Не обещай (СИ)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ FAQ (Вопросы и ответы)

Выходные. Впервые за долгое время испытываю потребность в общении с подругами:

Я: Хей, Каро, как встретила Новый Год?

Она: А мы с Нового Года не переписывались?.. Слушай, не спрашивай.

Я: Что так?

Она: В карантине сижу.

Я: Болеешь?

Она: Нет. Был контакт с заболевшими. А на Новый… не спрашивай вдвойне. Едва избежала свинг-вечеринки. И разборок с ведомством по здравоохранению.

Я: О-о-о?!..

Она: Прям на берегу моря в отеле.

Я: Ух ты ж, в Милане море есть?..

Пауза. Затем:

Она: Естественно, нет. В Рапалло ездила.

Я: Во даешь.

Она: А мне было не до хорошего. Слушай, Кати, как отличить нормальных от ненормальных?

Если б я знала, думаю.

У меня стопорятся мысли, потому что Рик — правда, после продолжительного секса а ля «привет, я дома» — завалился сейчас на диван и: — Бля-а-ать, че за хуета-а-а… — смотрит матч Херты против Вердера под взбудораженный треск чипсов и мерное постукивание донышка — не первой — бутылки пива о журнальный столик. Не догадывалась, что столик у меня там для этого был. Херта не в лучшей форме и пропускает Биттанкуру третий мяч. Второй тайм только начался, значит, терпеть эти мучения предстоит еще долго.

Излагаю Каро свою точку зрения:

Нормальные — они почти все время нормальные, а ненормальные — только поначалу.

Она: Сама придумала или содрала где-то?

Я: Первое. И второе.

Да ладно. Что может быть нормальнее и закономернее Рика, смотрящего субботний матч бундеслиги? Под пиво. Не чай же он должен пить под это дело.

— ГО-О-О-ОЛ!!!!! — будто соглашается со мной из прихожей Рик, но потом: — Э-ЭЙ, НИХУЯ, БЫЛ ГОЛ!!! Блять, пиз-дюк…

Я видела и слышала его уже более разъяренным, и сейчас он меня не пугает. Хоть я и испытываю определенное облегчение от того, что эти эмоциональные всплески направлены не на меня.

Значит, ты у нас и умная, и опытная? — не отстает Каро.

Ни то, — отвечаю ей, — ни другое.

Похоже, Каро испытывает не облегчение, а, скорей, досаду от того, что новогодняя свинг-вечеринка не состоялась, а поскольку именно я ей об этом напомнила, то и стервозит она теперь со мной.

а жаль — сетует она.

я ж серьезно

думала, ты меня наставишь на путь истинный, я ж со скуки помираю

сижу тут взаперти…

— мне приходит очень «обиженное» селфи -

…в четырех стенах

все ленты пролистала, все марафоны перемарафонила

одна посреди стукко венециано с видом на Милано

Я, кажется, не уточняла, что у Каро очень обеспеченные родители, и на Амазон она утроилась исключительно ради дополнения картины. Надо же чем-то заниматься — или делать вид.

Но меня умиляет ее тон — не соскучившийся, а, скорее, жалобный.

Вспоминаю, не то, как она, «объявившись» после нескольких лет, просила познакомить ее хоть с кем-нибудь, а другое.

Я ведь говорила уже про наши с ней проказы. Так вот… Однажды в школе мы с Каро, как обычно, должны были разойтись по разным урокам, она — на религию, я — на этику. Не знаю, что с ней в тот день случилось, но помню: вот звенит звонок, я говорю ей привычное: «Bis nachher», то есть, «до после урока», а у нее губы смеются, а сама она отчего-то смотрит на меня с такой внезапной, такой невыразимой тоской, и в глазах ее я читаю то ли: «Не бросай меня», то ли: «Вытащи меня отсюда».

И я соображаю молниеносно: хватаю одной рукой ее, другой — наши с ней сумки, тащу нас в медпункт — отпрашиваться, мол, ей плохо, мне нужно срочно отвезти ее домой. Уже тогда ее мигрени успели показать себя и мне верят, ставят в известность ее родителей. Нас отпускают.

Ее родителей нет дома, и мы воруем у них из холодильника пиво и джеки-колу в банках, которые в наши «по пятнадцать» нам не продали бы в супермаркете. С ворованным бухлом едем подальше из города, на Ваннзе, а там гуляем и оттягиваемся по полной.

Кажется, мы с ней пьем впервые в жизни. Наверно, тогда просто пришла весна, защекотало не греющее, но смеющееся солнце и снесло нам крышу. Мы молоденькие-красивенькие этакой подростковой, слепяще-яркой весенней красотой, от которой слепит глаза и заболевают головы у всех от зеленых пацанов до взрослых мужиков в возрасте. И нам так весело, что это видно за три версты, и слышно тоже. Наш «оттяг» пытаются стрелять у нас какие-то пацаны, такие же, как мы, прогульщики и тоже без вариантов затариться легально. А мы не жадные — делимся, знакомимся, флиртуем и угораем с теми пацанами, врем им, что сами тоже «из Марцана» и в таком составе гуляем парочками на Ваннзе.

Когда тот сумасшедший мартовский день близится к концу, мы с Каро, с непривычки окосев, делаем вид, что подрываемся ехать с теми пацанами догуливать у них в Марцане, а сами в последний момент выпрыгиваем из метро, машем ручкой им на прощанье, бросаем воздушные поцелуйчики и дико и развязно хохочем вслед уехавшему поезду.

Было это за каких-то пару недель до Михи и наших с Каро страстей по нему, которые, как видно, и взбурлили на буйной почве этих похождений. Затем уж больше ничего подобного не повторялось.

Вспоминаю — и сейчас мне нечего ответить на ее:

и выпустят меня отсюда, по-видимому, не скоро

Тогда-то, в пятнадцать я, сама израдно поддатая, кое-как привезла ее потом домой. Дома ее после тех двух «пол банок» тошнило до отключки, даже до галлюцинаций каких-то. Я уже скорую ей набирала, когда она пришла в себя. Потом Каро закрылась у себя в комнате, а я выбрехивала ее перед предками — совсем разболелась ваша дочь, мол. Они лишь благодарили, что пробыла с ней.

Теперь спрашиваю только:

В Италии новые ужесточения?

Она: А ты не знаешь?

Я: Нет.

Она: Кати, ты совсем выпала из жизни. У тебя что, сейчас кто-то есть?

Вообще-то, на стеб по поводу выпадания из жизни я никогда не ведусь. С другой стороны, сейчас мой «кто-то» настолько неопровержимо существует в моей жизни, моей квартире, моем распорядке дня и — со сладкой, волнительной закономерностью — даже где-то у меня внутри, — что замалчивать его значит врать напропалую. Правда, сейчас как раз кажется, что, не будь у меня телевизора, вероятность, что этот «кто-то» согласился бы у меня поселиться, составила бы фифти-на-фифти, а то и меньше.

И еще: когда он вернулся, то будто что-то во мне переключил, и вот я больше не испытываю потребности шифроваться ни перед собой, ни перед миром. Да, я живу с мужчиной и зовут его Рик.

Разве не читала я, что, якобы, замечено у «звезд»: сначала новые отношения тщательно скрываются, затем аккуратно «не афишируются», но потом приходит время, и их выставляют напоказ, хвалятся, чтобы видели все.

Уподобившись ВИП-персоне, рапортую Каро:

Да.

Но это же не Миха??? — истерит-пишет она.

Опоздала, думаю — и слава Богу.

Нет. Его зовут Рик. Мы начали встречаться еще до Нового Года.

Она: Так чего ты мне плакалась, что под Новый Год одна осталась, застряла, встречать тебе не с кем?

Терпеть не могу баб, которые ни за что не порадуются за других, потому что не в состоянии радоваться за себя. Их так тошнит от чужих россказней про счастье и благополучие, что они начинают приумножать выдуманные — чужие же — проблемы и неурядицы, тайком надеясь, что «номен эст омен» и окошко Овертона никто не отменял. Терпеть не могу.

Но я же говорю, по отношению к Каро во мне чуть ли не с самых школьных лет установилось ощущение некоего морального и психологического превосходства, а значит, и терпимости.

Подобная позиция позволяет терпеть ее гонево и все равно считать ее своей лучшей подругой. Во-первых, я старше чуть ли не на год, поэтому и умнее, и по жизни самодостаточнее. Во-вторых, никакой ее бред не в состоянии вывести меня из равновесия, хоть я и a) не плакалась, b) не застревала и одна не оставалась, c) встречать мне почти было с кем — чем мама хуже каких-то там мужиков? В-третьих, друзей, кроме нее, у меня почти нет, а ее я знаю с пятого класса. Нет, мы давно уже не те «сестры», однако воспоминания о тех незапамятных, до-михинских временах чрезвычайно помогают не зацикливаться на очередном ее заскоке.

Вот я и не ведусь на ее туфту — хочет погнать, пусть гонит. Вкратце обрисовываю, что на Новый Год Рику нужно было уехать. Нахожу в себе силы, вернее, их даже искать особо не приходится, чтобы поведать, что до Нового Года у нас были «отношения без обязательств», затем мы решили съехаться и теперь живем вместе. Пишу об этом нейтрально, не впадая ни в романтику, ни в драматизм. Затем говорю себе, что Каро, итит-ее-мать, уже большая и если мне чего-то постоянно и не договаривает, то я перед ней шифроваться не обязана — и очень, очень сжато, оперируя одними только безликими и безэмоциональными фактами, рассказываю про меня и Миху.

Срабатывает. В целом Каро воспринимает мои сведения, как некую сводку о погоде, ощутимо успокаивается и изъявляет желание быть представленной моему новому «партнеру», когда закончится «все это», и она снова сможет беспрепятственно «перемещаться из страны в страну».

Каро «задабривается» настолько, что даже забывает поинтересоваться, где «он» работает. «Где работает» — признаться, ответ на этот вопрос достаточно заковырист. Тут мне теперь есть о чем порассказать, но я рада, что не приходится рассказывать Каро и ломать при этом голову, гадая, о чем говорить, а о чем молчать.

***

Итак, Рик вернулся. Наверно, сам от себя не ожидал.

Начнем с того, что мне нравится новое положение с ним: «мы разговариваем и даже друг другу вопросы задаем».

Что бы там Рик ни «стрельнул» мне своими бесчисленными взглядами в день своего возвращения — положение это устанавливается в доме, частью которого он теперь тоже является. К его оставленным вещам «из коробки» — во время его… э-м-м… отлучки я их даже выстирала, за что сама потом себя презирала — присоединяются другие вещи, причем не только одежда, но и — кто бы сомневался — инструменты.

В довершение всего Рик приносит откуда-то ноутбук, а это, будем откровенны, довольно знаково. Видеть его за этим гаджетом настолько же непривычно, насколько было, например, слушать из его уст немецко-берлинский мат, которым он крыл Миху в качестве сопроводиловки к физической расправе.

Понедельник. Приезжаю со стройки. Изрядно хочется есть, но мне не привыкать подавлять чувство голода в виду отсутствия приготовленного ужина. Тем более, что сейчас заглушить его получается любопытством: из прихожей вижу его за ноутом. На мониторе, как мне кажется, вижу издалека нечто вроде техпаспорта какого-то оборудования. Рик углублен в изучение этой документации и совершенно не слышит моего прихода. Замечает меня только, когда я, тихонько переодевшись, уже у него за спиной — понимаю это, потому что он поспешно-привычным, тыкающим жестом включает затемнение монитора и тут же извиняется, оборачиваясь на меня:

— Я по привычке.

Затемнение, однако, не убирает. Вместо этого неожиданно обнимает меня за ноги, притягивает к себе и, целуя, сажает к себе на колени. Это странно и по-приятному непривычно. Я не пытаюсь в этом разобраться или вспомнить, делал ли когда-нибудь так Миха — Рик слишком сладко целует меня и слишком красноречиво пролезает руками ко мне под футболку, чтобы оставлять сомнение в том, чем мы с ним сейчас займемся.

После — и правда очень сладкого — секса и ужина, приготовленного совместными усилиями «из чего было», ковыряюсь — выкладываю одежду себе на завтра.

— Мне завтра опять на объект, — поясняю.

Рик угорает при виде моей сигнальной жилетки:

— А я думал, ты мне щас стриптиз в этом покажешь. И в каске чтоб.

— Больше ниче не хочешь? — «возмущаюсь» я.

— Больше — нет. Меньше можно. Без лифчика. И без трусиков.

— Щас-с…

— Так и быть — музон на твой выбор.

Он чует, что мне давно уже смешно и жарко, особенно последнее, и раздевает меня, чтобы я могла одеться согласно его инструкциям. Затем, правда, забывает про инструкции, забывает напялить на меня униформу и про музыку тоже забывает. И вообще, мы с ним забываем о том, что я там должна была ему показать…

***

— Тебе завтра во сколько вставать? — спрашиваю ночью уже в некотором забытье, правда.

Мгновение он колеблется, будто соображает, говорить — не говорить, затем отвечает:

— В пол восьмого.

— Мне тоже. Далеко тебе ехать?

— В Нойштрелиц.

— Ничесе. Это ж час в один конец.

— Когда как.

— Так ты бери «мини», — предлагаю я спокойно.

— Кого?

— Мини.

— Тебе ж на стройку.

— Это в центре, я на транспорте быстрей доеду. Она у меня в гараже больше стоит.

— А-а. Ладно, спасибо.

— Ниче. Заправляй только.

— Само собой.

Мне вставляет от его непринужденного тона. Что ж, не теряем времени…

— Давно там работаешь?..

— Недавно. Не работаю.

— Как это?

— Наезжаю. Смотрю, чтоб без херни всё.

Несомненно, звучит, скорее, как рэкет, но мне кажется, я понимаю, о чем он. А ворчащая «угроза» у него в голосе — это мне, мол, чтоб не докапывалась. Не готов пока рассказывать, что ли…

Я немного разочарована, но насчет машины слов своих обратно не беру, и назавтра на работу — или «не на работу» — Рик укатывает на «мини».

***

После двух дней строек мне, хочешь-не хочешь, приходится вернуться в офис и представить на всеобщее обозрение мой преображенный фейс. Соображаю, что повальный масочный режим, муштровавший нас до Нового года, пришелся бы теперь в тему.

Хотя зря я переживаю — кажется, к середине недели у меня на лице уже преобладают телесные оттенки.

— Во-о-о, это другое дело… — встречает меня Рози.

Синяковых раскрасок не распознает. Или зажили почти, или это все контекст: уверена, дело не в тональнике, а просто вид у меня теперь действительно — и сексуально, и в целом — удовлетворенный.

В отгульную пятницу я кинула Рози с обедом, но то, что она читает у меня на лице, воодушевляет ее: втык мне дают не в высшей мере и намекают, что вышку еще не поздно заменить пожизненным, искупив вину откровениями под мороженое. Я не против.

Сидим, подмораживаем свои и без того подмороженные гланды тройным цветным каскадом под названием «вишня-марципан», которое в ДольчеФреддо не подают без вишневой наливки.

Естественно, в качестве искупления я также вынуждена рассказать Рози все. Она поглощает душещипательные подробности на манер чтения Стивен Кинговского триллера-ужастика и кайфует похлеще, чем от вишневой наливки. Если я, как ей кажется, рассказываю недостаточно подробно, выпытывает с особым рвением, требуя не упускать ни мест, ни междометий, ни даже звуков.

Естественно, сцена драки интересует Рози больше всего, и она пытает меня, полузадыхаясь от восторга:

— И хорошо он его отметелил?.. Прям впал в ярость, как эти… у викингов… берсерки?.. Миха много крови потерял?.. Они продолжали на улице?.. Соседи ментов не вызывали?..

— Сахарок, тебе б инквизиторшей работать, — стону я.

Бесполезно объяснять, что я была слишком травмирована душевно, чтобы обращать внимание на подобные вещи.

— «Спасибо» скажи, — Рози непреклонна. — Я ж помогаю тебе разобраться в себе.

— По-моему, все уже разобрано.

— А вот и нет. Я просила тебя не калечиться — забыла? Вот зачем ты пошла к нему?

Хоть никуда я и не ходила, а ходили ко мне: она подразумевает Миху.

Итак, зачем?..

Конечно, я и сама уже над этим думала, потому что после первых робких попыток «поговорить» с Риком и собственных размышлений о причинах заметила, что от этого как-то вставляет.

Миха захотел быть со мной не «просто так». Ладно бы, потрахаться и хватит.

Но нет, ничего просто так не бывает. Плати за удовольствие. Теперь потрудись вернуться и давай: рожай детей мне, желательно, здоровых.

Миха захотел быть со мной, и я тоже в это играла. Странно, что когда-то он спокойно все проярил, а теперь не вник, что и для меня это превратилось в игру.

Признаться, в истории с Михой есть над чем поразмыслить: значит, не забыла? Не разлюбила? Значит, страдала больше и дольше, чем сама готова была себе в том признаться? Не то. Все — не то.

Конечно, Рик не мог спросить меня об этом. А не спрашивал он меня об этом, потому что до этого и сам почти месяц ночевал у своей бывшей… или бывших… Как после этого спрашивать?..

Можно было бы предположить, что мы оба искали у своих бывших то, чего нам не хватало друг с другом. Что-то у нас не получалось, не устраивалось. Не для того ли я прыгнула с Михой в койку, чтобы отомстить Рику?

Не для того. Правда заключалась в том, что на тот момент я настолько отрубила Рика, что мстить мне было некому и не за что. Он снова стал чужим. Да и родным никогда не был.

Ведь Каро высказала-таки мне — без истерик вроде:

«Признай, что испытывала удовлетворение, встречаясь с Михой».

«Испытывала, конечно».

«Моральное удовлетворение».

«Стоп, Каро. Ничего морального в этом не было. Наоборот — мы просто трахались. Я хотела его, а он хотел меня».

Ей, наверно, больно было это слышать, но она сама спросила.

«Он изменил тебе с другой, — настаивала Каро, — и вот ты наконец-то его — и их — за это наказала. Ты была беременна, она теперь беременна — все сходится. Все началось с травмы, которую нанес тебе Миха. Я помню, как сильно ты его любила, как добивалась в школе. Как беспощадно ты отрезала его от меня, а меня — от него. Вы были столь блестящей парой…»

«…которой нет уже лет сто. И никакой морали. Ноль морали. Я вообще позабыла, что это такое».

В общем, это Каро, у нее свое, а у меня свое. А с Михой я переспала из-за того, что мне тупо захотелось мужика. Не больше и не меньше.

— Zum Ficken. Потрахаться, — признаюсь поэтому спокойно Рози.

И мне плевать, если сказала я об этом так громко, что меня слышал бариста или еще кто-нибудь в этой псевдо-итальянской шараге.

Рози кивает головой — правильно, мол.

Кажется, она настолько рада, что «все хорошо, что хорошо кончается» — даже не задает вопроса на засыпку: а зачем мне теперь этот?..

***

Зачем, зачем… За тем, что мне с этим хорошо. Даже вне постели или других мест для совокупления.

Но когда этот снова «по привычке» прячет от меня монитор своего ноута, я откровенно смеюсь над его конспирацией.

Я, конечно, менее инквизиторша, чем Рози — но нет, черта с два он от меня отвяжется. Пусть привыкает разговаривать. Да, за этим он мне тоже.

К тому же имею я право знать, куда конкретно он гоняет мою машину? А то мало ли, что там, в Нойштрелице, хоть это и не Берлин.

Нойштрелиц… Берлин…

Припоминаю одну деталь и после ужина забрасываю удочку:

— zalando что-то новенькое строит?

У интернет-магазина zalando там центр логистики, а в Берлине, недалеко от Истсайдской головной офис.

Рик отвечает не сразу, а я продолжаю допытываться:

— Тогда вы от них возвращались?

— Когда — тогда?

— На Ист Сайд. Ты на тачку ее сажал.

— Ну.

Он поворачивается ко мне всем корпусом и смотрит на меня в упор, не мигая.

— Только я ее не сажал. Она сама себя сажала. На мою тачку.

— То есть, ты подарил ей…

— То есть, я ни хера ей не дарил, — чуток «повышается» он. — Но она, тем не менее, ездит на моей тачке, и сама себя туда сажает…

— Слушай, — изо всех сил стараюсь не раздражаться, но дается это мне непросто, — а ты можешь, так сказать, в общих чертах обрисовать мне, как все это так получилось?.. Не, я, конечно, понимаю, там, гулял, изменял…

Хоть на словах это и проще гораздо «понять», чем на деле…

— Хрена ты понимаешь. «Гулял» — отзывается Рик презрительно и с нетерпением. — Да блять, запарывали просто всё друг другу.

— «Всё» — то есть, проекты?.. Зачем?..

Откровенно не понимаю. Ведь это же тупо невыгодно.

— Так выходило. Ее бесило работать со мной.

— Тебя — с ней?..

— Нет, вообще-то. Мы мало пересекались. Работали, по сути, каждый — на себя, каждый — со своими клиентами. Последним запорол я. Она много брала из кассы на инвестиции и просто так — квартиру, там, отремонтировать.

— Ту, на Котти?.. — спрашиваю почти беззвучно, но он слышит.

— Не, другую.

— Вашу?..

— Ее. Квартира на ней была. И есть.

Ну, конечно.

— Я ей говорил, что это херня, надо сначала текущие отбить. Потом у меня появилось верняковое дело…

— Какое?

— Чувак предложил переоборудовать пуфф…

Пуфф — это значит бордель?..

Не верю ушам, но ему-то верю и только спрашиваю прифигело:

— Чё?..

— …под отель. Ну, в это побольше надо было вложиться. Бабки вложить — и не только. А она — мне, блять — моими же аргументами. И — пиздец. Я отправил туда подряд, а когда пришло время с ними расплачиваться, она завинтила мне ликвид. Потом они искали меня кругом.

— И находили?..

— И находили. Берлин большой, но, блять… находили. По башке отгребал. Не раз… И не два… И не только по башке…

— Поэтому перебрался на ту квартиру? На Котти?

— Не-а. Жить негде было. Они отвалили потом. Въехали, что с меня ничего не возьмешь и никто за меня ниче не даст.

Таким образом этот, итит его мать, предприниматель оказался вынужден бомжевать. Все это настолько раздолбано, что… подходит к нему, если честно.

Подкалываю этого раздолбая без тени лживого сочувствия к его судьбе:

— Так а машину, раз ты ей не дарил, она у тебя угнала, получается?

— «Получается» — равнодушно подтверждает он.

— Это ж раритет какой-то?

— Додж Челленджер семьдесят второго.

Присвистываю, как если бы мне это о чем-нибудь говорило:

— Не ожидала.

— Чего?

— Что ты к тачкам так ровен.

— Тебя это напрягает?

— Может, я раздумаю давать тебе свою…

— Раздумаешь давать, м-м-м.… — тянет он понимающе и вдруг хватает меня за руку и насильно усаживает к себе на колени, где одной рукой лезет под футболку, а другой пытается содрать трусы.

— Э-э.… — измываться над ним дальше становится затруднительно, потому что мне забивают языком рот, прерываясь, чтобы «разрешить»:

— Да ты спрашивай еще, спрашивай… Че там еще хочешь знать…

Трудно, оказывается, продолжать допрос с пристрастием, когда догола раздевают не инквизитируемого, а инквизитора, инквизитор впридачу оказывается размазней и допрос оканчивается бурным сексом участников на кухонном столе.

— Тачка мне тоже «так» досталась, — возвращается он потом сам к теме.

— Значит, это ты ее угнал?

— Да нет. Скорее, получил в наследство. Типа.

— У тебя это может означать что угодно.

— А ты любопытная, оказывается.

— Вообще-то, не очень. Просто до меня не доходит, как ты…

…мог проярить дело какой-то стерве, заканчиваю мысленно. Я не бизнесвумен, но мне даже не настолько жалко его, а жальче дело.

— Она изначально все на себя оформила. Как будто заранее все кидалово спланировала.

— А может, так и было?

— Нет, не было. Я давно ее знаю и — не было.

А мне кажется, что я сейчас чуть получше узнала его.

От этих его «уступленных» тачек не пахнет Михой, но от того, как он отзывается о ней, мне становится неприятно.

Лучше бы он ее еще раз сукой обозвал, как тогда, в самый первый раз при встрече в метро. И почему это его голос звучит так трезво, спокойно, сдержанно. По-взрослому прямо. Решаю, что тогда, пусть он пьян был, расстроен, невменяем — он был прав. К чему теперь искажать? Да, неприятно.

— Она не такая, — настаивает он. — Не конченая.

Как сказать. Решаю про себя, что сама гораздо лучше нее и сроду бы такого не забабахала. Или если б забабахала, то только с очень реальным отморозком. С тем же Михой, например. Нет, с ним тоже нет.

— Она нормальная. Она так сильно меня киданула, потому что… решила, что имеет право. И все привыкла делать основательно.

Так, а давай-ка ей памятник поставим, предлагаю мысленно, уже изрядно исходя желчью.

Под наплывом этой желчи я, дабы отогнать изъедающие меня мысли, до поры, до времени откладываю дальнейшие ковыряния с выясняловом. Однако этой ночью, будто чтобы придать моим мыслям максимум едкости, мне снится канистра с промышленной кислотой.

***

Глоссарик на ГЛАВУ ДВАДЦАТЬ ВТОРУЮ "FAQ (Вопросы и ответы)

Херта — Hertha BSC, футбольный клуб Берлина

Вердер — Werder Bremen, футбольный клуб Бремена

Биттанкур — вообще-то, Леонардо Биттенкурт, немецко-бразильский футболист, игрок команды Вердер Бремен

бундеслига — «федеральная», т. е. высшая немецкая футбольная лига

Ваннзе — озеро в Берлине, представляющее собой раширенный участок русла реки Хафель

Марцан — район в Берлине, отличающийся «бюджетным» уровнем жизни и местами проблемной социальной обстановкой

zalando — крупный, если не самый популярный немецкий интернет-магазин, управляемый компанией, штаб-кватрира которой находится в Берлине.