Не буди лихо (Слепой Циклоп) (СИ)

Глава 17

Утренние газеты все как одна вышли с сенсационным материалом, посвященным вчерашним событиям в суде. «Адвокат подсудимого повержен одним взглядом прелестной графини Орловой!» — Иван с отвращением скомкал газетный лист. Сегодня на слушаниях по делу Григория Лафара наступал заключительный этап — теперь суд должен был заслушать обвинительную речь прокурора. После перерыва адвокат выступит в ответ. Потом подсудимому будет предоставлена возможность сказать свое последнее слово. Председатель суда обратится к присяжным со своим резюме, и они удалятся в комнату совещаний для принятия решения, а потом, наконец, настанет последний день, когда приговор будет оглашен… А через неделю уже Миша предстанет перед высоким судом. Последние покровы будут сброшены, акценты расставлены. Все закончится, а он сам постарается забыть…

Его окликнули, едва он переступил порог здания суда.

— Господин Чемесов! Только что для вас передали.

Ох, как Иван не любил все эти спешные вызовы, переданные с нарочным послания. Они всегда несли с собой одни лишь неприятности. Как, похоже, и теперь — его срочно вызывали в больницу, где лежал Олег Иевлев. «Вот и все! — промелькнуло у него в голове. — Чудес не бывает…» Он выскочил из подъезда. К счастью, извозчик, на котором он приехал сюда, еще стоял у тротуара.

Дверь в палату Олега была распахнута, шторы широко раздернуты, а сами окна раскрыты, впуская в палату теплые весенние запахи. У изголовья кровати неторопливо возился незнакомый Чемесову врач.

— Когда это произошло? — дрогнувшим голосом спросил Иван.

Доктор обернулся.

— Сегодня утром. И мы сразу послали за вами. Только прошу вас недолго.

— Что недолго? — не понял Иван.

— А он думает, что я помер, — вдруг прозвучал с постели слабый, но такой знакомый голос. — И не надейся, Чемесов! Так легко ты от меня не отделаешься!

— Святые угодники! — пролепетал Иван и шагнул к кровати.

— С добрым утром, Ванюша!

— С наступлением весны, Олежка, друг ты мой милый!

— Да… Весна… Приятно проснуться весной… Ну ладно. Я чувствую, тебе не терпится узнать кое-какие подробности. Мучить не стану, тем более что ты стал похож на дохлую селедку — тощий и синий.

— На себя посмотри, — прочувствованно огрызнулся Иван и бережно погладил вновь обретенного друга по ставшей почти прозрачной руке. — А от тебя мне нужно только одно, чтобы ты поскорее выздоровел.

— А мои показания?

— Сгодятся, сгодятся. Но это не к спеху, уж поверь мне.

— Вот даже как?

— Да. Лучше скажи, и чего тебя понесло на эту треклятую Ордынку одного посреди ночи?

— Дурака я, конечно, свалял изрядного, что и говорить.

— Кто тебя отделал?

— Воздыхатель твоей прекрасной графини, будь он неладен. Кто бы мог подумать, что он окажется таким шустрым?

— Как видишь, оказался. Выяснилось, что господин Лафар вообще способен оч-чень на многое.

— Ты уже знаешь…

— А ты? Как ты-то узнал?

— Ответ на запрос Пети Доркашова. Я наткнулся на него в тот вечер. Случайность чистой воды! Сколько совпадений! Ты со своей теорией меньшего зла, пьяный дворник, Бульжинский… Я был в такой эйфории от подобной удачи, что видно совершенно утратил бдительность…

— Ничего, брат. Теперь все будет в порядке.

— Надеюсь, пока я валялся здесь, как полено, наш красавчик не натворил чего-нибудь похлеще?

— Нет. Похоже, удача отвернулась от него.

— Он арестован?

— Да. И готовится сегодня услышать свой приговор.

— Значит, ни к чему важному я не опоздал?

— Нет, — Иван рассмеялся. — Ты как всегда пунктуален до отвращения.

В палату заглянул тот самый врач, которого Чемесов застал у постели Олега, когда пришел.

— Заканчивайте. Еще рано танцевать «Барыню».

— Я зайду вечером. Расскажу, чем дело кончилось.

— Не беспокойся. Я никуда отсюда не убегу еще, по крайней мере, неделю.

Врач возмущенно фыркнул, а Иван, улыбаясь, вышел, но потом вернулся. Мстительная улыбка играла на его губах.

— Клистирчик или сначала прикажете подать судно? — пропел он, подражая голосу Родионова, а потом захлопнул дверь и словно удачно нашкодивший мальчишка со смехом бросился наутек.

Он вошел в зал как раз в тот момент, когда пожилой судья объявил перерыв перед тем, как дать слово прокурору для обвинительного заключения. Иван метнулся к приставу.

— Алексей Юрьевич, голубчик, мне аудиенция нужна. Прямо сейчас. С самим, — Иван потыкал пальцем вверх, намекая, что имеет в виду кого-то рангом не ниже небожителей, на что пристав едва заметно усмехнулся.

— Всегда ты, Иван Димитриевич, придумаешь что-нибудь.

— На тебя вся надежда.

— Ну, пойдем. Похлопочу за тебя, так и быть.

Через десять минут Иван уже входил в кабинет коронного судьи.

— Ну что, господин Чемесов, у вас на сей раз стряслось?

— Сегодня утром Олег Иевлев пришел в сознание. Я только что из больницы. Нападение на него совершил именно Григорий Лафар.

— Та-ак. Что будем делать?! — судья побарабанил пальцами по столу. — Он в состоянии дать показания?

— Да. Но он еще очень слаб.

— Ну что ж… В таком случае я, пожалуй, перенесу дальнейшее слушание дела, скажем, на следующий понедельник. И господин Иевлев немного окрепнет, и господин Горчаковин успеет получше подготовиться к атаке. Давно мне не приходилось сталкиваться с подобной невероятной жестокостью и наглостью. Хотел бы я знать, что по этому поводу думают присяжные… — судья скривился.

Как матерый законник старой закалки, Алексей Иванович Плужников все еще не мог привыкнуть к тому, что окончательный вердикт теперь, после этой, по его мнению, ненужной и глупой реформы, выносит не он, коронный судья, назначенный на свой бессменный пост самим Императором, а какие-то люди с улицы. Совершеннейшие профаны в юридических науках, которые в своих решениях руководствуются не точным знанием, а чувствами, эмоциями — суть вещами эфемерными и не подлежащими уложению в четкие рамки сухих строчек законов.

Если адвокату подсудимого действительно удастся разжалобить их своими байками о безумной любви господина Лафара к графине Орловой, которая, якобы, и толкала его на все те страсти, что он совершил… И что бы этой молодой вдовушке оказаться похожей на нильского крокодила? Кто бы тогда поверил в подобные россказни? Так нет же! Плужников вздохнул, пожал плечами и тяжело поднялся из кресла.

— Пойдем, раз так. Чего тянуть кота за хвост?

— Вы самый мудрый из судей!

— Не подлизывайся, Иван Димитриевич, у тебя это все равно получается плохо!

Он двинулся к дверям, а Чемесов, посмеиваясь про себя, поспешил следом.

— Встать, суд идет! — выкрикнул пристав.

Коронный судья в сопровождении коллег поднялся на свое место, а Иван скользнул вдоль стены к своему, чувствуя на себе пристальное внимание окружающих. Он уселся, стараясь не шуметь, и опять невольно повел взглядом в сторону Александры. Она смотрела на него с требовательным ожиданием, сдвинув брови и широко раскрыв глаза. Язык быстрой змейкой скользнул по пересохшим от волнения губам. Иван вдруг испытал прилив огромной всепоглощающей нежности. Острый до слез.

«Я люблю ее! Как же я люблю ее!»

Глубина испытываемого им чувства потрясла его самого, и, наверно, это отразилось на его лице, потому что графиня вспыхнула и отвела взгляд. Иван вздохнул, ссутулился и уже стал отворачиваться, когда она вновь подняла глаза. Ему показалось, или это действительно было?..

Резкий удар судейского гонга заставил его вздрогнуть и повернуться.

— В связи с тем, что сегодня утром к слушаемому делу добавились новые важные факты, следующее заседание переносится на две недели. Начало, как обычно, в девять часов утра. Прошу не опаздывать, — Плужников прокашлялся. — Вам же, господа присяжные заседатели, напоминаю, что под страхом строжайшего наказания до завершения процесса вы не должны обсуждать его аспекты ни с кем, кроме членов суда. Итак, заседание объявляется закрытым.

— Встать, суд идет! — опять выкрикнул пристав.

Пока судьи неторопливо покидали зал, Чемесов едва не начал чесаться — настолько ощутимыми были взгляды, направленные на него. Видимо, все присутствующие прекрасно понимали, что эта пока что необъяснимая задержка вызвана именно его вмешательством, а значит, он, в отличие от всех остальных, знает, по какой причине было решено прервать ход судебного разбирательства. Особенно неприятным был взгляд, которым его ожег Григорий Лафар, когда того выводили из зала. Чемесов невольно передернулся и тоже пошел к выходу. Первый Иваном завладел прокурор, как коршун налетевший на него, едва Чемесов появился в коридоре.

— Что-то произошло, чего я не знаю? — Горчаковин начал расспросы, едва дверь его большого заставленного стеллажами с юридической литературой кабинета закрылась за ними.

— Олег Иевлев вышел из комы. Я говорил с ним.

— Это Лафар?

— Да.

— Отлично! Теперь голубчику уже никуда не деться!

— Будем надеяться, что так…

— Почему такой пессимизм?

— Сам не знаю. Наверно, просто устал.

— Не мудрено.

— Вы будете выступать от обвинения в процессе над Михаилом Румянцевым?

— Да. Согласитесь, так проще — новому человеку пришлось бы знакомиться со всеми аспектами, а так, после дела господина Лафара, я в курсе всего от «А» до «Я». Насколько я знаю, юношу защищает сам Зельдин?

— Да. Я просил его об этом.

— Как вам удалось его уговорить? Он же обычно не берется за защиту убийц.

— Я старался.

— Ну что ж… Когда я смогу получить показания господина Иевлева?

— Если позволите, я подвез бы вам их домой в воскресенье перед заседанием.

— Ох, Иван Димитриевич! Вы хоть понимаете, на что обрекаете меня?! На бессонную ночь! Должен же я подготовиться к процессу.

— Олег еще слишком слаб…

— Ну, хоть в субботу вечерком? А?

— Что еще скажут врачи, Андрей Олегович, — уклончиво промямлил Иван.

— Креста на вас нет, — ворчал прокурор, а Чемесов начал потихоньку пятиться к дверям, где и попал в лапы Николаю Орлову.

— Только не говори мне, что у негодяя появились шансы выкрутиться!

— Не буду, только оставь в покое мой жилет.

— Прости. Сегодняшний день совершенно вывел меня из себя. Не представляю, откуда у Сашеньки берутся силы. Мерзавец не оставляет случая, чтобы как-то не унизить, не оскорбить ее! Неужели нельзя положить конец тем пошлостям, что он постоянно произносит в ее адрес?

— К сожалению, от меня это уже не зависит, Николай. Как… Как она?

— Зашел бы и спросил сам!

— Она сама просила меня уйти и оставить ее…

— Чушь! Женщины в запальчивости еще и не то могут наговорить.

— Откуда такие глубокие познания?

— Ну тебя, — обиделся Орлов.

Оставшись один, Иван беспомощно огляделся. Коридор возле зала заседаний, в котором слушалось дело Лафара, уже практически опустел. Что теперь? Поехать домой и лечь спать? Вернуться в больницу к Олегу? Теперь, когда действительно ничто уже в этом деле не зависело от него, Чемесов чувствовал себя более чем странно — никуда не надо было бежать, некуда спешить, никто не ждал от него немедленных решений. Осталась пустота, растерянность и душевная боль, лишь усугубленная бездействием.

Следующие две недели слились для Ивана в один плотный клубок ожидания. Его уже почти не интересовал приговор, который суд вынесет Лафару. После того, как Олег Иевлев дал свои показания, никто не сомневался, что преступник будет признан виновным по всем пунктам и осужден с надлежащей степенью строгости. Деяния, подобные тем, что совершил Лафар, карались каторжными работами, но с учетом того, что злоумышленник поднял руку на представителя власти, коим являлся старший следователь по особо важным делам господин Иевлев, речь могла идти о высшей мере наказания. И если обычно Иван испытывал острый дискомфорт, когда в результате проведенного им расследования человека приговаривали к смерти, то сейчас он думал о том, что понимает общество, стремившееся раз и навсегда избавить себя от подобного негодяя, способного шутки ради перочинным ножом пришпилить бумаги к груди еще живого человека, которого перед этим тяжко ранил. Просто чудо, что Александра, все это время находившаяся в самом эпицентре, осталась жива и невредима.

Иван уже давно простил ей те злые слова, которыми она отхлестала его в тот вечер, когда узнала о дневнике. Да, собственно, он с самого начала слишком хорошо понимал чувства, двигавшие ею, чтобы обидеться всерьез. Гораздо больше его задевало ее теперешнее молчание и отчужденность. Хотя бы тень намека на то, что и она более не сердится на него и позволяет быть рядом с собою. На любых условиях… Иван был согласен на все.

Однако дни шли, а ничего не менялось. Незаметно наступил апрель, не за горами была Пасха с куличами и крашением яиц, а начало судебного разбирательства по делу об убийстве графа Василия Станиславовича Орлова уже пришло…

Александра не видела брата почти два месяца и теперь жадно вглядывалась в его несколько побледневшее лицо. Миша робко улыбнулся ей в ответ. Юноша, всегда отличавшийся впечатлительностью, теперь выглядел сдавшимся, смирившимся и замершим в ожидании приговора. Дни, проведенные в тюрьме, наедине со своими мыслями, явно не пошли ему на пользу.

Борис Антонович Зельдин в окружении своих помощников готовился к процессу, выкладывая на стол тома дела. Он прекрасно осознавал, что в этих слушаниях все целиком зависит именно от него, ведь со стороны обвинителя тут все было просто и очевидно — преступник, совершивший убийство, явился с повинной, целиком и полностью признав свою вину. Другое дело, как его преступление выглядело с позиций защиты, и то, как воспримут причины, толкнувшие юношу на убийство, присяжные.

Борис Антонович бросил быстрый взгляд на Александру Орлову, которая вчера в очередной раз посетила его, пытаясь убедить в необходимости не оглашать содержание матушкиного дневника. В какой-то степени он понимал ее — то, что все эти годы хранили пожелтевшие листы, было мучительно. Самому Мише адвокат и вовсе не стал говорить, что тайна его матери вскоре перестанет быть таковой, подозревая, что юноша станет все отрицать и тем самым навредит самому себе.

Зельдин рассчитывал добиться, чтобы дело слушалось при закрытых дверях, и даже предварительно обсудил свое предложение с прокурором и судьями. Это, по крайней мере, гарантировало от того, что столь болезненный для семей Румянцевых и Орловых секрет станет достоянием широкой общественности.

Первым после утверждения состава присяжных Горчаковин вызвал Ивана Димитриевича Чемесова, и попросил изложить ход расследования. Иван начал с ночи убийства, изложил суть своих подозрений и полное отсутствие каких-либо доказательств к тому моменту, когда Миша сам явился к нему с повинной. После на свидетельское место пригласили лечащего врача семьи Орловых Юрия Николаевича Родионова.

— Можете ли вы сообщить, что вы обнаружили, когда явились в особняк Орловых в тот вечер?

Родионов пожал плечами.

— Во-первых, труп хозяина дома, графа Василия Станиславовича Орлова, с пулей в сердце и с неизменным арапником в руках. А во-вторых, его жену в состоянии истерики и со следами избиения.

— Подобные следы вам уже приходилось замечать на теле госпожи Орловой?

— Да. Неоднократно. Но сама Александра Павловна всякий раз отговаривалась, рассказывая мне об очередном падении, случайном ушибе и так далее.

— Что вы можете сказать о покойном графе в смысле его душевного здоровья? Он был… вменяем?

— О да. Господина Орлова можно было назвать человеком необщительным, замкнутым, но ни разу я не слышал, чтобы он совершал поступки, которые позволили бы судить о его психическом нездоровье. Я бы сказал, что его отношение к жене и ее брату шло не от безумия, а от элементарного жестокосердия.

— А что касается подсудимого?

— Молодого человека, которого я наблюдаю вот уже более пяти лет, всегда отличала впечатлительность, нервозность и неуверенность в себе, что теперь для меня совершенно объяснимо. Как я понимаю, до самого последнего времени, когда юноша уже стал достаточно взрослым, чтобы оказывать физическое сопротивление, граф позволял себе поднимать руку и на него.

— Спасибо. Теперь защита может задавать вопросы свидетелю.

— Я полностью удовлетворен ответами господина Родионова. Благодарю вас.

Слуги, допрошенные после врача, подтвердили его показания, присовокупив новые подробности, доказывавшие патологическую жестокость покойного. Следующей Горчаковин вызвал Александру.

— Госпожа Орлова, вы подтверждаете, что ваш муж регулярно поднимал руку на вас и вашего брата?

Молодая женщина, пряча глаза, кивнула.

— Могу я узнать, почему в таком случае вы так долго сносили все это?

— Это замужество было последней волей моего умирающего отца. Я поклялась ему… — Александра прикусила губу. — Впрочем, не думаю, что я должна объяснять вам мое долготерпение, как бы оно не выглядело.

— В таком случае, прошу вас ответить на другой вопрос. Ваш муж, господин Орлов, когда-либо обсуждал с вами свое завещание?

— Нет. Никогда. Он вообще не имел обыкновения обсуждать со мной что-либо.

— Но ведь вы сами могли предполагать, что после его смерти все состояние супруга перейдет к вам, не так ли?

— Совершенно справедливо. Но поверьте, когда я думала о его кончине, меня меньше всего заботил вопрос денег. Свобода бесценна!

— Господин Зельдин, вы имеете какие-нибудь вопросы к свидетельнице?

— Нет. Благодарю.

Горчаковин взглянул на знаменитого адвоката удивленно, но потом пожал плечами и продолжил.

— В таком случае, госпожа Орлова, прошу вас пока что присесть. Сейчас я вызываю для дачи показаний Михаила Румянцева. От вас, молодой человек, мне необходимо услышать о происхождении оружия, из которого и был произведен роковой выстрел. И почему в тот вечер оно было при вас.

Чемесов напрягся, понимая к чему ведут четко выстроенные вопросы прокурора — если ему удастся доказать преднамеренность убийства, никакие смягчающие обстоятельства не смогут облегчить участь Миши. Иван встревоженно взглянул на Зельдина, но тот был погружен в свои бумаги и, похоже, вообще не реагировал на происходящее в зале.

Михаил поднялся и, запинаясь, начал свой рассказ.

— В тот вечер меня действительно не было дома. Я встречался с одним человеком… Я договорился… В общем он сказал, что сможет достать для меня револьвер.

— Вот как? Вы хотели купить оружие, но зачем?

— Я… Мне казалось, что так мы с Сашей будем более защищены… А скорее всего просто хотел лишний раз доказать свою независимость от Василия. Он всегда запрещал держать в доме огнестрельное оружие, а мне так хотелось хоть как-то досадить ему… Наверно это выглядит как чистое мальчишество…

— Что было потом?

— Я встретился с тем человеком… Простите, но я не смогу вам назвать его имя, просто не знаю. Это было случайное знакомство.

Внезапно Зельдин поднял руку.

— Могу я задать один вопрос по ходу?

— Не возражаю, — откликнулся прокурор.

— Револьвер был заряжен?

Юноша выглядел озадаченно.

— Я не подумал об этом. То есть да, наверно, если он выстрелил…

Присяжные переглянулись, изумленно поджимая плечами.

— Спасибо, пока это все, что я хотел узнать. Прошу вас, продолжайте, господин Горчаковин.

— Что было, когда вы вернулись домой?

— Было уже достаточно поздно, и, чтобы не привлекать лишнего внимания, я решил воспользоваться черным ходом. Дорожка к нему пролегает как раз под окнами кабинета графа Орлова. Я услышал крики. И все…

— Что значит все?

— Выстрелил в него и у-убил.

— Просто так вот взял и выстрелил?

— Н-не помню…

— Вы сказали, что услышали крики. Кто кричал?

— Василий и… Саша тоже.

— Они просто кричали или?..

— Н-не знаю…

— Понятно… Тогда прошу сообщить суду, знали ли вы о сути завещания, составленного графом Орловым?

— Нет.

— Ваша сестра когда-либо обсуждала с вами свои финансовые планы, основанные на тех деньгах, которые она бы получила после смерти мужа?

— Нет, господин прокурор. Простите, но у нас в семье считалось неприличным обсуждать подобные вещи. Я… Я догадываюсь, что вы подозреваете меня в том, что я убил Василия Станиславовича ради его денег, но это неправда! Я бы никогда…

— Спасибо, господин Румянцев. Господин Зельдин, у вас есть вопросы к подсудимому?

— С вашего позволения я хотел бы задать их несколько позднее.

— Прекрасно. В таком случае, прошу вас, молодой человек, занять свое место. Госпожа Орлова, поясните нам, что за крики услышал ваш брат, проходя под окнами кабинета вашего мужа?

Александра с ужасом ожидавшая, когда же, наконец, бездна разверзнется, не сразу осознала, что опять обращаются к ней.

— Простите, что?

— Ваш брат сказал нам, что в тот вечер, проходя под окнами кабинета вашего ныне покойного мужа, услышал крики. Что это были за крики?

Графиня как удав на кролика смотрела на пожилого прокурора. Сказать правду? Но ведь тогда она сама… Сама! Сама выпустит джинна! Александра затрясла головой.

— Я отказываюсь говорить об этом! Отказываюсь!

— Надеюсь, вы отдаете себе отчет в своих действиях, госпожа графиня, — качая головой, произнес Горчаковин. — У меня все. Передаю защите право вызывать своих свидетелей.

Зельдин поднялся со своего места.

— Я вызываю в качестве первого свидетеля защиты Анисью Родионовну Серякову, — и, повернувшись к присяжным, пояснил. — Эта пожилая женщина много лет прослужила в семье Румянцевых. Сначала как служанка госпожи Ирины Румянцевой, а потом вынянчила ее детей — сначала Александру, а потом и Михаила. Анисья Родионовна, проходите сюда и станьте вот здесь, чтобы ваши слова были слышны всем. Я буду задавать вам вопросы, а вы должны отвечать на них чистосердечно и правдиво, ибо от этого зависит судьба ваших воспитанников.

— Не сомневайтесь, я все расскажу.

— Прекрасно. Тогда скажите мне, пожалуйста, вы узнаете эту вещь?

Зельдин поднял руку, в которой держал тетрадь, переплетенную тисненой кожей. Александра вздрогнула, сжимаясь на своем месте.

— Да. Это дневник моей покойной барыни Ирины Никитичны Румянцевой, пусть земля ей будет пухом. До недавних пор он хранился у меня, не сожгла я его, как наказывала хозяйка, дура старая.

— Вот как? До недавних пор?

— Да. Потом Сашенька нашла его…

— Когда это произошло?

— Да вот в тот самый день, когда отправился в ад Васька Орлов!

— Я вижу, вы не больно-то жаловали супруга вашей воспитанницы?

— А было за что?

Зельдин деликатно прокашлялся.

— Госпожа Орлова прочитала дневник своей матери?

— Ох, да. Я отобрала тетрадку, да было уж поздно…

— То есть, тетрадь вновь вернулась к вам.

— Да.

— И что же потом?

— Потом, когда я поняла, что этот одноглазый, — старушка кивнула на Чемесова, — все знает про Мишу, я отдала тетрадку ему. Барыня Ирина Никитична отдала ее мне, вот я и рассудила, что имею право распорядиться ей по своему разумению.

— Нянюшка! — простонала Александра, не веря своим ушам.

«А ведь я обвинила Ивана Димитриевича в воровстве!» — мелькнуло у нее в голове.

— Черту место в аду, деточка. А пока ты будешь носить эту черноту на сердце, зло будет жить и грызть тебя заживо! Твоя матушка сумела справиться с бедой, сможешь и ты, голубка.

— Благодарю вас, Анисья Родионовна. Итак, господа судьи, господа присяжные заседатели, мы с вами убедились, что эта тетрадь, с содержимым которой мы непременно познакомимся несколько позднее, была обнаружена и, главное, прочитана графиней Александрой Орловой в вечер убийства.

— Господин Зельдин, но какое отношение дневник, который писала мать Александры и Михаила Румянцевых, может иметь к убийству, произошедшему более чем через десяток лет после ее смерти? Не кажется ли вам, что вы злоупотребляете временем господ присяжных и уводите суд в сторону от исследуемого им вопроса?

— Господин прокурор, я полагаю, что истинные мотивы убийства заключены именно здесь.

— Не смейте! — Миша бросился к парапету, ограждавшему место подсудимого. — Вы не имеете права позорить маму! Не имеете… — плечи юноши задрожали, и он с рыданьями рухнул обратно на скамью.

— Теперь, господа, мы с вами можем сделать еще один вывод, — бесстрастно продолжил Зельдин. — Михаил Румянцев знаком с содержанием дневника своей матери. Вопрос — когда он мог узнать эго, если нам с вами только что рассказали, что тетрадь постоянно хранилась у няньки, и лишь в вечер убийства, когда, заметим, Миши не было дома, по чистой случайности попала в руки Александры? Не знаете? Вы, Александра Павловна, по-прежнему отказываетесь говорить на эту тему? Ну что ж, я понимаю вас… Вы, господин Румянцев? Тоже нет… Жаль. Рискуя показаться вам обоим неприлично навязчивым, я, тем не менее, продолжу. Ведь, как справедливо сказала ваша нянька, дьяволу место в пекле.

Итак, я предлагаю всем вам, господа, поставить себя на место этой молодой прекрасной женщины, в восемнадцать лет отданной замуж за человека, успешно превратившего последующие десять лет ее жизни в ад. Причем, как явствует из этой тетради, совершенно осознанно. Но об этом после. А теперь представьте себе, что случайно вы узнаете нечто, способное причинить страдание самому мучителю, возможно, стать тем рычагом, с помощью которого можно будет перевернуть всю вашу постылую жизнь, помочь обрести свободу! Что вы станете с этим делать? Ну конечно же! Бросите в лицо негодяю в тот самый момент, когда он вновь, в который раз поднял на вас руку! Вот что за крики услышал Миша, пробираясь к двери черного хода! Вот какое знание толкнуло его нашарить в кармане пальто револьвер, про который, если вы помните, мальчик даже не знал, заряжен он или нет! Вы спросите, что могло быть такого в старой тетрадке, хозяйка которой давно уже обрела покой?

Ну что ж. Давайте заглянем!