Не отпущу!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

У Элизабет отвисла челюсть.

— Что?

— Он завещал тебе половину состояния, — бесстрастно повторил Куинн.

— Ты уверен? — Она была поражена.

— Вполне. И назначил меня своим душеприказчиком, хотя с тех пор, как ты сбежала, мы с ним не разговаривали. За исключением Солтмарш-хаус, некоторых фамильных драгоценностей, завещанных мне, и немалого наследства, доставшегося экономке, все в равных долях остается тебе с Пери.

— Нет, нет, — шептала она. Теперь ей точно не переубедить Куинна.

Элизабет подняла посеревшее лицо.

— Не хочу его денег. Никогда не хотела. Можешь забрать себе. Ему вообще надо было все тебе оставить.

Куинн покачал головой.

— Даже если бы мы не поссорились, он отлично знал, что мне они не нужны.

— Тогда Пери.

— У Пери их предостаточно. — И, не дав ей возразить, добавил: — Если тебе от этого легче, я позаботился о том, чтобы Пери оказался материально обеспечен, когда Генри выставил его за дверь.

Она опешила.

— С чего это вдруг Генри выставил Пери? Что он такого наделал?

— Во время выяснения отношений он возьми да и брякни в присутствии Генри: «Нет никого глупее старого дуралея».

— Неужели Пери думал…

— Что Генри втюрился? А что он еще мог думать?

Боже мой, Элизабет в отчаянии заломила руки, все было гораздо хуже, чем она представляла.

— Так вот, мне все равно, кому достанутся эти деньги! — выкрикнула она. — Я их не возьму.

Куинн цинично скривил губы.

— Ты запоешь иначе, если Бомонт передумает.

— Если я не выйду замуж за Ричарда, то вполне сумею прокормить себя.

— Не сомневаюсь. Но Генри оставил тебе эти деньги, он хотел, чтоб они достались тебе.

— Нет, я не могу их взять.

— Тогда тебе придется обратиться к его адвокатам и сказать им, как распорядиться этими деньгами. А пока что, — он осторожно взглянул на нее, — есть одно ювелирное изделие, которое, я надеюсь, ты не откажешься принять. На смертном одре Генри…

— Ты был рядом?

— Послали и за Пери, и за мной. К несчастью, пока мы ехали, очередной удар лишил его способности связно говорить или писать, но он дал мне понять, что одна брошь должна быть твоей. Так что, если он действительно для тебя что-то значил… — Куинн не договорил.

— Кому она принадлежала?

— Я покопался и нашел, что она попала в нашу семью в начале семнадцатого века. Поскольку ты помогала отцу писать историю нашего рода, тебе известно, что Дервиллы сколотили свое состояние кораблестроением и содержанием кораблей и только впоследствии занялись коммерческим банком.

— Да.

— Так вот, выходит, эта брошь принадлежала жене Кристофера Дервилла, который участвовал в строительстве «Мейфлауэра» и даже плавал на нем.

— Но я не могу принять такую вещь…

— Прежде чем отпираться, позволь заметить, что как раз из-за ее исторического значения он хотел передать ее тебе.

— Хорошо, раз Генри хотел, чтобы эта брошь принадлежала мне, я приму ее.

По мрачному лицу Куинна пробежала тень.

— В таком случае едем, как только ты будешь готова.

Она с удивлением спросила, взглянув на него:

— Едем? Куда?

— В Солтмарш.

— Нет, я не поеду с тобой.

Было невозможно вернуться в места, где она была так счастлива. Пока мир не рухнул.

— Кроме броши, которую надо забрать, я бы хотел, чтобы ты посмотрела кое-какие вещи.

— Я в самом деле не…

— Это твои вещи. Ты оставила в доме кучу личных вещей.

— Отдай мне только брошь, я ничего больше не хочу, — глухо произнесла она.

— Ничего?

— Вообще.

Лицо у него стало жестким.

— Даже свободы, к которой ты так стремилась?

Она затаила дыхание.

— Ты хочешь сказать, что согласишься аннулировать брак?

Он взглянул на нее из-под длинных темных ресниц.

— Возможно. Но с условием.

— Каким?

— Ты съездишь со мной в Солтмарш.

Зачем это ему? Чего он добивается? Элизабет чувствовала, что ее знобит. Может, ему просто надо показать свою власть над ней?

В любом случае она не позволит себя шантажировать. Она примет вызов — и пусть делает как знает.

Но это не блеф. Он не в силах запретить ей аннулировать брак, однако может сделать процедуру растянутой и тяжелой…

Наблюдая, как сменяются эмоции на ее лице, Куинн ровно произнес:

— Решай сама.

— А кто сейчас там живет?

— Только экономка. Когда отец умер, я отпустил остальных. Прежде чем вернуться в Штаты, хочу освободить дом от всего личного.

Это ее ошеломило.

— Уж не собираешься ли ты выставить его на продажу?

— А почему нет? Кроме экономки, которая прожила там тридцать лет, никто туда не стремится. А она получила от отца хорошее наследство, так что может уйти на покой и жить с комфортом. Когда Пери женился…

— Пери женился?

— Три месяца назад, на Джемме Бьюкен, младшей дочери лорда Бьюкена.

Теперь, между прочим, понятно, как Пери попал на благотворительное мероприятие, подумала Элизабет. Леди Бомонт давно дружит с леди Бьюкен.

— Итак, — продолжал Куинн, — когда Пери женился, я выразил готовность отдать ему Солтмарш-хаус. Но ему постоянно приходится бывать в городе, и ездить туда-сюда нет смысла. Он прав, конечно, но таким образом дом, в сущности, пустует.

— Но зачем продавать? Вряд ли ты нуждаешься в этих деньгах.

— А какой смысл оставлять его?

— Генри ни за что не расстался бы с ним. Он любил этот уголок старины… Я знаю, ты решил провести большую часть жизни в Соединенных Штатах, но наверняка же ты…

— А тебе известно, почему я решил жить в Соединенных Штатах?

Она покачала головой.

— В таком случае мне, пожалуй, пора рассказать тебе о моем детстве. Когда отец с матерью познакомились, ей было восемнадцать, а ему тридцать три. По всем признакам он был закоренелым холостяком, но спустя несколько недель они поженились.

Она умерла, когда мне было четыре с половиной года, и мы с отцом остались одни. А осенью он встретил и полюбил миниатюрную брюнетку по имени Бет. Она отказалась выйти за него замуж, но согласилась переехать и жить с нами. Она была красивой и доброй. Я обожал ее и был уверен, что она меня тоже любит. Но едва я начал снова чувствовать себя «под крылышком», она поцеловала меня на прощанье и ушла.

Спустя год отец женился на рыжей Хелен. Теперь все было совсем иначе: я испытывал неприязнь к новой мачехе, а она — ко мне.

Когда родился Пери, стало еще хуже. Казалось, все внимание направлено исключительно на него. Я остро почувствовал, что меня никто не любит и я никому не нужен, и стал совершенно невыносим.

Однажды, когда я вел себя особенно несносно, Хелен сказала отцу, что больше терпеть этого не сможет и один из нас должен исчезнуть.

Куинн говорил бесстрастно, потрясенное лицо Элизабет вызвало у него лишь тусклую улыбку.

— О, да, я был молод, и у меня хватало глупости надеяться, что он оставит меня у себя. Только с годами я понял, в каком невыносимом положении он оказался.

Он решил отправить меня в школу-интернат. Но тут дядя Вильям, перебравшийся к бостонской ветви нашего рода и женившийся на американке, предложил мне пожить у него. Отец поставил меня перед выбором, и я решил ехать в Бостон. Выбор оказался удачным. У тети с дядей не было детей, и они окружили меня любовью и заботой, необходимыми каждому ребенку. Они стали моими настоящими родителями.

Когда Хелен бросила отца с Пери, они спросили, не хочется ли мне вернуться домой. Я ответил «нет», мой дом был в Бостоне, и я не возвращался в Англию, пока не стал взрослым. Тебе все еще кажется, что я должен дорожить этим домом?

— Нет, не кажется.

— Только не воображай, будто я ненавидел Пери или отца… Хотя спустя столько лет мы оказались почти незнакомы и у каждого был свой комплекс — я сердился, отец испытывал чувство вины, Пери стал ревновать, — мы вскоре отлично наладили отношения. К тому времени, когда появилась ты, мы хоть и не слишком часто виделись, но были близки, как члены любой нормальной семьи.

Значит, она, не желая того, нарушила эту близость.

— И это же ненормально, чтобы отец и сын, оба, влюбились в одну и ту же женщину.

— Но это неправда.

— Ты не можешь отрицать, что отец был влюблен в тебя… И даже я был совершенно очарован.

Нет, он вообще ничего не понял. Генри любил ее, но это совсем не та влюбленность. А сам Куинн, что бы там ни говорил, никогда ничего к ней не испытывал.

— Это неправда, — повторила она.

— Ты так считаешь?

Элизабет чувствовала, что терпит решительное поражение. Что толку спорить, попусту тратить слова?

— Как бы то ни было, все это ушло безвозвратно, — устало проговорила она. — Генри уже нет, а наш брак скоро будет аннулирован.

— Это зависит от того, поедешь ты со мной в Солтмарш или нет.

Все ее существо восставало против этой идеи. Но ради Ричарда… А вдруг все произойдет достаточно быстро и они смогут сыграть свадьбу весной?

Если, конечно, Ричард еще захочет на ней жениться, когда все узнает.

Но захочет он или нет, ей необходимо покончить с этим нелепым браком и изгнать Куинна из своей жизни.

В конце концов, в Солтмарш-хаусе еще живет миссис Уикстед, приятная, домашняя женщина, так что они не останутся наедине… И, глубоко вздохнув, она согласилась:

— Хорошо, поеду.

На лице Куинна не дрогнул ни один мускул.

— Ты, наверное, помнишь, что перебраться по косе можно только во время отлива. Так что не будем терять время.

— Хорошо, если не возражаешь, подожди меня внизу, я постараюсь собраться как можно быстрее.

Кисло улыбнувшись в ответ на ее вежливый тон, он взял поднос, и через мгновенье за его спиной щелкнула дверь.

Элизабет рванула в ванную, почистила зубы и приняла душ. Быстро уложила пучок и оделась как па прием. Ощущение надвигающейся опасности между тем не проходило, и она не в состоянии была избавиться от убеждения, что ведет себя как дура.

Куинн стоял рядом с машиной. В оливковой куртке поверх свитера, с отсыревшими в тумане и легшими волнами темными волосами он выглядел значительно моложе своих тридцати двух. Его образ тревожил и манил.

Чувствуя, как ускоряется биение сердца, она заставила себя выдержать его взгляд, скользнувший по ее серому деловому костюму, шелковой блузке и элегантным лодочкам.

— Подходящий у тебя вид, чтобы отдохнуть денек на берегу моря.

Она проигнорировала его сарказм и ровным голосом спросила:

— Мой ключ еще у тебя? — и с облегчением вздохнула, когда он безропотно протянул его.

Элизабет захлопнула за собой дверь и села на переднее сиденье «мерседеса».

Они успели отъехать, когда она вспомнила, что забыла надеть часы, но возвращаться было поздно.

Движение на улицах оказалось интенсивным, и они выехали из Лондона позже, чем предполагали.

Легко положив на руль красивые руки, Куинн молча вел машину. Элизабет было неловко ощущать рядом с собой его мускулистое бедро, и она не отрываясь смотрела в окошко. За окном мелькал серый, однообразный пейзаж.

— Завораживающий вид, — ехидно заметил Куинн.

Она приподняла подбородок.

— Я люблю Эссекс.

— Только не говори, что тебе нравилось жить в Солтмарше в одном доме с восемнадцатилетним парнишкой и стариком в инвалидном кресле.

Она скрипнула зубами, но промолчала.

Куинн искоса взглянул на нее и сменил тактику:

— Ты помогала Генри копаться в истории рода, так что, надо думать, немало знаешь об этом острове?

— Мне известно, — она старалась говорить спокойно, — что, хотя не сохранилось никаких сведений о строительных работах на острове, сторона, обращенная к морю, столетиями укреплялась насыпями и была частично облицована камнем с целью защиты от приливов.

— А сам дом?

— Солтмарш-хаус был построен во времена Тюдоров на рукотворном острове и использовался в качестве маяка.

— Так вот откуда башня. В детстве этот дом всегда напоминал мне кособокий замок.

— Это и было что-то вроде замка. Во всяком случае, сооружение стало оборонительным: на стороне, обращенной к морю, стояли пушки, а появлявшиеся во время отлива опасные зыбучие пески помогали предотвратить нападение с суши.

— Тебе, наверно, было интересно заниматься этим исследованием, — заметил Куинн и, не меняя тона, спросил: — Как тебе удалось устроиться секретарем к отцу?

— То есть не было ли интриги с моей стороны?

— А она была?

— Нет. Я вообще не слыхала о Генри Дервилле, он сам со мной связался.

— Ни с того ни с сего? — Да.

Куинн с недоверием взглянул на нее.

— Я тогда только что бросила колледж и искала работу, и тут Питер Керрадайн, мой преподаватель истории в Пентридже, связался со мной. Оказалось, что он со школьных лет дружил с твоим отцом…

— Дальше.

— Когда после первого удара Генри оказался полуприкованным к инвалидному креслу и решил исследовать и увековечить историю своего рода, ему понадобился помощник. Он обратился к старому другу, и Питер Керрадайн назвал меня.

Во взгляде Куинна все еще сквозило недоверие, и Элизабет яростно произнесла:

— Проверь, если хочешь.

— Так и сделаю, — усмехнулся он. — А как вышло, что студентка-историк превратилась в секретаря?

Подавив раздражение, она бесстрастно ответила:

— Меня предупреждали, что в избранной мной области проблемы с трудоустройством, поэтому, чтоб подстраховаться, я записалась на курсы машинописи и стенографии.

— По-моему, ты прибегла к более эффективным способам.

— Не понимаю, о чем ты, — натянуто ответила она.

— Все ты понимаешь.

Она вздохнула и снова отвернулась к окну. Какой смысл доказывать свою невиновность? Он уверен, что она с самого начала умышленно ставила ловушки его отцу, и, похоже, убедить его в обратном было невозможно.

Пейзаж за окном изменился. Холмы уступили место низине, усыпанной фермами, а ближе к побережью начались солончаки.

Неожиданно Куинн затормозил.

— Уже поздно, может, остановимся на ланч?

Она подняла глаза. Они стояли на одной из окраинных улочек Солтмарша, ведущей к берегу.

Машина стояла рядом с «Корабликом» — черно-белой небольшой гостиницей с выступающими полубалками, эркерами и висячей вывеской, на которой красовался плывущий на всех парусах клипер.

Элизабет остолбенела, сердце заколотилось, к горлу подступила тошнота.

— Разве у нас есть время на еду?

— Где-то надо поесть. — Куинн смотрел на нее с невинным видом. — Помнится, ты говорила, тебе здесь нравится.

Значит, остановка у «Кораблика» не случайна. Элизабет охватила дрожь.

— Не забыла же ты, как мы останавливались здесь? — спросил Куинн, вглядываясь ей в лицо.

Нет, не забыла. Однажды вечером они возвращались из Лондона и прозевали отлив. Пришлось заночевать в гостинице.

Куинн тогда спокойно заказал один номер на двоих, и она, неопытная, влюбленная по уши девчонка, не стала возражать.

Элизабет молчала, сцепив руки.

— Помнишь кровать с балдахином и ходики, гремевшие всю ночь?..

— Нет, ничего не помню, — процедила она сквозь зубы.

— Даже потолка в спальне, расписанного русалками? — лукаво спросил он, глядя, как жаркий румянец заливает ей щеки.

Наконец он вышел из машины и подошел с другой стороны, чтобы помочь ей.

— Есть еще один повод, чтобы остановиться здесь, — проговорил он, ведя ее под руку к воротам, — у них установлено табло с указанием приливов и отливов. Я смогу узнать, когда отлив.

— А если мы его уже пропустили? — произнесла она и тут же пожалела, что не откусила себе язык.

Он пожал плечами.

— Значит, заночуем здесь и отправимся завтра.

В панике она было начала:

— Нет, мне нельзя оставаться на ночь. Ричард…

— …в Амстердаме, — ловко вставил Куинн, — и ничего не узнает.

— Он часто звонит мне во время своих разъездов.

— А ты сидишь дома и ждешь?

— Да.

Куинн что-то неразборчиво пробормотал себе под нос, но она заметила, что губы у него угрожающе сжались, и нашла извращенное удовольствие в том, что ей удалось рассердить его.

Комната отдыха с низкими, почерневшими потолочными балками и косым настилом пола не изменилась. Огонь весело полыхал в широком камине, в воздухе пахло яблоневыми дровами.

Кроме котенка мармеладного цвета, уставившегося на пламя и моргавшего сонными глазенками, не было никого.

Куинн усадил Элизабет за стол, повесил куртку на спинку стула и подошел к табло.

— Все в порядке? Доберемся до острова? — тревожно спросила Элизабет.

— Думаю, без затруднений, — легко ответил он.

Не успел он договорить, как за стойкой появился приветливый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой. Элизабет с облегчением вздохнула: насколько помнила, она еще ни разу его не видела.

— Не слишком хорошая погода, — жизнерадостно заметил он.

— Да, туман так и не рассеялся. — Похоже, Куинн был рад поговорить о погоде за чтением меню.

— И я не очень удивлен, — сказал хозяин. — Согласно прогнозу, это растянется на несколько дней. Конечно, они не всегда угадывают…

Обменявшись любезностями с хозяином и ни слова не сказав ей, Куинн стал заказывать.

Она услышала, что он выбирает почти все то же, что они ели здесь в последний раз. Еще один способ поиграть у нее на нервах.

Когда он вернулся с двумя кружками пива, она взяла пиво с самым безмятежным видом, на какой была способна, и поблагодарила.

Потягивая прозрачную горечь, она думала, что сказал бы Ричард, если бы видел ее сейчас.

Наверное, был бы в шоке.

В некоторых вопросах он проявлял крайний консерватизм (она старательно избегала слова «нетерпимость») и, считая это чем-то вроде проявления панкизма, отказывался пить пиво вообще. И, разумеется, не представлял, что она его пьет. Хотя, конечно, она «завязала», с тех пор как познакомилась с ним…

Подоспевшая закуска прервала ее путаные размышления. Уставившись в тарелку с копчеными эссекскими устрицами и тонюсенькими сухариками, она вспомнила, как в прошлый раз Куинн, заметив ее нерешительность, с недоумением спросил:

— Ты не любишь копченых устриц?

Тогда ему было двадцать семь, он был красив и обладал харизмой, успел сколотить собственное состояние и стать светским человеком.

Ей исполнился двадцать один год, красавицей она не была и, пока не поступила на работу к Генри Дервиллу, числилась студенткой исторического отделения без гроша в кармане.

Чувствуя себя неловкой малолеткой, она призналась:

— Не знаю, никогда не пробовала.

— Не хватало куража?

— Нет, денег.

На мгновенье в его зеленых глазах мелькнул холодок, потом он заинтересованно вскинул бровь.

Она была немногословной.

— У отца было больное сердце, и он практически не мог работать. Мы снимали квартиру на первом этаже, и нам едва удавалось оплачивать счета.

— А потом?

— Как большинству студентов, мне приходилось иметь дело больше с печеной фасолью, чем с копчеными устрицами.

Теперь в его глазах появилась усмешка.

— Думаю, ты почувствуешь разницу. Может, попробуешь?

Видя, что он ждет, она неловко призналась:

— Я не умею обращаться с ними.

— Тогда давай покажу. — Куинн положил устрицу на тонкий, смазанный маслом горячий сухарик и отправил ей в рот.

Этот свойский и удивительно эротичный жест вызвал в ней именно то, что должен был вызвать.

Элизабет вздрогнула и заставила мысли вернуться в реальность. Подняв глаза, она увидела, что Куинн изучает ее блестящим, сосредоточенным взглядом.

Он повел темной бровью.

— Повторим? — Он положил толстенькую устрицу на маленький сухарик и протянул ей.

Она не собиралась принимать ее, но, как загипнотизированная, раскрыла рот и увидела на лице Куинна издевательскую усмешку.

Черт его побери! Она еле удержалась, чтобы не плюнуть в это красивое лицо.

— Вкусно? — спросил он, пока она жевала и глотала.

— Не очень, — вяло ответила Элизабет. — Боюсь, у меня изменился вкус.

— Во всем? — деликатно поинтересовался он.

На ее скулах проступил легкий румянец.

Куинн улыбнулся и, просияв от удовольствия, взял вилку и принялся за своих устриц.

Когда они вышли на улицу, Элизабет заметила, что туман еще более сгустился. Небо нависло над морем и прибрежной равниной, как перевернутая перламутровая чаша. Неподвижный воздух был садняще сырым.

Она задрожала от холода и нервного напряжения.

— Нам надо поторопиться, чтобы успеть вернуться.

— Согласен. — Он сел за руль и завел машину.

На окраинах городка Солтмарш земля была жухлой, бесцветной, пронизанной серебристыми нитями каналов.

Побережье не отличалось красотой, но в нем было своеобразное очарование, и в те немногие месяцы, что жила здесь, Элизабет успела полюбить его.

— По-своему завораживающий вид, — как отголосок ее мыслей прозвучали слова Куинна.

— Да, — согласилась она. — Топограф елизаветинских времен Уильям Кемден говорил об этих краях: «Океан тычется в них».

— И поэтично, и точно.

Скоро дорога, ведущая к морю, постепенно исчезла. Вода за темной прибрежной полосой гальки и белеющим за ней песком казалась спокойной, как серый, тихий омут.

На том конце косы лежал знакомый овал острова Солтмарш.

Куинн остановил машину и, опершись на руль, уставился на прямоугольный силуэт дома с приземистой круглой башней.

Наступали ранние сумерки, и старый дом казался нестерпимо одиноким и заброшенным.

Куинн завел машину.

Они проехали по косе, мимо большого кирпичного лодочного сарая, и поползли вверх по мощеной дороге к дому.

Сбоку, у массивного крыльца, был расположен обширный блок гаражей с отдельной квартирой для шофера, пристроенной при жизни Генри.

Куинн обошел машину, чтобы открыть Элизабет дверцу и помочь выйти.

Она ждала, что экономка выйдет встречать их, но даже на близком расстоянии дом выглядел необитаемым.

Ей стало не по себе.

— Миссис Уикстед, наверно, предупреждена о твоем приезде?

— Боюсь, что миссис Уикстед здесь нет.

— Как «нет»? — всполошилась Элизабет. — Ты же говорил, что она еще здесь живет.

— Это так. Просто недавно она перенесла операцию и уехала в Харвик пожить у сестры до выздоровления.

— А-а, — тупо произнесла Элизабет и с укоризной взглянула на него: — Почему ты мне ничего не сказал?

— Разве это так важно?

Ей было важно.

— Жаль, я не знала.

— То есть ты не приехала бы?

— Нет, не приехала бы, — вспыхнула она.

— Ну, ну, — мягко произнес он. — Хорошо, что я забыл упомянуть об этом.

— Ничего ты не забыл, — обвинила она, — ты нарочно это скрыл.

— Ну зачем было мне скрывать?

Она не хотела даже думать, зачем.