Начать сначала

Глава 31

Самолет приземлился в аэропорту Тан Сон Нхат. С воздуха все выглядело таким же, как и раньше, но, когда самолет спустился ниже, Пакстон увидела, что на земле гораздо больше воронок, чем было три года назад. В Сайгоне тоже все переменилось.

На улицах куда больше детей, больше сирот — полувьетнамцев-полубелых, которых отцы бросили вместе с их матерями и ушли вместе с армией — им больше не было до них дела. Больше наркотиков, больше проституток, больше разрушенных зданий.

Хаос. Даже отель «Каравелла» выглядел намного хуже, чем раньше, но здесь ее помнили и были очень любезны.

На этот раз ей дали другую комнату, которая, впрочем, оказалась не хуже прежней. Пакстон обрадовалась этому — было бы невыносимо жить в той же комнате, где они провели столько времени вместе с Тони.

Офис «Ассошиэйтед Пресс» находился все там же. Пакстон увидела несколько знакомых лиц и подумала, что в каком-то смысле здесь ничего не изменилось. Однако, разумеется, это было не так. Американские войска ушли, и понемногу все менялось.

Пакстон начала искать знакомых. Ее саму удивило, насколько она с первой же минуты почувствовала себя в Сайгоне как дома.

С этим городом у нее по-прежнему было связано много воспоминаний, несмотря на то что последние годы она провела на Западе. Часто, лежа ночью без сна, она думала о Джое. Может быть, теперь все пойдет по-другому, потому что она стала старше. В двадцать семь Пакстон уже не так боялась рисковать жизнью, как пять лет назад. В этом смысле она тоже изменилась. Это напомнило ей о Ральфе и об их совместных поездках.

Теперь она выезжала из города одна во взятой напрокат машине, которую вел шофер или фотограф из «Ассошиэйтед Пресс», и, куда бы она ни ехала, в каждом городе, в каждой деревне, в каждом разрушенном селении она спрашивала о Тони. Никто не видел его. Но Пакстон была уверена, что если будет расспрашивать очень долго, то в конце концов, если он еще жив, она найдет тех, кто что-то знает о нем. Может быть, он по-прежнему боится обнаружить себя, может быть, слишком ослабел, изувечен, изранен. Если так, она увезет его домой, залечит его раны, и они затянутся… Если он еще жив, что по-прежнему вызывало сомнение. Увидев, что наделали северные войска и американцы, прежде чем уйти, Пакстон начинала понимать, как трудно, должно быть, бежать из плена и выжить в этой стране.

Но даже если она убедится в том, что он мертв, это станет облегчением. Что-нибудь. Клочок материи, прядь волос… Что угодно из того, что когда-то было частью Тони.

В апреле приехал генерал Грэм Мартин, призванный заменить Элсворта Бункера на посту посла. А в июне, к невероятному изумлению Пакстон, разразился уотергейтский скандал.

Казалось, политика везде становится трудным делом, и она не без интереса читала теперь телетайпные сообщения, которые приходили в Сайгон, продолжала писать статьи, но ни на день не прекращала поисков Тони. В июле в сенате заслушивались чтения о бомбардировках в Камбодже, закончившиеся лишь в августе. Восемь дней спустя Никсон указал Киссинджеру как госсекретарю на необходимость сместить Роджера. Этим летом во Вьетнаме все было тихо. Постоянно шел дождь, и Пакстон продолжала ездить по дорогам, показывая всем фотографии Тони и спрашивая, не видел ли кто этого человека, но никто его не видел. Пакстон слегла с воспалением легких.

В сентябре ей стало лучше, и она смогла продолжить поиски. Каждую неделю она отправляла Джою письма. Наконец ей самой все это стало казаться сумасшествием. Но такова была вся жизнь во Вьетнаме. Пакстон ходила по улицам и повсюду видела брошенных детей, в жилах которых текла половина американской крови. Она неизменно давала им деньги и еду, сколько могла, по разве возможно спасти всех? Вот этой судьбы и боялась Франс, когда отравила себя и своих детей после гибели Ральфа. Тогда трудно было поверить, что она права, но кто знает? Кто здесь что-нибудь знал? Пакстон понимала, что и она сама ничего не знает.

В октябре вице-президентом назначили Агню, а ноябрьский конгресс отверг вето Никсона на закон, который ограничивал право президента объявлять войну. Никто больше не хотел, чтобы нечто подобное повторилось. Во Вьетнаме Америка проиграла, и теперь пусть лучше будущие политики подумают дважды, прежде чем снова ввязаться в подобную авантюру. Конгресс хотел отныне сам осуществлять контроль над президентом.

Пакстон провела Рождество в Сайгоне. Прошло уже восемь месяцев, она решила, что уедет, как только узнает что-то конкретное, или через год, если к тому времени ничего не узнает. Но прошел год, и кто-то узнал Тони по фотографии, и это подогрело ее надежды. Это оказалась старая крестьянка, она сказала, что встретила его в лесу и дала немного еды, а потом его увели солдаты. Итак, его снова взяли в плен, но где, и кто, и при каких обстоятельствах? Что стало с ним потом? Пакстон не стала писать об этом Джою. Это било ни к чему. Она продолжала искать.

Три месяца спустя, в августе 1974 года, Никсон ушел в отставку, и президентом стал Форд, а из «Тайме» ее попросили вернуться, но она отказалась. Она писала прекрасные статьи о Вьетнаме, и казалось, ничто больше ее не интересует.

Она провела еще одно Рождество в Сайгоне, второе с тех пор, как вернулась сюда. Брат Джордж к этому времени практически прекратил переписку с ней. А Эд Вильсон просто поражался, снова и снова находя статьи за ее подписью. Они были блестящи, казалось, Пакстон чувствовала себя как дома в стране, куда отправилась совсем девочкой и которая тяжело ранила ее, как и многих других.

Теперь даже Джой стал удивляться. Быть может, ей просто там понравилось или она не может смириться с тем, что его отец погиб, а возможно, она действительно немного не в себе, как утверждают его родители. Мальчик не видел ее почти два года, но, как ни странно, он (как Джой однажды признался бабушке) все еще скучал по ней. Он размышлял, вернется ли она когда-нибудь вообще, и больше не был в этом уверен. Джою скоро исполнится тринадцать, а ведь отец пропал без вести почти пять лет назад, то есть мальчик не видел его уже ровно десять лет. Для любого это был бы слишком долгий срок, надежды не оставалось. Но Пакстон не желала сдаваться, и ей было все равно, чем это закончится, пусть даже эта бесплодная надежда убьет ее.

Однако время от времени кто-нибудь узнавал лицо на фотографии, которую она показывала. Но Пакстон никогда, честно говоря, не знала, правду ей говорят или лгут, просто ждут денег, вознаграждения или хотят доставить ей удовольствие. Понять это было трудно. Единственное, что она твердо знала и о чем писала в «Тайме», это то, что Южный Вьетнам оказался в большой беде. Она рассказывала миру о секретном обещании американцев вывезти из Вьетнама миллион человек, прежде чем страна попадет в руки коммунистов, и что, очевидно, это скоро произойдет. И только когда это действительно случилось, Пакстон поняла, что скоро должна будет вернуться и она, а значит, бросить Тони, жив он или мертв. Ей придется уехать и прекратить поиски. Но она все еще не могла этого сделать.

В феврале 1975 года положение ухудшилось, а в марте стало совсем скверным. Беженцы с Севера стекались в Сайгон, более миллиона людей бежали от коммунистов в Дананг, после того как пал Хуэ, и вьетконговские ракеты разрывались в городе, убивая мирных жителей. Люди плакали, бежали, падали, истекали кровью. Дети терялись, их давили в толпе. Американцам было Приказано уезжать, и Пакстон вместе со всеми. Телетайпы в офисе «Ассошиэйтед Пресс» становились все категоричнее. Все должны уехать, говорили они, после того как пал Хуэ. Три дня спустя аэропорты, доки, побережье оказались запружены людьми, пытающимися уехать из Вьетнама любыми доступными способами. В эти последние несколько дней Пакстон забыла о своих тщетных поисках и снова превратилась в журналистку.

В пасхальное воскресенье Дананг перешел в руки коммунистов, а в апреле американцы начали собирать вещи, и вместе с ними Пакстон. Пора уезжать. Через несколько дней все будет кончено. Страна, когда-то такая прекрасная и стоившая им так дорого, скоро падет, и каждый втайне знал это.

Американцы, все еще остававшиеся в Сайгоне, начинали беспокоиться о том, как выбраться отсюда до прихода коммунистов, а вьетнамцы, сотрудничавшие с американцами, паниковали, боясь стать жертвами репрессий. Пять тысяч американцев и вьетнамцев смогли уехать в апреле. Более миллиона вьетнамских граждан получили заверения, что смогут уехать в Штаты, но постепенно становилось ясно, что это невозможно и бежать удастся лишь немногим.

Пакстон снова предупредили из «Тайме», что она должна вернуться, но она поговорила с послом, и тот обещал, что ей оставят место на самом последнем самолете, не важно каком, и теперь, упаковав вещи, она, вооружившись фотоаппаратом, продолжала свои репортажи из погибающего Сайгона, Теперь Пак" стон совершенно забросила поиски Тони. Наконец она приняла все, как оно есть. Тони Кампобелло нет больше. Люди из деревень, утверждавшие, что видели его, лгали. Они говорили то, что, как они думали, она хочет услышать. И в эти последние дни в Сайгоне Пакстон осознала, что теперь он наверняка мертв.

Она так устала, что больше не могла думать о нем. Ей хотелось одного — вернуться в Штаты, в чистую постель, в безопасный город и снова увидеть Джоя.

25 апреля президент Тхиеу бежал на Тайвань. А 28 апреля войска вьетконговцев столкнулись с южновьетнамской армией на мосту Ньюпорт у входа в Сайгон. В этот момент Пакстон уже была в посольстве, ожидая самого последнего бюллетеня. Если ей все же приходится уезжать, то по крайней мере она будет последней, кто покинет Сайгон.

29 апреля пошел небольшой дождь, и в посольстве объявили, что «Опшен IV» готов к полету. Это был довольно вместительный вертолет, предназначенный для эвакуации людей.

Миллионы вьетнамцев, которым обещали прибежище, были брошены на произвол судьбы, потому что вертолеты могли взять только американцев, ведь их осталось немного. Весь день Пакстон наблюдала за тем, как вертолеты перевозят беженцев и американцев к военным судам, ожидавшим на рейде. Вьетконговцы продолжали бомбить Сайгонский аэропорт.

В восемнадцать часов 29 апреля, как вспоминала позже Пакстон, семьдесят американских вертолетов перевозили людей из посольства на корабли. Смогли уехать тысяча американцев и шесть тысяч вьетнамцев — далеко не миллион, как обещали.

Вокруг города стояли автобусы, отвозившие людей в подвалы посольства, но к этому времени паника достигла таких размеров, что автобусы увязли в толпе и не могли сдвинуться с места.

Люди бежали по улицам, крича в истерике, и повсюду оставались потерянные и брошенные дети.

В полночь Пакстон попыталась выйти, чтобы помочь людям, метавшимся по улицам, но она никуда не смогла попасть.

Не смогла даже пошевелиться в неистовой толпе. Ворота посольства сломали уже несколько часов назад, и толпы людей старались пробиться туда. Люди из городов, из деревень, с гор отчаянно пытались спастись от коммунистов. Она знала, что скоро ей придется уехать, и, стараясь пробиться назад через сутолоку вокруг посольства, вдруг почувствовала, что кто-то царапнул ее по рукам и телу, когда она пыталась пробиться тем же путем, что пришла, — туда, где ее ждал посол. Ее тронули за руку, она обернулась — это был мужчина, старый вьетнамец, он старался проскочить за ней. Она хотела оттолкнуть его, по тут заметила, что он едва держится на ногах. Он тяжело дышал, был худ и изможден до крайности, весь покрыт слоем засохшей грязи. Пакстон пыталась оттолкнуть его — он пошатнулся, а потом снова потянулся к ее руке. И тут она увидела… это невозможно… этого не может быть… это жестокая шутка… она В конце концов действительно потеряла рассудок посреди погибающего Сайгона.

— Нет…

Нет, этого не может быть. Она просто слишком хотела, чтобы так было.

Человек сказал что-то по-вьетнамски, снова встал на ноги, и, не помня себя, она подошла к нему. Он, ослабевая, стал падать ей на руки, но теперь у нее не было больше сомнений: это Тони.

— О Боже…

Люди нажимали со всех сторон, пытаясь прорваться к вертолетам, но большинству из них это было не суждено.

— Как ты сюда попал? — спросила она, все еще растерянная, ошеломленная. Она смотрела на него, стараясь убедиться, что не спит.

Он что-то ответил по-вьетнамски, а затем, вслушавшись в ее слова, понял. Он не вполне понимал, что она говорит, но понял, что она американка и, значит, теперь он спасен. Пакстон с усилием проталкивалась вместе с ним к одному из зданий.

— Сержант Антонио Кампобелло, база Кучи, Вьетнам, — повторял он, а она тащила его туда, где люди садились в вертолеты.

Теперь она могла больше не ждать. Во Вьетнаме для нее все было кончено. Больше они с ним здесь не останутся. И она вывезет его, никто не сможет ее остановить.

На одной руке у него зияла ужасная глубокая рана. Внезапно он вгляделся в ее лицо, и у него по щекам покатились слезы, а Пакстон то ли несла, то ли тащила его к вертолетам.

— Иди же! — кричала она ему сквозь шум. Кто-то пытался сунуть ей в руки ребенка, но она никого не возьмет, только Тони. Она слишком долго боролась за него. Она искала его пять лет, как и Джой, который все еще ждет отца.

— Тони, идем же!

Он совсем ослабел, раньше, чем они добрались до вертолета. А ведь надо еще карабкаться по узким ступеням, и Пакстон не знала, сможет ли он взобраться по ним, ей не хватит сил его втащить, а помощи ждать не приходилось.

— Черт… подними ногу… давай лезь…

Она кричала на него и одновременно плакала. И он плакал вместе с ней — но это были слезы облегчения. Почти два месяца у него ушло на то, чтобы выбраться из своего укрытия в туннелях, где он так долго скрывался, и дойти до пригородов Сайгона, и ему это удалось. И здесь он нашел Пакстон, он до сих пор не понимал, как и почему нашел ее, но теперь это не имело значения. Она здесь.

Они вместе, даже если сейчас умрут.

— Этот человек — военнопленный! — кричала она всем, но никому не было до этого дела. А потом внезапно две сильные руки подхватили и втащили его, высвободили из толпы и втолкнули в вертолет, и от сильного толчка Пакстон влетела внутрь сразу после него. Теперь они были спасены, они были свободны.

Вьетнам медленно отступал назад. Люди все еще кричали, плакали, просили. Люди, которые умрут, будут убиты, но она уже ничем не могла им помочь. Она писала о них. Она ездила туда и обратно семь долгих лет. Сделала для них все что могла. Все это длилось слишком долго. И обошлось слишком дорого. Многие погибли. Но по крайней мере не Тони. Она с недоверием взглянула на него. Он лежал у нее на руках, весь в синяках, шрамах, почти неузнаваемый. Но это был он. И пока они спускались на борт парохода, вниз, в безопасность, он улыбнулся ей.

— Где, черт возьми, ты была? — спросил он, и впервые за много лет улыбка появилась на его покрытом грязью лице.

Он жил в туннелях, которые сам сделал, и там провел последние два года, и выжил благодаря хитрости, пройдя через такие ужасы, о которых она не смела думать.

Однако случилось чудо — по воле слепой случайности или благодаря Божьему промыслу он встретил ее.

— Мы долго искали вас, сэр. Мы с Джоем.

— Добро пожаловать домой, — сказал чей-то голос, и кто-то помог им спуститься. «Добро пожаловать!» — повторяли голоса, когда они спускались из вертолета на судно, и Тони стоял там и плакал, а она держала его в своих объятиях, и звездно-полосатый флаг плескался у них над головами, и он прошептал ей сквозь шум: «Я люблю тебя, Дельта-Дельта»…

В одиннадцать часов на следующий день, 30 апреля 1975 года, Сайгон пал, а южновьетнамская армия капитулировала. Война, которая так долго велась ради них и вместе с ними, окончилась.

А Пакстон и Тони на военном корабле «Блю Ридж» плыли домой к своему сыну, в мир, который они так давно потеряли и который уже успели позабыть. Но Вьетнам теперь ушел в прошлое. Далекое воспоминание… кошмар… мечта. Для них, как и для всех остальных, теперь наконец все закончилось.