Глава четвертая ПУТИ БОГИНИ ХАТОР

В четырнадцатую годовщину того дня, когда мне дали имя, я, как обычно, пришла в эддубу. Стряхнула у дверей сандалии. Почему-то в комнате для занятий Пасера не было. Впервые за то время, что Пасер учил нас в эддубе, он не явился к уроку. Ученики вовсю пользовались его отсутствием, болтали и судачили, сидя на циновках.

— Нефертари! — крикнул Баки. — Ты уже слышала?

Я неспешно достала из мешка тростниковую палочку и бутылочку с чернилами.

— О чем?

— Пасер больше не будет нас учить. Он теперь визирь фараона Рамсеса.

Я так и подскочила.

— Когда это случилось?

— Вчера. Мне отец сказал сегодня утром. — Баки улыбнулся во весь рот, открывая неровные зубы. — А у нас будет новый наставник.

В дверях возникла женская фигура. Ученики вскочили и низко поклонились Уосерит, как никогда не кланялись Хенуттауи. На Уосерит было длинное голубое одеяние жрицы Хатор, лазуритовые серьги, браслеты и пояс, а головной убор венчали небольшие рога.

— Нефертари, — позвала она, — нам пора.

Ученики смотрели на меня и ждали объяснений, но слова застряли у меня во рту, и тогда жрица сообщила:

— Ваш новый наставник сейчас придет, но царевна Нефертари больше не будет здесь учиться. Она пойдет со мной, чтобы узнать все обряды, совершаемые в нашем храме. Нефертари станет жрицей богини Хатор.

По комнате пронесся удивленный вздох. Уосерит кивнула мне, и я поняла: нужно улыбнуться и уйти. Видя озадаченные лица товарищей, я вдруг подумала, что подошла к концу очень важная часть моей жизни. Наставники меня больше не ждут. Казалось, нужно радоваться окончанию учебы — меня выпустили на свободу, словно зверя из клетки, однако я чувствовала себя птичкой, которую согнали с насиженного места и велели: лети!

Вслед за Уосерит я прошла по тропинке вдоль озера. У меня колотилось сердце, а жрица, как и всегда, сохраняла спокойствие — оно порой наводило меня на мысль о некоей великой цели. Немного погодя она сказала:

— Я сегодня заходила к Мерит. Твои самые необходимые вещи уже уложили, и, как только их погрузят на корабль храма Хатор, мы отплывем.

Вода делит Фивы на две части. На западном берегу Нила стоит дворец Мальката, а на восточном — самые важные храмы. У каждого храма есть собственный корабль; Уосерит плавала на нем каждый день — по утрам приходила в тронный зал или навещала вечерами своего брата-фараона в Большом зале. «Взрослая жизнь, — подумалось мне, — означает передвижения». Четырнадцать лет я прожила в одних и тех же комнатах дворца, а теперь, за последние пятнадцать дней, переезжаю второй раз. Видимо, Уосерит понимала больше, чем хотела показать, потому что ее голос вдруг потеплел.

— Уезжать и прощаться — вовсе не так страшно, как кажется, — заметила она.

У моих покоев собралась небольшая толпа — все смотрели, как слуги собирают вещи. Я увидела Рамсеса и Ашу, и сердце у меня чуть не выскочило.

— Нефер! — окликнул Аша, и Уосерит сдвинула брови.

— Нефертари, — поправила она. — В храме Хатор царевну будут называть только полным именем. Здравствуй, Рамсес! — Она поклонилась своему племяннику и повернулась ко мне: — Я ненадолго уйду, можешь пока попрощаться.

Жрица скрылась в моей комнате. Аша и Рамсес заговорили разом:

— Что это значит?

Я пожала плечами.

— Уезжаю.

— Куда? — выпалил Рамсес.

— В храм Хатор.

— Зачем? Станешь жрицей? Будешь прибираться в храме и воскурять благовония? — спросил Аша.

Думаю, он так удивился оттого, что знал: обучение жрицы занимает двенадцать месяцев. И хотя они могут выходить замуж, мало кто это делает.

Я подавила страстное желание остаться.

— Да. Или стану выполнять обязанности писца.

Рамсес смотрел на Ашу, словно проверяя — верит ли тот.

— Но почему вдруг?

— А что мне еще делать? — рассудительно спросила я. — Во дворце для меня нет места. Ты женат и все время сидишь в тронном зале. Скоро вы с Ашой отправитесь на войну.

— Так мы же не на год уезжаем! — сказал Рамсес.

Появилась Исет и, увидев, что Рамсес беседует со мной, застыла на месте.

— Исет! — позвал он. — Иди попрощайся с Нефертари.

— Зачем? — спросила она. — Разве царевна нас покидает?

— Уезжает в храм Хатор, — сообщил Рамсес так, словно сам не верил. — Хочет стать жрицей.

Исет подошла, напустив на себя сочувственный вид.

— Рамсес будет скучать. Он всегда мне говорил, что ты ему как младшая сестрица.

Исет улыбнулась, и я прикусила язык, чтобы не съязвить.

— Какая жалость, что мы так поздно узнали. Устроили бы прощальный пир. — Исет посмотрела на Рамсеса сквозь длиннющие ресницы. — Ведь она может и не вернуться.

— Нефертари обязательно вернется, — резко возразил Рамсес. — Обучение занимает только год.

— Но потом она будет служить богине Хатор. За рекой.

Рамсес быстро моргнул; в тот миг, несмотря на присутствие Исет, он готов был обнять меня. Аша тоже хотел что-то спросить. Тут появилась Уосерит, а за ней — моя няня во главе целой процессии слуг с корзинами.

— Вы сможете навестить ее, когда захотите, — пообещала Уосерит. — Пойдем, Нефертари. Ладья ждет.

Я протянула руку к затылку и сняла с шеи ожерелье, сплетенное из буйволовых волос, которое Мерит всегда терпеть не могла.

— Что это? — презрительно усмехнулась Исет.

— Это я ей сделал, — объяснил Рамсес и посмотрел мне в глаза.

— Да. Мне было семь лет. — Я улыбнулась. — Возьми его на память.

Я вложила ожерелье Рамсесу в руки и направилась к пристани, стараясь не оглядываться на его унылое лицо.

С палубы корабля я все же оглянулась — попрощаться с привычной мне жизнью. С берега мне махали Рамсес и Аша, а потом к ним присоединились несколько учеников из эддубы.

— Ты хорошо сделала, что отдала ему ожерелье. Умно.

Я вяло кивнула, думая, что ум тут ни при чем, просто я люблю Рамсеса. Мерит обняла меня за плечи.

— Это же не навечно, госпожа моя.

Я сжала губы.

На удаляющемся берегу виднелась только одна фигура. В красном.

— Хенуттауи, — кивнула Уосерит, проследив за моим взглядом. — Думает, что ты сдалась и теперь все только дело времени: Рамсес тебя забудет и обратит свой взгляд на Исет.

Я молилась, чтобы чаяния Хенуттауи не сбылись, но держала язык за зубами — все мои надежды были теперь в руках Уосерит.


Путь к храму Хатор оказался недолгим. Когда корабль подходил к пристани, Мерит поднялась с места и уставилась на целый лес гранитных колонн над безукоризненно чистым внутренним двором.

— Неудивительно, что сестра ей завидует, — шепнула мне няня потихоньку от Уосерит.

В небо поднимались высоченные обелиски, а внизу к священной роще богини Хатор спешили работники в голубых набедренных повязках. Молодые побеги сикоморов зеленели, словно грани изумрудов.

— Не ожидали? — спросила Уосерит.

Мерит призналась:

— Я знала, что этот храм — самый большой в Фивах, но даже и не думала…

Жрица улыбнулась.

— У моей сестры и за полгода не бывает столько паломников, сколько приходит к богине Хатор за месяц.

— Потому что храм Хатор больше? — поинтересовалась я.

— Потому что, когда паломники приносят в дар дебены или лазурит, — ответила жрица, — они знают, что их пожертвования пойдут на украшения для богини, на разведение священных рощ, на содержание храма. А пожертвования Исиде переплавляются в золото, и украшения из него носит Хенуттауи на пирах у нашего брата. Самое красивое помещение в храме Исиды — не святилище богини, а покои моей сестры.

Причалив, мы увидели, как велик, оказывается, храм Хатор. Покрытые краской колонны, увенчанные изображениями богини-коровы, купались в золотистых лучах солнца. На пристани наш корабль встречали жрицы; тут же собрались слуги, чтобы разгрузить вещи.

К нам приблизилась молодая женщина в голубом одеянии, протянула Мерит пару сандалий, сказала, что в храме запрещено носить кожаные вещи. Сандалии должны быть из папируса.

— Спасибо, Алоли, — поблагодарила ее Уосерит.

Молодая жрица поклонилась, тряхнув копной рыжих волос.

— Покажи, пожалуйста, госпоже Мерит и царевне Нефертари их комнаты.

— Слушаю, госпожа.

Алоли подождала, пока мы с Мерит переобуемся, а я, снимая кожаные сандалии, подумала: «С чем еще из прежней жизни придется распрощаться?»

— Пойдемте, я вас провожу, — пригласила молодая жрица.

Мы прошли через тяжелые бронзовые ворота храма, мимо комнат, отведенных для паломников. Идя вслед за Алоли, я все время старалась не наступить на ее длинный подол. Жрица соблазнительно покачивала бедрами, и я подумала: «Где же она научилась так ходить?»

— Вот сюда.

Алоли повела нас под прохладные своды храма, где в курильницах лежали ароматные золотистые шарики благовоний и повсюду были жрицы.

— Верховная жрица велела отвести вам комнаты рядом с ее покоями, — сообщила Алоли. — Правда, видеться с ней вы будете редко. В храме много дел, а она все время занята: то во дворце, то в священных рощах, беседует с паломниками. А здесь мы едим.

Алоли жестом указала на трапезную, которая мало чем отличалась от Большого зала в Малькате.

— Утром и на закате трубы призывают жриц выполнять ритуалы. После службы мы встречаемся в этом зале. Едим мы примерно то же самое, что едят во дворце фараона. — Она посмотрела на меня. — Правда, пить на твоем месте я бы не стала. Жрицы любят крепкое винцо, а такая девочка, как ты, может после него и не проснуться.

Алоли засмеялась, довольная шуткой, а Мерит поджала губы.

— Здесь, — продолжала жрица, — молятся богине.

Под мозаичными изображениями Хатор раскинулся большой зал. У подножия блестящей статуи молящиеся оставляли горшочки с мясом и лепешки.

— В месяце шему приходила сюда женщина, у которой было пять выкидышей. Мы ее застукали в темном уголке — с мужем.

Алоли, хихикая, указала на темную нишу позади статуи Хатор, и Мерит кашлянула.

— Они, верно, сильно горевали? — спросила я.

— Конечно. Зато через девять месяцев она родила двух здоровеньких сыновей.

Мерит сурово глянула на меня, словно хотела сказать, что мне о таких вещах знать ни к чему.

Мы вышли в ухоженный внутренний двор, засаженный сикоморами.

— Здесь останавливаются самые важные гости, — многозначительно произнесла Алоли и показала на выходящие во двор окна. — Вон там вы будете жить.

Мы вошли в комнату, выложенную голубыми плитами с нарисованными на них рыбами. На западной стене были изображения коров, а у южной стояла на помосте кровать черного дерева с ножками в виде львиных лап.

Алоли прошла через комнату, открыла тяжелую деревянную дверь.

— Комната госпожи Мерит.

Стены этой смежной комнаты были выкрашены светлой краской, на низеньком столике из кедра лежали стопкой чистые простыни.

Мерит удовлетворенно пробормотала:

— Неплохо, неплохо. Пойду присмотрю, как там слуги разбирают твои вещи.

Когда она вышла, я повернулась к Алоли.

— Что мне теперь делать?

— А разве верховная жрица тебе не говорила? — удивилась Алоли. — Нам она сказала, что ты приехала сюда обучаться.

— Чему?

— Нашим ритуалам, игре на арфе… — Рыжеволосая красавица пожала плечами. — Наверное, она хочет, чтобы ты стала следующей верховной жрицей Хатор.

В другом конце храма затрубила труба. Алоли поспешно собрала свою гриву в узел.

— Увидимся в трапезной. — В дверях она остановилась. — Царевна, я рада, что ты к нам приехала. Я много о тебе слышала.

Прежде чем я успела спросить, что же такое она слышала, жрица ушла. Я прошлась по комнатам и остановилась у окна в комнате Мерит, глядя на сикоморы. На другом берегу Нила Рамсес будет сегодня обедать с Ашой и Исет. Как стемнеет, в Большом зале начнутся танцы. Все будут обсуждать новость — мое решение сделаться жрицей Хатор. Интересно, поверит ли Хенуттауи в выдумку своей сестры?

— Красиво, правда?

Ко мне неслышно подошла Уосерит.

От неожиданности я вздрогнула.

— Очень.

— Послушай, Нефертари, о чем ты думаешь, когда смотришь на эти рощи?

Я не спешила с ответом. Солнце стояло над самой рекой, между стеблями папируса порхали, перекликаясь, птички, в полях работали крестьяне.

— Похоже на вылепленные из глины макеты, которые помещают в гробницы. Только тут фигурки — живые.

Уосерит подняла брови.

— Какое у тебя воображение!

Я вспыхнула и снова посмотрела вниз — не пропустила ли я чего.

— А рощи? Что скажешь об этих сикоморах?

— Тоже красивые, — осторожно ответила я.

— Думаешь, они всегда были такие?

— Сначала, наверное, нет. А когда ветви выросли и переплелись, то получился вот такой коридор.

Уосерит мой ответ понравился.

— Правильно. Пока они выросли и приняли такой вид, минуло немало времени. Их посадили, когда я была не старше тебя. Помню, пришла к верховной жрице и подумала: «Какой здесь некрасивый парк, то ли дело в Малькате!» Я не понимала, что она заботится о будущем. А ты понимаешь, о чем я?

Я кивнула. Мне казалось, что я поняла.

— Ты сейчас — словно молодое деревце. Люди смотрят на тебя и видят дикую рощицу. Но вместе мы превратим рощицу в прекрасный парк, и, когда ты встретишься с Рамсесом, он увидит не младшую сестренку, а женщину и царицу. — Голос Уосерит стал тверже: — Если ты согласна принять мою помощь, то должна следовать всем моим распоряжениям, пусть даже не понимаешь, зачем это нужно. Раньше, говорят, ты не всегда слушалась своей няни. Раз уж я берусь тебя обучать, непослушания не потерплю.

— Я буду послушна, — быстро сказала я.

— Иногда то, что я скажу, может противоречить тому, чему учила тебя няня, но мои слова придется принять на веру.

Я непонимающе посмотрела на собеседницу, и Уосерит пояснила:

— Наверняка твоя няня учила тебя не обманывать. Однако царице приходится лгать о самых разных вещах. Как тебе это понравится? Лгать, когда потребуется? Улыбаться, хотя на душе тяжело? Молиться, даже если боги не желают тебя слышать? На что ты готова ради места при дворе? Ради любви к Рамсесу?

Я смотрела вдаль, за сикоморы, на верхушки наползающих друг на друга песчаных холмов. Если ветер — дыхание пустыни — может сделать из песка гору, то Уосерит, конечно, сможет сделать из царевны царицу.

— Я готова на все.

— Тогда пойдем, — с улыбкой промолвила Уосерит.

Мы прошли в туалетную комнату, и жрица поставила перед зеркалом кресло. Я села, а она посмотрела на мое отражение в полированной бронзе.

— Знаешь, что про тебя говорят во дворце?

Встретившись с ней взглядом, я покачала головой.

— Что самое красивое у тебя — улыбка. Пора научиться ею пользоваться. Как ты улыбнешься своей подруге?

Чувствуя себя совершенной дурочкой, я широко оскалилась. Уосерит кивнула.

— Хорошо. А теперь представь, что ты знакомишься с посланником из другой страны. Как ты меня поприветствуешь?

Я снова широко улыбнулась, а Уосерит нахмурилась.

— Ты словно простушка из гарема Ми-Вер, выдаешь все и сразу. Не торопись. Ведь вы же еще не знакомы.

Я медленно изогнула губы, но так, чтобы не видно было зубов. Уосерит одобрительно закивала.

— Хорошо. Теперь я, посланник, говорю тебе любезность. «Царица Нефертари, я и представить не мог, что глаза твои столь прекрасного оттенка лазурита». Как ты мне ответишь?

Я улыбнулась во весь рот, но Уосерит сурово сказала:

— Не так быстро! Женщина должна отдавать улыбку медленно. Пусть мужчина поймет: твою улыбку нужно заслужить. Ясно? — Уосерит слегка подняла уголки губ. — Теперь ты скажи мне что-нибудь приятное.

Я задумалась.

— Госпожа верховная жрица, ты… Ты сегодня прекрасна. Я и забыла, какие у тебя чудесные темные волосы.

Губы Уосерит медленно растягивались в улыбке, но только когда я сказала последнее слово, она посмотрела мне в глаза и улыбнулась во всю ширь. У меня даже щеки покраснели.

— Вот видишь? Улыбка получается неожиданной. Пусть собеседник до последнего момента гадает, заставит ли он тебя улыбнуться, а когда ты все же улыбнешься, это для него будет словно подарок. — Уосерит взяла меня за руку и повела к дверям. — Смотри внимательно! — велела она.

Мы вышли в зал рядом с ее покоями и прошли через внутренний двор, где слуги рыхлили землю под деревьями. Заметив нас, они стали кланяться. Один из них, судя по одежде главный садовник, вышел вперед и поздоровался с Уосерит.

— Для нас большая честь видеть верховную жрицу. Твой приход для нас как награда.

Уосерит слегка изогнула губы.

— Вы сделали большую работу, — похвалила она слуг.

И в самом деле, вокруг выложенного гранитом фонтана росли мирты и жасмин, под деревьями стояли каменные скамьи, на которых паломники могли сидеть и любоваться величием храма.

— Здесь красиво, — признал молодой садовник. Уосерит улыбнулась еще шире. — Но это лишь отражение твоей красоты.

— Приятно слышать, — радостно рассмеялась Уосерит.

Садовник не мог отвести от жрицы горящих восхищением глаз.

— Пойдем, — обратилась ко мне Уосерит. — Покажу тебе наши фруктовые деревья.

Мы миновали двор и вошли под сень сикоморов. Уосерит повернулась ко мне.

— Он глаз с тебя не сводил, пока мы не свернули! — воскликнула я.

— Видишь, что может сделать улыбка? А ведь у меня улыбка обычная.

Я хотела возразить, но Уосерит покачала головой.

— Это так. Моей улыбке до твоей далеко. Зубы у тебя как жемчуг. Кто видел твою улыбку, никогда ее не забудет.

— Вот садовник твою улыбку точно не забудет.

— Потому что я знаю, кому и как улыбаться. Я не вываливаю все сразу, словно старушка, которая кормит деревенских кошек. Нужно следить за своей улыбкой — особенно тебе. Ты улыбаешься всем подряд, а пора быть рассудительнее.

Уосерит посмотрела вперед, и, проследив за ее взглядом, я увидела нескольких человек, собирающих плоды сикоморов.

— Есть там кто-нибудь красивый?

Я покраснела.

— Не смущайся. При дворе множество мужчин, и некоторые должны думать, что ты к ним неравнодушна. Как ты это сделаешь? — спросила Уосерит и сама ответила: — Взглядом. Улыбкой. Когда мы будем проходить мимо, выбери одного из них. Пусть он почувствует, что ты его выбрала. А потом пусть с тобой заговорит.

— Мне нельзя говорить первой?

— Можешь только улыбаться. Итак, который? — лукаво спросила она.

Я рассмотрела мужчин. Темноволосый юноша перебирал ягоды в корзине.

— Вон тот, с ягодами.

Я подумала, что одной улыбки будет недостаточно, и, вспомнив о своем браслете, быстро ослабила застежку. Встретившись с выразительным взглядом темноволосого юноши, я медленно улыбнулась. Он понял, что улыбка адресована именно ему, и глаза его расширились. Браслет упал.

— Госпожа, ты уронила! — Юноша вскочил, поднял браслет и протянул его мне.

Я продемонстрировала ему широчайшую улыбку, улыбнулась, как Уосерит улыбалась садовнику.

— Я такая неловкая.

Беря браслет, я коснулась пальцами его ладони. И пока мы не скрылись за деревьями, все мужчины как один смотрели нам вслед.

Мы вышли на берег Нила, и Уосерит одобрительно кивнула:

— Ты уже не девчонка — хихикать по всякому поводу и улыбаться всем подряд. Ты женщина, сильная женщина. Научись улыбаться — и мнение о тебе окружающих будет зависеть только от тебя. Итак, что ты сделаешь, когда встретишься с Рамсесом?

Я слегка улыбнулась, показав только краешек верхних зубов.

— Хорошо. Медленно, сдержанно. Не нужно отдавать ему все сразу, потому что ты не знаешь, как он это примет. Когда вы увидитесь, он, быть может, уже выберет Исет главной женой. И еще — пусть Хенуттауи считает, что ты сдалась. Никогда не отдавай все сразу. Мы играем в непростую игру.

Я вопросительно посмотрела на жрицу, не понимая, о чем она говорит.

— Какую игру?

— Такую, в какую сыграла ты, уронив браслет.

Своим тоном Уосерит дала понять, что разговор окончен.

Яркие лучи сверкали на золотой диадеме жрицы. Головной убор венчал золотой диск, символизирующий солнце, и в блестящей пластине я увидела свое кривое отражение.

— Завтра, — сказала Уосерит, — начнется твое обучение в храме. Если Хенуттауи спросит у наших жриц, чем ты тут занимаешься, они должны говорить, что ты готовишься посвятить себя служению богине Хатор. Сегодня тебе не обязательно ужинать со жрицами в трапезной; завтра Алоли отведет тебя ко мне, и я объясню, чем ты будешь заниматься.


Когда солнце опустилось за холмы, Мерит присела ко мне на край постели и спросила:

— Волнуешься, госпожа?

— Нет, — честно ответила я, натягивая на себя простыню. — Мы делаем то, что нужно. Завтра Уосерит расскажет мне, как я проведу следующий год.

— Проведешь, надеюсь, как подобает царевне.

— Если придется от рассвета до заката махать кадильницей ради того, чтобы Рамсес по мне соскучился, — я согласна, дело того стоит.


На следующее утро Алоли постучала в дверь моих покоев. Она увидела меня в голубом одеянии Хатор, и огромные глаза жрицы удивленно распахнулись.

— Ну настоящая жрица! — воскликнула она.

По каменным коридорам разнеслось эхо.

— Наверное, шуметь нельзя? — заметила я.

— Глупости! Уже почти светает.

Алоли взяла меня за руку, и мы двинулись по огромным залам. Было еще очень рано, и наш путь в сером мраке коридоров освещала лампа.

— Значит, волнуешься? — весело спросила Алоли.

«Интересно, почему все думают, что я должна волноваться?» — мысленно удивилась я.

— Помню свой первый день в храме. Я вступила на поприще жрицы в храме Исиды.

— У Хенуттауи?

— Да. — Алоли поморщилась. — Не знаю, почему моя мать выбрала храм Исиды. Могла отдать меня в храм богини Мут, или Сехмет, или даже Хатор. Будь она жива — я бы у нее спросила. Она умерла, когда мне исполнилось десять лет. Пять лет я пробыла у верховной жрицы. Носила ей воду, чистила сандалии, причесывала…

— Разве жрицы должны этим заниматься?

— Нет, конечно!

В конце зала открылась дверь, и кто-то крикнул:

— Тихо там!

— Это Серапис. Старые жрицы любят спать допоздна.

— Нам нужно вести себя потише.

— Потише? — рассмеялась Алоли. — Она и так скоро уснет вечным сном. Ей бы вставать пораньше да радоваться, что еще осталось время.

Мы вышли в зал, в конце которого виднелась двойная дверь.

— Подожди здесь, — сказала Алоли.

Фигура жрицы растворилась в темной комнате, а я осталась ждать под рисунком, изображающим Небесный Нил. В детстве Мерит показывала мне стайки звезд, повисшие в пустоте, и рассказывала историю о том, как корова-богиня Хатор разлила молоко на небесах, чтобы Ра знал, куда ему плыть в своей солнечной ладье. Я смотрела на фреску и думала: «Быть может, этим путем плыли к полям иару мои родители».

Мои мысли прервал скрип открывшейся двери, из которой высунулась рука и поманила меня внутрь.

— Пойдем. Она тебя ждет.

Алоли впустила меня в покои Уосерит. Мне с трудом удалось скрыть удивление: вокруг вделанной в пол жаровни стояли три кресла, и в одном из них сидел Пасер. Волосы, которые он обычно собирал в тугой пучок, стягивала на затылке синяя лента. На груди у него висел, поблескивая, картуш[34] — табличка с полным титулом Рамсеса.

— Закрой дверь, Алоли.

Жрица повиновалась, и Уосерит указала мне кресло напротив себя.

— Нефертари, — начала она, — ты, думаю, удивилась, увидев здесь своего наставника, тем более что он теперь советник фараона.

Я разглядывала Пасера, стараясь понять, сильно ли он изменился, став придворным. В тунике визиря он выглядел по-другому.

— У Пасера теперь много новых обязанностей во дворце, — сообщила Уосерит, — но он согласился заниматься с тобой и дальше. Каждое утро, перед тем как идти к фараону в тронный зал, Пасер будет приходить сюда и обучать тебя языкам, которые преподавал в эддубе.

— На рассвете?! — воскликнула я.

— И даже раньше, — кивнул Пасер.

— Пасер знает, что ты его не разочаруешь, — сказала Уосерит. — В эддубе ты выучила семь языков. Именно это отличает тебя от Исет и делает незаменимой.

Я нахмурилась.

— Для Рамсеса?

— Обязанность царицы — не только рожать наследников, — пояснил Пасер. — Она должна уметь разговаривать с людьми, ладить с сановниками, принимать посланников. Кто же годится для этого лучше, чем девушка, знающая языки шазу, хеттов, нубийцев?..

— Хенуттауи, конечно, будет нашептывать фараону свое, — предостерегла Уосерит. — А Исет — красавица. Придворные от нее в восхищении, и вместе с Хенуттауи они крепкая парочка: одна умная, другая хорошенькая. Но хорошенькая — не значит толковая.

— А думаете, я толковая? — расстроенно спросила я.

— Еще какая, — обнадежила Уосерит. — Сделать тебя главной женой труднее, потому что все смотрят на Исет. Значит, каждое утро на рассвете будешь встречаться с визирем Пасером в этой комнате.

— В твоих покоях?

— Да. Занимайся старательно. Надеюсь, мне не придется услышать, что ты ленишься или недостаточно усердствуешь. Пасер рассказал мне, что иногда ты пропускала занятия в эддубе. Здесь такого не будет. После занятий Алоли станет обучать тебя утренней службе. Когда выполнишь обязанности жрицы, мы с тобой будем встречаться в трапезной, и я тебя научу, как вести себя за столом во дворце.

Перехватив мой взгляд, жрица добавила:

— Надеюсь, ты не думаешь, что уже все знаешь? — Она ждала моего ответа, и я с готовностью покрутила головой. — Вот и хорошо. А после обеда будешь ходить с Алоли во внутреннее святилище — она научит тебя играть на арфе.

— Да ведь я умею играть на арфе!

— Умеешь? Не хуже моей сестры или Исет?

— Ну… У меня же способности к языкам, а не к музыке.

— Теперь будут и к музыке.

Я взглянула на Пасера, словно ждала от него возражений, но визирь сидел с непроницаемым лицом.

— После игры на арфе, — продолжала Уосерит, — продолжишь занятия в своей комнате. Потом — вместе со всеми жрицами — будешь участвовать в вечерней службе. В конце дня, если захочешь, поужинаешь вместе со всеми в трапезной или же у себя, в тишине. — Уосерит поднялась. — Учиться, разумеется, придется много, но все это не просто так. Чем дольше ты будешь вдали от Рамсеса, тем больше он будет по тебе скучать и тем больше у нас будет времени, чтобы превратить тебя из саженца в дерево, которое не сломает даже самый сильный ветер.

Я кивнула: Уосерит, конечно, была права.

— А ветер будет сильный. Доверься Уосерит, царевна, — заметил Пасер, когда жрица удалилась.

Советник прошел к другому концу комнаты, взял что-то со стола и поставил на столик между нашими креслами.

— Знаешь, что это?

Я подалась вперед, стараясь разглядеть получше. Передо мной стоял мастерски изготовленный макет длинного помещения. Больше тридцати колонн поддерживали потолок, выложенный голубыми глиняными плитками. С одного конца высились двойные бронзовые двери, совсем как во дворце. На другом конце — полированное возвышение. Ведущие на него ступени пестрели изображениями плененных врагов, так что всякий раз, когда фараон поднимался к трону, он попирал врагов своими плетеными сандалиями. На возвышении стояли три покрытых золотом трона.

— Тронный зал, — догадалась я, хотя никогда его не видела: входить туда разрешалось только по достижении четырнадцати лет.

Пасер улыбнулся.

— Очень хорошо. Только вот как ты узнала, если никогда там не была?

— По дверям.

— Каждое утро сюда входит фараон. — Пасер взял тростниковую палочку и указал на переднюю часть зала. — Он проходит мимо сановников. — Визирь провел палочкой по длинному столу, размером чуть ли не во весь зал. — Сановники встают, чтобы выразить ему почтение. Пройдя мимо них, фараон поднимается на возвышение и садится на трон. Тогда в тронный зал допускают просителей. Каждый из них подходит с прошением к одному из четырех визирей.

— К любому?

— Да. Если же этот визирь не уполномочен решить его вопрос, стражники подводят просителя к фараону. Но фараон не сидит в одиночестве: на возвышении установлены три трона. — Пасер указал на золоченые кресла. — А сейчас даже четыре.

— Для фараона Сети, царицы Туйи, фараона Рамсеса и Исет.

— Госпожи Исет, — поправил Пасер. — Здесь, на этом возвышении вершатся судьбы. Станешь ли ты такой же царицей, как Туйя, которая не интересуется ничем, кроме своего пса? — В его голосе я уловила осуждение, но, быть может, мне показалось. — Или такой, как твоя тетка, — умной, наблюдательной, решительной, готовой править, а не только называться царицей?

Я резко выдохнула.

— Ни за что не стану такой, как моя тетка! Я не распутница.

— Нефертити тоже не была распутницей.

Никто, кроме няни, не упоминал при мне этого имени. В янтарном утреннем свете лицо Пасера посуровело.

— Твоя тетка никогда не добивалась власти с помощью своего тела, что бы о ней ни говорили.

— Откуда тебе знать?

— Спроси няню. Она знала Нефертити, а уж большей любительницы посудачить, чем Мерит, во всех Фивах не сыскать. — Пасер произнес это шутливо, но с серьезным выражением лица. — Как по-твоему, почему народ мирился с политикой Нефертити, с переносом столицы, с изгнанием богов?

— Потому что она обладала властью фараона.

Пасер покачал головой.

— Потому что она знала, чего хочет народ, и давала ему это. Ее муж изгнал всех богов и богинь, и она стала земной богиней.

— Это кощунство! — прошептала я.

— А может — мудрость? Она понимала: то, что делает ее муж, — опасно. Случись бунт — она первой бы попала под нож. Нефертити спасла свою жизнь благодаря тому образу, что принимала, сидя на троне. Пусть ее изображения и украшали каждую стену от Фив до Мемфиса, но, если хочешь произвести на людей нужное впечатление, с ними нужно говорить. Принимая просителей лично, она воздействовала на людские умы.

— И я должна поступать так же?

— Да, если хочешь выжить. Или следуй примеру царицы Туйи: предоставь вести все дела, кроме самых простых, своему мужу — если, конечно, фараон Рамсес возьмет тебя в жены. Но поскольку ты племянница Отступницы, такое вряд ли случится. Если ты попадешь на трон, то удержишься на нем, только если сможешь влиять на умы людей. Как твоя тетка.

— Египтяне проклинали ее имя…

— Лишь после ее смерти. Она умела обращаться с сановниками, знала, когда и что говорить, с кем поддерживать дружбу. А ты — хочешь ли ты учиться всему этому?

Я уселась в кресле поглубже.

— Стать как царица-еретичка?

— Скорее, стать искусным игроком в дворцовой игре.

Пасер указал на деревянный стол, столешница которого была разделена на три ряда, по десять квадратов в каждом, а потом вынул фаянсовую фигурку.

— Знаешь, что это такое?

Разумеется, я знала.

— Фигурка для игры в сенет.

— У каждого игрока их пять. Иногда — семь или даже десять. Так же и при дворе. Иногда кажется, что фигурок для игры у тебя слишком много. В другой раз их будет меньше. Но при дворе каждый день заканчивается одинаково: выигрывает тот игрок, чьи фигурки первыми расставлены по местам. Тебе нужно разобраться, кем из придворных и как управлять, какого сановника приблизить, кого из посланников приветить. Та из жен, которая соберет на своих квадратах больше фигур, и станет когда-нибудь главной супругой и царицей. Игра непростая, правил в ней много, но если желаешь…

Я подумала о Рамсесе, который сейчас, на другом берегу реки, просыпается в постели Исет и смотрит, как она совершает туалет, готовясь выйти в тронный зал. Что ей известно о прошениях? Сможет ли она помогать фараону? А каждый мой ход, подсказанный Пасером, приблизит меня к Рамсесу.

— Да!

Я сама удивилась, с какой это прозвучало силой.

Пасер приподнял уголки губ, словно собираясь улыбнуться.

— Тогда завтра принеси тростниковое перо и папирус. Добавим к нашим занятиям еще один язык: аккадский, язык ассирийцев. К завтрашнему дню переведешь вот это.

Пасер вынул из-за пояса свиток и протянул мне.

За дверью меня ждала Алоли.

— А свиток тебе зачем? — весело спросила она. — Что ты изучаешь?

Позванивая ножными браслетами, она двинулась вперед; я — за ней. Жрицы уже проснулись, близилось время утренней службы.

— Изучаю язык, — ответила я и хотела добавить «шазу», но Алоли предостерегающе подняла руку.

— Тише. Вот и внутреннее святилище.

Во внутреннем святилище было темно, словно в склепе; воздух наполняла звенящая тишина. Святилище располагалось в самом сердце храма, глухие стены не пропускали в него солнечных лучей. В середине возвышался эбеновый алтарь, на черных каменных стенах мерцали блики факелов.

— Что нужно делать? — прошептала я.

Алоли безмолвно шагнула вперед, медленно опустилась на колени перед алтарем и простерла руки. Я последовала ее примеру. Рядом с нами занимали свои места другие жрицы в голубых развевающихся одеждах; так же как и Алоли, они протягивали руки ладонями вверх, словно подставляя их под капли дождя. Я поискала глазами Уосерит, но тут все запели гимн, по залу поплыли сладкие волны ладана, и я уже не видела ничего, кроме алтаря перед собой.

— О мать Хора[35], супруга Ра, создательница Египта! О мать Хора, супруга Ра, создательница Египта!

Жрицы повторяли эти слова, а Алоли испытующе смотрела на меня. Я повторяла за ней:

— Мать Хора, супруга Ра, создательница Египта.

Потом кто-то пропел:

— Мы пришли, дабы выказать свою покорность!

Жрицы опустили ладони, и из восточных дверей появилась Уосерит в одеянии из удивительной материи. При каждом движении ткань переливалась, словно вода струилась в полутемной комнате. Волосы были убраны под корону верховной жрицы, и уже не в первый раз я затрепетала в ее присутствии. Уосерит подняла перед алтарем алебастровый сосуд и вылила масло на гладкую поверхность.

— Мать Хора, супруга Ра, создательница Египта, я приношу тебе животворное масло.

Жрицы снова воздели ладони, а Уосерит омыла руки в чаше с водой и скрылась в затянутом дымкой проходе.

— И это все? — спросила я.

Алоли усмехнулась.

— Утром на алтарь приносится масло, а вечером верховная жрица приносит хлеб и вино.

— Все ради того, чтобы вылить на алтарь немного масла?

Улыбка Алоли угасла.

— Таково служение Хатор, — строго ответила она. — Каждое утро и каждый вечер нужно выполнять ритуалы, дабы угодить богине. Неужели ты посмела бы выказать неповиновение и разгневать ее?

Я покачала головой.

— Нет, конечно нет.

— Обряды, быть может, и простые, но для Египта нет ничего важнее.

Неожиданная серьезность жрицы меня удивила. В молчании мы миновали большую часть храма. У самого выхода я решилась спросить:

— Что нам делать теперь?

К Алоли вернулась прежняя веселость.

— А разве верховная жрица тебе не говорила? Будем наводить чистоту.

От лица у меня отхлынула кровь.

— Умащать маслом и скрести щетками?

— И еще протирать полотном и начищать лимоном. — Алоли остановилась. — Ты что, никогда ничего не чистила?

— Сандалии. Когда пачкала их на охоте.

— А полы, или стол, или стены? — Она увидела мое выражение лица и все поняла. — Никогда в жизни ничего не отмывала?

Я покачала головой.

— Это нетрудно, — утешила мена Алоли. — Жрицы этим занимаются каждый день перед обедом.

Она перекинула через руку сброшенную накидку, под которой оказалась такая же голубая туника, как дали мне.

— Будем мыть зал, выходящий в рощи. Люди носят грязь на сандалиях, пыль на одежде. Каждая жрица моет какой-то зал, это — мой зал.

Алоли устремилась вперед, а я — за ней. Я не понимала, почему Алоли так оживлена, пока она не распахнула выходящие в рощи двери. Жрица нагнулась и начала мыть пол; работавшие в саду мускулистые слуги не сводили глаз с ее бедер, что ритмично двигались под плотно облегающей туникой. Алоли и не пыталась скрыться от взглядов работников. Я уселась на корточки в другом конце зала и прикрыла колени подолом туники. Потом окунула кусок полотна в лохань с водой, отжала и стала водить им по полу.

— Мыть удобнее, стоя на коленях, — засмеялась Алоли. — И не волнуйся, никто на тебя не смотрит. Все смотрят на меня.


Пронзительно затрубили трубы, и слуги устремились к своим хижинам, что стояли за храмом; Алоли протянула мне мою накидку. Мытье пола, длившееся целую вечность, наконец-то кончилось.

Трапезная с огромными мозаичными изображениями Хатор наполнилась запахом жареной утки в гранатовом соусе. Жрицы заняли места за обеденными столами, стоявшими в несколько рядов.

— А мы где сядем?

— Рядом с верховной жрицей.

Корона Уосерит возвышалась над головами самых высоких жриц; заметив нас, Уосерит слегка кивнула. Я уселась справа от нее, Алоли — слева. Едва я потянулась за тарелкой, верховная жрица меня одернула:

— Надеюсь, ты не станешь набрасываться на еду, как во дворце.

Я оглянулась, испугавшись, что все вокруг ее слышали, но жрицы были поглощены разговорами.

— Не хватай еду, словно обезьяна, — поучала Уосерит. — Во-первых, нужно поднять рукава.

Левой рукой она изящно приподняла правый рукав, а правой взяла чашу с супом. Поднеся ее ко рту, она отпустила рукав. Сделав глоток, Уосерит не стала держать чашу у губ, как это сделала бы я, а поставила ее на место — точно так же, как и взяла. Я повторила ее действия, и она кивнула.

— Так лучше. Теперь посмотрим, как ты станешь есть утку.

Другие жрицы, закатав рукава, усердно разрывали мясо руками. Я последовала их примеру, и у Уосерит потемнело лицо.

— Это прилично простым жрицам, но ты-то царевна.

Уосерит опять изящно подняла рукава и, взяв кусок утки кончиками большого и указательного пальцев правой руки, стала аккуратно откусывать, то и дело вытирая губы салфеткой, которую держала в левой руке.

— Удивительно! Ты семь лет просидела за столом с придворными и ничему не научилась. Видимо ни ты, ни Рамсес ничем, кроме самих себя, не интересовались.

Пытаясь скрыть смущение, я опустила голову, потом взяла в правую руку кусок утки, стараясь подражать Уосерит. Протянутую жрицей салфетку я подставила под утиную ножку, чтобы не закапать одежду соусом. Взгляд Уосерит подобрел.

— В следующий раз принесешь свою салфетку — Мерит сошьет из какой-нибудь старой туники.

Я кивнула.

— И сиди прямо, не опускай голову: ты ни в чем не виновата. Ты здесь, чтобы всему научиться, и ты учишься.


После обеда мы с Алоли пошли в восточное святилище.

— Думаю, мне здесь понравится, — солгала я.

Алоли невозмутимо шагала впереди, ее длинная накидка размеренно колыхалась.

— Уборка, обряды — ко всему скоро привыкнешь, — пообещала она и лукаво добавила: — Другие жрицы принимают паломников, а мы будем заниматься игрой на арфе.

Я остановилась.

— Учить будут только меня?

— Нельзя же научить всех жриц, правда? Не у всех есть способности. У меня, например, есть.

Мы вошли в восточное святилище. На стенах, выложенных голубой и золотой плиткой, изображалась богиня Хатор, обучавшая смертных пению и игре на музыкальных инструментах.

— Красиво, правда? — спросила Алоли, подойдя к небольшому возвышению, на котором стояли две арфы и два табурета. — Что же ты, начинай!

Я села и отрицательно покачала головой.

— Нет, пожалуй. Лучше я сначала тебя послушаю.

Алоли уселась на деревянное сиденье, прислонила к плечу раму арфы. Сидела она прямо, точно тростинка, так, как всегда учили сидеть меня, локти слегка развела, словно обирающийся взлететь ибис[36]. Жрица коснулась пальцами струн, и по комнате полилась пленительная мелодия. Алоли закрыла глаза; окруженная чарующими звуками, она казалась самой прекрасной женщиной Египта. По пустой комнате эхом разносилась музыка, сначала медленно, затем быстро и страстно. Так играть не умели даже Исет и Хенуттауи. Наконец пальцы Алоли замерли. Я перевела дух и благоговейно произнесла:

— Никогда так не научусь.

— Не забывай, что тебе только четырнадцать, а мне уже семнадцать. Со временем научишься.

— Я и так в эддубе каждый день занималась.

— Одна или со всеми?

Я вспомнила наши уроки музыки — с Ашой и Рамсесом — и вспыхнула: как же мало мы преуспели!

— Со всеми.

— Здесь тебе никто не будет мешать, — пообещала Алоли. — Пусть в завтрашней процессии тебе играть не придется, но…

Я так быстро вскочила, что табурет упал.

— Ты о чем? Какая еще процессия?

— Египет готовится к войне. Завтра войско пройдет шествием через Фивы. Об этом нам сообщили вчера вечером. — Алоли нахмурилась. — А в чем дело, госпожа?

— Пасер ничего не говорил! Мне же нужно попрощаться с Рамсесом! Нужно поговорить с Ашой!

— Но ты уже в храме. Жрицам, которые находятся в обучении, не разрешается отсюда уходить, пока не пройдет год.

— Я не нахожусь в обучении!

Алоли встала рядом с арфой.

— А я думала, ты готовишься занять место верховной жрицы.

— Нет. Я здесь для того, чтобы быть подальше от Рамсеса. Уосерит думает, что, если я научусь вести себя, как положено царице, Рамсес сделает меня главной женой.

Глаза Алоли распахнулись, точно цветы лотоса.

— Так вот для чего я тебя учу! — прошептала она. — На лирах или на лютнях играют обычно несколько человек. А арфа играет одна, и музыкант покоряет слушателей в одиночку. И если ты сможешь покорить Большой зал, то отсюда уже недалеко до тронного зала и фараона.

Я сразу поняла, что Алоли права. Именно для этого Уосерит нас и познакомила. Однако, не желая уступать, я заявила:

— Все равно я буду в процессии.

— Вряд ли верховная жрица разрешит, — озабоченно заметила Алоли.

Я об этом больше не упоминала. Мы начали заниматься, но думала я только о войне. Когда урок закончился, я спросила у Алоли, где найти Уосерит.

— Могу тебя проводить, — предложила та, — но верховная жрица не любит, чтобы ее отвлекали. Она по вечерам пишет письма.

По залам и длинным коридорам мы с Алоли дошли до тяжелых деревянных дверей.

— Здесь у нас пер-меджат[37], — сообщила она.

— Уосерит пишет в библиотеке?

— Каждый вечер, перед тем как отплыть во дворец.

Перед дверью я замешкалась. Алоли потихоньку отступила назад и посоветовала:

— Попробуй постучать, только она может не ответить.

Я легонько постучала. В ответ — тишина. Я постучала погромче. Одна из дверей распахнулась.

— Что ты здесь делаешь? — сурово спросила Уосерит.

Она уже сняла свою корону; пальцы у нее были в чернильных пятнах.

— Я пришла по очень важному делу.

Верховная жрица перевела взгляд на Алоли, но приглашать нас внутрь не спешила.

— Видимо, Алоли рассказала тебе о предстоящем шествии?

— Да! — в отчаянии призналась я. — И я пришла спросить: можно ли мне участвовать?

— Разумеется, нет.

— Но…

— Помнишь, я говорила тебе, что придется меня слушаться, даже если не понимаешь зачем? Ты согласилась.

— Да, — пробормотала я.

— Тогда смирись и повинуйся.

Уосерит закрыла дверь. Я повернулась к Алоли, не в силах удержать слезы.

— А если бы я была его женой, поехала бы вместе с ним!

— На войну?! — изумилась Алоли. — Ты ведь не мужчина.

— Ну так что ж? Я могла бы для него переводить.

Алоли обняла меня за плечи.

— Через год, госпожа, ты сможешь видеться с ним сколько угодно. Время пролетит быстро.

— Но он подумает, будто я обиделась! Не поверит, что мне не разрешили с ним повидаться из-за того, что я готовлюсь стать жрицей. Я ведь царевна, мне можно все.

— Кроме этого. Ты же дала слово верховной жрице.

— Она, видно, не понимает!

— Когда я жила в храме Исиды, мне хотелось убежать к матери, рассказать, как мне тяжело. Или попросить ее братьев забрать меня из храма. Только я не убежала, потому что если бы меня поймали, то выгнали бы, и дорога в жрицы оказалась бы для меня закрыта.

— Разве ты не об этом мечтала?

— Нет, конечно! Мне хотелось унести ноги от Хенуттауи.

— Как же тебе удалось?

— А мне и не удалось. Меня вызволила верховная жрица богини Хатор. На празднике Опет[38] она услышала, как я играю на арфе, подошла меня похвалить и поняла, что мне там плохо живется. И тогда она предложила Хенуттауи продать меня.

— Купила тебя, словно рабыню! — У меня перехватило дыхание.

— Иначе бы Хенуттауи меня не отпустила.

— А сколько Уосерит заплатила?

— Цену семи рабов-мужчин. Она видела: жизнь моя у Хенуттауи просто невыносима. Теперь понимаешь? Глупо было бы мне убегать. Исида видела, что я блюду свой обет, хотя мне очень плохо, и спасла меня от этой змеи. — Алоли похлопала меня по коленке. — Соблюдай обет, и Хатор это увидит и исполнит твое желание.

— Я же не давала обета Хатор.

— Тогда держи данное Уосерит слово. Верховная жрица знает, что делает.


На следующее утро я, к своему удивлению, застала Уосерит в ее покоях. Они с Пасером о чем-то шептались, склонившись друг к другу, а увидев меня, замолчали.

— Царевна, — начала Уосерит. Непонятно, почему она не отправилась в святилище. — Царевна, я знаю, как сильно ты хотела…

— Нет, — твердо ответила я. — Я была не права.

Уосерит не знала, верить ли моим словам.

— Когда ты, Нефертари, пришла в этот храм, я думала, что смогу учить тебя изо дня в день. Но поскольку мой брат начал войну, мне придется чаще бывать во дворце. Иногда мы не будем видеться по несколько дней. Или даже целый месяц.

Я посмотрела на Пасера, и он кивнул.

— По утрам я буду здесь, как и жрицы.

— Тебя будут обучать. Надеюсь, всякий раз, поинтересовавшись твоими успехами, я услышу, что они удовлетворительны.

— Обязательно, — пообещала я, но Уосерит, похоже, мне не верила.

Загрузка...