Нежданная любовь

Глава 16

Спустя три дня Венеция проснулась после беспокойной ночи от звуков скрипучего голоса, монотонно призывающего жителей домов на Кэвендиш-сквер купить отличный серебряный порошок для кухни. Миссис Хендред, отведя племяннице лучшую свободную спальню, выходящую окнами на площадь, сказала ей, что здесь куда спокойнее, чем в комнатах с окнами на улицу. Конечно, в спальне и вправду было тише, чем в комнате в Ньюарке, где Венеция провела прошлую ночь, но для того, кто привык к сельской тишине, площадь больше напоминала ад кромешный, чем спокойное место для объявлений жилищных агентов. Казалось, будто в Лондоне вообще никто не ложится спать, и, если Венеции удавалось задремать, она вскоре просыпалась от голоса ночного сторожа, объявляющего время и погоду. Венеции оставалось надеяться, что раз уши лондонцев привыкли к непрекращающемуся шуму, то и она со временем перестанет его замечать. Будучи хорошо воспитанной девушкой, Венеция вскоре заверила тетю, что превосходно провела ночь и полностью отдохнула после путешествия.

Но тяжелые веки опровергали ее слова. Венеция вообще мало спала последние три ночи, и, так как она не привыкла к путешествиям, почти двухсотмильная поездка полностью истощила ее силы, и теперь, лежа в кровати, она не верила, что тряска по бесконечным почтовым дорогам наконец позади.

Венеции казалось, что путешествие, о котором она давно мечтала, запечатлеется в ее памяти, как ночной кошмар. Сначала были суматошные сборы, устройство домашних дел, бесконечные счета, ключи, памятные записки, письмо для леди Денни. Хуже всего было прощание — няня, миссис Гернард и Риббл плакали, и их пришлось утешать — при этом мистер Хендред стоял рядом с часами в руке, — а когда наступил момент расставания с Обри, Венеция только прижала его к себе, будучи не в силах ни говорить, ни смотреть на него, так как слезы застилали ей глаза.

У нее не было времени для размышлений, пока она не покинула Йорк, где провела час с мистером Митчеттом, подписывая многочисленные документы и отвечая на вопросы. Но когда Йорк остался позади, мистер Хендред, приготовившись к неминуемому возобновлению нервного тика, обернул голову шарфом и откинулся назад в углу кареты, закрыв глаза и предоставив племяннице возможность подумать о происходящем с ней. Мысли были невеселыми и целиком поглощали внимание, поэтому вместо того, чтобы созерцать незнакомые сельские пейзажи, Венеция видела перед собой только покачивающиеся фигуры кучеров и проявляла лишь слабый интерес к историческим местам, которые они проезжали. Первый этап пути был вынужденно кратким, и им оставалось покрыть еще сто двадцать миль. Венеция согласилась с решением дяди останавливаться только на одну ночь, но, когда карета наконец прибыла на Кэвендиш-сквер, она так устала, что едва могла отвечать на заботливые вопросы тети краткими вежливыми фразами и заставить себя съесть несколько кусочков изысканного ужина. Миссис Хендред с необычайной теплотой и радушием встретила племянницу, которую не видела семь лет. Она не переставала хлопотать над ней, сама проводила ее в спальню и не выходила оттуда, пока не уложила собственноручно Венецию в постель, не поцеловала ее и не шепнула ей на ухо обещание многочисленных развлечений.

Миссис Хендред была очень хорошенькой женщиной и обладала неистощимым запасом дружелюбия. Ее главной целью в жизни было: остаться на переднем краю моды и обеспечить удачные браки пяти дочерям в течение краткого промежутка времени, когда их должны были впервые вывести в свет одну за другой. В этом году она устроила отличную партию для Луизы и надеялась будущей весной сделать то же самое для Терезы, если лечение у дантиста, которому та сейчас подвергалась, не приведет к потере трех передних зубов и замене их фальшивыми и если ко времени ее представления в обществе удастся найти мужа для ее кузины.

Тереза была хорошенькой девушкой и должна была получить солидное приданое, но миссис Хендред не питала иллюзий. Венеции могли помешать ее двадцать пять лет, но она была не только такой красивой, что люди оборачивались на нее на улице, но и обладала куда большим очарованием, чем все девицы Хендред, вместе взятые. Конечно, задача найти для нее подходящую партию представляла некоторые трудности, о которых миссис Хендред была отлично осведомлена, но оптимизм доброй леди помогал ей надеяться, что с помощью красоты, шарма и значительного независимого состояния племянницы она сможет устроить для нее вполне респектабельный брак. Миссис Хендред сожалела, что Венеция не приняла предложения Эдуарда Ярдли, так как он был именно тем человеком, который ей нужен, и к тому же пользовался благосклонностью ее покойного отца. Несколько лет назад сэр Франсис, отклоняя в письме приглашение миссис Хендред принять у себя племянницу, сообщал, что брак Венеции практически устроен. По прибытии племянницы миссис Хендред информировала ее об этом обстоятельстве, но была испугана и шокирована, услышав, что она не помышляет о браке и приехала в город с целью найти для себя и Обри дом в спокойном районе или в пригороде. Даже решение племянницы стать монахиней не привело бы ее в больший ужас. Миссис Хендред стала энергично убеждать Венецию выбросить из головы подобные намерения.

— Твой дядя не пожелает и слышать об этом! — заявила она.

Венеция, находившая тетю в высшей степени комичной, не могла не рассмеяться.

— Дорогая мэм, я бы ни за что на свете не стала вас огорчать, но вы знаете, что я уже совершеннолетняя, и не во власти дяди мне помешать!

Миссис Хендред смогла лишь вытянуть из нее полуобещание не думать ни о каких домах и компаньонках, пока она не привыкнет к городской жизни. По мнению миссис Хендред, было бы невежливым со стороны Венеции стремиться покинуть дом своей тети, едва успев прибыть туда. Этим она показала бы, как мало ее интересуют приготовленные для нее развлечения. Миссис Хендред, для которой деревенская жизнь была кошмаром, так старалась компенсировать племяннице годы, проведенные в Йоркшире, и сделать все возможное, чтобы доставить ей удовольствие, что чувство благодарности и хорошие манеры не позволяли Венеции даже намекнуть, что она жаждет только уединения и покоя. Самое меньшее, что она могла сделать, это улыбаться и пытаться выглядеть счастливой.

Значение, которое миссис Хендред придавала моде и удовольствиям, удивляло Венецию. Она полагала, что ее тетя, обладая многочисленным потомством, должна быть постоянно занята материнскими заботами, и вначале поражалась, что такая любвеобильная женщина полностью поручила дочерей няням и гувернанткам. Но потом Венеция поняла, что, несмотря на всю доброту, миссис Хендред была так же эгоистична, как ее эксцентричный брат. Хотя она выражала шумную привязанность к семье и обширному кругу друзей, ее наиболее глубокие чувства приберегались для собственной персоны. Будучи от природы ленивой, миссис Хендред не могла проводить среди детей более получаса, не утомляясь их болтовней. Даже Тереза, которой вот-вот предстояло выйти в свет, появлялась в гостиной с младшей сестрой только после обеда и при отсутствии посетителей, ибо миссис Хендред не сомневалась, что нет ничего хуже дома, где девочкам позволяют пребывать среди гостей. Что касается ее троих сыновей, то старший находился в Оксфорде, средний в Итоне, а младший — в детских комнатах.

Мистер Хендред, несмотря на неполадки со здоровьем, редко бывал на Кэвендиш-сквер несколько дней подряд и проводил большую часть времени, разъезжая по стране с личными или общественными поручениями. Венеции казалось, что он не тратит много времени на воспитание своих отпрысков и домашние дела, что не мешало ему пользоваться всеобщим уважением. Все его распоряжения немедленно и беспрекословно выполнялись, а любое его замечание служило решающим аргументом в каждом диспуте. Поселив Венецию в своем доме и сказав ей, что она может обращаться к нему в случае нужды в деньгах, мистер Хендред поручил племянницу жене, ограничив свое внимание частым выражением надежды, что она наслаждается пребыванием в Лондоне.

В определенной степени это соответствовало действительности. Впервые оказавшись в Лондоне, Венеция не могла не испытывать живой интерес к тому, что было абсолютно новым для нее. Тетя жалела, что не может сводить ее в оперу и в Олмак, повторяя дюжину раз в неделю «Если бы только ты приехала в сезон…», но выросшая в деревне Венеция удивлялась тому, сколько развлечений мог предложить город за один день. В Лондоне было достаточно представителей haut ton, разделявших мнение миссис Хендред о сельской жизни и вернувшихся в столицу к началу октября, образуя то, что Венеции казалось целой толпой. Каждый день на Кэвендиш-сквер приходило изрядное количество пригласительных билетов с золотым обрезом. Даже самая убогая пьеса была удивительным зрелищем для того, кто ни разу в жизни не посещал театр; ни одна поездка в Гайд-парк не обходилась без того, чтобы миссис Хендред не показала племяннице какую-нибудь известную личность, а прогулка по Бонд-стрит, самой фешенебельной улице в городе, всегда была увлекательной из-за обилия элегантных щеголей и прекраснейших в мире магазинов. Ум Венеции был не настолько возвышен, чтобы презирать моду, — она обладала природным вкусом, и платья, привезенные ею из Йоркшира, сияли с души миссис Хендред опасения, что ее племянница будет выглядеть невзрачно. При этом Венеция не возражала увеличить свой гардероб и получала немалое удовольствие, одеваясь согласно последнему крику моды. Общество тети также доставляло ей много развлечений — Венецию нисколько не отвращала твердая решимость миссис Хендред не позволять никому и ничему посягать на ее комфорт. Она находила тетю в высшей степени забавной и привязывалась к ней все сильнее. Но под внешней оживленностью скрывалась непрекращающаяся поющая боль, иногда переходящая в острые приступы. Венеция не могла изгнать из своих мыслей Деймрела, перестать думать о том, что бы она рассказала ему о соборе Святого Павла или как бы он смеялся, услышав о том, что миссис Хендред, ставя рядом с собой блюдце с сухим печеньем и поглощая при этом деликатесы вроде пирога с трюфелями и лепешек с омарами, не сомневалась, что придерживается строгой диеты. Даже когда озорная улыбка мелькала на губах Венеции, мысль о том, что она больше никогда не будет смеяться вместе с Деймрелом, а может быть, вообще его не увидит, тут же повергала ее в такое отчаяние, что она понимала, почему люди вроде бедного сэра Сэмюэла Ромилли лишают себя жизни, и завидовала их быстрому уходу от безнадежной тоски. Венеция ждала редких писем Обри, но они приносили ей мало утешения. Он был никудышным корреспондентом, а описываемые им новости в основном касались Андершо. Если Обри упоминал Деймрела, то лишь для сообщения о совместной с ним охоте или о том, что он трижды обыграл его в шахматы.

Венеция не принадлежала к тем, кто любит демонстрировать свои эмоции, — она не лила потоки слез и не погружалась в длительные периоды апатии. Только печаль в глазах иногда выдавала ее и тревожила ее тетю.

В целом Венеция отлично ладила с миссис Хендред, которая была очень довольна племянницей. Венеция была интересной собеседницей, одевалась с безупречным вкусом, отличалась изящными манерами и не только не становилась скованной в обществе незнакомых людей, как можно было ожидать, а, напротив, держалась уверенно и могла непринужденно обмениваться мнениями как с умным, так и с глупым собеседником.

Миссис Хендред находила лишь одну погрешность в поведении племянницы — ее упорную независимость. Ничто не могло убедить Венецию, что не подобает думать, будто она в состоянии устроить свою жизнь без советов старших, а тем более расхаживать по Лондону в одиночестве. Во всех других отношениях Венеция была готова считаться с мнениями тети, но поступаться своей свободой она не желала. Венеция ходила одна в магазины, в парки, а поняв, что ее тетя посещает исторические памятники с крайней неохотой и интересуется только теми картинами, которые принадлежат перу модных художников, она приобрела ужасную привычку уходить из дому во второй половине дня, покуда миссис Хендред мирно дремала в кровати, набираясь сил, и отправляться в экипаже в Вестминстерское аббатство, Тауэр или Британский музей.

— Помимо других соображений, — трагическим тоном заявила миссис Хендред, — этого достаточно, чтобы все считали тебя синим чулком! Хуже ничего не может быть!

Разговор происходил за завтраком, и Венеция, с изумлением наблюдая недовольные гримасы тети при каждом глотке вина, воскликнула:

— Дорогая мэм, вы уверены, что с хересом, который вы пьете, все в порядке?

Говоря, она случайно бросила взгляд на дворецкого. Это был субъект с деревянным выражением лица, но при словах Венеции он обнаружил слабый всплеск эмоций. Миссис Хендред тут же это объяснила, промолвив с тяжким вздохом:

— Это не херес, дорогая, а уксус!

— Уксус? — недоверчиво переспросила Венеция.

— Да, — уныло кивнула ее тетя. — Брэдпоул был вынужден расширить мое фиолетовое атласное платье с французским корсажем и кружевом вокруг шеи на целых два дюйма! Мне нужно похудеть, а для этого нет ничего лучше уксуса и сухого печенья. Байрон сел на такую диету, когда начал проявлять склонность к полноте, и смог продержаться.

— Тетя, Байрон не мог существовать на такой диете! — воскликнула Венеция. — Он убил бы себя!

— В это трудно поверить, — согласилась миссис Хендред, — но мне рассказывал Роджерс. Когда он впервые обедал с Байроном, тот не ел ничего, кроме сухого печенья. Может, это была картошка — я не уверена, но знаю, что он пил уксус.

— Только не пил! — запротестовала Венеция.

— Ну, Байрон не мог его есть, значит, пил, — рассудительно заметила миссис Хендред.

— Возможно, он полил им какую-то еду. Если бы он выпил бокал уксуса, то наверняка бы тяжело заболел!

— Думаешь, я должна полить это уксусом? — спросила миссис Хендред, с сомнением глядя на блюдце с миндальным кремом.

— Конечно нет! — рассмеялась Венеция. — Пожалуйста, мэм, пусть Уортинг заберет уксус!

— По правде, говоря, я думаю, что уксус испортит крем. Пожалуй, мне лучше поесть печенье. Уортинг, положите мне еще крема и можете идти — мне не нужно ничего, кроме печенья, так что оставьте его на столе. Попробуй, дорогая, печенье очень вкусное, а ты ведь почти ничего не ела!

Чтобы угодить ей, Венеция взяла печенье и стала его пожевывать, покуда тетя вновь начала убеждать ее, что экспедиции в одиночку не подобают молодым леди. Венеция не возражала — она не могла объяснить, что осматривает достопримечательности, стараясь отвлечься, а тем более, что никогда не бывает одна, так как рядом с ней ходит призрак, безмолвный и невидимый, но настолько реальный, что ей казалось, будто, протянув руку, она коснется его руки.

— А ты, дорогая, должна особенно следить, чтобы твое поведение выглядело безупречным! — продолжала миссис Хендред.

— Почему? — спросила Венеция.

— Каждой незамужней леди необходимо об этом заботиться! Если бы ты знала свет так же хорошо, как я, то понимала бы, как злы бывают люди к красивым девушкам — особенно таким ослепительно красивым, как ты!

— Не думаю, чтобы обо мне стали говорить гадости только потому, что я выхожу одна, — отозвалась Венеция. — Да и меня это не волнует.

— Умоляю, Венеция, не говори об этом так беспечно! Только подумай, как будет ужасно, если тебя сочтут легкомысленной! Можешь не сомневаться, все только и ждут твоего малейшего промаха, чтобы им воспользоваться, и, в конце концов, это неудивительно! Я бы сама так поступила — конечно, не с тобой, дитя мое, но с любой другой женщиной в твоем положении!

— Но что такого в моем положении, чтобы люди обо мне злословили? — осведомилась Венеция.

— О, дорогая, ты вгоняешь меня в краску! Ведь ты жила только с Обри, без компаньонки, и… Господи, Венеция, даже тебе должно быть ясно, что так нельзя!

— Мне это не ясно, но я не буду с вами спорить, мэм. Конечно, многие с вами согласятся, но каким образом в Лондоне могут узнать о моей жизни в Йоркшире? Уверена, что вы об этом не распространялись.

— Разумеется, но о таких вещах всегда становится известно. Не знаю как, но можешь мне поверить!

Так как Венеция была не в состоянии поверить, что о происходившем в Андершо может быть известно в Лондоне, на нее не произвели впечатления мрачные предупреждения тети. К счастью, отвлечь миссис Хендред не составляло труда, поэтому, вместо того чтобы спорить с пей, Венеция воспользовалась первой же возможностью переменить тему, сказав, что утром слышала в библиотеке Хукема, как кто-то говорил, что королева, по мнению ее врачей, не проживет и неделю. Так как для миссис Хендред являлось постоянным кошмаром то, что ее величество переживет зиму и погубит все шансы Терезы, скончавшись посреди следующего сезона, уловка оказалась успешной — миссис Хендред, напряженно думая о том, сколько времени двор (и, конечно, свет) пробудет в трауре, забыла, что ей не удалось добиться от своевольной племянницы подчинения.

Королева скончалась в Кью рано утром 17 ноября. Мистер Хендред сообщил новость жене, и это подняло ее настроение, испорченное возмутительным поведением портного, который прислал на Кэвендиш-сквер вместо обещанного платья для прогулок записку с извинениями за то, что не может выполнить обещание.

Миссис Хендред огорчало лишь то, что королева решила умереть 17-го числа, а не 18-го, ибо на 17 ноября она назначила бал в честь Венеции. Это было в высшей степени досадно, так как все приготовления уже были сделаны и все усилия — обсуждение ужина с поваром-французом, распоряжение Уортингу относительно шампанского, решение, какое надеть платье, и объяснения Венеции, как рассылать пригласительные билеты, — пошли насмарку. Однако после размышлений, что делать с кремами, заливными блюдами и птицей, ей пришла в голову идея предложить нескольким гостям, приглашенным на бал, прийти вместо этого на неофициальный обед и приятно провести вечер, возможно, за игрой в вист, но, конечно, без музыки.

— Не более полудюжины человек, иначе это будет походить на прием, — сказала она Венеции. — А во время траура это невозможно! Господи, совсем забыла о черных перчатках! Наверное, у тебя их нет — значит, их нужно раздобыть немедленно! Необходимы также черные ленты, и ты должна надеть платье без выреза на груди. Я не буду приглашать молодежь — только нескольких ближайших друзей! Что бы ты сказала о сэре Мэттью Холлоу? Уверена, он с удовольствием пообедал бы у нас, да и тебе он нравится, не так ли?

— Да, очень правится, — рассеянно ответила Венеция.

— Он прекрасный человек и восхищается тобой — я поняла это с первого взгляда!

— Ну, он может восхищаться мной сколько угодно, лишь бы не докучал мне комплиментами, что, по-моему, не входит в его намерения, — равнодушно произнесла Венеция.

Миссис Хендред вздохнула, но больше ничего не сказала. Сэр Мэттью Холлоу, хотя и не являлся идеальной партией для Венеции, обладал многими достоинствами, и она радовалась их дружбе с Венецией. Конечно, он был немного староват для нее и к тому же вдовец, который, как говорили, похоронил свое сердце в могиле жены, но, несомненно, был поражен красотой Венеции и находил ее общество приятным.

В любом случае, сэр Мэттью был не единственным потенциальным супругом, которого миссис Хендред нашла для своей племянницы, поэтому ее не слишком обескуражило отсутствие энтузиазма со стороны Венеции. Она решила пригласить на обед и мистера Армина: он все знал о римских развалинах и тому подобных вещах и мог подойти девушке, которая провела три часа в Британском музее и брала в библиотеке книги о средневековье.

Венеции как будто правился мистер Армин — она говорила, что он хорошо информирован. Впрочем, ей правились и двое других холостяков — один из-за изысканной речи, другой из-за истинно джентльменского облика. Миссис Хендред испытывала сильное желание разразиться слезами и, возможно, сделала бы это, если бы знала, что Венеция перестала осматривать достопримечательности и каждую вторую половину дня посвящает поискам дома.

Задача оказалась нелегкой, но, прожив с тетей целый месяц, Венеция пришла к выводу, что этого достаточно для визита, и более, чем раньше, преисполнилась решимостью обзавестись собственным жильем. Возможно, занимаясь домашним хозяйством, она не будет чувствовать себя такой несчастной, забудет о своей любви или, по крайней мере, привыкнет к одиночеству, как Обри привык к хромоте.

Однажды, когда Венеция вернулась после очередных поисков, слуга, впустивший ее, сообщил, что к ней пришел какой-то джентльмен, который сидит в гостиной с миссис Хендред. Она застыла как вкопанная, чувствуя, что ее сердце перестает биться.

— Его зовут мистер Ярдли, мисс, — добавил слуга.