Нежно влюбленные

Глава 23

Для Джерваза эта ночь была бесконечной. Замотав кое-как руку, он лег на кровать, не гася свечи, потому что полной темноты ему было не вынести. Все эти годы он отгонял от себя воспоминания о матери, но теперь они отчетливо плыли перед его глазами. Он вспомнил прекрасное, развратное лицо Медоры, ее сладостные стоны, ее насмешки над его ужасом. Имя Медора — производное от Медеи, а ведь Медея убила собственных детей. Сент-Обен иногда спрашивал себя, могла ли его мать быть другой, если бы у нее было иное имя.

После того случая он ее больше не видел. Джерваз сбежал из дома, и когда через несколько недель люди, посланные его отцом, разыскали мальчика, тот наотрез отказался возвращаться в дом, где жила его мать. Отец удивленно приподнял брови, но не стал допытываться, чем вызвано такое решение. Куда проще оказалось отправить сына в школу или в отдаленное имение, которое леди Сент-Обен никогда не посещала.

Джервазу было семнадцать, когда его мать умерла. В этом возрасте юноши особенно интересуются всем, что связано с отношениями между мужчинами и женщинами. Пару раз одноклассники отпускали двусмысленные шутки об умершей виконтессе, которая пользовалась дурной славой. Оба раза Джерваз дрался за это на дуэли, осознавая при этом, что больше всего оскорбить его мать можно было, просто сказав правду. Молодой человек был осторожен: его противники не погибли, но дуэли оставили горький осадок в его душе.

Ужасная женитьба лишь подтвердила его уверенность в том, что он недостоин нормальной жизни. Джерваз испытывал даже нечто вроде удовлетворения при мысли о том, что навсегда связан с неполноценной женщиной, однако, несмотря на это, он никогда не думал о своей жене как о полноправном человеке. И сейчас, в эту страшную ночь, он то и дело вспоминал темные, безумные глаза Мэри Гамильтон, ее лицо. И чем больше припоминалось оно ему, тем лучше он узнавал в нем свою божественную Диану.

Воинская служба ожесточила Джерваза. Но, возвратясь в Англию, он сумел наладить нормальную жизнь, серьезно относился к своим обязанностям и решал головоломки, которые то и дело задавала ему его секретная служба.

Но вот появилась Диана. Она дала ему иллюзорное ощущение счастья и тепла, а затем разорвала их отношения. Жена, которую он изнасиловал и бросил, вернулась, чтобы подарить ему любовь… Впрочем, что бы он ни говорил о ее предательстве, виконт понимал, что до сих пор любит эту женщину, любит безумно…

Еще ни разу в жизни Сент-Обен не ждал рассвета с таким нетерпением. Когда скупые лучи раннего утра осветили комнату бледным светом, в спальню Джерваза пришел Боннер и, не задавая лишних вопросов, умело перевязал рану хозяина. Диана очень ловко ударила его кинжалом: хоть порез был длинный и крови вытекло предостаточно, рана была несерьезной. Сент-Обен на мгновение задумался, где она научилась так умело обращаться с кинжалом, он затем лишь пожал плечами: ему никогда не понять многого в женщине, которая была его женой.

Виконт вымылся, словно горячая вода могла облегчить его страдания, затем написал записку с извинениями своему сыну, сообщая о том, что верховая прогулка откладывается. Джерваз был не в состоянии видеть этим утром невинное личико Джеффри.

Иметь репутацию молчуна было в известной степени выгодно, потому что никто не обратил внимания на то, что виконт не такой, каким был вчера. Может, только Франсис что-то заметил. Диана, к счастью, не попадалась Джервазу на глаза: он не смог бы находиться с нею в одной комнате.

Завтракать в детской всегда было весело, но этим утром Диана была совершенно измученной, под усталыми глазами залегли тени. Мадлен не надо было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, что ночь принесла горькое разочарование ее молодой приятельнице. «Интересно, — мелькнуло в голове у Мэдди, — как выглядит сейчас Сент-Обен?"

Мадлен и Джеффри, не сговариваясь, старались развеселить Диану, весело болтая, но их попытки были тщетными. После завтрака мальчик побежал повидаться с ребятишками, с которыми подружился во время прошлого приезда в Обенвуд. Мэдди задумалась о том, как местные дети будут относиться к Джеффри сейчас, когда они узнали, что он — наследник виконта. Очевидно, их отношение станет иным. Пожав плечами, женщина взялась за два письма, которые ей только что принес слуга. Диана сидела, глядя перед собой бессмысленным взором и держа чашку обеими руками.

Одно письмо было от Николаев. Оно было весьма забавным, а в конце, к удовольствию Мадлен, Николас сообщал, что сможет вернуться в Лондон раньше, чем предполагал. Он также настаивал, чтобы они поскорее назначили дату венчания, и Мадлен склонна была уступить ему. Возможно, они назначат церемонию на тот день, когда пройдет год и один день после смерти его жены. Все будет очень тихо, решила Мадлен, никаких шумных торжеств. Она трижды прочла письмо, прежде чем отложить его в сторону.

Второе письмо написала Эдит, которая на почтовой карете сумела быстро добраться до Шотландии. Письмо было написано уверенным, но неуклюжим почерком.

Дорогая Мэдди,

Отправляю тебе это письмо в надежде, что ты лучше меня разберешься в ситуации и сама решишь, как лучше всего рассказать все Диане. Узнать, как обстоят дела с ее отцом, оказалось легче легкого: местный доктор по имени Эбернати был очень любезен со мной, когда выяснилось, что я — подруга Дианы. К ней очень хорошо здесь относились, и Эбернати с умилением вспоминал, какой милой девочкой она была.

Итак, во-первых, хочу сообщить, что Джеймс Гамильтон умер год назад от той самой болезни, что долго подтачивала его здоровье и свела его с ума, — от французской болезни. (Кажется, ее еще называют сифилис?) Эбернати сказал, что в молодости Гамильтон был настоящим гулякой и весельчаком — он пил, играл, волочился за женщинами и все такое прочее. Даже женитьба не остепенила его, и он продолжал разгульный, образ жизни, но сифилис он заработал уже после рождения Дианы.

Эбернати рассказал мне, что мать Дианы покончила с собой на следующий день после того, как узнала, что снова беременна. Бедняжка знала, что заразилась от мужа дурной болезнью и не хотела производить на свет больного ребенка. Боялась она и того, что вслед за мужем сойдет с ума. Она утопилась. Хоть шотландцы и богобоязненные люди и осуждают решившихся на самоубийство, в этом случае никто слова плохого о матери Дианы не сказал, наоборот, все жалели ее и проклинали самого Гамильтона.

После смерти жены викарий совсем свихнулся, его болезнь заходила все дальше. Его дочь всегда звалась Дианой, но он вдруг начал называть ее Мэри, заявив, что Диана — языческое имя. Когда он вернулся с Малла без Дианы и стал всем рассказывать о ее замужестве, люди решили, что Гамильтон что-то сделал с дочерью, но напрямую его об этом не спрашивали, потому что боялись викария. В конце жизни Гамильтона все же поместили в сумасшедший дом, и все его обязанности выполнял местный кюре.

Эбернати был в восторге, узнав, что Диана жива, и просил уговорить ее обязательно приехать в родные места с мужем и сыном. Или хотя бы написать ему, потому что Диана, как единственная наследница Гамильтона, может получить приличное состояние. Чем хуже становилось Джеймсу, тем меньше денег он тратил. Ясно, что ее родители были из знатных семейств, впрочем, мы с тобой в этом и не сомневались.

Ну вот и все. Я отправляюсь на Малл к моей сестрице Джейн. Поцелуй за меня Диану и Джеффри.

Всегда твоя,

Эдит.

Перечитав письмо несколько раз, Мадлен задумчиво посмотрела на Диану. Ей пришло в голову, что новости, пусть даже и печальные, отвлекут молодую женщину от грустных размышлений.

— Диана, — сказала она, — я получила письмо от Эдит. Она побывала в твоей деревне в Ланаркшире. Думаю, тебе надо самой прочитать его.

Ее слова вернули Диану в действительность, и она взяла протянутый Мадлен листок. Прочитав письмо, молодая женщина побледнела как полотно и молчала так долго, что Мадлен испугалась и спросила девушку, не стало ли той плохо.

— Все в порядке, Мэдди, — ответила Диана, закрывая лицо ладонями. Слез на ее глазах не было. Но вот она подняла голову и промолвила:

— Стало быть, мой отец все эти годы страдал венерической болезнью. Теперь я понимаю, почему он проклинал женщин и считал их источником всех бед.

— Наверное, он очень страдал от сознания собственной вины, — вставила Мадлен. — Представь только, он распространял сифилис, пока не узнал, что болен, заразил твою мать и стал причиной ее самоубийства.

Диана медленно кивнула, задумчиво глядя перед собой.

— Одно ее самоубийство могло свести отца с ума. После смерти матери он допекал меня разговорами о грехе, моральном разложении и греховности всего земного. В письме написано, что в молодости отец вел разгульный образ жизни. Так вот, после того как отец обратился к церкви, он даже одеваться стал скромнее, но всегда носил с собой пистолет — для защиты. — Диана горестно вздохнула. — Ой всегда был готов осудить кого-нибудь, хотя сам и не думал противиться соблазнам. Ради нескольких минут сомнительного удовольствия, он разрушил все: семью, свое здоровье… Какой ужас! — Диана осеклась, но, помолчав, продолжила:

— Наверное, он очень страдал от осознания своей вины. И понимал, что сходит с ума.

— Ты великодушна, Диана! Диана грустно усмехнулась:

— Теперь, когда он умер, я могу говорить о нем спокойно. К тому же все это было так давно. После того как я видела отца в последний раз, я чуть не целую жизнь прожила, и, признаться, без него мне жилось куда лучше. — Диана сложила письмо. — Впрочем, когда я была маленькой девочкой, он был неплохим отцом, правда, строгим, но довольно добрым. Иногда даже ласковым. Постараюсь помнить его только таким. Надеюсь, сейчас его душа обрела покой.

— А твоя мать?

Диана закрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

— Только теперь я понимаю, почему она была такой… расстроенной… перед смертью. Она не оставила даже записки. Наверное, матушка отправилась к этому злополучному пруду и там внезапно решила утопиться. На ней была тяжелая зимняя одежда, и она быстро пошла ко дну… — Женщина поежилась и открыла глаза. — Официально было признано, что смерть произошла в результате несчастного случая, и маму похоронили на освященной земле, но все знали, что она не могла утонуть, если бы сама этого не захотела.

— Ты можешь простить ее? За то, что она оставила тебя?

Диана кивнула, прикусив губу.

— Мама… умела любить, — прошептала молодая женщина. — В любви она была мудрой и великодушной. Она научила меня читать, любить музыку, книги… И что самое главное, это она помогла мне обрести духовность, а не отец, который всего добивался своими криками. От мамы я узнала, что любовь важнее ненависти и мести. И только благодаря тому, чему она меня выучила, я смогла выжить после ужасной Свадьбы… — Диана улыбнулась. — Нет, ты не Подумай, что я была уж слишком кроткой, и все невзгоды принимала безропотно. Я была ужасно зла. Как никогда в жизни! Но ненависть, злость или жажда мщения никогда не правили моей жизнью, несмотря на утверждения моего мужа о том, что я мечтала отомстить ему. — Диана задумчиво посмотрела на письмо. — Я бы не смогла стать такой, какая я есть, если бы не моя мама. Знаешь, ты напоминаешь мне ее. — Мадлен благодарно улыбнулась, а Диана, судорожно вздохнув, неуверенно промолвила:

— Поэтому мне было так трудно понять, почему мама покончила с собой. Только теперь, после письма Эдит, все встало на свои места. Упокой Господь их души… — И, не выдержав, Диана разрыдалась.

Граф де Везель, обуреваемый смешанными чувствами, зашифровывал свое послание. План, который он предлагал своему шефу, был таким гениальным и тонким, что граф готов был взяться за его выполнение независимо от того, одобрит шеф его или нет. К тому же Везель предвкушал получить немалое удовольствие от его выполнения. Лишь идиоты из военного министерства могли так долго прохлопывать талант Артура Уэлсли, и только эти же самые идиоты могли допустить, чтобы победитель битвы в Вимейро был подвергнут дознанию. Эти идиоты в подметки Уэлсли не годятся! Во Франции он был бы уже маршалом.

Везель восхищался сэром Артуром, считал, что деяния англичанина в Индии заслуживали высочайшей похвалы. Генерал был, пожалуй, единственным военным, который представлял собою реальную угрозу императору, поэтому тем слаще, по мнению Везеля, будет низвергнуть Уэлсли. Граф еще не обдумал все детали, но считал, что совсем нетрудно будет подставить англичанина, да так, что тот больше никогда не станет никем командовать. Сейчас положение Уэлсли было как никогда шатким. Достаточно небольшого скандала — и сэр Артур слетит со своего поста, да будет рад, если ему удастся остаться в живых и осесть где-нибудь в Ирландии.

К счастью, шеф Везеля заинтересовался предложением графа, но еще не знал его плана, поэтому ему придется вернуться в Лондон раньше времени, по сути, на следующий день. Так что у него оставалось всего несколько часов, чтобы разыскать неуловимую леди Сент-Обен и насладиться ею.

Везелю, конечно, надо было заняться Дианой Линдсей прошлой ночью, но к нему пришла леди Хейкрофт, и ночь в ее обществе пролетела незаметно. Ее светлость, как никакая другая женщина, любила боль, и от этого француз получал невероятное удовольствие, но оно могло бы быть еще сильнее, если бы вдовушка не с таким рвением отдавалась ему.

Наутро, когда Везель собрался наконец решить все дела с непокорной женщиной, чертова виконтесса сообщила гостям, что ей нездоровится, хотя скорее всего, решил граф, она просто избегала встреч со своим муженьком, лицо которого каждый раз застывало холодной маской при виде жены. Везель, однако, знал, что Диана не ночевала в своей комнате: ночью он умело вскрыл замок и обнаружил, что гнездышко пусто.

Итак, ему понадобится некоторое время, чтобы найти ее. Он-то собирался сделать все не торопясь, сплести вокруг миссис Линдсей паутину, из которой ей, по его замыслу, было не выбраться, а теперь… теперь его шеф смешал все планы, так что придется действовать напролом. Поспешность в таком деле неэстетична, а этого граф не любил. Впрочем, даже из излишней торопливости можно извлечь удовольствие.

У Джерваза был очень усталый вид, когда его кузен вошел в кабинет. Виконт занимался какими-то второстепенными делами, выполнять которые входило в обязанности его помощника, но на сей раз Сент-Обен решил сам взяться за них, чтобы отвлечься. К тому же это был хороший предлог не появляться перед гостями, которые, впрочем, и без него неплохо развлекались и едва ли замечали отсутствие хозяина.

Однако от Франсиса отделаться было нелегко. Молодой человек уселся прямо напротив стола Джерваза.

— Добрый день, Джерваз. У тебя есть несколько минут, чтобы потолковать со мной?

— Ты уйдешь, если я скажу, что времени у меня нет? — сухо произнес в ответ виконт.

— Нет, конечно, — последовал веселый ответ. Лицо Сент-Обена немного просветлело и, откинувшись на спинку стула, он приготовился к тому, чтобы выслушать кузена. Джервазу раньше не приходило в голову, а сейчас он обратил внимание на то, что Франсис был покладист, как Диана. Виконт поспешил отогнать от себя эти мысли, потому что и думать не желал о своей жене.

— Я очень рад, что ты смог приехать в Обенвуд, — заявил Сент-Обен. — Я не всегда выхожу к гостям, так что хорошо, что ты в мое отсутствие выполняешь роль хозяина.

— Это все ерунда, — беспечно махнул рукой Франсис. — Я знаю, что у тебя голова занята Другими вещами — ведь твоя жена и твой сын впервые появились в обществе.

— Я не хочу говорить о моей семье, — процедил сквозь зубы виконт.

— Нечего со мной так разговаривать и смотреть на меня исподлобья, брат. Я скажу тебе все, что собирался, чего бы мне это ни стоило. Ты, конечно, можешь сбежать от меня, но я побегу за тобой вслед, — говорил Франсис, слегка улыбаясь, но глаза его были серьезными. — Я знаю и люблю вас обоих — и тебя, и Диану. А поскольку у вас обоих несчастный вид, то я решил предложить вам роль посредника. Иногда вмешательство третьего человека помогает. Видишь ли, она безумно тебя любит. И ты, похоже, неравнодушен к ней, так что, думаю, ваши трудности можно преодолеть.

Виконт отодвинулся от стола словно для того, чтобы оказаться подальше от кузена, и злобно спросил:

— Это она сказала, лежа с тобой под одеялом?

— Господи, нет, конечно! — возмутился Франсис. — Не думаешь же ты, что мы с Дианой любовники?! Что за предположение!

Рот Джерваза скривился. Он не хотел начинать этот разговор, чувствуя, что ничего путного из подобной беседы не выйдет, однако ставки были сделаны и остановить игру было невозможно.

— Вполне логичное предположение, — буркнул виконт. — Мне известно, что ты бывал у нее, пока меня не было в Лондоне. И вы не просто чай вместе распивали.

Франсис не сразу понял, о чем говорит его кузен, а когда до него дошел смысл слов Джерваза, нахмурился.

— О Господи, неужели ты нанял кого-то следить за Дианой?! Какого черта ты это сделал?

— Эта женщина — куртизанка, надеюсь, ты не забыл? Я хотел знать, насколько процветают ее дела. — Сент-Обен понимал, что достоин презрения за эти слова, но промолчать не смог.

— Не смей так говорить о своей жене! — воскликнул Франсис. — Это не делает тебе чести. По сути, это чушь собачья! Пока тебя не было в Лондоне, твоя жена вела замкнутый образ жизни, так живут все порядочные женщины. Да, я заходил к ней пару раз, и что с того? Нет ничего постыдного в том, что у женщины есть друзья-мужчины.

— Пока ты окончательно не погряз во лжи, кузен, я уж скажу тебе, что видел, как вы вчера обнимались на берегу озера.

Франсис прищурил глаза — Джерваз никогда не видел кузена таким.

— Она была расстроена. Из-за тебя! Да, я успокаивал ее. Как мог. По-дружески. Ни больше ни меньше!

— И ты хочешь, чтобы я в это поверил? Франсис оставался совершенно спокоен.

— Я никому не позволю назвать себя лжецом, Джерваз, даже тебе.

— Я не виню тебя в том, что она тебя очаровала, — устало промолвил виконт. — Разве хоть один мужчина смог бы устоять перед ней? Она в состоянии соблазнить монаха одним своим видом, а молодые люди вроде тебя никогда не отличались монашеским поведением. Только не лги мне.

Франсис с такой силой ударил кулаком по столу, что все перья, карандаши и чернильницы подпрыгнули.

— Черт возьми, Джерваз, ты клевещешь на нас обоих — и на Диану, и на меня! Она — милая, добрая, любящая женщина! Ты недостоин ее! — Его голос дрогнул, но Франсис продолжал:

— Если бы только я мог любить женщину, то влюбился бы именно в нее. Но я клянусь тебе, именем Господа клянусь, что между мной и нею не было ничего предосудительного! Или ревность до такой степени ослепила тебя, что ты мне не веришь?!

Джерваз посмотрел в глаза кузену. Франсис был его лучшим другом и к тому же всегда отличался честностью. Неужели он лжет сейчас? Больше того, спрашивал себя Джерваз, верил ли он сам в то, что Диана обманывает его? Или, может, отчаяние сделало его таким недоверчивым? У него не было ни одного доказательства тому, что Диана говорит не правду, разве только он вбил себе в голову, что женщина не может быть честной.

Виконт потер виски. Сомнения грызли его. Он старался изгнать из головы все мысли о Диане, и теперь, когда Франсис бросил ему вызов, виконт понял, почему избегал думать о жене. Проще было поверить в ее гнев, чем в любовь, проще было обвинить ее во всех грехах, чем принять ее любовь, и поверить в то, что она говорит правду. Но тогда Джервазу пришлось бы признать, что он недостоин Дианы.

Однако от правды не укрыться, и Джерваз осознавал, что его кузен прав. В глубине души он это всегда понимал, но от этого ему не становилось легче.

Сент-Обен был до такой степени занят собственными проблемами, что не сразу понял одну фразу Франсиса. Иначе ни за что не спросил бы, не подумав:

— А что ты имел в виду, когда заявил: «…если бы я мог любить женщину»?

Наступило долгое, напряженное молчание. Джерваз заметил, что лицо его кузена смертельно побледнело.

— Я имел в виду именно то, что сказал, — наконец ответил молодой человек. Несмотря на растерянный вид, в глазах его читалась решимость. — Я скоро уеду из Англии… с другом… Думаю, в будущем я поселюсь в Италии. А может быть, в Греции. В древних странах более терпимо относятся к людям вроде меня.

Несмотря на мрачное настроение, Джерваз испытал настоящий шок. Шок и отвращение. Он, конечно, знал о существовании таких мужчин, но никогда не задумывался о них. Джерваз полагал, что они — существа асоциальные и по их виду можно сразу догадаться, что они — не такие, как все. И уж никак ему не приходило в голову, что они могут быть такими, как Франсис — умными и честными. Такие люди не могли быть хорошими друзьями.

— Нет, — хрипло промолвил виконт. — Я не могу в это поверить. Это невозможно.

— Не только возможно, — возразил молодой Брэнделин, — но, надо признать, это чистая правда. Я был бы другим, если бы мог, но у меня нет выбора. — Несмотря на видимое спокойствие Франсиса, руки его слегка дрожали, и Джерваз видел, как пульсирует жилка на его шее. — Ты — глава семьи, как и мой друг. Думаю, тебе следует знать, что ты не можешь рассчитывать на меня, как на наследника после Джеффри.

Тут только виконт заметил, что покачивает в руке тяжелое пресс-папье из венецианского стекла. Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы разжать пальцы и положить пресс-папье на стол. Эмоции с такой силой захлестнули Джерваза, что он почти выкрикнул со злостью в голосе:

— Если только ты посмеешь положить глаз на моего сына, я убью тебя!

Поначалу Франсис побагровел, а потом кровь отлила от его лица, и оно стало белым, как полотно.

Молодой человек резко вскочил, но, овладев собой, произнес с пугающим спокойствием:

— Я знал, что ты можешь быть слепым и несправедливым, но не предполагал, что ты — полный идиот. — Повернувшись на каблуках, Франсис быстро вышел из комнаты. Казалось, эхо от его слов так и повисло в воздухе.

Приподнявшись со стула, Джерваз протянул было руку вслед кузену, словно хотел удержать его, но потом его рука бессильно упала вниз. Джерваз почувствовал смертельную тяжесть в груди. Казалось, что его сердце сейчас разорвется. Но оно продолжало биться, кровь текла в жилах, легкие продолжали вбирать в себя воздух и выталкивать его назад. Его здоровое тело продолжало жить, а жизнь была разбита…

Виконт уронил голову на руки, снова и снова вспоминая слова Франсиса. Сегодня его брат был точно таким же, как и вчера, вот только Джерваз стал относиться к нему иначе. Кузен доверял ему настолько, что сказал пугающую правду, а виконт оказался настолько глуп, что посмел оскорбить молодого человека в ответ на его доверие. Вожделеть мужчину вовсе не то же самое, что вожделеть ребенка. Джерваз оскорбил друга, потому что его самого, когда он был ребенком, использовал взрослый человек, женщина, которой он доверял.

Итак, он потерял Франсиса, как потерял Диану. Она тоже надеялась, что он поймет ее, а виконт вместо этого обидел жену. «Не важно, что ты сделал, не важно, что ты ненавидишь и презираешь себя… Я люблю тебя, потому что ты достоин любви…"

Ax, как хотелось Джервазу поверить Диане! Как хотел бы он пойти к ней, зарыться лицом в ее грудь, впитать в себя ее тепло и прижиматься к ней до тех пор, пока горечь не оставит его. Но… пропасть между ними была слишком глубока и слишком много непростительных слов было сказано… Прошлой ночью, в порыве, она пожалела его, но ее гнев и ненависть были неподдельными — как и ужас, когда она узнала о коварстве Медоры. Женщина не смогла скрыть своего отвращения, и оно всегда будет препятствовать их отношениям.

При мысли о будущем Джерваз вздрогнул. Он предлагал Диане разойтись законно и жить отдельно, но, раз уж их бракосочетание было принудительным, то, наверное, не составит большого труда аннулировать его. В крайнем случае, если возникнут трудности, помогут деньги и его влияние. Диана правильно говорила ему: всех денег мира не хватит на то, чтобы купить ему незамутненное сознание, так что единственным стоящим подарком, который он мог преподнести ей, была свобода. Она еще сможет найти себе честного, уважаемого и любящего мужа, о каком мечтала еще ребенком.

А сам он останется в одиночестве до конца своих дней — как того и заслуживает.

Диана провела почти весь день в детской, занимаясь шитьем рубашек для Джеффри — это нудное занятие успокаивало ее, тем более что Мадлен, хоть и была рядом, ни о чем ее не спрашивала. Диана понимала, что времени у нее немного, но не знала, что делать, как шагнуть вперед, потому что назад дороги уже не было. Она переживала за Джерваза, почти физически чувствовала его боль, но ничем не могла помочь мужу. Пройдет время, и он опять запрячет Страшные воспоминания в темных уголках своей души, и жизнь пойдет своим чередом. Сент-Обен был очень сильным человеком, способным мужественно переносить жизненные напасти, и Диана ничуть не сомневалась, что он справится со своими трудностями.

Одно ее смущало: Диана подозревала, что Джерваз вряд ли захочет видеть ее после всего, что произошло между ними. Виконт должен ненавидеть ее за то, что она вынудила его признаться в вещах, которые он тщательно скрывал. Ах, как хотелось Диане, чтобы ее муж стал относиться к ней по-прежнему, чтобы любил ее! Да, она сердилась на него, но у нее было на это право: насилие нельзя оправдать ничем. Однако самая большая вина лежала на ее отце — это он устроил нелепую женитьбу, а затем бросил ее в гостинице, хотя прекрасно знал, что муж не провел с ней и часа, уехав.

Впрочем, и сама Диана была не без греха. Будь она хоть наполовину такой кроткой и чистой, какой ее все считали, она бы никогда и мысли не допустила о том, что Джерваз должен заплатить за содеянное. Если бы не ее трусость и скрытность, виконт не дошел бы до своего нынешнего состояния.

Забыв о шитье, Диана опустила руки на колени и в который раз принялась обдумывать сложившуюся ситуацию. К счастью, обедала она в детской вместе с Джеффри. И когда мальчуган предложил ей прогуляться, женщина с радостью приняла его предложение, надеясь, что веселая болтовня сына развеет ее мрачное настроение.

После целого дня, проведенного в доме, свежий вечерний ветер показался Диане необычайно приятным. Гости Джерваза как раз собирались в гостиной, чтобы выпить хереса перед обедом, так что, к великому облегчению Дианы, ей не надо было ни с кем любезничать. Едва ли она смогла бы вести бессмысленную светскую беседу в этот момент.

Из окна особняка за ней наблюдали горящие темные глаза. Граф де Везель не заметил Джеффри; все его внимание было поглощено грациозной женственной Дианой. В это время в садах никого не было, так что леди Сент-Обен на этот раз не ускользнуть от него. Надо торопиться, чтобы успеть присоединиться к остальным гостям, пока его отсутствие никто не заметил.

Также он должен будет убедиться. Что женщина не сможет сообщить об изнасиловании. Может, Сент-Обен и в ссоре с женой, но он не допустит, чтобы кто-то посягал на его собственность. Везель задумчиво погладил набалдашник трости в виде змеиной головки. Да, он все хорошо рассчитал. Сначала он овладеет женой Сент-Обена и разделается с ней, а затем направится в Лондон, чтобы покончить с героем виконта — сэром Уэлсли. И Сент-Обен не сможет ни предотвратить его деяний, ни отомстить за них.

Джеффри, как щенок, носился вокруг Дианы, то и дело указывая на что-то, привлекающее его внимание. Сады в Обенвуде создавались веками; здесь были и цветы, и кустарники, и диковинные деревья. Был даже лабиринт, и именно в него Джеффри потащил Диану.

— Знаешь, — тараторил мальчик. — Чеслоу, главный садовник, говорит, что наш лабиринт — лучший в Европе. — В его голосе звучала нескрываемая гордость. — Даже лучше, чем в Гемптон-Корте.

Диана оторопела на мгновение, когда услышала, что ее сын называет лабиринт «нашим», но потом успокоилась: ведь все здесь, и лабиринт в том числе, принадлежало виконту, стало быть, в один прекрасный день Джеффри станет хозяином этого поместья. Вот только ей не найдется места в Обенвуде.

Но Диана твердо решила не думать о грустном.

— Скажи-ка, Джеффри, — весело обратилась она к сыну, — а Чеслоу не говорил, когда был создан лабиринт?

— Кустарник посадили в годы правления королевы Елизаветы. Снаружи лабиринт кажется квадратным, но внутри — сплошные повороты. К центру есть только одна дорожка, довольно длинная, а другая — покороче — ведет к выходу. А ты знаешь, что из лабиринта можно выбраться, если все время держаться левой рукой за стену и поворачивать налево? Или направо, — добавил ребенок неуверенно. — Во всяком случае, надо всегда сворачивать в одну сторону.

— Да-а? — с интересом переспросила мать Джеффри. — Понятно. Так, значит, можно заходить во все тупики, и все равно не потеряешься? Здорово.

Разговаривая, они подошли к главному входу в лабиринт, представляющий из себя прекрасное зрелище. Тисовые заросли, посаженные с геометрической точностью, немного возвышались над головой взрослого человека. У входа по обеим сторонам дорожки стояли фигуры греческого бога и богини. Вид у скульптур был загадочный.

— А ты уже бывал в лабиринте? — поинтересовалась Диана у сына.

— Да, много раз, — ответил Джеффри. Глаза его горели. — Хочешь попробовать поймать меня там?

— Ты просто хочешь воспользоваться тем, что я растеряюсь в лабиринте, — усмехнулась Диана.

Джеффри озорно улыбнулся, понимая, что вовсе не обязательно соглашаться с мамой.

— Ну да ладно, — согласилась женщина. — Посмейся надо мной. Но если я не найду выхода, тебе придется вернуться и спасти меня.

— Не беспокойся, мамочка, я подожду тебя в центре, а потом выведу из лабиринта, — великодушно предложил мальчик.

Сказав это, Джеффри бросился в лабиринт. Диана решила дать сыну минуту, чтобы он успел убежать подальше, и принялась громко считать, разглядывая статуи. Похоже, это были оригинальные работы древних мастеров — еще парочка игрушек из бесценных сокровищ Обенвуда. Поглощенная своими мыслями, она не услышала тихих шагов за спиной и не заметила, что кто-то подошел к ней. Вдруг сильная мужская рука схватила ее за шею. Длинные пальцы крепко держали ее. Диана сразу поняла, что это не Джерваз.

Медленно обернувшись, женщина оказалась лицом к лицу с графом де Везелем. Одетый во все черное, граф имел столь устрашающий вид, что Диана задрожала от страха, однако пыталась взять себя в руки, надеясь, что француз не посмеет тронуть ее теперь, когда она стала хозяйкой Обенвуда, а не куртизанкой.

— Добрый вечер, господин граф, — светским тоном промолвила женщина. — Вы не пошли обедать , с остальными?

— Присоединюсь к ним позднее, — лениво проговорил Везель. — Я увидел, что вы пошли в сторону лабиринта и решил прогуляться с вами. К сожалению, дела зовут и утром мне придется уехать.

— Как жаль. Надеюсь, вам здесь понравилось. — Француз стоял слишком близко от Дианы, и она отступила назад.

— Нет, то, что мне больше всего понравится, еще должно произойти, — многозначительно произнес граф, проводя набалдашником трости по щеке Дианы.

Отпрянув назад, Диана воскликнула:

— Месье, вы слишком много себе позволяете! Не делайте этого больше.

— Я буду делать то, что мне нравится. — Граф засмеялся, но глаза его были холодными. — Я наконец возьму то, чего хотел с того самого раза, как увидел тебя в театре. Ты — произведение искусства, моя крошка, и в этом качестве ты просто не имеешь права принадлежать лишь одному мужчине.

Диана все отступала назад, ее охватывала паника.

— Мой муж не одобрит вашей дерзости, — резко сказала женщина. — Если вы немедленно не оставите меня в покое, я расскажу ему о вашем недостойном поведении. Умный человек не рискнет оскорбить Сент-Обена.

— Ты ничего ему не скажешь, моя крошка. — Маска притворной вежливости начала сползать с лица графа. — Я сумею насладиться тобой, а после этого с тобой уже никто не сможет иметь дела.

Везель шагнул ближе к Диане и, положив руку на шею женщины, принялся поглаживать ее, нажимая пальцами на нежную кожу Дианы все сильнее. Другой рукой он угрожающе приподнял трость. Зловещая суть его натуры стала очевидна, теперь Диана не сомневалась, что граф способен изнасиловать и даже убить ее, а потом преспокойно отправиться к гостям. И тут женщине пришло в голову, что если Джеффри сейчас вернется, то Везель, ни секунды не сомневаясь, убьет и мальчика.

Овладев собой, Диана умудрилась вырваться от Везеля, пока он не успел крепче схватить ее. Мысли Дианы понеслись вскачь. Она понимала, что ей не скрыться от француза, если она побежит по траве. Можно, конечно, было достать кинжал, но он успеет отнять его, прежде чем Диана замахнется. Подхватив юбки, женщина крикнула, надеясь, что кто-то может оказаться рядом. Ответом ей была мрачная тишина, и Диана бросилась в лабиринт.

Исполняя обязанности хозяина дома, Джерваз ходил среди гостей, но избегал долгих разговоров. Виконт заметил, что среди приглашенных не было Везеля — граф прислал записку с извинениями, сообщая, что не сможет выйти к обеду, так как должен наутро уехать. Джерваз был даже рад этому, хотя до сих пор не нашел никаких подтверждений своим подозрениям о Везеле. В последнее время француз вел себя безупречно, словно догадывался, что его подозревают. В такие минуты виконт сожалел, что живет не во Франции, которая была в то время полицейским государством. Там Везеля лишь по одному подозрению можно было бы бросить в тюрьму. В Британии это было невозможно, тем более что подозреваемый был богат и имел хорошие связи.

Сент-Обен автоматически улыбнулся миссис Олифант, которая говорила, что она сожалеет об отсутствии леди Сент-Обен. Пробормотав в ответ что-то незначительное, Джерваз постарался побыстрее отделаться от болтливой дамы. Он был рад, что Диана не выходила к гостям. Виконт твердо принял решение добиться аннулирования их брака, но опасался, что если увидит Диану еще раз, то решимость его станет не такой твердой.

Итак, с женой все было решено. Теперь Джервазу предстояло извиниться перед Франсисом, и он направился к нему, пробираясь через толпу гостей. Заметив кузена, Франсис сжал губы, намеренно отвернулся и продолжил беседу со служащим министерства иностранных дел. Виконт нетерпеливо дожидался окончания их разговора-, а когда мужчины замолчали, быстро сказал:

— Ты можешь выйти со мной на несколько минут? Франсис наградил его взглядом, который мог бы растопить лед:

— Боишься, я окажу плохое влияние на твоих гостей?

— Нет! Пожалуйста, пойдем со мной, мне надо кое-что тебе сказать. — Джервазу нелегко было извиниться, но он понимал, что сделать это необходимо.

Минуту спустя братья уже выходили из гостиной.

Дорожка, ведущая к лабиринту, была совсем короткой. Внутри лабиринта она поворачивала направо и разделялась надвое. Ни на секунду не останавливаясь, Диана побежала по левой дорожке, надеясь, что успеет скрыться из виду до того, как Везель поймает ее. Один перекресток, второй, поворот налево… Диана забежала в тупик и лихорадочно метнулась назад. Она думала, что Джефсрри мог услышать ее крик и прибежать к ней. Тогда бы им удалось убежать от француза, прежде чем он заметит, что в лабиринте есть третий человек…

Когда Диана пробежала половину очередной дорожки, в конце ее показался Джеффри. Мальчик радостно бросился к матери. Он уже хотел было крикнуть что-то, но Диана испуганно приложила палец к губам, призывая сына к молчанию. Он удивился, но послушался. В одно мгновение женщина оказалась рядом с ребенком, опустилась перед ним на колени и прошептала мальчику в самое ухо:

— Джеффри, за мной по лабиринту бежит плохой дядя. Ты сможешь не мешкая найти выход?

Мальчик задумался, а затем прошептал в ответ:

— Нет. — Ему было интересно и совсем не страшно.

Диана быстро думала. Если они с Джеффри останутся вместе и Везель найдет их, ни одному из них не убежать от него. Тяжелые ветви тиса кустились почти с самого низа, но у земли между ветками было небольшое пространство. Взрослому там было не пролезть, но для ребенка места достаточно. Помолившись, женщина торопливо произнесла:

— Ты сможешь пролезть под кустами и быстро выбраться из лабиринта?

Взглянув вниз, ребенок кивнул:

— Да, но я испорчу мой костюмчик.

— Это не важно! — истерично выкрикнула Диана. — Беги как можно быстрей и постарайся, чтобы Везель не увидел тебя. Он очень-очень плохой человек. Если он схватит тебя, кричи, и я прибегу. Как только доберешься до дома, позови кого-нибудь на помощь. Ты все понял?

Джеффри кивнул. Осознав наконец, что речь идет о серьезной опасности, мальчик крепко обнял мать, прежде чем заползти под кусты.

Помешкав одно мгновение и благословив сына, Диана подобрала юбки и легко побежала по мягкой траве. У следующего перекрестка она вновь повернула налево. Небо было голубым и солнечным, но здесь, в лабиринте, уже почти стемнело — приближались сумерки. Француза все еще не было видно, но Диана слышала его шаги в дальнем конце соседней дорожки. Граф двигался лениво, со спокойной уверенностью, не сомневаясь, что птичке от него не улететь.

Чтобы Везель не услышал шагов Джеффри, Диана чуть слышно кашлянула, привлекая к себе внимание, а затем быстро повернула направо. Ответом ей был громкий злобный смешок.

— Я рад, что ты убегаешь от меня, моя крошка. Мне так больше нравится. — Его голос звучал угрожающе. — Но у тебя ничего не получится, крошка. Еще немного — и ты сама прибежишь в мои объятия.

Диана задрожала. Удалось ли Джеффри выбраться? Дай Бог, чтобы он не вздумал вернуться сюда. Еще один тупик — перед Дианой внезапно выросла густая поросль тиса. Повернув, она побежала назад.

У следующего поворота женщина остановилась, прислушиваясь. Она слышала тяжелое дыхание своего преследователя, слышала, как он продирается сквозь кусты, но не могла понять, где он находится. Везель мог быть повсюду. Он был способен обогнать ее и залечь в траве, чтобы неожиданно наброситься на нее. Неуверенность пугала ее больше, чем его присутствие.

Диана пробежала еще один кусок лабиринта, который изнутри казался гораздо больше, чем снаружи. Воздух был напоен благоуханным ароматом летнего сада, но женщина не замечала его, убегая от преследующего ее кошмара. Господи, когда же она доберется до центра и сможет выбраться из лабиринта? Забеги она в лабиринт минутой раньше, ей бы удалось убежать от графа.

Диана остановилась, тяжело переводя дыхание. И вдруг рука в черном проскользнула через густые заросли и с силой схватила ее за плечо. Диана закричала что было сил.

Джеффри выбрался из тисовых зарослей, оставив в них, свою курточку, которая зацепилась за ветки. Вскочив на ноги, мальчик услышал устрашающий крик матери и рванулся было ко входу в лабиринт, но тут же остановился. Ему не справиться с плохим дядей, поэтому надо бежать за помощью, как сказала мама.

Джеффри еще в жизни не бегал так быстро, он умудрился сократить дорогу, завернув в розовый сад. Но все равно — сады были слишком большими, и дом, казалось, был ужасно далеко. Руку ему пропороло розовым шипом, дыхание ребенка прерывалось, но он продолжал бежать. Когда Джеффри уже почти миновал сады, его голову словно перехватили веревкой, в висках застучало — это были признаки начинавшегося припадка.

Француз крепко сжимал плечо Дианы. Его вторая рука тоже проскользнула сквозь густые ветви, и он стал лихорадочно шарить ею по телу женщины, пока не вцепился ей в грудь. Везель держал Диану железной хваткой, но все же не мог пробраться к ней сквозь кусты. Впрочем, он мог сделать так, чтобы она лишилась сознания, а потом разыскать ее, бездыханную, на дорожке лабиринта. Подумав об этом, Диана начала яростно сопротивляться.

Везель произносил свои угрозы тихим, свистящим шепотом:

— Сначала я сорву с тебя одежду, чтобы убедиться, что все твое тело так же прекрасно, как и те части, что открыты взору. А потом я возьму тебя, проникну глубоко в твои самые сокровенные уголки, а ты будешь сопротивляться. — Воображение извращенца рисовало ему столь соблазнительные, с его точки зрения, картины, что он начал терять хладнокровие. — Как удачно, что в это время здесь никого нет — мне не придется заглушать твои крики.

Тут Диана сумела вывернуться и укусить графа в руку. От боли француз выпустил ее, и Диана бросилась бежать.

— Тебе не следовало делать этого, — прошипел он ей вслед.

Казалось, хриплое дыхание Везеля заполняло собою весь лабиринт, женщина слышала его тяжелые шаги — теперь он почти бежал.

Еще один перекресток, еще Один поворот налево, еще один тупик… Диане казалось, что она сумела далеко убежать от своего преследователя, как вдруг он показался на дорожке в каких-нибудь двадцати футах от нее. На его лице расползлась злобная, похотливая улыбка, глаза загорелись безумным огнем. Диана заметалась как загнанный зверек, как вдруг заметила в одном месте между кустарником и землей довольно большое пространство. Упав на траву, женщина поползла под кусты. Ветви больно царапали ей спину, в клочья изорвали тонкое муслиновое платье, она потеряла одну туфельку. Зато теперь Диана могла перевести дыхание — человеку с комплекцией Везеля было не пролезть под кустами. Сквозь густую листву послышались грозные проклятия обезумевшего извращенца.

Диана снова помчалась по дорожке, заворачивая налево, сердце ее готово было выскочить из груди. Ее силы были на исходе, вместе с ними таяла надежда убежать от француза. Ей было пришла в голову мысль подождать его с кинжалом в руке, но даже сейчас женщина сомневалась, что сможет убить человека, пусть и для спасения собственной жизни. И Диана не посмела рискнуть.

Джеффри всем своим существом боролся с приближающимся припадком.

— Нет! — вскричал он, сгибаясь пополам и прижимая пальцы к вискам, словно хотел удержать теряющееся сознание. — Нет!

Отчаяние и сила воли сделали свое дело — мальчик сумел задержать наступление припадка. Дергающая боль в голове отступила. Но когда Джеффри уже был на дорожке, ведущей к дому, он почувствовал, что неизбежное все-таки случится. У него оставалось всего несколько минут.

Везель спешил вслед за Дианой. Воздух сотрясали французские проклятия, и Диана была рада, что не знала этого языка. Еще один поворот — и перед Дианой оказалась круглая лужайка — центр лабиринта. Она пробежала половину круга, как услышала за спиной шипящий окрик:

— Ну вот, теперь-то я догнал тебя, маленькая потаскушка!

Не успела женщина повернуться, как сильный удар в спину свалил ее с ног. Диана упала на колени, хватая ртом воздух. Везель метнул в нее свою тяжелую трость, и краем глаза Диана увидела, как на яркой зеленой траве поблескивает золотая змеиная головка. На мгновение она оцепенела, не в силах двинуться с места, но затем быстро вскочила на ноги.

Однако не успела Диана сделать и шага, не успела выхватить свой кинжал, как граф де Везель, успевший в два прыжка преодолеть лужайку, схватил ее.