Не ангел

Глава 3

Они сидели у Федора и сообща мастерили модель фрегата с парусами. У Саши получалось лучше: Федька был в кропотливой работе неусидчив, временами отвлекался, вскакивал, принимался расхаживать по комнате и декламировать отрывки из пьесы, которая готовилась тогда в их домашнем театре. Саша же, напротив, любил всякий ручной труд, а чтение стихов ему нисколько не мешало.

В дверь громко постучали, и вошел Николай Алексеевич.

— Ну что, братец мой, готов? — весело вопросил он Федора. — Идем, на репетицию пора. А ты, Алексашенька, идешь с нами? Или опять изволишь полдня в комнате, как бирюк, сидеть?

— Отчего же, папаша, я с удовольствием, — это было правдой: Александр не ощущал в себе никакого таланта к театру, на сцене он конфузился, цепенел и не мог произнести ни слова, в отличие от Федора — но наблюдать за репетицией ему ужасно нравилось, даже больше, чем смотреть готовый спектакль. Он любовался Федькой, спрашивая себя: преодолевал ли тот когда-нибудь застенчивость или же принимал всеобщее внимание, как дань своему таланту? Они с Федором стали очень дружны теперь, и все равно Саша не всегда мог его понять. Федор часто был молчалив, печален; но стоило кому-нибудь из семейства обратиться к нему, как тотчас его большие голубые глаза вспыхивали ласковым светом; он всегда был неизменно внимателен к Саше, к Николке, а особенно к своему благодетелю — барину Николаю Алексеевичу. Федька уже давно смотрелся как барчук, а не крепостной; да никто и не заподозрил бы в нем мужика благодаря тонким чертам худого лица, прекрасному сложению, изящной речи… Александр иногда вспоминал, что сказал ему до братания: вольную грамоту тебе выпишу. Он не понимал, почему отец, так привязанный к Федору, не делает это сам. Саша давно уже убедился в уме и искренности души Федьки, его способностях… Он думал: каково ему, такому, знать, что ты — крепостной, бесправный? В такие минуты ему становилось жалко и стыдно; хотелось, подобно рыцарю, защитить Федора, хотя тот никогда не просил о таком.

Репетировали пьесу Островского, любимого сочинителя папаши… Во время отдыха Федька подошел к Александру и, по обыкновению, присел рядом.

— Правду говорят, что ты — сын князя В.? — спросил вдруг Саша. Он давно уже хотел поговорить об этом, но не решался.

— Вранье, — решительно отказался Федька, устало прикрыл глаза и откинулся на спинку стула.

— А ты почему знаешь? Или мамаша твоя что говорила? — с любопытством продолжал Саша.

— Я мамки и не помню… Матрена говорит, померла она, когда мне трех годов не было, — нехотя произнес Федор.

— Да-а… История. А то вдруг ты князь?.. Ну, мамка твоя, положим, крепостной была, но ты…

— Оставь, Александр. Ну, какой из меня князь? Я крепостной ваш человек, и более ничего, — с тоской ответил Федька. — А сказки все эти… Вольно же было дворовым языки чесать.

— А ведь вот если бы ты князем был…

— Если бы, да кабы… — с насмешливой досадой перебил его Федор и вдруг встрепенулся: — Глянь-ка, Алексаша, никак, барыня идет?

Александр насторожился. Обычно матушка и не заглядывала в репетиционную, выражая таким образом отношение к «дурацкой» забаве супруга. Но теперь она решительно подошла к Николаю Алексеевичу и без лишних слов протянула ему какое-то письмо.

Саша знал, что у матушки была дальняя родственница — дворянка из обедневших, вдовая, имеющая взрослую дочь. Жили они в какой-то глухомани, в Петербург за неимением средств не наезжали, и переписывалась матушка с ними очень редко. Теперь же выяснилось, что родственница эта скончалась, а ее дочь, Ольга Аркадьевна, будет теперь жить в семье Рашетовских.

Это сообщение не вызвало у Саши особого любопытства: он представлял свою кузину девицей неумной и неотесанной, едва ли не деревенской; наверняка с ней и перемолвиться будет не о чем. Матушка, однако, строго сказала, что они должны быть очень милы и внимательны с Олюшкой, которая мало что хворая с рождения, так еще и, как писала ее мать: «богоизбранная, Богородицей отмеченная». Она обладала чудесным даром: лечила детей и взрослых, отводила от пьянства, унимала припадки падучей… В той деревушке, где жили они с матерью, ей земно кланялись встречные крестьяне, называли ее «ангел наш, спасительница» и почитали едва не за святую. Слава о ней распространилась далеко за пределы деревни.

Саша, выслушав все это, едва не фыркнул, однако теперь уже ждал Ольгу Аркадьевну с большим интересом. Оказалось, что ее способности проявились всего лишь три года назад, в Покров день, когда они с матерью и крепостной девкой возвращались домой из соседнего села.

Лес, по которому пролегал их путь, пользовался дурной славой: говорили, что там скрываются беглые из крестьян, тех, что были определены своим барином в рекруты. Сбившись в шайку, они вели себя весьма дерзко, «пошаливали»: грабили путников, числились за ними и убийства. Но матушка Ольги Аркадьевны легкомысленно решила, что брать у них всяко нечего, и разбойники, лишь только увидят их старую повозку и клячу, тотчас оставят их в покое.

Однако вышло не так. В одну минуту из еловой чащи раздался свист, и на раскисшую от дождей дорогу выдвинулись темные, оборванные фигуры. Тот, что был впереди, преградил лошадям путь; извозчик, деревенский мужик, перепугался и натянул поводья… В следующий миг его уже пырнули огромным ножом, а четверо взлохмаченных, здоровенных, заросших бородой по самые глаза душегубов подскочили к повозке, где находились Ольга Аркадьевна с матерью и девкой Стешкой… Когда грубые грязные руки разбойников потянулись к Ольге Аркадьевне, ее мать закричала и от ужаса потеряла сознание. Что происходило далее, установить оказалось нелегко: история основывалась лишь на рассказе глупой неграмотной Стешки.

«Они на нас как выскочили, страшенные, жуть! Ваську-извозчика порешили; я аж омертвела вся, гляжу, барыня завопила, захрипела, руками замахала, сердешная — да и завалилась… А ён, который главный-то душегубец, на барышню нашу так и зыркает, охальник! Ну, думаю, нет, проклятый, не будет твоего дела — и как стала я Царице Небесной молиться, мол, Матушка-заступница, ты своим Покровом Святым всю грешную землю заслонила, всех православных хрестьян, так защити же сироточку невинную в свой святой праздник… Молюсь я это, а сама барышню к себе прижимаю, худенькая она у нас, что цветочек махонький; руками я ее обхватила, а она молчит, только дрожит так меленько…

Душегубцы на нас смотрят, пальцами тычут, смешно им, окаянным, а ён, главный, подходит с ножом своим огроменным, такой страшнющий, а ну, говорит, поди-ка, дура, коли хошь живой остаться… Я Олюшку, барышню, и отпустила, в край телеги отползла, лежу, трясусь. Ён, душегубец, Олюшку за плечики схватил, аж платьице на ней затрещало — и тут, Господи помилуй, я смотрю: тучи на небе разверзлись, молония громыхнула, а душегубец тот за глазюки свои схватился и на колени упал… А Олюшка в телеге стоит во весь рост… Она у нас с детства хворенькая, ножки ее не ходят, встать — и то с трудом может, только если опираться на что-нибудь. А тут, гляжу, стоит — а на плечиках у нее Покров тот светящийся, окутал ее, горит, аж глазам больно! Не иначе, думаю, Царица Небесная меня, грешницы, молитвы услыхала, да не дала разбойникам невинну душу сгубить. Только хотела я на колени пасть, Богородицу благодарить, как тот, главный-то разбойник, ну по земле кататься да вопить, а сам все зенки свои руками закрывает. Другие подскочили, схватили его — и деру. А Олюшка, барышня моя, так и сомлела, еле успела я ее подхватить… Вот ведь, думаю: барыня в обмороке, барышня туда же, Ваську порешили: что мне, горемычной, с ними делать? А только я все равно на коленки встала, лбом о землю побилась, Царицу Небесную восславила…»

Сказкам заполошной девки никто особенно не верил: мало ли, что там дуре померещилось. Мать Ольги Аркадьевны не много могла рассказать: она запомнила только, как разбойник подскочил к ее дочери. Сама же Ольга что-либо говорить на эту тему отказывалась наотрез, лишь крестилась да качала головой. Расследование той истории ничего не дало: Ваську-извозчика действительно убили ножом в сердце, Ольгу Аркадьевну привезли домой в обмороке и разорванном платье, но невредимую; барыня и Стешка вовсе не пострадали.

Исправник и становой с помощниками, прибывшие разобраться в происшествии, обнаружили множество следов ног на месте нападения, труп Васьки и более ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть рассказ Стешки. Когда же они приступили к барышне с расспросами, с той сделался настоящий припадок. Доктор вместе с матушкой Ольги решительно выпроводили станового вон и запретили кому-либо впредь говорить с барышней на эту тему.

Тем бы дело и кончилось, если бы, когда Ольга Аркадьевна с матушкой находились в церкви, туда не явилась их знакомая, безземельная дворянка, живущая почти в нищете. С ней была маленькая дочь, страдавшая частыми приступами падучей. Когда припадок одолел девочку прямо в храме, Ольга Аркадьевна попросила положить ребенка ей на руки. Едва лишь она прикоснулась к девочке, та сразу перестала биться в конвульсиях, успокоилась и словно бы задремала. Намучившаяся с ней мать поцеловала Ольге Аркадьевне руку и вымолила разрешение приносить к ней ребенка, как только с ним станет худо. И — о чудо! — уже после нескольких визитов малышка исцелилась. И молва, что Ольга Аркадьевна — святая, Богородицей отмеченная, — разошлась со скоростью пожара. Благодаря болтливой Стешке люди передавали историю чудесного спасения от разбойников из уст в уста, выдумывая новые подробности: что сама Всецарица спустилась с небес и благословила Ольгу Аркадьевну; что Ангел Божий, защищая ее, ослепил лютого душегуба Небесным светом и прочая, прочая… Этим слухам способствовала сама внешность Ольги Аркадьевны: это была девушка чрезвычайно худенькая, тоненькая, миниатюрная, издали казавшаяся ребенком. У нее было очень узкое худое лицо без малейших следов румянца, огромные светло-серые глаза, льняные, почти белые волосы, заплетенные в толстую косу. Из-за врожденного недуга она не ходила, почти не могла стоять, и руки ее были чрезвычайно слабыми. Ольга никогда не смеялась и не болтала оживленно, только тихо улыбалась: при ней не хотелось шуметь, и даже самые капризные дети, видя ее, утихали и молча серьезно заглядывали в ее прозрачные кроткие глаза. К Ольге несли больных ребятишек, приходили мужчины, женщины, старики, богатые и бедные. Стали наезжать даже из дальних губерний: она помогала, не требуя ни гроша. Жили они с матерью весьма скудно — и длилось это до тех пор, пока матушка Ольги Аркадьевны не утонула в Волге, когда возвращалась домой из уездного города. Ольга осталась одна, и ей ничего не оставалось, как написать Рашетовским, дальним родственникам своей матери.