Не жди моих слез

— А днем? Тебе и днем плохо?

— Да.

— Ни за что бы не сказал по твоему виду. У тебя есть «кампари»?

Я достала из бара бутылку и рюмки и села напротив него в кресло.

— Рафаэлло, мне нужно поговорить с тобой.

— Вот почему ты меня избегаешь. — Он усмехнулся. — Дамская логика. Поговорим обязательно, но сперва займемся делом. Нашим с тобой любимым делом. — Он похлопал рукой по сиденью дивана рядом с собой. — Переезжай сюда.

— Рафаэлло…

— Ты хочешь заняться этим в кресле? Я не против.

— Рафаэлло, я не хочу заниматься любовью. К тому же я боюсь, что об этом узнает Камилла и выгонит меня в три шеи. Я дорожу работой.

— Думаешь, она кинет тебя в океан? Не посмеет. Тем более, если ты будешь ладить с синьором Рафаэлло. Камилла теперь никуда от меня не денется. И ты тоже. — Он встал и расстегнул ширинку. — Ну же, снимай свое тряпье. Или ты хочешь, чтоб я его порвал?

Я вскрикнула, и он, очутившись в мгновение ока возле меня, грубо зажал мне рот ладонью. Я ударила его коленкой в живот и вырвалась. Он настиг меня возле двери, но я успела схватиться за ручку и даже повернуть ее.

— Помогите! — завопила я.

Больше ничего не помню.

Я пришла в себя на полу каюты. Рафаэлло сидел возле на корточках и держал в руках мою голову, которая раскалывалась от боли. Его майка была в брызгах крови. Я обратила внимание, что у него бледное и испуганное лицо.

— Все в порядке? Мамма миа, как я струхнул!

— Что случилось?

Я с трудом шевелила губами.

— Ты упала и ударилась головой о ручку кресла. Со всего размаха.

— Почему я упала?

— Не знаю. — Рафаэлло избегал моего взгляда. — Ты… Кажется, у тебя подвернулась нога. Может, закружилась голова — у беременных часто…

Я вдруг вспомнила, что Рафаэлло хотел меня изнасиловать, а я звала на помощь.

— Ты меня ударил?

— Нет. Клянусь тебе. — Он побледнел еще сильнее. — Я сидел на диване, а ты вдруг вскочила с кресла и бросилась к двери. Может, тебя затошнило?

— Врешь. Ты хотел…

Он усмехнулся.

— Ты никогда не сможешь доказать это, бамбина, хоть у тебя и очень сообразительная головка. Давай мы лучше ее полечим. Кажется, на этой посудине есть врач. Только не надо рассказывать ему сказки, которые ты пыталась скормить мне. Скажем все как есть.

Глаза Рафаэлло недобро блеснули.

Я провалялась два дня в постели — ужасно болела голова, хотя рана оказалась пустяковой. Меня навещали Рафаэлло и Камилла — всегда вместе.

— Без тебя так скучно, — сказала однажды Камилла. — И мне совсем не хочется заниматься любовью. Знаешь, Рафаэлло вчера изнасиловал меня. — Она хихикнула. — Это было так здорово. Но боюсь, как бы это не повредило ребенку. Как ты думаешь, Нанни, мне в моем положении можно заниматься любовью?

— Думаю, можно.

Я улыбнулась Камилле. У меня не было причин сердиться на нее.

Когда я наконец выползла на палубу, первым, кто попался мне, был капитан Дик. Он дружелюбно пожал мне руку и едва заметно подмигнул.

— Все в порядке, мисс? Мы скоро будем в Малаге.

— Капитан, а мы не зайдем в Аннабу? — вдруг спросила я.

— Вообще-то нам не совсем по пути. — Он смотрел на меня с любопытством. — Однако я еще не обсуждал наш маршрут с мистером Джиротти. Вполне возможно, что мы зайдем в Аннабу.

— Рафаэлло не смыслит в навигации, — сказала я. — Мне говорили, Аннаба очень красивый город. Вам приходилось там бывать?

— Несколько раз. Там здорово. Особенно весной. Кстати, там топливо намного дешевле, чем в Испании. Я непременно скажу об этому мистеру Джиротти.

— Дик…

— Да, мисс?

Он глянул на меня испытующе.

— Спасибо.

Мы праздновали день рождения Рафаэлло. Погода стояла великолепная — 23 градуса по Цельсию. Средиземное море млело под ласковым апрельским солнцем. С нами за столом сидел капитан Блэксмит. Салон утопал в свежих розах, закупленных в Мелилье. Камилла подарила Рафаэлло массивную золотую цепь — итальянские мужчины любят побрякушки. Я раскошелилась на золотые часы — в Африке довольно дешевое золото.

Я побаивалась Рафаэлло. Хотя, признаться честно, мне не хватало его ласк. Но я решила во что бы то ни стало заглушить зов плоти — ведь мы должны были зайти в Аннабу.

Рафаэлло бросал в мою сторону откровенно вожделенные взгляды. Его заводило мое странное поведение. Он был уверен, я играю с ним в какую-то игру. Рафаэлло, догадалась я, любил азартные игры.

Я старалась как можно меньше пить, хоть Рафаэлло усердно подливал в мой бокал шампанское. Он уделял мне слишком много внимания, и Камиллу это, похоже, раздражало.

Рафаэлло захотелось потанцевать. Он включил какую-то итальянскую дребедень, под которую двигаться можно только в прижимку. Я всегда любила и люблю вольные американские ритмы — предпочитаю не зависеть в танце от партнера и выделывать всеми частями тела все что заблагорассудится.

Он пригласил меня на танец.

— Камилла ревнует, — сказала я, пытаясь соблюдать дистанцию.

— Черт с ней. Она мне надоела.

— Так быстро?

— Она по сравнению с тобой кусок протухшего дерьма.

— А если она не захочет выйти за тебя замуж?

— Найду другую Камиллу. Эти богачки любят богемных. — Он попытался прижать меня к себе. — Что с тобой? Ты сердишься на меня? Прости. Я тогда не владел собой. Я схожу от тебя с ума.

— Рафаэлло, прошу тебя…

— Не проси. Если сегодня ночью ты мне не отдашься, я убью тебя. У меня есть револьвер.

— Рафаэлло, поставь другую кассету, — сказала Камилла. — Нанни не любит эту тягомотину.

Он неохотно подчинился.

Я не могу сказать, что люблю «Битлз», однако под «Желтую субмарину» можно хорошо размяться. Тем более, пока Рафаэлло возился с магнитофоном, меня перехватил Дик. Рафаэлло пришлось довольствоваться Камиллой.

— Я хорошо знаю Аннабу, — сказал Дик. — Где живет твой парень?

Он оказался очень догадливым, этот капитан Ричард Блэксмит.

Я назвала адрес.

— Это недалеко от порта. Тамошние таксисты с удовольствием берут доллары. У тебя есть деньги, Анна?

— Да.

— Осталось обмануть пинчеров. Они очень хитрые, не забывай об этом. Последнее время мистер Джиротти смотрит на тебя, как удав на кролика. Догадываюсь, в чем дело.

Я улыбнулась Дику и благодарно пожала руку.

Камилла быстро отключилась и заснула на диване в салоне.

— Капитан, вы свободны, — сказал Рафаэлло и велел стюарду принести свечи.

— Мне нездоровится, — произнесла я нарочито громко, чтобы слышал Дик. — Я бы хотела…

— Праздник только начался, — перебил меня Рафаэлло. — Я хочу, чтоб ты осталась. Ведь это мой день рождения. Потанцуем при свечах, поболтаем. Я расскажу тебе о моем безрадостном детстве. — Он стиснул мои ягодицы и заставил двигаться в такт с ним. — Ты великолепно танцуешь. Я любовался тобой весь вечер. Издали.

Мы остались одни.

Рафаэлло увлек меня на диван и сел рядом.

Средиземное море дышало в иллюминатор весенней свежестью. Я подумала о Лене. Наверное, он весь пропитался этой свежестью.

— О чем ты думаешь? — Рафаэлло взял мою руку и поднес к губам. — У тебя кто-то есть?

— Я думаю о родителях. И… сыне.

— У тебя есть сын? Почему ты не сказала мне об этом?

— Это что-то меняет?

— Я очень люблю детей. Это правда, что ты забеременела от меня?

Похоже, он переменил тактику. Меня это насторожило.

— Да.

— Я буду любить твоего ребенка. Нашего с тобой ребенка. Он будет очень красивым, и я буду им гордиться. Я хочу, чтоб он тоже стал художником.

— Я не отдам его тебе, — сказала я лишь ради поддержания нашей невинной беседы. — Сама воспитаю.

— Нет, бамбина, мы с Камиллой решили взять его себе.

— Вы? Решили? Каким образом? У меня есть законный муж.

Рафаэлло тихо рассмеялся.

— Он ни о чем не узнает. Да ему, судя по всему, наплевать на то, что с тобой случится.

— Но я не отдам вам своего ребенка.

— Мы купим его у тебя. Ведь ты не устоишь против хорошей пятизначной цифры в твердой валюте, а, моя маленькая хитрющая девчонка? Я знаю, что ты задумала. Ты хочешь довести меня до такого состояния, что я обезумею от страсти и предложу тебе руку, сердце и кошелек. Но только он у меня тощий, как cazzo импотента. Если бы у меня было столько денег, как у Камиллы, я бы давно послал ее ко всем чертям и женился на тебе, моя бамбина.

— Она может тебя услышать.

Я кивнула в сторону лежавшей на соседнем диване Камиллы.

— Ни черта она не услышит. Я скормил ей с шампанским столько аминала, что она проспит часов двенадцать, если не больше.

— Ваш ребенок может родиться неполноценным — в первые месяцы беременности нельзя пить снотворные.

— Думаю, он не родится совсем. Камилле очень хочется забеременеть, вот она и внушила себе, что подзалетела. — Рафаэлло наклонился ко мне и прошептал в самое ухо: — У меня было столько женщин, и я сроду не думал о том, что они могут забеременеть. Я ненавижу презервативы, коитус интерраптус — верный путь к импотенции. Так вот, ни одна из моих любовниц не говорила мне о том, что забеременела от меня. Ты первая. Поэтому я так хочу этого ребенка.

Он положил руку мне на живот и нежно его погладил. В этом его жесте не было и намека на похоть.

— Рафаэлло?

— Да, бамбина? — Он обнял меня за плечи и привлек к себе. — Хочешь мне что-то сказать?

— Я боюсь тебя, Рафаэлло. А еще мне не хочется потерять любовь Камиллы.

— Не бойся меня, бамбина. Я пошутил. Я никогда не смогу убить тебя, тем более в то время, когда ты носишь в себе моего ребенка. Камиллу оставь мне.

— Я больше не смогу заниматься любовью втроем.

— В этом нет ничего постыдного, бамбина. Ведь мы все трое друг друга любим.

— Я думаю иначе.

— Ты что, делаешь это впервые?

Я промолчала.

Он еще крепче прижал меня к себе и поцеловал в щеку.

— А я думал, ты… Ты очень умело разыгрывала из себя шлюху, бамбина. К тому же у тебя такое роскошное тело, и с трудом верится, что тебя не провели по всем комнатам замка сексуальных удовольствий. Я был очень глуп, бамбина. Прости меня.

Он вздохнул.

— Ты можешь уговорить Камиллу отказаться от занятий сексом втроем?

— Думаю, что да. Но сперва пообещай мне…

— Рафаэлло, не торопи события. Мне бы хотелось отойти от всей этой… грязи, прийти в себя, понимаешь?

— Ты совсем не любишь меня, бамбина?

— Дело не в этом, Рафаэлло. Беременная женщина уходит в себя, как в раковину. Мы так устроены.

— Ты хочешь сказать, что, пока не родишь ребенка, не будешь заниматься со мной любовью?

— Не знаю, Рафаэлло.

— Ты что, не занималась любовью с отцом твоего первого ребенка все время, пока была беременна?

— Нет, Рафаэлло, не занималась.

— Но я не выдержу, пойми. Я так хочу тебя. Я схожу по тебе с ума.

— Может, я захочу тебя и…

— Когда?

— Не знаю.

— Разреши мне хотя бы поцеловать тебя.

Он впился в мои губы, не дожидаясь моего согласия. Его поцелуй был страстным и очень нежным. Рафаэлло открывался мне другой стороной.

По стенам каюты плясали причудливые тени от свечей. Мне вдруг стало очень грустно, и я попросила шампанского.

— А это не вредно для малыша? — озабоченно спросил Рафаэлло.

— Нет. Тем более я сегодня почти не пила.

Он задумчиво чокнулся со мной.

— Я буду очень его любить. Кто знает, может, я напишу такую гениальную картину, что ее купит галерея «Уффицци» или музей Ватикана. Либо какой-нибудь богатый американец. Тогда я разведусь с Камиллой и женюсь на тебе.

— Ты еще на ней не женился.

Я усмехнулась.

— Ты права. А что, если нам… Нет, нет, это исключено. Рафаэлло Джиротти, ты не должен терять голову.

— Я устала. Пойду спать.

— Спокойной ночи, любимая.

Он поцеловал мне руку и на секунду прижал ее к своей щеке.

— Ты хочешь погулять по Аннабе? О, это наверняка паршивый грязный городишко, — говорила Камилла, примеряя перед зеркалом аметистовое ожерелье, которое только что купила на набережной. — Чудесная вещичка. Но под нее нужно соответствующее одеяние. Камни царапают кожу. Эти чертовы арабы не хотят, чтоб их жены оголяли шею. Я куплю себе платье с декольте из прозрачного газа или тонкой сеточки. Это будет так сексуально смотреться. — Она резко повернулась и глянула на меня в упор. — Я не хочу, чтобы ты ехала в город одна. Это тебе не Европа. Здешние мужчины смотрят на женщин только как на самок.

— Со мной ничего не случится.

— А вдруг случится? — Она слегка топнула ногой. — Пускай с тобой поедет Рафаэлло.

— Тебе будет скучно без него, Милли.

— Но ведь вы, я надеюсь, быстро вернетесь?

— Да, но…

— Никаких «но». Рафаэлло! — громко позвала она.

— Он еще не вернулся.

— Ах да, он застрял в той грязной таверне и пялится на местных шлюх. Его нельзя ни на секунду оставлять без присмотра.

— Милли, он обязательно появится к обеду. Но в город ему лучше не ездить.

— Похоже, ты права, — Камилла задумалась. — Тогда пускай тебя сопровождает капитан.

— Он занят погрузкой и…

— Этим может заняться его помощник. Стюард, передай капитану Блэксмиту, чтоб он немедленно пришел ко мне.

— Милли, ты зря так тревожишься. Я очень это ценю, но здесь полно европейцев.

— Чепуха. Ты такая красивая и экзотичная. Капитан будет рад составить тебе компанию.

Мы мгновенно поймали такси. На набережной было людно, и я лихорадочно прочесывала глазами толпу, опасаясь, как бы нас не выследил Рафаэлло. Его не было видно.

В том районе жили исключительно русские. Небольшой квартал приземистых домов с плоскими крышами и маленькими палисадничками. Я надеялась, Леня уже вернулся с работы — был восьмой час вечера.

Вылезая из такси, я вдруг вспомнила, что у Лени есть подружка.

— Дик, я хочу, чтоб ты пошел со мной.

Он взял меня за руку. Подо мной в буквальном смысле слова подгибались колени.

Я слабо стукнула в дверь и взялась за ручку.

Прихожая с вешалкой. На крючке старенький плащ. Почти пустая комната с голыми стенами и низким столиком посередине.

В глубине дома послышались шаги. Я изо всех сил вцепилась в руку Дика.

Леня появился на пороге в тренировочных брюках и майке. Он улыбался мне так, словно мы с ним никогда не расставались.

— Инфанта! За что такая милость?

Я бросилась ему на шею.

Капитан Блэксмит смущенно кашлянул в кулак и отошел к окну.

— Я люблю тебя. Я не могу жить без тебя, понимаешь?

Я плакала, а Леня гладил меня по спине, как гладят маленьких детей.

Потом мы втроем сидели на подушках возле столика, пили кислое вино и ели фрукты. Я что-то болтала, Леня слушал меня и все время улыбался.

— Это он… он сказал, что я должна тебя увидеть. — Я кивнула в сторону Дика. — Он… он такой молодец. А я… я столько всего пережила, — говорила я, мешая русские слова с английскими — у меня в голове была настоящая каша. — Мы приплыли на яхте. Но мои друзья не знают, где я. Если они узнают…

Леня слегка нахмурился.

— Инфанта, не стоит рисковать собственным благополучием ради какого-то шута. Клянусь бубенчиками со своего колпака…

— Перестань! Мне надоела эта игра.

— В какую же мы будем играть, инфанта?

Он смотрел на меня удивленно и чуть насмешливо.

Я обиделась.

— Мне так хотелось… увидеть тебя, а ты…

Я заставила себя проглотить слезы обиды.

Ведь я мечтала о другой встрече.

Дик встал.

— Навещу своего приятеля. Заеду за тобой через два часа.

— Не уходи!

Он остановился в дверях.

Я обратила внимание, что Леня отрешенно смотрит на пустой стакан в своей руке.

Я быстро встала.

— Пошли, Дик. Аудиенция закончена. Нас здесь не ждали.

— Постой. — Леня сидел все в той же позе и даже не повернул головы. — Ты застала меня врасплох.

— Да? Сейчас появится твоя подружка и устроит тебе выволочку. Передавай ей от меня пламенный привет.

Мы с Диком уже были на крыльце.

— Инфанта, — услышала я и обернулась. Леня стоял, привалившись к дверному косяку. Я только сейчас обратила внимание, что он осунулся и здорово похудел. — Мне придется кое-что объяснить тебе.

— Это так скучно.

— Ладно, не буду. Тогда до свидания.

…Я надралась в каком-то баре.

— Какая же я дура, — бормотала я и громко ругалась по-русски. — Ты слышал, он сказал, ему придется мне что-то объяснить. Ха, известно что: я привязался к другой женщине, мне жалко ее и так далее. И вообще я склонен к моногамии. Дик, а ты тоже склонен к моногамии? Ты тоже не смог бы бросить свою Пэт, если бы такая красотка, как я, предложила тебе всю себя без остатка? Скажи, Дик, ты тоже скучный моногамный хомо сапиенс?

— Успокойся, Анна. Сдается мне, этот парень не совсем здоров. У него такое желтое лицо.

— Чепуха. Не надо выгораживать трусов. Дик, позови Рафаэлло. Я соскучилась по Рафаэлло. Мне кажется, я не видела его целую вечность. Он такой нежный и так меня хочет. А я ему все время вру. Я вру всем на свете, Дик, и только своему шуту говорю правду. Но шутам нельзя знать правду, верно, Дик? Шут должен развлекать инфанту, а потом спускаться в свою каморку под лестницей и спать на жестком матраце. Шутам вредно спать на мягких перинах, Дик. Они тогда начинают воображать о себе черт знает что.

Я провалилась в вязкую тьму алкогольного сна.

…Кто-то целовал меня, ласкал мою грудь, нежно проводя по ней кончиками пальцев. Мне было хорошо и не хотелось открывать глаза. Потом чьи-то губы коснулись моих, и я задохнулась в поцелуе.

Я открыла глаза. Темно. Откуда-то пробивается слабый лунный свет. Возле меня никого. Где я? Нет, это не каюта — даже если на море штиль, я все равно всегда ощущаю слабое покачивание.

В следующий момент я поняла, что лежу абсолютно голая.

Я села и спустила ноги. Они коснулись чего-то теплого и мягкого.

— Инфанта, — услышала я едва различимый шепот.

— Ты? Но ведь мы с тобой…

Лёнина голова уже лежала у меня на коленях.

— Я не смог отпустить тебя.

— Где Дик?

— Он вернулся на «Стеллу».

— Он бросил меня в баре?

— Он привез тебя сюда.

— Я хочу на «Стеллу».

Я грубо отпихнула Леню и встала.

— Я отвезу тебя туда. Инфанта…

— Ненавижу. Где мое платье? Черт, включи свет.

Леня был в одних трусах. Я обратила внимание, что он превратился в настоящий скелет. Мое платье аккуратно висело на спинке стула.

Я быстро влезла в него и направилась к двери.

— Подожди.

Он надевал штаны. Его движения были как-то странно замедленны.

Он догнал меня в палисаднике и схватил за руку.

— Оставь меня! — громко выкрикнула я.

— Нет. Ты должна все знать, инфанта.

— Не желаю ничего знать. Ты — подонок.

Он не отпускал мою руку. Он буквально повис на ней.

— Я…

— Ты пьян или нажрался какой-то дряни. А я думала…

К горлу подкатился колючий комок.

— Я люблю тебя, инфанта.

— Скажи это кому-то другому.

Я попыталась его оттолкнуть. Мне в конце концов это удалось, и он упал на землю. Я выскочила на улицу.

Темно. Луна в зените, но от нее никакого света. И ни души вокруг.

Я бросилась бегом в сторону огней вдали. Кажется, там шоссе. Я бежала не оборачиваясь. Я слышала, как в ушах свистит ветер.

Я остановила первую машину.

На «Стелле» было темно.

Меня узнал вахтенный матрос и спустил трап.

Никем не замеченная, я пробралась к себе в каюту, стащила платье и с головой накрылась одеялом.

Все кончено. Не хочу, не хочу жить…

Я была не в том состоянии, когда анализируют. Мне попросту хотелось забыть все. Навсегда.

У Камиллы в каюте полно таблеток, вдруг вспомнила я и, обернувшись простыней, вышла в коридор.

На капитанском мостике маячила чья-то одинокая фигура. Дик, наверное. Предатель. Он решил, что я должна остаться с этим слизняком и трусом.

Никого у меня нет. Мир — пустыня.

Я думала до недавних пор, что у меня есть Леня…

Дверь в большую каюту почему-то была приоткрыта. Я вошла туда на цыпочках и пригляделась. Камилла спала ко мне спиной. В иллюминатор заглядывала бесцветная луна. Рафаэлло не было. Я приблизилась к туалетному столику и, пошарив рукой, нащупала коробку.

В следующее мгновение я уже была на палубе.

Скорее к себе в каюту.

Я заперла дверь и щелкнула выключателем.

— Клетка захлопнулась, бамбина, — услышала я голос Рафаэлло. Он сидел на моей кровати и ухмылялся во весь рот.

Я бросилась к двери. Он тут же очутился возле меня.

— Назад дороги нет, маленькая воровка. Я так и знал: ты похитила шкатулку с драгоценностями. Славная секретарша у моей будущей женушки.

Я машинально открыла коробку. В ней на самом деле были драгоценности Камиллы.

— Я думала, это лекарства, — бормотала я. — У меня болит голова.

— Еще бы — шлялась где-то целую ночь. Любительница острых ощущений, вот ты кто. — Он крепко держал меня за плечи. — Снюхалась с каким-нибудь местным мистером Фаллосом и решила обеспечить совместное будущее. Я все понял, когда вернулся капитан и сказал, что ты встретила в городе, гм, подружку. Завтра же уволю этого проходимца. Вы наверняка в сговоре.

— Я удрала от него.

— Хватит заливать.

— Мне не нужны ваши драгоценности. — Я швырнула коробкой в стенку. — Я хочу умереть.

Рафаэлло с силой тряхнул меня за плечи.

— В чем дело?

Я молчала, до боли стиснув зубы.

— Я сдам тебя в местную полицию и уж там ты заговоришь.

— Делай что хочешь. Мне теперь все равно.

Рафаэлло сдернул с меня простыню.

— Где ты была? С кем трахалась? Я убью тебя, слышишь?

Он был разъярен.

— Сделаешь доброе дело.

— Послушай, что с тобой? — вдруг спросил он вкрадчивым и даже обеспокоенным голосом. — Что произошло за те несколько часов, что мы не виделись? Ты на самом деле случайно встретила в этом городе приятеля? Или ты нарочно его искала?

— У меня никого нет.

— Я люблю тебя, Нанни. — Рафаэлло вдруг опустился передо мной на колени. — И не могу без тебя жить. Я готов был взорвать этот чертов город, когда капитан вернулся на «Стеллу» один. Я… Я не могу без тебя, Нанни.

Он разрыдался.

— А потом ты скажешь мне то же самое, что сказал этот подонок, — пробормотала я.

— Кто?

— Шут. Настоящий шут. Шуты не умеют любить, правда?

Я тоже опустилась на колени, и мы несколько минут плакали в объятьях друг у друга. Происходящее казалось мне нереальным, а я сама персонажем из какого-то кинофильма или спектакля, которому я уже устала сопереживать.

Потом мы с Рафаэлло долго занимались любовью, и мне было очень хорошо. Вернее, не мне, а моему телу.

Инфанта умерла. Я видела ее тело в своей мансарде. Горели свечи и тяжело пахло цветами. Это был сон. Кошмар какой-то. Я поднималась по лестнице в мансарду и, увидев мертвую инфанту, кубарем скатывалась вниз. Так повторялось много раз.

Я не вышла к завтраку. Через какое-то время — я провела его, глядя в потолок моей каюты и ни о чем не думая, — ко мне зашла Камилла.

— Рафаэлло сказал, ты заболела. — Она взяла меня за руку. — У тебя жар, Нанни. Я позову доктора.

— Никого не хочу видеть.

Я зажмурила глаза.

— Даже меня?

— Даже тебя. Мне очень плохо.

Я отключилась. Это было странное состояние. Я видела, как наш доктор измерял мне давление, щупал пульс, отгибал веки, но я ничего не чувствовала и не слышала ни звука. В моей голове шумело море. Целый бушующий океан. Меня успокаивал этот шум.

— Ее необходимо срочно поместить в больницу, — услышала наконец я голос доктора. — Я не могу понять, что с ней.

— Об этом не может быть и речи.

Это сказала Камилла.

— Но у нее критическое состояние, — настаивал доктор. — Нужно сделать анализы, взять пункцию…

— Мы сию минуту снимемся с якоря и через двое суток будем в Италии, — решительно возразила Камилла. — Я не могу доверить Нанни здешним эскулапам.

— Она может не дожить до…

— Глупости. У моей подруги сильный организм.

Я услышала, как кто-то всхлипнул. Но это была не Камилла — Камилла продолжала разговаривать с доктором решительным голосом.

Потом доктор сделал мне какой-то укол, и я заснула. Кошмары больше не мучили меня. Я пребывала в черной пустоте.

Когда я проснулась, первое, что я ощутила, была качка. Мы вышли в открытое море.

Леня остался в Аннабе.

Я тут же разозлилась на себя за то, что подумала об этом, но мысли то и дело возвращались к нашей с ним встрече, память восстанавливала все ее детали.

…Мы пили вино и ели виноград. У Лени странно блестели глаза. Он брал бутылку с вином в обе руки, словно она весила по крайней мере полпуда. Горлышко звякало о стакан — у Лени дрожали руки. О чем мы говорили?.. Ну да, я рассказывала, как мы шлялись по ресторанам, что я обожаю морские прогулки на таких роскошных яхтах, как «Стелла», — в присутствии Лени, казалось, забылось все дурное и гадкое. Я была так счастлива в присутствии Лени.

А он почти все время молчал. Нет, никакой женской одежды или обуви нигде не было. Точно не было. Леня, похоже, жил один. Но почему тогда…

Кто-то тихонько стукнул в дверь каюты, и она тут же открылась. Мужчина медленно приблизился к моей кровати. Я узнала его издалека — это был капитан Дик.

— Мисс… Анна, ты не спишь?

— Нет.

Он сел на стул в изголовье.

— Мы в открытом море. Держим курс на Неаполь. Как дела?

— Не знаю. Пытаюсь вспомнить все, как было. Почему он оттолкнул меня, Дик?

— Странный парень. Когда ты напилась в том баре и я собрался отвезти тебя на «Стеллу», он сказал, что заберет тебя к себе.

— Он говорил, это ты отвез меня к нему.

— Не совсем так, Анна. Мы с тобой вышли из бара и уже садились в такси, а он вдруг появился откуда-то и велел ехать к нему. Он взял тебя на руки, когда мы подъехали к его дому, — ты уже спала — и понес в дом. Я уехал. Прости, Анна, но я не мог остаться с тобой. Да и я подумал…

— Ты думал, я упаду в его объятья. Знаешь, Дик, он ласкал меня ночью, но я… я ничего не помню. То есть я хочу сказать, я не знаю, что между нами произошло. Когда я проснулась, он лежал на полу возле кровати.

— Мне кажется, он тяжело болен, Анна.

— Но почему он не сказал мне об этом?

Я вдруг вспомнила, как оттолкнула Леню, как он упал на землю, каким тоном сказал, что любит меня.

Я была ослеплена яростью. Я ждала другой встречи. Я его не слушала. Я не могла его слушать.

— Все пропало, Дик. Меня сдадут в Неаполе в больницу. Меня нужно запереть в сумасшедший дом. В ту ночь я занималась любовью с Рафаэлло. Я…

Увы, у меня не было слез плакать.

— Успокойся, Анна.

— Что мне делать, Дик?

— Сядешь в Неаполе на самолет и полетишь в Аннабу.

— Но Рафаэлло… Понимаешь, он обо всем догадался. Он не отпустит меня так просто. Он отыщет меня где угодно. Он убьет меня.

Мне вдруг снова захотелось жить.

— Мистера Пинчера можно обмануть. Я помогу тебе, Анна.

Дик наклонился, поцеловал меня в лоб и тихо вышел из каюты.

Я встала и выглянула в иллюминатор. Судно ползло как черепаха, неуклюже переваливаясь с волны на волну.

Мы попадем в Неаполь не раньше, чем через тридцать шесть часов. Так сказал капитан Ричард Блэксмит.

— Я не хочу ложиться в клинику, — сказала я Камилле. — Мне уже лучше.

— Тебя должны понаблюдать специалисты — ты беременна и твоя болезнь вполне может отразиться на ребенке.

— Все будет в порядке, Милли. Понимаешь, дело в том, что я ужасно соскучилась по сыну. Я слетаю к нему недельки на две, а потом…

— Разве ты не хочешь присутствовать на нашей брачной церемонии?

Я поняла по выражению лица Камиллы, что она ужасно обиделась.

— Не сердись на меня, Милли, прошу тебя. Мне необходимо прийти в себя.

— В чем дело? Что случилось с тобой в Аннабе? Скажи мне, Нанни, прошу тебя. Ведь я твой друг, сестра и все что угодно.

Камилла смотрела на меня с любопытством. Нет, она мне не сострадала — я это отчетливо видела. Последнее время между нами черная кошка пробежала.

— Я вляпалась в нехорошую историю. Только не говори никому, умоляю тебя. Мне так стыдно… Я встретила знакомую стюардессу — ты ведь знаешь, я несколько месяцев летала. Она вышла замуж за араба и они живут в Аннабе. Эта… Нина затащила меня к себе в гости, капитана я отправила на «Стеллу». Понимаешь, они торгуют наркотиками, в их дом внезапно нагрянула…

— Не верю ни одному твоему слову. — Камилла смотрела на меня с брезгливым недоумением. — Очень жаль, что ты не хочешь сказать мне правду. Я еще ни разу не соврала тебе.

— Это не так, Милли.

Она удивленно подняла брови.

— Ты не беременна. У Рафаэлло не может быть детей.

— А как же ты?

— Я тоже вас обманула. Потому что поверила тебе. Ну, а тебе очень хотелось, чтобы я тоже забеременела.

— Мерзавец. — Камилла резко встала. — Он мне за это ответит. Быть настолько откровенным с… секретарем.

Она наверняка хотела сказать с «лакеем» или «прислугой», но вовремя сдержалась. Я все поняла. Капитан Блэксмит был прав насчет пинчеров.

— Милли, я не хочу ссориться с тобой. Нам было очень хорошо.

— Ты права. Нам на самом деле было очень хорошо, пока не появился этот Рафаэлло. Вы с ним слишком уж сблизились.

— Я в этом не виновата, Милли. Ты сама заставила меня…

— Это была твоя работа. Я тебе платила за это.

— Рафаэлло воспылал ко мне любовью, когда узнал, что я беременна. Он хочет иметь ребенка.

— Синьора Джиротти ждет впереди много разочарований, — с явным торжеством в голосе заявила Камилла и, не глянув в мою сторону, стремительно встала и вышла из каюты.

Я отпустила такси и огляделась по сторонам. У обочины было несколько машин. Они уже стояли здесь, когда я подъехала.

Капитан Дик оказался настоящим молодчиной. Если бы не он… Если бы не он, пинчеры могли растерзать меня на куски.

Я расскажу Лене всю правду. Про то, как жила последнее время. И попрошу у него прощения. Он простит меня. Он должен простить.

У меня есть кое-какой капитал. Разведусь с Патриком, найду себе работу…

Я представила себе, что буду засыпать и просыпаться в Лёниных объятьях. У меня отчаянно забилось сердце.

Дверь оказалась запертой. Я постучала в нее нашим условным — три точки-тире-тире — стуком. Схватилась за перила и закрыла глаза.

Я открыла их секунды через три.

Передо мной стоял высокий загорелый мужчина азиатского происхождения.

— Мне нужен Леонид…

Я осеклась, поняв чутьем, что Лени здесь больше нет.

— Пожалуйста, зайдите в дом, — сказал мужчина с характерным акцентом.

— Спасибо.

Я едва переставляла ноги.

Здесь все переменилось, хотя прошло каких-нибудь две недели. Кругом — на стенах, на полу — ковры. Полированная мебель. Хрусталь. Только вид из окна остался прежний. Я его запомнила. Он навевал безысходность.

— Я, наверное, ошиблась адресом…

— Вовсе нет. Меня зовут Ахмет. Я друг Леонида Казакова. Мы с ним работали в одной больнице.

Мужчина усадил меня на диван и протянул хрустальный стакан с вином.

— Анна.

Я машинально взяла стакан и также машинально его пригубила. Это оказалось великолепное «шабли».

— Леонид уехал. Внезапно. За неделю до окончания своего контракта. Кто-то из родственников заболел, — рассказывал Ахмет, не спуская с меня темных восхищенно поблескивающих глаз. — Давно не встречал такой красивой женщины. Может, даже никогда. — Он смутился собственной откровенности. — Простите меня: живу безвылазно в этой дыре уже четвертый год.

— А… — Я попыталась встать, но ноги меня не слушались. — Да, конечно, он сюда больше не вернется, — пробормотала я и жадно глотнула из своего стакана.

— Думаю, что нет. А там кто его знает. — Ахмет, заметив, что я выпила все вино, наполнил стакан снова. — Простите за нескромный вопрос, вы… хорошо его знаете?

— Мы вместе росли.

— Значит, вы его сестра?

Ахмет смотрел на меня с недоверием.

— Не по крови. Его родная сестра живет в Феодосии. Больше у него, кажется, никого нет, — лепетала я.

— Я два года проработал с ним рука об руку. — Ахмет закурил и предложил сигарету мне. Я схватилась за нее как за спасительную соломинку. — Первоклассный специалист. Перелопатил массу научной литературы. Увлекается всем новым, моментально отсеивая, как говорится, зерна от плевел. И голова такая ясная. — Ахмет вздохнул. — Только вот последнее время…

Он подлил в мой стакан «шабли» и внимательно на меня посмотрел.

— Рассказывайте. Он мне брат, не больше. Правда, мы очень друг к другу привязаны.

У меня закружилась голова и помутнело перед глазами. Думаю, «шабли и «кэмел» вещи несовместимые.

— Леонид показывал мне вашу фотографию. Честно говоря, я думал, вы его невеста.

Я усмехнулась и быстро загасила в пепельнице эту отвратительную горькую сигарету.

— Я замужем. Второй раз.

— Неудачно?

— Как вам сказать… Словом, сама знала, на что иду.

Он широко улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Наш человек. Философ. Без этого в жизни нельзя. Но вы слишком красивы для этой несладкой мудрости.

Я выпила еще «шабли», положила ноги на диван. Ахмет подложил мне под голову подушечку.

— Чувствуйте себя как дома. У меня такое ощущение, словно я знаю вас давным-давно. Хотя Леонид мне почти ничего не рассказывал. Он вообще скрытный малый.

— Помню, он говорил, у него есть… подружка.

Последняя фраза далась мне не без труда.

Ахмет хмыкнул.

— У меня язык не поворачивается рассказывать вам все это. Я как-никак врач, а тут такая чертовщина. До сих пор не могу поверить до конца в то, что случилось.

— Случилось? А что случилось?

Моя реакция была вялой — похоже, я уже пережила пик разочарования и боли.

— Придется рассказать вам все по порядку. Вы не торопитесь?

Я издала неопределенный звук. Мне казалось, я слилась с диваном и превратилась во что-то неодушевленное. Душа в наше время еще тот пережиток.

— Она работала медсестрой в больнице, — начал свой рассказ Ахмет. — Они приехали сюда еще раньше меня: с тремя маленькими детьми, а здесь она еще двойню родила. Но это случилось еще до появления Леонида. Людмилой ее зовут. Красивая, но, на мой вкус, несколько вульгарна. Я люблю мягких, нежных женщин. Вроде вас.

Ахмет улыбнулся мне. Это была дружеская улыбка. Я почувствовала к нему симпатию.

— Мы живем здесь очень обособленно. Так сказать, своей колонией. Правда, последнее время кое-кто из наших мужчин завел интрижки с местными женщинами, — продолжал Ахмет. — Это опасно во всех отношениях. На что уж я большой любитель женского пола, а и то не позволяю себе увлекаться чарами местных красавиц. Хотя, как говорится, сам Бог велел — полгода назад отправил домой семью. Родители у жены прибаливают, да и детям нужно нормальное образование получить. У вас есть дети?

Я вздрогнула. Почему-то мне показалось, что этот Ахмет догадывается, что у меня есть сын от Лени.

— Да, — тихо ответила я. И добавила отважно: — Его зовут Ленькой.

— В честь вашего брата, да? Это вы замечательно сделали. Ах ты, дурная голова! — Ахмет ударил себя по лбу и широко улыбнулся. — Ведь Леонид показывал мне его фотографию. Сказал: племянник. Красивый мальчонка. На него здорово похож. Говорите, вы сводные брат и сестра?

Он смотрел на меня хитро и в то же время одобрительно.

— Ленька копия моего отца в детстве, — сказала я, хотя врать перед этим человеком, похоже, не было никакого смысла. Наверное, я слишком долго жила во лжи.

— Кто-кто, а уж природа-матушка мастерица на подобные шутки. Мой старший сын — копия одного французского киноактера. Забыл его фамилию. Да это и неважно.

Муж Людмилы работает инженером на одном секретном заводе. Он часто не приходил ночевать. Она укладывала детей и шла к кому-нибудь на посиделки. Мы здесь почти каждый день собираемся на посиделки. Леня тоже приходил. Помню, моя жена ему с самого первого дня симпатизировала, и я даже поначалу ее ревновал. Но она у меня женщина строгих правил, хоть и русская. Это не в обиду вам будет сказано. Людмила с самого начала на Леню глаз положила — со стороны это всегда заметно. Я предупредил его, чтоб остерегался этой женщины, хотя обычно не лезу в чужие дела. Правда, с Людмилой у нас была короткая интрижка. Это когда супруга домой уезжала. От скуки чего только не отмочишь.

— Леня говорил, она помогала ему по дому, — неожиданно вспомнила я.

— Было дело. — Ахмет закивал головой. — Белье брала стирать, рубашки гладила, потом повадилась обед из дома носить. Только вот по сей день понять не могу: для чего он ей нужен? Муж ее раза в три больше зарабатывает, в Москве квартира четырехкомнатная, дача, машина. У Леонида же, как я понял, собственного угла нет. Неужели влюбилась баба?

— В него можно влюбиться, — вырвалось у меня. Я тут же поспешила добавить: — Сама видела, как женщины ему на шею вешались.

— Как-то он тут гриппом приболел, так Людмила от него, что называется, не вылезала. За детьми подружка присматривала. Помню, зашел его проведать, а она ему чай в постель подает, горчишники ставит. Ну да, мы, мужчины, любим, когда вокруг нас на цыпочках ходят. Понятное дело, сплетничать у нас начали. Леонид посмеивался и отшучивался, а Людмила одной тетке в волосы вцепилась. Муж ее не ревновал. Кажется, я догадываюсь — почему.

— Почему?

— Он то ли где-то облучился, то ли чем-то переболел, словом, в физиологическом плане удовлетворить жену не мог. Да и аппетит у Людмилы отменный. Извините, что я так цинично выражаюсь — мы тут даже матом при женщинах ругаться начали. Словом, освинячились совсем.

— Думаете, Леня удовлетворяет ее в физиологическом плане?

— Хороший вопрос. Я сам себе неоднократно его задавал. Помню, поначалу Леня даже не смотрел на женщин. Честно говоря, я думал, он в вас влюблен. Даже как-то спросил у него об этом.

— И что он ответил?

— Отшутился по своему обыкновению. Сказал, вы у него вместо идола или иконы. Я же не знал тогда, что вы его сестра.

Ахмет опять посмотрел на меня хитро.

Я с трудом подавила вздох. А вообще-то мне все стало вдруг по фигу.

— Скоро Людмила устроилась медсестрой в нашу больницу и все время ходила за Леонидом. Как нитка за иголкой. По-моему, это тешило его самолюбие. А там кто его знает. Потом он вдруг начал резко худеть. Как-то потерял сознание в своем кабинете во время приема больного. Мы решили, у него тепловой удар — было очень жарко, а кондиционеры часто барахлят. Потом замкнулся, перестал с нами общаться. Говорил, изучает медицинскую литературу. Ну да, тут у нас прекрасная библиотека, а он французским владеет. Да и английский неплохо знает.

— Моя жена первая подняла тревогу — женщины очень чуткий народ, — рассказывал Ахмет, потягивая «шабли». — Помню, она сказала мне: «Приворожила нашего Леню эта Людмила». Я рассмеялся ей в лицо. Она у меня чистый гуманитарий, филолог, и я с высоты моей медицинской образованности плевал на все эти бабские бредни. Да и согласитесь, трудно в конце двадцатого столетия верить в приворотное зелье, колдунов, знахарей и прочую дребедень.

— А я и не верю. И никогда не поверю, — с неожиданной злостью заявила я. — Просто он оказался настоящей тряпкой.

Ахмет неопределенно хмыкнул.

— Я и сам так считал. Поначалу. Я сказал ему: «Эта баба из тебя веревки вьет и в узлы завязывает. Да еще здоровье твое подрывает». Я был уверен, она его, как говорится, затрахала. Я даже рассказал ему, что имел с ней интрижку. Но на него это не произвело никакого впечатления.

— Потому что он ее не любил. Если бы он ее любил…

— Простите, а что такое любовь? Вы можете ответить на этот вопрос?

Ахмет смотрел на меня с насмешливым любопытством.

— Любовь и есть любовь. Тянет только к одному человеку. На остальных просто наплевать.

— Еще один вопрос, если можно: вы испытали любовь?

Я вздохнула и отрицательно покачала головой. К чему лгать самой себе?

— Вы правильно выразились: тянет. Так тянет, что ничего с собой поделать не можешь. Уверен, все эти колдуны и знахари досконально изучили природу любви. Так сказать, ее структуру. Молекулярное строение. Говорят, Восток — темное дело. Это далеко не так. Цивилизация внушила нам непоколебимую веру в силу науки. Прогрессивной науки. Но есть еще и другая наука, корни которой уходят в глубь веков и даже тысячелетий. Думаю, фактор времени со счетов тоже нельзя сбрасывать.

Внезапно я ощутила тревогу. Пока она была неосознанной. Похоже, такая тревога самая мучительная из всех.

— Думаю, он в конце концов догадался, что с ним происходит, — продолжал Ахмет. — Но к тому времени у него уже не осталось сил сопротивляться. И если учесть…

Он метнул в меня быстрый прищуренный взгляд.

— Он мог сказать мне об этом, когда я…

Я прикусила язык. Леня пытался мне что-то сказать. Я не пожелала его слушать.

— Так, значит, это вы были здесь две недели назад?

Теперь Ахмет смотрел на меня с удивлением.

— Мы с друзьями путешествовали на яхте, и я решила его навестить.

— Не исключено, что вы спасли ему жизнь, Аня.

— Мне показалось, он чем-то болен. Но я не смогла остаться, потому что… Словом, мы отплывали утром. Я переночевала у Лени.

Ахмет встал и подошел к окну. Теперь он был ко мне спиной. Мне захотелось увидеть выражение его лица.

— Она в тот день точно взбесилась. Хотела вскрыть себе вены. Она бы ни за что это не сделала, уж в чем в чем, а в этом я уверен на все двести процентов. Просто она почувствовала, что теряет над Леней контроль. — Ахмет уже стоял посередине комнаты и в упор смотрел на меня. — Ее забрали в больницу, но она вылезла через окно и спустилась по дереву. Она кричала на весь квартал. Думаю, она бы могла вас убить. Она подмешала что-то в бутылку с виски, но Леонид не стал его пить, хотя последнее время много пил. Я сохранил эту бутылку. Когда вернусь на родину, обязательно попрошу сделать химический анализ. Хотя почти уверен, что подобные вещи науке не под силу ни раскрыть, ни тем более объяснить. Не знаю, что еще натворила бы эта сумасшедшая. К счастью, на следующий день был рейс на Москву. Леонид ночевал у меня. В двенадцать у него начался страшный озноб и сердцебиение. Потом бред. Он кого-то звал. Он называл эту девушку «инфантой». Вы не знаете случайно, кто это?

— Нет.

Я с трудом подавила радость. Мне хотелось закричать во весь голос, что инфанта — это я.

Кстати, я уверена, Ахмет обо всем догадался. Восток — обитель сплошных мудрецов.

— Я сам посадил его на самолет. И дождался, когда он взлетит.

— А что стало с той… женщиной?

Я приподнялась на локтях, с нетерпением ожидая его ответа.

— Она тоже улетела. Вчера. Получила телеграмму, что умер отец. Если есть Бог или Аллах, ей это в наказание. Хотя, уверен, ее отец ни в чем не виноват. У Николая, ее мужа, через двадцать дней заканчивается контракт. Людмила забрала с собой близнецов.

— У вас нет ее фотографии?

Я рывком спустила ноги и села.

— Есть. Леонид увлекался фотографией. Всех подряд снимал. Когда я перебрался в его квартиру, нашел в чулане целый чемодан ее снимков. Собирался сжечь, но не успел.

Она оказалась довольно полной. И жгучей брюнеткой. Она была абсолютной противоположностью мне. Плюс к минусу ревновать не может — это противоречит всем законам.

— Когда самолет в Москву?

Ахмет разглядывал меня с нескрываемым интересом.

— В двадцать два с минутами. Билет можно заказать по телефону. Я отвезу вас в аэропорт. Только мне еще нужно наведаться в больницу. Если хотите, оставайтесь у меня.

— Высадите меня где-нибудь по пути. — Я решительно встала. — В аэропорт я доберусь на такси. Спасибо.

Ахмет догадался, что мне попросту не сиделось на месте.

Он довез меня до центра и на прощание крепко пожал руку.

Пошел дождик. Запахло розами и морем.

Я зашла в бар и заказала «шабли».

Мне нужно было кое-что обдумать и, взвесив все «за» и «против», прийти к какому-либо решению.

Черт побери, мне так не хотелось идти на поводу у собственных чувств.

…Когда «Стелла» бросила якорь в порту Неаполя, Камилла вошла без стука ко мне в каюту и сообщила, что они с Рафаэлло улетают сегодня в Рим. Она распорядилась, чтоб я явилась в аэропорт в шесть ноль-ноль вечера по местному времени — мне тоже предстояло путешествие в вечный город. Камилла разговаривала со мной сухим деловым тоном. От прежней дружбы-любви, похоже, не осталось и следа.

— Вы поедете вместе с Рафаэлло, — распорядилась Камилла. — У меня дела в Неаполе. Встретимся в аэропорту.

Я имела неосторожность выйти из каюты, чтоб полюбоваться видом Неаполя и его окрестностей. С этой минуты Рафаэлло не отходил от меня ни на шаг.

— У тебя есть деньги? — спросил он, когда мы сидели в шезлонге на палубе и потягивали джин с тоником.

— На такси до аэропорта хватит, — уклончиво ответила я. — Стоимость авиабилетов оплачивает будущая синьора Джиротти.

Рафаэлло поморщился. Из чего я сделала вывод, что жених с невестой поцапались или, по крайней мере, имели крутой разговор.

— Мы можем приехать пораньше и поменять наши билеты, скажем, на парижский рейс. Правда, придется доплатить, но наверняка сущую ерунду.

— На что мы будем жить в Париже?

— Я думал, у тебя есть сбережения. Найдем недорогую квартирку. У меня в Париже приятель… — Рафаэлло нахмурился. — Нет, лучше нам махнуть в Марсель — у Жана собственная ферма, и он наверняка нас приютит.

— А что потом?

— Зачем об этом думать? Тем более все заботы я беру на себя.

— Какие заботы?

Рафаэлло схватил бутылку и налил себе полстакана чистого джина.

— Я не хочу быть марионеткой этой мегеры. Я ее боюсь. Она сломает мой дух, и я не смогу писать картины. Я хочу жениться по любви. Художник умирает без любви.

— Без денег тоже.

— Я думал, она позволит нам с тобой…

— То была моя работа. Теперь Камилла нашла мне другую.

— Какой цинизм. Мой кузен недаром говорит: нет циничней и развращенней женщин, чем старые девы.

— Камилле всего двадцать два и…

— Возраст тут ни при чем. — Рафаэлло вылакал джин и налил себе еще. — Она была старой девой уже в четырнадцать лет.

Я случайно подняла голову. Капитан Блэксмит стоял на своем мостике и делал мне какие-то знаки.

— Хочу в туалет.

Я потянулась и не спеша встала.

Рафаэлло смотрел мне вслед. Он хотел меня. Его желание меня возбуждало. Но я поклялась не потворствовать зову плоти.

Дик ждал меня возле моей каюты.

— Быстро одевайся. Слева возле кормы моторный катер. Филдинг отвезет тебя в аэропорт. Самолет улетает через два часа. Я заказал на твое имя билет.

— Я… я не готова, Дик. И вообще…

Он смотрел на меня разочарованно. Его рот начала кривить презрительная усмешка.

— Как знаешь.

— Я ничего не знаю.

Он больно стиснул мое плечо.

— Одевайся. Так нужно. Это твой последний шанс.

…Молодой человек европейской наружности сел на табурет рядом и тоже заказал бокал «шабли». Он повернул голову в мою сторону, видимо, почувствовав на себе мой взгляд. Это был настоящий викинг из голливудского фильма. Я не поклонница блондинов, тем более голубоглазых. Этот был исключением из всех существующих правил.

Он приподнял бокал с вином и дружелюбно улыбнулся мне.

Я прикинулась невинной и смущенной. Это произошло само собой.

В следующую минуту Викинг предложил мне сигарету. Поднося зажигалку, он как бы случайно коснулся рукой моей голой коленки. При этом он улыбнулся по-мальчишески обезоруживающе.

Мне вдруг стало легко. Я готова была взлететь и парить в воздухе.

— Прокатимся? Я купил вчера «феррари».

Он обнял меня за талию и помог спуститься с табурета. В этом его жесте не было ничего похотливого. Викинг весь светился чистотой и невинностью. Во мне шевельнулось что-то, похожее на материнский комплекс. В то же время я не исключала возможности сексуального контакта с Викингом. Даже представила, как это у нас будет происходить.

Машина летела на космической скорости, при этом Викинг еще умудрялся обнимать меня за плечи правой рукой и ласково трепать по щеке. Я давно не чувствовала себя такой счастливой и беззаботной.

— Я покажу тебе сказочный дворец. Ты будешь в нем принцессой.

— Я инфанта. Это одно и то же, верно?

Он улыбнулся мне и подмигнул.

— Потом ты станешь королевой.

— Это скучно. Хочу навсегда остаться инфантой.

Он предложил мне сигарету, но я отказалась.

— Давай займемся любовью, — сказала я, скользя пальцами по ширинке его джинсов. Я делала это впервые в жизни — в то мгновение меня распирало от вседозволенности.

Он резко затормозил возле какой-то рощи. На что-то нажал. Машина наполнилась голубоватым светом. Моя спина поехала назад.

— Луна и звезды, — сказал Викинг, заводя за голову мои руки. — Хочу посмотреть на мою принцессу при свете луны и звезд. — Мои запястья туго стянуло чем-то упругим и мягким, звякнул металл. Викинг проделал аналогичную процедуру с моими лодыжками. Я лежала беспомощная и вся в его власти. Меня это завело до предела.

— Ну же, иди сюда.

Он погрозил мне пальцем и расстегнул молнию на платье.

— Великолепное белье. — Он уже держал в руках мой лифчик, трусы стащил до колен, при этом умудрившись не коснуться моей кожи. — То, что под ним, еще лучше, хоть я в этом и не много понимаю.

Я изнемогала от желания.

— Освободи ноги. Я не смогу сделать тебе приятно со связанными ногами. Я так хочу сделать тебе приятно.

Он положил ладонь на низ моего живота, коснулся указательным пальцем клитора, проник им в вагину.

Я думала, что умру от наслаждения.

— Ты ничем не больна?

— Дурачок. Боже, я сейчас кончу.

Он быстро нагнулся и засунул мне в рот что-то мягкое. Это был самый настоящий кляп.

Я молча наблюдала, как Викинг измерял сантиметром мою талию, бедра, грудь, занося данные в портативный компьютер.

— Первая категория. Я бы даже сказал — супер.

Он довольно потер руки.

Мы ехали еще часа два, если не больше. Я видела широкую сильную спину Викинга, гнавшего «феррари» на бешеной скорости. У меня занемели руки и ноги, из глаз катились слезы — проклятый кляп, казалось, разорвет мой рот на части. Викинг изредка оборачивался и озорно мне подмигивал. Потом он включил музыку.

Я разрыдалась под «Love Me or Leave Me» группы «АББА». Это был голос цивилизованного мира, с которым, как я поняла, меня собирались разлучить надолго или даже навсегда.

Я все представляла себе иначе. В детстве я много читала, в том числе и «Тысячу и одну ночь». Эта книжка мне не понравилась. Меня вообще не привлекал, а, наоборот, отпугивал Восток. Что касается описаний роскоши, я их обычно пропускала.

Я была ошеломлена тем, что увидела.

Этот Викинг мог бы объяснить мне, в чем дело, и я бы добровольно сдалась в плен. Тем более от его сигареты у меня отключились мозги. Боюсь, и они не всегда помогают женщине сделать правильный выбор.

Викинг был обычным работорговцем, сделавшим состояние на таких авантюристках, как я. Он откровенно рассказал мне об этом, ничуть не стыдясь своей профессии, по пути во дворец Эль-Сахиба, моего хозяина. Мы не занимались любовью с Викингом — уж больно он спешил от меня избавиться.

— Ты слишком дорогая штучка, — сказал он. — Такие мне не по карману. Потому что я азартный игрок. Потерпи. Этот тип купил тебя для своего сыночка. Он сам, как я подозреваю, предпочитает мальчиков. Сыночек, если не ошибаюсь, учился в Париже. Похоже, тебе повезло по-крупному, детка.

Три дня и три ночи я была предоставлена себе и всевозможным массажисткам, косметичкам, парикмахершам, маникюршам и так далее. Мое тело после их стараний стало напоминать мне тугой, только распускающийся бутон розы. Я подолгу спала, купалась в бассейне, обсаженном экзотическими цветами и деревьями, пила вино и чувствовала себя божественно. Я не сразу сообразила, что мне подмешивали в питье какую-то дрянь. Когда сообразила, ничуть не испугалась.

Я была счастлива. Счастья может бояться только круглый идиот.

Я возлежала на кушетке возле бассейна. Мое намассажированное и намащенное благовониями тело прикрывало воздушное покрывало из белоснежного шелка, гладко расчесанные распущенные волосы были осыпаны лепестками каких-то пряно ароматных цветов. Я рассматривала себя в ручном зеркале в оправе из чистого золота. Я очень нравилась себе в этом броском гриме. Оказывается, я неравнодушна к экзотике.

Я заметила Али, когда он был уже в двух шагах от меня. Он оказался первым мужчиной, которого я увидела за эти три дня. Али был моим типом мужчины — он напомнил мне Леню.

Воспоминания о Лене больше не выбивали меня из колеи реальности. Они казались любимым фильмом, который я видела много раз. Я уже успела к нему охладеть, но не исключено, что мне захочется посмотреть его еще.

Я протянула к Али руки. Покрывало соскользнуло и упало в бассейн. Я не стеснялась своей наготы — я видела себя со стороны и восхищалась собой.

Он сказал что-то на незнакомом мне языке. Уверена, это был комплимент в мой адрес. Потом Али перешел на английский. У него было вполне приличное произношение и речь грамотного человека. Я бы даже сказала, интеллектуального человека. Для меня это имеет немаловажное значение. Ненавижу трахаться с плебеями.

— Красивая и желанная, — сказал Али. — Нам будет хорошо. Ты — моя женщина.

Он стоял и смотрел на меня. Высокий. Узкобедрый. С длинными ногами и поджарыми икрами.

Я вдруг подумала о том, что, если у этого Али есть другие женщины, я могу выцарапать глаза.

Я сказала об этом вслух. Он никак не прореагировал на мои слова — он просто разглядывал меня самым доскональным образом.

— Ты англичанка? — спросил он.

— Русская. Я была замужем за…

— Ты была замужем? — Он поморщился. — Шервуд сказал мне, что ты девственница.

Дурак. С моими-то данными остаться в двадцать два года непорочной девой!

— Неужели для тебя это важно?

— Я привык быть первым. — Он улыбнулся. — Хотя это предрассудки. Главное — получать удовольствие. У тебя было много мужчин?

— Ты хочешь знать, что я умею? Иди покажу. Не строй из себя пижона.

— Ты мне дерзишь. В моих жилах течет королевская кровь.

— Подумаешь. Я тоже принцесса. Прямой потомок царского рода Романовых. Слыхал о таких?

Мое словоблудие попало в точку. Никогда не знаешь, чем можно поразить мужчину.

Али смутился.

— Прости, что этот Шервуд обошелся с тобой не самым вежливым образом.

— Он обошелся со мной прекрасно.

— Но я слыхал, он связывает своих…

— Он сказал, что отвезет меня во дворец. И показал твою фотографию. Я согласна была идти пешком по пустыне.

Не знаю, что за наркотики мне давали. Никогда в жизни я не врала так красиво и вдохновенно.

Я медленно поднялась с кушетки, томно потянулась, выпятив свои высокие аккуратные груди, и внимательно посмотрела на Али.

Он не шелохнулся. Но я заметила, как напряглись мышцы его великолепного торса.

Потом я медленно повернулась на сто восемьдесят градусов, вильнула бедрами, подняла руки и застыла в позе этрусской танцовщицы.

Я услышала, как Али вздохнул. И повернула голову.

Он сидел на кушетке. Несомненно, он очень хотел меня.

— В чем дело? Я тебе не нравлюсь?

— Мне сегодня нельзя. Сегодня большой праздник. Аллах не велит прикасаться к женщине в этот день. Я пришел лишь взглянуть на тебя.

Я видела, что мой Али покрылся испариной.

— Мы ничего не скажем Аллаху.

Я повернулась лицом к Али и стала медленно приседать, все шире и шире разводя в стороны коленки. Я знала, это получается у меня соблазнительно и красиво одновременно — в детстве я занималась балетом.

Али зажмурил глаза. Похоже, он боялся ослепнуть.

Мне стало весело. Мной овладел азарт. На какое-то время он даже притупил желание.

Я так же медленно выпрямилась, широко расставила ноги и стала прогибать спину в крутом «мостике». Я рассчитала так, что мое выбритое и разукрашенное по их моде лоно оказалось в каких-нибудь тридцати сантиметрах от Али. Я застыла в «мостике». Я видела Али в арке своих сексуально изогнутых ног. Он был похож на вареного омара.

Я стала раскачиваться взад-вперед. Это почти заменяло мне движение фаллоса в вагине — так устроены мои мышцы. Я была близка к тому, чтоб кончить. Но мне очень хотелось испытать натуральный оргазм.

Я закрыла глаза и вдруг почувствовала, как фаллос Али медленно, но уверенно в меня вошел. Я не изменила позы — у меня очень сильные ноги — лишь стиснула ягодицы. Али обхватил меня за талию и стал поднимать. При этом он не переставал работать фаллосом. Его движения были короткие и резкие, и он не стремился проникнуть в меня глубоко. Мне нравится по-всякому, но в тот момент мне хотелось, чтоб фаллос Али проник как можно глубже.

Я сказала ему об этом.

Он простонал в ответ и что-то пробормотал по-своему.

— Что ты сказал?

— Сегодня нельзя этого делать. Сегодня грех зачать ребенка.

— Глупости. — Я крепко схватила Али за ягодицы и резко дернула на себя. Этот маневр доставил нам обоим массу наслаждения. Мы медленно завалились на ковер и вошли в такой раж, что я расцарапала своему партнеру ляжку. Потом мы катались по полу, молотя друг друга кулаками. Сперма Али подействовала на меня как сильнейший стимулятор, и я во что бы то ни стало должна была выпустить пар. Наконец мы шлепнулись в бассейн и занялись любовью в воде. Но это уже были детские забавы — просто нам не хотелось друг от друга отрываться.

Али сказал:

— Ты роскошная женщина. Несмотря на то, что принцесса. Говорят, они все холодные и уродливые.

— Это так и есть. Я исключение из правил.

— У тебя есть документы, подтверждающие, что ты на самом деле принцесса?

Мы лежали в обнимку на краю бассейна, завернувшись в большое полотенце, и курили одну сигарету. Из тех, от которых хочется летать.

— На черта они мне нужны?

— Я бы тогда смог на тебе жениться. Отец не позволит мне жениться на простой девушке.

— Мы можем купить их, — предложила я. — У нас в России за деньги можно купить все что угодно.

Али вздохнул.

— Я не стану обманывать отца. Аллах мне это не простит.

— Богам не нужны никакие документы. Их придумали люди.

— Может, и так. Но Аллах не прощает тех, кто обманывает собственных родителей.

— А если у нас родится ребенок, ты женишься на мне?

Али опять вздохнул.

— Если мы зачали его сегодня, Аллах накажет нас обоих. Жестоко накажет.

— Какие глупости. А мне сказали, ты учился в Париже.

— Тебе правильно сказали. Я полюбил европейский образ жизни и даже кое-что из него перенял. Но моя вера в Аллаха осталась непоколебимой.

— У тебя есть жена? — спросила я, вспомнив, что мусульманам разрешено иметь много жен.

— У меня их две. Я познакомлю тебя с ними.

— Не хочу.

— Почему?

— Это грязь. Я уже прошла через подобное. Больше не хочу.

Оказывается, эти сигареты не полностью притупляют чувства.

— Ты уже была чьей-то наложницей?

Али брезгливо отстранился.

— Я сбежала из того вертепа.

— Что они там с тобой делали?

Али приподнялся на локте и с любопытством на меня смотрел.

— Хозяйка заставляла меня заниматься любовью с ее женихом у нее на глазах. Ее это заводило.

— Я бы убил эту женщину. — Али произнес это спокойно, но с настоящей решимостью. — Это большой грех. Мужчина не должен быть с двумя женщинами сразу. Мужчина должен ласкать одну женщину, думать только об этой женщине и забыть про всех других.

— На следующую ночь он будет ласкать другую женщину, думать только о ней и забудет про ту, что ласкал накануне. Верно?

— Да. Разве это плохо?

— Это ужасно. Если я тебя полюблю, я буду ревновать ко всем женщинам.

— Зачем? Ведь я забываю про них, когда с тобой.

— А если я заведу себе еще одного или даже двух мужчин?

Али рассмеялся.

— Где ты их найдешь? Во дворце одни женщины и евнухи.

— Евнухи?

— Да.

— Ты хочешь сказать, этих мужчин кастрировали, лишив навсегда…

— Им за это хорошо платят. Должность евнуха очень престижная. Многие хотят быть евнухами. Но существует строгий отбор.

Теперь рассмеялась я.

— В чем дело? — недоумевал Али. — Ты смеешься над обычаями моей страны?

— Вовсе нет. — Я успокаивающе погладила его по груди. — Я восхищаюсь ими. — Я вспомнила своих обоих мужей и насильников на пляже в Феодосии. — Жаль, в Европе нет таких обычаев. Очень, очень жаль.

Мы провели с Али две ночи и два дня, занимаясь любовью всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Я много чему от него научилась. Он, похоже, от меня. По крайней мере он всегда делал так, как хотела я.

— Ты первая женщина, которой я позволяю командовать собой в постели, — признался он.

— Потому что тебе это нравится.

— Наверное. — Он смотрел на меня задумчиво. — Но…

— Это противоречит обычаям твоей страны?

— Да. Но я хочу иметь от тебя ребенка. Ты способна зачать?

Я рассмеялась. Я вспомнила Рафаэлло.

— Но если я этого не захочу?

— Тебя никто не спросит. Нужно высчитать наиболее благоприятный день. Я велю моему астрологу сегодня же заняться этим.

— А если мы уже зачали ребенка?

Али нахмурился. Но тут же покачал головой.

— Нет. У тебя вот-вот начнутся месячные. Я чувствую это по запаху твоей кожи.

— В меня втирают такое количество благовоний, что ты вряд ли способен учуять запах моей кожи.

Али наклонился, коснулся языком кончика моего соска, взял его в рот.

— Европейские женщины принимают противозачаточные пилюли. Ты пила их? — спросил он, нехотя отрываясь от моей груди.

— Попробовала и бросила, — честно призналась я. — У меня от них отекают ноги и тошнит. Гадость.

Али провел ладонью по моему животу, бедрам.

— Ты родишь здорового ребенка. Я в этом уверен.

…Когда я проснулась, Али рядом не было. Я позавтракала в постели, приняла ванну с благовониями и снова погрузилась в сон — мы с Али очень мало спали минувшие двое суток.

Меня разбудила Фарида, моя прислужница. Она расчесала мне волосы, уложила в плотный пучок, в который воткнула два похожих на мелкие орхидеи пахучих белых цветка. Узкие белые шаровары из тонкого атласа и легкая шелковая хламида были словно от Кардена или Версаччи. Еще никогда не казалась я себе столь неотразимой. Меня несли в зашторенных носилках два темнокожих тяжеловеса. Уверена, они были евнухами — бабьи лица и ноль реакции на мои прелести.

Внешне астролог был похож на персонаж из детской сказки. И это только усилило ощущение нереальности происходящего.

Он задавал мне вопросы, какие обычно задают врачи-гинекологи. Я начисто забыла, когда у меня была последняя менструация. Взяла дату, как говорится, с потолка. Я сказала:

— Закончилась семь дней назад.

Люблю число 7.

Астролог ко мне не прикасался, но, мне кажется, он думал, что видит меня насквозь. Наверняка этот тип был высокооплачиваемым шарлатаном.

Сеанс длился часа полтора. Я сидела в большом кресле под балдахином, на котором было изображено звездное небо. Я дремала, отвечала на вопросы. Не помню, что я говорила, — скорее всего безбожно врала. Мне казалось, мою голову опустошили начисто, изъяв из нее информацию о прошлом.

Потом я проделала в тех же носилках обратный путь. И снова завалилась спать.

Проснулась в кромешной тьме.

«Опять перепила, — подумала я. — Интересно, где Рафаэлло и Камилла? И почему мы на суше?.. Ах да, мы же приплыли в Аннабу. Я у Лени. — Я пошарила рядом с собой. — Он лежит на полу — ведь мы с ним занимались любовью на полу…»

По моему телу пробежала дрожь — это было так здорово.

Я спустила ноги. И вспомнила все, что случилось потом.

Я была канарейкой в золотой клетке. В любой момент мне могли свернуть голову, подсыпать отравленный корм или попросту уморить голодом. Вряд ли меня когда-нибудь захотят отпустить на волю.

Мне захотелось биться головой об стену. Я обзывала себя последними словами. Я рыдала без слез и рвала на себе волосы.

Все, все бы отдала, только бы очутиться в своей мансарде. Или хотя бы на «Стелле» под стражей пинчеров.

Потом я притихла, попыталась проанализировать ситуацию и прийти к какому-то решению.

Али хочет, чтоб я родила от него ребенка. Значит, по крайней мере девять последующих месяцев ничего не будет угрожать моей жизни.

А если я не смогу забеременеть?..

Я вспомнила, когда у меня была последняя менструация, и стала загибать пальцы. Электронные часы на столе астролога показывали не только время, а число и месяц — пятнадцатое апреля. Очередная менструация, по моим подсчетам, должна была начаться одиннадцатого. Я пощупала свои соски. Они были горячими и жесткими.

До сих пор мой организм работал без сбоев. Задержка могла означать только то, что я влипла. Али ни при чем.

Рафаэлло или Леня…

Я опять не знала точно, кто отец моего будущего ребенка.

Мне больше не давали наркотиков. Вместо них поили какими-то снадобьями, от которых все мускулы расслабились и сладко ныли. Я поняла: меня готовят к зачатию.

В тот вечер мое тело обрабатывали с особенной тщательностью. Потом вся прислуга вдруг разом удалилась. Я возлежала на низкой широкой кушетке На мне был пуд косметики, золотые браслеты на руках и ногах и ничего из одежды. Зеркало на стене отражало все мое великолепие. Оно же оповестило о появлении Али.

Мы не виделись три дня. Я уже начала скучать по его ласкам. Уж так я устроена — живу сегодняшним днем и мыслями о будущем себя не утруждаю.

Али был красив, как бог. Я подумала о том, что очень везучая — Викинг вполне мог загнать меня какому-нибудь старому чучелу.

Выражение лица Али было торжественно, словно он был участником коронации или, по крайней мере, международной встречи на высшем уровне. Мы не обменялись ни словом. Он долго ласкал пальцами мое лоно, как бы подготавливая его к важному событию — совокуплению во имя зачатия. Я ни разу не позволила себе кончить, хотя несколько раз была к этому близка. Наконец Али лег на меня и, крепко стиснув мою талию, резко в меня проник. Он продвигался вглубь короткими уверенными толчками. Мои мышцы были расслаблены снадобьями, и он, судя по всему, проник так глубоко, как не удавалось еще ни одному из моих мужчин. Я оказалась целиком в его власти. Я боялась пошевелиться, хотя обычно помогаю мужчине достичь наивысшего блаженства. Сейчас, поняла я интуитивно, от меня этого не требовалось.

Потом я так же интуитивно согнула ноги в коленях и приподняла таз — мне словно кто-то подсказал сделать это, хотя Али по-прежнему молчал. Мне казалось, его фаллос прорастает во мне длинными корнями, которые проникают в каждую клетку моего тела.

Это длилось долго. Может, правда, мне так показалось — я вконец потеряла ощущение реальности. Наконец Али, засунув ладони под мои ягодицы, стиснул их. Во мне запульсировало горячим фонтаном его семя. Было ощущение, будто оно омывает своим теплом все мои органы. Я не испытала оргазма в привычном смысле этого слова — я сама была сплошным оргазмом. Али припал к моим губам, проникнув языком чуть ли не до самого горла.

В ту ночь он больше не занимался со мной любовью, но ни на секунду не выпускал из своих объятий. Он был так красив и так нежен со мной, что я чуть было не призналась ему в том, что уже забеременела.

Я вовремя сообразила, что, если кто-то покупает и кормит отборным зерном канарейку, он наверняка рассчитывает на то, что она будет петь ему сладкие песни, а не чирикать как воробей на помойке.

Слава Богу, снадобья, которыми поили меня последнее время, не успели превратить меня в полную маразматичку.

Сплетничают все, а больше всего слуги. Я сблизилась с Фаридой — мне ведь нужно было как-то убивать будто остановившееся время. Я была уверена, эта девочка много знает. Я не ошиблась.

— Лейла-ханум родила мертвого ребенка, — сказала она мне как-то поутру. — Господин сердится.

Мы общались на английском. Фарида владела необходимым набором слов. Разумеется, ни о какой грамматике не могло быть и речи.

К тому времени я уже знала, что Лейла-ханум была первой и главной женой Али. Она была старше его на десять лет.

— И как он поступит?

Фарида ответила не сразу. Думаю, она побаивалась откровенничать с наложницей, однако, насколько я знала, со слугами Фарида почти не общалась — она кичилась своим родством с дворцовым шеф-поваром.

— Это уже в третий раз. Али-оглы больше не захочет возлежать с Лейлой-ханум.

— Может, он с ней разведется?

Фарида посмотрела на меня со снисходительным превосходством. Она снисходила до моей серости только потому, что я была очень красивой. Фарида оказалась тонкой ценительницей женской — европейской — красоты.

— Лейла-ханум богатая. Очень богатая.

— Богаче Нефисе?

— Намного богаче. Брат Лейлы-ханум погиб. Самолет разбился о скалу. Лейла-ханум получит все, что есть у отца.

Потом Фарида рассказала мне, что Нефисе родила недавно вторую дочку. Али, как и все мужчины, очень хочет сына.

— Если у меня родится сын, Али женится на мне? — спросила я у Фариды.

Она опустила глаза.

— Не знаю, госпожа.

— Не ври. Ты все знаешь.

Фарида пожала плечами.

— Если госпожа постарается…

— Я стараюсь. Али приходит ко мне почти каждую ночь.

— Старый господин сердится на Али-оглы. Нефисе тоже.

— Чихать я хотела на эту Нефисе.

Я уже имела честь видеть эту образину. Тощая, сиськи до пупка висят. У Лейлы, по крайней мере, красивые глаза.

— Старый господин любит Нефисе. Нефисе умная. Она часто дает старому господину советы.

— Мне здесь так осточертело, Фарида.

— Потерпите, госпожа. — Она глянула на меня многозначительно. — Когда вы забеременеете, Али-оглы станет послушным, как ягненок. Вы сможете попросить у него все что угодно.

— Я хочу в Европу. Ты была когда-нибудь в Европе?

— Я еще нигде не была, госпожа.

— Я скажу Али, чтоб он взял и тебя тоже.

Фарида улыбнулась.

— Спасибо, госпожа.

— Будь откровенна со мной. Говори все, что узнаешь.

— Да, госпожа.

— Лейла-ханум уговаривает молодого господина поехать в Австралию.

Фарида расчесывала мои волосы. Она обожала возиться с моими волосами.

— Он согласился?

— Он не говорит ни «да», ни «нет». Молодой господин очень осторожный.

— Он возьмет меня с собой?

Фарида покачала головой.

— Нет, госпожа. Лейла-ханум не позволит.

— А Нефисе? Он возьмет Нефисе?

— Нефисе сама не захочет. Нефисе хорошо дома.

— Я думала, здешние женщины не имеют права голоса. За них все решают мужчины.

— Только не Нефисе. У Нефисе голова лучше, чем у мужчины.

Фарида отошла и полюбовалась издали сотворенной ею прической. Потом вдруг быстро повынимала шпильки. Волосы упали мне на плечи прохладной волной.

— В чем дело, Фарида? Тебе не понравилась прическа?

— Я сделаю такую, какая больше всего нравится молодому господину. Сегодня важный день, госпожа.

— Объясни, в чем дело, Фарида.

— Сегодня госпожа должна сказать господину о том, что зачала от него ребенка.

— Откуда тебе известно, что это случилось? — изумленно спросила я.

— Вчера госпожа купалась в бассейне. У госпожи изменилась форма груди. У госпожи стала такая красивая грудь.

— Ты умная девочка, Фарида. — Я шевельнула извилинами. Согласно дате моей последней менструации, которую я назвала астрологу, у меня уже пятидневная задержка. — Но я еще не окончательно уверена в этом, Фарида.

— Госпожа должна быть уверена. Тогда она обязательно родит господину мальчика.

— Ты считаешь, я должна сказать об этом Али именно сегодня?

— Да.

— А если… если это не подтвердится? Он решит, я нарочно обманываю его.

— Это подтвердится, госпожа.

Она с улыбкой смотрела на меня. Я поняла, что не зря выбрала эту девочку в союзницы.

Когда я сообщила Али, что забеременела, он очень обрадовался и стал целовать мой живот.

— Ты любишь меня? — осторожно спросила я.

— Да. Теперь я очень люблю тебя, Ани.

— А раньше ты разве меня не любил? Вчера, например? — не удержалась я, чтоб не задать эти сугубо европейские неуклюжие вопросы.

— Вчера я не знал, что ты забеременела, Ани.

— Выходит, ты любишь не меня, а… — Я прикусила язык. Давно пора понять, что выяснять отношения с мужчиной-мусульманином столь же бесполезно, как ловить рукой рыбу. Сейчас я понимаю, как это мудро — все без исключения выяснения отношений между мужчиной и женщиной заканчиваются спорами на повышенных тонах либо скандалом. — Прости меня, Али, я чувствую себя такой счастливой, что порю несусветную чушь. Ты даже представить себе не можешь, какая я счастливая.

Он поцеловал меня в губы и нежно в меня вошел. Его фаллос словно ласкал то место, где зрел ребенок. Али шептал мне что-то на ухо на своем языке. Его дыхание обжигало мою кожу.

Он поверил мне беспрекословно. Уверена, в этом была заслуга Фариды — наверняка девчонка успела «проболтаться» кому-то из дворцовой челяди.

— Проси у меня все, что хочешь, — говорил Али, пребывая в блаженном изнеможении человека, только что испытавшего огромное наслаждение. — Отныне ты — моя госпожа.

— Я хочу в Европу, Али.

— Тебе плохо здесь? Может, тебя обидели? Скажи, кто?

Он приподнялся на локте и посмотрел мне в глаза. Я видела, как грозно сузились его зрачки.

— Никто меня не обидел, Али. Мне здесь хорошо. Но я родилась и выросла в Европе. Я скучаю, понимаешь?

— Мы поедем в Каир и Александрию. Ты видела сфинксов и пирамиды?

— Только в кино. — Я вздохнула. — С удовольствием поеду с тобой куда угодно, Али. Хоть в Антарктиду. Но мне так хочется в Европу.

Али нахмурился.

— Теперь ты должна вести себя очень осторожно.

— Да, Али.

— И ты не должна быть грустной. Ты должна каждую минуту чувствовать радость.

— Да, Али.

Я снова вздохнула.

— Почему ты вздыхаешь?

— Больше не буду, Али.

— Тебе скучно со мной?

— Мне очень-очень хорошо с тобой, Али. Но я бы хотела…

Я замолчала и закрыла глаза.

— Чего бы ты хотела, Ани?

— Быть с тобой. Почаще быть с тобой. Быть с тобой всегда. Я очень скучаю по тебе, Али.

— Я и так провожу с тобой очень много времени. Отец сердится. Все сердятся.

— Мне очень жаль, Али. Но я так люблю тебя. Я люблю тебя больше всех на свете.

Ему понравилось то, что я сказала. Он даже растрогался. Но попытался не показать вида.

— Мы полетим в Каир и Александрию. Обязательно полетим. Недели через две. Сейчас я буду занят делами.

— Мы не будем с тобой видеться, Али?

Теперь настала его очередь вздыхать.

— Отец отправляет меня по делам. Я не могу не послушаться отца.

— О, Али, я не выдержу разлуки. — Я на самом деле была близка истерике — мне осточертела моя золотая клетка. Занятия любовью с Али скрашивали мое существование. — Али, я наложу на себя руки. Я… я не смогу жить без тебя.

Его обуревали самые противоречивые мысли — я видела это по выражению его лица. В конце концов победило обыкновенное тщеславие самовлюбленного самца.

— Я что-нибудь придумаю, Ани.

Фарида сказала:

— Лейла-ханум заболела. Ей нужно делать операцию. Саид говорит, Лейла-ханум хочет, чтоб операцию делали в Америке.

— Али будет ее сопровождать?

— Нет, наверное. Может, поедет Нефисе. Нефисе сама доктор.

— Лейла-ханум не поедет в Австралию?

— Нефисе считает, что операцию нужно делать срочно. Лейла-ханум слушается Нефисе. Нефисе все слушаются.

— Нефисе знает, что я жду ребенка?

— Нефисе знает все. Нефисе хочет, чтоб ты родила мальчика.

— Что они сделают со мной после того, как я рожу?

Фарида смотрела на меня испытующе. Видно, она подумала, что я притворяюсь идиоткой.

— Если госпожа родит господину красивого здорового мальчика, господин захочет, чтоб она родила ему много-много таких мальчиков. Господин хочет, чтобы у него было семь мальчиков.

Похоже, меня собрались превратить в родильную машину.

— А если у меня будет девочка?

Фарида улыбнулась, поняв, что я на самом деле круглая идиотка.

— Госпожа родит мальчика.

— Ну а если?

— Нефисе сказала, госпожа родит мальчика.

— Она разве не ревнует Али ко мне?

Фарида едва сдерживала смех.

— Нефисе очень умная. Зачем Нефисе ревновать собственного мужа?

— Али с ней спит?

Фарида потупилась. Даже засмущалась. Или же умело разыграла оскорбленную невинность.

— Нефисе не желает возлежать с господином.

Ничего себе. Даже в Европе жены далеко не всегда могут отказать законным мужьям воспользоваться своим святым правом.

— Почему? — не унималась я.

— Нефисе не хочет забеременеть. Нефисе больше не хочет забеременеть.

— Ты говорила, Али сам не хочет спать с Нефисе потому, что она рожает ему одних девочек. Ты обманула меня?

— Нет, госпожа. Я сама так думала. Господин желает возлежать с Нефисе.

Интересно, чем могла завлечь его эта тощая образина? Не своим же умом — мужчины предпочитают заниматься сексом с теми, кто глупей их.

Фарида словно прочитала мои мысли.

— Нефисе передает господину свою мудрость.

Я рассмеялась.

— Ты хочешь сказать, она обучает его сексуальным тонкостям? Чепуха. Уверяю тебя, Нефисе ни хрена в этом не смыслит.

Фарида смотрела на меня с укоризной.

— Умная женщина, если захочет, может передать мужчине свою мудрость.

— В постели, что ли?

— Мужчина впитывает соки ее тела. В них много мудрости.

Европейские мужчины, похоже, считают иначе. Или скорее всего им не хочется умнеть.

— Нефисе хочет, чтобы мы с Али уехали в Европу?

— Да, госпожа.

Я почувствовала, что дверца моей золотой клетки чуть-чуть приоткрылась.

Мы остановились в шикарных апартаментах отеля «Эксельсиор», этого настоящего дворца в стиле барокко. Мы были вдвоем с Али, если не считать Фариды. Я сдержала свое обещание. И мне была нужна союзница. Да и я, кажется, привязалась к девчонке.

Рим так Рим — я не стала возражать Али. Не знаю, почему он выбрал именно Рим, а не какой-то другой европейский город. Возможно, так ему посоветовала Нефисе. Как выяснилось в дальнейшем, она на самом деле оказалась мудрой женщиной.

Мы прилетели на личном самолете Али. Лимузин подали прямо к трапу. Я не видела никого из чиновников таможенной службы и паспортного контроля. Наверное, я шла по разряду багажа господина Али-оглы Мурза Сахиба и так далее. Или же его домашнего животного. Кстати, с нами прилетели две большие рыже-черные кошки. Это были талисманы Али. Он таскал их за собой повсюду.

Меня мало волнуют достопримечательности, тем более те, вокруг которых толпятся туристы. Али они тоже не интересовали, хотя мы и совершили путешествие по Вечному городу в огромном лимузине с кондиционером и притемненными стеклами. Зато мы ежедневно посещали рестораны. Увы, я не имела права выпить хотя бы каплю шампанского — Али следил за каждым моим движением, как пантера.

Вечерами он куда-то уезжал, препоручив меня заботам Фариды. Возвращался не слишком поздно. Я терялась в догадках, где пропадает «мой господин», как я называла Али в присутствии третьих лиц. Однажды я спросила об этом у всезнающей Фариды.

— У молодого господина дела, — уклончиво ответила она. Из чего я сделала вывод, что девчонке известно гораздо больше, чем мне.

— Дела делают днем, — возразила я. — Ночами люди спят либо развлекаются.

— Дела бывают разные, госпожа. Дела мужчин не похожи на дела женщин.

— Ну да, женщина сидит дома, а ее муж либо возлюбленный шляется в это время по притонам. И это называется делами.

— Успокойтесь, госпожа. Вам нельзя нервничать в вашем положении.

— Тогда достань мне хотя бы пива.

— Но господин вернется и заметит, что вы…

— Ничего он не заметит. От него самого всегда пахнет коньяком.

— Госпожа должна вести себя…

— Я все знаю, — перебила я нравоучения Фариды. — Только мы сейчас в Риме, а не в вашем распрекрасном гареме, где все друг за другом следят и доносят это вашей богине мудрости Нефисе. Европейские женщины привыкли весело проводить время. Даже в отсутствие мужчин.

В глазах Фариды мелькнул задорный огонек.

Через пять минут мы сидели в ее комнате с большими стаканами настоящего английского портера в руках. Мы обе мгновенно закосели.

— Я не хочу все время рожать. Фу, это ужасно. Если бы ты знала, Фарида, как кошмарно ходить с пузом.

— Это большая честь, госпожа, быть беременной от…

— Брось. Я уверена, Али успел сделать деток всем более-менее смазливым служанкам во дворце. У вас с этим делом еще проще, чем в Европе, хотя и здесь оно несложно. Я хочу сказать, для мужчин проще.

Фарида усмехнулась.

— Если госпожа пожелает, она всегда сможет найти себе… друга.

— Я приверженница моногамии. Тебе известно, что это такое?

— Вы настоящая женщина, госпожа. Мужчины любят таких.

— Черта с два. Мужчины любят развратных. Тех, кого трахают другие. Их это заводит.

— Так устроен этот мир, госпожа.

— Чепуха. Я бы хотела сохранить верность одному мужчине. Тому, кого люблю.

Я вспомнила Леню и вздохнула.

— Вам это быстро приестся, госпожа.

— Перестань называть меня «госпожой». Мне осточертел этот гарем. Подумать только — в конце двадцатого века с европейской женщиной могут обойтись, как… как в «Бахчисарайском фонтане» у Пушкина. Ты читала «Бахчисарайский фонтан»?

Я вспомнила, что передо мной не институтская подруга, а прислуга из гарема, и расхохоталась. Ну да, осталось только спросить у этой девчонки в допотопном балахоне и шароварах, умеет ли она управлять самолетом и знает ли биржевой курс доллара.

— Все зависит только от вас.

— Что зависит? — не сразу врубилась я.

— Вы можете заставить Али жениться на вас.

— И не подумаю. Мне слишком дорога моя свобода.

— Богатые люди свободней, чем бедные. Бедный человек всегда зависит от других людей.

— Когда-то я тоже так думала. Это вовсе не так, Фарида.

— Нефисе свободная.

— Слушай, может, хватит про эту образину? Пускай себе сидит в своих четырех стенах и плетет интриги. Каждому, как я понимаю, свое.

— Нефисе много путешествует. Нефисе…

— Твоя Нефисе рожает без остановки.

— У Нефисе нет детей. Нефисе боится рожать детей.

— Но ведь ты говорила, Нефисе родила Али трех девочек.

Фарида усмехнулась.

— Азиза родила. Ее прислужница. Нефисе очень недовольна Азизой. Думаю, Нефисе отправит Азизу в Эль-Салам.

— Это тюрьма?

— Это вроде монастыря. Оттуда никто не возвращается.

Я была поражена услышанным.

— Выходит, если я рожу девочку, у меня есть вероятность попасть в этот Эль-Салам, если же я рожу мальчика, Али наверняка захочет снова…

— Мужчины очень наивны. Их можно обвести вокруг пальца.

— Хочешь сказать, мне придется пить противозачаточные пилюли?

Фарида пожала плечами.

— Вы родите ему мальчика. Он прилипнет к вам, как пиявка. Вы сможете им управлять.

— А Нефисе? Она не захочет делиться со мной своей властью.

Фарида прыснула.

— Нефисе тоже можно управлять. Еще как можно.

Я поняла, что у Фариды зуб на эту образину.

— Но я люблю другого, Фарида.

— Вы будете встречаться с ним. Будете проводить с ним время.

— А у Нефисе есть любовник?

— Не знаю. Может быть. Нефисе очень умная. Нефисе много скрывает…

Если бы не Фарида, Али бы наверняка застал меня врасплох. Эта девчонка заставила меня принять душ, втерла в мою кожу благовонные мази, сделала красивую прическу.

— Подумайте, госпожа. Хорошенько обо всем подумайте, — говорила она, помогая мне одеться к приходу Али. — И не забудьте: Фарида вас любит.

Кто-то толкнул меня в спину. Я обернулась. Рафаэлло смотрел на меня так, словно я была привидением.

— Ты?.. Вот уж не думал… Черт, снова маскарад. Ты похожа на женщину из сказки.

У Рафаэлло была небритая физиономия и красные глаза. От него за версту разило перегаром.

— Рафаэлло, я рада видеть тебя. Я не ожидала… — лепетала я, с трудом приходя в себя. — Как себя чувствует Камилла?

— Понятия не имею. Что ты здесь делаешь, бамбина?

— Мой муж интересуется антиквариатом. Он хочет купить…

— Твой муж? Ты хочешь сказать, что вернулась к своему облезлому шотландцу?

— Потише, Рафаэлло. На нас обращают внимание.

На виа деи Коронари было очень людно в этот полуденный час. На нас глазели вовсю.

— Плевать я на них хотел. — Рафаэлло схватил меня за руку. — Теперь ты никуда от меня не денешься, бамбина.

— Рафаэлло, прошу тебя, не устраивай сцен. У меня очень ревнивый муж. Он… он может тебя убить.

Рафаэлло расхохотался.

— Я предложу ему устроить дуэль прямо здесь. Тащи сюда свое дохлое чучело.

— Постой, я все тебе объясню. — Я с опаской озиралась по сторонам. Али должен был появиться с минуты на минуту — он оформлял покупки. — Мой муж… словом, он арабский шейх. Он… он не поймет, если увидит нас вместе.

— Шейх? — В глазах Рафаэлло было недоверие. — Так ты отхватила себе шейха? — Недоверие сменилось восхищением. — Что же ты мне сразу не сказала?

— Уходи, Рафаэлло. Он уже вышел из галереи. Скорей же.

— Нет, моя белиссима. Я и не подумаю уходить. Я прямо-таки жажду познакомиться с обладателем такого бесценного сокровища. Думаю, мы с твоим шейхом найдем общий язык.

— Рафаэлло, ради всего святого! Встретимся потом. Сегодня вечером, если хочешь. Я остановилась в «Эксельсиоре». Приходи в восемь.

Он неохотно выпустил мою руку.

Подошел Али, и я уцепилась за его локоть. Я видела краем глаза, с каким изумлением смотрит нам вслед Рафаэлло.

Когда лимузин медленно и торжественно тронулся с места, Али спросил:

— Что нужно было от тебя тому человеку?

— Он художник. Хотел продать свою картину. Он решил, я очень богатая.

Али смотрел на меня с самодовольной улыбкой.

— Ты на самом деле очень богатая, Ани.

Я сказала Фариде, что случайно встретила друга и он хочет навестить меня сегодня в восемь часов. Еще я сказала, что очень боюсь, как бы об этом не узнал Али.

— Господина не будет. Я провожу вашего друга в ваши апартаменты, госпожа.

— Мне кажется, это опасно, Фарида. Кто-нибудь из гостиничной обслуги может проболтаться. И вообще…

— Вы очень хотите увидеть вашего друга, госпожа?

— Наверное… Я, кажется, по нему соскучилась.

Я не лгала. Я поняла, что рада Рафаэлло, когда мы с Али сели в машину. Я вдруг испытала такой приступ ностальгии, что была готова выпрыгнуть на ходу и бежать назад, к Рафаэлло.

— Может, госпожа боится, что я проболтаюсь господину? — как мне показалось, с насмешкой в голосе спросила Фарида.

— Нет. Но…

— Госпожа забеременела от этого… друга?

— Фарида, ты… ты сошла с ума! Ты несешь такую чушь. — Я почувствовала, как к моим щекам прихлынула кровь. Я поняла вдруг, что мне не провести Фариду, и замолчала. С этой девчонкой нужно играть не в прятки, а в поддавки. — Да. Я давно его люблю. Но он такой бедный. Он художник. Но клянусь тебе, я не искала с ним встречи — просто художники любят шататься по антикварным лавкам.

— Знаю, госпожа, — Фарида мне подмигнула. — Госпожа вела себя очень достойно. Господин очень доволен своей госпожой. Я встречу вашего друга в вестибюле и провожу к вам. Я знаю, как сделать, чтобы никто ничего не заметил. Господин сегодня не скоро вернется.

Фарида определенно знала об Али больше, чем я, женщина, с которой он спал. Нет, нам, европейцам, никогда не постичь тайну Востока.

Рафаэлло полез на меня чуть ли не с порога.

— Ты так сексуально одета. Арабы понимают в этом толк.

— Ты порвешь мне шаровары, Рафаэлло! Ты настоящий медведь. Постой же, я разденусь.

Разумеется, у меня не было никакой возможности не позволить ему сделать то, что он так страстно хотел. Да это было бы и глупо с моей стороны — я сама безумно хотела Рафаэлло.

Он был неуклюж и уж больно тороплив Как любовник, он не шел ни в какое сравнение с Али. Но я так истосковалась по всему европейскому.

— Ты что, на самом деле вышла за этого типа замуж? — спросил он, когда мы плескались в ванне, напоминавшей миниатюрный бассейн.

— Пока еще нет. Я… я еще не дала Али окончательного согласия.

— Ну и глупышка. Чего тут думать?

— Ты разве не ревнуешь меня? Ты ведь, кажется, говорил, что любишь меня.

Рафаэлло ласково ущипнул меня за задницу.

— Ревность — непозволительная роскошь для такого оборванца, как я. Я рад за тебя, бамбина. Считай, мы оба выиграли в рулетку. Ты сказала своему шейху о том, что ждешь ребенка?

Я быстро скумекала, чем может обернуться для меня откровенность — Рафаэлло, я знала, способен на шантаж.

— Я обманула тебя. Прости меня, Рафаэлло. В то время я еще не была беременна.

— Что? Что ты сказала?

Он схватил меня за плечи, и в следующее мгновение мы оба очутились под водой.

— Дурак. Испортил прическу. — Я успела наглотаться отвратительно горькой воды, и меня затошнило. — Ведешь себя как последний дикарь.

Я на самом деле ужасно разозлилась на Рафаэлло — со мной последнее время никто не проделывал такие идиотские штучки.

— Я скажу твоему шейху, что это мой ребенок. Пускай этот индюк знает, что мы, итальянцы, тоже можем делать детей.

Его просто распирало от патриотизма.

— Он тебе не поверит. Он просто не захочет разговаривать с тобой. Он шейх, а ты нищий художник. Таких, как ты, даже в евнухи не берут.

Внезапно Рафаэлло сник.

— Камилла мне то же самое сказала, — пробормотал он.

— Почему вы с Камиллой не поженились? — полюбопытствовала я.

— Она нашла другого. Он настоящий жеребец, этот Антонио. Ну да, ведет спокойную жизнь — у него собачья ферма, понимаешь? А я все время на нервах живу. — Рафаэлло хлюпнул носом. — Камилла сказала, я потенциальный импотент. И никудышный художник. Она…

Рафаэлло по-настоящему расплакался. Мне стало его жаль. Мне всегда жаль тех, кого жизнь опрокидывает на обе лопатки.

— Не обращай внимания. Камилла очень злая. Она ревновала тебя ко мне, и наоборот.

— Знаю. Нанни, она говорит, ты лесбиянка. Она говорит, ты хотела соблазнить ее. Это правда, Нанни?

— Какая тебе разница? — Я усмехнулась. — Мне кажется, то, что мы вытворяли втроем, в сто раз хуже лесбийской любви.

— Я делал это только потому, что боялся потерять Камиллу. Мне было тоже противно.

Мы поужинали втроем. За ужином Рафаэлло бросал на Фариду похотливые взгляды. Похоже, он тоже ей понравился. Что касается меня, то я четко знаю: жалость убивает не только любовь, но и желание. Я так устроена. И ничего тут не поделаешь.

— Лейла-ханум умерла, — сообщила мне утром Фарида. — Мы летим сегодня домой.

Я еще не видела Али. Я не знаю, где он провел ночь, — я заснула и проснулась одна. Не знаю, что мне снилось, — я обычно не помню свои сны, но я проснулась полная решимости сделать ноги из своей золотой клетки.

У меня не было ни паспорта, ни денег.

У меня даже не было европейского костюма.

Ко всему прочему, мне нужно было обвести вокруг пальца эту мудрую девочку Фариду, которая, уверена, возлагала на меня слишком большие надежды.

Я вспомнила Нефисе и усмехнулась. Эта образина на самом деле умна. Не исключено, что это она подсказала мне во сне, что нужно делать ноги.

Нет, я не верю ни в какую мистику. И чисел у меня любимых нет. Разве что дата собственного дня рождения. Проснувшись в то утро, я вспомнила, что мне стукнуло двадцать три.

Когда я принимала ванну, вошла Фарида и сказала:

— Через час мы уезжаем в аэропорт.

Я обратила внимание, что на ней уличные туфли, а в руках сумка. Я сделала вид, что ничего не заметила. И сумела сделать правильный вывод.

Дверца моей клетки была распахнута. Остальное зависело от меня.

Я сказала родителям, что у меня будет ребенок. Еще я сказала им, что ушла от мужа, потому что он меня ревновал и хотел убить.

В подробности я вдаваться не стала, хотя мама и делала попытки вытащить из меня кое-какую информацию. Отец приходил мне на помощь.

— Девочке нужен покой, — говорил он. — Она столько пережила. Мы сами виноваты: были так заняты своей работой, что не смогли помочь ей в трудную минуту.

— Я всегда готова была ей помочь. Не помню, чтобы я отмахивалась от проблем собственной дочери. Дело в том, что нынешняя молодежь стремится порхать по жизни. Согласна, время сейчас непростое, но в любой ситуации нужно оставаться самим собой. Это вовсе не сложно, если у тебя есть нравственные устои…

Отец никогда не вступал в словесную баталию с матерью. Он едва заметно мне подмигивал и шел к буфету, где стояла рябиновая настойка. Отец здорово постарел за то время, что мы не виделись. Мама совсем не изменилась — словно законсервировалась в своей строгой оболочке женщины под пятьдесят или около того, живущей работой, домом и телесериалами. Появление Лени не превратило ее в стопроцентную бабушку. Существует определенный тип женщин, которых даже десяток внуков не способны превратить в бабушку. Мне с этим делом повезло больше, чем моему сыну.

Через три дня после моего воцарения в доме отец поднялся ко мне в мансарду. Дело было утром в воскресенье. В мамины «рыночные» часы.

— Анюта, я за Леню тревожусь, — сказал отец, присаживаясь у меня в ногах. — Я получил от него довольно странное письмо.

— Когда?

— За день до твоего приезда. Понимаешь, мне не хотелось тебя расстраивать, хотя, думаю, ты должна об этом знать в первую очередь.

Отец полез в карман своих домашних брюк и достал сложенный вчетверо листок.

Я сделала вид, что происходящее если меня и интересует, то вовсе не так, как интересовало на самом деле.

Отец развернул листок и, близоруко щурясь, — почему-то он не любил себя в очках и надевал их лишь в случае крайней необходимости — стал читать вслух, акцентируя мое внимание как раз на тех словах, которые казались важными и мне.

«У меня все хорошо. Я счастлив, что могу наконец заниматься чистой наукой. Это такая роскошь в наше время — заниматься тем, к чему у тебя лежит душа». — Ну, и так далее.

Отец вздохнул и, быстро сложив письмо, засунул назад в карман.

— А дальше? — спросила я, имитируя равнодушный зевок.

— Дальше? Ничего особенного. Всем приветы и так далее.

— Чего же ты поднял хиппеж?

Отец шаркнул обутыми в домашние шлепанцы ногами.

— Коль уж я затронул эту тему… — Он снова достал листок и протянул его мне. — Читай сама, дочка.

«Наша жизнь суетна и бестолкова. Ваш дом стал для меня тем оазисом, о котором я всегда буду вспоминать с благодарностью, — читала я едва разборчивые каракули. — Внешние обстоятельства никак не сообразуются с жизнью моего духа. Вы только не подумайте, будто я себя оправдываю. Но я не могу ответить злом на сделанное мне добро… Я люблю всю вашу семью. Не отталкивайте меня, не осуждайте».

— Тоже мне, князь Мышкин, — изрекла я, возвращая письмо отцу. — И где, интересно, он теперь обитает?

— Обратного адреса на конверте нет. Штемпель московский. Неужели наш Леня мог попасть в дурдом?

— Это бы пошло ему на пользу. Последнее время у него поехала крыша.

Я поняла, что проболталась.

— Откуда ты знаешь? Вы что, переписывались?

— Нет. Я была у него в Аннабе. Понимаешь, я путешествовала с друзьями на яхте, и мы случайно зашли в…

Я отчетливо вспомнила оба свои визита в Аннабу, рассказ Ахмета. У этой Людмилы, вспомнила я, четырехкомнатная квартира в Москве. Никогда не верила и не верю в совпадения.

— Что же ты молчала, дочка? Ну-ка расскажи мне все по порядку.

Врать родному отцу почти то же самое, что врать самой себе. Этого только мне не хватало.

Я рассказала о нашей с Леней встрече, сделав всего две-три купюры интимного характера. Рассказ Ахмета изложила целиком, лишь нахимичив со временем. Пришлось сказать, что «Стелла» стояла в порту Аннабы не сутки, а целую неделю, иначе бы отец догадался, какую роль в моей жизни играет Леня.

— Дочка, его нужно спасать. Его нужно срочно спасать. — Отец встал и подошел к окну. Я заметила, как он украдкой смахнул слезу. Отец не любит, когда я их вижу — он боится выглядеть слабым.

— Но, судя по всему, ему хорошо так, как есть, — возразила я, задетая собственным рассказом за живое. — И потом, извини, но я не верю ни в какие приворотные зелья.

— Его может спасти только любовь. Большая безоглядная любовь, — говорил отец, обращаясь к пейзажу за моим окном. — Как несправедливо, что у вас все так вышло. Я знаю, Леня очень гордый. Из-за его гордыни и у тебя все наперекосяк пошло, — изрек отец и испуганно посмотрел на меня.

— Я живу так, как хочу, — заявила я. — И Леня тут ни при чем. У нас с ним добрые отношения. И только.

Отец достал из кармана какую-то бумажку и протянул ее мне. У нее был потрепанный вид. Такое впечатление, что она вместе с отцовыми брюками побывала в стиральной машине.

«Добрый вечер (ночь, утро, день), дорогая инфанта, — читала я. — Я тебя люблю, но пускай это не отразится на твоей свободе. Я люблю тебя, слышишь? Я построю для тебя дворец и буду ждать тебя в нем. Но ты не спеши — тебе станет скучно, если ты взойдешь на его крыльцо слишком рано. Инфантам скука противопоказана. Я люблю. Я люблю инфанту. Это трудно выговорить, но это так чудесно звучит.

Твой шут».

— Почему ты спрятал от меня это письмо?

— Я… я посоветовался с мамой, и она сказала, что Леня легкомысленный парень. Ну и…

У отца был виноватый вид.

Меня бросило в жар, и я откинула одеяло. Я обратила внимание, что мой живот перестал быть плоским. Я потрогала его рукой — он был горячий и твердый, как камень.

— Папа, мне кажется…

Я в страхе уставилась на отца. Если бы я успела сказать то, что хотела, не стало бы мне жизни в родительском доме: меня бы замучили жалостью.

— Да, дочка, да.

Отец понимающе кивал головой.

— Что «да»? Откуда тебе известно, что я хотела сказать? — Меня вдруг охватила ярость. — Вы все за меня решаете. Вы…

— Девочка моя, прости, что я не дал тебе письмо. Прости меня, моя хорошая.

Я видела, как по лицу отца текут слезы. На этот раз он не пытался их скрыть.

— Не в письме дело. Чихать я хотела на всякие письма. Мало ли кто меня любит? Если я начну реагировать на все проявления любви…

— Любовь встречается редко. Ты сама знаешь это, дочка.

У меня закружилась голова, и я в изнеможении откинулась на подушку. Противно заныл живот. Что и говорить, веселенькое меня впереди ждало времечко.

— Папа, мне тошно думать о будущем, — прошептала я.

Отец кряхтя сел на пол возле кровати и взял в обе руки мою руку.

— На той неделе я поеду в командировку в Москву. Может, составишь мне компанию?

— Нет. — Я зажмурила глаза и стиснула зубы. — Это исключено, папа.

— Ты случайно не помнишь фамилии той женщины, с которой у Лени был… роман?

— Это не роман, папа. Это…

— Прости. Я неправильно выразился.

— Сейчас вспомню. Сложная длинная фамилия… — Я напрягла память. Мне казалось, я двигаюсь по темному туннелю, в конце которого, как меня уверили, непременно будет свет. — Гайворонская. Да. Точно.

— Замечательно. — Отец резко встал с пола и заходил по комнате. — А вот и мама. — Я тоже услышала, как хлопнула входная дверь. — Сейчас будем завтракать.

Я ждала приезда отца. Я испытывала радостное нетерпение, как в детстве накануне своего дня рождения, — обожаю получать подарки. Потом вдруг впала в беспросветную хандру: я осознала, что детство кончилось и просто так никто ничего дарить не станет.

Но ведь я была инфантой…

— Звонил отец, — сообщила за обедом мама. — Просил передать тебе привет.

— Почему он не позвонил домой?

Я заподозрила неладное.

Мама избегала моего взгляда. Правда, последнее время она очень часто его избегала.

— Что он сказал?

— Что задержится дня на два. Какие-то дела в Минздраве.

Последний человек, с кем мне хотелось говорить про Леню, была мама. Думаю, отец теперь тоже не стал бы откровенничать с ней на эту тему. Впрочем, у них, как мне казалось, никогда не было друг от друга секретов.

— У него был расстроенный голос. Мне кажется, Андрюша мне солгал.

Мама брезгливо поджала губы. Она всегда делала так, выслушивая лживые оправдания злостного прогульщика.

Надо позвонить в Москву, подумала я. Маме сказала, что хочу прогуляться. Дело в том, что у нас дома параллельные телефонные аппараты, и мама могла в любой момент снять трубку.

Отец, как я догадалась, сидел в кресле возле журнального столика, на котором у меня стоит телефон.

— Девочка моя, тебе нужно срочно приехать.

— Могу выехать сегодня.

— Деньги в «Судебной медицине», третья полка сверху, второй ряд…

— Да, папа.

Выходит, у отца есть секреты от мамы. Не удивлюсь, если у нее от него тоже.

— Девочка моя, скажи ей…

— Что-нибудь придумаю, папа. Что с ним?

— Он… Нет, тут что-то не так. Он все-таки врач и не мог…

— Что с ним сделали?

— Он в «Склифе» с симптомами тяжелейшего отравления… — В трубке что-то щелкнуло и зашипело. Я услышала лишь конец фразы: —…борются за его жизнь.

— Ты не исключаешь, что он может…

Я не смогла произнести этот отвратительный глагол. Найти ему синоним оказалось не под силу.

Отец обещал встретить меня на вокзале.

— Меня собираются отчислить из института, — заявила я маме с порога. — Я звонила Наташке. Она говорит, я должна срочно приехать.

Мне кажется, мама мне поверила. Институтский диплом, я знала, для нее самое святое в жизни. Она и так пережила глубокую травму, когда я перевелась на заочное отделение. Хотя, возможно, я сгущаю краски.

Я прорвалась в реанимационную палату. Сама не знаю, как мне это удалось.

Леня был без памяти. Все эти трубки и шланги, которыми он был опутан, создавали ощущение полной ирреальности. У меня возникло чувство, будто я попала на съемочную площадку.

Я едва удержалась, чтоб не потормошить его — мне казалось, он подглядывает за мной из-под своих густых, словно специально загнутых кверху ресниц. Вместо этого я вдруг опустилась на колени и прижалась щекой к его руке.

Так, по всей вероятности, поступила бы героиня какого-нибудь заурядного телесериала, по поводу которых я всегда иронизировала. Я видела себя со стороны. Почему-то мне и в голову не пришло подтрунивать над собой.

Не могу сказать, как долго находилась я в этой неудобной, но, очевидно, красивой позе. (Мои довольно длинные хорошо ухоженные волосы цвета мокрого песка накрыли меня тяжелой волной.) Если кто-нибудь видел эту сцену, Лене наверняка позавидовали.

Потом я встала и, не оглядываясь, вышла из палаты. Я вдруг поняла, что Леня будет жить.

Я поделилась своим ощущением с отцом. Он грустно покачал головой.

— Токсиколог сказал, все симптомы бутулизма. Внезапно потерял сознание. В метро.

— Эта тварь не появлялась? — вырвалось у меня.

— Пока нет. Думаю…

Отец закашлялся и полез в карман за платком.

— Ты ей звонил?

— Я узнал адрес и телефон по справочной. Назвался его родным дядей. Эта мадама прочитала мне по телефону целую лекцию… Тебе нельзя курить, девочка. Это очень плохо влияет на…

— Плевать я хотела. — Затянувшись еще раз, я загасила сигарету об стенку. — Чем же она недовольна?

Отец смутился.

— Столичные женщины очень… раскованны в выражениях. Хоть я и медик, все равно мне бывает трудно…

— Брось, папа. Что она сказала?

— Что он импотент, вот что она сказала.

— Чепуха. Это такая чепуха.

— Я тоже так считаю. Я ей так и ответил.

— Ты не спросил у врача, чем он отравился?

— Грибами. Консервированными грибами.

— Ловко устроено. Впрочем, это выглядит очень правдоподобно.

— Да, дочка.

Мы вышли на Садовое кольцо. Я вдруг поняла, что мне не хочется домой, хоть мы и приехали в «Склиф» прямо с вокзала. Меня охватило странное возбуждение, и я почувствовала себя почти всемогущей. Удивительное это ощущение, и приходит оно к тебе в самый неожиданный момент.

— Хорошо бы перекусить, — предложил отец. — Домой мы не скоро попадем.

Милый папа, оказывается, не утратил способности чувствовать.

Мы поглощали бутерброды с ветчиной и смотрели в окно. Из него была видна часть здания «Склифа». Похоже, именно та, где лежал Леня.

— Как ты узнал, что он в больнице? — спросила я, чувствуя себя хозяйкой этой удивительной жизни, в которой, помимо всего прочего, есть бодрящий горячий кофе и очень вкусные бутерброды.

— Эта мадама вдруг переменила, как выражаются сейчас, имидж и стала говорить, что очень волнуется за Леню, — он уже больше суток как не подает о себе вестей. Все это отдавало такой фальшью, да простит меня Господь. Я быстро с ней распрощался и набрал «Склиф».

— Ты у меня молодец, папочка.

Мы помолчали.

— Доченька, а ты подумала о том, какие берешь на себя обязательства?

— Нет, папа. Об этом еще рано думать.

— Об этом уже пора думать, — в тон мне ответил отец. — Мы должны увезти его отсюда. Нужно подготовить маму… — Он вдруг посмотрел на меня в упор и спросил: — Скажи, а в Англии легко получить развод?

— Черт их знает. — Я напрочь забыла о существовании этого «дохлого шотландца» Патрика. Как забыла о Рафаэлло и Али. Воспоминания оказались для меня не из приятных. — А зачем мне развод?

— Да, я понимаю, с этим не следует торопиться.

Отец допил кофе и стал искать урну, чтоб выкинуть картонный стаканчик. Он слишком усердно искал эту урну.

— Пусть ребенок будет одним из подданных британской королевы. Это дает некоторые преимущества.

Отец неопределенно хмыкнул. Наконец он нашел эту чертову урну.

— Но маме мы скажем, что вы собираетесь пожениться. Дело в том, что в нашем городе все друг у друга на виду, а она так болезненно реагирует…

У меня поплыло перед глазами. Что-то случилось в моем животе.

— Шрам… У меня останется шрам.

Я с большим усилием ворочала языком. Руки меня не слушались — они словно к чему-то прилипли или приросли.

— Никакого шрама не останется. — Это был голос папы. — Они сделали всего три малюсеньких шва. Все рассосется бесследно.

Все-таки мне удалось поднять веки. Лица родителей были не в фокусе. Они сидели слева от моей кровати. Справа тоже кто-то стоял либо сидел — я видела краешек чего-то белого. Мне стоило больших усилий скосить глаза вправо.

Это была медсестра со шприцом. Она приготовилась сделать мне укол.

— А Леня не умер? — спросила я с отвагой человека, только что побывавшего на краю могилы.

— Нет, моя хорошая. Леня жив-здоров. Из-за этого вашего Лени ты потеряла ребенка и сама чуть не отдала Богу душу.

Это сказала мама. В ее голосе было столько негодования.

Я знала, что потеряла ребенка. И еще я что-то знала. Но в тот момент забыла, что именно.

— Папа, что с ним? Говори правду. Не будем тратить время на…

— Моя девочка, я и не собирался тебя обманывать. Мама права — он настоящий слизняк.

Слово «слизняк» пульсировало в голове вместе с кровью. Но оно не причиняло боли — ведь мне сделали обезболивающий укол.

— Не расстраивайся, папочка. Нам с тобой не впервой разочаровываться в людях.

Я заснула. Сон был крепким и успокаивающим. Проснувшись, увидела отца. Мамы не было.

— Отправил ее к Леньке, — сказал он, едва я успела открыть глаза. — Мы с тобой сами справимся, верно?

Часа два он рассказывал мне случаи из своей практики, анекдоты, что-то еще, очень простое и умиротворяющее. То, чего я ни за что не стала бы слушать всего несколько дней назад, теперь я слушала с вниманием и интересом.

У меня, как никогда, было спокойно на душе.

Алкоголь взвинчивал меня и звал на подвиги, которые мне, однако, не хотелось больше совершать. Если мое тело иногда и подавало признаки жизни, а, следовательно, соответствующих желаний, мой разум и все остальное пребывало в спячке. Под кайфом я несколько раз последовала зову моего тела. О, это был еще тот эксперимент над собой. Один тип, которого я соблазнила, а сама попыталась в решающий момент сделать ноги, избил меня так, что я неделю сидела дома. А ведь он был киноактером, даже известным.

Родители обрывали мой телефон. Я разговаривала с ними вполне нормальным, с моей точки зрения, голосом, и тем не менее мама рвалась меня проведать. Ей казалось, они с Ленькой помогут мне выкарабкаться из какой-то ямы на божий свет. (Это почти цитата из мамы, хотя я и привожу ее без кавычек.) Только их мне не хватало. А потом, кто сказал, что я хочу на этот божий свет? Может, мне в этой яме хорошо, а? Спокойно по крайней мере. К черту страсти. Устала от них, как гончая собака после королевской охоты. Страсти расшатывают нервную систему, портят цвет лица, пагубно влияют на пищеварение и так далее. Мне еще не хотелось умирать, но вовсе не потому, что я боялась смерти в том смысле, в каком ее понимает подавляющее большинство людей — мне казалось, там будет еще занудней. К тому же я не совсем разлюбила свое тело. Там его у меня отнимут. Оставят только душу. А она, думаю, и есть источник всех моих бед и неурядиц.

Я не собиралась искать Леню — он для меня умер. Он оказался слабаком. Слабаки любить не умеют, а мне как-то не хотелось любить тех, кто не любит меня. Уверена, нет на свете бессмысленней занятия, чем любить тех, кто тебя не любит. Леня меня разлюбил, следовательно, я вычеркнула его из своей жизни.

В ней стало пусто и неуютно.

… В ту компанию я попала случайно. По обыкновению болталась по Тверской, зашла в «Макдональдс» запихнуть в себя хоть что-то — за последнее время я здорово похудела, и это не прибавило мне красоты. Возле фонтана сзади Пушкина толпились какие-то молодые люди. Один из них вдруг взял меня под руку, но сделал это совсем не так, как делает самец, выбравший для себя самку. Компашка, в том числе и я под руку с этим молодым человеком, двинулась в сторону Петровки. Я обратила внимание, что среди нас несколько девиц. В джинсах и тусклого цвета куртках и хламидах они мало чем отличались от парней. На мне было примерно то же, вот почему, думаю, меня приняли за свою. Какая разница, с кем и как скоротать вечер…

Квартирка оказалась ничего себе, правда, пыльная и захламлена всяким старьем. Мы расположились на ковре — кружок из восьми человек, если мне не изменяет память. Музыка была клевая, хоть я и не поклонница современных ритмов — застряла где-то на нормальном здоровом рок-н-ролле. Ребята о чем-то говорили. До меня долетали отдельные слова — они говорили спокойным, даже приглушенным тоном. Меня это вполне устраивало Меня не интересовало, о чем они говорят.