Надежда мира

РАЙВ

Миддик оказался сказочным городом. То есть городом из сказки. Нарядный, разнообразный, красивый, яркий, с разноцветными мостовыми – ведь не лень же было выкладывать орнаменты из обтесанных булыжников трех оттенков! – и огромным количеством цветов. Цветы росли всюду. В кадках, бочках, ящиках перед домами. Свешивались из окон пестрыми гирляндами. Пламенели в скверах. Буйствовали посреди тротуаров, где для них оставляли квадраты (круги, треугольники, овалы) земли. В одежде не было тусклых тонов, и Женя в своем неброском наряде сразу почувствовала себя замарашкой. Риэль не выпускал ее руки – было людно, и она запросто могла бы потеряться, зазевавшись на затейливое украшение дверей или ажурные решетки балконов, тоже увитые зеленью и цветами.

– Столица искусств, – пояснил Риэль. – Городишко на самом деле так себе, но взгляд радует. Мы идем в Гильдию, заявим участие в состязании.

– Мы? – ужаснулась Женя. – Ни за что!

– Куда ты денешься! – засмеялся Риэль. – Учителю следует повиноваться, моя дорогая. Не бойся, солировать не заставлю, а вторым голосом…

– Даже третьим не буду!

– Будешь. Учителю действительно следует повиноваться, и это я говорю серьезно. Женя, если участвует Гартус, нам так или иначе не победить, но ты должна преодолеть страх перед публичным выступлением. Верь мне, ты можешь петь. У тебя небольшой, но красивый голос приятного тембра, богатых интонаций, необычного звучания. И для начала ты будешь мне подпевать. Как ты сама говорила: девочка на подпевках. Не понимаю, чего ты боишься. Ты уже пела, и имела успех, откуда вдруг взялся страх? «Два одиночества» мы пели очень хорошо. Симур оценил – а это стоит дорого. Да и а-тан Карен просто так хвалить не станет, можешь не сомневаться.

Женя смолчала. И действительно, почему вдруг стало страшно? Может, просто город подавлял? Нет, он как раз радовал, заставлял улыбаться. И люди были улыбчивые и приветливые, просто образцовые американцы: встретились глазами – и просияли. Правда, американские зубы протезного вида тут были никак не у всех…

Гильдия располагалась в выпендрежном здании, украшенном лепниной а-ля сталинская эпоха, только вместо снопов и серпов по стенам вились лютни, виолы, прочие музыкальные инструменты, а цветные окна сияли местной музыкальной символикой. Риэль пробовал учить Женю нотной грамоте и бросил: она никак не могла понять, зачем нужно больше пятидесяти символов, когда можно обойтись семью нотами и всякими диезами-бекарами. Трем аккордам на лютне можно обучить и без теоретической подготовки. Вот двоюродный мамин брат, дядя Леша, на обыкновенном дешевом баяне играл на слух даже фуги Баха, не зная ни одной ноты, и пел, как Паваротти. Особенно после стакана самогона. После двух он начинал горланить матерные частушки.

Риэля здесь знали и уважали, и толкавшиеся в огромном холле менестрели, любители и профессионалы, и чиновники от шоу-бизнеса. Его зарегистрировали без разговоров, даже не спрашивая, что он будет петь, так же без возражений вписали и ученицу Женю Кови (с ударение на первом слоге). Его репутация и известность позволяли немного своевольничать. Увидев в толпе Симура, Женя обрадованно помахала ему рукой, но вместе с патриархом приблизился и самоуверенный Гартус и тут же, без приветствия, начал критиковать Риэля за то, что притащил на состязание безголосую девчонку, за то, что Риэль пишет скучные небогатые песни – ему, Гартусу, и исполнять нечего, за то, что вообще взял в ученицы настоящую бездарность… Женя сначала сдавленно хихикала, а потом непочтительно расхохоталась, и великий менестрель опешил, а Симур подмигнул. Риэль обладал ангельским характером: не спорил, даже не предлагал Гартусу самому песни писать, разговаривал спокойно, с милой улыбкой. Симур увел Женю к окну.

– Пусть. Риэль – мальчик добрый, терпит все выходки Гартуса, однако все, кто присутствует при их разговорах, почему-то над Гартусом же и смеются. Ну что, рассказывай, как дела, какие планы… Хотя какие планы у Риэля, королек – он и есть королек.

Женя рассказала. Симур одобрил ее участие, хоть и на подпевке, – к слушателям надо привыкать, а еще надо помнить, что они разные, могут восторженно кричать, а могут и свистеть, и этот свист может означать всего лишь скверное настроение одного, умноженное на эффект толпы. Надо уметь это преодолевать. Похвалил намерение Риэля купить ей лютню: в Миддике отличные инструменты, хотя и дорогие. Где остановились? Нигде еще? Это плохо, гостиницы сильно подорожали, ну, если что, у Симура чуланчик зарезервирован, втроем тесновато будет, но все ж лучше, чем на улице.

Тут подошел веселый Риэль. Веселый. Впервые после свидания с Хайланом он выглядел таким. Женя возликовала. Подавленность Риэля передавалась и ей, хотя она и не была склонна к депрессиям. Впрочем, в депрессию она и не впадала, просто Риэль большую часть времени молчал, занимался углубленным самокопанием – и это бы еще ничего, но выводы он делал самые неутешительные, самокопание переходило в самопрезрение, а хуже этого Женя ничего не знала. И ей случалось быть не в ладу с собой, но в целом ее отношение к Евгении Ковальской было лояльным, знала она и достоинства, и недостатки упомянутой особы, зато и понимала, что безгрешны только ангелы, а их, как известно, придумали для создания идеала.

Два разных человека. Две разные боли. Два разных результата. Женя и Риэль.

Получилось не совсем то, что предлагал Симур. Риэль заплатил за номер в гостинице, и не они теснились в Симуровой каморке, а Симур переселился к ним, и хозяин гостиницы поставил еще одну кровать в просторную комнату. Менестрели имели преференции, если у них были деньги. А Хайлан был щедр. Лютню они ходили покупать втроем, спецы совсем загоняли Женю: обошли пять магазинов и три мастерских, перепробовали двадцать инструментов, пока их не устроил звук, вес и форма. Они всучили эту лютню Жене и с четверть часа терзали ее, заставляя то так за нее подержаться, то этак, то струны поприжимать, то побренькать. Мастер стоически позволял все: Симур и Риэль – это были почти легенды. Если бы Ростропович пришел в магазин за виолончелью, ему бы тоже все разрешили. Но Женя чувствовала себя первоклашкой, которую родители решили отдать в музыкальную школу. По классу арфы.

Лютня стоила такие деньги, что Женя икнула. Второй раз она икнула, когда непрактичный Риэль начал торговаться и сбавил цену почти на четверть. Он всегда безропотно платил за одежду или еду, мотивируя тем, что не знает, сколько на самом деле стоит вырастить зерно, испечь хлеб или сшить рубашку, зато он точно знал, сколько можно платить за музыкальные инструменты. В итоге довольны были и оба менестреля, и продавец, а совершенно измученную Женю в благодарность за ее безропотность накормили замечательным десертом, посмеиваясь и беззлобно пошучивая. Это был лучший день ее жизни на Гатае.

В комнате они располагались долго, ругаясь и переходя на личности, сопровождая выяснения отношений смехом. Симур собирался было лечь на полу, но ему запретили под предлогом возраста, ревматизма и прочих старческих болезней. Потом на полу собрался лечь Риэль, и тут начала возражать Женя. О ней речь и вовсе не шла, и в конце концов Женя решительно резюмировала:

– Мы с тобой в одной постели уже спали, а вот Симуру явно этого не захочется. – Риэль хмыкнул, а Симур немедленно предложил Жене лечь с ним в одну постель, и вот тогда… – Значит, эта – наша, а эта, поуже, твоя, Симур.

На следующее утро Риэль отправился по каким-то делам, велев Симуру присматривать за Женей. Они провели чудный день, полный осмотра достопримечательностей, знакомств с разными людьми. Милая застенчивая и сдержанная ученица Риэля все больше помалкивала и скромно опускала глазки, как и подобало в ее положении, а Симур резко осаживал тех, кто рвался познакомиться с ней поближе. Нравы в этой среде были… в общем, шоу-бизнес и есть шоу-бизнес, и благодарение богу, что среди этой раскованной толпы есть такие, как Симур.

Они много разговаривали, а так как общая тема у них, по сути, была одна, то они много разговаривали о Риэле.

– Ты ведь его любишь, – утвердительно сказала Женя.

– Люблю, – согласился патриарх. – Хотел бы такого сына. Мне жаль, то ты не знала его прежде. До того, как они с Матисом расстались. Какой он тогда был… Само обаяние, естественность, доброта… Не спорь со мной, девочка, он, конечно, и сейчас обаятелен, и прикидываться не любит, и парень добрый. Только гложет его что-то. Нехорошо они с Матисом расстались. Уж не знаю, что там произошло, но плохо. Матис обошелся с ним… в общем, скверно. Не думаю, что Риэль заслужил такую резкость. И он сломался. Сейчас он хоть отошел немного, а первый год было что-то страшное. Он был так подавлен, его тогдашние баллады мало кто поет – тяжело очень. Он ведь талантливый поэт, что редкость среди нашего брата. Как правило, нам дано писать музыку, а вот со стихами… не очень. Риэлю отвешено полной мерой: голос, обаяние, привлекательная внешность, музыкальность, поэтический дар… Они с Матисом были лучшим дуэтом не только в Комрайне. Они побеждали на всех состязаниях, в которых решали поучаствовать. Они пели только свои песни, и я думаю, что это были песни только Риэля. Какие песни он писал, когда был счастлив… Они так любили друг друга, что даже самые ярые ненавистники мужеложства понимали, что дело тут не в постели. Чего только не рассказывали о их разрыве! И что Матис нашел кого-то другого, и что Риэль ему изменил, и что Риэль лег с кем-то за деньги, а Матис ему этого не простил.

– Ты знал Матиса?

– Конечно. Матис и познакомил меня с Риэлем. Сказал, что никто лучше него не поет «Темнолесье».

– И что стало с Матисом?

– Умер. Через несколько месяцев после того, как они расстались. У него костегрыз был, у бедняги. Я вот даже думаю, что он так плохо обошелся с Риэлем, чтобы тот не видел его смерти. От костегрыза умирают плохо. Я и не знаю, выдержал бы это Риэль или нет. Ну-ну, не надо плакать.

– Я не буду. Можно я тебя спрошу… Как ты ходишь по дорогам? Ведь ты немолод уже.

– Я стар, милая. Я самый старый из поющих менестрелей. Шестьдесят пять лет – не шутка. Поэтому я не хожу, а пользуюсь дилижансом. Ночевки на земле тоже уже не для меня. Но останавливаться не хочу. Пока могу – пою. Хотя голос уже не тот, конечно. Не хуже, чем у Гартуса был. Диапазон не такой, зато богатство звучания, тембр… Есть что вспомнить.

– А что случается с менестрелями, когда они уже не могут петь?

– Гильдия выплачивает пособие. Не бог весть что, но среди нас не бывает богатых и балованных, мы привычны к скромной жизни, потребности у нас невелики. А в Комрайне есть даже такой дом для старых или больных менестрелей. Там я, наверное, и буду доживать. Навестишь?

– Обязательно, – клятвенно пообещала Женя, обнимая старика. Вот это называется необъяснимой симпатией.

А следующий день, последний перед началом состязаний, получилось наоборот: Симур встретил каких-то старых друзей и отправился отмечать встречу, а Женя провела время с Риэлем. Они и порепетировали, и первый урок игры на лютне был дан, и говорили много, в том числе и о Симуре.

– Он добрый, – нежно сказала Женя. Риэль удивился:

– Симур? Нет. Он не добрый. Я его очень люблю, но добрый… нет, Женя. Он очень жесткий…В общем, он бы прошел мимо плачущей девушки.

– А кто не прошел бы? – вздохнула она. – Мне нравится Симур.

– Мне тоже. Если я хоть кого-то способен назвать другом, так его. Вы говорили обо мне? Не смущайся, ты обо мне и так почти все знаешь, а чего еще не знаешь, я просто не успел рассказать. Он не говорил… о Матисе?

– Матис умер. Через несколько месяцев.

Риэль кивнул. Серые глаза потемнели. Женя погладила его по щеке.

– Может, он ушел, чтобы ты не видел, как он умирает?

– Предположение Симура? – горько усмехнулся он. – Матис не был добряком, однако настолько жестоким тоже. Ты знаешь, почему он ушел.

«Матис был совсем не такой, как Риэль, – вспомнила Женя. – В нем было то, чего в Риэле нет вовсе, – резкость, категоричность, уверенность в своей правоте, вспыльчивость. Удивительно, что они, такие разные, ладили долгое время. Дополняли друг друга. Риэль смягчал Матиса, Матис укреплял Риэля. Такая была красивая пара, да простят меня боги, хотя и ненормальна была их любовь».

– Не грусти. Я знал, что он умер. Без магического вмешательства костегрыз не вылечить. Хотя несколько месяцев… Значит, у него была уже последняя стадия. И я напрасно…

– Разве ты можешь что-то изменить? – прикрикнула Женя. – Возьми себя в руки. У нас завтра отборочный. Будешь так себя вести, я сфальшивлю, и тебя с позором выгонят.

Он засмеялся, но не без принужденности.

Они прошли и отборочный тур, и первый, и второй, попали в финал, и Женя так боялась финала, что менестрели не могли ее успокоить вдвоем. Она сидела и тряслась, а они чесали затылки и решали, напоить ее вином или успокаивающими каплями, которые непременно найдутся у Грита, он любит корчить из себя нервного юношу, хотя на самом деле чувствителен, как придорожный валун. Женя представила себе нервную структуру валуна, захохотала и успокоилась.

В финале их было пятеро. Гартус косился на них с презрением и высокомерием, бросал уничижительные реплики, комментировал Женину бездарность и всячески старался смутить Риэля, а тот и вовсе не реагировал, только посмеивался слегка. Конкурс был сложен: менестрели не знали, что им придется петь. Это решали устроители состязаний. Подразумевалось, что всякий менестрель должен знать лучшие баллады. Менестрели-то знали, а вот Женя – нет. А Риэль категорически не хотел, чтобы она не участвовала: ничего страшного, будешь слегка подпевать, будешь моим эхом, ты все равно все баллады уже не раз слышала, самое страшное, что нам грозит, это не выиграть, а проиграть этим «звездам» не стыдно.

Им выпали «Темнолесье», и Женя облегченно вздохнула: это они репетировали. Гартусу досталась «Жестокая судьба» (Риэль сдавленно хихикнул – балладу писал он и для себя, так что с Гартусовым диапазоном развернуться было негде). Симур выступал первым со своими «Алыми цветами» и нагнал на Женю такую тоску, что даже слезы на глазах выступили. Хотя текст баллады был довольно примитивен, сюжет банален и грустен (алые цветы росли на придорожной могиле, в которой покоился одинокий и всеми забытый менестрель), но голос у старика и сейчас был роскошен. Второй и третий менестрели, Жене не знакомые, выступили хуже, а потом настала их очередь, и все волнение как рукой сняло, когда Женя вышла на сцену вслед за Риэлем. И в самом деле – не расстреляют и тухлыми яйцами не забросают, у входа бдительная стража изымала все, чем можно швыряться. Это был своего рода Колизей, под завязку наполненный слушателями. Вход был платный, однако люди не только сидели на скамьях, расположенных амфитеатром, но и на лестницах, стояли в проходах. Поп-звезды в России умерли бы от зависти.

– Просто подпевай, – примостившись на высоком стуле, улыбнулся Риэль. Женя кивнула и села на маленькую скамеечку у его ног, тщательно продумав позу: чтоб петь можно было и смотрелось красиво. А выглядеть она уж постаралась!

Как пел Риэль! Зачем ему нужно было это эхо, которое и слышно-то было, наверное, только в первых рядах, а вот его голос звенел, как колокол. Публика аплодировала стоя. А Гартусу – сидя и довольно вяло. И Риэль победил в очередном конкурсе, а потом полчаса извинялся, что именно он, а не оба: ведь Женя еще ученица, потому у них не дуэт, таковы правила. «Но если бы ты пела плохо, он не победил бы, – добавил один из незнакомых финалистов, – поздравляю, Женя, ты молодец. Интересно было бы послушать тебя соло».

В Миддике они пробыли еще несколько дней, преимущественно развлекаясь и отдыхая, что сопровождалось изрядными возлияниями, хотя Риэль вовремя останавливался, ну а Женя всегда меру знала. Симур вообще пил мало, объясняя это точно как бывший алкоголик дядя Саша из сорок седьмой квартиры: «Я свое уже выпил». Риэль иногда поглядывал на Женю со странным выражением лица, и она не сразу поняла, что означают эти взгляды. Он ждал, когда ей надоест Миддик. Он не двинется с места, пока не захочет она. Это одновременно восхитило, умилило и подняло настроение на полгода вперед, поэтому она с самым невинным видом спросила, куда и когда они пойдут дальше, сколько, мол, можно жить в этом пряничном городке… Риэль просиял.

Женя умела скрывать свои мысли и желания, и он не догадался, что ученица вовсе не прочь пожить здесь еще месячишко-другой, не из-за прелестей самого города, а из-за чудес оседлой жизни – возможности сходить в баню (здесь это было модно) и половить на себе завистливые взгляды аборигенок, возможности спать в ночной рубашке, а не всего лишь скинув туфли, на постельном белье, а не на одеяле, уже не особенно чистом, отсутствии необходимости идти целыми днями… Хотя скажи она «я устала» – и можно хоть весь день валяться не травке и смотреть в небо. Если есть что пожрать, разумеется.

К тому же Миддик был очень дорогим городом, даже дороже столицы. Здесь было несколько театров, включая оперный, и уж конечно, они посмотрели представления (полный отстой с закатыванием глаз, ломанием рук и завываниями), был настоящий музей, который привел Женю в состояние эйфории, потому что такого она не видела никогда. Помимо более-менее обычной живописи-скульптуры и, так сказать, произведений народных промыслов, так сказать, были там просто невероятные творения, по словам Риэля, созданные магами: картины – не картины, то ли объемные, то ли с голографическим эффектом, почти живые. В морской воде играли солнечные блики, песок пересыпался под ветром, шевелились листья деревьев, и это сопровождалось не только звуками, но и запахами. Риэль насилу ее оттащил, когда служитель третий раз напомнил, что музей закрывается.

Магия… За эти месяцы Женя не видела ее ни разу; ведь и портал, и обучающая машина для нее выглядели как продукты технологии, и в слова Тарвика о вкладе магов ей не особенно верилось. По крайней мере, для нее это было обыкновенным хайтеком… то есть, разумеется, не обыкновенным, фантастическим, но хайтеком. Магия же почему-то прочно ассоциировалась со средневековьем. Латы, замки, мечи, посохи… Лат здесь не носили, мечи тоже полагались далеко не всем, то есть и Риэль мог бы прицепить его на пояс, да только удивлялся: зачем бы, все равно не боец, фехтовать не умею совершенно, а если вдруг разбойники, все равно в одиночку не отбиться. Стражники, то есть обыкновенные патрульные полицейские в привычной терминологии, носили форму: темные штаны и рубашки практичного покроя, к зиме надевали еще куртки, на поясе у них, как у американских копов, было навешано много всего: и дубинка, на взгляд Жени, коротковатая, и нечто вроде наручников, и кожаные футляры, напоминающие кобуры, и ножны с впечатляющих размеров кинжалами, и специальные кармашки для метательных ножей, и маленькие скорострельные арбалеты. Мечей у них не было. Навстречу не раз попадались горожане, придерживающие эфесы, или всадники с ножнами на перевязи, как у мушкетеров, но определенных критериев не было. Хочешь носить – носи. Но неудобно же.

Огнестрельного оружия не было вообще, потому что не было пороха. Селитры тут не было. Совсем. Риэль не особенно много знал о полезных ископаемых Гатаи – металлы драгоценные или полезные, минералы драгоценные или полезные, некая полумифическая жидкость, активно используемая магами, а не все ли тебе равно, дорогая…

В общем, конечно…

Они распрощались с Симуром и отправились в путь. Кошелек Риэля, утяжелившийся после состязаний, уже основательно похудел: дорого стоило и жилье, и еда, но еще дороже – искусство, а они четыре раза были в театрах, два – в музее, один – в цирке. Женя вспомнила, что Симур говорил о талантах Риэля. Тот засмеялся: было дело, и акробатикой занимался, и жонглировал, просто необходимость отпала, достаточно зарабатывает и пением. Но для Жени он тут же устроил представление: прошелся колесом, прошелся на руках, сложился в несколько поз, которым любой йог позавидует, пожонглировал разными предметами и прямо на безлюдной дороге принялся учить Женю танцевать. А на привале, расчесывая изрядно отросшие волосы, она спросила, почему он выгорел на солнце, а она как была рыжей, так и осталась. Риэль не понял: что значит выгореть? Это как?

На этом солнце не выгорали ткани, не выгорали волосы, оно не давало никакого загара – Женя видела и по себе, и по Риэлю: лицо, руки и тело были одного цвета, у него – белые, у нее – смугловатые. Таким белобрысым он был всегда. Солнце не напекало голову. Женя давно потеряла и бейсболку, и шляпу, все боялась – ведь жарко, палит… оно палило, только без последствий. Пришлось рассказывать не только про поездки к морю и лежание на берегу в полуголом виде, но и про солярии.

По сравнению с летом действительно похолодало, и на ночь Женя надевала куртку, купленную на деньги Хайлана, они ложились на одно одеяло и укрывались вторым, и Риэль обещал в первом же городе обзавестись палаткой, в Миддике они были уж вовсе фантастически дорогие.

Жизнь была прекрасна. Мир был прекрасен. Риэль был прекрасен, потому что справился со своей подавленностью и перестал все время развлекаться молчаливым самобичеванием. Надо сказать, что мужчины, способные чувствовать так сильно, Жене еще не попадались. Может, не везло… Помнила она рассуждения Вадика (склонен был юноша к философствованиям, уши порой вяли) насчет того, каким должен быть мужчина. Чтоб без слюней, чтоб эмоций поменьше, чтоб расчета побольше, любовь – это, конечно, здорово, но главное чтоб дело было, характер, сила…

И, в общем, примерно такие представления у Жени и были. Обилие эмоций – удел женщин, мужчина должен делом заниматься, а не предаваться горестным мыслям, а они, нежные, слабые, тонко чувствующие, должны только прислоняться к крепкому мужскому плечу. Спрашивается, почему она так считала, ведь ни нежной, ни слабой, ни даже тонко чувствующей не была. Не давались ей нюансы. Наверное, Олег выбил. Ногами.

Риэль не ныл и не жаловался. Выложив Жене, так сказать, сюжет, замкнулся, замолчал и начал вариться в собственном соку. И ведь сюжет был изложен без метафор и прочих гипербол, он порой выражался гораздо красочнее и не стеснялся даже красивостей. Впрочем, почему бы поэта должна смущать образность речи? Он шел и молчал, а у не самой сентиментальной дамы, сердце разрывалось, когда она смотрела на осунувшееся лицо и потускневшие серые глаза.

Сейчас глаза блестели, были, если так можно выразиться, ярко-серыми, без синевы или стального отлива, просто серыми, не так чтоб темными, не так чтоб светлыми, и даже сравнить нечем. Чисто серый цвет почему-то в природе не на каждом шагу встречается. Ни тебе осенней смерти, ни древнего меда, который на самом деле янтарь. А он что? Одуванчик? Так одуванчики здесь не росли.

Дорога, точнее широкая тропа, вела через приветливый лес. Риэль честно предупредил, что предстоят еще минимум две ночевки под открытым небом, но если вдруг начнет накрапывать дождь, он соорудит шалаш, умеет, получается хорошо и почти не промокает. Еда у них была, причем такая, что Женя предвкушала удовольствие: творог, больше похожий на взбитые сливки, нежный, сладкий, его было много, а еще были какие-то лепешки, взглянув на которые, Риэль сглотнул слюну и не торгуясь купил сразу десяток. Он рассказывал забавные истории, заставлял Женю петь на ходу и показывал, как нужно это делать, как дышать, даже как держать спину и голову, чтобы голосу было легче. Женя добросовестно пела, держала и учитывала замечания, слегка удивляясь, насколько же серьезно он относится к обучению, ведь все равно не выйдет из нее великой менестрельши. Не Монтсеррат Кабалье.

В общем, среди менестрелей попадались тоже не сплошь Шаляпины и Каррерасы, имелись и обладатели камерных голосов, невеликих, но тем не менее звучных и послушных, но такие, как правило, были своего рода бардами: то есть не замахивались на «Темнолесье», а исполняли то, что сочиняли сами. Риэль пообещал Жене перевести на всеобщий все романсы, какие она вспомнит, и насочинять еще сколько угодно, такая музыка пишется сама, а слова придумаются, никуда не денутся. Ну да, или «Уси-пуси», или «Аве Мария»…

Женю вдруг осенило и она начала напевать Риэлю знаменитый дуэт из «Призрака оперы». Там, конечно, женский голос взбирается на немыслимую высоту, но Риэль вполне способен переделать все с точностью до наоборот. К этим «полусвоим» творениям он относился легкомысленно, в Гильдии не регистрировал – халтура, однодневка, сегодня поют, завтра забыли, час на стихи, вечер на музыку – и пой не хочу. А вот «Усталые глаза» он сочинял – не ел, не спал, все только переписывал, боги знают сколько бумаги извел, хотя обычно все рождается в голове и в ней остается, пришел в город, купил листочек, с одной стороны ноты записал, с другой слова – и в Гильдию. И тут – пришел, начал записывать – не то. И так почти три недели. Деньги кончились, петь не мог, но пел, то есть издевался над слушателями, ладно хоть ресторан был… трактир, кабак, публике все равно было, под что пить и жевать…

Откуда вдруг вынырнули эти люди, Женя не поняла. Вроде и подлеска особенного нет, деревья как в парке росли, цветов море, кустики хиленькие, и вдруг появляются сразу пятеро, двое с тяжелыми арбалетами, остальные с ножами по полметра длины. Женя взвизгнула от неожиданности и вцепилась в Риэля, а он крепко обхватил ее руками. Напряжен он был – ну камень, а не человек.

– Попались, – умильно сообщил один.

– Мы менестрели, – торопливо сказал Риэль. – Идем из Миддика в Скамож.

– Ну, раз менестрели, – заржал второй, – есть вас на ужин мы не станем. И даже брякалки ваши вам отдадим. Пошел вперед, и живо.

Риэль обнял Женю за плечи и не выпускал, хотя идти было неудобно. Взглянув на него, Женя испугалась еще больше, потому что лицо у него было вообще… не его. Свободной рукой он отводил ветки, смотрел прямо перед собой и молчал. Дорога не заняла много времени: сразу за деревьями обнаружился распадок, в котором и располагался лагерь разбойников. От силы полчаса ходьбы от дороги – наглость неслыханная. В Комрайне разбойники вели себя осторожно, потому что ловили их постоянно, старательно, при задержании не церемонились, да и суд обычно кончался примерно одинаково. Жене и Риэлю постоянно попадались на дорогах патрули, суровые, бдительные и вооруженные до зубов. Документы не проверяли за неимением здесь особенных документов, но Риэля заставляли предъявлять знак Гильдии – татуировку на внутренней стороне запястья. Могли еще потребовать, чтобы он спел куплет из какой-нибудь знаменитой баллады, потому что особо ушлые разбойники порой пытались прикинуться менестрелями.

Лагерь был обустроен основательно: несколько палаток, кострище посередине, вокруг аккуратные чурбачки, чистота. К тонкому дереву длинной веревкой была привязана коза. Скарр, местный заменитель собаки, равнодушно на них покосился. Разбойники были относительно ухоженными, во всяком случае воняло от них не очень. Риэля грубо толкнули в спину, а так как он обнимал Женю, то они оба упали на карачки, и Риэлю еще поддали по заду – просто для развлечения.

– Мешки развязывайте, футляры открывайте, – скомандовал один. – А деньги сразу отдашь или огнем тебя пожечь сначала?

Риэль молча снял свой рюкзак, развязал, открыл оба футляра, потом помог Жене, и пока бородатый тип рылся грязными руками в ее белье, отдал начальнику кошелек. Тот взвесил его на руке.

– Все?

– Двадцать золотых и полтора десятка дин, – пожал плечами Риэль. – Немного мелочи. Миддик – город дорогой.

– Двадцать золотых? Это хорошо. Мелочь оставь себе. Но если ты утаил хоть что-то, будешь очень жалеть.

– Я знаю правила, – грустно сказал Риэль, вызвав приступ бурного хохота, потянул Женю вниз и, когда они сели под деревом, снова ее обнял. Разбойники переворошили все их небогатые вещи, но заинтересовало их немногое: шарфик из батинского шелка, одно из двух Жениных платьев и концертный костюм Риэля. Все работники ножа и топора были ниже его ростом и заметно шире в плечах, ну куда, спрашивается, им серебряно-черная рубашка? Впрочем, одежда здесь дорога, можно продать, старьевщики, торгующие подержанными тряпками, не самые бедные люди в Комрайне. Скромная цепочка у Жени на шее почему-то не привлекла их внимания, может, просто показалась несолидно тонкой, а медальон скрывался под блузкой. Женя прижалась к Риэлю, снова развеселив бандитов, а Риэль опять напрягся.

Их оставили в покое, разошлись по своим делам, корзинку с едой унесли в одну из палаток.

– Что с нами будет? – спросила Женя прерывающимся голосом. Он не ответил, и Женя поняла, что вопрос глупый, однако задала еще один: – Меня изнасилуют?

– Меня тоже, – почти спокойно отозвался он. – Хотя это не утешение, конечно.

– Ой… а тебя-то зачем?

– Тебе объяснить? – усмехнулся Риэль. – Здесь не бывает женщин, мужеложство считается скверной, в бордели они не ходят… Стосковались по людям. Как ты думаешь, зачем у них коза? Конечно, тут и я предпочтительнее… А уж ты…

Слезы подступили к глазам, и Женя не стала их давить. Страх материализовался. То она боялась абстрактно, а теперь уже конкретно. Прежде просто отвлекала дорога, но ведь эта мысль была первой осознанной, когда прошел испуг. Зачем бы еще десятку здоровых мужиков понадобилась женщина, не есть же ее. Но вот о Риэле она просто не подумала. Он погладил ее по плечу.

– Что ж нам делать?

Очередная глупость. Ну почему бы просто не помолчать, поплакать себе тихонько, не мучить Риэля дуростью своей… Но он ответил:

– В общем, есть две возможности. Стерпеть и выжить. Или сопротивляться и умереть. Причем умереть очень плохо.

– Все равно ж перед этим изнасилуют.

– Обязательно.

Женя уткнулась лицом в колени. Ну почему мужики такие скоты, спрашивается… Слезы лились сами по себе, даже всхлипывать не хотелось, и себя было ужасно жалко. Эгоистка. Для мужчины насилие ничуть не приятнее, чем для женщины, даже если этот мужчина гей. А почему он так хорошо знает эти правила?

– Есть еще третий вариант, – очень тихо проговорил Риэль. – Я могу попробовать избавить тебя от этого. Не уверен, что смогу, конечно, но попробую… если хочешь. Кинжал они отобрали, но у меня еще есть нож.

Женя подняла голову. Даже слезу высохли. Ничего себе вариант!

– И что с тобой после этого будет? Мне, значит, третий, а тебе второй?

– Себя я, наверное, просто не успею, – виновато пробормотал он.

– Нет уж… Я переживу… наверное.

– Скорее всего, – согласился он. – Я пережил. Последняя моя тайна, которую ты еще не знаешь. Нас с Камитом поймали разбойники в Доменском лесу. Мы даже с дороги-то не сворачивали, а все равно. Я был молодой совсем, – он горько усмехнулся, – хорошенький, беленький… И глупый очень. Не сразу понял, что они хотят, а потом испугался до полусмерти… И Камит решил меня от этого страха избавить, бросился ко мне с ножом… да не успел. Менестрели не бывают бойцами. Его перехватили и ведь даже бить не стали. Просто… просто посадили на кол. И забавлялись со мной всякими способами, пока он умирал. Так, чтобы он все видел. А потом собрались и ушли. Когда я наконец смог двигаться, Камит уже умер. Всю ночь я рыл ему могилу ножом да руками. Тем самым ножом. Плакал, как ребенок. Зачем он… Не знаю, его жалел больше или себя. Крутилось в голове: а не сделай он этого, сейчас бы мог меня утешить, обнять. Я вытаскивал этот кол и все боялся сделать ему больно. Понимал, что ему уже все равно, и тем не менее осторожничал, боялся потянуть сильнее. А он так и смотрел на меня. До сих пор иногда снится… А тогда я вообще несколько месяцев спать не мог, да и не только во сне видел Камита на колу, чувствовал его взгляд. Знаешь, Камит не кричал. Вообще. И глаз с меня не сводил.

– Я переживу, Риэль, – сказала Женя. – Зато мы будем вместе и сможем друг друга утешать. Если они нас все-таки не убьют.

– Менестрелей не убивают, – пожал он плечами. – Во всяком случае, так редко, что я не помню. Только если… как Камит. Мы не бойцы, это негласный закон Гильдии. То есть никто не мешает нам уметь драться или фехтовать, кто-то даже и умеет, но в основном мы не сопротивляемся. И нас не убивают. К тому же убийство менестреля считается более страшным преступлением, чем, например, крестьянина. Потому что у нас нечего отнять.

– А чего они ждут?

– Остальных. Их человек двадцать… Женя, ну… Эх, да что я тебя успокаиваю… Нет у нас выбора. То есть только эти два варианта, раз третий тебя не устраивает.

Женю не устраивал и второй, и даже первый. Двадцать... С ума сойти. Она бессильно привалилась к Риэлю и подумала, что он ведь так окаменел в первый момент не столько от испуга, сколько от воспоминаний. За что ему это – дважды любить и дважды потерять? Женя, конечно, тоже обе свои любви потеряла, но куда более естественным путем. Олег благоденствует где-то в Новосибирске, Тарвик где-то в Комрайне, умерли они только для Жени. И черт с ними, пусть лучше живут.

Когда начало смеркаться, постепенно подтянулись оставшиеся. На Женю и Риэля бросали плотоядные взгляды, ржали мерзкими голосами, как подростки, считающие, что это круто, перебрасывались сальными фразочками. Двое колдовали у костра, разводили огонь, устанавливали над ним самодельный вертел с тушей небольшого оленя, и Женя вдруг поняла, что хочет даже не есть, а жрать. И в туалет, то есть в кустики. Риэль окликнул одного разбойника и недвусмысленно объяснил, что им необходимо, и тот спокойно кивнул влево – туда, мол, только по очереди. Наверное, можно было попытаться ускользнуть, подумала Женя, уже вернувшись, да только куда бежать-то… и что станет с оставшимся. Потом им дали поесть, правда, не мяса, оно, наверное, еще сырое было, но их же собственные лепешки и даже кружку с молоком. Под их плотоядными взглядами Женя неожиданно почувствовала себя бодрее. Это – не со мной. Так, посторонняя тетка попалась куче сексуально озабоченных мужиков. Она переживет. А меня здесь просто нет.

– Бабу – сюда, – объявил бородатый, выходя из одной палатки. – А парнишка – нам. Он вон какой хорошенький…

Риэль обрадовался. Вот так – просиял улыбкой и зашептал:

– Женя, лучше один, чем двадцать, постарайся ему понравиться, и тогда он не отдаст тебя остальным. За меня не бойся, уж точно переживу.

Разбойник поднял Женю за волосы (она взвизгнула) и выразительно произнес:

– Сказано – туда. Пошла, девка, и радуйся… Но не очень, потому что потом можешь и нам достаться. Не бойсь, не съедим! – и мощным шлепком придал Жене ускорение. У входа в палатку она оглянулась, но Риэля, оставшегося позади костра, не увидела.

Палатка, наверное, называлась шатром, была высокой (от Жениной макушки до потолка еще оставалось с полметра), и просторной, и рассчитанной на одного человека. Во всяком случае там стоял грубый топчан (один), грубый стол (один) и столь же грубый стул (один), а вот чурбачков было несколько. Начальник. Атаман.

Он был высок, довольно молод и даже недурен собой. Было в нем что-то… ни в Риэле этого не было, ни в Тарвике. Ни нежности Риэля, ни самоуверенной наглости Тарвика, правда, не наблюдалось. Что это было? Вот самое подходящее время физиогномикой заниматься. Завалят сейчас на спину и будешь угождать со всем усердием, чтоб остальным не достаться…

Волосы у него были черные, глаза светлые, голубые или серые, и в свете все тех же грибов (или все же лишайников?) выглядел он почти импозантно. Женя старательно искала в нем приятность, и даже находила.

– Иди сюда, – равнодушно проговорил он. Женя послушно подошла. Он разглядывал ее с непроницаемым выражением лица. Ну ничего, хоть бы мускул дрогнул, хоть бы в глазах что-то появилось, ведь не на козу смотрел, а на женщину, причем далеко не самую страшную в Комрайне. Приподнял ей подбородок, будто в ней полтора метра росту было, а сам-то всего на полголовы выше. А потом очень деловито начал расстегивать на ней кофточку, но даже до конца не расстегнул, раздвинул полы, высвободил грудь из бюстгальтера местного производства, не шибко красивого, зато удобного (Риэль красивый предлагал, но Женя цену услышала и сразу предпочла удобный), и так же внимательно и равнодушно, как и лицо, начал изучать. И через пару минут так же спокойно поправил бюстгальтер и застегнул блузку. А потом встал на колени, склонил голову, взял Женю за руки, словно собираясь поцеловать, и прижал их ко лбу.

– Ты пришла.

Еще и псих.

– Ты пришла, Джен Сандиния. Приказывай. Я, Стан Горонт Квир, командор ордена надежды, готов повиноваться тебе.

Женя растерялась так, что не нашла ничего лучшего, кроме как промямлить:

– Я не Джен Сандиния, я просто по приметам похожа, и потому Тарвик притащил меня из другого мира.

– Я знаю, – удивился он. – Орден обращался в «Стрелу» и просил, чтобы именно Ган отправился на поиск.

– Но я же из другого мира!

– Конечно. Джен Сандиния не могла родиться на Гатае.

– Но я же просто обыкновенная женщина!

– Разумеется, – снова удивился он. – Кем же ты должна быть? Главное ты здесь. Я вижу осеннюю смерть, древний мед и звезду на твоей груди. Я слышу мелодичный голос, вижу тонкую фигуру… Никакой Ган не может обмануть командора ордена. Ты – Джен Сандиния. Приказывай.

– Мой спутник! – немедленно приказала Женя, абсолютно не веря, что Риэля можно спасти. Сейчас этот командор от души расхохочется и… Он легко встал с колен, отодвинул полог палатки и потребовал, чтобы Риэля привели к нему, что было сделано почти немедленно. Менестрель был несколько расхристан, подавлен, но разбойники явно еще только приступили, то ли сами раздевать взялись, то ли ему приказали стриптиз устроить. Женя кинулась ему на грудь.

– Его не тронут, – сообщил Стан. Авторитет у него, однако. – Скажи мне…

– Он знает, – буркнула Женя. – А зовут меня Женя Кови… то есть Ковальская.

– Кови, – согласился он, разглядывая Риэля, – звучит как местное имя. Прости, что так получилось. Вы проведете ночь в моей палатке, а утром отправитесь своим путем.

Женя осмелела:

– А твои люди не станут роптать?

– Роптать? Нет, не осмелятся. У них есть коза… в конце концов разрешу пробежаться до ближайшей деревни, найдут какую-нибудь пастушку.

Женя молча пожалела пастушку, но вслух возражать не стала – себя жальче. Риэль тоже джентльменством не заблистал. Следуя приглашающему жесту, она села на покрытую одеялом кровать и удивилась: сравнительно мягко, травы, наверное, для дорогого атамана накосили прямо мечами. Риэль растерянно смотрел на нее. Женя похлопала рукой рядом с собой, и Риэль вопросительно глянул на атамана и опустился рядом с ней. А Робин Гуд комрайнского розлива даже на стул садиться не стал, примостился на чурбачке, не сводя с Жени все того же невыразительного взгляда.

– А можешь ты объяснить мне хоть что-нибудь? – осторожно поинтересовалась она. – Я оказалась здесь только для того, чтобы узнать, что меня заказал какой-то орден, о котором и Тарвик ничего не знает, а через несколько дней узнать, что я и ордену не нужна…

Стан вдруг улыбнулся, и выяснилось, что он очень даже симпатичный.

– Разве?

– Но орден уничтожили и меня девать некуда, потому что… потому что никому я не нужна.

Стан перевел взгляд на Риэля и улыбнулся еще раз.

– Так уж и никому? Так не бывает, Женя. Всякий обязательно кому-то нужен, просто не знает, кому. А ты нужна не ордену… То есть нет, не пугайся, ордену ты тоже, разумеется, нужна, но главное, что ты нужна Гатае.

Из-за полога сообщили, что мясо готово. Стан забрал деревянную тарелку с огромной горой обалденно пахнущей оленины, велел не беспокоить, тарелку поставил на стол, а стол легко, будто он был фанерный, переставил так, чтобы Жене не пришлось вставать.

– Столовых приборов нет, – извинился он. Женя проворчала:

– Ничего, я не гордая. Скажи, ты умный человек?

– Иначе не стал бы тем, кем стал.

– Тогда как ты расцениваешь этакую глупость – выдернуть черт знает откуда женщину и сказать, что она нужна аж целой планете, только потому, что у нее волосы рыжие и глаза карие?

Риэль вздрогнул. Он был местный житель, правила знал, а по правилам, наверное, за такие высказывания полагалось в морду. Или еще что похуже. Но Стан только улыбнулся и выбрал Жене кусочек поаппетитнее. Граммов этак на семьсот. Мясо было сочное и мягкое. Женя, закатав рукава, чтоб не закапать их жиром, вцепилась в этот кусок, будто сто лет не ела. Риэль, недоверчиво поглядывая на Стана, тоже приступил к еде, да и атаман дисциплинированных разбойников не особенно стеснялся из-за отсутствия сервиза мейсенского фарфора. К мясу полагалась горячая вода с травами, заменяющая чай. Или сухой закон, или просто взять негде.

– Я не уверен, что смогу объяснить тебе, как расцениваю эту глупость, – продолжил застольную беседу Стан Горонт Квир (имечко явно не комрайнское, не попадалось ей тут этого «кв», четкого, со странно удлиненным «в» и долгим «и»). – Чтобы постичь учение ордена, я потратил двенадцать лет, а я был еще из наиболее способных адептов. Просто прими, Женя. Никогда не произноси своего истинного имени вслух – время сейчас смутное, никто не знает, чем это обернется. Ты Женя, так и зовись.

– И что я должна делать?

Он опять удивился, причем безмерно.

– Ты? Должна? Ты ничего и никому не должна. Радуйся жизни. Странствуй или живи оседло. Люби. Выйди замуж и роди ребенка. Живи так, как тебе хочется.

– Ничего не понимаю. Зачем тогда вы так мечтали меня сюда притащить?

– Твое место на Гатае. Мы проверяли всех рыжих женщин планеты, но, конечно, осенней смерти не встретили. Они все рыжие, как огонь.

– Но ведь и «Стрела» проверяла…

Он усмехнулся.

– Ты же не думаешь, что мы все сказали в этой «Стреле»? Этим прохиндеям? Но искатели у них лучшие, потому мы к ним и обратились. Мы знали, что они пользуются порталами и не брезгуют контрабандой.

– Вы дали им основные приметы… То есть нужна была…

– Ты. Удивительно, но Гану удалось тебя найти так быстро. Мы рассчитывали не менее чем на десять лет, а он справился всего за полтора.

– Я?

– Ты видел ее лицо? – подал голос Риэль. Стан кивнул. Ну вот, она являлась ему в видениях. Псих. – Ей грозит опасность?

– Не знаю. Я не знаю, чем вызвана атака на орден. Но лучше, конечно, быть осторожной. Ты присмотришь за ней, менестрель?

– Как могу.

– Орден уничтожили, но…

– Уничтожили? – перебил Стан с малоприятной усмешкой. – Невозможно уничтожить то, чего не знаешь. Нам нанесли урон, но нас не уничтожили. И теперь… теперь мы знаем, что ты здесь.

– Ты же говорил, что вы знали, что Тарвик меня привел.

– Мы знали, что он привел какую-то женщину. И зная «Стрелу», почти уверены были, что подделку. С крашеными волосами, например. Полагали, что они обязательно постарались бы подогнать тебя под описание. Обязательно вложили бы тебе знание всеобщего, потому что были уверены, что ты должна быть родом непременно с Гатаи.

– И сознание собирались вложить, – пожаловалась Женя, – и я бы сошла с ума.

– Если бы попала к нам, нет. Не расспрашивай меня, пожалуйста. И не бойся. Мои люди не расскажут никогда и никому о том, что я встречался с вами.

И больше Женя ничего из него не вытянула. На абстрактные темы он беседовал охотно, и даже на конкретные вопросы отвечал, но если они не касались ордена и особы, которой место на Гатае и нигде больше. Причем вот так общо: на Гатае, можешь по Комрайну гулять, можешь в Кримспин свалить, но там холодно и дикие племена есть, а можно и в Тируман сходить, но там жарко, диких нет, но есть крайне недоброжелательные. Разговаривали они долго, а когда объевшаяся Женя начала клевать носом, Стан легко переставил стол, согнал Риэля на пол и предоставил в Женино распоряжение свое ложе. А утром самолично отвел к тропе, извинившись, что деньги их уже рассеялись по карманам разбойников – хоть что-то они должны были получить. Он собрался было отдать им свой кошелек, но Риэль отказался – несколько дин у них осталось, на еду хватит, остальное заработают. Разбойники, надо сказать, провожали их грустными взглядами, но без протестов, дисциплина тут действительно была на высоте. Может, они тоже рыцари ордена?

Женя механически переставляла ноги, думая о своем. Впрочем, «думая» – это большое преувеличение, думать она как раз не могла, роились разрозненные полумысли-полувопросы, а так как даже приблизительного ответа на эти полувопросы не было, то и полумысли в систему не складывались, и Женя на себя злилась. В конце концов она решила, что хоть один плюс имеется: никто их не насиловал, наоборот, мясом кормили и с собой в дорогу дали.

Риэль поглядывал на нее, но молчал, давая ей возможность привести голову в порядок. Проку, правда, не было. Женя взяла его за руку, он заулыбался, но снова ничего не сказал, а на привале, который они устроили только тогда, когда уже никаких сил не было идти, заставил ее взять лютню и играть гаммы. То есть упражнения, которые он ей показал. Женя поныла, пожаловалась на усталость, он поворчал: «Ты не на четвереньках шла, руки не устали», но отложить лютню не разрешил.

Вообще, это была не лютня, как виола не была виолой, а флейта флейтой. По форме инструмент был похож на сплющенный с одной стороны овал, гриф был покороче, чем у гитары, зато струн было семь, не восемь, как пугал Риэль, что существенно облегчало обучение. Чисто психологически, потому что на семиструнной гитаре Женя играла на уровне «блям-бряк».

– Он тебе не понравился, – растирая онемевшие от упражнений пальцы, заявила Женя. Риэль помедлил.

– Не понравился. Но я даже передать не могу, как рад, что он встретился на нашем пути.

– Он сумасшедший?

– Не знаю. Он фанатик. Это намного страшнее.

– Так ведь ничего и не сказал… И ты, между прочим, тоже.

Риэль лег на одеяло и закинул руки за голову.

– А что я знаю? Пару старых баллад, неведомо кем сочиненных в эпоху диких времен? Там ничего конкретного.

– Запрещенных баллад?

– Нет. Запрещены сказки, но не баллады. Пой хоть перед королевским дворцом. Просто с теми, кто их поет, вечно случаются какие-то неприятности. Не пугайся, никто не падает с моста головой вниз. Мелочи. То ногу сломает, то суставы заболят, то воспаление горла замучает, то, извини, понос, то деньги украдут. Думаю, тут больше суеверий и преувеличений, чем правды, но все равно желания петь не возникает. И я бы не сказал, что баллады красивые… Так, набор расхожих истин про свет, надежду мира и сопровождающие чудеса. А чудес не бывает. Я не думаю, что ты в опасности по этой причине. Ты рыжая, давно бы уже нашли. Сколько раз нас и стража видела, и гвардейцы, и сыскари – ничего, даже не задерживали.

– Ты испуган, Риэль.

Он помолчал, глядя в стремительно темнеющее небо.

– Испуган – это ты еще мягко сказала. Я боюсь фанатиков больше, чем разбойников. Что могут разбойники? Ограбить, избить, изнасиловать, убить в конце концов. Фанатики могут использовать в своих интересах, а в чем заключаются их интересы, я даже и думать не хочу. Не знаю, чего тебе наговорили обо мне Симур да Хайлан, но я очень несложный человек. Человек-растение. Или человек-птица. Я не люблю интриги, политику, религию, но люблю музыку, стихи, песни. Я люблю жизнь, а фанатики не умеют ее любить.

Женя подумала, что на его месте могла бы жизнь и возненавидеть. Ей, конечно, тоже доставалось. Но не так. Вроде бы и Олег, некогда столь любимый, ее бросил, да некрасиво так, и ребенка потеряла, и никто ее не понимал… Только ведь именно что некогда столь любимый, прошла любовь бесследно, даже удивительно, как умная девочка Женя купилась на его обаяние. Смерть ребенка – будем откровенны! – была больше избавлением от мучений, и никак не только Жениных, потому что помимо отставания в развитии у него были бесконечные проблемы с желудком, у него, малыша, было высокое внутричерепное давление и болела голова, он и плакал-то от боли, и как ни было ей, матери, жалко своего сына, она понимала, что нормальной жизни у него не будет никогда. Окружающие не понимали? А это было обидно только в силу абсолютной молодости и неподготовленности к жизни. Ее и потом не понимали, только она из-за этого не расстраивалась. Жила сама в себе – и ничего.

А главное, она была крепче Риэля. Выносливее. Не настолько ранима… да и ранима ли? Может, та давняя история так огрубила ее душу. Может, от природы не такая. Женя пинки в живот от любимого мужа, убивавшие их ребенка, через шесть лет не вспоминала так, как Риэль вспоминал единственную пощечину Матиса.

Она придвинулась ближе и провела кончиками пальцев по его щеке. Риэль слабо улыбнулся.

– Я небритый. Ужасно, правда? Блондин с щетиной почему-то выглядит смешно. Но можно я побреюсь утром?

Женя критически рассмотрела его лицо.

– Ничего ужасного. И ничего смешного. Что тебе так не понравилось в Стане? Только чур честно. – Он на минуту закрыл глаза. Не хочет говорить. Не хочет… интересно. – То, что он позволит своим бандитам сбегать за пастушками?

Он вздохнул и наконец признался:

– Нет. Если честно, я не очень переживаю за пастушек. Разбойники редко убивают женщин и насилуют до смерти тоже… им совершенно не надо настраивать против себя людей. То есть ничего хорошего в этом нет, но… Не трогает это меня. Он фанатик. При этом его люди ему даже не преданы, они его обожают. Чтоб безропотно отказаться от добычи… Я все ж не старый толстый мельник и, случается, вызываю у мужчин неудержимое желание. А они и не помыслили протестовать. Тут же меня подняли, рубашку одернули, сухую траву с плеча стряхнули и без разговоров к нему… Ну вот ты уже поняла. Его люди никогда не расскажут, что бывший командор ордена повстречал в лесу рыжую женщину и отпустил ее.

– Два десятка человек? Риэль, да как…

– Да просто. Тройчатку в вино хотя бы – и через несколько часов ни одного разбойника. Или… на нем знак Гильдии магов, а уж что они умеют, я знать не хочу. Скажи, о чем ты думала, когда на меня смотрела? Ты странно смотрела.

– О том, что в моей жизни наконец появился смысл, – сообщила Женя, хотя думала совсем не об этом. Не рассказывать же мужчине, что он слаб и она его жалеет. – Я как жила последний годы? Работала, говорила ни о чем с подружками, заводила ни к чему не обязывающие романы и приходила в пустую квартиру, где меня никто не ждал. У меня никого не было, Риэль. Даже кошки. А сейчас есть ты. И это возвращает смысл в мою жизнь.

– Смысл – чтобы быть с кем-то?

– Нет. Наверное, нет. Смысл в том, что одиночества больше нет. Я перестала знать, что одна, что никому не нужна… не скажу, что меня это так уж сильно тревожило, ну одна и одна, мало ли таких. Я никому не нужна была, так ведь и мне никто не был нужен. А тут – ты…

Он резко сел и порывисто обнял ее, крепко, до боли, но говорить ничего не стал. И зачем говорить? Все встало на свои места. Почему этот совершенно посторонний человек стал так дорог, так необходим? Как можно было жить без него столько времени? Ну и пусть он слабый, пусть он ранимый, пусть какой угодно, зато Женя сильная и упертая. Справятся.

Стало стабильно прохладно. Женя маялась: в куртке было жарко, без куртки холодно, с тоской вспоминались разнообразные наряды из прежней жизни, а особенно джинсовая рубашка, такая легкая и в то же время плотная, как раз на подобную погоду. Риэль предложил ей свою сменную рубашку, но Женя отказалась: он был чистюлей, нельзя его оставлять без возможности переодеться. Способ бороться с ознобом она нашла другой – ускорила темп. Риэль всегда подстраивался под нее, то есть шел медленнее, чем ходил один, так что его это устроило. Небо затягивалось неприятными на вид тучами, и Риэль поглядывал на них тоже без особой приязни. Замерзая под порывом ветра, Женя начинала скакать вокруг него, согревалась, успокаивалась – и так до следующего порыва. И доскакалась. Нога попала на камешек, соскользнула, и Женя с диким воплем плюхнулась за мягкое место: ей показалось, что нога сломалась сразу в пяти местах. Риэль упал рядом с ней на колени, сдернул туфлю и начал осторожно ощупывать распухающую на глазах щиколотку. Женя слабо повизгивала, потому что больно было – жуть. А когда Риэль вдруг крутанул ступню чуть не на полный оборот, она заорала так, что даже небо с испугу ответило грозовым раскатом. Впервые в этом мире Женя услышала гром.

А боль стала гораздо слабее.

– Вывихнула, – объяснил Риэль с улыбой облегчения. – Не бойся, я, как ни странно, удачливый костоправ. Но идти ты несколько дней не сможешь. Ничего, тут за лесом начинается Пещерный край, пересидим там какое-то время. Туда я тебя донесу. Тем более что часа через два начнется сильная гроза.

Сверху словно в подтверждение так грохнуло, что Женя невольно пригнулась. Риэль вытащил из ее рюкзака косынку (батинский шарфик заблудился в кармане какого-то разбойника), туго перевязал ей ногу и собрался брать ее на руки, но Женя возмутилась: дохромаю сама. Риэль не был слабаком, но и атлетом тоже не был, а Женя весила немногим больше пятидесяти килограммов: мало для ее роста, но много для того, чтоб тащить ее на руках, имея в нагрузку еще и два рюкзака и три футляра с инструментами. Риэль поспорил было, но согласился в конце концов, и Женя поковыляла рядом, почти повиснув на его плече. Боль вернулась, так что она скорее прыгала, чем шла, и даже эти прыжки отдавались в травмированной лодыжке.

Руку она заметила первой. Из-под кустов торчала рука. Человеческая. Женя ахнула, Риэль тоже и, не сговариваясь, они свернули к этим кустам.

Человек лежал на спине, глаза его были закрыты, но он дышал, хрипло, неровно, как-то беспокойно. Коричневая куртка была разорвана, высокие сапоги – в грязи. Риэль опустил Женю на траву и склонился над мужчиной.

– Надо бы сматываться, – озабоченно сказал он. – Можем нарваться на большие неприятности.

– В смысле?

Риэль отстранился и показал непонятного вида рану у мужчины на боку.

– Видишь? Это скартум. Оружие, которое есть только у королевской стражи, и то не во всяком подразделении. Не хотелось бы оказаться с ним в соседней камере. Что ты так смотришь?

– Оставим его здесь? Раненого? – тихо спросила Женя. – Перед грозой?

Не поднимая головы, Риэль неубедительно пробормотал:

– Это было бы разумнее всего.

– Ну давай будем разумными… – грустно согласилась Женя. Риэль покачал головой, встал, обхватил Женю, и они направились дальше. Направились было, потому что Риэль пару раз оглянулся, потом остановился, посадил Женю на траву и взялся выламывать большую палку. Костыль для инвалидки.

– Я вас обоих не дотащу, – смущенно признался он. – А ждать меня ты не захочешь. Рюкзаки оставим, я потом за ними сбегаю. Здесь, в общем, совсем рядом…

Женя посмотрела на неразумного менестреля с нежностью. Не то чтоб она страдала избыточным человеколюбием, да вот только грызла бы ее потом мысль об этом раненом, а уж как она грызла бы Риэля, и думать не хотелось.

Наверное, здоровому человеку не больше получаса ходьбы, но Женины неловкие прыжки с опорой на самый неудобный во всех мирах костыль как раз удачно сочетались с медленными шагами Риэля, сгибавшегося под тяжестью раненого. Тот был мужчина ничего себе, не мелкий, а Риэль силой не отличался. Лицо его раскраснелось от натуги, на лбу выступили капли пота, он шел очень неуверенно, спотыкался и в конце концов сдался: потащил раненого волоком. Жене эта передислокация показалась бесконечной, потому, когда впереди под густыми ветвями кустарника затемнела пасть пещеры, ей захотелось заорать на манер американских киношных героев… да вот только сил на это уже не оставалось. Риэль осторожно отодвинул ветки, пропуская Женю, а потом она придержала их, когда Риэль втаскивал раненого. Уложив его возле стены, менестрель виновато улыбнулся и пообещал вернуться быстро. А Женя эгоистически уселась рядом с раненым и минут десять ни о чем не думала, наслаждаясь покоем. Хотя нога все равно болела.

А потом она все ж занялась делом. Сказочная была пещера – в стороне журчал ручеек: в узкой и глубокой расселине мчалась вода, настоящая суровая горная река в миниатюре – меньше полуметра шириной. Женя намочила платок и не нашла ничего лучше, как протереть лицо мужчины, а потом, кое-как стянув с него ни на что не похожую рубашку (однако очень даже дорогую), так же обтерла его торс, стараясь не касаться раны. Рана выглядела очень странно: бок казался развороченным, однако крови не было ни капли, но в то же время это не было похоже на ожог. Полицейский кольт тридцать восьмого калибра… Бластер. Магическое оружие, стреляющее сгустками энергии. Этой, как ее – маны?

Он стал дышать ровнее, без хрипов. Женя посчитала пульс – единственная медицинская процедура, на которую она оказалась способна. Пульс был хороший. Наполненный, как выражалась тетя Лиза, мамина подружка, профессиональная пациентка, приходившая в поликлинику пару раз в неделю, чтоб обсудить с докторами лечение, которое она сама себе назначала. От болезней, которые сама себе придумывала. Любимым ее чтением был «Справочник домашнего врача», любимыми магазинами – аптеки, вместо того чтоб починить туфли, она ходила со стоптанными каблуками, зато регулярно пила импортные витамины и была здоровее всех, кого Женя знала.

Мужчина был безумно хорош собой. Что за везение? То Тарвик, каких в реальной жизни не бывает, кто скрытая тонкая красота Риэля, а тут еще вот этот… Тарвик был похож на киношного обаятельного злодея, Риэль – на сказочного эльфа, этот – на сказочного же колдуна. Или благородного героя, которого жизнь ломала-ломала, да сама ж на этом зубы и потеряла. Был он черноволос, как вороново крыло или реклама шампуня, придающего волосам блеск, чернобород, как героический пират, и черты лица имел мужественно-идеальные. Не Ален Делон, в общем, Какие глаза, конечно, было непонятно, но четко прорисованные длинные и густые брови и длиннющие прямые ресницы и сами по себе…

Удивительно, но на процесс отмывания раненого от пыли, пота и прочего ушло много времени: платочек был невелик, скорость передвижения Жени только снизилась, зато к возвращению Риэля, тащившего не только их груз, но и еще один мешок, больной был готов к лечению. Риэль порылся в своей небольшой аптечке, распотрошил незнакомый мешок и удовлетворенно кивнул.

– Женя, сначала водой промой рану, а потом погуще вот этой гадостью намажь, пока я дрова принесу. Вот-вот дождь начнется, гарта даже мокрая горит, но воняет гадостно. Не бойся, если он еще не умер, запросто может выжить.

Оптимист. Может выжить. А ну как помрет, и прямо сейчас, что называется, у Жени на руках? Она притащила воды в кастрюльке и, содрогаясь от боязни причинить боль, тщательно промыла странную рану. От… как эта фигня называется? Скартум. Только у стражи? Это вряд ли. Аферисты любого мира фору дадут полиции. Вот у Тарвика же наверняка найдется если не скартум, то приятель или должник, который может эту штуку раздобыть. В конце концов оружие можно взять и с тела стражника… А еще можно утешать себя тем, что человек, которому ты оказываешь помощь, исключительно благородный герой, а не разбойник. На всякий случай Женя осмотрела его запястья и гильдейских знаков не обнаружила. Что ни о чем не говорило.

Содержимое черной баночки Риэль не зря назвал гадостью. Оно было мерзко-липкое, густое, черное, тянулось, хотя пахло довольно приятно: травой, дымом. Женя намазала так густо, как получилось, и потом полчаса отмывала руки в ледяной воде, а заодно и лицо умыла, и, подумав, размотала повязку и опустила ногу в воду. К травмам нужно прикладывать холод. Стало хорошо, и она едва не замурлыкала.

Снаружи грохало так, что Женя подпрыгивала. Риэль притащил огромную охапку гарты, свалил в угол и ринулся обратно. Вернулся он скоро, видно, нашел заросли супергорючего растения и решил набрать в запас. По Жениным подсчетам, хватило бы на четыре дня непрерывного поддерживания огня.

Он был совершенно мокрый.

– Дождь начался, – сообщил он, по-собачьи встряхиваясь. – И какой… Сочувствую тем, кто в пути. Никакая палатка не спасет: ее просто смоет. Хватит, вытаскивай ногу, надо снова перевязать…

Он вел себя так, словно никого в пещере больше не было. Вроде как: ой, гражданин начальник, мы и не знали, что тут этот разбойник, спрятались от ливня, куда ж деваться было. Так по-детски… Женя позволила снова перетянуть лодыжку платком и подползла к выходу. Зрелище было жуткое и завораживающее. Она никогда не боялась грозы, хотя никогда и не смеялась над теми, кто боится. Нормальный атавизм, доставшийся от далеких предков. А сейчас она этих предков очень хорошо понимала, потому что серая колышущаяся стена почти равномерно освещалась не бликами и даже не сполохами, а настоящей какофонией зеленовато-синего света. А гремело уже не так мощно, может, шум дождя приглушал звуки.

– Не оборачивайся, – сказал Риэль, – даже трусы мокрые, надо переодеться. Все, уже можно. Возвращайся, простудишься. Это северный ливень, он холодный. Рассказывают всякие ужасы про потерявшихся и замерзших, только это, разумеется, вранье. В здешних краях не замерзнешь, а вот ближе к северу…

Риэль, у которого сменных штанов не было, кроме концертных, надел только рубашку, мокрую одежду развесил по выступам на стенах. Только сейчас Женя обратила на них внимание и поняла, почему в пещере так светло. Стены были просто усеяны яркими сростками кристаллов, дававшими слабый, но в сумме достаточный свет.

– Суп сваришь? – спросил Риэль. – Нам же и этого надо будет накормить, он как выздоравливать начнет, жрать станет ого-го. Завтра придется идти искать еду.

– Завтра там будет море, – сообщила Женя, выуживая съестные припасы. – Разливанное. Ты воды принес?

– Принес. А моря не будет. Разве что грязь. Здесь земля всю воду быстро берет в себя. Подземные пещеры – настоящие озера. Я когда-то спускался вниз, видел. Странное зрелище: стоишь на берегу подземного моря, другого берега и не видно, и вода спокойная-спокойная, как стекло, и кажется черной, потому что в ней нечему отражаться. И постоянный звон: вода просачивается сверху, испаряется из водоемов, оседает на своде и потом капает. Должен сказать, неприятно. Дай печенья, а?

– А кто потом суп есть будет?

– Я, – удивился Риэль, – разве ж печенье заменит горячую еду? Ух ты, у нас и оленина осталась? Здорово.

Он так ни разу и не посмотрел на раненого. Он боялся, и было это заметно. То есть, конечно, не смотреть боялся, а возможных последствий. Что ж такого совершил этот бородач, красавец этот писаный… Женя помешивала в кастрюльке, добавляя почти все имеющиеся в наличии продукты, кроме печенья. Солянка получалась ничего себе, вместо огурчиков и оливок прекрасно шли толстые листья саммы, солоновато-острые и пряные на вкус…

Раненый очнулся от запаха, и Женя почувствовала его тяжелый неприятный взгляд, но упрямо не поворачивалась и продолжала в очередь с Риэлем черпать ложкой из кастрюльки. Риэль вопросительно посмотрел, и Женя скорчила рожу, насмешившую его.

– Кто вы такие?

Голос тоже был такой… героический.

– Вообще-то, – вежливо ответила Женя, – твои спасители. Ты так выразительно валялся возле тропы, что любому патрулю было бы одно удовольствие тебя подобрать и доставить… вот только не знаю, в больницу или в какое-то другое место.

Сзади промолчали, а Риэль опустил голову чуть пониже, чтобы скрыть улыбку. Женя заглянула в кастрюльку: угадала, как раз на троих получилось, сполоснула ложку в своей кружке и собралась было нести больному еду, но Риэль ее опередил. Ах, ну да, у нас же ножка травмирована. А ведь не болит почти. То есть болит, но это мы запросто потерпим.

– Почему ты без штанов?

– Тебе мои ноги не нравятся? – усмехнулся Риэль. – Промок под дождем, а переодеться не во что.

– Надень мои. Ты, я вижу, нашел мой мешок. Там есть чистые штаны.

– Спасибо, – неохотно кивнул Риэль. Женя знала, что он просто не любит чужие вещи, то ли брезглив, то ли какие-то привычки, но еще больше он не любил конфликты, потому безропотно достал плотные коричневые штаны и натянул их. Штаны, ему великоватые, были коротки, такие носят с сапогами. Однако все равно лучше, чем полуголым: несмотря на жаркую гарту, в пещере было холодно. Женя уже надела куртку. Риэль раскатал одеяло и помог раненому на него лечь, раскатал второе и перенес на него Женю. Бородач недоуменно нахмурился, и его и без того малоприветливое лицо стало совсем уж символом суровости. Риэль объяснил, с чего он вдруг носит на руках свою подругу. Они обнялись, чтоб было еще теплее. Своей курткой Риэль накрыл раненого.

– Мы не спрашиваем, кто ты и что с тобой случилось, – сказал Риэль. – Меня зовут Риэль, ее – Женя, мы менестрели…

– Риэль? – перебил он. – Королек Риэль?

– Да, но я не очень люблю, когда меня зовут Корольком. Очень уж смешно: такой длинный – и носит имя такой маленькой птички.

– Я слышал тебя на королевском состязании. Теперь и узнал. Меня зовут Райв. А что со мной случилось, вам, пожалуй, и правда, лучше не знать.

– Меньше знаешь, дольше живешь, – сообщила Женя. Риэль вымыл кастрюльку и налил в нее воды. Чай – святое дело, даже если это всего лишь отвар ромашки… ну не совсем ромашки, а скорее хризантемы, но безвкусный, хотя и полезный для пищеварения. Других трав у них не было. Зато имелось немножко печенья, хрустящего и нежного, даже странно было покупать такое в богом забытой деревне, через которую они прошли вчера.

Райв странно на нее посмотрел. Никогда иронии не видел? Ее не то чтоб особенно интересовало, что с ним стряслось и кто стрелял в него из этого… скартума. А почему в полном лексиконе не имелось этого слова?

– Я серьезно ранен?

– Не смертельно, – отозвался Риэль. – но полежать неделю придется. У тебя сожжен правый бок, рана глубокая, но, похоже, важные органы не задеты. А как ощущения?

– Потому и спрашиваю. Я помню, как потерял сознание, но сейчас чувствую себя довольно сносно.

– Я нашел у тебя змеиную смолу и, прости, мы почти полбанки вымазали…

– И правильно, – удивился он. – Ее же все равно применять можно только один раз. Хорошо…

Риэль подал ему кружку с чаем и пару печений, а сам подождал, пока напьется Женя.

– Мы шли в Кольвин, – сказал он, – я слышал, там можно неплохо заработать.

– Стрелу в глаз, – усмехнулся Райв. – Не ходите. В Кольвине бунт… собственно, уже нет, подавлен, но любому незнакомцу скорее всадят болт в спину, чем будут слушать его пение. Там долго будет не до музыки. Нет, ты неправильно подумал, я не…

– Я ни о чем не подумал, – перебил Риэль, – но даже если бы и подумал, это не опасно, опасно знать, а предполагать можно что угодно.

– Почему ты путешествуешь с женщиной?

Однако. Там, на королевском состязании, так и объявляли: «А сейчас на нашей эстраде гомосексуалист Риэль»? Риэль покусал губу и спокойно ответил:

– Она моя ученица. Тебя что-то смущает?

– Кое-что.

– То, что я не такой, как ты, – понимающе улыбнулся Риэль. – Ну, придется тебе временно с этим смириться. И не бойся, ты не в моем вкусе.

Жене показалось, что, будь Райв в силах, Риэль крепко получил бы в челюсть, но бородач ограничился только скрипением зубов и парой гневных взглядов. Нежным голосом Женя напомнила:

– Вообще-то не я тащила тебя сюда на своем горбу.

Сделав над собой усилие, очень заметное, Райв признал:

– Я благодарен вам за это. Приношу свои извинения, Королек.

Риэль легко извинил. Гроза не утихала, скорее наоборот, и Женю не тянуло даже полюбоваться ею. Сквозь переплетение ветвей и так было видно достаточно: мерцающий свет и поток холодной серой воды. В руках Риэля было куда уютнее. Удивительно, но он не заставлял ее брать лютню, не заставлял петь, никаких репетиций, сплошной выходной день. Нет. Больничный. Как там было в каком-то детском стишке: «Я инвалид, у меня ножка болит, солнышко скроется, муравейник закроется…» Одеяло спасало от проникающего холода каменного пола, но Женя предположила, что ждет их самая холодная ночь в ее гатайской жизни.

Риэль, словно поняв, о чем она думает, вздохнул и посетовал, что не успел нарвать травы, придется померзнуть, удивительно, что Райв путешествовал налегке.

– Я потерял половину своих вещей, – объяснил Райв. – Палатку, одеяло, припасы… Моего меча вы там не видели?

Риэль кивнул в сторону:

– Меч я принес. Но вот ни палатки, ни одеяла… Как ты думаешь, стоит перевязать твою рану?

– Стоит. Там у меня есть полотно…

Потом они почти не разговаривали. Райв впал в полудремотное-полуобморочное состояние, что-то бормотал невнятно, открывая глаза, непонимающе смотрел на них, потом узнавал – и так заново. Спать улеглись втроем, поближе к костру – Райв, потом Женя, с краю Риэль, и ей, как всегда, было теплее всех, потому что Риэль ее обнимал, а у Райва, похоже, был жар, так что она стучала зубами не особенно громко.

Ночь прошла плохо, Женя отчаянно не выспалась, потому что гром продолжался почти до рассвета, Райв иногда начинал стонать, но Риэль не позволял ей ничего делать, поглаживал плечо и успокаивающе шептал, что так и должно быть, даже хуже должно быть, у нее рука легкая, а Райв для такой раны вообще молодец. В довершение всех проблем отчаянно разболелась нога, должно быть во сне Женя брыкнула кого-то из соседей. В общем, настроение утром было сквернейшее. Женя на коленках доползла до ручья, долго умывалась водой, от которой даже затылок ломило, но Женя помнила, что холодная вода предпочтительнее для кожи… эх, ведь никакого крема нет. Правда, она делала маски из ягод, если ягоды попадались им по дороге, а Риэль, как оказалось, и в этом был знаток, советовал, какие листья измельчить для маски. Можно было бы подумать, что он сам так тщательно следит за собой, оказалось – нет, прошел однажды между городами с одним напарником, ничего из их дуэта не вышло, из личной жизни тоже. Вот тот – да, следил за собой, как манерная красотка из аристократов, да только у Риэля все равно цвет лица был лучше. От природы.

Впрочем, мыло он старался покупать хорошее, дорогое, его, кстати, хватало надольше. Оно вполне заменяло и крем, во всяком случае, Женина кожа, привыкшая к дорогой косметике, дискомфорта не ощущала. Риэль считал, что у менестреля обязательно должны быть ухоженные руки, и вот этому внимания уделял достаточно: рядом с бритвой в маленьком футлярчике у него хранились маленькие ножницы, пилочка и даже специальная шлифовка, и вечерами они с Женей с толком проводили время, занимаясь маникюром.

Здешние бритвы – вообще отдельная песня. Когда Риэль впервые достал небольшой агрегатик с ручкой и принялся водить им по лицу, Женя просто не поняла, что он бреется. Как это было устроено, Женя не знала, да и Риэль не знал, если вдруг бритва выходила из строя, легко можно было купить новую, были они дешевы, продавались везде, у любого лоточника непременно имелось несколько штук. Риэль говорил, что есть и дорогие, но это уже сложные машинки, чуть побольше размером, они не только отлично бреют, но и массируют кожу и даже, говорят, разглаживают морщины. Женя долго не решалась, но потом все же попросила бритву, и теперь они пользовались ей вдвоем: ее достаточно было прополоскать в воде. Вместо одеколонов и кремов после бритья Риэль иногда пользовался отваром синявки – травы, в изобилии росшей под гигантскими мандилами. Женя тоже попробовала, и ей понравилось, потому она старалась всегда пополнять запас. Отвар получался очень густой, быстро желировался, легко впитывался и придавал коже мягкость и бархатистость не хуже крема «Ревлон».

Дезодорантов здесь не изобрели за ненадобностью: достаточно было протереть кожу листиком лодника, а лодник рос везде, и в лесу, и даже местами в полях, и в городских парках, потому что был декоративно красив и по десять месяцев в году усыпан нежно пахнущими звездочками цветов. Чем были хороши листья – они не только убивали запах, но и основательно освежали, так что Женя не ленилась ощипывать эти листики и протирать все тело.

В общем, она долго умывалась, стараясь добиться ясности в голове, но ясность не появлялась. По естественным надобностям пришлось выходить в боковое ответвление пещеры, потому что снаружи так и лил неприятный дождь. Тянуло холодом. Райва отводил Риэль. Бородач едва переставлял ноги, так что уместно сказать: относил Риэль. У раненого начался жар, но мужчин это не обеспокоило: нормальная реакция организма, но Женя из чисто женского рефлекса сидела около него и меняла компрессы на лбу, используя не только свой платок, но и Риэля.

Дождь не прекратился и на следующий день. Припасы кончились, и Риэль сморщившись, разделся до трусов и отправился на поиски еды. Женя пыталась было надеть на него куртку, да мужчины дружно убедили ее, что мокрая одежда холодит больше, чем дождь сам по себе. Женя нервничала. Риэль, конечно, привык к странствиям, конечно, вполне способен о себе позаботиться, и все нормальные разбойники в такую погоду тоже сидят по своим палаткам или шалашам, потому что грабить некого, и волновалась она не столько из-за него, сколько из-за себя, любимой: без него было неуютно, хотя с ней Райв разговаривал куда более приветливо. У него был глубокий и чуть хрипловатый голос. И другого просто не могло быть у этакого персонажа. Женя предусмотрительно не расспрашивала его ни о чем, о себе рассказывала исключительно в пределах легенды, большей частью о времени, проведенном с Риэлем, и бурно начинала его защищать, едва у Райва начинал кривиться нос. Нормальная мужская реакция на нетрадиционную ориентацию. А спрашивается, с чего бы – Риэль с ним не заигрывал, держался ровно, и даже взглядов на него никаких не бросал, если смотрел, то смотрел в глаза, говорил спокойно, как, впрочем, и со всеми. Если бы она не знала точно, никогда не заподозрила бы в нем гея. И так, может, не верила бы, если б не довелось увидеть, как целует его Хайлан…

Райв послушно умолкал. Они говорили о чем-то другом, Женя вспоминала последнее состязание, он – то самое, на котором слышал Риэля, Симура и Гартуса. Они даже поспорили: Райв считал, что Гартуса вообще нельзя до состязаний допускать, потому что это не искусство, а техника, очень уж он механистичен, играет голосом, не вкладывая в него ни души, ни сердца, а какое ж это искусство? Но Женя заступалась то ли из корпоративной солиданости, то ли потому, что голос у него был божественный.

Он был обаятелен, но совсем не как Риэль и даже не как Тарвик. Ни мягкости Риэля, ни дьявольской улыбки Тарвика. Собственно, он ни разу не улыбнулся. Женя подозревала, что он говорит с ней, только чтобы отвлечься от боли. Он попросил ее смыть с раны мазь, и Женя, заранее содрогаясь от ужаса, это сделала. Странно, но мазь перестала быть липкой, легко смывалась, и рана под ней выглядела уже не так страшно.

Он был сложен так классно, что Женя втихушку любовалась. Атлет, в отличие от Риэля, и мускулы перекатываются при движении, и плечи… такие впечатляющие плечи, узкие бедра, узкая талия. Он Женей тоже любовался, но не скрывал. Ничего сверхъестественного тут, конечно, не было, Женей и раньше любовались, и сейчас было на что посмотреть, несмотря на четыре дня не мытую голову… и не только голову.

– Ты достойна другой жизни.

– Другой – это какой? Дом, семья, дети, богатый муж, ящик драгоценностей, сто платьев и десяток слуг?

– Нет. То есть ста платьев и ящика драгоценностей ты, безусловно, достойна, но должно быть в твоей жизни что-то большее, чем бессмысленная дорога в никуда.

– Это почему в никуда? – возмутилась Женя. Сказал бы ей кто год назад, что подобная жизнь придется ей по вкусу и даже будет казаться правильной.

– От кого он бежит, Женя?

– Я ни от кого не бегу, – объяснил посиневший от холода Риэль. – Женя не прыгай, у тебя нога болит. Я сам возьму полотенце.

Он яростно растерся полотенцем, так, что раскраснелась кожа, торопливо стянул трусы, даже забыв попросить Женю отвернуться, и оделся в сухое. Даже куртку надел.

– Бррр. Холодно. Но рыбы я наловил достаточно. И нашел грибы – совсем рядом их целая россыпь, так уютно устроились под выступом, там почти сухо, славные такие грибочки. Женя, давай я помогу.

– Пей чай, – приказала Женя, – и попробуй только заболеть. С рыбой я и сама справлюсь, она уже не кусается. Я сварю грибную уху. Не знаю, каково это на вкус, но лучше, чем ничего. И еще пожарим рыбы.

– И обожремся, – мечтательно протянул Риэль, наливая чай. – Так есть хочу, словно в каменоломне киркой махал полдня. Я ни от кого не бегу, Райв. Я просто менестрель, бродячий музыкант…

– Разве король не предлагал тебе остаться при дворе?

– Король меня беседы не удостоил, – усмехнулся Риэль, – но при дворе остаться действительно предлагали. И что бы я там делал? Я не Гартус, мне нужно не только петь, но и писать…

– Ты бежишь, – жестко перебил Райв, – и я даже догадываюсь, от кого. Ты бежишь, как бежит каждый талантливый бродячий музыкант. Ты прежде всего бродяга и уже потом музыкант и певец.

Риэль склонил голову. Мокрые пряди совершенно скрыли его лицо.

– Всякий менестрель бежит?

– Не всякий. Есть такие, которые бы и рады остановиться, да не могут, ни при дворе им остаться не предлагают, ни даже в провинциальном замке, ни в театр устроиться не могут, потому что таланта им не хватает. Есть такие, которые мгновенно цепляются за предложение остаться – остаются и счастливы. А если такие, как ты. Вечные бродяги. Талантливые настолько, что им будут рады везде, и непоседливые настолько, что не задерживаются, даже если их об этом умоляют.

– Но почему – бегу? Я просто иду. Живу так, как хочется жить мне, а не кому-то другому. Не нарушаю законов, придерживаюсь правил, не мешаю никому. Пою для всех.

– И не только считаешь нормальной эту ненормальную жизнь, но и девушку за собой увлек.

Женя попыталась вклиниться в их напряженную беседу, но ее не услышали. Мужчины. Им виднее, как она должна жить, что делать и как одеваться. Нет, не так. Мужчина. Риэль как раз предоставлял ей право выбора. Он привык к свободе, ценил свободу – и не только свою.

– Если в пути встретятся разбойники, что будет с ней? Ей придется выдержать пару десятков дорвавшихся до женского тела грязных мужиков. И это тоже нормально?

– Это ненормально, – согласился Риэль. – Но она могла жить в Кольвине. А там – бунт и озверевшие солдаты, этот бунт усмиряющие. Или в Грапаге, когда на него напали корданцы. Или в Сайтане, где никакой аристократ не станет считаться с ее свободой, если она, конечно, сама не аристократка.

– Не сравнивай! Это происходит нечасто…

– Разбойники тоже встречаются нечасто.

– А почему ты оправдываешься, Риэль? – вклинилась-таки Женя. – Почему вы оба не поинтересуетесь моим мнением? Не кажется ли вам, что я тоже имею право голоса?

– В общем, нет, – неожиданно ответил Райв. – Женщина не имеет права голоса ни в одном государстве. Конечно, не потому что женщина глупее мужчины. Но ваш ум устроен иначе, вы не умеете мыслить стратегически, живете одноминутно и не желаете видеть что-то за пределами своего мирка. Поэтому вы не умеете выбирать по большому счету. Не сердись, Женя. Я уважаю женщин…

– Интересный способ уважения – отказать в праве выбора, – согласилась Женя. Она не интересовалась правами женщин в Комрайне. Доступ к выборам ее не волновал вовсе, она даже не знала, что здесь, в абсолютной монархии, кого-то да избирают. Никто вроде не отрицал ее права бродить вместе с Риэлем, никто не интересовался ее личной жизнью, даже документы ни разу не проверяли. Феминисткой она сроду не была и полагала, что женщинам в политике и правда не место, потому как мелочны, стратегически мыслить малоспособны, а Тэтчер да Индира Ганди – исключения, только подчеркивающие правило. Но отказывать в святейшем праве любого человека – праве выбора не президентов, а собственной жизни – это было чересчур. – По-твоему, Райв, я не способна оценить выбранный путь?

Риэль опустил голову пониже, скрывая улыбку. Райв этой его манеры еще не знал и принял за согласие.

– Не способна. Ты бросила все, что было, чтобы пойти за ним, а разве он знает, куда и, главное, зачем идет?

– А ты знаешь? – поинтересовался из-под мокрых волос Риэль.

– Я – знаю. Ты – перекати-поле, ни цели не имеешь, ни смысла в жизни…

– Может, я просто его ищу?

– Может быть. Я не в укор тебе, менестрель. Твой путь принадлежит тебе, но что будет с ней, если ты задумаешь ее оставить? Или заболеешь и умрешь? Или ненароком попадешь под случайную стрелу? Сломаешь ногу? Что она будет делать? Что она делает, когда ты развлекаешься с мужчинами?

– То же, что и делала бы, если б он развлекался с женщинами, – не без язвительности вставила Женя. – Ждала. А почему ты не спрашиваешь, что делает он, пока я развлекаюсь… с кем мне хочется? И зачем этот акцент – с мужчинами? Тебе не все равно, с кем ему нравится спать? Или подспудно боишься, что тебе тоже могло бы понравиться?

Ей показалось, что уважение к женщинам сейчас проявится в хорошей оплеухе. Чтоб знала свое место и таких гадостей не предполагала. И, пожалуй, она даже ждала этой оплеухи, чтобы объяснить ему наглядно, что иные женщины могут позаботиться о себе не хуже иных мужчин. И чтоб свои средневековые представления он оставил для политических речей, а не высказывался приватно. Особенно в кругу тех, кто его некоторым образом спас. В такой ливень он прозаически утонул бы в той мелкой ложбинке, где лежал, откинув руку. Вот бы геройская получилась смерть. Под стать бороде.

Риэль не сдержался и хихикнул, и Райв сделал попытку взметнуться и порвать его в мелкие клочки, забыв, что у него серьезная рана. Так что Жене хватило легкого толчка в мускулистую грудь, чтоб отправить его на прежнее место и продолжить:

– Меня не интересует политика. Я не рвусь голосовать за кого бы то ни было. Я не собираюсь бороться за права женщин. Но вот подумать о собственной жизни я вполне способна, ты не находишь? Мне нравится эта бесцельность, я не хочу осмысленно окончить свой век на полпути от плиты к корыту, мне нравится воздух свободы. Я никому не мешаю. Мы не перекати-поле, Райв. Мы – птицы. Нам нужно очень мало, но прежде всего нам нужна свобода.

– Крамольные речи, девушка, – заметил Райв через очень продолжительное время. – Не боишься?

– А надо? И кого – Риэля? Тебя? Больше я здесь никого не вижу. Кто знает, будь в Комрайне холодные снежные зимы, обилие разбойников, голод или еще какие напасти, я бы сто раз подумала, прежде чем пускаться в путь. Мне нечего было оставлять, потому что ничего я и не имела. Представляешь, и так бывает! Когда мы встретились, у меня всего-то и было, что надето.

– И золотой медальон, – насмешливо дополнил Райв. – Кто ты, девушка? Бродяжка с дорогим медальоном? С красотой не крестьянки и не прачки?

– А ты кто? – неприветливо спросил Риэль. – Не бродяга? У тебя есть дом, есть семья, есть дело, которому ты служишь?

– Дело – есть, – оборвал его Райв. И напрасно.

– Так и у меня – есть. Я не просто менестрель, я – Риэль, король баллады. Меня не будет – останутся мои песни. Тебя не будет – останутся твои проповеди о морали и ее отсутствии?

– Я не говорил, что ты аморален.

– Ну да, не говорил, – зло засмеялся Риэль, – только вон перекашивает, когда смотришь на меня. Я для тебя просто скопище грехов. Не священник ли ты? Не монашествующий ли рыцарь? Кто ж еще берется судить о том, что кому должно делать и как кому должно жить? Мы ни одного закона не нарушали!

– Ты? Ты, мужеложец?

– Это преступление? В Комрайне за него никакого наказания не предусмотрено даже церковными правилами. Ни королю, ни церкви нет дела до того, что происходит в комнате, когда двое закрывают за собой дверь!

– Риэль, – предложила Женя, – а может, наше соседство так оскорбляет Райва, что ему невмоготу? Может быть, нам лучше удалиться?

Риэль посмотрел на нее. Обида тлела в глубине серых глаз, но почему вдруг Женя решила бросить раненого, далекого от выздоровления, он не понимал. Райв покачал головой.

– Нет, я прошу прощения за прямоту. Никогда не умел быть дипломатичным, да и учиться не хочу. Вы, разумеется, можете уйти, но я прошу – не нужно. Я не беспокоюсь о себе, Женя, поверь, я не пропаду уже. Я не хочу, чтобы вы уходили. Не потому что дождь, а потому, что бунт в Кольвине подавлен жесточайше, и волны еще долго будут распространяться. Вам лучше переждать. И если этого не понимаешь ты, Женя, то должен понять ты, Риэль. Вы свободны, но ваша свобода лишает вас и защиты. Кто вступится, если вас остановит разгоряченный кровью и насилием патруль? Даже если это случится посреди города?

Риэль снова повесил голову и глухо признал:

– Он прав.

– А ты говорил, что тут пещер много. Мы можем пересидеть и в другой, – сказала Женя уже из вредности, потому что ее осенило: ну ничего не имеет против Риэля этот супермен, ничего не имеет против личной Жениной свободы, просто для него это, похоже, предмет раздумий, а тут такие конкретные примеры… И выпендриться перед Женей хочется. И поговорить, наверное, особенно не с кем, а с учетом того что за ним гоняются представители властей (если верить Риэлю), то и вовсе одиночка… Третье одиночество. Райв словно прочитал ее мысли и куда более мягко объяснил:

– Прости, Риэль, я не намереваюсь лишать тебя права выбора партнера и Женю – права выбора своего пути. Я легко завожусь на спор, прям до грубости и давно знаю за собой этот грех. Собственно, поиски истины и есть моя цель. Да, ты прав, Риэль, я ранен из скартума, и оружие держал в руках не разбойник. Я знаю, что вы, два дурака, не сдадите меня властям, раз уж подобрали у тропы и притащили сюда.

– Споря со мной, ты споришь со всеми мужеложцами? – усмехнулся Риэль. – Бывает. А я, уж прости, о себе. Не очень люблю и не очень умею обобщать.

– Почему? Ты вовсе не глуп.

– Потому и не люблю. Мы настолько разные все, что невозможно вогнать в одну нишу, например, тебя и меня. Ты станешь меня выталкивать, а я… я потеснюсь или просто уступлю место.

– Но так же нельзя, – почему-то усталым тоном проговорил Райв. – Вот и получается: уступаешь место, уходишь от борьбы – и мы имеем то, что имеем.

– А что вы такое имеете? – полюбопытствовала Женя. – Ты можешь сравнить Комрайн и Сайтану?

– Комрайн – это еще ничего, – признал Райв, – но именно потому…

– Не надо, – вдруг перебил Риэль. – Не надо призывать к борьбе. В Кольвине вон поборолись… Вспомни дикие времена, вспомни эпоху войн, вспомни, что борьба сопровождается потоками крови.

– Без крови не построить гармоничного мира, – невинно вставила Женя, и Риэль вскинул голову, удивленно уставился на нее, соображая, всерьез она или так шутит. – Весь мир насилья надо разрушить, а потом построить новый. И неважно, что миллионы погибнут под обломками. Так, Райв? Вот начну я борьбу за права женщин. Уж можешь мне поверить, женщина способна страной править не хуже мужчины, и считать это крамолой – свойство косности и ограниченности мужского ума.

– В дикие времена женщины порой правили странами и крови проливали больше, чем мужчины-короли, – возразил Райв.

– Учебники читал? – усмехнулся Риэль. – Слышал я однажды поговорку: историю пишут победители. Представь себе, прошло хотя бы сто лет. И мы, все трое, оставили после себя записки. Не получится ли, что мы жили в разные времена и в разных местах?

Тут у Жени начал убегать рыбно-грибной супчик, и она отвлеклась, потеряла нить беседы и отыскивать ее не стала. Вот тут тебе и место: поддерживай огонь и суп вари. А мужчины пусть копья ломают… впрочем, Риэль спорит из любви к искусству. Вот уж кто не борец…

А ты? Нет уж, спасибо. Надоело бороться, потому и хочется просто жить. Сколько прошло – восемь месяцев? Девять? Разноцветный зонтик, лед в стакане с апельсиновым соком, умелый макияж и Люськин треп, мелкое злорадство по поводу пива (ах-ах, с «Кензо» не сочетается!)… Тихое, мирное существование, на достижение которого ушло несколько лет. Выбиваться из сил, чтоб ни от кого не зависеть? Хватит. Не тянет больше. Женька, Женька, а ведь всего за несколько месяцев ты стала совершенно другим человеком. То есть совсем. Абсолютно. Собственно, особенно амбициозной и не бывала, к личному бизнесу не рвалась, ответственности никакой не хотела, хотела только мирно существовать в своем благоустроенном болотце и не думать о том, на что потратить оставшуюся десятку: на быстрорастворимую лапшу или на автобус…

Конечно, если бы не Риэль, неведомо, что сталось бы с ней здесь. Пропала бы, а может, и нет, выживаемость высокая, приспособляемость еще выше, но вот парадокс: никогда Женя не была счастливой, кроме как первые месяцы после свадьбы. Но тогда была эйфория влюбленности, восторг знакомства с сексом, иллюзия новой жизни. И непростительная молодость.

Пусть это несерьезно, пусть это временно, пусть это неправильно, только все равно Женя была счастлива. Несмотря на разбойников, орден надежды и проистекающую из этого непонятную опасность, спор мужчин, ливень с грозой и отсутствие соли. Ни к кому она так трепетно не относилась, как к Риэлю. Просто смотрела на него и чуть не захлебывалась нежностью – и никакого сексуального подтекста. Вообще. Вот Райв… Покосившись на него, Женя вздохнула: такой мужчина… Ну и пусть борец за всеобщее или избирательно всеобщее счастье, пусть сверкает мужским шовинизмом, известно ведь, что шея головой вертит, пусть даже дурой ее считает, но ведь как хорош и как, собака такая, привлекателен! Феромоны сплошные… Он хоть осознает это или так уж погружен в свои идеи? Профессиональный революционер или просто трепло? Нет, на трепло вроде бы не похож…

Риэль, судя по его подавленному виду, в споре проигрывал, и Женя с трудом подавила желание немедленно вступиться и размазать Райва прямо по собственному одеялу. У нее бы получилось – опыт земной истории был поразнообразнее гатайской. Здесь демократию еще не проходили, а вот рабовладение во многих странах еще имело место. И коммунизм в отдельно взятой стране не строили. И даже скартумы тут только у спецслужб, а уж калашей и вовсе не имеется, потому что нет селитры или из чего порох делают. Мир, отсталый, может, политически (если считать демократию венцом творения), но не технологически, потому как все познается в сравнении…

Еду они старались экономить. Дождь стих через два дня. Риэль снова наловил рыбы и набрал тех же грибов, зато заметил вооруженных до зубов всадников, рыскавших неподалеку. Райв обеспокоился. За эти дни они общего языка так и не нашли, однако споры почему-то не переходили в свары. Более того, появилась симпатия, они были интересны друг другу и были бы приятны, не придавай Райв столько значения склонностям Риэля. В отсутствие менестреля Женя с энтузиазмом тещи пилила Райва, и он соглашался: да, неправ, да, груб, да, ничего не могу с собой поделать, это иррационально, мне действительно нет дела до того, с кем он спит, прости, хочешь, у него прощения просить буду, но он в этом и не нуждается, привык к такому отношению, человек он хороший, музыкант талантливый и вообще…

Узнав новости, Райв долго хмурился, потом долго ходил по пещере, прислушиваясь к своим ощущениям. Удивительно, но он даже не перекашивался на раненый бок, хотя боль была еще сильной, и лицо у него иногда подергивалось.

– Надо уходить отсюда, – вдруг сказал он, решившись. – Я готов довериться вам, но готовы ли вы довериться мне?

Риэль не выказал восторга.

– Уходить? С тобой? Зачем нам это?

– Они спросят, что вы здесь делаете, или сначала разложат вас обоих… в разных позах? Ты уверен, что тебя просто не пристрелят, не обращая внимания на твои гильдейские знаки? Не будь Женя так красива, еще можно было бы рискнуть… но ты, черт возьми, тоже красив, и знаешь, что солдаты не брезгуют и мужчинами.

Риэль поник.

– Что ты предлагаешь? – спросила Женя.

– Идти со мной. Там нас точно никто не найдет. Есть припасы, да и место более комфортабельное.

– Мы могли бы остаться и здесь, – возразил Риэль, – вряд ли солдаты начнут обшаривать пещеры. Для этого армии не хватит, и они не могут этого не понимать.

– Почему ты противишься? Клянусь Создателем, я не причиню вам вреда.

Они перепирались еще четверть часа. Женя не участвовала. Риэль, похоже, просто опасался Райва, точнее, проблем, которые могли бы возникнуть из-за знакомства с ним. Жене казалось, что у Риэля есть для этого основания, но он не говорил о них. Райв был убедителен и весьма красноречив, напирал на особенную опасность для Жени, и Риэль сдался. Виновато посмотрев на Женю, он неуверенно сказал:

– Может, и правда…

«В случае чего, – подумала Женя, – я Райву успею отбить все на свете, чтоб он больше ни о каком сексе помышлять не мог. Успею, потому что он не принимает меня всерьез».

Как ни странно, они не стали выходить из пещеры. Собрали вещи, по мере возможности тщательно ликвидировали следы своего пребывания в ней, Риэль, кроме своего рюкзака, взял и мешок Райва, и тот на удивление спорить не стал. Ходил он уже довольно бодро, даже бодрее Жени, но, видно, нести тяжесть, хотя и небольшую, не рискнул. Вот меч в руку взял, а не на пояс привесил. Женя тоже нагрузилась своим рюкзачком с притороченной лютней и запасливо сложила в кастрюльку жареную на камнях рыбу, фаршированную грибами. Ни на рыбу, ни на грибы смотреть не хотелось.

Райв рукоятью меча отбил от стены несколько светящихся сростков. Вместо чадящих факелов. Хорошо, конечно, но вот насколько хватит этого света…

Хватило на весь путь, занявший аж два дня – вот рыба и пригодилась. Женя не страдала клаустрофобией, потому с любопытством озиралась по сторонам. Пещеры разветвлялись чуть не каждые сто шагов, и прочесать их никакой армии не хватит. Вот заведет их Райв поглубже – и бросит, то-то весело станет. Заметно было, что та же мысль тревожит и Риэля.

Они то спускались, то поднимались, сворачивали в разные стороны, и Женя все присматривалась, по каким ориентирам ведет их Райв, и, как ни смешно, поняла: он сворачивал в проходы, возле которых непременно имелся зеленоватый кристалл-шестигранник. Стены вообще были усеяны разноцветными кристаллами, дающими разноцветный смутный свет. На полу их не было, и именно чтобы освещать пол Райв и обломал яркие сростки в первой пещере. Женя ведь хромала, и он боялся, что она подвернет ногу на неровности. Заботливый какой…

Нога, конечно, ныла, но идти Женя вполне могла, пусть и не особенно быстро, ну так и Райв не спешил. Или под нее приноравливался, или под себя. Ночевали они, слава богу, только один раз, Жене хватило. Она успела привыкнуть к хроническому гатайскому теплу, а здесь было так холодно, что она боялась сломать зубы – так они стучали. Спали они втроем на одном одеяле, укрывшись вторым, не раздеваясь, разумеется. Женю уложили в серединку, но она все равно тряслась, сама толком не спала и не давала спать мужчинам. Даже ходьба ее потом долго-долго не могла согреть. Райв все подбадривал, мол, немного осталось, однако шли они еще черт-те сколько.

Но результат того стоил. Возле одной абсолютно глухой стены Райв поколдовал над кристаллами, и стена перестала быть глухой. А внутри… внутри была благоустроенная пещера неописуемой красоты. В ней было достаточно светло – не так чтоб ярко, читать, наверное, было бы некофмортно, да только Женя уже и русские буквы забыла, а из местной литературы только вывески читала да объявления, расклеенные вполне по-русски – где придется.

Здесь имелась мебель – шкафы, шкафчики, кровать и что-то вроде низкого-низкого дивана, стол, кресла, пара стульев. На полу был расстелен огромный, Женя таких и не видала, ковер, толстый и мягкий. Очаг был оборудован чем-то вроде вытяжки, и труба уходила в стену. Райв первым делом к нему и кинулся, пока гости ошарашенно оглядывались, бросил на старые угли совочек каких-то желтых камешков и разжег огонь.

– Горючие камни! – восхищенно воскликнул Риэль, – Я о них только слышал, думал, сказки. Значит, они существуют?

– Как видишь, – довольно засмеялся Райв. – И представь себе, их в Комрайне огромные залежи, да только Гильдия магов препятствует разработкам.

– Почему? – удивился Риэль.

– Потому что они неизменно препятствуют прогрессу и контролируют всю науку Гатаи. Уж не знаю, чего они так боятся, но вероятнее всего – потерять свое влияние в случае развития технологий. Ты представь себе, как могла бы работать промышленность…

А вот Женя, кажется, знала, чего боится Гильдия магов. Включили портал, побывали на Земле, полюбовались на то, что осталось от Арала, поглядели, как энтузиасты вручную отмывают от нефтяной пленки пингвинов, подышали свежим воздухом какого-нибудь мегаполиса… изучили историю и решили, что ни огнестрельного оружия им тут не надо, ни бурного развития промышленности. И Женя уже не сказала бы, что они так уж и неправы…

Райв развернул активную деятельность. У него тут оказалась даже ванна, маленькая, однако самая настоящая ванна. Даже с импровизированным водопроводом – из соседней пещеры, где бодро бежала подземная речка. Правда, воду пришлось все-таки греть, и заняло это часа полтора, но за это время немного согрелся и воздух.

Ванна не была отделена даже ширмой, но мужчины клятвенно пообещали не поворачиваться, пока Женя блаженствует в теплой воде. Она с наслаждением вымылась, вымыла наконец голову, а то волосы уже чуть не склеивались, надела предложенные Райвом штаны и толстый вязаный свитер размеров на пять больше, чем надо… или на шесть. Но он был такой восхитительно мягкий и теплый, что размер роли не играл. Потом Райв слил воду – тоже импровизированная канализация – в ту же реку, но пониже по течению, набрал воды по новой, и через полтора часа мыться полез Риэль, а потом и сам хозяин. Женя забеспокоилась: с такой-то раной, но Риэль успокоил: уже можно, снаружи она затянулась, а внутренние повреждения не так чтоб велики. Женя приготовила обед из припасов Райва – еды тут было запасено на случай ядерной войны, не иначе, имелся мясной порошок, при разведении смахивавший на бульон «Кнорр», только без привкуса химикатов. Женя наварила супа на этом бульоне, пока Риэль превращал в хлеб местные галеты: отпаривал их в специальной посудине. Нашлось у Райва и вино крепостью выдержанного коньяка, резковатое, но вкусное. И, конечно, чистота, тепло, еда и выпивка расслабили всех троих. А как замечательно было спать на кровати! В ночной рубашке, под одеялом, прижимаясь к теплому телу Риэля… Только тогда Женя поняла, насколько же промерзла в последние дни. К хорошему быстро привыкаешь, вот и Женя привыкла в ровно жаркому климату чужого мира.

Райв казался удивительным человеком, потому что был совершенно непонятен и вел себя неправильно. Он просто обязан был обладать мощным умом, железной волей и каменной логикой. Можно наоборот. А вот мальчишеский азарт, горячность, запал ему не подходили. В спорах он обязан был в пух и прах разбивать неустойчивые аргументы Риэля, сохраняя спокойную уверенность. Он, в общем, и сохранял. Недолго. Потом увлекался, и аргументы теряли логическую стройность, однако натиск его был так силен, что Риэль не то чтоб сдавался, но отступал, умолкал, терялся, злился на себя и поглядывал на Женю виновато. Дурак вообще-то, потому что Жене было совершенно все равно, кто победит в пещерных спорах на общефилософские темы. Она давно перестала задумываться о вопросах мироздания, потому что пришла в простенькой истине: кто бы это мироздание ни задумывал, получилось оно равнодушным и уверенным только в своей правоте, плевать ему было не только на Женю и ее аморфное мнение, но и на убежденного Райва с его огнем в глазах и почти фанатичной убежденностью, что мир плох и его непременно надо переделывать. Нет уж, прав был Тарвик: переделаешь мир под себя, так другой недоволен станет. Женя слушала их, старательно изображая, что знает свое место и свои «три К», но иногда ей хотелось вскочить и заорать без особой мелодичности, потряхивая сжатым кулаком: «Перемен! Мы ждем перемен!» Проходили мы это уже. Пожили в эпоху перемен. Наверное, необходимых. Наверняка не тех… либо совершаемых не теми. Всегда найдутся потрясатели основ, революционеры, деятельные идеалисты, готовые все сминать на своем пути, а в первую очередь таких вот сторонних наблюдателей, теряющихся под натиском чужого мнения. Менестрелей. Колеблющихся интеллигентов. Не верящих, что красота спасет мир, но надеющихся на это. Только поэты да художники и умеют надеяться…

– Почему ты не участвуешь в нашем разговоре? – спросил вдруг Райв. – Ты ведь не одобряешь меня, соглашаешься с ним, но почему ты его не поддерживаешь?

– А женщинам уже можно встревать в мудрые споры мужчин? – проворчал Риэль, не поднимая головы. Райв раздраженно повел плечом.

– Не преувеличивай. И не делай из меня злодея. Я ничего запрещать не намерен. И уж тем более ей!

– Почему? – заинтересовалась Женя. – То есть почему «тем более»?

– Как можно диктовать тебе, Джен?

Женя икнула. Не от страха, испугаться она просто не успела, но от неожиданности. Напороться подряд на двух рыцарей уничтоженного ордена – это было слишком даже для фэнтези, в которое она попала. А Риэль вдруг бросился на Райва, да не просто так, а с ножом, которым только что мелко резал сушеное мясо для супа. Было это глупо, безнадежно и жалко, потому что Райв, даже не вставая, подсек его в этом прыжке, свалил на каменный пол, придавил коленом и так выкрутил руку, что нож сам вывалился, а Риэль взвыл не своим голосом. Пять секунд. Потом Женя начала соображать, что видит не картинку в книжке, а вполне жестокую реальность: Райв не намеревался отпускать обезоруженного противника, продолжая выворачивать тонкую кисть.

– Пусти его! – завизжала Женя. – Ты же ему руку сломаешь, урод!

– Сломаю, – удивился Райв, – а кто его просил нападать?

– Пусти! Он же музыкант, ты же ему не руку сломаешь, а жизнь!

– Женя, – растерялся Райв, – смешно. Ты ведешь себя так, словно я виноват. Этот недоумок решил меня зарезать – не думаешь же ты, что остановился бы, если б я вдруг прошляпил? Я хочу его наказать…

– Пусти, – сказала Женя холодно. – Он не тебя хотел зарезать, а меня защитить. Только не сумел бы. Даже если бы ты прошляпил. Не все способны убивать.

Райв послушался. Он встал, одновременно и выпуская руку Риэля, и поддавая ему ногой под ребра так, что менестрель откатился к ногам Жени.

– Вот он, забирай. Не думаешь же ты, что он подходящий охранник.

– Он не охранник. Он друг.

Райв пожал плечами, поднял нож и принялся крошить мясо. Риэль неловко сел, отвернулся, повесил голову еще ниже. Что чувствует мужчина, пытавшийся защитить так неумело и неудачно, что сам оказался защищаемым? Мужчина, напичканный комплексами неполноценности выше ушей? Женя переместилась к нему, взяла за руку (Риэль сдавленно охнул) и закатала рукав рубашки. Не сломал вроде. Эх, как бы определить, рентген остался далеко, и гадай тут, растяжение, вывих или еще что… На всякий случай она перетянула узкое запястье потуже. Не нож тебе в руках держать, а смычок. Никогда не делай того, чего не умеешь не физически, а душевно. Не дерись, потому что не способен причинить боль и тем более убить.

– Прости, – глухо буркнул Риэль, все так же пряча глаза.

– Бывает, – отозвался Райв. Дубина, не понял, что извиняются не перед ним. – Женя, ничего я ему не сломал, к вечеру и думать забудет. Будь уверена, я знаю, если ломаю кому-то кости.

Женя заставила Риэля сесть рядом с собой. Он послушался, но так и избегал на нее смотреть, сгорбился, уперся локтями в колени, переживая свое поражение. Очередное свое поражение.

– Не умеешь, – с добродушной наставительностью резюмировал Райв, – не берись. Ты всерьез решил, что сможешь убить бойца? Ты ведь не можешь не понимать, что я боец? Она – может, но не ты.

– Почему ты назвал меня Джен?

– Потому что ты Джен Сандиния.

– С чего ты взял?

– У меня глаза есть, Женя.

– Ты тоже из этого дурацкого ордена?

– Я похож на психа? – удивился Райв. – Нет, я не из ордена. И даже не представлял, что ты пришла. Не ожидал. Совсем не твое время. Рано.

– И ты тоже не будешь объяснять мне, что это все значит?

– Не буду, конечно. Объясненная истина не есть истина.

– Ты знаешь истину? – усмехнулся Риэль. – Какую именно?

– Истина одна!

Женя расхохоталась.

– Истина одна? Фу ты, а я тебя умным считала. Не бывает абсолютной правоты или неправоты, можешь мне поверить. Так уж получилось, что я из другого мира.

– Я знаю, – спокойно сказал Райв. – Это почти очевидно. Ты можешь принять участие в разговоре и даже в споре, но как только доходит до каких-то местных реальностей, ты умолкаешь, боясь попасть впросак. Так уж получилось, что Джен Сандиния не может родиться в нашем мире. Все. Больше я ничего говорить не хочу. Не стоит. Ты сама себя должна осознать, понимаешь?

– И что случится, если не осознаю?

– Ничего не случится. Ты все равно уже здесь. – Он высыпал в воду мясное крошево и добавил крупы, сушеных трав, пряностей – сразу.

– Скажи, почему ты считаешь, что каждый должен бороться, а не уступать? – тихо спросил Риэль.

– Потому что истина рождается в борьбе. Потому что вся жизнь – борьба.

– Твоя жизнь, – уточнила Женя. – Очень, знаешь, зоологический принцип. Два хищника на одной территории. Два паука в одной банке. Они никогда не уступают.

– Лучше уступать, – кивнул Райв. – Что бы ни случалось. Начнут ему в Грайвине в лицо плевать за то, что с мужчинами в постель ложится, он утрется и пойдет в Карен за утешением. Или в Комрайн. Песенки про любовь петь.

– Оттого что мне в лицо плюют, надо делать вывод, что любви нет и о ней петь не следует? Но если я знаю, что она есть?

– Пой. А когда тебя в Криште камнями забросают, петь будет некому. Конечно, ты благоразумно не пойдешь в Кришту, но почему ты уверен, что Кришта не придет за тобой в Комрайн?

– Разве я в чем-то уверен? В Криште забросают камнями мужеложца, в Сайтане – того, что станет петь о Джен Сандиния, в Катниэле – женщину без платка на голове. Толпа всегда найдет повод. Я слышал, что есть страны, где камнями забрасывают менестрелей.

– Есть и такие. А ты все уходишь и уходишь. Что если некуда будет уходить?

– Если такой мир возможен, лучше в нем и не жить.

– А не лучше не допустить возникновение такого мира?

– Лучше. Я и стараюсь. Только по-своему. Мне кажется, я понимаю, что ты ждешь от менестрелей. Чтобы наши баллады звали не к красоте и любви, а к борьбе. Что ж, ты не так и неправ. Только к какой? Против короля? И чем плох король?

– Король неплох. И Комрайн хорошее место.

– Не стоит спора, Риэль, – вздохнула Женя. – Потому что Баба Яга против. Понимаешь? Ему все равно, он всегда против и никогда за. Есть такие – всегдашние борцы. Без них никак. Они будоражат. При необходимости поднимают на борьбу. Без необходимости, впрочем, тоже. Есть менестрели, а есть такие вот, как назвать – не знаю. Профессиональные революционеры, Че Гевары, пламенные борцы… Человек, который всегда ищет идеал и никогда его не находит. Смысл жизни в поиске. Спорить – бессмысленно. И то, что в таких разных мирах попадаются одинаковые типажи, только доказывает это. Я не знаю, что уж такого он увидел во мне, не знаю, кто такая Джен Сандиния, да и знать не особенно хочу. И Райву мешать не хочу и никогда не буду. Не стоит пытаться остановить локомотив… ну, то есть дракона с перочинным ножичком в руке.

Райв удивительно тепло улыбнулся.

Утром Райв показал им потайной же выход из пещеры Синдбада, и Женя остановилась в восхищении. Погулять, правда, не пришлось, потому что склон был слишком крут для ее больной ноги, зато можно было сесть на камушек и любоваться открывающимся пейзажем. Как это назвать. Женя не знала. Долина вроде должна быть посреди гор, но ведь гор как таковых не было, так, совсем низенькое плато, скорее просто возвышенность, а пещеры уходили вниз, в глубину. Здесь же располагалась огромная вмятина в этом плато, глубокая лощина в форме почти идеальной окружности, густо заросшая лесом, посреди которого синело озеро. Райв сказал, что добраться сюда можно и поверху, да смысла нет, потому что тащиться два дня по голому камню никому не интересно, а здесь нет ничего особенно привлекательного. Прятаться здесь хорошо, но прятаться долго… вот как он.

Женя с Риэлем деликатно не стали интересоваться, почему и от кого он прячется долго. Запасов у Райва действительно было много. Мужчинам, конечно, хотелось свеженького мяса, но Риэль честно признался, что охотник он плохой, посылать его – только стрелы переводить, и Райв отправился сам, заверив их, что чувствует себя достаточно хорошо для обычной охоты. А Женя и Риэль уселись на краю каменного выступа, свесив ноги. Жене всегда хотелось вот так посидеть на высоком-высоком обрыве, чтоб внизу – пропасть, чтоб выше – только небо… И ей предлагают сменить это на мирные хлопоты по дому? Ну уж нет… Она прислонилась к Риэлю, с удовольствием почувствовала его руку на плече и сказала:

– Знаешь, а я счастлива. Что бы ни говорили… Может, это пройдет когда-нибудь, но я никогда не была так счастлива. Я чувствую себя совершенно свободной. И это чувство дал мне ты.

– Я поделился им, – тихо сказал Риэль. Он был молчалив, все еще подавлен. Черт подери, как утешить побежденного, не обидев, не уязвив гордости? – Глупо я вчера выглядел, да?

– Глупо, – сокрушенно вздохнула Женя, – но понятно. А почему ты на него кинулся? Шансов ведь действительно не было?

– Не нравится он мне. И не потому, что я вызываю у него такое раздражение. Какой-то он странный. Несуразный.

Женя очень удивилась. Никакой несуразности в Райве она не заметила. Вполне гармоничная персона.

– А точнее?

– Точнее? Женя, это просто инстинкт… интуиция.

– Риэль, – наставительно проговорила Женя, – интуиция есть всего лишь подсознательный анализ мелочей. Давай анализируй из сознательно.

Риэль задумался. А Женя залюбовалась – не пейзажем, а его лицом. Вот и правда странно: ведь не Аполлон, казалось бы, но до чего ж приятно на него смотреть. Впрочем, Аполлон. Вызывающей, броской, яркой красоты – да, не имеется. Но стоит присмотреться – и девичьи нежная кожа, нисколько не тронутая возрастом, и мягкая улыбка, и тонкие черты, и ясные серые удлиненные глаза в обводке серых ресниц… как выражался Хайлан – совершенство. Правда, он имел в виду нечто другое, и это другое Женя видела: Риэль действительно был заметно красивее без одежды. А руки… руки – сами по себе песня. А Райв, скотина, вон как выкрутил, до сих пор запястье припухшее, и двигает кистью Риэль с большой осторожностью.

– Он естественный. Вроде говорит что думает, – сообщил Риэль. – Да только поверь мне, не может он таким быть. Наигранная естественность. Жаркий спорщик не живет отшельником в дальних пещерах, Женя. Ярому борцу противник нужен, даже если борется он непонятно за что. То есть понятно, он перед тобой выделывается, конечно, но что-то тут еще не то… Он так старается казаться таким вот спорщиком и борцом, и я опасаюсь, что на самом деле все гораздо серьезнее.

– Что серьезнее?

– Не знаю. Но когда человек старается выглядеть проще, чем он есть, это вызывает подозрения даже у меня.

– Что значит – даже? – засмеялась Женя. – Вот только простачком не прикидывайся.

Риэль помотал головой и отбросил назад упавшие на глаза волосы. Мелькнул шрам на лбу, рассекающий бровь.

– Неправильно сказал. Не подозрения, а настороженность. Я таких людей стараюсь избегать. Я тоже не стремлюсь выглядеть сложным… ну, я и не сложный, конечно, только тут явный уж перебор. Причем он здорово в роль вживается. Поначалу он спорил с холодными глазами, а теперь глянь – и взгляд пылает, и святая уверенность в лице…

– А почему передо мной выделывается?

– Не кокетничай, – поморщился он. – А то ты не замечаешь, как он на тебя смотрит. По-моему, он в тебя влюбился. Не просто хочет, как всякий нормальный мужчина хочет красивую женщину, а именно что влюбился. Не в Джен Сандиния… мне вообще кажется, что он к этому персонажу относится более чем скептически. А в Женю Кови, ученицу менестреля. И не без взаимности.

– Ревнуешь?

– Немножко. Уже привык, что я в твоей жизни такая важная персона.

Он смеялся, только глаза все равно были грустные. Не от ревности, конечно. От неприязни к самому себе.

– Я тебя все равно люблю, Риэль.

– У меня никогда не получалось быть сильным, – невпопад ответил он. – Ну ладно, драться не умею, это бы ничего, при желании научиться можно. Так ведь и желания никогда не возникало. Не только по причине природного миролюбия. Боюсь боли, а это неизбежно при обучении. То есть не то что кричать и плакать при каждом синяке буду, нет, просто не хочу доставлять себе боль сознательно, понимаешь? Неуязвимости мне не даст никакое обучение, великим бойцом не стану. Ради того, чтоб иметь теоретическую возможность справиться с парой разбойников, я не хочу ходить с синяками в течение нескольких месяцев. Камит показал мне несколько приемов, Матис кое-чему научил, но я скорее буду убегать, чем драться…

– Очень правильный подход, – согласилась Женя. – Разбойники по двое не ходят.

– Сила же все равно не в этом, – с плохо задавленным отчаянием пробормотал он. – Сила не в этом…

– И тем более твоя, – снова согласилась Женя. – Что будут слушать: страстный монолог Райва или балладу Риэля?

– Я не об этом…

Женя понимала, что не об этом. И не перед ней ему стыдно за вчерашнее позорное поражение, а перед самим собой. Жени он, слава богу, не особенно стеснялся. И менестрель может быть сильным. Как, наверное, был сильным Матис. И, наверное, Камит.

– Я не могу найти выхода, – проговорил он, – никогда не могу. Или нахожу, но не такой. Не туда. Но чаще не нахожу. Ты женщина, но ты не поступала бы так глупо, как я.

– Это почему? Если ты о Матисе и Хайлане, но уж прости, я б ради любимого не то что в чужую постель легла… я б вообще не знаю что сделала.

– Ты сильная, Женя. Ты справлялась сама. Всегда – сама. А мне всегда помогал кто-то… Ты и в эту историю с Хайланом бы не попала, нашла бы способ… не знаю какой. Знал бы…

Убила бы я твоего Хайлана, скорее всего, подумала Женя, стараясь подыскать утешения. А нужны они ему? Поверит он им? Фигушки. Ему не утешение нужно, а поддержка. Отсутствие одиночества.

– Я всегда справлялась сама, – вздохнула Женя. – Особенно успешно я справилась в городском парке…

– Ты справилась бы, – перебил Риэль. – А на минуты отчаяния всякий имеет право. Ты нашла бы выход, я уверен, и я тебе это уже говорил. Не шел бы я мимо, ты бы проплакалась и дождалась Тарвика, или вернулась бы в «Стрелу» без него, или вышла бы в город и устроилась на работу… ты бы не пропала. А вот я без тебя… мне без тебя было бы гораздо хуже, чем тебе без меня.

– Ты вообще слышал, что я тебе говорила? Ты сделал меня счастливой. Пусть мне через месяц или год надоест, но сейчас я чувствую себя именно свободной и счастливой. Я ни от кого и ни от чего не завишу. Впервые в жизни. Я делаю то, что мне нравится, а не то, что должна, не то, чего от меня ждут, не то, что требуется для того, чтоб рваться наверх. Я не хочу рваться наверх. Мне хорошо здесь. Между прочим, с тобой и благодаря тебе. Я всегда мечтала сесть на краю пропасти и ножки свесить, но даже в мечтах никогда не было рядом придурка, которому это тоже нравится.

Риэль наклонился и посмотрел вниз.

– Ну, какая ж это пропасть. Вот в Ставинских горах есть место – словно на краю мира сидишь. Пропасть совершенно отвесная и такая высокая, что дна нет, внизу – туман, ничто, вверху – небо. А посередине – ты.

– А мы туда сходим?

– Сходим. Только не скоро. Ставинские горы в Ларкате, а там война. Это на север от Комрайна. Война бессмысленная, бесконечная и жестокая, как всякие межрасовые войны.

– Межрасовые? Там что, эльфы живут?

Стоп. Слова «эльф» во всеобщем нет. А эльфы есть, потому что слово Женя сказала, а Риэль его понял.

– Эльфы тоже, только это не их война… и обе стороны стараются их не задевать, потому что война с тамошними эльфами кончится плохо. Там люди и маргиты… Маргитов ты не видела еще, наверное, они здесь не встречаются. Их здесь сразу вешают. Приказ короля.

– Почему?

– Толком не знаю. Официально – они черные маги, слабенькие, но только черные. Силу берут не в природе… или где там ее берут маги. В жертвоприношениях. И чем сильнее маг, тем больше жертв он принес. И если бы просто человеческих – они используют только детей. Маленьких, которые еще говорить не научились. До года-двух. И убивают их страшно… Когда это выяснилось лет пятьдесят назад, король изгнал всю расу из Комрайна. Они здесь пришлые были. В общем, так считается, а как оно на самом деле, кто ж знает. Женя… ты прости, я не должен был выливать на тебя свои глупости.

Женя ласково погладила его по щеке.

– Должен. Именно что должен, Риэль.

Он слабо улыбнулся, глядя перед собой. Сверху – небо, снизу – сказочная долина. Где-то вдалеке взбунтовавшийся залитый кровью город. Почему вдруг бунт? Король был правителем, в народе популярным, и ни разу ни в одном трактире Женя не слышала бурчания недовольных. Сомнения в каких-то поступках короля бывали, типа «а не стоило ему послов принимать» или «надо было раскатать это осиное гнездо по бревнышку, а он добрый, он их помиловал». Король был малореальной фигурой для народа, пожалуй. Чем-то вроде воплощения Создателя в Комрайне: сидит во дворце и вершит дела государственные. Его профиль на монетах был, по мнению Жени, просто абстрактным силуэтом; Риэль, принимавший из рук короля высшую свою награду, присмотрелся тогда и неуверенно сказал: «Похож». Существование короля, на первый взгляд, никак не влияло на обыденную жизнь Комрайна, и пожалуй, это было его главной заслугой. Риэль почему-то не удивился, услышав о бунте, значит, бывало и такое, а Женя из его рассказов не знала, что бывает. Или это были восстания местного значения? Подавили с неслыханной (или очень даже слыханной) жестокостью, перевешали зачинщиков или тех, кто под горячую руку подвернулся, – и снова тишь и благоденствие. Или Райв привирает, чтобы подольше задержать их в своих пещерах? Или не их – ее? Конечно, Женя его взгляды замечала. Невозможно не заметить. Не почувствовать. Хорош ведь, гад, привлекателен до того, что колени слабнут, а чего, казалось бы… Или не ее, не Женю, а Джен Сандиния, до которой ему, по мнению Риэля, дела нет?

Ощипывая принесенных Райвом крупных птиц, Женя завела разговор об иных расах, интереса у мужчин не вызвавший. «Да что, увидишь сама рано или поздно», – отмахнулся Райв. Женя и замолчала обиженно. Впрочем, откуда ж им знать, что для нее эльфы – сказочные персонажи Толкиена и прочих, и непонятные маргиты ее не особенно интересуют, а вот эльфы – особенно. Посмотреть бы… Женя улыбнулась сама себе. Очень может быть, что здешние эльфы на самом деле страшные, толстые и кривоногие. Хотя записанное в ее голову знание уверяло, что нет… а какие, оно не подсказывало. Не видел составитель словаря эльфов.

Райв вел себя как ни в чем не бывало, будто не называл Женю Джен, будто не кидался на него с ножом Риэль и будто не собирался он наказывать менестреля переломом руки. Спокойно так: сломать руку, державшую нож, потому что этот нож мог его поцарапать. Не сумел бы Риэль его убить. Не все могут убивать.

Ночью ей не спалось. Ровно и неслышно дышал Риэль, выбиваясь из имиджа, посапывал, причмокивая, Райв, а она, подкатившись под бочок Риэля, рассматривала светящиеся кристаллы. Здесь не бывало темно. Ни о чем таком не думалось, хотя Женя и пыталась заставить себя поразмышлять, например, над тем, как легко она привыкла к этому миру, отказавшись даже от воспоминаний о прошлом. Правда, и вспоминать было особенно не о чем. Ведь и правда, мечтая посидеть у края земли, она никогда не видела рядом никого. Даже не мечтала быть не одинокой. Радужные сны о прекрасном принце выбил Олег, который этим прекрасным принцем был какое-то время. И даже читая дамские романы, Женя не воображала себя на месте героинь. Еще не хватало, себя в такой бред вставлять…

Понятно, что тоска о прежней жизни только мешала бы, но тоски как таковой и не было. Первое время было ощущение потерянности, но вот от чего больше, от гибрида фантастики с фэнтези или от более чем реального предательства Тарвика, – еще вопрос. Наименование, ради которого ее сюда притащили, скорее раздражало, чем интересовало. Волосы перекрасить, что ли? Это в рыжий цвет здесь не покрасишься, потому что хна не растет, а вот сделать из рыжих волос русые или каштановые проще, Риэль говорил, что отвар скорлупы лесных орехов придает коричневый оттенок, а уж орехов этих тут… Рыжие волосы – главная примета, и чего бы от нее не избавиться? Пусть фанатики из ордена думают, что она здесь, им этого для счастья, кажется, вполне достаточно, зато остальным в голову эта дурная мысль не придет.

Риэль вдруг напрягся. Женя приподнялась на локте. Он спал и явно видел плохой сон. Женя положила голову ему на плечо, начала успокаивающе поглаживать, и постепенно он расслабился. Она справилась со своими проблемами, и сейчас ее не ранили даже воспоминания о ребенке. Было – и прошло. Не вернешь, не изменишь, вечно жить болью невозможно. А оказывается, возможно. Он все еще держал в своей душе Камита и не хотел избавляться от этом памяти. Все еще видел его последний взгляд, и последний взгляд Матиса… скотина ты, Матис, бездушная скотина, и вряд ли прав Симур, считая, что таким образом Матис избавил Риэля от необходимости видеть, как он умирает. Это Риэлю уж точно далось бы легче.

Поэты ходят пятками по лезвию ножа. В общем, да. Риэль чувствовал по-другому. Острее, сильнее, дольше, и попробуй его от этого избавить – избавишь мир от менестреля.

На следующий день возобновились музыкальные занятия, доставлявшие несказанное удовольствие Райву. Ну какой интерес слушать, как Женя повторяет до бесконечности одну и ту же фразу, добиваясь одному Риэлю известной выразительности? Или как она блямкает струнами лютни, пытаясь извлечь звук продолжительный и мелодичный? Какая продолжительность может быть у незатейливого струнного инструмента? Райв валялся на диване, оперевшись на локоть, и чуть не с восторгом за ними наблюдал. Измучив Женю, Риэль понял, что вообще больше от нее ничего не добьется, засмеялся и, прихватив леску с крючками, отправился к озеру – рыбки ему захотелось, давно не ел.

Как в итоге Женя оказалась на этом диване рядом с Райвом, она и думать не хотела. В конце концов, после восьми месяцев воздержания инстинкты рвались наружу, а тут такой объект… Объект оказался удивительно нежным, а ведь ожидалась прямо буря страстей, и то ли он страсти сдерживал, то ли они так проявлялись, но прикосновения крупного и сильного мужчины казались касанием крыльев бабочки. Влюбился? Может, и правда…

Спустя час… или два Женя выбралась наружу погреться на солнышке для полного кайфа и обнаружила сидящего на камешке Риэля, увлеченно числившего рыбу своим кинжалом.

– Ты нас видел, – с ужасом констатировала она. Он хмыкнул:

– Нет, услышал вовремя. Никак краснеешь? Вот уж не стоит. Ну как он?

– Риэль!

– А? – Он скорчил невинную рожицу. – Я же тебе рассказывал, как и с кем, и ты тоже грозилась…

– Он – отлично, – буркнула Женя, – а я так еще лучше. И что?

– И ничего. Грибы вот видел, россыпь ягод. Я найду, чем пару часов позаниматься в долине, – хихикнул Риэль. – В конце концов буду тут на обрыве сидеть и услаждать ваш слух пением… хотя полагаю, что ничего вы не услышите. Женя, перестань смущаться. Я за тебя рад. Это, знаешь, штука совершенно необходимая. У меня хоть Хайлан… Хватит, Женя. Как бы мне ни рвало сердце общение с Хайланом, телу моему в это время очень даже хорошо. А учитывая Хайланово усердие и то, что я пять дней из постели дальше ванной не выбирался, то и вовсе.

Вот так и получилось: Риэль находил себе занятие, все понимали, что ему не так уж хочется лезть по крутому склону, чтоб набрать поздних и жутко кислых ягод, но открыто говорить «я пойду прогуляюсь, а вы тут быстренько в постель оба» он не собирался. И едва менестрель скрывался из виду, Райв набрасывался на Женю так, словно у него миллион лет женщины не было, но при этом был все так же божественно нежен. Женю тянуло к нему вовсе не только в приземленном смысле. Обаяние сильной личности затягивало, и некоторая таинственность этому тоже способствовала. Женя полагала, что Риэль прав: Райв изо всех сил старается казаться не тем, чем является на самом деле, ну и черт с ним, пусть борцом прикидывается, тем более что прикидывался он не очень. Он действительно боролся, но вот против кого или чего, понять было сложно. О короле он отзывался даже с симпатией, хотя и нещадно критиковал некоторые его уложения, о половине которых и Риэль не слыхал, не то что Женя. Положение дел в Комрайне его большей частью устраивало… но что-то же не устраивало. И Риэль однажды вечером прямо спросил, хотя избегал подобной прямоты:

– С кем ты воюешь, Райв? И можешь совершенно открыто Женю обнять, я ж вижу, что вам обоим этого хочется, не надо притворяться, что вы тут целый день этот суп варили.

Женя глупо хихикнула, но не возразила, когда Райв ее обнял. Снова дурацкое женское желание прислониться к крепкому плечу. Мало у тебя сильные личности крови попили, Женечка, еще хочется.

– Ты в самом деле хочешь это знать? – прищурился Райв. Вчера он Риэлю по шее дал за то, что тот ее обнял, разорался на тему «не трогай ее», и Жене немалых трудов стоило его унять, но вот доказать, что Риэль имеет полное право ее обнимать, не удалось. Пока Женя, уперев кулаки в бока, разглагольствовала о своих правах, Риэль из-за спины Райва делал страшные глаза и успокаивающие жесты: ну черт с ним, пусть себе, я пока потерплю и вообще…

– В общем, нет. Знать не хочу. Но понять тебя хотелось бы. Государственное устройство тебя вроде бы устраивает, оно разумно и рационально, а разного рода перегибы на местах король же и устраняет, если узнает о них. Идеального общества нет. Сам король тебе тоже кажется разумным и рациональным правителем, тем более что сравнительно с многими другими странами Комрайн выигрывает безусловно. Размениваться на мелочи такой, как ты, не станет. Кто же твой враг?

– Тогда подумай сам, – предложил Райв. – Если меня устраивает король и его государственное устройство, то что может меня не устраивать?

Риэлю не хотелось думать так явно, что было ясно: все он понимает, а чего ради разговор завел, бог весть. Но надо отдать должное: он не стал отмалчиваться и даже опускать голову, завешиваясь волосами (все равно пора бы его немножко подстричь), прямо посмотрел посветлевшими глазами и очень тихо и даже испуганно сказал:

– Неужели с Гильдией?

– Разумеется. И Комрайн я выбрал только потому, что Комрайн – великая страна, сильная влиятельная, и то, что происходит здесь, нередко становится примером для остальных.

– А что тебе сделала Гильдия? – лениво поинтересовалась Женя, млея в его руках. Ясно ж было, что речь идет не о менестрелях или оружейниках. Это были своего рода профсоюзы, но реальной силой в обществе была только Гильдия магов.

– Они всеми силами тормозят движение вперед, Женя. Горючие камни – пример. Риэль не мальчик, и то только слышал о них. Представь себе…

– А что мне представлять? – перебила Женя. – Не забыл, что я из другого мира? Где горючие камни используются тыщу лет. Ну, рванет вперед промышленность. Паровоз изобретете, пароходы, фабрики по производству дешевой одежды построите. Поверь мне, не в этом счастье. То есть радостно, конечно, когда даже самый бедный человек не одну пару штанов имеет, а три, только вот…

– Ты откуда? – прервал ее Райв. – С Варийна, Красса или с Земли?

– Я с Земли. Бывал?

– Нет, я не бывал нигде, кроме Гатаи. Но знаю об этих мирах довольно много.

– А раз знаешь, то можешь и догадаться, что бурное развитие промышленности дает только удобство. У нас вот промышленность развита. А у вас – высокие технологии. Мы в космос вышли и гордимся, что до спутника один раз долетели, а вы здесь в несколько других миров как на рынок ходите. Я на английский убила несколько лет, но все равно не владею им так, как носитель языка, а всеобщий мне за несколько часов в полном объеме вложили вместе с интонациями и тонкостями произношения. Письма долго от города до города идут? Это опять же удобство населения, ведь если надо действительно срочно послать сообщение, та же Гильдия это делает, я полагаю. Все отделения Гильдии менестрелей Комрайна знают, что Женя Кови – ученица Риэля.

– Да, только ведь все это – в руках только Гильдии, и только от них зависит…

– Райв! Всегда что-то находится в чьих-то руках. Государства, академии наук, частных лиц…

Райв долго смотрел на них поочередно, потом покачал головой.

– Вы не знаете того, что знаю я. И не стоит вам знать… раз уж вы не борцы, а птицы. Вы и не представляете себе, сколько людей и нелюдей исчезло в Гильдии бесследно. Тебе записали знание языка, а чье-то сознание – не стали? Знаете, что, например, бывает с теми, чье сознание хранится в записях Гильдии? Знаете, сколько человек, умеющих разговаривать с животными, пропадало безвестно? Есть на Гатае животные, которые могут разговаривать с людьми, понимаешь?

– Если могут разговаривать, то уже не животные, – проворчала Женя.

– Сколько таких животных пропало, потому что Гильдия их изучала? – тут же спросил Райв. – Знаете, как они исследуют разные расы? Взаимоотношения между расами? Знаете, что они пытаются скрещивать разные расы и порой им это удается? Можете себе представить, что выходит из человека и маргита? Или из горного эльфа и фитора?

– Монополия на науку, – вздохнула Женя. – Не одобряю. И что – дубину в руку и вперед громить Гильдию?

– Гильдию дубиной не разгромить. Магия – страшная сила…

– И что? – спросил Риэль. – Уничтожить магию? Магов?

– Гильдию. Этого монстра, который пострашнее любого тайного общества. Ведь именно Гильдия разнесла орден надежды, чтобы Джен Сандиния так и не появилась на Гатае.

– Она и не появилась, – хмыкнула Женя, – потому что я никакая не Джен, что бы там командор ордена ни думал.

– Видели кого-то из них? Ну что ж, тогда получается, зря Гильдия старалась. Теперь весть разнесется по всей планете. В ордене было немало сильных магов. Но они посмели вырваться из-под влияния Гильдии… Впрочем, не стоит вам этого знать.

– Не стоит, – согласился Риэль. – Но вспомни первые дни знакомства. Ты ж нас уверял, что смысл жизни именно борьба, а мы так, растения. Или ты просто перед Женей выделывался?

Женя испугалась, что Райв опять даст ему по шее, но он даже не напрягся, посмеялся, согласился (и она не очень поверила). Влезать в чужие интриги и в чужую ненужную борьбу не хотелось ни под каким видом. Она и дома политикой не увлекалась, иногда узнавая о грандиозных думских событиях через пару недель после того, как события благополучно заканчивались. И пусть она невольно стала частью этого мира, политика везде политика, у них тут страшилка в виде Гильдии магов, у нас там – другая страшилка в виде КГБ, или Аль-Каиды, или жидомасонского заговора. Райв почему-то понял ее настроение, успокаивающе погладил по голове, Жене даже замурлыкать захотелось, и поинтересовался у Риэля:

– Ты удовлетворен?

Тот кивнул, но говорить ничего не стал, задумался, склонившись над виолой. Он менял струну, а это было дело ответственное и сложное. Глядя на это, Женя невольно вспоминала Окуджаву: «Из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил, из какой-то там мелодии, которой он служил…» Струны действительно были из жил, и хорошая струна стоила до пяти золотых. Вывернув шею, Женя посмотрела на пламенного революционера, и ничего пламенного в его глазах не пылало, он задумчиво наблюдал за аккуратными движениями пальцев менестреля. А уж о чем именно он думал, угадать было невозможно.

– Я люблю тебя, Женя, – вдруг сообщил он. Риэль мягко улыбнулся. Разговоры о любви нравились ему больше, чем о техническом прогрессе. – А ты там не хихикай. Я даже и не помню, когда последний раз произносил эти слова. Я знаю, что ты мне не поверишь…

– А ты меня любишь или все-таки Женю? – действительно хихикнул Риэль. – Ты ее убеждай. Потому что я тебе как раз верю.

– Я понимаю, что это странно звучит, – несколько смущенно продолжил Райв. – Знаю меньше месяца, а говорю о любви…

Риэль пожал плечами.

– Мне Матис первым же утром сказал, что любит, и я сказал ему то же самое. И три года ни один из нас в этих словах не усомнился. А я не сомневаюсь и до сих пор. Любовь мало связана со временем. А ты, Райв, на нее сразу так смотрел…

– А я промолчу, – мрачно произнесла Женя. – То есть я верю. Я боюсь говорить о любви. Особенно в свете некоторых событий в моей жизни, связанных с людьми, чем-то на тебя похожими.

– Я хочу, чтобы ты знала, вот и все. И именно потому сказал сейчас, а не когда мы с тобой были наедине. Я никогда тебя не обижу, и другим не позволю.

– На меня-то что так грозно поглядывать? – проворчал Риэль. – А хотите, новую песню спою? Вчера придумалась, пока я травы на чай собирал. Увидел, как шмель пятится, вылезая из самарника, толстый такой, забавный, а потом топчется по краю – и взлететь не может, много пыльцы набрал. Топтался, топтался да и упал в траву, бедняга. Я его из травы вытащил, на пенек посадил, а сам песенку сочинил. Про любовь трудолюбивого и солидного шмеля к несерьезной бабочке-однодневке.

– Кончилось, конечно, хорошо, они были счастливы и умерли в один день?

– Не помню, чтобы у меня песни хорошо кончались, – признался Риэль. – То есть было такое, но давно, и я их не пою. Так мне петь или нет? Должен же я ее опробовать.

Песенка получилась очень грустная, потому что бабочка все-таки шмеля бросила и убежала с залетным красавцем, который девушке голову заморочил, а там и вовсе ее съел, потому что был птицей. А бедный шмель ничего поделать не мог, только смотреть, как его любимая улетает навстречу смерти…

– Однодневка, – прямолинейно оценил Райв. – Но несколько золотых заработаешь. На назидательности.

Уходили они вместе, проторчав в пещерах полтора месяца. Удивительно, что Риэль столько выдержал на одном месте. Подземная дорога показалась Жене уже не такой долгой и страшной, нога-то не болела, так что она с интересом оглядывалась по сторонам, и Райв устроил им пару экскурсий: раз они спустились к огромному озеру, терявшемуся в смутном свете кристаллов. Зрелище было жутковатое, потому что вода не может быть такой спокойной, но ни ветер, ни течения не нарушали этой мертвой темной глади, и тишина стояла такая, что Жене захотелось поорать погромче, чтоб ее нарушить. Даже капли не срывались в воду, потому что свод был высоким и испарявшаяся вода не добиралась до него или наоборот не долетала оттуда. Второй спуск привел их в классическую пещеру для туристов, со сталактитами, сталагмитами и просто неприличным количеством пестрых кристаллов впечатляющего размера.

Женя ахала возле каждого сталактита и ахала бы возле каждого сростка кристаллов, лишь бы время потянуть и побыть рядом с Райвом еще часик. Только все равно пещерная жизнь закончилась. Райв снабдил их солидным количеством мясного порошка и галет – хранился долго, весит мало, очень удобно для дороги, особенно на черный день. Кроме того, он дал им палатку, легкие и прочные кружки и маленький легкий кинжал для Жени. Это хорошо, это сгодится…

На белый свет они вышли совсем в другом месте. Внизу вилась дорога.

– В Кольвин не ходите, – посоветовал Райв. – Мало ли что… Налево в нескольких днях пути Скамож, не самый плохой городишко. Не озолотитесь, но заработать, я думаю, сможете. Тамошний наместник – большой ценитель искусств… – Он помолчал, совсем по-риэлевски опустив голову, и вдруг вскинул ее. – Пойдем со мной, Женя. Я люблю тебя, и ты нужна мне. Ты ведь все-таки не птица, и поверь, свободы я дам ничуть не меньше… И смогу тебя защитить. Раздели мою жизнь, Женя.

Риэль смотрел вперед, чтобы не смущать ее взглядом. Колебалась Женя не больше пятнадцати секунд, хотя ей безумно хотелось заорать «да»! и пойти на край света за очередным сильным мужчиной.

– Нет, Райв. У нас другой путь.

Риэль старательно не слышал. Райв спросил тихо.

– Но почему? Риэль, прости, я могу поговорить с ней наедине?

Менестрель кивнул и отошел подальше, присел на камешек и взялся изучать сорванный цветок.

– Я знаю, что бы любишь меня, Женя. Я вижу это, знаю… я умею видеть чувства людей. Почему? Потому что тебе не нравится мой путь?

– Потому что ты сильный, – прошептала Женя. – Потому что ты без меня сможешь. Но не сможет он. А я не могу оставить его, и уже не только потому, что он был единственным, кто протянул мне руку. Мы в ответе за тех, кого приручили, Райв.

Он не стал спорить. Может, и правда, видел чувства. Может, так обалдел от ее аргументов, что слов не нашел. Махнул рукой Риэлю и только взялся за свой мешок, как Риэль попросил:

– А теперь позволь мне поговорить с ней наедине.

– Ты хочешь уговорить ее пойти со мной?

– Хочу, – совершенно спокойно ответил он. – Потому что я тоже вижу, что она тебя любит. А отказывать себе в любви просто преступно.

– Не надо, Риэль, – сказала Женя твердо. – Ты видел, я сразу ответила, без сомнений… почти без сомнений. Я хочу пойти с тобой. Это мой путь, моя жизнь… а любовь… Кто помешает нам видеться, Райв? Скажем, в первую неделю после нового года… есть же у вас здесь новый год? Вот в первую неделю в каком-то определенном городе…

– В Комрайне, – решил Райв. – В первую неделю после нового года в Комрайне я найду вас. Не сомневайтесь. И будь поосторожнее, Женя. Пусть магистры ордена распространят слух о том, что ты пришла, на всю Гатаю, тогда уже поздно будет что-либо предпринимать. Не поминайте Джен Сандиния даже в шутку, даже наедине друг с другом. До встречи.

Он решительно повернулся и скрылся в пещере. Пошел к другому выходу. Женя долго смотрела в черную дыру и давила слезы и желание помчаться вслед за ним. Это – порыв. Быть с Риэлем – решение. Осознанное и твердое.

Серые глаза отливали голубизной.

– Зачем?

– Я так хочу. Зато не хочу об этом говорить.

– Нельзя жертвовать любовью, даже если ты в ней не уверена, – без укора сказал он. – Жить нужно здесь и сейчас. Остыли бы чувства, нашла бы меня снова… Это просто – разыскиваешь Хайлана, а уж он так или иначе…

– Заткнись, пожалуйста, – попросила Женя. – Я пойду с тобой, и обсуждать это… обсуждать будем, раз ты хочешь, но Райв понял меня лучше, чем ты.

– Что ты сказала ему такое, что его убедило?

Нет уж. Ни за что не скажу тебе, что ты слаб и без меня пропадешь в бездне своего одиночества.