Нарисованная красота (СИ)

Глава 3

Я буквально моргнула, как мне показалось, но когда открыла глаза, на улице был яркий солнечный день, а в дверь кто-то явно давно стучал.

Спускаться было просто невыносимо лень, но все же, пересилив себя, отправилась открывать. Полагаю, вид мой был далек от опрятного и дружелюбного: помятое грязное платье, сама грязная, толстая, волосы всклокочены, лицо, наверняка отекло.

— Ты куда пропала?! — На весьма истеричной ноте громко спросил меня Гант, параллельно ощупывая меня.

— В смысле? Отдохнуть пошла, да видно, заспалась. — Сипло ответила я и поняла, что дико, просто зверски хочу пить и справить нужду.

— На четыре дня?! — Рявкнул сосед.

— Как четыре дня? — Совсем севшим голосом переспросила я, придерживаясь за косяк.

— Я все ждал, когда ж ты со двора добро свое заберешь, — он кивнул себе за спину, — а ты даже не вышла ни разу. — Что с тобой случилось? — Уже спокойнее проговорил он, продолжая при этом тревожно заглядывать мне в глаза.

— Я спала, честное слово. — Глядя на встревоженного соседа, ответила я. — Принеси воды, а?

Бурча что-то вроде «опять вода», он отправился к колодцу, прихватив стоящее ближе всего ко входу ведро.

Когда он вернулся, я уже пробралась к ближайшей кружке, и стояла с ней наготове. Как только я сделала первые несколько осторожных глотков, нужда напомнила о себе. Извинившись, я отошла за шторку, но не увидев никакой дыры в полу или «отхожего» ведра, вышла на задний двор. Там нашлась построечка, от которой жутко воняло. Заходить внутрь я не решилась, так что просто пристроилась в кусте неподалеку.

В доме меня дожидался Гант и вода. Я выпила еще кружку и, предварительно перекомпановав посуду и инструмент, устроилась на скамейке.

Гант продолжал укоризненно смотреть.

— Я слышал, что визы долго восстанавливаются, но они это под присмотром делают. — Наконец, заговорил он.

В голове тут же всплыло, что «виз» — это маг. Там, где я находилась сейчас, были только самоучки, но где-то в других странах (по сведениям Литты) существовали и учебные заведения.

— Я сама такого не ожидала, честно говоря.

Что еще сказать я не знала, зато знал мой много дней не кормленый желудок. Я тут же потупилась, а Гант хмыкнул.

На нетвердых ногах я спустилась в подпол за едой. Первое, что я нашла — это подвядшие огурцы. Меня устроило и наверх я поднялась радостно похрустывая.

— Натаскаешь мне бадью воды? — Спросила я соседа, который молча следил за мной. В ответ он вздохнул и вышел, а я принялась расчищать ему проход.

Процесс расчистки как-то сам собой перетек в процесс раскладывания всего по местам. Пока я занималась этим, Гант таскал воду. Казалось, что он вообще не уставал. Я вот, хоть и выспалась, но отсутствие еды сделало свое дело: я довольно быстро выдохлась.

Присела на лавку и выпила еще кружку воды. Обозревая очищенную часть кухни, я радовалась. Оказалось, что дерево, из которого сделан дом, тут довольно светлое, приятного теплого бежевого цвета. Печь, конечно, выделялась пятном, но я побоялась ее мыть водой.

Передохнув, я принялась искать в ворохе домашнего текстиля занавески, определенные мною как кухонные. Легкая и тонкая, светлая, едва зеленоватая ткань, как выяснилось, отлично подходила к этой комнате.

Но сейчас это была просто тряпочка, а мне нужна была занавеска. Над окном были вбиты внушительные крючья, явно не предполагающие открытых окон. Но я была бы не я, если бы не облагородила и эту унылую конструкцию. По верхнему краю ткани я сделала максимально небольшие и аккуратные отверстия, повесив все это на предполагаемое место висения. Затем я просто собрала всю ткань с левой стороны от окна, закрепив ее к стене на обнаруженный сбоку крюк. С другой стороны от окна был такой же, видимо, чтобы занавески при всем желании не пропустили свет в комнату. На второй крюк я торжественно повесила полотенце из грубоватой ткани, которое я определила как кухонное еще при покупке.

Со вторым окном кухни я сделала все тоже самое, вплоть до полотенца. Комната начала меня радовать: почти все пространство я расчистила, осталось только разобраться с текстилем. Правда, гора из подушек и одеял занимала большую часть комнаты, но я знала, что все это решу быстро.

Пока я занималась творчеством, Гант закончил с водой. Теперь у меня была полная бадья.

— Пойдем по пирожку съедим, а? Угощу тебя за помощь. — Предложение было воспринято с подозрением.

Я же, беспечно пожала плечами и пошла обуваться. Черевички мои были жесткими и старыми, к тому же не по сезону, но альтернативы у меня не было. Платье, все еще грязное, хоть и раздражало меня, но исходя из того, что я увидела в городе, ничем не выделялось из общей массы.

Гант, хоть и сопел недовольно, но за мной пошел.

Во дворе обнаружилась кучка из довезенных горшков. Привезли их еще теплыми, наверное.

Уже знакомой дорогой мы пришли к Мьяле.

По ту сторону прилавка нашли скучающее личико.

— Привет. — Девушка встрепенулась. Гант кивнул. — Что есть? — Улыбаясь во весь рот спросила я.

— Мясо и капуста. — Удивленно взглянула на меня девушка.

— По четыре всего и молока в самую большую тару. — Я протянула монету.

Когда мы получили все требуемое (молоко в крынке, пирожки в полотняном мешочке), я пригласила Мьялу ко мне через несколько дней, и отправилась назад. Честно говоря, я не сомневалась, что Гант пойдет за мной. Он вообще был каким-то пришибленным. Предложенный пирожок проигнорировал, шел молча.

— Ты чего, любезный? — Я помахала перед лицом огромного, по сравнению со мной, мужика.

— Не пойму, что с тобой не так. — Отозвался он. — Нечисти не боишься, пирожки у полукровки кампроу тоже спокойно покупаешь и даже молоко из ее рук взяла.

— И что? — С набитым ртом говорить не прилично, но кого это интересует.

— А вдруг прокляла? — Тихо спросил он.

— Мьяла прокляла? — Удивилась я.

— Ну полукровки тем и известны ж.

— Не поручусь за эту девушку, но я уже ела и пила у нее и все со мной в порядке. Так что нечего. — Хихикнула я.

— А нечисть как же? — Гант даже остановился.

— Гант. — Вздохнула я. — Вот руку на сердце положа, много ты от нечисти зла видел? — Он помотал головой отрицательно. — А добра? — Тоже нет. — И чего ты боишься ее? — Тишина. — У меня кухня чистая четыре дня стояла, пока я в отключке была, и ничего не произошло.

— Так нашим приглядом. — Неуверенно начал мужик, но я перебила.

— Вашим приглядом у меня черные горшки со двора не умыкнули. А нечисть своим собственным приглядом ни вредить, ни помогать не торопится. — Хмыкнула я.

— Да, жинка-то моя все дни тебя как только не костерила. — Я удивленно воззрилась на него. — Ну, говорит, «наследство-то промотать промотала на горшки дорогущие, а следить за ними не собираешься».

— Сходи к соседям своим по базару — лавка, где я те горшки заказывала предпоследняя в своем ряду, если с нашей стороны заходить, там семья работает, и сам посмотри, на что я наследство промотала. — Снова ухмыльнулась я.

— Зачем тебе вообще черные горшки? — Мы наконец, возобновили движение.

— Вот ты в печь горшок ставишь, он какой становится? — Весело спросила я.

— Черный.

— И красивая копоть получается? А я в печь сразу черный горшок ставлю, и из всей массы посуды сразу вижу ту, которая для готовки хороша. — Улыбнулась я.

— А белые тогда зачем? — Как-то подозрительно спросил он.

— Ты в подполе как ищешь где что?

— Со свечой хожу. — Пожал плечами сосед.

— А если не заметишь какой горшок — сливается же?

— Значит жене убирать, — довольно заржал собеседник.

— Ну а мне и свеча не нужна — света от двери хватает, и опрокинуть что-то сложнее, потому что белый и в темноте лучше видно.

На этой радостной ноте мы дошли до моей калитки. Я забрала свои четыре пирожка и отдала соседу мешок с его пирогами. Мы распрощались и он отправился восвояси, а я отправилась к себе.

Хотелось уже не есть, а жрать, так что первым делом я выпила воды и налила себе молока. Съела два пирога, предпоследний огурец и выпила половину молока. День медленно начал клониться к вечеру, а у меня был план. Не очень коварный, но очень для меня важный. Отрубаться еще на четыре дня не хотелось, а чистый дом хотелось очень, так что я решила вымыться сама и, наконец, переодеться, а потом вымыть мою комнату при помощи новоявленных способностей.

Я зашла в свою крошечную «прихожую», плотно закрыла за собой дверь и сняла обувку. Побежала занавешивать окна и, как только это сделала, скинула опостылевшую одежду. Раньше пребывание обнаженной доставляло мне определенное удовольствие: мое тело мне нравилось. Сейчас же из-за живота я не видела свои колени, грудь лежала на животе, грудная клетка покрыта прыщами и покраснениями и все это великолепие в живописных разводах. Запах от меня был соответствующий, но, видимо, пока я была в одежде и среди других людей я несколько принюхалась, так что сейчас отскоблить грязь вместе с кожей уже не хотелось.

Мой помывочный угол подвергся обследованию. Очень большая, хитро сконструированная бадья, сейчас, полная воды, за которой небольшой пьедестал и несколько ступенек в нее. Судя по размерам сооружения и ширине проходов в доме, сколачивали ее прямо тут.

Я встала на пьедестал и нерешительно замерла. При виде такой толщи воды, желание вымыться стало самым сильным из всех, что я на данный момент испытывала, и я не успела даже толком подумать и сформулировать просьбу, как вода поднялась из бадьи (не вся, конечно) и обволокла мое тело.

Скоро я вся, включая голову, была закрыта пеленой воды. Она перемещалась по телу, ощущения были фантастически приятными. Самое для меня удивительное было то, что мне не было тяжело дышать, хотя, готова клясться, что нос и рот тоже были в воде. Никак не меньше получаса я наслаждалась ощущениями.

Выразить пожелание о том, что неплохо бы дождаться меня в любом ведре на выбор, я тоже не успела. Едва я начала думать эту мысль, вода уже была в ближайшем к нам ведре.

Ощущение чистого тела было прекрасным. Одежда не была восхитительно нежной, но она была чистой, новой и радующей меня просто как никогда.

Радостная от чистого тела я отправилась к себе. Первым делом я скинула с кровати одеяло и подушку. Простынь положила на пол, закинула туда все тряпочное, что нашла, завязала в тюк из простыни, и дополнительно обмотала занавеской. Весь тюк, пыхтя как злобный ежик, стащила вниз, и оставила у крыльца. Наверх я шла уже с двумя ведрами воды и острым желанием сеять добро и причинять радость.

Произнесла просьбу вслух. Ничего не произошло. Произнесла с другой интонацией. Вода осталась в ведре. Я принесла еще два ведра и поставила их рядом с первыми.

Хотела было попробовать снова, но отвлеклась. Матрас, который лежал на моей кровати был набит шерстью. Грязной и слежалой, понятное дело. Но если такой матрас промыть водой, станет еще хуже, так что я задумалась. «Был бы у меня воздух», мечтательно протянула я про себя и увидела, как поверхность воды тронул ветерок. Конечно, стекла в окне не было, но ведра стояли так, что снаружи должна буря завывать, чтобы вода колыхнулась.

— Нужно вычистить и хорошенько взбить матрас. — Произнесла я, пока подозрение не растворилось в других мыслях.

Ничего не произошло. Меня постигло разочарование.

— Ну конечно, — возмутилась я. — Как надежду давать, так воздух первый, а как реально помочь — так у него лапки.

Матрас поднялся на пол метра над кроватью и стал активно сыпать пылью, насекомыми (живыми и мертвыми). Я, как громом пораженная, стояла и пялилась на это. Еще не ясная мысль пробежала в голове на тему местной магии и стихий.

Тем временем внутри всколыхнулось желание получить вычищенную спальню, и вода вытекла из ведер и облепила комнату, как недавно с кухней. Выглядело волшебно, ощущения были странные.

Солнце скрылось где-то за домом в комнате воцарился полумрак. Стихии закончили выполнять мои просьбы.

Довольная собой, я приволокла постельное белье и постелила на выбитый матрас, уложила новые подушку и одеяла.

Несмотря на догнавшую меня усталость, вынесла ведра с грязной водой, перекусила и только после этого легла спать. Это был самый приятный вечер с момента моего появления в этом мире: я была в чистой комнате, на свежем белье и в мягкой постели.

Глаза мои закрылись и я немедленно уснула, но снились мне родители. Безутешные, они впервые за несколько лет встретились, горько рыдая над моим телом. Худенькая фигурка в красивом свадебном платье лежала в роскошном гробу. Я, в своем нынешнем теле, висела рядом. Умоляла их не плакать, вот ведь она я, а там совсем другая девушка, «менее жизнеспособная». Кричала, ругалась, даже предметы пыталась опрокидывать. Но гроб опустили, похоронив Литту, и к этому моменту мама впала в настоящую истерику, а папа будто заморозился, безразлично глядя в одну точку перед собой. Я, все это время пытавшаяся дать знать о себе, тоже впала в истерику и, в конечном итоге, от нее проснулась.

В слезах, задыхаясь и мелко трясясь от этого, я резко села в кровати. После того, как мне удалось все-таки отдышаться, я легла на бок, подтянула колени поближе и до самого рассвета тихо плакала.

Уже потом, несколько лет спустя, я думала, что тот факт, что я смогла оплакать Ирину Петровну — вот так, спокойно, по-настоящему, мысленно попрощаться с родителями и признать, наконец, что это не сон и не видение изломанной девушки в коме, помог мне в дальнейшем.

Но тем ранним утром, когда светило показалось на чистом голубом небосводе, я рыдала, не издавая ни звука, тряслась всем телом то мелко, то крупно. Я грустила, впадала в истерику, злилась, требовала у местных богов незамедлительно вернуть меня в мой мир, не задумываясь даже о том, что мое тело уже похоронено, снова грустила, впадала в отчаяние. И, будто в жесте поддержки, небо стремительно заволокло тяжелыми низкими тучами и очень скоро, безо всякой раскачки и духоты, на землю обрушилась гроза.

Вода лилась стеной, закрывая обзор дальше собственной руки, в небе полыхали молнии, гром сотрясал мой домик. На фоне бушующей стихии я казалась себе мелкой, незначительной и это только усиливало мое отчаяние, а вместе с ним и дождь.

После очередной вспышки молнии я подскочила, как ужаленная, и пулей метнулась на улицу, на поле за моим домом. Я бежала вперед, пытаясь убежать от своего горя, от всего, что ждало меня впереди, кричала, ругалась, обвиняла во всем оба мира, где мне посчастливилось побывать. Наконец, выбившись из сил окончательно, я села, где стояла, а потом и легла на спину. Слезы пересохли, в голове чуть-чуть прояснилось. Опустошенная, я лежала под тугими струями дождя, ощущая, как вода, безо всяких просьб, исцеляет и успокаивает меня, вымывая из самых глубоких уголков души ту боль, что там еще осталась, не выплаканная мной сегодня ночью.

Не знаю, сколько времени прошло, но так же быстро, как тучи собрались и стали изливать на землю свое нутро, они разбежались в разные стороны, оставляя мне пронзительно синее небо и яркий теплый свет.

Какое-то время я просто лежала, отогревая тело и душу на местном солнышке (не знаю, как называется местная звезда, но память Литты на эту тему никаких инструкций не давала, значит, будет солнышко). Но вскоре поднялась. В крови бурлила решимость действовать. Делать хоть что-то. Пока я пребывала в истерическом беспамятстве, меня мало беспокоила чья бы то ни было, моя в частности, судьба. Но сейчас я отогрелась и пришла к сентенции, которую собиралась активно использовать в обозримом будущем. Ира мертва. Это плохо. Литта жива. Это хорошо. Но, отныне, у Литты будет характер Иры и еще немножко того, что Ира в родном мире себе позволить не могла по каким-либо причинам.

Хорошо знакомое желание действовать немедленно, которое захватывало меня всякий раз, когда я ощущала завершенность какого-то процесса, жгло изнутри. Я чувствовала себя всесильной, потому что у меня была воля к успеху. Обычно такое чувство оставалось со мной где-то до середины следующего длительного дела, требующего от меня много усилий, потом я возвращалась в обычное свое расположение духа.

Сейчас таким делом стало приведение в порядок, в соответствии с моими стандартами и понимаем, моего дома. Местные боялись нечисти, что всегда приходит в чистые дома. Придет ко мне нечисть? Ну и пусть! Отмою, будет чисть. В таком духе я рассуждала, двигаясь к дому.

Убежать особо далеко мне не удалось — только к кромке леса подобралась. Наверняка, круги по лугу нарезала.

По дороге к дому я снова наткнулась на смердящую постройку. Возле нее я остановилась, задумчиво рассматривая покосившийся и заметно подгнивший домик. Под ним, наверняка, огромная яма с нечистотами.

— Завалю. — Вслух серьезно обратилась я к домику. — К чертовой матери.

А потом произошло сразу несколько вещей, ни одна из которых не была для меня ожидаемой.

Во-первых, домик сложился, будто карточный, вызвав громкий плюх содержимого ямы. Во-вторых, поднялся просто жуткий смрад. В-третьих, земля, холмиком лежавшая слева, поднялась в воздух. Доски бывшего домика сами собой отъехали недалеко, а земля начала сама ложиться в яму и вмешиваться в нечистоты создавая дерьмовую воронку. Все длилось минут десять, после этого доски снова вернулись на место «замеса», разлеглись поровнее, а еще немножко земли припорошило доски сверху. Вонь заметно утихла, хотя не исчерпалась полностью.

Я хлопала на явление глазами и не понимала, что должна сделать по этому поводу. С одной стороны, тот факт, что мне не придется копошиться в этом руками — изумительно. С другой, получается какая-то хрень. То есть, я безумно рада, что земля на мои просьбы и нужды реагирует, как и воздух с водой. Но Литта, по ее же сведениям, была слабым визом воды. Откуда мне такая честь, если виз с двумя стихиями (снова по данным Литты) считался сильным, с тремя супер-сильным, с четырьмя — сильнейшим, но последнего такого никто из живущих сейчас даже не застал.

Решив разбираться с насущными вопросами сначала, с философскими — потом, я отправилась в дом.

На волне неожиданного успеха с туалетом (о том, где нужду справлять, пока новый не сделаю я малодушно не думала), я решила отмыть весь дом. Целиком. Сразу.

Просьбы к воде, как и вчера в спальне, услышаны не были. Но я поймала вчера этот момент: вода распространилась по комнате тогда, когда я прочувствовала свое желание спать сегодня ночью в чистой комнате. Причем, о моем понимании чистоты говорить не пришлось — стихия восприняла все сама.

Так что сейчас я остановилась на крыльце, устремив взгляд на колодец. Постаралась отпустить от себя все лишнее, не то чтобы «очищая разум», но выводя твердое желание иметь по-настоящему чистый дом на передний план. И, когда почувствовала пик этого ощущения, щедро поделилась им, отправляя посыл воде.

Какое-то время ничего не происходило, но, наконец, колодец загудел и скоро огромный поток воды вырвался из его недр, снося установленные сверху приспособления, и устремился к дому, закрывая его от моего обзора полностью, внутри и снаружи. Поскольку стояла на крыльце, мои ноги настойчиво облизывала стихия, намекая, что я мешаю. Я поспешила спрыгнуть с крыльца, чтобы дать стихии дорогу и только сейчас сообразила, что, во-первых, я опять вывалилась на «парадный» двор в ночной сорочке, а, во-вторых, на улице лежит куча всего, что было обильно полито грозой.

Если горшкам, гипотетически, должно быть глубоко фиолетово, то вот старой одежде и домашним тряпками очень даже плохо в этой связи. Горшки, как наименее проблемные, были оставлены лежать на солнышке ровными рядами. А ткань пришлось перебрать и признать ее очень условно пригодной к чему-то, кроме уборки. Чуток побродив в своем неподобающем виде по двору (толпы не собралось, несмотря на зрелище омываемого стихией дома), я подумала, что стоит попробовать наладить осмысленный контакт с воздухом.

Интуитивно, я ощущала, что так же как с водой с ним не пройдет, и поэтому начала пробовать разные варианты взаимодействий. Сперва я пробовала мысленно просить. Потом мысленно приказывать. Потом просить вслух. Потом вслух умолять, потому что вслух приказывать я не решилась. Но неизменно, всякий раз, я уточняла какую стихию я прошу просушить несчастные тряпки. И вот, когда я потеряла надежду на успех (по крайней мере, сегодня), я уселась на уже просохшую после дождя траву и без особого энтузиазма произнесла:

— Да просуши ж ты эти несчастные тряпки, — помолчала, — или тебе слабо не разорвать их и не потерять?

Что произошло? Правильно: шмотки тут же поднялись над землей и стали активно трепетать на ветру, локально образовавшемся на отдельно взятом пяточке.

Стараясь уловить момент, я попробовала повторить успех: поспорила со стихией, что передать мне вон тот горшок, не расколотив, он не сможет. И именно требуемое было у меня в руках. В точности то, что просила.

Решив, что отрубаться, так на месяц, я в такой же форме попросила тщательно, но без лишней грязи вычистить со всех сторон печь, а золу оставить на месте старой туалетной ямы.

Кушать хотелось уже зверски и я получила из подпола передать мне крынку молока и последний не съеденный пирожок, добытые в качестве результате проигрыша в очередном споре. Я ощутила, вполне четко, что стихия подаваном работать не намерена и это — исключительный случай.

К сведению я все приняла и отвалила, сидя в почти под самым забором на горке просушенной ветоши, треская добытый странным методом пирожок.

Готово все было уже после того, как светило встало в зенит. Вода, сама понимая, что дорогу размывать — плохо, удалилась куда-то за дом (я не стала проверять куда именно).

Войдя в дом я ахнула: чистота была такая, будто я в только построенный дом вошла. Окна сияли, все оставленные предметы были такими же сухими, какими я их последний раз видела, только чистыми. Дерево дома и мебели было светлым, чуть разнящихся оттенков, печь была белой, на которой темным пятном выделялась жарочная плита. В комнате, окрещенной мною гостиной было чисто, но мебель, похоже пришла в негодность. Я, конечно, изрекла сакральную мысль о прочистке воздухом, и мне даже помогли и на вид все стало не плохо, но проверять я не рискнула.

Комната родителей радовала и расстраивала всем тем же, пришлось снова обращаться за помощью стихии.

До самого вечера я без устали бегала по дому, развешивая занавески, расставляя и раскладывая все по своим местам, обустраивая мое жилище в соответствии со своими представлениями о комфорте. Самым последним я аккуратно расположила в прихожей комнатушке на единственной во всем доме одежной распорке мой плащ-беглец, еще раз восторженно проведя по нему рукой.

Наконец, я уселась ужинать. На чистую лавку, на чистой кухне, достав из прочищенного погреба, я поедала начатую ранее горькую капусту, сегодня показавшуюся мне деликатесом. Дом сиял со всех сторон, меня обуревал восторг.

Последние пол стакана молока, сама не знаю почему, я налила в новенькое блюдце и поставила на пол за печкой.

После этого, скинув рубашку и наскоро ополоснувшись снова откликнувшейся водой, я надела свежую рубашку и отправилась спать. А эту, в которой я вынужденно потела весь день, прополоскала вода, и я оставила ее сушиться на бечеве, которая раньше держала занавесочку, отгораживавшую место омовения.

Уснула я довольная собой, благодарная стихиям и чуть-чуть голодная, в точности как советовал диетолог-консультант в моей прошлой жизни.