Не буди лихо (Слепой Циклоп) (СИ)

Глава 16

Для начала Иван определил в гостиницу все еще совершенно пьяного француза, пребывавшего в состоянии блаженного восторга и любви ко всему миру, а потом еще заехал домой — после прошедшей ночи он чувствовал себя грязным и испытывал острую потребность в воде и чистой одежде. Когда же ему, наконец, удалось добраться до службы, клерк из приемной сообщил, что господина Чемесова ждет посетитель. В кабинете за своим столом он с удивлением обнаружил Николая Орлова. Глянув на приятеля поверх очков более чем строго, новый граф требовательно спросил:

— Рассказывай, что ты тут вытворяешь, дружище! Приезжаю и нахожу Александру Павловну в истерике, Мишу и собственного двоюродного брата за решеткой!.. Что, черт побери, происходит?

Чемесов устало опустился на стул напротив.

— Она все еще плачет?

— Да уж нянька с ног сбилась. Не знает, как и успокоить бедняжку. И все, я чувствую, из-за тебя!

— Глупости! Все из-за этой скотины, твоего братца!

— Ты имеешь в виду Игоря?

— Я имею в виду Василия! Потому что Игорь Орлов умер больше года назад, а в доме Александры Павловны все это время с удобством проживал человек по имени Григорий Лафар, известный своими брачными аферами.

— Что-о?

— Так-то, дружище. И узнал я это, считай, по чистой случайности. Из-за настырности мальчишки, который только-только и служить-то у нас начал!

— Силы Господни! Послушай, Чемесов, но как это стало возможно?

— О! Говорят, он еще и не на такое способен. Вчера из Франции прибыл человек, который уже несколько лет охотится за ним. Все это время вы ходили по краю пропасти, а Олежка как-то сумел заглянуть туда и сорвался…

— Но Миша! Неужели действительно Василия убил он?

— К сожалению, да. Просчитались мы с тобой в своих умозаключениях. Теперь вся надежда на Зельдина.

— Кстати, о каком дневнике все время говорит Александра Павловна?

Чемесов вздохнул.

— Дневник ее матери. Мне передала его нянька. Только не выдай старушку.

— Ну и в чем там дело?

— Не могу, друг мой. На суде узнаешь. Хорошо, что ты здесь, потому что тебе, так или иначе, пришлось бы приехать — все это напрямую коснется и тебя. Информация, содержащаяся в этой тетрадке, болезненна для всей вашей семьи, но способна помочь Мише. И это будет справедливо. Поэтому я отказался вернуть дневник Александре Павловне, несмотря на ее настоятельное требование. Это было тяжело…

Иван опустил глаза на свои нервно сцепленные руки.

— Пока это все, что я могу тебе сказать.

Повисло молчание.

— Так, значит, Игорь умер… Но почему никто не сообщил об этом нам?

— Это произошло во Франции в тюремной больнице.

— Где?!

— Он чуть не убил человека в пьяной драке. Дурная наследственность, а, Николай? Скажи, тебе никогда не хотелось кого-нибудь зарезать или, к примеру, придушить?

— Да. И очень часто. Вот, например, сейчас.

— Валяй. Я так извелся за это время, что со мной справится и пятилетний ребенок.

— Вид у тебя такой, будто ты всю ночь пил и гулял…

Николай осекся, напоровшись на взгляд Чемесова.

— Что, неужто угадал?

— Господин Орлов, вы заставляете меня впустую терять служебное время!

— О! О! Ладно уж, скажи мне, в какой больнице лежит Олег Иевлев, и я так и быть оставлю великого сыщика наедине с его похмельем и дурным настроением.

Весна в этом году наступила поздно, но была такой мощной и напористой, что москвичи не успевали за ней. Иван прошел уже половину пути, пока понял, отчего ему так дискомфортно — выскакивая утром из дома, он по инерции надел пальто и теперь чувствовал себя в нем так, словно в бане завернулся в ватное одеяло. Солнышко грело во всю, снег стаял буквально в три дня, и только в укромных, вечно затененных местах лежали почерневшие ноздреватые сугробы. Чемесов снял пальто и понес его, перебросив через руку.

Этот теплый весенний день венчал собой ужасную долгую зиму — сегодня начинался судебный процесс над Григорием Лафаром, а следом за этим судьи собирались заслушать и дело Миши Румянцева. Собственно, сначала их поставили в обратном порядке, так сказать — по хронологии, но Зельдин сумел добиться изменения, справедливо полагая, что после того, как судьи, рассматривая дело Лафара, поймут, через какой ужас пришлось пройти сестре и брату Румянцевым, они с большим пониманием и снисхождением отнесутся и к поступку Миши.

Сегодня должно было произойти и кое-что еще. Сегодня Иван должен был увидеть Александру… Они не встречались с того самого злополучного дня, когда он отказался вернуть ей дневник Ирины Румянцевой, а она в ответ выгнала его. Николай, который по-прежнему гостил, если можно так сказать, потому что дом принадлежал именно ему, у Александры Павловны, несколько раз пытался зазвать Чемесова на обед или ужин, но Иван всякий раз отказывался, не желая навязывать свое общество графине, ведь она явственно дала ему понять, что не желает его больше видеть. По служебным делам им также не было никакой необходимости общаться, и вот теперь процесс, на котором она просто обязана быть. От этой перспективы Иван нервничал гораздо больше, чем от ожидания результатов самого судебного дела.

Впрочем, это было понятно — по делу Григория Лафара, столь сложному для следствия, не предвиделось никаких сюрпризов во время судебных мероприятий. Особенно теперь, когда стало известно его истинное лицо.

Иван не ошибся. После того как он, выступая первым, сжато и четко изложил все аспекты дела и полученные в ходе следствия результаты, процесс шел без неожиданностей. Лафар признавал то, что можно было доказать, и отрекался от того, что было недоказуемо или же имело прорехи в доказательной базе. Первое заседание целиком ушло на то, чтобы утвердить состав присяжных заседателей — после того, как прокурор отклонил три кандидатуры из предложенных, были выбраны двенадцать человек, и еще двое запасных, на случай если кто-нибудь из основного состава в силу не зависящих от него причин не сможет выполнять свои обязанности.

Лишь на следующий день приступили собственно к слушанию дела, но бумаг, свидетельских показаний и прочего было очень много, и к концу заседания разобрались лишь с прошлыми «заслугами» арестованного и приступили к выяснению его планов в отношении семьи Орловых.

Лафар, явно выбитый из колеи тем, что вскрылось его настоящее имя, признал свое знакомство с Игорем Викентьевичем Орловым, с которым он действительно достаточно долгое время просидел в одной камере, проводя долгое время в разговорах. Тем самым он узнал о его семье во всех подробностях. Уже тогда, слушая о жестоком обращении Василия Орлова со своей молодой женой — а граф и его двоюродный брат были довольно-таки близки друг другу («Быть может, по общности интересов?» — с отвращением подумал Чемесов), он подумал, что эта дама была идеальной кандидатурой для его планов. Когда же по приезде в Москву он стал наводить справки, то выяснил, что ему повезло даже больше, чем он мог рассчитывать — граф Василий Орлов был убит при невыясненных обстоятельствах. По своему опыту хорошо зная, что здесь наверняка не обошлось без участия самой графини, он решился действовать немедленно, и тогда план в его голове окончательно оформился — имея на руках заранее приготовленные документы на имя Игоря Орлова и, будучи уверенным, что ни одна живая душа в Москве не сумеет уличить его в обмане, он и решил представиться двоюродным братом убиенного, тем самым получив ничем не ограниченный доступ к вдове.

Деньги у него пока были, чувствовал он себя вполне уверенно, складывалось все идеально, но тут начались сложности…

Склонив голову и нервно сжимая руки, Григорий Лафар признался в своей внезапно вспыхнувшей любви к Александре, которая выбила у него из головы все преступные замыслы, корысть и все прочее. Ему была нужна только она, и он начал честно ухаживать за ней!

— Это ложь! — молодая женщина вскочила со своего места, но была вынуждена сесть — судебный пристав строго призвал ее к порядку.

— А как же в нарисованную трогательную сцену вписывается оплаченное вами избиение Миши — родного брата вашей дамы сердца? — прокурор — Андрей Олегович Горчаковин, пошелестел бумагами. — Насколько я понимаю, вы не отрицаете, что совершили это деяние?

— Ни в коей мере! Что же касается мотивов… — Лафар поправил свои и без того безупречно причесанные волосы. — К тому моменту я уже знал, что Михаил является убийцей, но любовь к Александре Павловне не позволяла мне донести на него, — Григорий перевел острый вызывающий взгляд с Чемесова на Александру. — Однако и оставить безнаказанным его мне не позволяла совесть…

Чемесов заворчал, как потревоженный в берлоге медведь, но на сей раз пристав вмешиваться не стал. Поправив очки, прокурор покачал головой.

— Ваше повествование трогательно, но очень уж фантастично. Гораздо вернее будет предположить, что вы хотели просто запугать графиню Орлову и тем самым подтолкнуть ее к тому, чтобы она приняла ваше предложение. Ведь о том, что она осталась без копейки, вы узнали лишь после ее отъезда в Воронеж?

— Да, господин Чемесов лично сообщил мне об этом, — Лафар ухмыльнулся. — Но, если он будет честен, то признает, что я не изменил своему желанию жениться на Александре Павловне и после этого.

— Это так?

Чемесов поднялся со своего места.

— Да. Только, если господин судья позволит мне задать вопрос… — последовал медленный кивок, — то я хотел бы узнать, как вы воспользовались полученным знанием и где провели последующие десять дней?

— Я должен отвечать?

— Да, ответьте, пожалуйста, господин Лафар.

— Я ездил в гости к друзьям.

— Назовите их фамилию и адрес, по которому они живут, — тут же вступил Горчаковин.

— Это не в Москве…

Чемесов, еще не успевший сесть, вскинул голову.

— Мне вы сказали, что у вас неотложные дела именно в Москве.

— С какой стати я должен был отчитываться перед вами?

— А с какой стати стали врать?

— Господин Чемесов, вообще-то вопросы здесь пока что задаю я, — Горчаковин внушительно кашлянул. — В противном случае вам придется покинуть судебное заседание.

— Прошу прощения.

Иван сел и невольно скользнул взглядом вдоль рядов скамей, на которых сидели свидетели. Александра быстро отвела глаза в сторону.

— Итак, господин Лафар. Так что насчет друзей, у которых вы гостили?

— У меня есть четкое представление о порядочности, господин прокурор, и я не хочу вовлекать в сферу этого недоразумения…

— Недоразумения?! — присяжные, занимавшие отдельную скамью, возмущенно зашумели.

— Вот именно, и я не стану называть вам их имя.

— Даже в том случае, если это сможет помочь вам избежать обвинения в убийстве?

— Каком убийстве?! Я никогда в жизни…

— Достаточно. Основной подозреваемый по убийству Наташи Петренко, служанки графа Николая Станиславовича Орлова, описывается свидетелями, как мужчина высокого роста, темноволосый, в расцвете лет, привлекательной наружности. Вам это никого не напоминает?

— Например, вас, господин прокурор.

— А то, что он назвался Григорием?

Лафар улыбнулся и пожал плечами.

— Вы узнаете среди сидящих в зале Николая Станиславовича Орлова?

— О чем это вы? Я же не видел его никогда в жизни!

Александру, которая все это время нервно комкала в руках платок, вдруг словно пронзило.

— Он лжет! Он называл его «очкариком»! Откуда он мог это знать?

Коронный судья, нахмурившись, поднял руку.

— Госпожа Орлова, я вынужден просить вас покинуть зал. Вы уже второй раз нарушаете порядок, а ведь вас предупреждали!

— Но он лжет, Ваша честь…

— Я жду вас на завтрашнем заседании, госпожа графиня, и надеюсь, что впредь вы будете более дисциплинированной.

Провожаемая сочувственными взглядами, молодая женщина вышла на улицу. Потом постояла немного в нерешительности, и вдруг, топнув ногой, нетерпеливо взмахнула рукой, подзывая к себе извозчика.

Через полчаса она уже входила в больницу, в которой работал Юрий Николаевич Родионов.

— Александра Павловна! Как я рад вас видеть! Что-то вы совсем пропали. Хоть бы зашли взглянуть на мою красавицу дочурку.

— У вас дочка?

— Как? Разве Иван не сказал вам? Он же специально заходил тогда и так спешил к вам, что не просидел у нас и минуточки лишней.

— Наверно я просто запамятовала, — пряча глаза, пролепетала Александра.

— Его я, кстати, тоже не видел с тех самых пор. Вы, должно быть, лучше знаете, чем он так занят, что совершенно забыл старых друзей?

— Я? Н-нет. Хотя… Сегодня первый день слушания по «делу Орловых».

Юрий Николаевич сочувственно покачал головой.

— Очень тяжело?

— Да. Вы знаете, меня только что выгнали из зала суда. Не могу. Негодяй лжет, изворачивается… А суд выглядит так беспомощно. Ведь все знают, что преступник именно он, а доказать ничего не могут! Все копаются в каких-то мелочах!

— Да…

— Юрий Николаевич! У меня к вам просьба.

— Чем смогу помогу.

— Поедем со мной к Олегу Федоровичу.

— Зачем?

— Я боюсь одна… Прошлый раз все закончилось не очень хорошо, а мне необходимо еще раз попробовать… И потом после всего меня надо будет проводить домой… Пожалуйста, поедем!

Родионов растерянно взглянул на часы.

— Ну, хорошо… Я, правда, ничего не понимаю…

— Сейчас, голубчик! — Александра схватила его за руку и просительно заглянула в глаза. — Вдруг да в этот раз получится!

Родионов уже не сопротивлялся, и молодая женщина решительно потащила его к выходу. Они преодолели дорогу от одной больницы до другой в рекордно короткий срок, за что извозчик получил щедрую плату, и вскоре уже стояли у постели Иевлева. Повязки с него сняли, и теперь он уже не походил на египетскую мумию, но был бледен и ужасно худ. Александра провела рукой над его телом и радостно улыбнулась — результаты ее прошлого вмешательства были значительно большими, чем она позволяла себе думать. Ну что ж! Она сконцентрировалась… И очнулась уже дома в собственной постели.

— Ну вот, наконец!

Взволнованный Родионов поднялся со стула рядом с ее ложем.

— Он очнулся?

— Кто?

— Олег Федорович… Нет?

— Он в коме, дорогая. Никто не знает, когда это произойдет и произойдет ли вообще.

Александра в отчаянии откинулась на подушки. Не получилось! А она так надеялась…

— Что с вами произошло? Такой длительный обморок… Вам необходимо пройти обследование. Такие вещи нельзя оставлять без внимания.

— Все в порядке. Это всегда бывает у меня, после того как я пытаюсь лечить.

— Лечить? Что значит лечить?

— Вы, наверняка, назовете это шарлатанством или того хуже бесовщиной.

— Иван что-то говорил об этом, но…

— Дайте мне руку.

Родионов, недоверчиво вскинув брови, протянул ей раскрытую ладонь. Александра протянула свою руку так, что ее еще дрожащие от слабости пальцы повисли над ладонью врача. Он вскрикнул и отдернул руку.

— Горячо.

Графиня улыбнулась, и глаза ее вновь стали слипаться.

— Не беспокойтесь. Я теперь, наверно, просплю до утра. И поцелуйте от меня дочурку. Как ее назвали?

— Пока в «кнопках» ходит. Идите к нам в крестные вот и придумаете имя.

— Правда?

— Мы с Агатой будем просто счастливы. Она так переживала за вас. Ладно, ладно. Спите. Поболтаем потом.

Родионов ушел, но до конца дня нет-нет, а посматривал на свою покрасневшую ладонь, которая выглядела так, словно он схватился за подстывший, но все еще достаточно горячий утюг.

Судебная машина медленно набирала обороты. Присяжные, которым не было разрешено заранее знакомиться с материалами предварительного следствия, теперь в зале суда должны были получить полное представление о деле, по поводу которого им предстояло вынести свой вердикт. Нынешнее судебное заседание должно было стать самым тяжелым для Александры — предполагалось разбираться с ее похищением.

Усаживаясь на скамью, она невольно подумала, что было бы так хорошо, если бы рядом с ней сидел не взволнованный Николай Станиславович, а такой большой, такой надежный, такой… Однако Чемесов выглядел холодным и отстраненным, и после того, что она наговорила ему, это было совершенно неудивительно. Но какое он, в конце концов, имел право! И как он нашел мамин дневник? Должно быть, во время обыска, который проводился в их доме… Александра опять почувствовала ту же острую боль, что и тогда, когда только узнала, что дневник матери с ее ужасной тайной оказался вне дома, в руках пусть и хороших, но посторонних людей. Внезапно она поняла, что к посторонним относит только Зельдина. Если бы дневник прочитал только Чемесов, она бы не мучилась так. Потому что знала — Иван поймет и не осудит…

«Он добрый и сильный. И прекрасно относится к Мише. И ко мне тоже… По крайней мере так было, пока я не накричала на него… Ну почему он не приходит? Как же быть? Извиниться самой? Но ведь я права! Он не понимает, не видит, что если эта бомба будет взорвана, она не сможет помочь чьему-то спасению, она лишь погубит все! Боже, но как же хочется, чтобы он просто был рядом, не спрашивая ни о чем, не выясняя, не упрекая… Просто рядом. Чтобы опять почувствовать себя фарфоровой чашечкой в его теплых ладонях…»

— Встать, суд идет! — гаркнул судебный пристав прямо у нее над ухом, и она даже вскрикнула от неожиданности.

Судьи и присяжные заседатели поднялись на свои места. Прокурор, уже расположившийся в своем кресле, зашелестел бумагами.

— Итак, господин Лафар, перейдем к похищению графини Александры Орловой. — Горчаковин оторвал глаза от документов и взглянул на подсудимого. — Зачем вы это сделали, если так нежно любите ее, как говорили ранее?

Адвокат Григория Валентин Северский, бросив восхищенный взгляд на молодую графиню, произнес:

— Любовь подчас толкает нас на самые немыслимые поступки.

— И все же я хотел бы услышать версию вашего клиента, мэтр.

Лафар встал.

— Я был глубоко убежден, что причина отказа Александры Павловны выйти за меня замуж кроется в ее страхе перед мужчинами вообще. Она вышла замуж едва достигнув восемнадцати лет, а ее ныне покойный муж оказался более чем жестоким человеком. Наверняка это его отношение к жене проявлялось и в гм… чисто супружеских отношениях. Мне казалось, что если Сашенька окажется вне дома, в котором все напоминало ей о прошлом, и я своей лаской и заботой сумею убедить ее в том, что любовь мужчины может быть…

— Довольно! — Александра, дрожа, поднялась со своего места.

Адвокат встрепенулся.

— Раз вы уж все равно встали, прошу на свидетельское место. Я имею к вам несколько вопросов. Вы позволите, господин судья?

— Да, пожалуйста, мэтр. Но прошу вас быть, гм… более сдержанным в своих высказываниях, чем ваш клиент.

— Я понимаю, Ваша честь, но, к сожалению, уж такова суть этого дела. Итак, госпожа графиня, прошу пояснить: в тот раз, когда вы оказались в квартире госпожи Кубасовой вдвоем с господином Лафаром, вы впервые остались с ним наедине?

— Нет. Живя с человеком в одном доме в течение нескольких месяцев…

— Спасибо. Мой клиент рассказал также, что ранее вы уже имели с ним отношения интимного свойства.

Александра вскинула голову, но адвокат поднял руку, не позволяя ей перебить его, и продолжил.

— И вы не отвергали его поцелуи и объятия, тем самым давая ему повод думать, что он имеет надежду на взаимность. Было это или нет?

— Ни о какой взаимности речь не шла никогда, и я достаточно ясно сказала об этом господину Лафару.

— В таком случае, почему вы не приложили никаких усилий для того, чтобы избежать повторных знаков внимания с его стороны? В конце концов, если все это было вам так неприятно, вы могли бы закричать — в доме, насколько я понимаю, постоянно находится несколько слуг, да и ваш брат…

— Вот именно этого я и не хотела, сударь! Я считала, что человек, чья вина состоит лишь в том, что он полюбил и не в силах сдержать свои чувства, не заслуживает того, чтобы о столь деликатном деле узнал кто-то посторонний. Я лишь не хотела ставить его в неудобное положение и была убеждена, что смогу уладить все сама.

— То есть вы не сомневались в том, что вас действительно любят? Женское чутье подсказало бы вам, если бы в признаниях господина Лафара присутствовала фальшь?

— Я не задумывалась об этом. Для меня главное было — избежать неловкости, не задев…

— Да бросьте, Сашенька, — Лафар лениво потянулся. — Тогда в спальне вы были готовы…

— Господин Лафар! — негодующе воскликнул коронный судья, приподнимаясь со своего места. — Госпожа графиня, приношу вам извинения. Вы не должны отвечать на подобные недостойные выпады.

Александра покачала головой, чувствуя, что непрошеные слезы кипят в глазах. Такое унижение! В присутствии стольких людей… В присутствии Ивана Димитриевича… Что он теперь подумает о ней? Ах, если бы она не была такой нерешительной! Не следовала столь неукоснительно отцовской воле, правилам общественной морали, который предписывали хорошей жене быть покорной, терпеливой, безответной! Давно следовало что-то изменить… Она сама загнала себя в угол! Лишила надежды на счастье… И себя, и Мишу, и… Слова хлынули как слезы:

— Я вообще слишком многое не делала или делала, когда это приносило уже лишь вред. Если бы я вовремя осмелилась просить мужа о разводе, он был бы сейчас жив, а мой брат не стал бы убийцей. Если бы я сразу попросила господина Лафара уехать из моего дома, а не убеждала себя, что это неудобно, неделикатно и так далее, то быть может все в этой истории пошло бы иначе! Я виновата, Боже, как я виновата!

Александра плакала. В наступившей после ее страстного монолога тишине отчетливо прозвучал подчеркнуто бесстрастный голос Ивана.

— Господин судья!

— Господин Чемесов?

— Не сочтете ли вы возможным освободить госпожу графиню от дальнейшего присутствия в этом зале? Все ее показания записаны и могут быть оглашены. Последние месяцы были не самыми безоблачными в ее жизни, а ведь еще предстоит процесс над Михаилом Румянцевым, от участия в котором у Александры Павловны уже точно не будет возможности отказаться.

— Сожалею, господин Чемесов, но это невозможно. Прошу вас занять свое место и впредь не вмешиваться в ход судебного процесса. Это последнее предупреждение в ваш адрес.

Иван, провожаемый насмешливым взглядом Лафара, опустился на скамью. Его сердце разрывалось от жалости к Александре и от острой, почти непереносимой ненависти к этому самодовольному негодяю.

— Дело в том, что господин Чемесов имеет чисто личную причину быть недовольным тем, что у нас с Александрой Павловной…

— От вас же, господин Лафар, я настоятельно требую соблюдать хотя бы элементарные правила приличия! Объявляется перерыв на пятнадцать минут! Господин Северский, вы продолжите задавать свои вопросы сразу после этого.

Александра, поддерживаемая под локоть Николаем Орловым, вышла из зала в широкий коридор, но, не имея сил дольше оставаться среди такого количества людей, которые к тому же не сводили с нее любопытных взглядов, сбежала в дамскую комнату. Там, неотрывно глядя на себя в зеркало, она и простояла все отпущенное ей судьей время. Она не сомневалась, что эти пятнадцать минут были даны именно ей, чтобы она успела взять себя в руки и достойно встретить дальнейшее, и дала себе слово, что не подведет старого судью и не станет терзать Ивана Димитриевича, напряжение которого, ощутимое почти физически, казалось, было готово разорвать его изнутри, а главное — не позволит мерзавцу и дальше наслаждаться видом ее слабости.

Она вернулась на свидетельское место с высоко поднятой головой и чуть высокомерно кивнула адвокату Лафара, как бы разрешая ему начать.

— Итак, госпожа графиня, я вижу, вы справились со своим волнением. И очень рад, потому, что нам предстоит еще выяснить очень многое.

— Прошу вас, начинайте.

— У меня перед глазами ваши показания, касающиеся того вечера, когда вы покинули дом госпожи Кубасовой…

— Вы хотите сказать, когда я убежала из него, спасаясь от насилия, которым мне угрожал господин Лафар?

— Именно это я и хотел уточнить. Прошу всех присутствующих взглянуть на моего клиента и на госпожу Орлову и подумать вот о чем: если бы такой молодой и сильный мужчина, как господин Лафар, по-настоящему задумал применить силу к столь хрупкой женщине, как свидетельница, неужели бы ей удалось целой и невредимой покинуть его? Так не логичнее ли предположить, что ни о каком насилии и не шла речь? Красивый мужчина, более чем привлекательная женщина, обстановка, располагающая…

— Избавьте меня от ваших фантазий, господин адвокат, и перестаньте смотреть так, будто я слоеный пирожок, а вам не терпится узнать, какова у него начинка!

В зале послышались смешки. Присяжные переглядывались, обмениваясь улыбками. Пунцовый мэтр, гневно сверкая глазами, взмахнул рукой, требуя тишины.

— В таком случае, прошу объяснить мне и высокому суду, каким образом вам удалось избавиться от господина Лафара и преспокойно покинуть квартиру, в которой вас якобы содержали против вашей воли.

— Якобы?!

— А кто запрещал вам встать и уйти?

— Меня опаивали опийной настойкой, забрали всю одежду и после этого вы смеете утверждать…

— Ваша одежда лежала в соседней комнате. Если вы уж беретесь лгать, то постарайтесь сделать так, чтобы это, по крайней мере, выглядело удобоваримо. Что это за беспомощный лепет о том, будто вы захотели, чтобы господин Лафар заснул, и он заснул! — адвокат хмыкнул, качая головой.

— Правда достаточно часто выглядит неудобоваримой, в отличие от хорошо обдуманной лжи, которая обычно гладка и логична, господин адвокат.

— Но это же смешно!

— Я могу прямо сейчас показать, что ваши подозрения касательно моей лживости совершенно беспочвенны!

— Хотелось бы взглянуть, как вам это удастся. Ваша честь, вы позволите провести этот, гм… назовем его следственным экспериментом?

— Если это послужит интересам правосудия…

— Несомненно! — адвокат иронично поклонился в сторону молодой женщины. — Госпожа Орлова, вы можете начинать!

Молодая женщина, сошла со свидетельского места и, на ходу снимая перчатки, направилась к адвокату.

— Вы предлагаете самого себя в качестве подопытного?

— Прошу вас, не стесняйтесь!

— В таком случае, присядьте. Мне бы не хотелось, чтобы вы упали и расшиблись.

Ровно через пять минут голова метра склонилась на грудь, и он уснул.

— Он что, действительно спит?! — судья изумленно глядел на происходящее, встав со своего места.

Пристав торопливо подошел к адвокату.

— Так и есть, Ваша честь. Спит.

— Господи, и сколько же он теперь проспит?

— Не знаю, господин судья. Господин Лафар должен это знать лучше.

— Я не засекал, — раздраженно буркнул Григорий, но осекся и злобно глянул на Александру. — Ведьма проклятая!

— Которую вы нежно и преданно любите, — пожимая плечами, подвел черту Горчаковин.

Судья, все еще качая головой, уселся в свое кресло.

— Объявляю перерыв до завтрашнего утра. В связи с тем, что адвокат подсудимого временно… э… не в состоянии выполнять свои обязанности.