Над Этной розовое небо

31

— Нет, пап, это не та дорога, ты свернул к кантине.

— Ну да, вон и указатель, всё правильно…

— А он сказал, что от этого поворота ещё пару километров прямо, а потом свернуть на узкую грунтовую дорогу и там должен быть старый железнодорожный переезд.

— Ах да, точно. Вылетело из головы. Сейчас развернусь.

Мы едем домой к Марко. Уже вечер, скоро опустятся сумерки и станет темно. Мы неспешно катим по горячему асфальту, окна открыты и сладкий вечерний воздух ерошит волосы и ласкает лицо. Я спала почти целый день, приходя в себя после последних событий. Всё тело болит, голова тяжелая, мысли не задерживаются, блуждают и, о чём бы я ни начинала думать, возвращаются к Марко. Вот он выходит из огня и дыма, прижимает меня к себе, несётся на серебряном коне, срывает юбку, вот он целует, ласкает, мнет меня и просовывает руку между ног… Я прикусываю губу и подставляю лицо тёплым потокам воздуха…

— Будет паста с ракушками. Ты как, проголодалась?

— Не знаю… Не особо, если честно. Может нам всё-таки уехать с Сицилии? Точно думаешь, что Коррадо оставит нас в покое?

Я говорю это, но отчетливо понимаю, что никуда уже отсюда не уеду. Я не знаю, что будет с нами сегодня или завтра, но ясно осознаю, что мне нужен Марко и неважно, что было раньше и даже, что будет потом. Просто он мне необходим и с этим ничего невозможно сделать.

— Куда поедем — в Крым, Краснодарский край? Там уже все раскуплено сильными мира сего, включая, кстати, Сухих.

— Давай в Шампань…

— В Шампань? — он дружелюбно посмеивается, — таких деньжищ у меня точно нет. Ну и ведь Джинаро сказал, что все решил, что все в порядке… Я ему доверяю…

— Ну да, ты говорил…

Мы съезжаем на узкую дорогу, густо заросшую с двух сторон орешником и через несколько минут упираемся в большие узорчатые ворота, влево и вправо от которых тянется высокая каменная ограда. Отец подходит к воротам и жмет кнопку интеркома. Створки медленно раскрываются.

Проехав через фруктовую рощу, мы попадаем на большую лужайку и подъезжаем к внушительному дому из белого камня.

— Ого! Впечатляет, да? Настоящий дворец!

Действительно красиво — мне нравится. Дом состоит из трех частей — двух крыльев, напоминающих узкие прямоугольные башни и, соединяющей их, более низкой и широкой вставки. К правому крылу пристроен длинный павильон с большими окнами. Мы въезжаем на вымощенную белыми каменными плитами площадку, раскинувшуюся на всю ширину дома. По её периметру установлены большие терракотовые горшки с лимонными деревьями.

Папа глушит мотор, выходим из машины. Я вижу идущего нам навстречу Марко и сердце радостно отзывается.

— Привет! Рад вас видеть!

Он в джинсах и свободной белой футболке, предплечье забинтовано.

Мы обнимаемся и дважды целуемся. Обычное приветствие, но его прикосновения, даже такие лёгкие и невесомые, оставляют почти видимые и уж точно осязаемые ожоги. Я робко поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.

— Как рука?

— Да всё хорошо, это царапина, правда. Как ты?

— Заходите скорее, сейчас будут новости. Мы должны это посмотреть! — Кричит выглядывающий из двери Джинаро.

Мы входим в дом и оказываемся в просторном практически пустом зале с двумя большими окнами, на противоположной от входа стороне и двумя большими дверьми. Пол выложен неровной коричневой плиткой, тускло поблёскивающей в полумраке. С левой стороны висит массивное барочное зеркало в золочёной раме.

По лестнице, расположенной в правой части зала, мы попадаем на второй этаж и оказываемся в небольшой гостиной с двумя кожаными диванами друг напротив друга, массивным камином и высоким потолком. Потолок деревянный, с изъеденными временем балками с почти стёртым цветочным орнаментом. У стены напротив камина стоит большой телевизор. Старые каменные стены, камин, массивная черная люстра и то, что высота комнаты больше, чем длина и ширина создаёт впечатление будто мы действительно оказались в замке.

Мне нравится, как элегантно в старинную архитектуру вписаны современные элементы — мебель, светильники, картины на стенах. Я подхожу к открытому окну и любуюсь видом на сад с обратной стороны дома. Деревья и кустарники полого поднимаются по холму и уходят в даль — туда, где раскинулись зелёные лоскуты виноградников, а далеко за ними высоко в небе, слегка подсвеченном розовым закатным солнцем, курится Этна. Я замираю перед окном, любуясь этим фантастическим видом.

— Красиво, правда? Сегодня она спокойная — тихо говорит Марко.

Я молча киваю и какое-то время стою неподвижно.

— И ты здесь совсем один? Как ты управляешься? — спрашивает папа.

— Нет, здесь живёт семья… они следят за домом. Ну… они не прямо здесь живут, а в своём небольшом доме. Его можно увидеть вон там слева если выглянуть из окна. Джованни и Катарина работали в этом доме, когда я ещё не родился…

— Включай, включай, Марко.

— Да-да, Джинаро, включаю. Рай Уно?

— Ну конечно… Ну вот… уже началось. Садитесь, садитесь. Сделай громче.

«…полицейская операция на Сицилии, — говорит диктор — проведённая вчера закончилась полным уничтожением преступной организации во главе с Коррадо Лингуини».

На экране мелькают кадры штурма дома в горах — летают вертолёты, идёт перестрелка. Спецназ окружает группу отстреливающихся бандитов, какой-то человек бежит через кусты, но его догоняют и валят на землю — настоящая война. Потом на экране появляется дымящаяся перевёрнутая машина на автостраде и вторая машина, уткнувшаяся в разделитель, мёртвые тела, полицейское оцепление, снова вертолёты, заторы на дорогах.

Я пока не понимаю радоваться или печалиться, кручу головой, вглядываясь в напряженные лица папы, Марко и Джинаро.

«К сожалению, арестовать Коррадо Лингуини не удалось — он и ещё несколько главарей были убиты во время штурма. Он возглавлял организацию, занимающуюся контрабандой наркотиков, оружия, незаконной перевозкой беженцев и торговлей людьми. Это самая крупная операция последнего десятилетия и, хотя главарей не удалось взять живыми, в том или ином виде правосудие свершилось. Несомненно, жизнь Сицилии, да и всей Италии станет спокойнее и чище. Наши источники сообщили также, что за связи с мафией разыскивается гражданин России Эдуард Сухих. Выдан международный ордер на его арест. Органы правопорядка Италии активно сотрудничают по этому вопросу с Интерполом и правоохранительными органами России. По предоставленным материалам в России также заведено уголовное дело».

Затем следуют комментарии членов правительства и различных политиков.

— Ну что же, — с улыбкой говорит Джинаро, — Коррадо явно недооценил ситуацию. Мог ведь спокойно жить и работать, да ещё и на таких хороших условиях. Всегда был недалёким. Как только продержался так долго? Не понимаю. Ведь он был настоящей занозой. Только на жестокости и жадности, наверное.

Он берет со столика, стоящего между диванами конверт, и протягивает папе.

— Держи, Андрей, это договора, которые тебе пришлось подписать. Можешь их уничтожить — больше никаких копий нет. Что касается твоих проблем в России, то пока ничего не могу сказать. Я звонил своим друзьям в Москве, но потребуется какое-то время, чтобы можно было во всем разобраться. Посмотрим, что получится. Но то, что вы с Лизой живы и свободны уже неплохо, правда?

— Дон Джинаро, то, что вы сделали для нас… Я так вам благодарен… Не знаю, как это выразить, как сказать… Спасибо! Вы знаете — я ваш должник до конца жизни.

— Дон Джинаро! Какой же я тебе дон, мы ведь друзья, к тому же я полюбил твою Лизу, как свою дочь. — Он смотрит на меня большими из-за толстых линз глазами и лукаво улыбается. — Да и за что ты благодаришь? Это всё власти и Марко с гранатомётом устроили, мне даже делать ничего не пришлось. Да и что может какой-то старик? Я рад, что всё закончилось благополучно. Разумеется, поскольку мы друзья, я верю, что если вдруг когда-нибудь я обращусь к тебе с какой-нибудь просьбой, то как настоящий друг ты мне не откажешь.

— До конца жизни, дон Джинаро…

— Ладно-ладно. А где твоя другая дочь?

— Не знаю. Она три дня назад приезжала, но Лиза её не пустила и Марко сразу отвёз обратно в аэропорт.

— Да-да, это я знаю.

— С тех пор ничего не было слышно. Наверное, в Риме у матери.

В этот момент раздаётся телефонный звонок.

— Это важно! Надо ответить, — говорит Джинаро и проводит пальцем по экрану.

— Дон Сильвио! Добрый вечер!

Он молчит какое-то время, слушая, что говорят на другом конце, потом отвечает:

— Да, конечно, только что смотрел… Да! Разумеется… Конечно. Всё, как мы обсуждали… Всё замечательно, просто великолепно… Спасибо… Спасибо… Я от всего сердца благодарю вас… Да, большое спасибо… Не сомневайтесь, работа начнётся немедленно… До скорой встречи.

Он отключает телефон и обводит всех нас взглядом.

— Ну вот, всё замечательно. Сегодня мы чрезвычайно окрепли, стали невероятно сильными и получили замечательные перспективы. Одно меня печалит, что я уже не молод, но тут уж, видимо, надо смириться. Марко! Почему ты ещё ничего не налил? И где же ужин? Я проголодался.

Марко поднимается с дивана:

— Десять минут. У меня почти все готово. Сейчас сварю пасту и можно будет садиться за стол. Но подождите. Я хочу кое-что сказать.

Он замолкает, и я вижу, что он волнуется, не знает, как начать. Почему-то его волнение передаётся и мне. Я отвожу взгляд и нервно поёживаюсь.

— Джинаро, ты был мне как отец, — наконец начинает Марко. — И я считаю себя твоим сыном. Ты заботился обо мне, воспитывал меня, поддерживал и помогал. Андрей — отец Лизы. Вы самые близкие и даже единственные близкие люди для каждого из нас… Я… Поэтому я хочу… в вашем присутствии обратиться к Лизе…

У меня перехватывает дыхание, обдаёт жаром. Я чувствую, как постыдно краснею, как вдруг начинают дрожать руки и к горлу подкатывает ком. Не разумом, но сердцем я понимаю, что происходит и мне делается страшно. Как на страшном суде, от которого зависит всё…

— Лиза…

Я не смотрю на него, пытаюсь совладать с собой, стараюсь ровно и глубоко дышать, но у меня ничего не получается…

— Лиза, мы знакомы не слишком давно, но даже за это короткое время я успел наделать ужасных ошибок, какие не прощают… Но я хочу, чтобы ты знала. В самый первый день, когда я увидел тебя, когда поговорил и узнал, я тебя полюбил. И с тех пор не прошло ни одной минуты, чтобы я не чувствовал эту любовь… Лиза…

Я поднимаю глаза и уже не могу себя сдерживать. Слезы текут из глаз, я не вытираю их. Я прижимаю ладонь к губам и вздрагиваю плечами.

— Лиза…

Ну что же я как дура-то? Какая же я сейчас, наверное, уродливая. Я сижу и лью слезы, как ненормальная. А папа… Что с папой? Он тоже плачет?

— Лиза, пожалуйста… стань моей женой…

Что, что он говорит? Не могу понять, расшифровать эти звуки. Я больше не понимаю человеческую речь. Наверное, это инсульт, и я умираю. Да, точно, умираю.

— Выходи за меня замуж…

Выходи за меня замуж? Так он сказал? Нет, я просто не поняла, он что-то другое имел в виду. Он смотрит на меня, и папа смотрит, и Джинаро… Похоже, именно это он и сказал… да… точно… А я даже слова не могу произнести, только всхлипываю и несколько раз киваю.

— Кольцо, — слышу я шёпот Джинаро. — Где кольцо?

Марко начинает хлопать себя по карманам и испуганно озираться. Как мальчишка… И мне вдруг становится смешно. Смешно и легко, и радостно, и сладко. По щекам, не переставая текут слезы, а губы расползаются в глупой улыбке.

Он подбегает к камину и тут же возвращается с маленькой бархатной коробочкой. Я встаю и протягиваю руку, и он нанизывает мне на безымянный палец кольцо с камнем горящим белым огнём.

— Марко, — говорю я, — я тоже тебя люблю… с самого первого дня…

Я не знаю, что со мной — счастлива ли я, умираю ли от радости, от сознания, что это мгновенье навсегда меняет мою жизнь… Навсегда! Прямо сейчас. Бесповоротно. Необратимо. Я не знаю, что ждёт меня впереди — какие испытания, падения, восторги или горести, но я не чувствую тревоги и волнения. Больше не чувствую. Я стою, обняв Марко, прижавшись к нему всем телом, положив голову на его плечо и растворяюсь в моменте, в прекрасном, чудесном настоящем. Теперь я не одна и нет больше терзаний, и нет больше томления и горечи, ставших моими спутниками последних времён. До этого момента, до этого сказочного, восхитительного момента ничего не было, и всё начинается только сейчас. Я возрождаюсь, как Озирис. Возрождаюсь к новой, наполненной чувствами, наполненной бесконечной любовью жизни, прорастаю из слабого зёрнышка, и эта моя новая инкарнация, прошедшая через омертвение и отчаяние, не берёт и не хочет помнить ничего из прошлого, утверждая, устанавливая новую и единственно возможную жизнь. Во всей полноте, во всём торжестве и величии.

Я поднимаю голову и всматриваюсь в его глаза и читаю в них те же самые слова, те же самые мысли и те же самые чувства, что наполняют моё сердце. И мне достаточно этого, и мне не нужно ничего другого.