Не святой (ЛП)

Глава 20

Амелия

Уже после ухода Габриэля я решила покинуть комнату с Линкольном. Я знала, что его здесь нет, но, как ни странно, мое тело пугающе реагировало на его присутствие. Сердце забилось чуть быстрее, кровь и кожа стали чуть теплее.

Мои губы все еще горели от поцелуя, я все еще чувствовала его вкус на своем языке.

Взяв Линкольна на руки, я несу его в игровую, кладу на пол и окружаю игрушками из ведерка, стоящего рядом с диваном. Пока он отвлекается, я наливаю себе выпить в баре, установленном рядом с большими эркерными окнами, выходящими во двор. На полке стоял мини-холодильник и несколько бутылок дорогих на вид спиртных напитков, но я взяла только воду.

Нейт был где-то здесь, я видела его после того, как вышла из комнаты, но за нами присматривал Кольт, который сейчас стоял у двери, спиной ко мне.

Я подумала, не обмануть ли мне его, не попытаться ли снова сбежать, но что-то остановило эту мысль. Я сказала себе, что это потому, что не хотела, чтобы с Кольтом случилось что-то плохое. Независимо от того, на кого он работал и как его заставили нянчиться со мной, я не хотела, чтобы он пострадал от каких-либо последствий. Габриэль выглядел вполне разумным, несмотря на похищение и заключение меня взаперти, но была причина, по которой одно его имя могло заставить кого-то наложить в штаны.

Когда Линкольн был занят на полу, я свернулась калачиком на диване, положив на колени книгу о моде. Предложение, сделанное Габриэлем, постоянно крутилось у меня в голове. Я сказала ему, что подумаю, что заключила с ним сделку, но я не ожидала того, что он сказал. За то, как он назвал меня и что увидел во мне.

Храбрость? Я не была храброй. Я не могла быть такой.

Что такое храбрость, если я боялась принять искреннее предложение, которое могло бы мне помочь? Может быть, потому, что оно исходило от него? Не знаю.

Но я была права. Находиться рядом с ним, принимать от него что-то — это была проигрышная игра.

Я никак не могла выйти победителем.

Я вздыхаю и открываю книгу, проводя рукой по знакомым страницам, которые я читала от корки до корки столько раз, что уже сбилась со счета.

Знакомые слова и образы заселяют то место внутри меня, ту часть моей души, которую я отдала рисованию и дизайну одежды все эти годы назад. Все это заставляло мои пальцы чесаться от желания снова взять в руки карандаш, чтобы порисовать еще, даже после того, как я взяла его впервые за много лет только вчера вечером.

— Эй, Кольт? — зову я.

Он поворачивается ко мне, но почти сразу же его глаза устремляются на окно позади меня и расширяются.

— Пригнись! — кричит он.

Он бросается на меня, и мое тело застывает, когда раздается громкий хлопок и стекло разбивается вдребезги.

Рядом со мной вскрикивает Линкольн, и тут же Кольт падает на мое тело. Теплая влага сразу же просачивается в мою футболку.

— Кольт? — пискнула я, когда он не ответил. — Кольт!? — я попытаюсь снова, толкаю его.

У меня в голове все гудит, паника и страх заставляют меня отстраниться от него, чтобы я могла добраться до своего сына. И тут мужчина начинает стонать.

— Кольт! — кричу я, дрожа.

Я толкаю его за плечи как раз в тот момент, когда за разбитым окном раздается хруст гравия под ногами.

Он медленно поднимается на ноги, его глаза обращены к окну, прежде чем встретиться с моими собственными. Он не выглядел испуганным, он больше походил на злого медведя. Боль исказила его черты, но он никак не отреагировал.

— Беги, — прохрипел он. — Прячься, Амелия.

— Что такое?

Я была слишком напугана, чтобы бежать, и в тот момент, когда ему удалось вяло сдвинуться с места, я начала двигаться.

Еще один хлопок эхом раздался в игровой. Пуля попала в стену, но за ней последовали еще несколько. В Кольта попадают снова, и на этот раз он вскрикивает — пуля пробила ему бедро.

Я обхватываю Линкольна и оттаскиваю нас обоих в угол комнаты, усаживая за книжную полку.

Я встречаю взгляд Кольта. Я не могла просто бросить его. Я не могла…

Кровь сочилась из его раны, пачкая диван, но он просто смотрел на меня.

— Спрячься.

— Кольт… — я вздохнула, страх держал мой голос в заложниках.

— Уходи, Амелия.

Как только он произносит эти слова, в комнату врывается Нейт, его глаза сначала находят раненого Кольта на диване, а потом переходят на меня и Линкольна.

— Пошли! — он приказывает. — Живо!

Я не двигаюсь.

Я не могу двигаться.

— Амелия, — смягчается он. — Давай, пошли, — он внезапно пригибается, когда раздается еще один выстрел. — Вперед! — рычит он.

Мне каким-то образом удается встать на ноги. Он хватает Линкольна, прижимая его одной рукой к своему бедру, а другой хватает меня, прижимая к себе, закрывая нас обоих своим телом.

Он использовал себя как щит.

Мое горло горело от крика, который я хотела выпустить, а голова гудела от эха выстрелов и крика Линкольна.

Он вел нас через дом к кабинету Габриэля. Когда мы пересекали фойе, оно казалось открытым, слишком тихим, слишком незащищенным.

Крик вырвался из меня в тот момент, когда я услышала позади огромный грохот, выбивающуюся входную дверь.

— Бежим! — кричит Нейт, заставляя Линкольна вернуться в мои объятия и толкая меня вперед. Навстречу мне бегут люди, я узнаю их лица, но они не останавливаются, они проносятся мимо, как армия, идущая на битву.

Все вокруг взрывается в хаотическом беспорядке громких хлопков и криков, тяжелых ударов и стонов боли.

Я бегу.

Мне не стыдно. Я обхватываю Линкольна всем телом, единственная мысль — увести его подальше от опасности. Мои ноги шлепают по мраморному полу, дыхание вырывается из груди, когда я врываюсь в дверь кабинета Габриэля и практически бросаю нас обоих под стол, перекатываясь таким образом, чтобы мое тело приняло на себя основную тяжесть падения. Мой бок врезается в край стола, боль пронзает меня, а в глазах расцветают звезды, но я отталкиваю ее, обхватывая Линкольна, чтобы защитить.

Я вздрагиваю от каждого выстрела, от каждого крика, Линкольн все еще плачет у меня на руках.

— Шшш — голос мой дрожит. — Шшш, малыш, все хорошо.

Я прижимаю его голову к себе, укачивая его в крошечном тесном пространстве. Воспоминания пытаются нахлынуть на меня, воспоминания о том, как я была маленькой девочкой, пряталась в шкафу под раковиной, пока мой отчим кричал и крушил все вокруг, швырял тарелки и крушил мебель, искал меня, чтобы у него было тело, на котором он мог бы выместить свою злость.

Раньше это была моя мать. Но ее не стало, и следующим лучшим вариантом для него стала я.

Я часами сидела в шкафу, зажав рот рукой, а после на коже оставался красный след или синяк, но это было лучше, чем та боль, которую причинял он. У меня до сих пор много шрамов, полученных от него, на бедрах, спине, верхних частях рук.

Но я научилась прятаться, как и сейчас, но на этот раз я пряталась не за себя, а за своего сына.

Я знала, что люди умирают. Я слышала, как падают их тела, их истошные крики, но я оставалась ради него.

Слезы текли по моему лицу, сердце бешено колотилось в груди, но каким-то образом мои покачивания и воркование утихомирили крики Линкольна.

Я продолжаю мягко раскачивать его вперед-назад, его затылок лежит в моей руке, его щека прижата к моей груди. Мои слезы беззвучны, мое страдание внутреннее, но я чувствую, как меня разрывает на части.

Тишина падает, как свинцовый груз на дом, и я втягиваю воздух, задерживая его, слезы прожигают дорожки по моим щекам, пока не падают в гриву непокорных темных кудрей Линкольна. Он сосет большой палец, и его тело сотрясают небольшие толчки плача, когда он икает.

— Где она? — говорит кто-то.

Я сглатываю рвоту.

Страх перед прошлым, перед воспоминаниями, преследующими тебя, и перед настоящим, где есть реальная опасность.

Они убьют нас обоих.

Судя по одному этому вопросу, они искали меня.

Моего сына.

— Найдите ее! — приказывает кто-то.

Я чувствую, как в горле поднимается крик, и закрываю рукой рот и нос, подавляя шум.

— Хватит! — кричит кто-то.

Этот голос я узнала. Я знала его, но в моей панике, в моем горе и страхе, он был размыт в моей голове. Но я знала его, о черт, я слышала, но не могла сообразить кто.

— Пойдем.

— Но ты же хотел ее! — сказал кто-то другой.

— Будет другой раз, — в этом тоне, в этом знакомом голосе была чистая убежденность. — Она от меня не убежит.

Я слышу, как по дому ходят сапоги, уходящие по приказу. Они не продолжают меня искать, но я не двигаюсь. Я не издаю ни звука.

Я уже давно поняла, что слова ничего не значат, ложь так же легко подается, как вода из крана, и пока я не буду уверена, что в этом доме нет врагов, я буду оставаться здесь, где безопасно.

Внутри меня все еще жила маленькая девочка. Она все еще боялась возвращаться домой, боялась выходить из своего укрытия. Во мне жила маленькая девочка, которая, увидев этих людей, сразу же распознала опасность и боль. Мне нравится говорить себе, что я выросла, что я победила эти ужасы, но я лгала.

Я всегда лгала себе и была уверена, что всегда буду лгать.

Надела бы на себя суровый вид, и, может быть, это стало бы правдой.

Но я остаюсь под этим столом, обнимаю сына, укачиваю его, пока он не засыпает на моих руках, и тогда я тихо всхлипываю. Я плачу о себе, о своем прошлом, о своих кошмарах и боли, я плачу о людях, погибших или умирающих за дверью, и я плачу о своей свободе. Я плачу о свободе, которой у меня нет и никогда не будет.

Не из-за Габриэля и его насильственного брака, не из-за того, что я застряла в этих стенах, я никогда не освобожусь от кошмара, который был моей жизнью, моим прошлым и моим настоящим.

Я была сломлена.

Меня постоянно преследовало прошлое насилие, мне каждый день напоминали о том, что я не справляюсь, что я не могу обеспечить себя.

Именно тогда, когда я потерялась в этом смятении, я услышала, как дверь в офис со щелчком открылась.

Сердце подпрыгивает в горле.

Габриэль может говорить, какая я смелая, какая отважная, но я не хотела умирать. Я готова на все, чтобы защитить своего сына, но я не хотела умирать, в этом есть разница.

Стук шагов эхом отдается в моих костях, отчетливый звук одежды, стук кольца о металл.

В руках пистолет.

Я закрываю глаза и думаю о том, что я могу сделать.

Что я могу сделать?

Если бы они не ушли, их было бы гораздо больше, чем меня. У меня не было оружия. Ничего, что могло бы противостоять пуле или ножу.

Немного сдвинувшись с места, я стараюсь вести себя как можно тише, когда перемещаю Линкольна, чтобы он лег на ковер позади моего собственного тела. По крайней мере, я могу быть щитом.

Я держусь так, чтобы он был скрыт, и наблюдаю за пространством перед собой, ожидая появления ног.

Мне кажется, что мое дыхание отдается громким эхом в груди, что кто бы ни находился со мной в комнате, он может услышать хрип моих легких.

Он подходит ближе.

Еще ближе. Пока уверенные шаги не затихли сбоку стола.

Черные брюки. Черные кожаные туфли и широкая стойка.

Рука ударяется о крышку стола, вторая опускается с пистолетом, зажатым между сильными, ловкими пальцами.

Он приседает, и крик нарастает, готовый вырваться из меня, пока не появляется его красивое, жестокое лицо.

— Габриэль! — кричу я.

Я не думаю, прежде чем броситься на него.

Он без колебаний ловит меня, обхватывает своими мощными руками, пистолет упирается мне в позвоночник. Он зарывается лицом в мои волосы, а я — в его шею, вдыхая ставший уже слишком знакомым запах пряностей и кожи. Этот запах успокаивает ужас в моей голове.

— Я держу тебя, leonessa, — успокаивает он. — Leonessa mia (прим. пер. — моя львица), я держу тебя.

— Линкольн, — всхлипываю я ему в шею, и он замирает. — Он все еще спит.

Я прижимаюсь к нему, позволяя ему еще больше прижать меня к своей груди, следуя за его телом, когда он устраивается поудобнее и затаскивает меня к себе на колени, обнимая почти также, как я обнимала своего сына. Я свернулась калачиком у него на коленях, и в какой-то момент он уронил пистолет на пол, который все еще оставался в его руке, прижав ладонь к моему позвоночнику, а другую — к волосам, пока уткнувшись лицом в его плечо, я плакала.

Я не стыдилась того, что мне было так комфортно, что я позволила ему обнять меня. Я нуждалась в этом.

После всего этого я нуждалась в нем.

И одна эта мысль была не менее страшной, чем то испытание, через которое я только что прошла.