дословно повторен ответ из Рэдклиффа. Они желали ей всего хорошего и советовали обратиться в другой колледж. Таким образом, выхода не оставалось. Правда, не пришел пока ответ из Беркли, но надежды на него никакой. Она чувствовала страшную тяжесть на душе, когда поднималась по ступенькам и входила в дом. Самое неприятное, что об этих отказах придется сказать матери и брату.

Первой обо всем узнала, естественно; Квинни. Поначалу она очень огорчилась за Пакси, но потом отнеслась к отказам философски:

— Если они не приняли тебя, значит, так и должно было случиться. Однажды ты оглянешься назад и поймешь это.

Но сейчас Пакстон была подавлена крушением ее планов на самостоятельность. Она не хотела оставаться на Юге, не хотела учиться в колледже для девочек, и у нее не хватало смелости поехать в Беркли. Однако мудрая Квинни заглянула на два шага дальше:

— Слушай, детка, а как насчет Калифорнии? Это далеко отсюда, но тебе там может понравиться. — Одна из ее дочерей уехала в Окленд несколько лет назад и, хотя никогда не бывала там раньше, все время писала, что Сан-Франциско чудесный город. — Я слышала, это очень красивый город, да и климат там не такой холодный, как на Севере. — Она ласково улыбнулась девочке, которую любила и растила с самого рождения. Ей было больно видеть, как она переживает. — Твоя мама убьет меня, если узнает, что я тебе тут советую, но, мне кажется, тебе стоит подумать о Калифорнии.

— Она убьет нас обеих, если услышит этот разговор, — усмехнулась Пакстон. — Но Калифорния — так далеко. — , я ничего там не знаю.

— Калифорния далеко. — Теперь улыбнулась Квинни. — Не будь глупенькой, это всего несколько часов на самолете, как говорит моя Роза. Подумай об этом вечером. Может, этот колледж Беркли — то, что тебе нужно.

Но вечером за обедом Беатрис и Джордж продолжили атаку на Пакстон. По их мнению, и ее колледж расположен гораздо ближе к дому, чем ей того бы хотелось, письмо из Рэдклиффа разрешило все сомнения. Они вовсе не расстроились из-за отказа, только воодушевились. Как и Квинни, они решили, что это судьба, но, в отличие от Квинни, всерьез думали при этом, что вот и хорошо, что мечтаниям пришел конец, теперь все будет так, как и должно быть. Пакстон была удручена еще и тем, что не сдержала своего обещания перед отцом, не поступила в его альма-матер. Ей хотелось рассказать о своих переживаниях хоть кому-нибудь, поделиться невыносимой тяжестью, но для Квинни это будет слишком, не говоря уже о матери и брате. Все друзья Пропадали в заботах о поступлении, как и Пакстон, они ждали ответов из колледжей, куда послали заявки.

Парень, пригласивший ее на вечер, позвонил ночью, она попыталась поделиться с ним, рассказать хоть что-то, но он сам только что был принят в престижный колледж, поэтому витал где-то в облаках и не слышал ее. Пришло время принимать собственное решение. Ночью в постели она вспомнила дневной разговор с Квинни: мысль о поездке в Калифорнию то представлялась ей полным безумием, то решением многих вопросов.

Но примут ее туда или откажут? В конце недели мать и Джордж добились своего, она дала обещание послать согласие в «Сладкий шиповник» на следующей неделе, пообещав себе повторить попытку поступить в Рэдклифф в следующем году. Она почувствовала облегчение, сделав наконец какой-то выбор.

Пребывание дома станет более сносным, если знать, что это не на всю жизнь.

На следующей неделе в понедельник пришел ответ из Беркли.

Они извещали, что она принята. Почему-то это сообщение взволновало Пакстон; она тут же поспешила на кухню показать его Квинни. Няня тоже очень обрадовалась. Она была уверена, что придет именно положительный ответ и разрешит все проблемы.

— Ну вот все и прояснилось!

— Почему ты так думаешь? — Пакстон не понимала, откуда у Квинни такая уверенность в необходимости выбрать именно Беркли, но чувствовала, что ни один ответ из пришедших за два месяца не радовал ее так, как этот.

— А разве ты сама не чувствуешь?

— Действительно, я очень рада. Я немного волнуюсь и не могу решиться, но я рада.

— А что ты почувствовала, когда приходили ответы из других школ?

— Уныние… скуку… и я совершенно не ощущала между ними разницы: Вассар, или Смит, или что-то другое.

— Хотя мне очень грустно будет расставаться с тобой, но : это лучшее решение. Подумай над ним, детка. Помолись. Прислушайся к Богу и своему желудку. Во всех сложных ситуациях слушай, что говорит твой живот, что ты чувствуешь внутри.

Твой организм знает, какой ответ правильный. Мы все чувствуем через него, — и она с серьезным видом ткнула себя в большой живот. — Когда ты чувствуешь себя хорошо — решение верно. Но если у тебя что-то болит, бурчит или режет внутри, будь уверена: ничего путного у тебя не выйдет.

Пакстон рассмеялась над этой незатейливой премудростью.

Старая няня, как всегда, права, Квинни знала ответы на все вопросы и была умнее, чем мать, Джордж и сама Пакстон, вместе взятые.

— Квинни, сумасшествие даже думать об этом. — Пакстон села на стул и принялась грызть морковку. Квинни было приятно смотреть на нее — юную, красивую, с удивительно спокойным лицом. Она из людей, живущих в согласии со своим внутренним миром. Это цельная и сильная натура, что редко встретишь у таких молоденьких девушек. После смерти отца семь лет назад она немало передумала, это способствовало ее взрослению. — А что я скажу им?

— Правду, как только поймешь, в чем она для тебя. И пожалуйста, не делай ничего только потому, что я так сказала.

Делай то, что хочешь делать, что для тебя правильно, если уверена в этом Подумай еще раз обо всем. — Квинни опять многозначительно похлопала себя по животу.

Пакси расхохоталась и встала. Высокая, тоненькая, она была очень похожа на отца, в движениях ее сквозила обворожительная грация. Она была выше многих подруг и не замечала этого. К большому удивлению Квинни, она вообще не проявляла интереса к собственной внешности. Она была красива без усилий с ее стороны.

Пакси больше интересовалась тем, что происходило у нее в голове или в душе. Она была слишком похожа на отца, чтобы заботиться о красоте. Такое равнодушие к своим внешним достоинствам частенько раздражало мать, желавшую видеть Пакстон участницей показов мод в Юниор-лиге и Обществе дочерей Гражданской войны, но дочь не выражала к этому ни малейшей склонности. Она была тихой, задумчивой, ее всегда поражали суета и страсти, кипевшие на этих мероприятиях. Ей нравилось разговаривать о серьезных вещах с учителями в школе и немногими друзьями; они обсуждали недавние события во Вьетнаме, последствия гибели президента Кеннеди, позицию Джонсона но гражданским правам, Мартина Лютера Кинга и организованные им демонстрации. Пакстон увлекалась политикой, важнейшими событиями, их связью и влиянием друг на друга. Ей было действительно интересно думать и писать об этом.

Через неделю она подошла к одному из своих любимых учителей поговорить о колледже в Беркли.

— Я Считаю, это одна из лучших школ в стране. А почему ты спрашиваешь? — заинтересовался он.

Пакстон засомневалась, говорить или нет, и тут же ответила:

— Я думаю, стоит мне ехать туда или нет?

— Ответ из Рэдклиффа не оправдал твоих ожиданий? — Он знал, как она хотела поступить туда, и готов был искренне посочувствовать.

— Они отказали мне, как и Станфорд. Все остальные приняли. — Пакстон перечислила колледжи, куда она послала анкеты, и учитель тоже остановился на Беркли. Сам он был с севера и по себе знал, как важно обрести самостоятельность и собственный опыт. Он считал, что дети с запада должны ехать на восток, а с востока на запад на год или два, они должны посмотреть мир, чтобы расширить кругозор и представить себе все его разнообразие.

— Я бы на твоем месте не задумывался ни на минуту, это твой шанс. Оставь пока Рэдклифф, он никуда не убежит, ты сможешь перевестись туда на последних курсах. Бог с ним, езжай на запад, ты полюбишь его.

Она слушала и воодушевлялась. В конце концов, может, Квинни и права, может, это выход.

Пакстон ничего не говорила матери несколько дней, а в пятницу решилась и послала согласие в Беркли. Вечером того же дня за обедом она не выдержала.

— Я отправила свое согласие сегодня, — спокойно сказала она, ожидая бурю, которая вскоре последует.

— Молодец, — поспешил с похвалой брат. Ну вот она сделала так, как они с матерью и говорили. Оказалось, все не так сложно, как представлялось матери. — Ты довольна собой, Пакс? Ты заслужила похвалу.

Она усмехнулась в ответ, зная, что сейчас произойдет.

— Да, на самом деле, да. Я много думала. Это мой первый серьезный выбор, и, наверное, я сделала его правильно.

Мать посмотрела на нее с опаской, предусмотрительно не задавая вопросов.

— Я рада, что ты пошла по этому пути, Пакстон, — сдержанно сказала она, как бы прощупывая почву.

— Я тоже, — проговорила Пакстон.

— Много замечательных девушек поступили в этом году в «Сладкий шиповник», Пакстон. Это чудесная школа, и тебе там будет хорошо, — весело подытожил брат.

Пакстон спокойно посмотрела на них.

— Да, конечно, — согласилась она, — но я поступила не туда. — На минуту все замерли. Недобрые предчувствия матери оправдались. — Я отослала письмо в Калифорнийский университет, в колледж Беркли.

Над столом повисла оглушительная тишина, затем брат резко откинулся на спинку стула и швырнул свою салфетку на стол.

— Кто тебя надоумил сделать такую чудовищную глупость?

Квинни тихонько вышла из столовой, как бы для того, чтобы положить в блюдо ростбиф.

— Я посоветовалась со старшими друзьями и учителями в школе. Они все сказали, что Беркли — отличная школа и замечательно учиться именно там, если я не поступила в Рэдклифф.

— Но почему Калифорния? — в отчаянии прошептала мать. — Почему из всех возможных колледжей ты выбрала этот?

Но все и так знали, почему она это сделала, собирались они признаваться в этом или нет. Пакстон хотела уехать от них подальше. Она была несчастлива дома с тех пор, как умер отец, и они ничего не сделали, чтобы помочь ей. Они жили своей жизнью, изредка пытаясь заставить ее жить так же, никогда не интересуясь, хочет ли она этого. Ожидалось, что она со временем примет их стиль жизни, не раздумывая, подходит он ей или нет. По их мнению, ее желания значили немного, если все вокруг живут так. Но она сделала собственный выбор, чтобы жить своей жизнью. Она выбрала Калифорнию.

— Я решила, что должна сделать так, — объяснила она, глядя прямо в глаза матери. Она не спорила и не доказывала своей правоты. Ей было все равно, что они скажут или сделают.

Слава Богу, отец оставил на ее счету небольшой капитал, которого хватит на оплату учебы там, где она пожелает. Следовательно, мать не может заставить ее сделать по-своему, угрожая не платить за обучение.

— Твой отец был бы разочарован таким поступком, — холодно произнесла мать, но этот упрек был не правдой.

— Я пыталась поступить в Гарвард, как он хотел, мама, — как можно более вежливо отозвалась Пакстон. — Я не поступила, но, думаю, он простил бы меня. — Она вспомнила рассказ отца о том, как он пытался поступить в Принстон и Йель, но провалился, и ему пришлось «приземлиться» в Гарварде. А она «приземлится» в Беркли.

— Я имею в виду, он огорчился бы из-за твоего внезапного отъезда из дома.

— Я вернусь, — мягко сказала она, но вдруг задумалась, а захочет ли она возвращаться? Вернется ли она? Кто знает, будет ли она работать в Саванне после окончания или, полюбив Калифорнию, останется там навсегда?

С одной стороны, она отчаянно стремилась уехать отсюда, с другой, наоборот, было жалко оставлять дом, в котором выросла.

Грустно прощаться с друзьями, но сама возможность уехать давала ощущение свободного полета. В Саванне она постоянно чувствовала себя третьей лишней. Она никогда не делала того, чего ждала мать, не из вредности или капризов — ей просто не приходило в голову сделать так, как нужно матери. Причин, чтобы уехать, более чем достаточно. Она не могла оставаться на Юге, не могла жить вместе с родными, все время делая вид, что между ними есть что-то общее.

Вдруг она отчетливо представила, как чужды они друг другу, как .необходимо ей начать другую, свою собственную, жизнь.

— И как часто ты намереваешься приезжать домой? — с укором в голосе поинтересовалась мать. Квинни тоже посмотрела из-за плеча на Пакси.

— Я буду приезжать на Рождество и, конечно, летом на каникулы. — Это все, что она могла пообедать, ведь больше всего она хотела свободы. — Я буду приезжать так часто, как смогу. — И улыбнулась, ожидая примирительных взглядов или улыбки, но они не отозвались на этот шаг навстречу. — Вы тоже можете навестить меня, если захотите.

— Мы с твоим отцом как-то раз были в Лос-Анджелесе, — с неприязнью вспомнила Беатрис. — Это ужасное место. Я никогда не хотела бы побывать там снова.

— Но Беркли находится недалеко от Сан-Франциско. — Пакстон могла бы сказать «недалеко от преисподней» — для матери это звучало бы одинаково.

Остаток вечера прошел в молчании.